02. Унтерменш. Глава II

ГЛАВА II



1

— Все еще настаиваешь, что я не очень сильно скучала? — Чарли дышала в ухо неровно, шумно. От волос и конопатого плечика приятно пахло женщиной.

Она всегда была визгливой, но сегодня превзошла саму себя. Даже к лучшему, что остановились в безлюдной промзоне.

Становилось душно, и запотевали окна. В салоне немного чувствовался бензин. Я похлопал Чарли по бедру, чтоб слезала.

— Лео, у нас полно времени. Мы открываемся в десять, — нехотя Чарли расседлала меня. Вернувшись на водительское сиденье, начала оправляться и приводить себя в порядок. — Глазом не моргнешь, как твой гардероб пополнится парочкой обновок a-la денди. Исключительно английский твид. Не пожалеешь. Моему вкусу доверяют и избалованные нувориши, и маститые банкиры.

Чарли посмотрелась в зеркало и, послюнявив палец, убрала под шляпку рыжую прядь. Острая на язык и непредсказуемая на выходки, — в элегантности и лисьем шарме ей нельзя было отказать.

Мягко зарычал мотор. Кожа перчаток скрипнула о кожу руля.

Всю дорогу Чарли упорно тянула шею и смотрела за капот. Что пыталась там увидеть, не известно. Я же, осмотрев карманы, бардачок и сумочку Чарли, понял — еще одной незапланированной остановки не избежать. Твидовые костюмы могли обождать. Мои легкие — нет.



Стояла та часть весны, когда без солнца мерзнут уши, а с ним — жарко, печет затылок и преет спина. Было ветрено, тянулись перистые облака. В центре делали дорожную разметку и обновляли фасады домов.

Взяв сигарет с запасом, я ждал на перекрестке. Вдруг приметил сутуловатую, похожую на гнутую палку, фигуру. Заложив руку за спину, господин в сером пальто перешел улицу, почти свернул за угол антикварного магазинчика, но остановился возле уличного скрипача.

Бросив парнишке мелочевку, я встал позади господина. Знакомый гвоздичный одеколон защекотал ноздри.

— За уши оттаскать за такую игру, — изобразил манерное брюзжание я. — Чтоб убрал со струн эти бородавки и сыграл ноты. А лучше музыку. Хотя, какая музыка? Полная безвкусица!

Герхард Вильгельм Кройц обернулся. Сократовский лоб настороженно сошелся в складку. Как вдруг густые, с проседью брови взлетели едва не под поля шляпы:

— Вот так сюрприз! В толк не возьму, что за наглец! А то сам Леонхард, талантливый мой! Ну здравствуй, крестник, здравствуй...

Я спешил, но, когда Кройц предложил хотя бы на пять минут отойти в менее шумное место, не смог отказать.

Вопросы: не обзавелся ли я семьей, давно ли вернулся, в каком звании, чем живу, — прозвучали странно для человека настолько близкого нашему дому. Я ответил контурно, на что Кройц грустно улыбнулся:

— Молчуны... Мой Зигфрид той же породы оратор. В письмах: как дом, как сам, как суставы? О себе же — жалкая строчка. А ты терзайся, сколько страшного кроется за ширмой скудного: «Все хорошо, папа». Когда по-настоящему хорошо, разве бросают кургузое «хорошо»? Но что поделать, Леонхард, что поделать? Долг обязывает. Немец не бегает от войны, — и Герхард гордо вскинул подбородок с укладистой бородкой. В который раз довольно оглядел меня: – А возмужа-а-ал... Рыцарь, чисто Парсифаль.

— Да, наверное... Как Кристиан?

Герхард сжал бескровные старческие губы, отвернулся:

— Его послушать, неповторимо чудесно.

Совсем рядом мальчишки тыкали в витрину и шумно спорили о технических характеристиках моделей кораблей и военных судов.

— Взгляни, — кивнул Герхард. — Сегодня у них на уме игрушки. Мечтают маршировать на парадах, покорять небо, а первенцев назвать в честь отцов. Но уже завтра явится особа. Возможно, без образования. Из непримечательной семейки почтового служащего. Невоспитанная. И потонут детские кораблики в пучине плотских утех. Все забудется. Все потеряет вес. Даже отцы...

Фонарные часы показывали без четверти. Разговаривать было некогда.

— Герхард, я очень рад встрече, но, увы, должен бежать, — сказал я. — Давайте-ка продолжим нашу беседу в следующую субботу. Буду рад, если заглянете к нам. Будет небольшая вечеринка. Отдохнете, расслабитесь. Мой старик побрюзжит на погоду и молодежь. С дядюшкой Вольфи паровозики обсудите, с доктором — болячки. В общем, все как обычно. Вишневый ликер гарантирую. Десерт — тоже.

— Да, я получил пригласительный... — показалось, Герхард смутился. — Благодарю. Это высокий жест, если учесть все обстоятельства... Но не то настроение, чтоб поднимать бокалы и пировать. Пойми правильно.

Улыбнувшись, он похлопал меня по щеке. Покопался в кармане и протянул конфетку:

— Держи, талантливый мой. Польщен, что не забыл. Что не отвернулся. Ты хороший, мой мальчик. Хороший.

В уголках нагноенных глаз блеснули слезы.



Чарли грелась на солнце, привалившись к авто, будто позируя. Курила через мундштук — предпочитала холодный дым и эстетику.

— Представляешь, и среди фараонов встречаются душки. — Дым туманом сползал с алых губ: — Угостили даму. Где пропадал?

— Так. Встретил знакомого.

— Знакомого? — Чарли подчеркнула окончание.

Я тоже закурил. Классический шестицилиндровый двигатель и мощность под шестьдесят кобылок. Может, для близких встреч бежевый Адлер "Автобан" и не подходил — или я недолюбливал спортивное купе — но внешне выглядел неплохо, да и миниатюрная Чарли на его фоне смотрелась довольно органично.

— Давай по делу. Сколько гостей набирается, подсчитала? — спросил я.

Чарли оставила журнальную позу и привычно ссутулилась. Достав записную книжку, пролистала:

— Под полсотни. Может, подсократить? Крестного твоего, например. Или этого, Хольц-Баумерта? Твой отец давно с ним не общается, нет?

— Оставь.

— Почему?

— Потому что я так сказал, - отвечал я. Хольц-Баумерт был одним из "полезных" гостей, с которым я связывал свое карьерное будущее.

Фыркнув, Чарли сделала какие-то пометки.

– Вот черт! Не забыть бы про отдельное меню для нашей Венеры... Такая ярая почитательница фюрера, что тоже не ест "мертвечину". Ой-ой-ой!

— Ты про Алис? – не сразу понял я, о ком речь. — А почему Венера?

— Потому что безрукая! Кроить не умеет, на машинке ножной работать тоже, по полчаса пальчик уколотый рассматривает. Вкуса не наблюдается в морской бинокль при ясной погоде. Ай, ты бы видел, какое я платье подобрала на вечеринку! М-м-м... Фон Наги и Ламарр мордашки расцарапали бы друг другу. Но нет. Тут слишком открыто, там поддувает, здесь пяточки не прикрывает и нос снаружи. Еще и цвет – не мышь в скорби. Незадача-то! Сейчас хотя бы мерки без истерик снимает. Зад мужской обмерить – вот похабность!

— Так выкинь ее.

Чарли поморщилась:

— Перед матерью твоей неудобно. Я к ней когда-то тоже не мастерицей пришла. В «венерах» года полтора бегала, чего уж.

— Не прибедняйся. Мерки ты уже тогда снимала довольно... качественно.

Чарли восприняла сказанное в штыки:

– Не надо, о наметочном шве я в любом случае представленье имела. Да и вообще... Ох, ладно. Посмотрим. С мелочью вроде справляется, подшить что, отпороть, прогладить, сбегать куда. Аккуратная, ответственная. Клиенты с ней любезничают опять же. Да и кого я еще за такое жалованье найду? Каждый пфенниг на счету...

— Чарли, — перебил я. — Ты взялась помогать матери с вечеринкой? Так помогай молча. Алис, ателье. Своих забот по горло. И вообще, давай резвее. Не на пикнике.

— Ну не рычи, Лео. Я это к чему... Хотела спросить... Твой отец не мог бы помочь некой суммой? Или в субботу свести с кем-то из своего круга...

— У него и спрашивай.

Чарли прильнула ко мне:

— Лео, столько заказов к лету... Не вылезаю из ателье. Придется, наверное, еще швей брать и расширяться, снимать помещение. Ждать же клиенты не любят. И так по срокам не в плюсе. Но тебя это не касается, естественно. Ну, львенок...

— Фрау Линд, здесь все-таки дети, — кивнув на школу, я оторвал цепкие пальцы от брюк. — Давай сама? Ты же у меня взрослая и смышленая девочка. Подключи банкиров, нуворишей. Или кто там у тебя обшивается.

— Леонхард, не будь засранцем! — вспылила Чарли. — Понимаешь, арендатор упрямый скупердяй. Требует вперед на три месяца. А там, как назло, после жидов-ювелирщиков такая площадь по соседству освободилась, просто мечта. Упускать такое нельзя!

— Ни в коем случае, — пощекотал я подбородок с ямочкой и, воспользовавшись близостью, стянул у Чарли ключи. — Дальше поведу я. Ты же не против? Слушай, малышка, он правда в легкую выжимает до ста двадцати по трассе, или присочинила?

Чарли села в машину и хлопнула дверью. Отвернувшись к стеклу, весь оставшийся путь молчала.

2

В последнюю субботу марта стемнело рано, и к семи хрустальные люстры сияли особенно торжественно. Музыканты играли что-то легкое, ненавязчивое. На столах горели черные свечи, эффектно оттеняя белоснежные вазы с чайными розами и позолоченное столовое серебро. Ароматы витали божественные.

Я был доволен. Не зря накануне мать строила прислугу, а Чарли — рабочих. Обе без конца что-то подсчитывали, сверяли и лично осматривали свиные туши, рыбу, мешки с овощами, ящики с выпивкой и прочим.



...В преддверии банкета зал гудел как потревоженный улей. Говорили о политике. Обсуждали биржевые сводки, утренний туман, светские новости. Но красная нить оставалась неизменна. В том или ином виде, о войне говорили все:

— На днях написала Фрицу, чтобы прислал еще чая, икры и непременно шелка, — дамская стайка щебетала легко, под цукаты и лопанье пузырьков в шампанском.

— В России есть хороший шелк? Лучше напиши, чтоб присмотрел хороший земельный участок. Я лично хочу дачу в Крыму. Бабушке прописан морской воздух. Он богат йодом.

— Что у вас на уме! Вернулись бы скорее... В прошлый уик-энд мне пришлось танцевать с Фредом. Представляете?

— Ты права, на танцах в последнее время совсем скучно. Не понимаю, почему мы возимся? Данию взяли за месяц с небольшим, Бельгию — за пять дней. Франция, кажется, продержалась чуть больше. "Фёлькишер"[1] писал, Париж даже не сопротивлялся! Не понимаю. Что ни говори, эти русские совершенно не умеют цивилизованно вести войны.

В дыму офицерских бесед тональность держалась иная:

— Господа, как вам провал под Москвой? Блицкриг не удался. Это ясно даже идиоту.

— Сказать по правде, с самого начала не верил в эту авантюру. Итог. Гейнц-ураган[2] унёсся в отставку. Шпонек[3] приговорён. Лишён погон Гёпнер[4], а «Центр»[5] передан фон Клюге[6].

— Ну Гёпнера жалеете зря. Замшелый монархист. И Шпонек получил по заслугам. Мало чести сдать Керчь и оставить позиции.

— Господа, не будем вешать нос. Сорок второй станет триумфальным для Германии, уверяю. Сталинград падет. Ленинград сдастся. На Кавказе также проблем не предвидится. Слушали обращение фюрера в День памяти героев[7]? К лету с Красной Армией будет покончено. Есть возражения?

Цок-цок — играли в стакане кубики льда.

—... Новая программа в варьете шикарна. Были?



Унтерменшен, натянутая, как струна, разглядывала устриц на ледяных блюдах — брезгливо, настороженно.

Соприкоснулись рукавами. Я посмотрел на нее — извинилась, посторонилась. Лейтенанту, подошедшему с приглашением на танец, с полуулыбкой, но решительно отказала.

"Зря... Забрюхативших остарбайтеров[8] высылают. Стелилась бы задорнее, поскорее вернулась бы во Францию", — подумал я с улыбкой, глотнул шампанского.

Вдруг на глаза вдруг набросили повязку, пролаяли какую-то абракадабру из русских слов и, подгоняя "дулом" в спину, велели пошевеливаться. Должно быть, благоухавшие парфюмом и латакией[9] "партизаны" находили подобное остроумным.



Я не любил ни сюрпризы, ни их ожидание.

— Расслабься. Сиди и не нервничай. Шуток совсем не понимаешь, — шепнула Чарли.

Она прикрывала мне глаза ладонями, потому что повязку я снял сразу.

Музыка стихла, перешли на шепот гости. В тишине голос Алекса звучал ровно, мелодично:

— В нашем лучшем из миров есть явления, которые невозможно представить без определенных составляющих. Лес без деревьев, океаны без вод. Еврей без латы[10]. Радио без Геббельса[11]... В ряд подобных невероятностей я бы поставил Леонхарда Шефферлинга без сигареты и... Йорга. Признаюсь, я не сдержал слез, когда узнал, что здоровяка Йо больше нет... Без преувеличения, Йорг был не просто псом. Другом. Другом с большой, выбитой золотом буквы. Для нас всех... Так повелось, собачья жизнь коротка. Но зачастую она вызывает больше уважения, чем долгая полоса человеческой жизни. Ведь если бы не этот бравый пес, нам бы не пришлось веселиться сегодня в роскошной гостиной, не поднимать "Луи Родерер"[12] за ее хозяина...

— Пока прелюдия кончится, "Луи Родерер" выдохнется, — сказал я.

Последовал легкий смех, утомленный вздох барона.

— Шарлотта, закройте офицеру ладошкой еще и рот. Сделайте одолжение. Благодарю. Итак, Леонхард снова с нами, портсигар при нем. Но он один. И дабы не подрывать устои мироздания...

Что-то происходило.

Я убрал руки Чарли в тот момент, когда на колени поставили корзинку в пестрых лентах. Ткань со свастикой пошевелилась, из-под нее показалась голова с острыми ушками. Все умиленно заулюлюкали, захлопали, потянулись руками — и щенок нырнул обратно под флаг.

— Дезертир! — засмеялась Чарли. — Ну ничего. Ставлю сотню, что к ноябрю новобранца вымуштруют. Слышишь, негритенок?

— Вы меня разочаровываете, Шарлотта, — глаза Алекса сверкнули как его бриллиантовые запонки. Теперь стали понятны заговорщические перемигивания с Кристианом по углам. — Неужели вы допустили мысль, что барон Александр фон Клесгейм позволит подарить другу чепрачного щенка, которых превеликое множество от Британии до Мартиники? Но-но, обижусь. Лишь единичный процент немецких овчарок может похвастать черным окрасом. Так что, Харди, у тебя на руках элита элит. Рейхсдойче[13]. Ни еврейской, ни славянской, ни прочей крови. Зиппенбух[14] впору в СС.

"Эксклюзив" дрожал, сердечко бешено колотилось. Йорг так жался к груди, когда я купил его лет в шестнадцать на свои деньги. Родители думали, "сын самозабвенно копит на легкий мотоцикл" и на полдня из города уехал за ним же...

— Харди, не прислоняй к форме. Шерсть налипнет, — мать криво улыбнулась. — Довольно неожиданный сюрприз... Правда, такие подарки неплохо согласовывать заранее. Мало ли. Некоторые принципиально не заводят новых питомцев взамен умершим. Особенно собачники. Считают, найти другу замену, значит, предать. Так ведь, милый?

Алекс невозмутимо пригубил вина:

— Кристиан, ты пророк. Как в воду глядел. Магда, не волнуйтесь. Я учел и это обстоятельство. Потому остановил выбор не на немецком доге, а овчарке. Чтобы стать вашему сыну не новым другом, а подружкой.

Я спустился на землю. Спешно глянул подарок с обратной стороны...

— Наха-ал! — смехом Чарли заразился весь зал. Даже Алекс манерно прикрывал улыбку.

Рассмеялся и я. Шутка с пленом и партизанами была идиотской, но... Сказать, что был тронут, не сказать ничего.



Уединившись, я разглядывал медальон на ошейнике с выбитой монограммой. Наш тайный знак из начальных букв имен. Мальчишество, глупый привет из детства. Правда четвертого "евангелиста" Хорста среди гостей не наблюдал. Чарли предупреждала, он сильно изменился. Прикрылся занятостью, даже когда Алекс выкроил время для штаркбирфеста[15]. Хосси и отказался от посиделок с друзьями в Лёвенбройкеллере на Штигльмайерплац[16]? Явление невообразимее радио без Геббельса.

— ...пожалуйста, милый, не спорь со мной! — мать, бледная и возмущенная, трогала лоб, в замешательстве ходила из стороны в сторону. — Конечно же, мы все любили Йорга, как члена семьи. Но вспомни его юные годы. Сгрыз счастливые охотничьи сапоги Георга. Испортил антикварное кресло из библиотеки. Он же ел больше нас всех! А запах? Боже... Овчарка, это которая волосатая? Еще и сука! Значит, течки... Боже, боже, что же это будет?

Я любовался Асти, сопевшей у меня на руках в намерении сгрызть с кителя пуговицу. Имя возникло спонтанно, после того как она едва не вылакала весь бокал шампанского.

— ...Нет, еще один конец света я не вынесу! — мать была настроена решительно, как никогда. — Собака в доме не останется. Это мое последнее слово! Мы не для того с отцом тратились на новый паркет и мебель!.. Ты меня слышишь?!

С подробными распоряжениями я отдал девочку подошедшей Эльзе. Послав пару воздушных поцелуев ушастой головке, выглядывающей из-за плеча горничной, ответил матери:

— Я тоже не для того воевал, чтобы жить под боком с большевистской сукой. Или ее течки для тебя не особо обременительны? Так что, если собакам в доме не место, передай кузине, пусть резвится сегодня. Завтра ее тоже здесь не будет. Вот мое последнее слово.

3

Мюнхенский филиал Лас-Вентас[17] тянул шеи в предвкушении. Под испанский гитарный бой сразу трое тореро дразнились малиновыми мулетами [18]. Разъяренный бык, шаркая туфлей, ревел и грозил рогами. Правда, оленьими.

— Какое шутовство не придет в голову после бокала вермута... Коррида — это же экстаз. Завораживающий бой. Поэзия песка и крови. Там убийцы быков не машут в вечерних платьях шелковыми простынями. Там настоящие мужчины. Бесстрашные, породистые, жестокие.

— И с комплектом запасных я…

Вроде секунду назад рядом топтался с блокнотом Кристиан и сокрушался, что работа над монографией Гёльдерлина[19] идет из рук вон плохо. Теперь на его месте стреляла глазками пухленькая блондинка.

— …я-я-явно фройляйн преувеличивает отвагу испанцев. Рисковать в нелепом петушином костюме и убивать в угоду толпе — сомнительное занятие для мужчины.

— Кажется, я задела честь немецкого мундира? Простите, Леонхард, это вышло случайно. Да, еще примите искренние восхищения. Уютный дом, легкая атмосфера, много забавностей. Гадалка — настоящая находка, бриллиант! Представляете, сегодня мне суждено встретить будущего мужа и отца моих детей. Ха-ха-ха!.. Клянусь, давно я так не смеялась! В полночь обещали еще спиритический сеанс. Пойдете?

Я припомнил странное оживление перед библиотекой. Как ни странно, но и среди мужчин нашлось немало мистиков и авантюристов.

— Сходите обязательно. Как же ее?.. Мадам Паулин вроде. Она раскладывает таро, гадает по руке. В точности ярмарочная гадалка! Знаете, таких сажают в шатер на сельских ярмарках, и они вглядываются в хрустальный шар. Забава суеверной деревенщины, — трещала блондинка с явным берлинским произношением. — А одна девушка вышла в слезах, да. Бедняжка выглядела ужасно расстроенной. Это за десять-то рейхсмарок!

В запале азарта бык едва не опрокинул чашу с пуншем. Улыбка собеседницы стала еще надменнее:

— Полюбуйтесь, почтенный господин скачет, как мальчишка, прячется за столами и юбками.

— Быть может, ему просто весело?

— Весело? А если, представим, что этот бык… из абвера[20], например?

— Герр Хольц-Баумерт из абвера? Хм… Впрочем, охотно верю. Бык из абвера. Тореро из гестапо[21]. Сельская ведьма Паулин — новобранец Аненербе[22].

Блондинка игриво замахнулась ладошкой:

— Какой вы... Я же серьезно!

— Именно. Фройляйн слишком серьёзна к невинным играм. Абвер, гестапо, прачечная. Все они люди, а людям, как известно, веселье не чуждо.

Тореро визжали, когда бык хватал их за талию и ниже. Если при этом терял рога, то спотыкался и комично чертыхался на радость захмелевшей, с набитыми животами публике.

— Леонхард, признайтесь, мне кажется, или вы не узнаёте меня? — блондинка все еще стояла рядом.

— Конечно узнал, – отвечал я. – Только сомневаюсь между Марией Магдалиной, Лукрецией Борджиа и кайзером Вильгельмом. Кофе с мороженым или пирожные, не желаете? Подают десерт.

Даже не взглянув на дальний стол, блондинка полностью повернулась ко мне. Глаза блестели, на щеках появились ямочки:

— Спасибо, но нет. Кофе на ночь вредно, а пирожные я уже оценила. Грецкие орехи надо прокаливать на сковороде, тогда они не будут горчить. И все же, Леонхард. Неужели совсем нет догадок? Присмотритесь повнимательнее. Только без шуток.

Я присмотрелся. Круглолицее дитя с румянцем во всю щеку, крохотным напомаженным ртом и злыми кошачьим зубками. Не девушка, а трафарет для открыток ко Дню Матери.

— Без шуток? — я тоже перешел на полушепот. — Хм... Дайте подумать. Если учесть осведомленность в деревенских развлечениях и тайнах кухонного ремесла, восторг от рядового вечера... Переглядывания с тем господином в летах... Хольц-Баумертом... Сложив всё вместе, полагаю... – Я поманил – она послушно подставила надушенное ушко: – Полагаю, фройляйн – очередная провинциальная стерва на охоте за куском жирного баварского пирога.

Берлинка отшатнулась, раздула ноздри, как кобра капюшон, и... рассмеялась:

— Нет, какой вы все-таки... Провинциалка?.. Я? Ха-ха-ха!.. Хорошо. Раз так, давайте познакомимся заново. Ильзе, — подала она руку и сразу же отдернула ее: — Не Элизабет! Потому что Ильзе — самостоятельное древнегерманское имя. Извините, но почему-то всем приходится разжевывать элементарные вещи. Как будто никто не бывал в Гарце[23], не видел развалин Ильзенштейна[24], в речке не плескался и сказку про принцессу Ильзе впервые слышит. Ах, Леонхард… Вы точно безумец. Нет, вы матадор, коварный убийца быко... – и тут же вскрикнула, не договорив.

Не притяни я за руку, «бык» снёс бы её.

Кому все свистели и аплодировали — неясно. Учитывая длину рогов и скорость, бросок мог кончиться печально.

— Кажется, царственный Генрих [25] только что спас мою жизнь?.. — тихо спросила Ильзе.

Опасность миновала, а "принцесса Гарца" все еще держалась за меня.



В мыслях о всякой ерунде щелкал крышкой зажигалки. Так дошёл до уборной — хотелось перекурить вдали от поднадоевшего шума. Толкнул дверь и замер с неприкуренной сигаретой.

Сливной бачок шумел.

Облокотившись на умывальник, Хольц-Баумерт тяжело дышал. Морщился, сплевывал. Вероятно, недавно рвало.

— Простите… – Я вынул сигарету. – Всё в порядке?

Он поднял налитые кровью глаза. Я кивнул. Хотел уйти, но получил отмашку вернуться:

— Стой… На два слова, пока одни… Уф…

Он приложил ко лбу мокрое полотенце. Прошелся взад-вперед по уборной. Выглядел паршиво. Хотя и до дурачеств с рогами я отметил, как сдал за три года Хольц-Баумерт. Расплылся. Лицо стало одутловатым, серо-землистым. От прежнего облика остались лишь вдавленный шрам через лысину, прямоугольник усиков и острый взгляд.

— Досье получил. Ознакомился, — сипло начал он. — Значит, Клаус Леонхард Шефферлинг. Рейхсдойче. В тридцать первом вступил в НСДАП, в ноябре тридцать восьмого — в СС. Участник Польской и Французской кампаний. Воевал на советско-германском фронте. В июле сорок первого назначен командиром 1-й роты 1-го разведывательного батальона СС "Лейбштандарт Адольф Гитлер". Ранен в ноябре того же года. Комиссован в звании оберштурмфюрера в феврале сорок второго. Верно?

— Так точно.

— На днях тебя пригласили в юнкерскую школу СС. Начальник учебной группы — отличное предложение. Неужели мало адреналина в окопах насобирал? А женишься, что тогда? Будешь метаться между семьей и службой. Уф...

— Все возможно, — отвечал я. — Но топтаться за конторкой сейчас? Жизнь добропорядочного бюргера может и подождать.

Хольц-Баумерт прохрипел что-то невнятное. Был явно не в духе.

— Ладно, по существу. Вопрос первый. Когда в сороковом в Лионе тебе предложили сотрудничать с гестапо, ты поступил тогда довольно цинично. Неблагодарно, если не сказать по-скотски.

— Я лишь исполнял долг, герр оберстлейтенант.

— Давай без выправки. О твоей военной карьере я наслышан. Хочу теперь без парада, начистоту. Неужели нигде ничего не дрогнуло?

Капающая вода отвлекала, и я закрыл кран до конца:

— Я поступил так, как мне велел долг солдата Рейха. Мне не в чем себя упрекнуть.

Хольц-Баумерт нахмурился, почесал рыхлый подбородок. Испытующе прищурил воспаленные глаза:

— А доктора Абрахама, военного врача, за чьим именем подписано твое заключение. Его можешь в чем-то упрекнуть?

— Не понимаю, о чем вы, герр оберстлейтенант.

— Не понимаешь, значит…

Бросив полотенце, он вышел, больше не сказав ни слова.



Я закурил наконец. В тишине, привалившись к холодной кафельной стенке.

Это был провал.

…Старый мешок, нашел до чего докопаться. Ясно, как день, если разнюхал историю, был в курсе деталей. Нет, поупражняться на мне решил, в гляделки переиграть. Совесть прощупать… Еще эта чертова бумажонка, медзаключение. Задницу б ей подтереть!..



Дверь снова распахнулась. Хольц-Баумерт забрал часы с умывальника.

– Не надо играть желваками, – сухо кинул он. – С подобными жизненными принципами вы и без меня далеко пойдете, оберштурмфюрер.

Стиснув зубы в улыбке, я стряхнул пепел:

— Боюсь, мне нечем возразить, герр оберстлейтенант.

4

Под красным абажуром играли в скат. Непринужденно болтали — за полночь, в накуренной духоте, при закатанных рукавах и расстегнутых верхних пуговицах.

— Знаете, как еще прозвали "яичницу Гитлера"[26]? "Партзначок для близоруких", — загоготал Фриц. Метнув туза, угодил в сырную тарелку. — Эх, Шефферлинг, ну не кисни, э!..

Я поправил китель, чтоб не сползал с плеч. Зевнул, подпер отяжелевшую голову:

— Все отлично. Бывает.

— Бывает — когда один раз не встанет! А в юнкерской школе карьеры не сплетешь, понимаешь? Рутина. Лягушатня. Как... Как...

— Как люгер на вальтер променять, — подсказал Хельмут.

Подогретый шнапсом Фриц щелкнул пальцами. Точно! И в сотый раз завел "шлягер", что П38 — дерьмо в сравнении с ноль-восьмым парабеллумом.

Скотина Хельмут давился от смеха, спрятавшись за картами.

Настроение было паршивое, потому я со своей стороны в сотый раз не стал разъяснять, что вальтер дешевле и проще в производстве, что именно такое оружие нужно фронту, и нужно его много... Бросил «швабский привет»[27].

— А ты мне, — огрызнулся Фриц. Икнул. — Упрямый ты баран, Шефферлинг. Уясни, к вальтеру «нулевой» серии, довоенному, с указателем патронов, к нему нет вопросов. Сейчас же что гонят? Внешние дефекты, шероховатости, ладно, спишем на спешку, уговорил. Но предохранитель! Ляйбнер рассказывал, совсем немного, и ударник что хер болтается. Как тебе, а? Масштабное производство… Ляйбнер говорит, даже шутка в ходу: вальтер даёт восемь предупредительных выстрелов и один по цели.

— Ляйбнер твой — харкучий педераст. Так ему и передай. Он не рассказывал, какие у русских зимы? Спроси, спроси. Вальтер в мороз себя отлично зарекомендовал... Пас.

Ай, как подсолила последняя раздача!.. Ни единого щита[28], притом, что играли в основном в гранд с редкими перескоками на уверт[29]. Полная задница.

— Не напоминай про зимы. Коцит в сравнении с ними горнолыжный курорт. – Хельмут тоже спасовал. Гонял в желтых зубах зубочистку.

— Так кто же знал, что до зимы затянемся?

— О, боюсь мы там встряли надолго! Эти дикие скифы другие, будь они прокляты!

— А помнишь инструктаж? — продолжал Хессе. — Как согреться в холодную погоду. Сделайте гимнастику, прыжки раз-два, раз-два. По ляжкам себя — хлоп-хлоп-хлоп! Кретины... Нас под Рождество расквартировали в какой-то дыре под Минском. Глушь редкостная с лесами по периметру, будь они прокляты. Если по нужде надо, то на мороз. А кому охота зад морозить? Что придумал Бенно. Нашел у бабки сундук. Хороший такой сундук, крепкий. Сверху сделал отверстие — и ву-а-ля! Вот и вся инструкция.

— С выдумкой, — усмехнулся я. — Да, наш славный плут Бенно... До сих пор не верится.

— А что теперь с Родрианом, стариной Теодором тебе верится? — посмотрел Фриц. Он больше не насвистывал веселых мелодий. — Ненавижу... В лагере у себя, когда их вижу, лично в печь сунуть готов. Ленивые свиньи. В печь! Без разбора! За Родриана, старину Теодора, за... Ик... Нет, Леонхард, хорошее место службы. Подумай, пока предложение коменданта в силе. Подумаешь, а? Обещаешь, ну?

— Обещаю, обещаю. Заткнись только, — пробормотал я. Хлопки по плечу здоровенной клешней отозвались в недавно сросшихся ребрах.

Хельмут разливал кирш[30]. Неосторожно плеснув на руку, лизнул набитые на запястье игральные кости. Передернулся от удовольствия:

— М-м-м, божественно. Кстати, о вкусном. Твоя кузина — само очарование. Наверно доволен, что с таким цветком под одной крышей?

— Безумно, — ответил я.

— Ну и вкус у вас, парни…

Фриц вдруг насторожился, как охотничий пес. Поставив полную рюмку, медленно встал, подкрался к окну и без разбирательств угостил портьеру таким хуком, что рухнул целиком карниз.

В бесконечных слоях парижского жаккарда кто-то трепыхался и просил помощи.



...Кристиан прикладывал к боку платок со льдом. Белый, будто слили всю кровь, он трясся и прикусывал от боли губы.

— Ребра целы. Просто ушиб. Заявляю, как несостоявшийся врач. Сам виноват! Детишек не зря учат — не подслушивай и не подглядывай. А-та-та случится, — погрозил Фриц и потрепал Кристиана по темным кудрям.

Метаморфоза вполне объяснимая, если учесть нежную ганимедовскую внешность Кристиана и кроличью трогательность взгляда. "Натурщик", — как метко прозвал Хорст.

— Верните! Это личное, — вдруг метнулся Кристиан, но Хельмут ловко увернулся. Зачитал из небольшой записной книжечки:

— ...Что больше, полк или дивизия? Пометка: узнать. Вермахт и ЭсЭс. Вражда? Плётцензее[31], казни. Политические узники? Дахау... Фриц, слышал? Личное, говорите… Планируете отпуск, не иначе. О! Люгер и Вальтер. Диалог за скатом. Обыграть. Личное, не поспоришь. Даже интимное!

Я поднялся. Отряхнул руки и колени.

— Леонхард, я все объясню, — Кристиан обезоруживающе улыбнулся. Захлопал ресницами. — Не нужно опрометчивых выводов и тем более решений. Выслушай меня, умоляю! Пожалуйста. Признаю, устроить шпионский цирк — это было недостойно с моей стороны, низко. Инфантильно. Глупо, если хочешь. Но Хосси всегда учил: заперты сто дверей, ищи сто первую. И ты с ним соглашался! Да, я не послушал тебя, хотя должен был. Но как отказать в просьбе женщине, тем более самой Харц?

На один мой шаг вперед пришлось два шага Кристиана назад.

— ...Клянусь, ничего из услышанного не будет использовано. Все, что тут обсуждалось, никуда не годится. Правда! Сундуки с нечистотами, сравнительный анализ танковой брони или стрелкового оружия, траншеи, трупы... Это прелюбопытно, но... То есть это ужасно, безусловно. Но напрочь лишено эстетического начала. Мне же нужны "цветы зла". Красота безобразного. Помнишь, у Бодлера лирический герой видит разлагающуюся лошадь и говорит прекрасной возлюбленной: "Но вспомните: и вы, заразу источая, Вы трупом ляжете гнилым, Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая..."[32]

— ...стукач в силках, что ж сделать с ним? — срифмовал Хельмут.

– Ясно что. – Я отошёл к столу. Вернулся с заведённой за спину рукой.

Щёлкнул затвор.

Кристиан жался к двери. Открыть ее не удавалось, и он улыбался:

— Леонхард, оставь, это же смешно... Шарлотта не обрадуется оказаться вдовой. Она говорит, ей не идёт чёрный цвет... Хватит. Не надо... Зачем ты пугаешь меня? Я же знаю, ты никогда не выстрелишь...

— Ничего личного, Кики. Германия превыше всего. Закрой глаза. А лучше повернись.

Кристиан зажмурился, лоб заблестел.

– Да в другую сторону… – покачал головой Хельмут.

Кристиан быстро юркнул за дверь. Тогда я навёл зажигалку на «предателя» и защёлкал крышкой. Звук и правда был схож с затвором.

Схватившись за сердце, "убитый" скосил глаза, свесил язык.

Девятый выстрел "согласно Ляйбнеру" должен был наверняка справиться и со свидетелем. Но Фриц невозмутимо жевал виноград. Сплевывал косточки в руку:

— Пасквиль сожги лучше, весельчак. Уверен, что трепетная лань не подружка гестапо?

— Как в себе. Он славный парень.

...Листки морщились, чернели. В пепел превращались трудночитаемые записи с пометками, зарисовки лиц, жестов, петлиц и погон.

— Шибер[33], господа офицеры? — Хельмут стасовал колоду. Карты пружинкой перелетели из руки в руку и обратно. — Харди, что за ерунду он нес, твой приятель? Харц, что-то знакомое...

— Знакомое? Не пугай. Так вот, начинающая писательница Барбара Харц, по мнению Кристиана, находится в шаге от миллионных контрактов и фотовспышек на виллах C;te d'Azur[34]. И вот фройляйн Харц зачесалось написать книжку с героически-возвышенным посылом, и чтоб герой непременно должен был пролить кровь на востоке… Я был уверен, что он от меня отстал. И вот пожалуйста!

Друзья засмеялись:

— Так а что? Помог бы, может, с гонорара бы что поимел.

— Мне консультировать для дамской истории? Любовь, ревность, терзания, блуждания под окнами... Не-е-ет, без меня. Не в моих принципах потакать амбициям какой-то ****и, которая, вместо того чтобы заняться делом, самоудовлетворяется с печатной машинкой.

Фриц скривился:

– Что в том плохого? Не знаю, посыл у этой Харц высокий… Шефферлинг, тебя послушать – прям сам никогда не влюблялся, не ревновал, камушки в окна не бросал по ночам. Не трепи, а?

Я призадумался.

— Ну было, конечно. И под окнами бродил, и цветы дарил, клялся, что люблю навечно. Так жарко клялся, ну так клялся... — под общий смех я недвусмысленно хлопал ладонью по кулаку. — Но!.. Но чтобы ревновать – никогда.

Сослуживцы переглянулись:

— Прямо никогда?

— Слово офицера. Нет, я что, похож на идиота?

— Скорее павлина.

— …или индюка!

Я швырнул в ухмыляющиеся рожи фисташковой скорлупой.

– Ну давайте, умники, объясните мне, если дама пустоголовая дура, почему я должен мучиться? Это у самок заложено выбрать самый крепкий хер и удержаться на нем любой ценой, чтобы заделать как можно больше потомства от достойного. Вот они и ревнуют. Наш же инстинкт — оплодотворить как можно больше самок. У нас нет природной привязанности к одной. Это привитое понятие.

Фриц был явно настроен скептически:

— То есть тебе, дарвинист, все равно, кто был с девушкой до, кто после?

— А когда ты хочешь облегчиться и заходишь в общественную уборную, много терзаешься, кто пользовал этот унитаз до тебя? — отвечал я. — Просто соблюдаешь элементарную осторожность, чтобы не подцепить чего, или не вляпаться. Весь фокус. Так что, господа, если мужчина и должен кому хранить верность, только своей стране. И только… Хессе, ты долго собираешься карты проветривать? Раздавай.

Хельмут заметал карты.

— А кузина в курсе этой теории? Алис, правильно? Кто она, чем занимается? Ставлю сотню, ты хорошо ее узнал.

— Достаточно, чтобы посоветовать не пускать слюни, обер-лейтенант Хессе. Кстати! Штриттматтер в самом деле получил полковника. Да, отличился в Африке. Присылал недавно газетную вырезку, как его по плечу похлопал сам "Лис пустыни"[35]. Не врал, шельма…



...Фриц выдыхал дым, улыбаясь плывшим под абажур кольцам. Запел тихо:

— Ветка вереска на родине моей. Имя ей — Эрика...[36]

— Пчёлки вьются день-деньской над ней, ведь она — Эрика... — нестройно загудел Хельмут: — На окне моём цветёт цветок, с именем Эрика... Он небросок вовсе, невысок. Только он — Эрика.



…Сапоги и ладони стучали в ритм. Стол гремел прыгающими пепельницами, рюмками и монетами.

Втроем рвали глотки:

Девушка живёт на родине моей,

Имя ей — Эрика!

Думы все мои о ней, о ней:

Ведь она — Эрика!



Счастье в жизни я уже нашёл:

То волос её чудесный шёлк.

И душа моя тепла-светла:

В ней всегда...

5

Я вернулся к гостям. Толпа поредела, но оставшиеся — самые стойкие, пьяные и горластые — создавали шума в разы больше. Они смеялись, перекрикивались через весь зал, прикуривали от оплывших свечей. Ненавязчивые беседы давно сменились пошлыми анекдотами вперемешку с житейскими историями. Кто-то обжимался в затемненных углах — после полуночи в зале приглушили свет.

Ближе к роялю было спокойнее. Из распахнутого настежь окна приятно тянуло ночной свежестью. Покачивались парочки. Правда, Алекс больше рисовался, чем шевелил пальцами. Как рисовался весь вечер, болтая о проигрышах в казино, нью-йоркской автовыставке, покупке вестфальского жеребца. Что ни говори, а судьба нередко наделяла благосостоянием тех, кто его не заслуживал и не умел распоряжаться.

— И ты здесь? — подсел я к Алис и убрал из-под рук подставку с конфетами.

— Чтобы чисто говорить, мне нужно больше общаться. Так сказала фрау Шефферлинг.

— А где сама фрау Шефферлинг?

— Фрау Шефферлинг почувствовала себя плохо и приняла гофманские капли[37], теперь она спит.

— Фрау Шефферлинг, значит... Ясно.



Алекс запнулся. Нащупав аккорд на слух, кивнул сам себе и вновь заклацал на два фронта — пальцами по клавишам и языком с девицами, облепившими рояль.

Алис встала.

— Тебе не нравится игра моего друга? — спросил я, заметив небрежную ухмылку.

— Почему? Нравится... Но уже поздно. Мне завтра рано вставать...

— Сядь, я сказал. В твоем красном свинарнике, уверен, кроме "Интернационала" [38] ты другой музыки и не слышала.

Алекс играл еще с четверть часа, и все это время Алис сверкала глазами. Пальцы ее сжимались, дрожали. Во время непродолжительных оваций я дал ей отмашку:

— Теперь иди. Сладких снов.

Она ушла. На ее место упала Чарли с коктейльным зонтиком в волосах и Кики подмышкой. Болтая ни о чем, я случайно взглянул в сторону импровизированной сцены — опешивший барон уже стоял. Место за роялем заняла унтерменшен.



...Алис терла ладони о колени, уставившись на клавиши.

Первые аккорды взяла чуть слышно, только ногти зацокали по слоновой кости. Не знаю, что играла. Близко не «Лили Марлен»[39] или «В Мюнхене стоит Хофбройхаус: Раз, два, пей!»[40], что-то сложное, фактурное.

С задних рядов подтянулись крикуны. Теперь они молча переглядывались и кивали. Даже прислуга застыла соляными столбами, позабыв об обязанностях.

— Ой, не-е-ет, — захныкала Чарли: — Только не музыкантша! За что?..

— Жаль, папа не пришел, — обнял ее Кристиан. – Ему бы понравилось.

Полминуты тишины. Не замечая аплодисментов и пьяного свиста, Алис смотрела на меня.



…Громче всех захлебывался комплиментами и требовал «на бис» обер-лейтенант Хессе. По щелчку Фриц организовал два бокала шампанского.

— Моему восторгу нет предела, – скалился Хельмут. — Маэстро Лист говорил, что музыку нужно писать только для Бехштейна[41]. Сегодня я дополняю цитату: и для драгоценных пальчиков неповторимой, очаровательной и восхитительной фройляйн Алис...

Не убери она руки, Хельмут вылизал бы их до костей.

– Алис, я поднимаю этот бокал за вас. Вы не только доставили нам волшебное удовольствие, вы еще раз продемонстрировали и напомнили, что германская и только германская нация есть хребет и основа мировой культуры. Что без германской нации, как сказал фюрер, само понятие о прекрасном навсегда бы исчезло[42]. Я прав, фольксгеноссе[43]? За Алис, частичку и звездочку великого немецкого народа. За Фатерлянд[44] и скорейшую победу Германского Рейха! Хайль Гитлер![45] Зиг...

— ...хайль! — отозвались голоса. — Зиг... хайль! Зиг... хайль![46]

Десятка два в градусном азарте скандировали как сотня, словно призывали дождь в засуху. Даже Чарли прыгала, вскидывая руку — из зеленого бокала летели брызги.

Алис медлила, растерянно озиралась.

— Надеюсь, здесь нет доносчиков, — на ухо шепнул Алекс. Оказалось, он стоял за спиной. — Вряд ли фройляйн оправдается, что не приемлет алкоголь даже во славу Рейха и в объеме глотка.

— Выпьет, еще оближется. Быть патриотом против толпы сложнее, чем геройствовать за завтраком…

Алекс недоумевающе повел бровью. Я отмахнулся — забудь! — и присоединился к скандированию.

И куколка сломалась. Зажмурившись, глотала шампанское, будто давилась битым стеклом. Аплодисменты сорвала более громкие, чем за игру. Мои в том числе. Жаль, никто не принимал ставок.



Отец возник из-за угла, как призрак. В халате, зевая в кулак, спросил: разъехался ли вертеп. Я на ходу кивнул.

— Может поинтересуешься самочувствием матери? — отец выставил руку, как шлагбаум: — Приличия ради, чтобы заснуть спокойно.

Глянул на часы. Без четверти три. Черт дернул срезать библиотекой!

— Твой подарок наделал луж в африканской гостиной и погрыз шкуру леопарда, потом вовсе сбежал. Разыскивали по всему дому с фонарями… Помотал, в общем, нервы всем.

— Ваша мадемуазель тоже болталась до последнего, хотя договорились, она без матери носа на мою вечеринку не должна совать. И что с того?

Отец спокойно закивал. Потер переносицу:

— Щенок остается, это не обсуждается. А если ты получил по зубам от Вольфа, это не повод на всех плевать ядом. Согласен? Не смотри так, я абсолютно тут не при чем. Никаких разговоров у нас не было. Просто первую половину дня ты за ним носился, а потом ходил злой как…

— Послушай, я о-очень устал. С ног валюсь, как... хочу спать, — перебил я. Говорить было тяжело, слова путались, как нитки. Я хотел обойти отца, но ноги заплелись, что-то словно толкнуло в бок, и я едва не упал. Хорошо отец поймал меня за подмышки и прислонил обратно к стене. Нет, последняя бутылка была точно лишней.

— Да, устал, вижу... Сказать, где ты прокололся? Когда тривиально решил подобраться через дочь. Хе-хе!.. Надо знать Вольфа. Он на многое закрыл бы глаза, но такие методы не прощает.

— Какая дочь? Ты о чем? – мысленно я перебрал всех, с кем танцевал и разговаривал. Дочку Вольфа вообще помнил смутно. Нечто с мышиными косичками и куклой.

– Ильзе. Коварно подобрался к девушке во время корриды, нагло обольщал, бесстыдности на ушко шептал, при всех трогал, к непристойностям склонял, да так увлекся, что дочка слоновьего топота Вольфа не заметила. Чуть до беды не довел. Ай-яй-яй! Развратник.

— Я?! Подожди, Ильзе, это которая…

Отец рассмеялся.

— Которая, которая…

— А я-то думаю, о каких это «жизненных принципах» плюется это старый хер?..

— Ну, без эмоций! Не переживай, я в долгу не остался. А то слишком высокого мнения о своей дочке. В общем, хм… Не будем об этом. Ты почему не сказал ничего про медицинское заключение воендоктора? Зачем соврал, что сам вернулся, по родному дому соскучился. Меня обвинил в опрометчивости, а сам? Хитрить, да еще так топорно… И почему абвер, а не Тайная полиция? Грязи не меньше, а способ сделать карьеру верный, паек хороший, жалование на порядок выше, чем где-либо.

— Мне, боевому офицеру, рыскать по вокзалам и проверять железнодорожные билеты с багажом… Благодарю.

— Не скажи. Вскрывать гнойники и уничтожать возбудителей на своей территории — занятие не менее полезное и достойное, чем война и физическое уничтожение противника за ее пределами. Сам знаешь, Мюнхен всегда был на особом счету. Антиправительственные организации, подпольщики, коммунисты, прочие бузотеры. Без работы не останешься. Во всяком случае, интереснее, чем зеленым кретинам сказки рассказывать. Еще и куда! В Бад-Тёльц. А здесь до Дитлинденштрассе всего ничего…

— Так может, мне и нужно, не в Берлин, так в Бад-Тёльц. Главное, подальше отсюда.

С улицы донесся сигнал, отблески фар задрожали по стенам. Отец заглянул за занавеску.

Хельмут суетился около автомобиля, что-то выговаривал Фрицу. Тот надавил на клаксон еще упорнее. Идиоты. Ведь сказал, десять минут.

— Ладно, иди спи, — отошел от окна отец. — Не то твои гренадеры всю улицу перебудят. Меня завтра не будет, так что взвесь все хорошенько. Надумаешь, в понедельник к девяти в отдел кадров с документами. Но учти! Разочаруешь или подведешь — убью. Насмерть.



Свернув в свое крыло, на меня налетела унтерменшен с подносом. Пустые бокалы со звоном разбились о паркет.

— Извините... — прошептала она, не поднимая головы, опустилась на колени и стала собирать осколки.

Я осмотрел себя — кровь ударила в голову, когда обнаружил на рубашке несколько пятен от воды.

— Корова! По клавишам стучать вальсы научилась, а смотреть, куда идешь, нет?! — крикнул я. Со злости пнул жестяной поднос и пошел дальше. Но не сделал и нескольких шагов. Пружиной вернуло обратно, потому что услышал в спину:

— Это был Бетховен, начало восьмой "Патетической". Даже в моем красном свинарнике ее никто с вальсом не путает...



...Алеся хватала ртом воздух после удара в живот, а я держал ее за волосы, чтобы напомнить, где ее место на самом деле:

— .... Запомни раз и навсегда... негр, приехавший в Германию, не станет немцем... Никогда! И ты... запомни раз и навсегда. Овладей ты в идеале хохдойч[47] и всеми диалектами по обе стороны линии Бенрата[48]. Получи печать на документах. Обмотайся кружевами, перенимай привычки, образ жизни, рви задницу сколько захочешь! Но ты была, есть и останешься здесь чужой. Грязной русской свиньей. Ступенью ниже. Недо-. Унтерменшен. Ясно? Отвечать!

Когда судорожно кивнула, я отшвырнул ее на осколки.

Когда судорожно кивнула, я отшвырнул ее на осколки. Напоследок протер мыс сапога ее юбкой.

Располагай большим временем, лично бы заставил вылизать пол.



[1] "V;lkischer Beobachter" (нем.) — немецкая газета, печатный орган НСДАП.

[2] Heinz Brausewind (нем.) — «Гейнц-ураган», прозвище Гейнца Вильгельма Гудериана (17 июня 1888 — 14 мая 1954) — в 1942 году генерал-полковник германской армии.

[3] фон Шпонек, Ханс (12 января 1888 ; 23 июля 1944) — немецкий военный деятель, генерал-лейтенант, осуждённый за невыполнение приказа и позже расстрелянный.

[4] Гёпнер, Эрих (14 сентября 1886 — 8 августа 1944) — немецкий военачальник, генерал-полковник.

[5] Группа армий «Центр» — самая мощная из трёх групп армий нацистской Германии, сосредоточенных для нападения на СССР по плану «Барбаросса».

[6] фон Клюге, Ханс Гюнтер Адольф Фердинанд (30 октября 1882 — 19 августа 1944) — германский военачальник, генерал-фельдмаршал.

[7] Heldengedenktag (нем.) — национальный день траура. В Третьем Рейхе отмечался 16 марта, как День памяти героев.

[8] Ostarbeiter (нем.) — "работник с Востока" — определение в Третьем рейхе для обозначения людей, вывезенных из Восточной Европы с целью использования в качестве бесплатной или низкооплачиваемой рабочей силы.

[9] Особенным образом обработанный табак, добавляемый в английские смеси для курительных трубок.

[10] Жёлтая звезда, отличительный знак евреев в Третьем рейхе.

[11] Геббельс, Пауль Йозеф (29 октября 1897 — 1 мая 1945) — немецкий политик. С 1933 по 1945 год министр пропаганды и президент имперской палаты культуры.

[12] Louis Roederer (фр.) - марка французского шампанского.

[13] Reichsdeutsche (нем.) — "немцы Рейха" — исторический термин для обозначения немцев, живших на территории Германской империи в 1871—1945 годах.

[14] Sippenbuch (нем.) — "родовая книга", специальный документ, удостоверяющий расово чистое происхождение члена СС.

[15] Starkbierfest (нем.) — фестиваль крепкого пива в Мюнхене.

[16] L;wenbr;ukeller (нем.) — один из самых больших пивных залов Мюнхена.

[17] Лас-Вентас (исп. Las Ventas) — арена для корриды в Мадриде.

[18] Кусок ярко-красной ткани, которым во время корриды тореро дразнит быка.

[19] Иоганн Христиан Фридрих Гёльдерлин (нем. Johann Christian Friedrich H;lderlin; 20 марта 1770 — 7 июня 1843) — немецкий поэт, философ и переводчик, педагог, библиотекарь

[20] Abwehr (нем.) — орган военной разведки и контрразведки Германской империи, Веймарской республики и Третьего рейха.

[21] Gestapo (нем.) — сокращение от нем. Geheime Staatspolizei «тайная государственная полиция»

[22] Ahnenerbe (нем.) — «Наследие предков», полное название — «Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков». Организация, существовавшая в 1935—1945 годах, созданная для изучения традиций, истории и наследия нордической расы с целью оккультно-идеологического обеспечения государственного аппарата гитлеровской Германии.

[23] Горы Гарц (нем.) — самые северные горы средней высоты в Германии и наивысшие горы Северной Германии.

[24] Ilsenstein (нем.) - утес в Гарце, названный по имени принцессы Ильзы, возлюбленной германского императора Генриха II.

[25] цит. по Г. Гейне "Ильзе" из цикла "Путешествие по Гарцу", сб. "Книга песен" пер. Михайлов М.Л. 1859

[26] Шутливое прозвище Немецкого креста (нем. Der Kriegsorden des Deutschen Kreuzes) — военного ордена, учреждённого Гитлером в сентябре 1941 году как промежуточная ступень между Железным крестом первого класса и Рыцарским железным крестом.

[27] Schw;bischer Gru; (нем) — эвфемизм для грубо звучащего разговорного выражения Legg me am Arsch (на литературном немецком — нем. Leck mich am Arsch — «поцелуй меня в зад», буквально «лизни меня в зад»).

[28] "щит" или "матадор" — в скате любая карта, входящая в непрерывную последовательность козырей, начиная с валета треф. Наличие на руках матадоров увеличивает коэффициент, на который умножается стоимость игры при подсчете.

[29] Гранд — в скате тип розыгрыша, вариантом которого является гранд-уверт.

[30] Kirschwasser (нем.) — «вишневая вода», кирш — крепкий алкогольный напиток, получаемый методом дистилляции забродившего сусла чёрной черешни вместе с косточками.

[31] Плётцензее — тюрьма в Берлине.

[32] Ш. Бодлер, «Падаль» из сб. «Цветы Зла». Перевод В. Левика.

[33] Шибер — в скате распасовка, происходит во второй "рунде" (круге).

[34] Лазурный Берег (фр.)

[35] Der Wustenfuchs (нем.) — прозвище Эрвина Роммеля (нем. Johannes Erwin Eugen Rommel, 15 ноября 1891 — 14 октября 1944) — немецкого генерала-фельдмаршала (1942) и командира войск Оси в Северной Африке.

[36] Erika (нем.) — одна из наиболее известных маршевых песен германской армии периода Второй мировой войны. Написана Хермсом Нилем около 1939 г. Русский перевод В. В. Улина

[37] Капли, составленные в первый раз Фридрихом Гофманом в 1660 году. Употребляются при нервных болезнях, икоте, обмороках и проч.

[38] Международный пролетарский гимн, гимн коммунистических партий, социалистов и анархистов, официальный гимн СССР (1922—1944).

[39] Lili Marleen (нем.) — немецкая песня, ставшая популярной во время Второй мировой войны как у солдат вермахта, так и у солдат антигитлеровской коалиции.

[40] «In M;nchen steht ein Hofbr;uhaus: Eins, zwei, g’suffa!» (нем.) — гимн Хофбройхауса (нем. Hofbr;uhaus, «Придворная пивоварня») — известного во всём мире большого мюнхенского пивного ресторана.

[41] «C. Bechstein» (нем.) — немецкая компания, занимающаяся производством и дистрибуцией пианино и роялей.

[42] "Народничество откажет в праве на существование и любой этической идее, если только эта последняя представляет собою какую-либо угрозу расовой жизни, носительнице самой высшей этики. Ибо в онегритянившемся мире ублюдков все человеческие понятия о прекрасном и возвышенном, все человеческие представления об идеальном будущем были бы навсегда потеряны". А. Гитлер," Моя борьба".

[43] Volksgenosse (нем.) — дословно "народный товарищ", "товарищ по нации". Термин НСДАП, означавший людей немецкой либо родственной крови.

[44] Vaterland (нем.) — отечество, земля предков.

[45] Deutscher Gru;, Hitlergru; (нем.) — нацистское приветствие. Состояло из поднятия правой руки под углом примерно в 45 градусов с распрямлённой ладонью и восклицания нем. Heil Hitler! — «Да здравствует Гитлер!», «Слава Гитлеру!»

[46] Sieg Heil! (нем.) — «Да здравствует Победа!» или «Победе слава!» — другой распространённый лозунг, выкрикиваемый одновременно с нацистским приветствием.

[47] Hochdeutsch (нем.) — здесь, литературный немецкий язык без каких-либо диалектизмов, грамматическая норма.

[48] Линия Бенрата — языковая граница между нижненемецкими и верхненемецкими диалектами.