О себе любимой

        Мама иногда говорила мне: «Инка, ты живешь на износ!» Мне очень не нравилась эта фраза – в ней было нечто угрожающее - и я обижалась. Думаю, потому, что понимала: это - правда, а еще - предчувствие подсказывало, что я могу не выдержать такой интенсивной жизни и что-то может случиться. И – случилось!  Попала в больницу: старая травма позвоночника и  продолжительное лечение «радикулита» кончилось вердиктом врачей-неврологов: ходить не будет! Сказали это моей сестре Санечке. Она скрыла от меня этот «приговор», зная, какое магическое влияние оказывает на меня слово. Спасибо ей большое - надежда на выздоровление не оставляла меня  в самые худшие моменты лечения, и я верила, что снова стану ходить и… танцевать! И еще раз она спасла меня: единственная  из всех моих близких, выбрала из двух возможных вариантов и настояла на «закрытой» операции - и меня перевезли в ЦИТО (Центральный институт травматологии и ортопедии). Это была первая «закрытая» операция на позвоночнике(французский метод: вливание в диски позвоночника сока папайи). Она транслировалась  по ТВ  на большой экран  в зал, где за всем  происходящим  наблюдали врачи со всего Союза. Мой хирург был молодой ординатор, молдаванин по фамилии Ветрилэ, а операция была показательной, перед защитой его диссертации. (Кстати, впоследствии он стал главным хирургом ЦИТО).  После операции два месяца неподвижности в больнице в тяжеленном корсете, потом – полгода лежа дома - в «облегченном»: три кг из гипса и толстых железных пластин!    
       Я снова в проходной комнате, за занавеской. Времени поразмыслить обо всем было много. И я, может быть, впервые задумалась о ценности собственной жизни. Теперь она абсолютно изменилась: нет прежней работы, аспирантуры, диссертации, активной семейной и светской жизни.  Это в прошлом. Я осталась сама с собой. Жизнь для всех продолжается, но уже без меня. Аня кончает десятый класс и готовится к поступлению в институт, у Германа – джаз: репетиции, концерты, гастроли. А я? Что будет со мной? С нашей любовью? Впереди темно – неизвестность. Жизнь из сострадания, из жалости … в тягость другим? Это - большое испытание для всех, а главное – д л я   ч е г о? Нет! Нет! Страшнее остаться калекой-инвалидом, чем … без  Германа. Если есть хоть какой-то шанс, я должна не упустить его – сделать все возможное самой  для себя (!), чтобы встать и научиться ходить. Мне только 44!  Многое еще может быть впереди… И каждый из нас выберет свой путь. Есть  цель!  И есть мама – безусловная Любовь, спрятанное Сострадание и  непоколебимая Вера.  Моя любимая незабвенная мамочка!  Доброе, нежное, преданное сердце! Спасибо тебе за неоценимое. Твоя жизнь – подвиг любви к людям, самоотверженности, душевной стойкости и веры в Человека! Всю жизнь учусь у тебя, люблю и всё-всё помню. Ты в моем сердце -  всегда! 
        И началась  моя новая жизнь!  В сделанном по  спецзаказу корсете, в котором нельзя было ни капли согнуться, стала учиться ходить: сначала, как на лыжах, с палками, но не отрывая пяток от пола;  затем - без палок, держась за стенки или стул, и, в итоге, -  без поддержки. Все очень медленно и постепенно – борьба за каждый сантиметр движения! Подключила всё: разные упражнения, снаряды, йогу и, самое важное, - веру в себя и непременное достижение цели... «Теперь вам только два  килограмма в руки – на всю жизнь!»  А я, как «зашитый» алкоголик, активно «расшатывала» ограничительные рамки физических нагрузок, постоянно их увеличивая.  И каждый раз радовалась новым победам.  И тому, что Герман на гастролях или его нет  дома.  Болезнь заставила меня уйти в себя, отгородиться от него, дать ему волю, отпустить его.   Я делала это осознанно. Нужно было сосредоточиться на себе, беречь силы и копить энергию, не расплескивая её в словах – в ненужном откровении о горечи сомнений и, временами, потери веры в успех всех моих усилий. На все вопросы близких отвечала: «Уже лучше. Все хорошо: есть успехи». Плакала украдкой – жалела маму.       
        Герман не мог не почувствовать это и вел себя спокойно, заботливо и деликатно, однако тоже сдержанно. Я ничего не  знаю о той его жизни, когда я так долго лежала почти без движения и начала вставать и учиться ходить. «Будет то, что должно быть, а может, и иначе…» - первые слова моей молитвы. Училась верить, терпеть и ждать. Видеть, кроме мамы, никого не хотела, а часто и не могла. А  главное – н е  х о т е л а (!),  чтобы такой видели меня.  Зрелище не для слабонервных! На занавеске повесила плакат  «Без стука не входить!» И часто, когда Герман приходил домой, он слышал: «Привет! Ко мне нельзя!» и…  проходил в свой кабинет. В общем – жизнь  за «железным занавесом»!    
        Прошло полтора года. Добилась почти невозможного. Мой хирург Ветрилэ даже не поверил, что это я, его подопытная, - столь неожиданными были результаты: «Если б я защищался теперь, мне бы сразу дали докторскую!» Но что особенно поразило меня и многих других: я очень похорошела как женщина, но не как мужчина (!): еще не накопила достаточно сил и массы тела  для мужских дел! Свое преображение я приписала  волшебству сока папайи и невероятному воодушевлению и радости, с которыми я занималась и встречала каждый свой успех. Позже, владея нашими разными домами, я часто переносила большие физические нагрузки без особого труда и сама этому удивлялась. И косила траву большой косой. И отрывала от гаражных ворот, наравне с Германом, упавший с крыши снег. И пережила пожар дома в Трусове. И, живя в съемной квартире на окраине Зеленограда (с Германом и больной Музой), за семь месяцев построила фактически новый дом на месте сгоревшего. И четыре года ездила на грузовой «Газели» без заднего стекла и, подтягиваясь, преодолевала высоту ступенек, чтобы сесть на водительское место. И несколько лет  жили в недостроенном доме в Николо-Черкизове и одновременно(!) и строили его.  И десять лет - с больной «лежачей» Музой. И  другие, невидимые миру, подвиги!  Но, к счастью, я практически всегда испытывала удовольствие и удовлетворение  от физической работы, и сейчас тоже. Хотя, вспоминая свою жизнь, поражаюсь  смелости, мужеству и терпению, с которыми я бралась за женские и мужские дела. Думаю, Герман, глядя на меня, изрек: «Избранница должна нравиться тебе и как женщина, и как мужчина». Радость владения телом, независимости от помощи, ощущение самостоятельности любого движения - это счастье!  О, это сладкое слово «свобода»! Неужели, чтобы что-то оценить, нужно испытать потерю этого?! Какой горький опыт – цена познания!
      Мои «нератные» подвиги  запечатлелись в стихах Германа почти к каждому дню рождения:
        Где вы видели мамзель,
        чтоб любила так дизель?
        Где вы видели мамзель,
        чтоб водила так «Газель»!
       
        Посмотрите на Инну:
        прожила – половину!
        Красота возрастает,
        а возраст – тает!
               
        Моя Инна не ленива – 
        вот и появилась «Нива»!             
        Чтобы доказать свое выздоровление себе и близким, вышла на работу: старший контрольный редактор издательства «Русский язык», которое выпускало книги для тех, кто изучал русский язык за рубежом. Работа с высокой оплатой, с укороченным рабочим днем (моё условие) и близко от дома. Пригласила меня туда моя институтская подруга, которая представила меня в отдел кадров как опытного специалиста в области преподавания русского языка иностранцам и как человека с хорошим  характером (последнее было очень важным условием – женский коллектив!). Просмотрев мое личное дело, «кадровик» сказал: «Биография хорошая, характеристики прекрасные. А что она делала два года? Кроме справки об операции, нет ни одного документа. Лечилась… А может, и сидела…» Как в воду глядел! 
        Работа помогла вернуться к полноценной жизни окончательно. Некий, видимо, еще  требующий долгого лечения дефект правой ноги – небольшая хромота при ходьбе и меньший мышечный объем щиколотки и икры – умело скрывала с помощью обуви только на каблуке и, одна из первых модниц, начала носить брюки не только как элемент спортивной одежды. А в то время женщинам в брюках даже не разрешалось (!) приходить «в присутствие», во всяком случае, на телевидение, где работала тогда моя сестра (неприлично - веяние «загнивающего» Запада!). И ещё - осуществилась моя давняя мечта - села за руль машины, где желательно иметь правую, здоровую притом, ногу! Тормоз – ход – переключение передач! Справилась!  Получила права. Положила их на стол перед приехавшим с гастролей Германом. «Сколько стоит?» - «Я в о ж у  машину!» - «Да-а-а?» Скоро появилась и машина. Пока мы в течение года «стояли в очереди», мне удалось скопить значительную сумму,  а главным кормильцем семьи был Герман.
        Машина – это особая «песня» в моей жизни! Я долго и страстно мечтала о ней даже тогда, когда личная машина была из области фантастики, как теперь, например, личный самолет. Но с появлением в начале 70-х автомобильного завода на Волге, выпускающего итальянский «Фиат» с русским названием "Жигули", обстановка изменилась. И вот в конце 1976 года мы стали владельцами новой очаровательной западной машины - седан-"двушка" - темно-оранжевого цвета с магическим названием «коррида»(!)  С тех пор, за сорок с лишним лет дальнейшей жизни с Германом, у нас были разные модели отечественных машин, и мы всегда определяли пол машины и давали ей свое имя. Это был еще один член нашей семьи (помимо овчарки и кота), который, кроме доставляемых радости и удобства езды, тоже требовал постоянной заботы и ухода. Зимой, например, очень рано, перед работой, я, в куртке и с бигуди на голове, чуть прикрытой косынкой,   выбегала во двор, где стояла наша машина, и, очистив ее от снега, сгребала его лопатой в стороны, освобождая путь выезда. Потом – домой, переодевалась, наводила марафет и - снова к машине. Обычно в это время из соседнего дома выходила под руку «сладкая парочка»: пожилой еврей с портфелем и его молодая жена-дочка, блондинка-хохотушка. Они шли мимо меня, всегда воркуя: он что-то говорил приятным баритоном, а она отвечала радостным, веселым смехом. И вот идут они как-то  и видят знакомую картину: я быстро отгребаю снег. Блондинка, кивая в мою сторону,  капризно-кокетливо говорит: «Ми-иша, купи мне маши-ину! Ты же ви-идишь, как это поле-езно». – «Я куплю тебе... лопа-ату», - мило передразнивая, вторит баритон. Мы рассмеялись и с тех пор доброжелательно раскланивались, а иногда я подвозила их к остановке троллейбуса на Садовом кольце. У меня был свой интерес - послушать мужа-острослова с его веселыми шутками по любому поводу и заразиться смехом на весь трудный рабочий день. Муж был очарователен! Блондинка –  тоже!      
        Как-то в интервью Герман сказал: «Если бы у Инны не было чувства юмора, мы бы не прожили вместе так много лет!» и:  «У нас характеры непростые: у меня и у Инны. Спасает юмор»!  Это правда. Смешное и драматичное всегда рядом, переплетены, как всё в жизни, – неразделимо, в одной связке. Герман был одарен и виртуозным чувством юмора и самоиронией. Мы часто смеялись, постоянно играя в слова. Посмеяться же над собой – высший пилотаж! А часто это и выход из затруднительного положения. Так, однажды академик физик Аркадий Мигдал, старинный друг Музы (о котором она как-то сказала Герману: «Между прочим, ты мог бы быть евреем!»), большой любитель женщин, сидя в нашей машине (я – за рулем), сказал: «Инна, как мне нравятся ваши ножки - такие красивые!». Тут же последовал ответ: «А вам какие нравятся: худые и стройные или чуть полноватые? А то у меня большой выбор: одна – такая, а вторая – другая». Опытный ухажер смутился, мы рассмеялись – и явные ухаживания прекратились. Остались комплименты, но эта словесная «игра» не мешала нашим дальнейшим отношениям. Дело в том, что познакомились мы с Кадей (так звали его в ближнем кругу) в загородном доме Музы (он был со знаменитой манекенщицей Региной Збарской). Увидел, как я стригу Германа, и очень просил меня оказывать эту услугу и ему, что я и делала лет 25! Именно он поднял все свои связи, чтобы я попала на операцию в ЦИТО. Я благодарна ему в прямом смысле «по гроб жизни». Иногда он звонил и говорил: «Инночка, мне очень нужно срочно постричься» - «Когда, Кадя?» - «Вчера. Завтра у меня запись на ТВ программы «Очевидное - невероятное». Я откладывала все дела, и он приезжал ко мне на «Волге» с водителем (сам машину не водил), или я ехала к нему. Герман порой возмущался: «Когда Кадя звонит, стрижешь его тут же, по первому зову, а я тебе напоминаю об этом несколько дней!» - «Герман, Кадя подарил мне новую ногу! Я буду его стричь «по первому зову» всю жизнь!  И ты должен с этим смириться!» Так и произошло: он приехал ко мне постричься перед своей поездкой в Америку, где еврейская община оплатила ему высококачественное лечение  онкологии. Больше мы не виделись… 
        А жизнь продолжалась... Помню свой первый «выход» на концерт Германа. Потрясенный, конечно, моей болезнью  и выздоровлением, он посвятил  мне свою композицию. Не успел ведущий произнести «Исцеление -75»,  как кто-то из зала крикнул: «Исцеление – 0,75!» В зале – смех, разрядка; простая удачная шутка изменила  настроение: спало некое  напряжение, появилась легкость, открытость восприятия музыки, в которой сначала звучала робкая надежда, а в конце - мощные звуки победы жизни. 

       А я и теперь, спустя многие годы, просыпаясь утром и осознав, что еще на этом свете, благодарю Бога за новый день, стараюсь встретить его с надеждой и радостью преодоления (всё трудно!) и говорю себе: «Я не имею права вставать не с той ноги: у меня каждая нога – та!»