03. Унтерменш. Глава III

ГЛАВА III



1

Задержанная, большая бесформенная женщина с рыхлыми щеками, около получаса рыдала и заламывала руки, как в дешевом водевиле. В перерывах — просила воды и снисхождения.

Близился конец рабочего дня. В протоколе первичного допроса значились имя, дата и город рождения, другая малозначительная информация. На отдельном листке — сброс пяти парашютистов из "Тётушки Ю"[1].

— Фрау Абель, давайте оставим эмоции. Соберитесь. — Я забрал перепачканный помадой стакан. — Итак, зачем вы хотели приобрести "Телефункен" Гросс-супер 776[2]?

— Я?.. Я не хотела! Я собиралась брать другой! Не этот!..

— Какой же?

— Что какой?..

— Радиоприемник какой собирались брать?

— Радиоприемник?.. Да, сейчас... Как же... Название такое... — морщила она лоб.

— «Грюндиг Фюрт», «Блаупункт», «Джувел два», «Луксор», «Радионетте», — набросал я, ибо наверняка трудно вспоминать то, чего и не знала: — «Тандберг», «Филлипс», «Зенит»[3]... «Гройтер Фюрт»[4].

— Да... Кажется, последнее...

— «Гройтер Фюрт»? В самом деле? — усмехнулся я.

Вероятно, женщина почувствовала подвох и тоже улыбнулась:

— Простите, я ничего не понимаю в технике.

— А кто понимает? Кто это обвел? — ткнул я в газетную страницу. — Из всех объявлений отмечена только модель с широкой зоной покрытия. Газета ваша? Метки ваши?

Старуха съежилась и снова заколыхалась в рыданиях. И ведь голоса не повысил...

Воды в графине не осталось. Рисовать шестого парашютиста было некуда и некогда.

По отмашке конвойный увел задержанную: до завтра.

Я убрал дела в сейф, навел порядок на столе, наточил карандаши. Походил, потянулся, похрустел шеей. Подумал, что поясной портрет фюрера неплохо перевесить: с боковой стены на противоположную двери, меж окон. Ровно в пять запер кабинет. По пути заглянул ознакомиться с майским графиком.



На вопрос: почему вдруг у меня образовалось дежурство третьего, обер-лейтенант полиции Генрих Шторх продолжил невозмутимо поливать цветы.

— Вы напомните, кто? — спросил он.

— Оберштурмфюрер Шефферлинг, криминалькомиссар реферата А1, — напомнил я.

— И что вас не устраивает, криминалькомиссар Шефферлинг?

— Второго я возвращаюсь ночным рейсом из командировки. По-вашему, криминаль-секретарь, меня должно устроить к семи заступить на сутки с вокзала?

Шторх пожал плечами:

— Я составил график, его утвердили. Есть приказ. Так что все недовольства и вопросы к вашему непосредственному начальству... Полейте два горшочка на шкафу, будьте любезны.

— Обратитесь к вашему непосредственному начальнику.

— Бросьте, ничего личного. Вы должны понимать, какое сейчас время. Выспитесь в поезде. Лично я в поездах сплю гораздо крепче, чем в постели. Поменяйтесь с кем, ну не знаю, что еще... Так поможете? Прихватило спину с утра, сил нет.

Шторх подставил стул и накинул поверх... старый военный плакат.

— Не стоит, — ответил я. — Достану так.

***

Заканчивался апрель. Если не считать получение жетона сотрудника IV Управления и безрезультатных поисков квартиры, пусть и не столь близко к «зданию без таблички» на Дитлинденштрассе 32-43, минувший месяц не был богат на события.

На метро я опоздал. Но посчитал, что к лучшему — надо было проветриться, да и погода благоволила прогулкам.

Тепло распахнуло окна домов, балконы пестрели выставленными цветами. Ветер надувал красные полотна, гнал по брусчатке сорванное объявление. Полоскал нос то цветущей сиренью, то свежей выпечкой, то духами, что неслись вслед цоканью каблучков и кокетливым улыбкам по-летнему одетых девушек. Иногда стучали молотки: заколачивали витрины еврейских лавок. Еврейский вопрос вот-вот должен был решиться «окончательно».

Накануне Национального Дня Труда[5] улицы опутали разноцветные треугольники гирлянд. Было ностальгически жаль, что в прошлом остался довоенный размах празднеств. Я помнил, когда по случаю дня рождения фюрера устраивались четырехчасовые парады с оцеплениями. Закидывать ногу в прусском шаге на солнцепеке не так весело, как шелестеть флажком по ту сторону оцепления. Но все равно, я с удовольствием бы вернул то время. Отмотал пять-шесть лет назад.

Или неделю вперед, к выходным. Утром посидеть где-нибудь за городом на берегу, а вечером — в кафе, тоже с видом на воду. Растянуть один-другой бокал вайцена[6]. Ни о чем и ни о ком не думать...

Особенно о скотах, вроде Мозера или Шторха.

Командировка в Нюрнберг, дежурство, пакости по мелочи, вроде плаката под ноги... Что дальше? Слежка? В тире предложат на выбор вальтер или ТТ? Ночью разбудят вопросами на русском? Болваны. Мозер, так точно! Есть же люди, с годами не выветриваются.



Совсем рядом раздался велосипедный звонок и знакомый свист.

— Э, очки купи!

Хельмут засмеялся и, спешившись, протянул руку. Выглядел он возбужденно-веселым, глаза блестели. От портсигара отвернулся: бросил.

— Ты потому румяный такой? — хлопнул я его по и без того красной щеке. Почему-то только левой.

— Это? Да... отлежал. Ха-ха!.. Ты-то куда пропал? Не видно, не слышно. Как ни позвоню, отсутствуешь. В церкви хоть будешь в воскресенье?

— Да, разумеется.

— Отлично. Там и поболтаем. Ладно, поскакал я. Надо конвертов купить, пока почта не закрылась. Летят что-то, не наберешься.

— Попробуй писать меньше бесполезностей. Помогает.

Хельмут снова заржал, потряс меня за плечи и проорал куда-то в высоту:

— Мы будем шагать и дальше! Когда все разобьется на осколки!.. Сегодня принадлежит нам Германия, а завтра — весь мир!..[7]

Я поглядел на окна, коим так вдохновенно декламировал Хельмут. Живя в другой стороне Мюнхена, он зачастил с прогулками близ нашего дома.

Внутри, в холле, поджидала еще одна жертва весеннего безумия. Хваставшая на днях рождением пятого внука Марта, экономка, умилялась букетику ландышей.

Заметив меня, заволновалась и как бы в оправдание проговорила:

— Рука не поднялась выкинуть такую-то прелесть... Я поставлю их в воду?



***

Асти клацала зубами, пытаясь поймать здоровенную муху, жужжащую, как пропеллер. На вопрос: почему почта разбросана по полу, завиляла хвостом.

— Него-о-одница, — потрепал я ее за уши и стал собирать то, что когда-то было письмами, уведомлениями от банка и страховой компании. Выяснения, кто оставил корреспонденцию на уровне вытянутой лапы, приберег на потом.

До ужина оставалось полчаса, и я разложил на столе ветошь, ружейную смазку, паклю. По центру — вальтер. Для настроения включил радио. Хмыкнул, вглядевшись в марку. Строго глянул на Асти:

— Ничего запрещенного не слушала? Смотри, попадешься!

Вместо ответа Асти с лаем кинулась к двери.

Кто-то стучал.



С отцом мы не разговаривали с вечеринки. На службе пересекались редко: у заместителя шефа мюнхенского отделения Тайной государственной полиции и рядового сотрудника не так много точек пересечения, а обыденные вопросы мы согласовывали в письмах через прислугу. Теперь отец расхаживал взад-вперед, строил рожицы рычащей Асти и многозначительно вздыхал:

— О-хо-хо... Вот и вторник кончился, завтра уже среда. А там новая неделя... Обещали, погода испортится... Что у тебя? Освоился на новом месте? Никаких проблем нет?

— Мелочи, — глянул я ствол на просвет. — В тире стрельбу уводило. Не смертельно, но заглянуть к технику нелишнее.

— Ну да, дело нужное… Что с Мозером? Поговаривают, вы на словах сцепились пару раз.

—Рабочий момент. Что-то еще?

Помолчав, отец сел в кресло, продолжил без загадочной дружелюбности:

— Да, я пришел не за новостями. Имеется дело. Возможно, оно тебя заинтересует.

Я пожал плечами. Возможно. Но вряд ли.

— Сегодня в парке я встретил Вильгельма, старого приятеля. Он показался мне встревоженным. Разговорились... На его ферме пропал управляющий. Вместе с ним содержимое сейфа.

Я усмехнулся. Бывает.

— Полицейских Вилли не жалует, — продолжал отец. — К тому же Эрна, его супруга, в положении. Чужаки в форме, снующие повсюду, бесцеремонные вопросы, волнения ей совершенно ни к чему. Опять же, по времени розыскные действия могут затянуться надолго. А промедление в подобных делах, сам понимаешь, крайне нежелательно. Есть вариант с частным агентством, но чем отличаются действующие полицейские от бывших? Отсутствием жетона разве что. Леонхард, я подумал, что если тебе заняться этим делом? Опыта поднаберешься. И не только.

Отец выводил на лакированном подлокотнике невидимые узоры. Не менее аккуратно подбирал слова. Говорил мягко, тихо, внимательно глядя в глаза.

Размышлял я недолго:

— Сомнительная история. Нет. Извини.

Отец заскрипел пальцами, что-то обдумывая. Внимание его привлекла газетная вырезка. Без очков он щурился, рассматривая с расстояния вытянутой руки:

— Хм... Все-таки БМВ? Ай, дьявол, хорош! Кожаный салон, дерево, наверное? Рокот двигателя, что шум моря. Друзья завидуют, девушки любезничают, престиж...

Я вырвал листок. Жаль, не с рукой.

Отец улыбался:

— Даже если ничего не получится, затраченное время будет щедро оплачено. Ручаюсь. Вилли не поскупится. Подумай.

— В чем подвох? — спросил я. Повторил вопрос трижды, до тех пор, пока отец не сдался:

— Не подвох. Небольшая техническая сложность. Шероховатость, обозначим так. Что-то слышать или видеть могли рабочие на ферме.

— И?

— Хозяйка молодая, потому персонал исключительно женский. А мужчины... Помимо Вилли и пропавшего управляющего, есть еще двое. Но они не немцы. С ними общался только управляющий, он немного знал русский.

— А мне, по-твоему, на пальцах их расспрашивать?

— Ну почему же. Кристиан Кройц, к примеру. Если не ошибаюсь, именно он занимался переводами каких-то русский поэтов, не суть. Где-то у нас даже был подарочный экземпляр с автографом.

Отложив пистолет, я вытер руки от оружейного масла. Что говорить, прикидывал не раз: красавец БМВ ощутимо царапнул бы по карману, а лезть в долги, особенно сейчас, когда нужна еще и квартира, помощница по хозяйству... Да и вообще, деньги никогда не бывают лишними. Как и осторожность, впрочем. Ну а Кристиан — смышленый, надежный, ненужных вопросов задавать не будет. Хороший вариант. Правда, Кики месяц как дулся за шутку на вечеринке. Ну да ничего. Лучшему другу он никогда не отказывал, не откажет и на этот раз.

2

Накрапывал дождь. Усиливающийся ветер рвал с деревьев листья и бросал на лобовое стекло. Редкие прохожие ежились и, поглядывая на свинцовое небо, спешили к остановке.

В Зендлинг-Вестпарке на углу Пауль-Лагард-штрассе я торчал уже битые полчаса. Приехал заранее. Припарковался, чтобы просматривался вход в ателье: унтерменшен с остальными мастерицами в шесть не ушла. Потому, докурив третью сигарету, я перебежал дорогу к витринам с мужскими манекенами.

Свет внутри и движение появились не сразу.

– Открой, ну? Не узнала?– поторопил я.

Унтерменшен помотала головой, указала на табличку «закрыто» и… ушла.

Я снова загремел кулаком по стеклу. Появилась другая женщина с какими-то лоскутами и свирепостью минотавра на не менее «привлекательном» лице. Приложил к стеклу жетон — мера крайняя, но тянуть и придумывать изощренные комбинации было некогда. На отцовском мерседесе ехать в незнакомое место, ещё и в непогоду я не рискнул – не хватало увязнуть в деревенской глуши, так что до электрички оставалось двадцать минут. Нужно было либо выцарапать Алис, либо переносить дело на выходной.

Я шагнул в любезно распахнутую дверь. Вышел уже не один.

– Н-н-никуда я не поеду… Пустите же!.. – Алис, как кошка, упиралась и изворачивалась: — Герр Шефферлинг подъедет с минуту на минуту! Он всегда заезжает за мной. Каждый день!..

Ложь на ходу редко выходит убедительной. В обед отец уехал из города по служебным делам и обещался быть если не к утру, то поздно ночью. За шею я затолкал ее в машину.

Дьявол!.. Столько проблем создал Кристиан. За час до встречи угодить на операционный стол с аппендицитом мог только "счастливчик" высшей пробы!



Ферма Адельбергов находилась в пригороде, в паре километров от Фрайзинга[8]. Пасторальный пейзаж за окном и мерный шум дороги усыпляли. Но подремать в душном вагоне не удалось из-за грозовых раскатов со всполохами молний и воркования молодоженов впереди.

В семь тринадцать вечера мы были на месте. У каменной стены с вьюном ожидала высокая, простовато одетая женщина в платке и с поросенком на руках. Позади захлебывались лаем собаки. Скрипели и шумели деревья.

— Ступайте за мной! — сквозь бурю и визг прокричала скотница. — Да глядите под ноги! Дождь размыл землю, что во времена Ноя. Дрянная погодка!..

Двор и правда походил на болото с пузырями от дождя. Выложенная камнем дорожка проглядывала редкими островками. Вдобавок к непогоде запах стоял такой, будто мы брели по дьявольской пивоварне. Хуже навоза мог быть разве что навоз с дождем.

Сама скотница смело хлюпала по грязи в резиновых сапогах и хмыкнула, когда Алис застыла у бескрайней лужи, которую даже я форсировал с трудом.

Под хлещущим ливнем унтерменшен в самом деле выглядела жалко: в блузке с коротким рукавом, юбке, легких туфельках и кружевных перчатках по запястье. Благо, что с зонтиком.

Я подал ей руку. Хотелось скорее оказаться под крышей.

На фоне грязного сельского двора с телегами, приземистыми постройками с приставными лестницами, кучами палок и другим хламом, дом выигрывал: добротный; двухэтажный; фахверковый [9]; с каменным основанием; тёмными, кажется, зелёными ставнями; цветами под каждым окном и кованым старомодным фонариком над дверью. Его скотница зажгла при нас, пригласила внутрь.



Ожидая в тёмном холле, даже при скудном освещении масляной лампы я ужаснулся, увидев свою обувь.

— Есть платок? — спросил я унтерменшен.

Она разглядывала неприхотливую обстановку и рейнские виды на стенах. Бросила вполоборота:

— А что, сегодня герр уберменш[10] не предпочтет мою юбку?

— Пожалуй, нет, — оглядел ее я. От дождя легкая ткань блузки стала местами полупрозрачной. Влажное лицо и шея казались фарфоровыми. — Не то настроение. Сегодня, скорее, использую твой рот.

— Герр Шефферлинг? Признаться, я ожидал вас раньше.

Вверху лестницы стоял немолодой человек, худой и сутулый, со свечой в руке. Выглядел он утомленным и помятым, будто только что поднялся с постели.

— Добрый вечер, герр Адельберг. Прощу прощения, так получилось. Погода, знаете ли...

— Знаю. В доме же есть окна.

Восковое лицо хозяина не дрогнуло. Тем же бесцветным голосом он попросил следовать за ним.

***

— …Отец состоял в Африканском обществе Германии и до великой войны владел алмазными шахтами в Восточной Африке... — Адельберг блуждал узкими обитыми деревом коридорами второго этажа. — В Танзании провел полжизни, больше, чем где-либо. Не пугали ни жара, ни малярия, ни москиты с ладонь. Наоборот, вкладывался в постройку железных дорог, спонсировал всякого рода экспедиции, сам писал эссе и заметки. Многие, замечу, вошли в довольно весомые этнографические журналы. Когда же германские земли достались британо-французской своре, отец от тоски пристрастился к биржевым играм. Затем грянула инфляция... Ох... Теперь вы понимаете, насколько "Виктория" бесценна для меня? Не сочтите за сентиментальность, но я верю, скоро Африка вновь станет частью Германского Рейха. Так должно быть. Так будет. И когда я ступлю на возвращенную землю, я хочу, чтобы "Виктория" была со мной... Прошу.

Адельберг толкнул резную черную дверь.

— Виктория будет со всеми нами, — ответил я и включил фонарик. Из-за грозы и бури электричество в доме отсутствовало.

После более чем скромной обстановки комнаты Морица Краузе, пропавшего управляющего, да и дома вообще, интерьер кабинета впечатлял.

Просторное квадратное помещение больше походило на экспозицию в антропологическом музее, нелепо «склеенную» с современностью. Губастые африканские маски соседствовали с портретом важного господина с пышными бисмарковскими усами – скорее всего Адельберга-старшего – и коллажем с генералом фон Леттовым-Форбеком[11], пароходом, пальмами и марширующим строем солдат. Рядом с дипломом об окончании витценхаузеновской школы[12] и картой времён Вильгельма Второго висела шкура зебры. Над пальмой у окна — копье, что-то вроде большого бубна и плакат с негром-аскари [13].

Вид одного божка на полке показался мне странным, с чем-то схожим... Направив фонарик, я не сдержал улыбки. Нет, не показалось.

— Тоже танзанийская вещица, — Адельберг неловко задвинул божка за медную тарелку. — У дикарей подобная форма в почете. Отпугивает злые силы, сглаз, колдовство. А еще... как и маски, статуэтка сделана из ироко, африканского дуба. То есть из твердой, очень крепкой древесины. Понимаете?

Я вернулся к делу.

— Герр Адельберг, когда вы видели брошь в последний раз?

— Два дня назад, в субботу. Ко мне приезжал один коллекционер из Лейпцига. Ярый поклонник дома Картье[14]. Он давно убеждал продать "Викторию", но на днях озвучил новое, весьма заманчивое предложение.

— О продаже?

— Нет-нет. Предоставить «Викторию» для частной выставки. В субботу мы как раз уточнили детали, оговорили финансовую сторону вопроса, страховку и прочее. В шесть вечера я вернул "Викторию" в сейф, запер кабинет, а после ужина вновь занялся делами. Остаток вечера провозился с расходной книгой. Когда закончил сверять счета, открыл сейф, чтобы вернуть ее на место. Но сделал это неаккуратно. Футляр от падения раскрылся, а там...

Я осмотрел небольшой сейф, вмонтированный в стену: никаких следов взлома.

— Деньги при этом остались нетронуты. Так-так... Письмо этого коллекционера сохранилось? — спросил я.

— Разумеется. Но это лишнее. Густав Фойстель — личность очень известная, с репутацией в определенных кругах. Бриллиант почти в тридцать карат — вещь слишком дорогая, чтобы рисковать и показывать его ненадежным. Ох… Что теперь делать? Ведь часть денег я уже взял вперед. Что делать?..

«Вызвать полицию, например», — подумал я. Дело виделось провальным. Вслух спросил:

— Много посторонних побывало в доме в тот день после шести? Вспомните всех, включая жену, друзей и горничных.

— Полгода не слишком большой срок, чтобы обзавестись друзьями. Так что гостей не было, а штат прислуги нанят через агентство. Все с безупречными рекомендациями. Все с безупречными рекомендациями. Кроме Морица – управляющего. Как шутит супруга, он достался нам по наследству.

— Что вы имеете в виду?

— Дело в том, я давно подыскивал уединенное живописное местечко, подальше от города, суеты. Но опыта в сельской жизни как такового не было ни у меня, ни у Эрны. А Мориц служил управляющим при прошлой семье и, судя по доходности фермы, неплохо справлялся с обязанностями. В его-то годы! Когда он предложил свои услуги, я согласился.

— Какие отношения у него были с предыдущей семьей?

— Не могу сказать, — хозяин оперся головой о другую руку.

— А у вас?

— Хороший работник. Ни одного нарекания, если вы об этом.

— Так уж ни одного?

— Разве по мелочи... Скажем с неделю назад супруга пожаловалась, что Мориц злоупотребляет одеколоном. Раньше за ним не наблюдалась ничего подобного. Я решил, он приударяет за Агатой, скотницей. Вот и надушил перышки. Оказалось, дело в уксусных примочках. И чтобы перебить запах уксуса, Мориц протирал пальцы одеколоном. Я сделал замечание, посоветовал повышать давление крепким кофе. У кофе запах гораздо приятнее! — расхохотался Адельберг.

Он даже смеялся кисло. А от сонного вида, унылого голоса и тоскливых вздохов вовсе можно было самому раззеваться.

— Так когда и кто управляющего видел в последний раз?

— Тогда же, когда пропала "Виктория". Я убирал ее при нем. Мориц отчитывался о ярмарке… Так что, если кто и под подозрением, то только он. Не думал, что настолько не разбираюсь в людях. За двадцать-то лет работы коммивояжёром! Да и девочки привязались к нему. Мориц постоянно забавлял их какими-то небылицами про дом, призраков.

— Та семья, которая жила в доме до вас, вы что-то можете сказать о ней?

— Прошлого хозяина, насколько мне известно, отправили в тюрьму по политическим мотивам. Семью выселили. Подробностей не знаю. Обедневшая фамилия. На сельском кладбище, здесь недалеко, есть, кажется, фамильный склеп. В полном упадке. Как и дела семьи. Увы… Мне их, знаете, даже жаль… В любом случае, о "Виктории" они не могли знать, чтобы насолить таким образом. Да и в чем моя вина перед ними? Распространенная практика. Ферму отдали более достойным. — Адельберг не без значимости поправил "бычий глаз"[15] на лацкане пиджака.

Закончив с осмотром, я сел в кресло. Пролистал блокнот:

— Что за конфликт с рабочими случился у Краузе? О нем слышала Агата.

— Конфликт? Не-е-ет, это преувеличение. Так... Мориц не давал спуска подчиненным. Вот и в этот раз хорошо угостил плеткой... – Адельберг лениво оглядел шкаф. Так же томно проплыл к нему и покопался в шкафчиках. — Вот, полюбуйтесь. Подарок одного южанина, американского рабовладельца. Обратите внимание на украшение. Художественное травление по серебру, опалы, а сама рукоятка — цейлонский эбен. Черное дерево. Тонкий юмор, не правда ли?

– Отличная вещь. — Больше из вежливости я осмотрел плетку. Не удивлюсь, если колониальная политика — единственное, что привлекало Адельберга в политическом курсе Германии. — Так за что, говорите, досталось рабочему?

— Лентяй еле шевелился, а комнату надо было разобрать к концу дня. Я, знаете, решил перенести детскую на первый этаж. Там угловая комната и просторнее, и светлее. Вот Мориц и подогрел немного. Бездельник, еще строптивец! Второй остарбайтер, Петер, вернее Петр, куда лучше. Сказано смазать петли и замки – пожалуйста. Не видно, не слышно, а работа сделана.

— Эту тоже смазывали? — я указал на межкомнатную дверь.

— Нет. Комнатка там маленькая несуразная, проходная. Ею никто не пользовался. Может, позже сделаю что-то вроде приемной или комнату отдыха при кабинете.

— То есть теоретически, если кабинет закрыт, в него возможно попасть через соседнюю комнату и эту дверь? – прикинул я. Присел на корточки, посветил фонариком замок. Принюхался.

— Теоретически — да. На практике – нет. Замок сломан.

По моей просьбе Адельберг все же отцепил нужный ключ, но уронил всю связку, когда замок вдруг щелкнул, дверь легко открылась.

— Но... Я не давал распоряжения чинить замок! Как?.. Почему он открылся?

— Потому что его починили и смазали. Причем недавно, — отвечал я. — Понюхайте, смазкой пахнет. А что, этот ваш Петр, только петли смазывает, или знаком со слесарным делом?

— Не удивлюсь, если так. О рукастости славян ходят легенды... Нет, не понимаю. Почему Мориц мне ничего не сказал? — Адельберг еще раз лично провернул ключ в замке. – Получается, пока я ужинал с семьей, Мориц специально шумел, создавая вид, что присматривает за тем первым, что переносил мебель… Сам же подговорил Петера сделать дверь, вскрыть сейф, забрать «Викторию»… и в ночь бежал? Подлец!

Вздохнул уже я.

— Нет, не получается. Не знаю, расстрою вас или обрадую, но даже с драгоценностью в десятки тысяч рейхсмарок человек вряд ли решится бежать без зубной щетки, бритвенного набора, чемодана, вещей, сбережений, а главное — документов. Так что самое время побеседовать с вашим рукастым скифом.

3

Относительно стройной и жизнеспособной мне виделась следующая версия. Остарбайтер открывает сейф в кабинете Адельберга. Делает это под прикрытием Краузе, который тоже вряд ли действовал в своих интересах. Брошь слишком незаурядная и дорогая, а следственно, проблемная, чтобы заявить ее, как лот на аукционе, сбыть через ломбард или как-то иначе. Фойстель, который не один год осаждал Адельберга предложениями о продаже, вполне подходил на роль заказчика. Не случайно, что дальше "обсуждения" и "согласия на словах" дело с выставкой не зашло, никаких бумаг не было подписано. Вероятно, коллекционер хотел еще раз убедиться в качестве броши, ее подлинности перед тем как дать отмашку Краузе. Позже Фойстель избавляется от сообщника. Остарбайтера не тронул, возможно, потому что не знал детали кражи.

Эти детали я и планировал выяснить.



Начал с обычного: имя, сколько лет, откуда родом и как давно в Германии. Петер-Пётр оказался сопляком — не было и восемнадцати. Невысокий, коренастый, с широким лбом и мелкими чертами смуглого лица, он без конца вжимал голову в грязную робу с нашивкой "OST" и поглядывал на дверь, куда по моей настоятельной просьбе вышел хозяин.

— Спроси, знает ли он, почему здесь? — сказал я Алис.

— Слышал, что пропал герр Краузе... — сразу перевела она. — Но ему ничего не известно.

Остарбайтер избегал моего взгляда. Дышал, как побитая собака: часто, с хрипом.

— Жаль, — продолжил я. — Было бы лучше, если дело решилось тихо, без полиции. Потому что там будут разговаривать иначе. Зададут вопрос, выслушают ответ и поднесут зажигалку под подбородок на пять секунд. Опять спросят... Десять секунд. Пятнадцать. Если ответ не изменится, допустят, что ты говоришь правду. Зададут следующий вопрос...

Увидев зажигалку, парень испуганно попятился.

— Нервы? Перестань. Пока здесь я, а не полиция. Уверен, мы поладим. Так ведь?..

Я протянул портсигар. Остарбайтер боязливо взял сигарету, кивнул, заложил ее за ухо.

— Что с рукой?

— Менял стекло и порезался, — перевела Алис.

Остарбайтер прижал перемотанную левую кисть к груди. Показать порез отказался. Пришлось настоять. И не зря. Пореза не было, но был ожог и маленькая фотокарточка, припрятанная в грязных бинтах.

— Милая. Невеста? — улыбнулся я. — Наверное, ни дня без письма?

Парень засмущался, ответил неуверенно. Алис замотала головой и повторила вопрос громче. Она не первый раз повышала голос: в начале разговора стояла рядом со мной, теперь жестикулировала едва не перед носом остарбайтера.

— Он писал письма, но ни разу не получил ответа, — переводила Алис. — Потом случайно он нашел в золе камина герра Краузе обгоревший клочок своего письма. Но он просит ничего не рассказывать хозяину.

Я сочувствующе покачал головой.

— Разумеется… Если хочешь, напиши пару строк прямо сейчас. А мы отправим, — я вырвал из блокнота лист. Посмотрел на Алис: — Нам ведь не сложно?

Алис с недоверием, но поддержала. Должен признать, она оказалась удобной в работе: понимала сразу, переводила быстро, беспристрастно. Наверное, несостоявшаяся пощечина придала ей здравомыслия.

Пока остарбайтер ковырял карандашом, я зашел за спину и пощелкал над его ухом пальцами. На щелчки у правого уха он не отреагировал, у другого — обернулся. Глуповато заулыбался.

— Он недавно упал, когда чинил крышу в дождь... Из уха пошла кровь, теперь он плохо слышит, — перевела Алис. — Еще он спрашивает, вы правда передадите письмо?

Я забрал исписанный листок.

— А герр Краузе правда пропал так уж внезапно?

Остарбайтер сник, мотнул бритой головой и уставился в пол. Было в нем что-то от скота — тупая угрюмость, осторожность, еще дикая вонь пота и немытого тела.

Сомнений не осталось, он что-то знал.

Я сел рядом.

— Петер, ты славный парень, я сразу это понял. Умелый, неглупый, не из болтливых. Но пойми, Адельберг и негодяй Краузе — еще не вся Германия. Да, да. Ожог – его рук дело? Не бойся, тебя никто не накажет. Германии, ее заводам и предприятиям нужны такие рабочие, как ты. Я лично дам рекомендацию в тот же Байер[15]. Там, отличные условия. Положен отпуск, разрешается гулять по городу, покупать сувениры, слать письма... Я помогу! Но доверься мне. Я должен знать, что поручаюсь за ответственного и, главное, честного человека...

Дублируя интонацию, Алис говорила мягко, но настойчиво. С ее голосом речь приобретала особую проникновенность.

— Посмотри, — я сунул ему под нос фото. — Красавица полгода не получала вестей о тебе. Что она решит? Вспомни ее глаза, голос, смех… Вспомни, как пахнут ее волосы… Неужели ты хочешь, чтобы кто-то другой вдыхал их запах?

Остарбайтер устало закрыл глаза, заговорил.

Двадцать шесть минут. И давить особо не пришлось.



Со слов щенка суббота складывалась иначе, чем рассказал Адельберг. Дверь, например, была исправна. Петр ее только смазал, как делал много раз до того. А еще в субботу Краузе забил до смерти второго рабочего. Адельберг был в ярости, ударил управляющего и заставил лично носить оставшуюся мебель. Словом, остарбайтер был уверен, если что и случилось, Краузе получил по заслугам. Вот только наказал его «не человек».

Я был уверен, лжет остарбайтер. Но надо было признать очевидное — моя первоначальная версия разлетелась, как на противопехотной мине. В клочья.

Как-то в Варшаве мне дали приказ изъять документацию и пленки из сейфа кинотеатра. Сейф был той же штифтовой конструкции, что и у Адельберга: с буквами и цифрами. Я велел солдатам сейф попросту вскрыть, но Фриц приволок откуда-то перепуганного поляка. Поняв задачу, тот прижался к сейфу и так обжимался порядочное время. Когда поднялся, дверь открылась. Я не понимал, как поляк смог подобрать шифр? Фриц растолковал: у профессиональных взломщиков сверхчувствительные пальцы, они не «подбирают», а чувствуют срабатывание запирающих штифтов.

Вряд ли Петр, глухой на одно ухо и с грубыми, толстокожими клешнями, ювелирно, без повреждений открыл сейф. Это не замок починить. А если учесть, что снаружи стоял грохот переносимой мебели и крики управляющего, то даже стетоскоп не помог бы уловить щелчки и шумы внутри замка.

Мог ли Краузе украсть брошь? Мотив отомстить хозяину имелся. Почему в таком случае он не поживился деньгами? И почему Адельберг смолчал о конфликте. Сам задумал авантюру, избавился от управляющего и теперь уверенно осыпал того подозрениями? Ведь сейф именно открыли, а шифр знал только Адельберг. Но зачем в таком случае возня с расследованием?

— Положи, — прорычал я.

Алис торопливо закрыла продолговатую, обитую светлым бархатом коробочку. Адельберг, крутивший футляр, все-таки забыл его.

– Это от той самой броши Картье? — спросила Алис.

— Той самой. Если верить хозяину.

— А вы ему верите?..

— Не знаю... А что? Что-то не так?

Алис явно что-то смущало. Не похоже было на обыкновенное женское любопытство.

— Ну, выкладывай, я же вижу. Быстрее разберемся, быстрее уедем.

— Понимаете, — ответила она, — внутри, на родных футлярах обычно стоит печать. Золотая вязь, под ним крупно "Картье"... Здесь ее нет.

— И много ты видела работ Картье, чтобы так заявлять?

— Не верите, подумайте сами. Брошь заказана в восьмом году? К этому времени "Картье" уже поставлял драгоценности царской семье в Ленинград... То есть Петербург. Стал бы старейший ювелирный дом Европы упаковывать роскошные изделия в подобные безликие коробочки? — отвечала она довольно уверенно, хотя руки заметно дрожали, голос тоже.

Я припомнил пару-тройку покупок в ювелирных лавках. Футляр поднес ближе к свету — в самом деле, никаких печатей или клейм. Когда в большевистской России унтерменшен держала в руках что-то дороже серебряных ложек и медной проволоки, не знаю, но доля истины в ее словах присутствовала.

Найдя нужный номер в записной книжке, я вышел в коридор. Где-то мне попадался на глаза телефон.

4

Звонок расставил все по местам.

Сказать, что я был вне себя, — это не сказать ничего. Шел десятый час. И столько времени потратить впустую! А ведь мог бы позаниматься с Асти в клубе собаководов, сходить на футбол, отдохнуть в пивной или с Чарли...

Успокоившись сигаретой, я вернулся в кабинет.

Адельберг снова игрался с футляром и увлеченно беседовал с Алис. Та слушала внимательно, кивала.

— ...самого столько раз предостерегал не делать перепланировку. Клянусь, я верю в Бога, в то, что Им создано, и что можно пристрелить. Но налицо факты, которые самого матерого скептика поставят в тупик. Это происшествие — одно из таких... О, герр Шефферлинг, я как раз рассказывал фройляйн, что...

— Мы уезжаем, — бросил я Алис: — Собирайся.

— Как? Уже? — опешил Адельберг. — Вы разве разобрались в деле?

— А должен был?

— Не понимаю...

— Я тоже. В одном уверен наверняка. В отличие от вас, инспектор, у меня много дел и мало свободного времени. Так что прощайте. Счет пришлю позже. А на будущее, если вновь станет скучно и захочется развлечься — в отставке чего не бывает, правда? — займите себя хотя бы... этим!

Я взял с полки фаллического африканского божка и впечатал в стол. Замешкавшуюся Алис толкнул в спину, чтобы не глазела, а пошевеливалась.



— Что случилось? Мы не можем так уехать! — Алис резко остановилась, высвободила руку.

— Мы? Ты что возомнила? Я сказал, уезжаем!

Она достала из сумочки вызывной колокольчик с узором и жемчужными вставками:

— Это я взяла у хозяина дома. Дети играли и нашли несколько дней назад недалеко в зарослях хмеля. Здесь грязь видна в орнаменте, видите? То есть его толком и не промыли. Краузе же утверждал, что колокольчик потеряли еще прежние владельцы.

— Тебе было сказано держать язык за зубами. Кто позволил болтать в моё отсутствие?

— Колокольчик серебряный! Блестит, аж сверкает, – упорствовала Алис, говорила скоро, с огнем в глазах. — Вы не поверили Петру, что он видел силуэты и огни в окнах по ночам, а он их на самом деле видел. И не только он. Стук в разных частях дома слышала прислуга, хозяйка, дети, сам Адельберг! Знаете, почему он перенес детскую со второго этажа? Потому что в прошлый вторник возле спальни дочерей раздался такой страшный грохот и стон, будто загремели «доспехи самого дьявола». Девочки так и сказали: «доспехи». Доспехи, вот в чем дело!

— Слушай, — начинал раздражаться я, — суеверия, волшебство, звуки по ночам... Дочь хирурга, а несешь бред! Ты позоришь имя своего отца. Пошевеливайся, если не хочешь добираться сама!

В конце коридора появился Адельберг:

— Леонхард, постойте, — окликнул он с улыбкой. — Право, что за ребячество с хлопаньем дверьми? Ваши эмоции объяснимы, разрешите, и я все объясню.

— Мотивы и побуждения ваших фантазий мне не интересны. Я все сказал.

— Так. Я старше по званию, в конце концов. Пять минут. Не больше. Считайте, это приказ, криминалькомиссар.



Объяснения — удивительные, но не неожиданные — затянулись больше чем на пять минут. Спустившись, я не увидел Алис. Холл намывала женщина в темном платье прислуги.

— Фройляйн Алис ожидает на улице? — осведомился я.

— Так ее нет, — ответила женщина. — Ушла.

— Как ушла? Давно?

— Да минут как двадцать. Попросила сапоги, лампу… — женщина выжала в ведро тряпку и указала на окно, в сторону леса: — Туда пошла. Спросила, далеко ли отсюда кладбище, и ушла.



Дождь кончился, ветер стих, и проглядывающая из-за туч луна слабо, но освещала дорогу. По обе стороны торчали кресты, мохнатые от плюща обелиски и надгробия. Где-то еще читались имена и даты, но по большей части из-за известковых разводов и мха трудно было что-то различить.

Я ориентировался на очертания высокой постройки впереди — старой часовни. Левее проступало строение ниже, но помпезнее, с фигурами на куполообразной крыше — фамильный склеп фон Ашеров.

Вначале я хотел уехать один — впредь унтерменшен была бы умнее и покладистей. Проклятое славянское упрямство! Неужели так сложно делать, что говорят? Руководствоваться здравым смыслом, разумом, а не внезапными порывами...

Но потом я подумал: ведь ночью, в заброшенном нелюдимом месте с хрупкой девушкой могло приключиться что угодно. На мокрой траве так легко поскользнуться и удариться виском о надгробие, свернуть шею, сгинуть бесследно...

От глухого крика с вяза тяжело вспорхнула птица, окатив меня брызгами с листвы.

Я бросился к склепу.



Внутри на полу огненными брызгами горела разбитая масляная лампа. Света едва хватало, чтобы разглядеть куда можно поставить ногу. Вдруг что-то толкнуло меня из темноты. Я упал. Крепкая фигура в темном дождевике навалилась на меня и вцепилась в горло.

Подо мной хрустела пыльная плитка, я пытался сбросить с себя душителя, но это оказалось не так просто – соперник был сильнее и тяжелее. Как и дотянуться до пистолета. Грудная клетка горела, перед глазами все поплыло… Последняя мысль была, как же глупо умереть здесь вот так, бесславно…

Вдруг хватка ослабла. Черная фигура со стоном повалилась.

— Леонхард! Леонхард!..

Кто-то беспокойно тряс меня, трогал лицо

— Ты?.. — прохрипел я, увидев рядом с собой Алесю. Не думал, что когда-нибудь буду настолько рад видеть ее!..

Придя в себя, я скинул капюшон дождевика с нападавшего на меня здоровяка, направил луч фонарика.

— Агата?.. — я был удивлен, узнав лицо скотницы. – Чем ты ее так?

— К-камнем, — ответила Алеся. Она дрожала у ног статуи Девы Марии. – Что первое п-попалось под руку, тем ее и… Почему она на тебя б-бросилась?

— Придет в себя, спросим. Если придет… — ответил я. Крепко связал бешеной корове руки поясом собственного плаща, прощупал шею на всякий случай. Пульс был. – Тебя-то какой черт сюда понес?!

— Т-т-там... Я же г-г-говорил-ла... — просипела она. Толком было не понять, на что показывала: на ступени в полу, каменную кладку с распятием или поросшую травой дыру в потолке.

— Снаружи жди, — велел я, заметив под распятьем гроб. Пыльная прогнившая крышка валялась рядом.

Внутри оказалось то, что меньше всего ожидал увидеть в гробу: ковер, несколько картин — так же скрученных, пару набитых мешков. Один я развязал, из него посыпались вилки, ложки, молочник, статуэтки, подсвечники и прочая утварь.

— Сказал, снаружи жди. Прекрати скулить!

Я обернулся к Алис, но... никого рядом не было. Я мог присягнуть, что слышал не то скрежет, не то шорох. "Крысиная возня" , — подумал я, и осветил фонариком ту часть склепа, куда не доходил свет осколков лампы. Шагнул ближе и сразу же отплевался от паутины, налипшей на лицо.

Крыс не заметил, зато увидел белый каменный саркофаг со ржавыми ручками-кольцами.

Бог свидетель, я сохранял хладнокровие в таких передрягах, что никто и никогда бы не усомнился в отваге Леонхарда Шефферлинга. Но даже мне стало не по себе, когда донесся хрип, а из щели между основанием и чуть сдвинутой каменной плитой появилась рука...

Я был готов выпустить полную обойму. Но вовремя заметил, что пальцы "нетопыря" в запекшейся крови.

Не без усилий сдвинул тяжелую плиту и посветил внутрь саркофага. Луч выхватил сначала пыльный беззубый череп, какие-то лохмотья, затем перекошенное лицо с подтеками от слез.

Вспомнилось фото, что показывал Адельберг:

— Мориц? Мориц Краузе?..

5

Полночи ушло на то, чего якобы так не терпел майор полиции Вильгельм Адельберг: «снующих чужаков в форме» и «бесцеремонных вопросов». Несмотря на хлопоты, хозяин сиял. Шутка ли, один найденный Вермеер составил бы достойную конкуренцию мифическому "Картье". Так что материальная благодарность была более чем щедрой. Алис от своей доли отказалась, но попросила отослать письмо Петра домой и показать остарбайтера доктору. Так что «Виктория» улыбнулась каждому по-своему.

Адельберг настоял, чтобы мы остались переночевать в доме. Я согласился, рассчитал, что если уехать пятичасовой электричкой, то вполне успею забежать домой, смыть сельское благоухание, выгулять Асти и переодеться перед службой.

В небольшой мансардной комнате догорал камин. Алис дрожала в кресле, завернувшись в одеяло. Перед ней на столике стоял поднос с заветренным ужином, ромашковый чай и мед. На полу — дымящаяся ванночка.

— Холодно? — протянул я фляжку.

— Н-н-нет. Н-нервы… Спасибо, мне ук-кололи что-то.

— Без возражений.

Она глотнула – поморщилась, замахала рукой.

— Ну-ну, — улыбнулся я, — это же французский коньяк, а не русский спирт. Ха-ха-ха!.. Хочу напомнить, что без четверти пять — ни секундой позже — ты должна быть собрана. А еще... скажем так, я оказался в плену одного единственного слова «знать»[16]. Краузе, склеп, серебряный колокольчик. Как ты связала это? И откуда знаешь про футляры "Картье"?

— У п-п-папы была золотая зажигалка "К-к-картье". П-подарок... А все остальное... Было бы что рассказывать...

— И все же?

Я сел в кресло напротив, выжидающе смотрел. Алис потрогала краснеющие скулы:

— Помните, Адельберг пос-с-советовал управляющему поднимать давление кофе вместо уксусных примочек? Стало быть, давление было н-низкое. Но уксусом, наоборот, сбивают высокое давление. Да и сам Краузе вел себя странно... Просится к новым хозяевам, соглашается при этом на половину прежнего жалования. С его-то опытом. Я еще подумала, не стены же его т-т-тянули? А они и тянули... – Алис потянулась за чашкой. – После революции богатые семьи покидали Россию в спешке. Те ценности, что не могли вывести, прятали... Считали, еще вернутся... Я и подумала, возможно, прежняя семья, эти... фон Ашеры, тоже опасались ареста, своего и имущества.

— Значит, Краузе не терпелось облазить дом. Хм... — заполнил я паузу размышлениями, пока Алис пила. С виду, больше грела руки. — Все пугались таинственных шорохов, а он обыскивал комнаты, простукивал стены, выискивая пустоты. Но блуждать по жилому дому каждую ночь — это риск?

— А что оставалось?.. Хозяин загорелся перепланировкой. Вдруг рабочие первыми обнаружили бы тайник? Краузе и придумал выход. Запугал беременную женщину с обостренными нервами и маленьких девочек, что дом неспокойный, призрак не потерпит вмешательств... Адельберг не стал рисковать... Но мне кажется, Краузе понимал, надолго бы сказки про призрака не хватило... Вот и т-торопился.

— Как ты поняла, что тайник найден?

— Да как-то... Не знаю даже. Колокольчик для слуг ведь блестел. Странно для серебра, пролежавшего полгода в земле. У меня однажды сережки потемнели, когда сестренка их в свою шкатулку к безделушкам бросила. Серебро капризно, его нельзя хранить как хлам. А отчищала я их тогда уксусом. Вот и вспомнила, что им еще пропитывают ткань или бумагу, когда упаковывают серебряные вещи на длительное хранение...

— Так, а Краузе нашел тайник, — продолжил я. — Наверняка полез разворачивать все, смотреть и провонял. Испугался, замаскировал одеколоном... Ну допустим. А что с доспехами? Ты сказала, в них дело.

— Только дочки хозяина назвали призрак «рыцарем». Я не сразу обратила на это внимание. Вроде детская фантазия. Но «рыцарем» призрак стал после того, как девочки услышали грохот. Точнее, лязг… Мне кажется, любой, кто нашел тайник с ценностями, первым делом постарался бы его перепрятать. А когда можно что-то вынести из дома тайно, если не ночью? Должно быть, Краузе оступился, поскользнулся, упал... Подсвечники с сервизами в мешке лязгнули, фарфор побился, а девочки приняли шум за грохот "гремящих дьявольских доспехов". Страх ведь и из вешалки с пальто ночью сделает "кого-то пугающего". А, да... Еще случилось это за день до того, как нашли колокольчик...

— А на кладбище ты бросилась, потому что вряд ли есть более идеальный тайник, чем заброшенный склеп. Надежное место, без посторонних глаз. Так?

— Наверное... Говорю же, не знаю... Как-то само собой все сложилось... Одно припомнилось, другое…

Коньяк подействовал быстрее, чем рецепты врачей и травяные настои. Алис говорила растянуто. Волосы налипали на лицо, и она лениво убирала их, терла глаза. Без строго пучка, выглядела непривычно, мягче.

Задев пунцовый «ошейник», я поморщился.

— Болит? – спросила Алеся, сдвинув сочувственно брови.

— Бывало и хуже, — усмехнулся я.

— Почему она… накинулась на вас? Что она вообще там делала…

— Агата? Думаю, она пошла за тобой. Испугалась. Вдруг ты найдешь любовника и ценности, — ответил я. — Ты же у горничной спрашивала дорогу к кладбищу при ней?

— Любовника?.. Она же старая!

— Ну Краузе тоже – не жеребец. Факт есть факт. Агата поддерживала легенду о призраке, была в курсе дел. Ведь Краузе обещал жениться. Разрисовал безбедное будущее, как купят собственную ферму, займутся хозяйством. Ясное дело, Краузе не собирался служить у Адельберга дальше. Особенно после унижений с мебелью. Когда в наказание Адельберг отослал его во Фрайзинг, помочь на мельнице, тот ссылку использовал с умом. Начал перевозить вещи из тайника в дом невесты. Да-да, в соседнем городке Краузе давно приглядел обеспеченную вдовушку. Об этом Агате проговорился сам Адельберг. Он же не знал, что парочка маскирует отношения, которых не должно быть между прислугой.

Я зевнул в кулак. Чтобы встряхнуться, отошел к окну. Закурил.

— Агата не была дурой. Прикинула, что да как. С ее слов, она хотела услышать объяснения, оправдания. Но что-то пошло не так. Женишок получил по голове и угодил в саркофаг. Кто бы стал искать в склепе? Та же логика, что с тайником. Адельбергу Агата клялась, что в тот момент не контролировала себя. Любовь, обида, аффект... Я не верю. Уверен, фрау банально захотела поживиться. Зачем делиться, когда можно получить все? Ну а Краузе очнулся, в панике стал царапать и бить каменную плиту. Так усердствовал, что сломал запястья. В общем, выбраться не смог. Сама видела, бедняге далеко до гренадерского телосложения обманутой пассии. Думаю, дело было так. А как на самом деле – неизвестно. Сам герр управляющий пока только мычит и смеется. Сутки пролежать на двухсотлетних костях, то еще блаженство. Такая история.

Небо светлело. Тишину прорезал крик петуха. Надо было идти спать, вздремнуть хотя бы полчаса.

— Ему еще повезло, что в склепе дыра в полпотолка, крышка была придвинута неплотно, и ты… — я затушил сигарету. — Знаешь, я... Тогда после вечеринки, я был немного пьян. А алкоголь обнажает не самые лучшие качества моего характера... В общем... про тупую корову... Что там я еще наговорил... Я беру свои слова назад. Слышишь?

Голова ее лежала на подлокотнике, и мягкая волна волос доставала почти до пола. Из-под одеяла торчали только кончики пальцев ног. Иногда они поджимались, будто касались невидимой воды. В матовых предрассветных сумерках, свернувшись в кресле, Алис спала.

***

Возвращался один. Унтерменшен оставил деньги на обратную дорогу и записку, что работать выйдет с обеда. Фрау Линд предупрежу сам.

Я приложился к холодному стеклу лбом. Не думал, скорее проглядывал мысли, чтобы отогнать дремоту.

Больше всего удивил отец. Мало ему было рядовых проверок и слежек. Он старого сослуживца попросил пощупать меня в деле: аналитику, дознание, выдержку, ведение допросов. Адельберг его по-дружески оправдывал: "Время такое! Хваткую молодежь перебросили в рейхскомиссариаты[17], во Францию, Норвегию, на восток. Вновь призванных бульдогов с выслугой не хватает залатать кадровые дыры. Ну а тупиц натаскивать, что дым в котле варить. Костоломы для работы в подвалах, наружка, арест — их потолок..."

Но я подозревал, дело было в другом. Мой карьерный выбор отца не устраивал с самого начала. Когда-то он сам предпочел мотаться с высунутым языком по закоулкам, отлавливая уголовную шваль вместо того, чтобы продолжить офицерскую династию. Объяснял так: «Разница в том, что, если фельдфебелю прикажут прострелить себе голову, он прострелит. А полицейский задумается, а нужна ли ему дырявая голова». Так что не удивлюсь, если крысиную возню с "проверкой" отец задумал, чтобы доказать на практике, как многому еще предстоит мне научиться. Но план провалился, когда я решил вопреки сценарию проверить не подозреваемых, а «жертву».

К слову, о жертвах.

Никогда не понимал слабость Хессе к заумным эмансипированным дамам. Не находил их удобными. Много разговоров, капризов, театра, нелепого вызова мужчинам. Другое дело очаровательные глупышки.

Алеся… Наверное, впервые это сочетание букв не вызвало внутренней брезгливости… Она не была похожа ни на тех, ни на других. Спала с ночником и ножницами, но не раздумывая бросилась одна ночью на кладбище. Во имя чего? Доказать свою правду? Доказать ее мне? Тогда зачем без тени кокетства пожимала плечами, прикрывалась «случайностью», «спонтанностью». На ее месте даже мужчина бравировал бы проделанной работой ума. Вряд ли пыл тщеславия сбили успокоительное и коньяк.

А еще унтерменшен спасла мне жизнь. Забавный поворот судьбы, если учесть, что меня хотела убить немка, а на кладбище я шел в том числе, чтобы избавиться от Алеси…

Не знаю, что ею двигало, какие порывы, но те минуты, даже секунды опасности в склепе меня здорово встряхнули. Я испытал что-то вроде азарта, возбуждения. Бой военных барабанов в ушах, висках, за сросшимися ребрами. То, чего так недоставало в бумажной рутине и буднях, похожих друг на друга, как спички в коробке. Я почувствовал себя живым. Впервые с момента возвращения.



[1] "Tante Ju" (нем.) — прозвище немецкого пассажирского и военно-транспортного самолета Юнкерс Ю 52/3m.

[2], [3] "Telefunken Gesellschaft f;r drahtlose Telegraphie m.b.H.", "Furth, Grundig & Wurzer", "Blaupunkt", "Luxor AB", "Radionette", "Tandberg", "Philips", "Zenith Electronics" — европейские и американские компании по производству бытовой техники, выпускающие в том числе радиоприемники.

[4] Немецкий футбольный клуб.

[5] Национальный день труда — отмечался 1 мая, как праздник немецкого рабочего класса.

[6] Weizen (нем.) — "белое пиво", ферментированное пшеничное пиво.

[7] Припев песни Г. Баумана "Ez zittern die morschen Knochen" ("Дрожат прогнившие кости"), цит. по Зачевский Е. А.: История немецкой литературы времен Третьего рейха. 1933-1945.

[8] Город в Германии, районный центр, расположен в земле Бавария.

[9] Fachwerk (нем.) — «ящичная работа», каркасная конструкция, типичная для крестьянской архитектуры многих стран Центральной и Северной Европы. Представляет собой каркас, образованный системой горизонтальных и вертикальных деревянных брусьев и раскосов с заполнением промежутков камнем, кирпичом, глиной (саманом) и другими материалами.

[10] ;bermensch (нем.) — "Сверхчеловек", в Третьем рейхе под Сверхчеловеком понимался идеал арийской расы.

[11] фон Леттов-Форбек, Пауль Эмиль (20 марта 1870 — 9 марта 1964) — немецкий генерал-майор, командовавший войсками кайзера во время Африканской кампании Первой мировой войны, единственной колониальной кампании, в которой германские войска не были побеждены вплоть до окончания войны.

[12] Deutsche Kolonialschule f;r Landwirtschaft, Handel und Gewerbe (нем.) - немецкая колониальная школа, основанная в 1899 году в Витценхаузене, в которой семнадцати-двадцатисемилетние студенты в рамках двух-трёхлетнего курса обучались основам сельского хозяйства в колониях.

[13] солдаты, набранные из местных племён в Восточной, Северо-Восточной и Центральной Африке и находившихся на службе в армиях европейских колониальных держав в XIX - первой половине XX веков. В германскую колониальную армию набирались местное население колоний, офицерами же и унтер-офицерами были только европейцы.

[14] Cartier — французский дом по производству часов и ювелирных изделий.

[15] партийный значок члена НСДАП (сленговое).

[16] Bayer AG — немецкая химико-фармацевтическая транснациональная корпорация, основанная в Бармене в 1863 году.

[16] «Часто оказываешься в плену одного слова. Например, слова «знать»», Людвиг Витгенштейн

[17] Рейхскомиссариат — владение Третьего рейха, возглавляемое назначаемым из Берлина рейхскомиссаром (генерал-губернатором). Рейхскомиссариаты не являлись непосредственной частью Третьего рейха и их статус колебался от «поднадзорного свободного» государства (по типу британского доминиона) до временного протектората.