Стоянка Тот свет

Корабль «разбудил» меня, уже опускаясь куда-то: нырнул, тормозя, в обруч света – и вмиг темнота. Я попробовал было включить освещение рубки, экраны, локаторы – тщетно. Корабль опускался всё глубже, иллюминатор «показывал» тьму, из шкафов с электроникой пахло горелым. Я дёрнулся выскочить из ложемента, но ноги ещё не держали, к тому же корабль сманеврировал резче чем прежде, и я полетел вверх тормашками. Видимо, стукнулся. И «отключился».

Я – астронавт, астронавт в буквальном прочтении слова: я путешественник к звёздам. Я – «льдышка», как нас за глаза называют: во время полёта пилот в замороженном виде «спит» в анабиозе на случай нештатных событий.

Для тех что описаны, штатных, пилота не нужно: корабль и знает всё лучше, и соображает быстрей человека. Каждый из минимум трёх компьютеров в рубке раз в десять мощней чем в моей голове. Но спонтанных, «дурацких» решений, тех, для которых пока ещё нет алгоритма, компьютер принять не способен. Порой астронавт сам не может потом объяснить, что он сделал и как.

По прибытии в порт астронавта должны «разморозить», проверить здоровье и знания, переучить на корабль, в котором лететь ему дальше, но делают так не всегда: коль корабль такой же модели, то перенесут астронавта «как есть», и – в полёт…

Как же больно! Меня «вынимают» из анабиоза, врач – древний старик с благородной седой бородой… Почему в корабле? И зачем он массирует сердце вручную?

Старик улыбнулся и сел рядом на пол. Кряхтел, отдувался. Потом повернулся и снова навис надо мною (я начал уже понимать, что лежу ровно там где упал при посадке):
- Живой? Наконец-то хоть кто-то живой… Вот ведь: хотел я одиночества и оказался здесь. С годами здешней жизни стал я желать хоть с кем-нибудь поговорить – и прилетел ты. А я и не думал уже до конца своих дней поболтать с человеком… Прости, не представился. Жан. «Одинокий».

Он говорил как-то странно, как будто почти разучился уже говорить: спотыкался на звуках, взлаивал на ударениях…

- Виктор, – ответил я, – «Их бин больной».

Мы все, астронавты, такие: бездетные старые вдовы с вдовцами, больные (как я, например)… Молодых и здоровых, которые после того как их бросили страстно желают «уйти всем назло», не берут: не хотят помогать ломать жизнь, ведь слетать даже к Альфе Центавра «туда и обратно» – значит вернуться тогда, когда девушке, что тебя бросила, будешь цветы приносить на могилу. Встречаясь с её престарелыми внуками.
Я, например, «их бин больной», как сказал в древнем фильме Луи де Фюнес: мы из тех кто платит этой работой за надежду дождаться времён, когда медицина дойдёт до лечения той или иной «болячки». Мне, например, врач «отмерил» не более года. И предложил – сам же доктор, на том же приёме, едва не через запятую после диагноза! – стать астронавтом. Вот я им и стал.

Мы с Жаном долго молчали: мне говорить было нечего, Жан же… Он столько времени ждал, представлял себе эту беседу, что брать в свои руки её течение было с моей стороны просто верхом бестактности.

«Их бин больной», повторил он, как будто бы я и мой тип астронавтов были лишь плодом воображения. Призраком. Мифом. Объектом не этой реальности. Чокнулся дед?
- Ты живой. – Снова пауза – Ты не хотел одиночества, ты ждал лечения. Стало быть, ты не пришёл мне на смену.

Если честно, я… Но я не сказал ему – что-то «клюнуло», что не время.

- Значит, – задумчиво произнёс Жан, – Эта стоянка пусть и последняя, но…
Он вздохнул, улыбнулся:

- Стало быть, так. Я, пока ещё жив, постараюсь тебе рассказать всё что знаю об этой стоянке. Что за планета – не знаю. Возле какой из звёзд крутится – тоже. Корабль «разбудил» меня, уже стоя здесь. Атмосферы фактически нет. Над головой звёзд не видно – стало быть, либо шахта изогнута, либо она закрывается люком. Скорее второе: она не должна быть глубокой, иначе корабль бы был повреждён при посадке. Ему не хватает моторов чтобы взлететь, значит он должен был ускоряться, спускаясь. А он не успел разогнаться даже настолько чтобы убить астронавта…
Убить астронавта – надёжный параметр. Капсула выдержит «льдышку» до трёх g, не больше, а выпав на палубу наверняка оборвёшь и проводку водителя ритма и трубки с искусственной кровью.

Корабль намного прочнее. Он – если, конечно, «стаканом вперёд» – может впилиться в планету с такого размаха что «льдышку» расплющит. А кораблю хоть бы хны.

- …Сила гравитации тут примерно вполовину от земной, – продолжал Жан.

- По ощущениям, вроде, похоже.

- Я бы ощущениям после анабиоза не доверял. А потом ты адаптируешься и воспринимаешь такую как есть гравитацию просто как должное. Я-то измерил.

- А как? Гирь у нас нет, если не считать аптекарского разновеса; да и весы с двумя чашечками для этого бесполезны…

- А так: часы я ношу механические, их «электронный мор» пощадил. Я сделал маятник…

Гений! Ведь в формуле частоты колебаний маятника есть только длина, которую можно измерить линейкой, число «пи» и ускорение свободного падения! Зная длину, частоту колебаний и «пи», g вычисляется!

- Ладно, я тут засиделся. Пойду. А тебе полежать, подремать сейчас надо.
И Жан, закрывая забрало скафандра, ушёл. Я остался один. В корабле, как и должен был. Только корабль уже никуда не летел. «Оживая», он чем-то шипел и поскрипывал, будто надеялся снова отправиться в путь.

А наутро… а что сейчас «утро»? После того как заставил себя подремать, я напялил скафандр, включил свет снаружи и вышел.

Меня окружала огромная круглая площадь и ровные стены. Цилиндр, проплавленный в камне. Вокруг в беспорядке стояло с десяток пришедших сюда кораблей и какая-то станция с куполом ровно по центру. Возраст их, думаю, Жан уже пробовал определить. И скорей всего тщетно: раз нет атмосферы, то значит что нет и эрозии, ржавчины… И номера на борту бесполезны, ведь все каталоги сгорели в компьютерах. А наверху – Жан был прав – чёрный люк. Или чёрная бездна без звёзд. И скорее что первое: неба без звёзд не бывает. Даже на самом краю Галактики небо не будет пустым, на небе там будут другие галактики… Край всей вселенной? Тогда уж «тот свет»: менее сказочное предположение чем вот такой резкий край у вселенной.

***

Прошёл где-то месяц (считать, сколько дней здесь провёл, я не стал: смысла нет никакого). Симптомы уже навалились «по полной» и скоро раздавят. Мы с Жаном стараемся жить в одном ритме (как будто бы день, как будто бы ночь), общаться стараемся, в гости ходить…

А больше ходить-то и некуда. В первый же день я дошёл до стены, а в неделю освоился: каждый корабль обрёл для меня индивидуальные черты и занял точное место на карте в моей голове.

Я после этого редко хожу куда-нибудь кроме как к Жану, но всё же… От нечего делать я принялся фотографировать. Фотографировать так как первопроходцы: делать фотопластинки. На всех кораблях есть «набор для внезапного самоподрыва», «набор юных химиков». Нас даже учат «химичить», не знаю зачем.

А зачем занялся фотографией? Мне, похоже, не чуждо и чувство прекрасного: ходишь между кораблей, луч высветит что-то, какую-то деталь, и внезапно получится красивый вид. Встанешь, любуешься. Раз с электроникой швах, стал «химичить», ведь и Луи Дагер и Нисефор Ньепс не могли купить в радиолавке ни ПЗС ни молекулярный фотодетектор. Вообще фотография «до Кодака» по сути была не столько искусством, сколько клубом отчаянных химиков. Ну а собрать примитивную камеру-обскуру, имея гору уже бесполезной оптики на камерах корабля и ненужные ящички, боксы, коробочки – проще простого. Я их сварганил десятки. Какие-то выбросил, что-то испортила химия, что-то и вовсе забыл где поставил…

Сейчас вот наткнулся на несколько камер, забытых довольно давно возле купола станции. Я их когда-то оставил с глядящими вверх объективами: нёс их расставить (а объективами вверх – это чтоб не разбить), поставил на землю, одну взял, пошёл… а тут Жан мне моргает фонариком, мол, заходи. Ту-то камеру я приспособил, навёл, а про остальные – забыл.

Ради интереса закрыл их, принёс на корабль и стал проявлять. А потом… а потом побоялся их трогать, не то что нести! «Вызвал» Жана, моргая фонариком в иллюминатор.

Когда он пришёл, я сразу провёл его в свою импровизированную фотолабораторию и показал эти снимки. Я не могу описать череду чувств на лице Жана: удивление, страх, надежда, страх потерять надежду, восторг… На пластинках нечётко, размазано, но узнаваемо запечатлелись штрихи треков звёзд!

Наконец к Жану вернулся дар речи.

- Да уж, – сказал он, – А я ведь был убеждён в том что выхода нет. И ведь сколько раз говорил себе, что доверять надо фактам а не убеждениям: они быстро и неотвратимо становятся предубеждениями…

Раз выход не заперт, попробуем вырваться? Да, трижды да! Но сначала неплохо бы сесть и подумать, что «там», над поверхностью? Что не даёт видеть звёзды? Зачем эта шахта? Её наверняка пробивали серией антипротонных ударов с хорошей дистанции. Значит ли это, что рядом опасно? И шахта глубокая. Что-то пришлось экранировать грунтом, но что?

Магнитар, магнитар в тесной двойной! А планета была им захвачена уже после вспышки Сверхновой или же после сближения звёзд. Атмосфера, естественно, плотной остаться никак не могла, но немножечко газов планета пока удержала. Если шахта у полюса – вот и ответ на вопрос о невидимых звёздах: засветка, засветка полярным сиянием! Яркость его недостаточна чтобы глаза замечали, но звёзды, чей свет приглушён туманностью из остатков Сверхновой, это сияние всё ж размывает.

А с чего я решил, что звезда – магнитар, да ещё и в двойной системе? Читал, что если на магнитар притечёт вещество с компаньона, оно может «укутать» и экранировать его магнитное поле. Тогда он становится очень похож на «простую» нейтронку. Побудет он под этой коркой какое-то время, потом как проклюнется!

База и рядом с нейтронной звездой риск из рисков, а у магнитара её бы и строить не стали! Когда он «проснулся», её даже эвакуировать не заморочились: думали, ей уже амба.

- Я думаю, Жан, две звезды тут впритирку, одна - разновидность нейтронной. После взлёта нам надо понять, где они и где джеты нейтронной, и первым манёвром смотаться подальше от джетов. Потом уже будем соображать, где поблизости порт.
 
- После взлёта… Осталось взлететь… Погоди, корабли опускались небыстро, ведь так? Значит, тяги движков лишь чуть-чуть не хватает для того чтобы вытащить нас отсюда?

- Возможно, – ответил я, – Но скорость разгона стандартна для всех кораблей. Ну, для наших, земных… Так что не вытянет нас ни один, не-земных в шахте нет.
Я вдруг понял!

- Постой! Мой корабль – сухогруз, а твой?

- Танкер, а что?

- Да без груза никто не летает, накладно. А если часть груза сольём – движков хватит?

- Ещё бы! – Жан даже подпрыгнул.

Отлично. Осталось подумать не только о нас. Ведь зачем-то корабль покинул маршрут и пришёл сюда? SOS! Эта точка передаёт сигнал бедствия – вот корабли и стремятся на помощь! А так как швартовка, зацепка, корректировка работы движков на буксире и прочее это рутина, они астронавтов не «будят». Мол, сами с усами. Когда уже поздно, конечно же «будят»… Сигнал в надежде на помощь включили исследователи на этой базе, в куполе. Их самих давно нет, а передатчик работает.

- Жан, база передаёт сигнал SOS. Я пойду отключу.

- Тебе жить надоело? В куполе воздух. Ты можешь представить, какие микробы там эволюционировали всё это время? Даже если ты там будешь умным и не откроешь забрало – в корабль-то свой ты в скафандре вернёшься… тьфу ты, в мой?
Мы стали готовить корабль к полёту. Я перенёс к Жану фото родных – тех кто жили, состарились, умерли после того как прощались со мной перед первым полётом… Тех, кого я любил.

Уже перед стартом, пока Жан сбрасывал груз, я забрался на крышу станции-купола, чтобы спилить плазморезом антенну. Короткая вспышка – она заскользила на грунт. Я невольно проводил её взглядом, лучом фонаря: вот и всё.

Жан в это время «шаманил». Вот танкер подёрнулся дымкой, ещё раз, ещё… Жидкость, выйдя из раструбов, сразу же и испарялась: здесь вакуум. Я представил, как он там «колдует» у вентилей, глядя в простые манометры. Ему там приходится тонко «ловить» количество груза, ведь сольёшь слишком много – и даже на минимальной тяге движки опустевший корабль рванут так, что от нас с ним останутся кляксы.

Кляксы от нас с ним… Мелькнула крамольная мысль. Корабль не может ввести астронавта в анабиоз, а лететь до ближайшего порта нам годы и годы. Я не доживу до прибытия в порт, это точно. Я посмотрел на скафандр, на плазморез: кругом ведь практически вакуум, десять секунд и кранты. Если Жан и увидит, ко мне не успеет: он в корабле, и наверняка без скафандра. Но – нет, так нельзя. И не во мне дело, а в Жане…

***

В порт прибыл корабль, который уже много лет считали погибшим. Пилот воспользовался своим правом «осесть», прекратить летать. Объяснил так: «Когда я решил стать астронавтом, я думал что больше не буду терять близких людей. Я ошибался.» Он не ушёл на покой, стал инструктором. Он, несмотря на преклонные годы, как будто бы жил за двоих. Среди прочих любимых вещей он хранил записку: «Прости, Жан. Знай, что я покинул родных не потому что надеялся на излечение в будущем. Не потому что хотел прожить дольше. Без них мне не жизнь. Я улетел потому что не смог бы видеть, как они мучаются с угасающим мной. И тебе я не причиню этого горя. Прощай. В добрый путь.»