Эхо из детства

Мне восемь. 
Мы сидим втроем на раскидистом орешнике, - я, черный ворон и лучи закатного солнца.

Васильковая канва неба невидимой рукой причудливо вырисовывалась серебристыми нитками-облаками.

Ворон сидел на самой вышке дерева, а я наблюдала за ним, вжав голову в плечи. 
Он поворачивал голову то влево, то вправо, приоткрывал свой внушительный клюв и высматривал что-то вдалеке. Выглядел он так, будто точно знал, что ищет, и от этого сердце сворачивалось в тугой узел. Становилось не по себе.
Никому невидимый страж наблюдал и выискивал что-то по округе всех трех растянувшихся улиц, вздымал своими иссиня-черными крыльями, и дерево, в такт этим движениям заговорщически шуршало своей листвой. 

Ветер блуждал в моих лохматых волосах, задувал теплым дыханием за ворот футболки, и я еще сильнее вжимала голову в плечи, держась обеими руками за широкий ствол орешника, думая только о том, лишь бы ворон не обратил на меня свой острый взгляд. 
От громкого "кар-р-р" мурашки по телу бежали табуном.
Таинственность накрывала меня с головой, вместе с сумеркам.
Солнце уходило за горизонт, а я болтала свисающими ногами и толстая ветка орешника скрипела подо мною, как старая дверь, покрытая морщинами-вмятинами. 

Мне восемь. 
И впереди еще целых три месяца лета. 

***

Мне десять. 

Я бегу по улице вперед, быстрее, еще быстрее. 
На плече у меня сумка, а в ней - мой скромный провиант. Я бегу к своему дереву-кораблю, забегаю за угол, поднимаюсь по тропинке вверх и вижу - стоит мой корабль, ласкает небеса своими высокими, ласковыми ветвями. 

Осеннее солнце печет макушку и плечи. Остатки лета выцветают желтым красками на траве и первыми алыми пятнами на колючих кустах шиповника. 
Взбираюсь вверх по дереву и зеленые листья размером с мою ладонь начинают шептаться между собой. 
Уловить их шепот невозможно, - только хватаешься за слова, а они кружат тебе голову и взлетают вверх с первой улыбкой ветерка.

Я беззаботно жмурюсь и вытягиваю  ладони к солнцу, пропуская его эфемерные лучи через пальцы. Оно принимает мой вызов и изо всех сил старается отдать мне последние запасы своего тепла.
Я сжимаю лучи в кулачок и прижимаю его к грудной клетке. Спасибо. 

Мне десять.
Я не знаю, сколько сейчас времени и мне это совсем - ни чуточки! - не интересно. Знаю только, что сейчас сентябрь, жадно хватаю пальцами прощальные лучи летнего солнца и прячу их в мою плетеную сумку.

***

Мне тринадцать. 

Я обижено плетусь домой и стискиваю зубы от колючей боли. 

Ветка моего излюбленного дерева предательски хрустнула подо мной и с ехидным треском надломилась пополам. Я съехала по ней, словно по горке вниз. Встречные листья и бессовестные палки задевали мое лицо и царапали все, до чего только могли дотянуться их длинные и беспощадные пальцы.
Как это бессовестно!
Я поднимаю обиженный взгляд на дерево и слезы щиплют мне глаза.  
Нет, я не плачу.

Мне тринадцать. 
И мое любимое дерево оставило мне шарм в виде длинной полоски над левым ребром на всю жизнь.  

***

Мне семнадцать. 

Моя рука прижата к толстому стволу друга моего детства. 
Я больше не взбираюсь вверх. 
Смотрю. 
Ноябрь оголил ветки и съеженные, беспомощные листья ломаются под каждым моим шагом.  
Шагаю медленно, смотрю по сторонам, - внутри сжимается что-то детское, до боли знакомое и родное. Совесть скрепит изнутри и скрежет ее оставляет царапины на внутренней стороне меня. 
Как давно я тут не была? Ты как, друг?
Смотрю на дерево, а под кожей с режущей скоростью проносятся воспоминания.
Нарочито медленно снимаю перчатку и глажу ладонью одну из его веток. 
Прости. 

Дома собраны чемоданы, а впереди - переезд в другую страну. 

Мне семнадцать. 
Я провожу запястьем по тусклой коре и понимаю, что больше мы не увидимся. 

Только шрам на левом ребре горит грустью и ярким огнем воспоминаний.