Ветеран хулиган

               
                Рассказ-быль
    Матвей Гаврилович Гермашев родился и вырос  в Калмыкии. Его отец  погиб в пятнадцатом в Германскую.
    Семья бедствовала. С тринадцати лет парнишке пришлось зарабатывать на жизнь, помогать матери растить двух младших сестренок. Ездил на заработки на Кубань -  и даже в Донбасс - на шахту. В шахтёры его из-за малолетства и худобы не взяли. Трудился  разнорабочим наверху.
    Шла-тянулась  уже советская  жизнь. После семилетки Матвея,  очень хотевшего учиться, колхоз направил в Ростовский сельскохозяйственный техникум. После учебы призвали в армию. Отслужил три года на Дальнем Востоке,  а тут  и новая война с немцем подоспела….
   В августе сорок первого военкомат Элисты мобилизовал тысячи голов лошадей и сотни военнообязанных. Лошадей и мужиков направили в спешно формировавшийся артиллерийский корпус. Жарким летом сорок второго корпус доставили в Сталинградскую область, и  своим ходом он двинулся навстречу стремительно наступавшему врагу.
  Шли двумя колоннами днём и ночью. Высоко в  небо поднимались тучи пыли - тягачи и конные упряжки тащили  орудия, снаряды и другое имущество артиллеристов.               
   Как только колонны переправились через Дон, в небе появилась «рама». А  через полчаса над правой колонной появились и стервятники с чёрными крестами на крыльях…
      Бывалые  солдаты левой колонны, в которой на бричке  ехал ветеринар Матвей Гаврилович, видя столбы черного дыма над соседней колонной,  заговорили о том, что им надо бы срочно разбежаться по степи, укрыться в балочках и оврагах, поросших кустарником. Но бравые   командиры и политруки гнали и гнали колонну вперёд.   А самолёты немцев, разделавшись с правой колонной корпуса, вскоре появились и над левой. Шли они на малой высоте плотными группами одна за другой.
    Команда «Рассредоточиться!» явно запоздала. В считанные минуты от колонны осталось кровавое месиво и горы исковерканных  орудий, машин, тягачей, телег и разного рода имущества, догоравшего в огромных кострищах. Степь была усеяна трупами людей и лошадей. Самолёты, выполнив свою кровавую миссию, улетели, а остатки колонны уже окружала доставленная автомашинами немецкая пехота.
   Матвей Гаврилович и два его чудом выживших  товарища подбежали к  раненному, пересыпанному землёй своему командиру. Тот глянул на них печальным взглядом и на вопрос что делать произнес: «Спасайтесь ребята, как можете».
   Целый месяц Матвей Гаврилович  шел на восток за линией фронта. Придя домой, немного отдохнул и устроился на работу к   табунщику подальше от города. Пас лошадей.  Недели через две в степи появились разведчики наступавшей Красной  армии. Вредный старший табунщик  калмык приказал срочно грузить на телегу имущество и  гнать лошадей в направлении Дивного. Но Матвей Гаврилович и два его товарища калмыки, вынув чеки из колёс нагруженной телеги, развернули табун и погнали лошадей на восток в сторону Астрахани, оставив на слетевшей с колёс телеге табунщика…
   Вернувшийся в город из  эвакуации военкомат после короткой проверки вторично призвал Матвея Гавриловича в действующую армию -  и опять направил в артиллерийские части ветеринаром. Снова потянулись тяжелые военные будни.
    Воевал в лесах Белоруссии, прошел всю Польшу. На передовой он, практически, не был, в атаки не хаживал, но под артобстрелами и бомбёжками приходилось бывать много раз.
   Старший сержант Гермашев, ветврач артиллерийской дивизии, закончил войну в поверженной Германии.  На его груди красовались медали и два ордена. 

                2
    В послевоенные годы в СССР большинство кинофильмов были про войну. Матвей Гаврилович смотреть их не мог. Во-первых, большинство кинолент войну рисовали, как он говорил,  не  настоящей. Во- вторых,  немногие правдивые кадры кинофильмов вызывали у него до боли сердца тяжкие переживания.
    Но вот на экраны страны вышел фильм Фёдора Бондарчука «Живые и мёртвые». Газеты, радио и, главное, многие фронтовики заговорили о том, что этот фильм правдиво рисует минувшую войну.
     Мы с мамой жили в семье Матвея Гавриловича. Я к тому времени окончил второй курс военного училища. Приехал домой в отпуск.
       В самый разгар моей летней сессии по телевизору показывали  нашумевший фильм Бондарчука. Удалось  мне видеть и некоторые куски ленты. И когда я приехал в отпуск, Матвей Гаврилович в первый же день стал расспрашивать меня про  фильм. Но я ни чего толком рассказать не мог. И  тут   в Элисте появились афиши «Живых и мёртвых». Дядя тут же послал меня в билетную кассу кинотеатра.
   Билетов я достал только два   и на последний сеанс. Фильм снят двумя сериями, каждая серия состоит из двух частей. Демонстрировались сразу обе серии с перерывом меж ними в двадцать минут. После просмотра первой серии сильно расстроенный Матвей Гаврилович быстро вышел на улицу и юркнул за угол. Уже прозвучал второй звонок, когда он появился у входа в кинотеатр  в подпитии. Началась вторая серия. Матвей Гаврилович вынул из-за пазухи чекушку водочки и два плавленых сырка. Один сырок он сунул мне, быстро открыл четвертинку и протянул её сначала мне со словами: «Давай за выживших и погибших. Я вот выжил, а твой  же батька погиб… На фронте только этим и спасались от  увиденного и пережитого». Я отхлебнул из горлышка пару глотков, проглотил сырок. Матвей Гаврилович в несколько приёмов четвертинку опустошил и через несколько минут, успокоившись, уснул, положив голову на моё плечо.   
  Когда закончился фильм и в зале зажегся свет, Матвей Гаврилович мигом проснулся. Был он бодр и спокоен. 
   В тот  поздний час домой нам пришлось топать пешком. Как это и бывает, я, полный впечатлений от увиденного, заговорил о просмотренном кино. Матвей Гаврилович остановился, повернулся в мою сторону и тихо попросил: «Давай не будем об этом…?»
  В свете полной луны, лицо его было посуровевшим, напряженным. Несколько минут в тихой ночи мы шагали молча. Потом Матвей Гаврилович начал рассказывать анекдоты. Обычно,  он не то чтобы смеяться после рассказанного им смешного оригинального анекдота, даже не улыбался, подчёркнуто изображая на лице лукавую мудрость знатока жизни.  Но в тот раз после очередного рассказанного анекдота он почему-то смеялся не меньше меня. При чём, от души насмеявшись, он вопрошал ко мне примерно так: «А что ты думаешь, в жизни так не бывает? Всё это вымысел?» И, не дождавшись моего ответа, начинал рассказывать какую-нибудь историю из жизни, с аналогичным сюжетом, потом лил и снова лил и лил смешные остроумные анекдоты.    Под конец нашего долгого пути из грустного, молчаливого, погруженного в себя человека, Матвей Гаврилович каким-то образом превратился в бодрого, живого энергичного человека. Казалось. что в нём что-то вскипело, что-то проснулось до толе спавшее глубинах души. Что в нём кипит энергия молодого задорного человека и ему сейчас не за шестьдесят, а каких ни-будь тридцать с маленьким хвостиком. Это настроение незамедлительно передалось и мне. И когда мы подходили к нашему дому, мне очень не хотелось заканчивать наш путь. Усталость дня куда-то исчезла, спать ни сколечки не хотелось. Я готов был раскинув в стороны руки, кружить по ровному недавно проложенному тротуару, птицей взмыть в глубины низкого в свете луны блеклого неба.    В таком прекрасном настроении мы и вошли в калитку нашего дома. 

                3
    Я постучал в окно спальни и через минуту за окном послышался голос  тёти: «Матвей, это вы»? Только я хотел ответить,  как Матвей Гаврилович метнулся ко мне,  ладошкой плотно зажал мне рот и, приложив указательный палец к своим губам, тихо произнёс: «Тшшш». Я промолчал. Тётя снова, уже строже спросила: «Кто там»? Матвей Гаврилович, увлекая меня за собой, прижался к стене дома, чтобы нас не было видно из окна, молчал. Молчал и я. Тётя принялась зажигать керосиновую лампу (Электричество, вырабатываемое в Элисте в то время дизелями, на частный сектор подавали только до одиннадцати ночи). В это время Матвей Гаврилович постучал в окно ещё раз. Тётя с зажженной лампой подошла к окну, в которое мы стучали и произнесла: «Кто там хулиганит? А ну уходи пока я не подняла мужиков! Они тебе сейчас бока наломают! Уходи с богом!» Мы, притаившись, молчали. Тогда тетя прошла в дальнюю комнату и разбудила мою маму. Пока тётя ходила за мамой, Матвей Гаврилович громко и настойчиво стучал ещё несколько раз. Проходя через кухню, где была сложена русская печь для выпечки хлеба, мама вооружилась увесистой кочергой, а тётя Соня прихватила ухват. С зажженной лампой женщины ходили от окна к окну, пытаясь увидеть «непрошенного гостя». Но мы таились надёжно.
 Пока мама  и тётя ходили от окна к окну, Матвей Гаврилович стучал и стучал в разные окна дома. Твёрдость в голосах перепуганных женщин быстро пропала, и свои угрозы «хулигану» они уже произносили чуть ли не сквозь слёзы. Я, чувствуя, что с нашим розыгрышем мы зашли уже далековато, шепотом предложил Матвею Гавриловичу откликнуться. Но он свой розыгрыш продолжал. Наконец моя мама не на шутку вскипела, подошла к входной двери и говорит тёте: «А чёрт с ним! Открывай дверь, я его проклятого сейчас этой кочергой!» Тихим голосом тётя стала возражать, но мама громко и настойчиво просьбу повторила. И в это самое время Матвей Гаврилович, постучавши во входную дверь громко произнёс: «Выдчиняй двэри, бо завэртку отгэпаю»! (Открывай дверь, а то  вышибу запор двери.)
    Тут же за дверью раздалось: «Ах ты чёрт!» В один момент дверь широко распахнулась, и из её чрева вылетели, разъярённые  женщины. Мы тут же метнулись через двор в огород. Двор от огорода отделяла с метр высотой изгородь с высокой калиткой, запиравшейся как со двора, так и с огорода. Я, хоть и занимался спортом,  в высоту прыгал только на уроках физкультуры в школе. Но в той ситуации сходу перемахнул через загородку. Бежавший следом Матвей Гаврилович крикнул мне: «Калитку, открой мне калитку!»  Я мигом открыл калитку, сорвав крючок, запиравший её со двора и когда влетел Матвей Гаврилович захлопнул её, зажав между калиткой и столбиком тётино оружие. Калитка от этого не запиралась и мы, получая кулаками мамы и тёти по спинам, надёжно её удерживали от напиравших. Наконец пыл женщин стал стихать. «Ветеран войны! Орденоносец! Как человек пошел смотреть про войну! А на деле самый настоящий хулиган! Надо было бы чёрту старому для полной картины ещё б и медали нацепить!» -  ворчала отходившая от перепуга тётя. Ругаясь, женщины отошли от калитки. Мы вынули зажатый ухват и заперли калитку на крючок. «Ни чего, ни чего! Долго в саду не просидите. Придёте как миленькие. Мы вам ещё покажем», -  неслось в наш адрес со двора. Наконец, выговорившись вволю, сёстры ушли в дом, заперев входную дверь.
    Матвей Гаврилович до самого рассвета просидел на пеньке под пышной кроной абрикосы. А я по доскам сеновала,  примыкавшего   к изгороди, забрался в него через вентиляционное окно. Остаток ночи я провёл на душистом сене… 
    Уже  припекало солнце, когда во дворе послышался голос тёти: «Ну ладно! Хватит прятаться. Идите, завтракайте. Сегодня лупить вас  не будем. Но знайте, что за вами должок. Будете окаянные отрабатывать».      
   Хромая за затёкших ногах, отпер калитку, и смело вошёл во двор Матвей Гаврилович, а за ним и я.
      Мы помалкивали, уплетая завтрак. А   женщины ходили вокруг стола,  и все  выговаривали и выговаривали   нам за нашу    проделку. Правда, ворчали они  уже не очень зло.
   Ни какой работой нас наши женщины особо и не нагрузили, но долгое время к Матвею Гавриловичу тётя обращалась не иначе как хулиган. «Андрей, - иди, позови нашего хулигана ужинать» - говорила, например, она. Или: «Я пошла на работу, а ты хулиган, когда поедешь в ветлабораторию, заедь на станцию, выпиши уголь». И такое обращение к бедному ветерану продолжалось не день и не два. Добрая душа Матвей Гаврилович на это только добродушно ухмылялся и безропотно исполнял все указания.