Белый пароход

     Я зашла в прачечную. Прачка, молодая девка необъятной толщины, критически посмотрела на меня: «Новенькая?» - «Да!» - «Сколько тебе?» - «Тридцать один» - «В нашем полку прибыло!» - усмехнулась она, а я подумала, что она из тех, про кого говорят: «За три дня на кобыле не объедешь».
          Вот так я и появилась на судне. Дорога туда была длинной и извилистой. Вначале, когда приехала в Мурманск, попыталась устроиться в каком-нибудь флоте, но меня туда не взяли. В Торговом флоте сказали, что берут до тридцати, а мне уже было тридцать (как будто я на конкурс красоты собиралась), на рыболовецкое судно тоже не взяли, и пришлось мне устраиваться на берегу, но платили там мало, поэтому года через полтора я решила сделать еще одну попытку.
          «Ты с ума сошла! – сказал мне один знакомый моряк. – Это равносильно тому, что в публичный дом пойти. Ты думаешь, зачем берут женщин на судно, да еще к тому же молодых, да-да, для этого самого! Ты думаешь, мы сами не можем полы помыть или обед приготовить? Это просто завуалированная проституция!»
          Но я ему не поверила: «Да что меня силой что ли в кровать потащат? Хотела бы я посмотреть, как это будет выглядеть?» И, невзирая на предупреждение, отправилась искать работу на флоте.  У меня есть какая-то авантюрная жилка: все-то мне надо посмотреть да попробовать. Да и потом, если я – женщина, то что мне теперь, пропадать что ли? Что, только мужики могут зарабатывать большие деньги, а женщины должны на копейках перебиваться? А мне нужно купить квартиру, обстановку и самой одеться, обуться! Я приехала в Мурманск с двумя чемоданами, а больше за душой ничегошеньки нет. И все нужно самой заработать, потому что помочь мне некому.  Так что, не до того не, чтоб щепетильничать, главное, чтобы заработок был хороший, а остальное все – чепуха на постном масле! Короче, я решила, если я проявлю стойкость, то никто меня принудить ко всяким там мерзостям не сможет! В общем, прошлась я опять по флотам, но никуда меня снова брать не хотели, везде твердили, что я уже стара для флота. Какое же это мерзкое изобретение – паспорт этот! Никто и никогда мне моих лет не давал: в 25 мне давали на вид 18, в тридцать – года 22-23, в сорок – 30, а они все:  стара да стара, если б не паспорт, вы бы сроду не догадались, что мне уже за тридцать перевалило! Но в конце концов мне все же повезло: один знакомый посоветовал мне сходить в «Арктикморнефтегазразведку», и там меня, к моему удивлению, приняли! Радости моей не было предела! Еще бы! Ведь это означало, что все мои желания сбудутся! К тому же рейсы совсем детские: две недели в море, столько же на берегу (позже мы стали ходить по месяцу).   
          Я отправилась в свой первый рейс. Судно или платформа с буровой установкой стояли в море неподвижно, а доставляли нас на маленьких суденышках, так называемых «нефтегазах».  Добираться приходилось сутки или двое, в зависимости от того, где находилась буровая. Счастье наше, если на море был штиль, но, если штормило!..  Тогда лучше не спрашивайте! Это был тихий ужас! Мне, к сожалению, не повезло. Штормило так, что все нутро выворачивало, что съешь, то и выкинешь. Каждый раз, когда судно поднимало на гребень волны, вся жидкость, что внутри нас, поднималась к самому горлу, и нужно было бежать в туалет, чтобы избавиться от всего лишнего. Когда очередной раз тряхнуло, я выскочила в туалет, но там было занято, тогда я побежала на борт. Огромная волна окатила меня с головы до ног и чуть не смыла за борт, но я ухватилась за поручни, и потому осталась цела. И поспешила обратно. Пока не смыло. Вот таким было мое боевое крещение.
          На вторые сутки мы приблизились к цели нашего путешествия. Я выглянула в иллюминатор и увидела большой белый пароход, по сравнению с которым наше суденышко казалось совсем  крохотным.  Оттуда спустили огромную корзину, в которой помещалось человек 5-6, и в этой корзине подняли нас на судно. Так начались мои трудовые будни.
          На судне работало человек двести. Помимо матросов, механиков, комсостава и прочих – буровики и помбуры, а также обслуживающий персонал, «обслуга», как мы сами себя называли: повара, буфетчицы, уборщицы и прачка. Это, преимущественно, женщины, и, в основном, молодые – человек 8-10. Коллектив, как вы понимаете, мужской, на каждую из нас приходилось 19 мужиков, цифра весьма приличная, но, однако, найти себе мужа здесь было почти нереально. Во-первых, относились к нам наши милые мужчины с какой-то даже насмешечкой, как выразился один: «Порядочная женщина на судно работать не пойдет!», то есть подозревали они нас в разных грехах, тайных и явных, каждый наш шаг обсуждался, каждый промах высмеивался, короче, надзор за нами был похлеще, чем в тюрьме. А вдобавок еще старпом и замполит строго следили за нашим моральным обликом. Но, несмотря на надзор, всяких там приключений и сексуальных скандалов хватало с избытком. Ну а главная причина, почему трудно было здесь выйти замуж, была в том, что все наши мужчины, за редким исключением, были женаты. А те, что были исключением, на них, извините, без слез просто и взглянуть нельзя было. Либо горький пьяница, либо так… ни то, ни се. У нас был, так сказать, семейный флот: рейсы короткие, а заработок довольно высокий, как раз для женатых, которые от семьи отрываться надолго не хотели.  Если была цель найти мужа, то надо было идти к рыбакам или торгашам, там холостяков хватало, но что поделаешь, меня туда не взяли. Забегая вперед, скажу, что мужа я себе все же нашла, но на берегу, но об этом позже. Как любил декламировать наш боцман (веселый был человек!):
                «Нашла себе мужа я
                На Кольском полуострове.
                Денег много, … большой,
                Слава тебе, Господи!»
          Появление мое на судне было связано со скандалом. Все произошло из-за того, что там в это время были водолазы. А их на буровой не очень-то любили. Как шутили наши буровики: «Приедут водолазы, всю водку выпьют, всех баб поимеют и уедут, а нам расхлебывай!» Водолазы были залетные, они кочевали с одной установки на другую для каких-то там подводных работ. Дело в том, что у них всегда было «шило», так наши морячки называли технический спирт, и бабы (многие из них были любительницы выпить) сами к ним липли. Иногда попадали из-за этого в разные переделки. Был, например, у нас такой случай: одна молодая девица, лет двадцати, первый раз попала на буровую, а тут водолазы – все, как на подбор, молодые, красивые, ну и завязала она там шашни с одним из них. Он ее как-то пригласил в гости, а там ее подпоили и изнасиловали все по очереди. Подло, конечно, но что поделаешь, мужики, что кобели, только и ищут случая, где бы чем поживиться. Она молчала тогда, стыдно было рассказывать, а потом как-то выпила и расплакалась и все нам рассказала. Жаловаться старпому или кому еще было бесполезно, ее бы и обвинили, мол, сама виновата, надо быть всегда начеку, здесь мужики без баб, голодные, поэтому всякое может быть, а ты – главное, не пей, тогда никто тебя не тронет. Как у нас среди моряков поговорка ходила: «Водка в роте, … в работе».  Помню, как со мной двое матросов беседу проводили. Один мне и говорит: «Когда-нибудь и до тебя доберутся».  Я говорю: «Не доберутся, если моего желания не будет!»  А он: «И не таких, как ты, обламывали. Напоят, да и пустят по кругу». А я ему: «А я не пью!»  А второй молчал и слушал, а потом и говорит: «Ну что ты к ней пристал? Не видишь, что ли, она не из тех, что для забавы, она из тех, на которых женятся!»
          Так вот, о скандале. Получилось так, что я в первом своем заезде подружилась с одним водолазом. Он пригласил в гости, и я стала к нему заходить. Ничего мы плохого  не делали, просто  пили чай и беседовали. Мы также ходили в гости и к  буровикам, и к матросам, и никто нас за это не осуждал, но в дружбу с водолазом не поверил никто. Слишком уж скандальная слава у них была. Но мне было как-то по барабану. До поры, до времени. Потому как вызвал меня однажды старпом и показал мне анонимку, где было написано, что я веду аморальный образ жизни, сожительствую с этим водолазом и прочая гадость, про которую даже не хочется говорить. Я была в шоке. Трудно было поверить, что кто-то способен на такую мерзость. И этот кто-то была женщина. Это была явная месть. Кто-то решил свести со мной счеты и добиться, чтобы меня уволили или перевели на другую установку. Мужики этого делать не стали бы. И не потому, что они не способны на подлость, они на что угодно способны, просто им не за что было мне мстить. А старпом давай мне мораль читать: мол, легко потерять свою честь, а потом, как пойдет дурная слава, иди доказывай, что ты не верблюд, а кто поверит? И так далее, в таком же духе. Я краснела и бледнела, и готова была сквозь землю провалиться. Позже я узнала, что почти у всех наших дам были любовники на судне, и никто им морали не читал, никто их не трогал, просто знали об этом и плевать, никого это не волновало. А тут новенькая - и вдруг! Так себя запятнать!  В центре  внимания была, а тут упала ниже плинтуса. К водолазам даже близко приближаться нельзя было, они были париями, отверженными; даже простое общение с ними вызывало осуждение. Позже я поняла, что во многом эта слава была заслуженной. Уж слишком нагло они себя вели.  И еще я поняла, что у Толика (так звали того водолаза, из-за которого весь сыр-бор разгорелся) была, видно, какая-то зазноба на судне, и ее взбесило, что он стал оказывать внимание другой, вот  она и решила отомстить. Но кто это был, я так и не узнала. А для себя решила больше ни с одним мужиком на судне не связываться, как говориться, от греха подальше. Мужики наши вначале молчали, а потом стали склонять меня на все лады, стали думать и гадать, почему это она ни на кого не смотрит? Может, извращенка какая или, того хуже, лесбиянка? Я, когда узнала про эти сплетни, ужаснулась просто: да что вам никак неймется,  не можете оставить меня в покое?
          Здесь я должна упомянуть еще про один скандальный случай, который произошел со мной, когда я только пришла на судно. Была у нас повариха одна. Звали ее Клавдия Ивановна, а мы называли просто «тетя Клава», так как было ей лет пятьдесят. Поселили меня в одной каюте с ней. Я работала буфетчицей (так на судах почему-то называют официанток), моя обязанность была накрывать столы и мыть посуду. А эта тетя Клава припахала еще, заставляла чистить ей овощи; ну все это пустяки, я за это не обижалась, проблема была в том, что меня с молодости мучают бессоницы. Видно, удары судьбы не прошли даром. Так вот я,  когда не могу уснуть, читаю книгу и тогда засыпаю, а тетя Клава не разрешала мне, ей, видите ли, свет мешает, хотя лампочка была у нас над изголовьем. И я мучилась всю ночь, не в силах заснуть. И вот однажды, когда она не разрешила мне читать книгу, я, разозлившись, взяла книгу и пошла с ней в буфетную. Там я просидела до утра, потом вернулась в каюту, переоделась и пошла накрывать столы. Приходит другая буфетчица и мне: «А где ты была ночью?»  Я ей объясняю, мол, читала в буфетной. Она смотрит так подозрительно, говорит: «Тетя Клава под утро пошла к старпому и сказала ему, что тебя нет в каюте; они ходили по мужским каютам, искали тебя!» Я ужаснулась. У меня репутация и так была уже подмоченная из-за этой истории с водолазом, а тут еще и это. А после завтрака старпом вызвал меня к себе и стал давать прочухана.  А рядом сидел главный механик и нагло разглядывал меня, похотливо улыбаясь. Я не оправдывалась, кому там было что доказывать, ведь не нашли же меня у мужиков, а все равно обвинили в аморалке; я просто сидела и без тени смущения смотрела на старпома, всем своим видом выражая несогласие с его вердиктом. Ведь, если в первом случае я хотя бы частично была виновата, что общалась с тем водолазом, то теперь раздули пожар вообще на пустом месте, и я ни прямо, ни косвенно не была ни в чем виновата. Я только попросила, чтобы меня перевели в другую каюту, подальше от тети Клавы. А та стерва ходила и, поглядывая на меня, повторяла: «Пала женщина, пала!» Как же мне хотелось заехать по ее ухмыляющейся физиономии! По себе, видно, судила.
          После этого моя репутация упала еще ниже, и на меня стали смотреть , как на какую-то сексбомбу. А я, озлобившись, вобще перестала замечать мужиков и старалась не давать больше повода для сплетен.  Но это их не остановило. Два громких скандала, связанных с моим именем, подогрели их интерес, и ко мне стали цепляться все, кому не лень. Старпом, бедный, однажды увидел, как они крутятся вокруг меня, и воскликнул, схватившись за голову: «Я такого еще не видел!» А один моторист, вообразив, что я такая легкодоступная, явился ко мне и прямо предложил с ним переспать. Я его, конечно, выперла. Потом он приходил, извинялся. Со временем  мужики, поняв, что я не какая-то там сексуально озабоченная штучка,  потеряли ко мне интерес  и перестали замечать, так же, как и я их.
           Но однажды у нас на судне появилась настоящая лесбиянка, и мы, то есть женщины, со страхом и любопытством  высыпали в коридор посмотреть на нее. Она была похожа на маленького мужичка: одета в какие-то мешковатые штаны и кофту на молнии. Гордо прошествовала мимо нас и скрылась в своей каюте. Никто не хотел с ней жить, и  в конце концов ее поселили с Зинкой-поварихой.  Потом ходили слухи, что Зинку она  таки соблазнила, а правда это или нет, кто знает? Сама Зинка молчала, а нам спрашивать было как-то неудобно. Но самое смешное, что она, звали ее Люба, воспылала ко мне дружбой, именно дружбой; влюблялась она хоть и в женщин, но далеко не во всех. Работала она прачкой, и мне предоставилась возможность каждый день ходить в сауну (у нее был ключ).  Сауна у нас была замечательная! Парилка с сухим паром и еще бассейн с холодной водой, метра три длиной и полтора шириной. А, если учесть, что я очень люблю париться и плескаться в воде, то для меня это была просто лафа! И в тихий час, когда все затихает и все ложатся спать после обеда, я отправлялась в сауну. Иногда ко мне присоединялась Любка. Она не делала никаких поползновений в мою сторону, и я, возможно, усомнилась бы в том, что она лесбиянка, решила бы, что ее  оклеветали (ну просто вид у нее такой: похожа на мужичка, что поделаешь!), но дальнейшие события показали, что она действительно та, кем ее считают. А дело в том, что у нас появилась новая буфетчица. Звали ее Валентина. Яркая, красивая, хоть и не слишком молодая (тридцать с хвостиком), она сразу же привлекла всеобщее внимание. Один матросик прокомментировал это так: «Ты похожа на розу!  А ты, - вдруг обратился он ко мне, - на фиалку!»  Я не обиделась. Я вовсе не претендую на звание первой леди, а фиалка – тоже хороший цветок, лучше, конечно, незабудка, но и фиалка сойдет. Ну так вот, Любка совсем голову потеряла от Валентины. Влюбилась без памяти! Мы просто со смеху помирали, наблюдая за Любкиными страданиями. Валя, конечно, на ее ухаживания не реагировала, только возмущалась временами, чего, мол, прицепилась, мне и мужиков хватает, на что мне еще и бабы. Но Любка не отставала: «Она еще пожалеет, - говорила она, грозя кому-то кулачком, - я к ней со всей душой, а она… Эх! - машет она горестно рукой, - Ее никто, так как я любить не будет!» Любка даже писать стихи  стала, где называла Валю «музыка моей души», «моя возлюбленная муза» и т. д. и хвастала, что когда-нибудь она станет великим поэтом, и американцы заплатят ей миллион за ее стихи (Интересно, получила она тот миллион или нет?).  Да еще все вечера морочила мне голову рассказами о своих пылких чувствах к той Вальке (чтоб ее черти взяли!) и своей непонятой душе. Я была для нее своего рода жилеткой, куда можно поплакать.  А закончилось все тем, что устроила она драку, и с кем бы вы думали? С водолазами! Послали ее наши девки за шилом. Любке налили поллитровую  баночку. Она дорогой, пока шла, давай прихлебывать из этой баночки, ну а потом еще добавила, ну у нее крышу-то и снесло. А потом, я уже и не помню, как получилось, что оказалась она в одной компании с водолазами: то ли они к ней зашли, то ли она к ним. Но повела она себя агрессивно. Схватила лесенку прикроватную и ринулась на абордаж. А там… Короче, отделали ее так, что места живого не осталось. Пришла она утром в столовую, смотреть на нее жалко: вместо лица один сплошной синяк, тело тоже все в синяках. Спросили мы у водолазов: «За что же вы так женщину избили?», а один говорит: «Это не женщина!» - «А кто же?» - «Это черт знает что, но только не женщина!» Я слышала, что мужики очень уж лесбиянок не любят, особенно активных,  за то, что те себе функции мужчин присвоили. Наверное, потому ее так и «приласкали».  Ну а после этой драки Любку перевели на другую установку.
          Мне очень нравилось встречать на судне праздники. Дома я в праздники всегда грустила и завидовала тем, кто веселится в кругу семьи. Ну а одной какое веселье?  А  на судне – другое дело, здесь все, как одна семья. Устраивали нам застолье в столовой, столы накрывали, ну там печенье, пирожные, все, как положено, только без спиртного (мы спиртным потом догонялись, разбившись на кучки;  кто из дома привозил, а кто у водолазов выпрашивал). И выступали наши артисты с концертом:  пели, плясали, всякие юморески показывали, одним словом, весело было! Один раз устроили конкурс бальных танцев, и я, к своему удивлению, завоевала первое место и получила в награду шоколадку. Никогда не забуду, как на Новый год устроили концерт и пришли Дед Мороз с бородой из пакли, в тельняшке и семейных трусах в цветочек и Снегурочка (переодетый мужик) – в тельняшке и без юбки, с голыми коленками, зато в кроссовках и с косами из пакли и с платком на плечах.  Мы просто со смеху помирали, так комично они выглядели.  Дед Мороз играл на гармошке, а Снегурочка пела частушки. А потом мы хором пели: «Ах, белый теплоход, Высокая волна, Уносишь ты меня, Скажи, куда?»
          Появился у меня со временем  дружок среди буровиков, не в плане любовном, а так, кореш по-другому, как я его называла «Корешок мой, Сенечка».  Правда, звали его не Сеня, а Саша, а вот кличка у него была такая смешная – Киндя. Что это слово означает, я от него так и не добилась. Был он родом из Вологды. Я его дразнила все время: «Та, вологодские мы…»  Он не обижался и тоже поддеть меня пытался беззлобно.  У него в каюте собиралась всегда целая толпа буровиков. Я приходила туда отдохнуть душой и поучаствовать в словесной перепалке.  А такая перепалка у нас все время велась, мы постоянно друг друга поддразнивали. Но однажды Киндя этот как-то неудачно пошутил, я и обиделась. И ходить перестала. Стал он и так, и эдак подъезжать, увидит меня: «Ну что, солнышко, скучаешь?»  или  «Ну что ж ты, лапочка, не заходишь, ребята соскучились, спрашивают, где же подружка твоя, чего не заходит?»  Но потом, конечно, простила. Помню, пригласил он меня однажды в гости к ним на буровую, ну где они там нефть эту качают. На экскурсию. Ну я и пошла. А там  еврейчик  один, Боря, подлизаться решил и говорит: «Венера в гостях у помбуров», на что я сразу же отреагировала: «Я, конечно, не Венера, но что-то венерическое во мне, кажется, есть».  Это анекдот такой есть. Вот я его и вспомнила. Надо сказать, что не я одна такая острая на язык была. Другие тоже не отставали. Была у нас дневальная одна, уборщица то есть, ладненькая такая, фигуристая, девчонка еще совсем, так ей один парень сказал: «Вот так ножки! Такие бы ножки да на плечи». А она ему презрительно: «И ссать до упора, пока не захлебнешься!»
          Так вот мы и жили там, одной дружной семьей,  зубоскалили друг над другом, иногда обижались, но, в основном, ладили между собой, а иначе и быть не могло, ведь это была наша вторая семья, а для некоторых и единственная.
         В то время появились первые видеомагнитофоны, и ребята стали привозить с собой фильмы, в основном, американские, каких мы раньше не видели: боевики, ужастики и даже эротику. А однажды привезли даже порно. Такого мы вообще никогда не видели. Сначала посмотрели мужики, отдельно от нас. Потом дали нам. И вот ночью, чтоб никто не видел, мы встаем и идем смотреть фильм. Ночью – потому, что стыдно, и чтоб мужики не видели, что мы смотрим такую гадость. Никаких чувств, кроме брезгливости, во мне этот фильм не вызвал. Потому и называется «таинство брака», что это дело двоих, а третьему  там не место. А, когда вторгаются в интимную область, да еще так грубо, то это вызывает только отвращение, ничего больше. Хотя, как говорится, кому как…  Выходим мы из зала какие-то пришибленные и задумчиво-молчаливые.  А тут – мужики собрались у дверей. Утро уже, шесть часов, они узнали, «шо бабы порнуху смотрят», и поприбегали  посмотреть.  Мы выходим, а они стоят по обе стороны коридора и ржут над нами. А один мне и говорит: «Я был о тебе,  Алена, лучшего мнения!»  Я опустила голову и пошла. Не нашлась, что ответить.
          Но со временем ко всему привыкаешь. Привыкли мы и к порнухам. И, если поначалу стыдно было смотреть, то потом ничего, привыкли, и уже, не стесняясь, садились вместе с мужиками, тем более, что порнуху стали привозить часто, каждый заезд. Но мне это все не нравилось. И, если я еще вначале смотрела эти фильмы из любопытства, то потом не стала. Потому что противно.  И, если видела, что стали показывать порно, вставала и уходила из зала. Все ржали надо мной, а мне плевать! Чего это ради я должна эту гадость смотреть! Однажды старпом хотел было запретить показывать порно. Что тут началось! Все как вскипишились. А Киндя первый: «Я что, после трудового дня не могу на красивую голую женщину посмотреть?»  А я возьми, да и поддакни ради смеха: «Или на голого мужчину!»  А наутро старпом вызвал меня к себе и прочитал мораль насчет женской скромности. Не понял, бедный, что я просто позубоскалить решила, ведь все знали (кроме него), что я порнуху не смотрю.
            Остается еще рассказать о моем замужестве. Познакомилась я с ним совершенно случайно. Я уже крест на своей личной жизни поставила и ни о каком замужестве не помышляла, и вдруг! Пришла в поликлинику зубы лечить, а там он, голубчик!  Тоже сидел в очереди к зубному. Ну разговорились. Я пожаловалась, что у меня телевизор сломался, а он сказал, что понимает в технике, может исправить. Я и пригласила его домой. Был он среднего роста, довольно симпатичный, работал механиком на судоремонтном  заводе. Телевизор он мне исправил, а потом стал ходить в гости. Было ему 35 лет, на два года старше меня. Не пил, не курил, вел здоровый образ жизни, и до баб не падкий, короче, одни достоинства, ни одного недостатка; хоть, как говорится, в рамочку его,  да на стенку вешай и молись на него. Подумала я, подумала, ну чего сидеть ждать с моря погоды, сам бог мне мужа посылает, лучше все равно не найдешь. Так и сошлись мы с ним. Поначалу вроде все хорошо было, только  очень скоро меня эта семейная жизнь напрягать стала. Привыкла я, видать, одна. То, когда мне хочется почитать, он ко мне с разговорами лезет;  то надо что-то помочь, а ему на пробежку надо или в бассейн; то, что-то сготовлю, а ему не нравится; рыбу он, видите ли, не ест. Короче, заколебало меня все это.  А тут еще Киндя, как узнал, что я замуж вышла, и говорит: «Да какой муж! Это все так, временно!»  Вот оно временно и вышло. Прожила я с ним всего год и стала думать, как бы мне от него, хорошего такого да красивого, избавиться поскорее.  Посудите сами: какая может быть семейная жизнь, если он на берегу, а я – в море. А оставить работу на судне ради него, ну уж это нет! Я всегда придерживалась такого правила: рассчитывать только на собственные силы; оставить денежную работу ради мужика, даже золотого, это глупость, потому что никогда не знаешь, что у него на уме: сегодня он есть, а завтра развернулся и пошел, а ты останешься при своем интересе.  Верность – это не их отличительное качество, о мужской верности можно только мечтать или в кино увидеть, но не в жизни. Потому и не верила им. А тут стал он ко мне еще приставать: пропиши, мол, меня к себе. Да, щас, разбежалась! Квартиру, которую я кровью и потом заработала, поделить потом с ним, когда он в эту квартиру ни одной копейки не вложил. Шибко умный! Видали мы таких.  Я, конечно, сопротивляюсь, а он наседает. А тут я еще ремонт затеяла, а он, не умею я, мол. Да ты хоть мебель двигать помоги, а побелить, покрасить я и сама могу. Нет, он и этого не может, то занят, то у него живот болит. Короче, посмотрела я, посмотрела, да и выгнала его к чертям собачьим. И что вы думаете? Целый год еще после этого покоя мне не давал! После работы придет и звонит под дверями. А я сижу тихонько, свет везде повыключаю,  ну как та мышка-норушка. Чтобы котик не съел.
          А потом, через год, приходит мне телеграмма, что Миша, мол, умер.  Повесился. Приезжайте на похороны. Никуда я, конечно, не поехала, а потом оказалось, что все это блеф, когда встретила я его, голубчика моего, на улице, живого и здорового. Чего он этим добивался, не знаю. Чтоб пожалела  что ли? И как это можно себя, живого, хоронить, пусть даже и в шутку?
          А на судне я отработала семь лет. И ушла лишь потому, что пришлось уехать из Мурманска.  Было еще одно яркое событие. Это, когда к нам приехали норвежцы перенять опыт. Нас всех строго проинструктировали, как себя вести, все-таки иностранцы, да еще из капстраны. Мы ждем, волнуемся. Приезжают: все, как на подбор – высокие (180 – 190), красивые. У баб и челюсть отпала. Я им сразу: «Hello! My name is Lena.»  То есть показала сразу, что я трохи  по-английски шпрехаю. А больше у нас никто из обслуги ни бельмеса. Я у них за переводчика служила, если хотят, например, что-нибудь у них выпросить, ну там жвачку или еще что. А утром иду, встречаю какого-нибудь норвежца и ему: "Good morning!» А он мне в ответ: «Morning!»  Однажды иду я после работы такая уставшая, еле ноги переставляю, а тут два норвежца навстречу, спрашивают, чего, мол, такая грустная? Я объясняю, устала, мол, даже говорить тяжело. Они мне посочувствовали и подарили шоколадку и кружку керамическую. Долго у меня эта кружка была, пока я ее случайно не разбила.
          Много было всякого: плохого, хорошего; но вспоминала я потом нашу буровую с какой-то даже ностальгией и нередко, когда я уже жила здесь, на Украине, видела себя во сне там, на ставшей мне родной буровой, и казалось мне, что никуда я не уезжала, что я до сих пор там, на нашем белом пароходе, затерявшемся среди холодных вод Баренцева  моря.
               
                22.12.20г.