Надо было раньше думать

             «Чужого горя не бывает
  Кто себе в этом признаться боится
  Тот либо убивает, либо готовится в убийцы»
                К. Симонов

Глава I
СОН

  Темно. Лишь мигающий свет ламп мог охватить малую часть пространства в помещении, где я находился. По выставленным, вдоль шкафчиков, скамейкам, я мог прикинуть, что нахожусь в раздевалке, похожей на те, что я видел в бассейнах. Но ни голосов людей, ни всплесков воды я не услышал. Лишь протяжное и коробящее слух «мяу», эхом отзывалось от стен. Подойдя поближе, я увидел кота, смотревшего на меня глазами, взывавшими на помощь. Черные полоски вдоль спины, бурого окраса, короткий хвост. Я его не знаю, но почему-то называю по имени. Не раздумывая, я хватаю кота в охапку и несусь, очертя голову, вдоль переулков, мимо проезжающих, сигналящих мне, автомобилей. Я не чувствую ничего кроме надвигающегося холода, что гонит по спине мурашки.На моем пути возникает здание, напоминающее по внешнему виду, больницу. Я проталкиваюсь сквозь очередь, лихорадочно повышаю голос на тех, кто преграждает мне путь до врача. Отпинываю дверь ногой и врываюсь в кабинет со свертком на руках. Почему то здесь во всю ощущается запах лошади. Несколько человек обращают на меня внимание и молча уставившись, ждут от меня объяснения своего внезапного появления. Не успев отдышаться как следует, я протягиваю им полотенце, в котором завернут кот. Слезы, ручьем стекают по моему лицу, падая на холодный кафель цвета, напоминающего цвет неба в погожие дни, когда погода стоит ясная и безоблачная.
Я жду. С нетерпением жду результата. Врач ободряюще улыбается и твердит:
- Все хорошо. Это всего лишь инфекция.
- Доктор, а какой диагноз? – спрашиваю я, не веря своим ушам.
- Отсутствие дома.

Глава II

  Лучи солнца июльского утра рассеивались в плотном холодном воздухе, поднимавшегося с земли. За ночь здание пансионата полностью лишилось тепла, стены которого еще вчера ,казалось, обжигали ладони тех, кто вынужден был на них опираться,  чтобы не потерять равновесия из-за сильных приступов головокружений. Отопление здесь отключалось еще до того, как погода за окном приобретала более менее стабильный характер, подняв вязкую ртуть отметки выше нуля.
Я шел по аллее, среди листвы раскидистых ветвей тополя, быстрым шагом. Нет, я не боялся опоздать, ведь до заступления на пост мед. брата оставалось около часа. Скорее всего мою походку глазами стороннего наблюдателя можно было определить, как плавание одиночества в течении несбывшихся надежд и неоправданных действий, влекущих за собой, как правило, нежелательные результаты. Мы вечно куда то торопимся, но отнюдь не потому что боимся опозданий или обвинений. Мы боимся остановиться и услышать удушливый тон внутреннего голоса. Если мозг перестанет размышлять о том как бы побыстрее добраться из пункта А в пункт Б, мы станем жертвой самобичевания.
Среди сосен стоящих поотдаль дороги прыгали с ветку на ветку белки. Здесь их было около дюжины и все они были обласканы стариками, брошенными судьбою в бездну безразличия и осуждения, живущих за громадными стенами с облупившейся желтой краской, потрескавшейся, под ногами, плиткой, между палат с давно прогнившими матрасами. Администрация пансионата позапрошлой весной выделила деньги на закупку деревянных кормушек, которые со временем разместили по всей территории. Все это было направленно на то, чтобы старики могли развеять грусть прошлых лет, чем то вроде настоящего, которым они Бог весть почему, перестают жить, уходя за воспоминаниями в школьные дворы, оставленного детства и переулки юности, оставаясь все чаще вхожи в родительский дом за наставлениями, не принятых ими всерьез в пору безрассудства.
В тени огромного тополя стояла коляска. Мужчина, плотно обтянутый шерстяным пледом, без единой складке на нем,  сидел не двигаясь. Голова его была усеяна копной седых волос. Я взглянул на наручные часы и удивился тому, что в это время он еще должен находиться в своей постели. Я вообще-то собирался пройти мимо, так как хорошо был знаком со всеми уловками почтенного возраста. К примеру, незаметно обронить за разговором чувство жалости в отношении их похожих, как две капли воды, одна на другую жизни. Это дети. Сорванцы, которые за долю внимания способны выдумать невероятные истории.
- Холинжер! Стен Холинжер! Не найдется ли для меня сигареты? – тяжелые, жилистые руки со вспухшими венами сжали ободки задних колес и прокрутив их на столько, на сколько позволяли силы мужчины, сощурившись от яркого солнца, он уставился прямо на меня.
Это был один из моих, как я их часто называю «постояльцев». Лицо худощавое и морщинистое, обвисшие щеки, рот искривлен, не то ли в ухмылке, не то ли в улыбке, в чем я как раз сомневался, покуда знал его упрямый характер, но имени так и не вспомнил.
- Не рановато ли для утренних прогулок? – откликнулся я, вынимая из брючных карманов измятую пачку сигарет.
- Сынок, вот уже 30 лет как мне снится один и тот же сон. Я не в силах вспомнить, что передавали в вечернем выпуске новостей. Не помню как выглядят мои дети. Имена внуков. Но стоит мне задремать! – он всплеснул руками и закрыл свое лицо.  Голова его тряслась из стороны в сторону до тех пор, пока нас обоих не оглушил звон колоколов небольшой ветхой церквушки, к счастью или  сожалению, находившейся на территории пансионата. Мне часто доводилось видеть утренние молитвы верующих, когда их головы склонялись над иконами, переехавшими сюда когда-то вместе с их владельцами. Пожилой мужчина, тот, что находился на расстоянии нескольких метров от меня, склонил голову к груди, и что-то бубнил себе под нос:
«Господи….раба твоего… Господи» - это все, что мне удалось расслышать в потоке бессвязной речи. Я обернулся и посмотрел вокруг, не наблюдает ли кто-нибудь за нами.  В руках я все еще сжимал пачку сигарет.
 
Глава III

  Когда колокола перестали звонить, воздух наполнила тишина. Даже белки, снующие возле кормушек, наполненных всякой всячиной, замерли, держа в лапах объедки, и беспокойно оглядывались по сторонам. Небо было ясным, безоблачным. Но что-то было в этой тишине неприятное, беспокойное, охватывающее сознание, заставляющее мысли бесноваться. Она касалась кожи, и тело покрывалось зыбкой трясиной мурашек. Ко всему прочему поднялся ветер. Он полз по траве, сминая ее под собой. Старик по-прежнему оставался в своей позе, едва шевеля пальцами рук. «Уж не задремал ли  случаем?» - подумал я и продолжал прислушиваться к его дыханию, в котором надеялся услышать вздохи, походившие на храп. Тогда бы я мог спокойно убраться отсюда.
- Док? Вы знакомы с лошадьми? – он протянул ко мне руку с пожелтевшими ногтями. Разумеется, за сигаретой, которую я ему собирался подать.
- Нет – ответил я сухо. – Мама в детстве в книжке показывала – постарался я отшутиться и слегка с натянутой улыбкой повернул голову в сторону, чтобы избежать нарочито серьезного взгляда, если вдруг шутка окажется несмешной или вовсе неуместной. Вообще-то у меня никогда не было проблем с чувством юмора, но желание унести свои ноги из мест, где становится не по душе, не оставляло шансов, потому что грубость угадывалась почти сразу.
- Вы все шутите – судя по интонации его голоса, он все же расстроился, но не до конца, уступив молодости подобную шалость, скрытую за нетерпением – Что ж, кажется нам пора – он указал головой в сторону дома для престарелых, и поднял свои густые брови, затем вопросительно посмотрел на меня, явно ожидая ответа.
- Вы мне не поможете? Один я доберусь не так скоро и снова буду краснеть, испытывая чувство стыда перед кухаркой, что подает нам завтрак. А готовит она не то чтобы превосходно, врать я не стану, но пренебрежения со стороны своих гостей, она точно не заслуживает.
Я сразу понял о ком идет речь и представил себе грузную женщину средних лет в черном фартуке. Сгорбившуюся, от тяжести собственной груди внушительных размеров. Пухлые ноги в трико, которыми она раскачивала вес собственного тела из стороны в сторону, отчего походка казалось неуклюжей. Хорошо убранные черные, как смоль, волосы с легкой проседью. Не смотря на внешнюю усталость, она казалось весьма энергичной.
Мне ничего не оставалось, кроме как схватиться за ручки инвалидного кресла и взять в свою компанию не такого зануду, каким я представлял его ранее, опираясь на свой драгоценный опыт, принесший в мою жизнь скупость не только на слова, но и  чувства. Я не могу похвастаться, что до прихода сюда  обладал сентиментальностью и вкрадчивым доверием, но все же изменился я здорово. Порой друзьям приходилось тратить уйму времени на то, чтобы уболтать меня, после чего я становился прежним, и мы славно могли провести оставшееся время.

Глава IV

  После обеда, по обыкновению, в узком коридоре здания рождался хаос. Напротив медицинского поста  в это время скапливается толпа, перемещающихся хаотично, пациентов. Они толпятся в очереди за горсткой медикаментов, выписанных им врачом при поступлении сюда. Я заполнял регистрационный журнал и искоса поглядывал, как одна за другой пустеют ячейки, и количество людей уменьшается. Когда все куда-то подевались, я заметил, что одна ячейка сохранила в себе строго выданное количество препаратов. Прошло около часа, прежде чем я кончил с журналом, а таблетки все также оставались нетронутыми. Направившись к столику, я прочитал фамилию и номер палаты, куда, собственно говоря, и направился после, прихватив с собой пилюли.
Комната была рассчитана на четверых человек. По находившимся на месте троим мужчинам, можно было догадаться, что палата мужская. Двое из мужчин были заняты чтением книги, а третий, уставившись в потолок, перебирал пальцами и безмолвно шевелил губами. Оставшаяся в палате пустующая кровать была аккуратно застелена. Я потянулся вперед, к прикроватной тумбочке, чтобы оставить таблетки и интуитивно посмотрел в окно. Там посреди зеленой травы и густо насаженных деревьев, я увидел мужчину, которого еще утром  провожал до столовой. На какое-то время я застыл со стаканчиком таблеток в руке, раздумывая над тем, как поступить дальше.
Один из присутствующих встал с кровати, подошел к окну и, проследив за моим взглядом, махнув рукой, произнес:
- А! Россман! Старый черт! Последнее время с ним твориться что-то неладное. Избегает, так сказать, общества.
- Я слышал, что когда смерть наступает на пятки, ты не иначе как чувствуешь это всем сердцем, потому и стараешься уединиться с природой, отдаваясь воспоминаниям и последним возможным лучам солнца – дополнил сосед, пока тот зазевался в буквальном смысле этого слова, взяв нараспев несколько гласных.
Я вспомнил наш утренний разговор и пожалел о том, что не дал ему выговориться. От всего этого, мне стало не по себе. Я мысленно поблагодарил мужчину. Того, что смог остаться непричастным к предыдущим комментариям, за своей ненадобностью зачем то высказанных вслух.

Глава V
РАСКАЯНИЕ

  - Вот, сэр. Я принес вам ваши таблетки – я протянул руку, в которой держал небольшой пластмассовый стаканчик с лекарством. Мужчина в коляске никак не отреагировал. Взгляд его был лишен всякого смысла. Упираясь глазами вдаль, очевидно, он не хотел, чтобы его беспокоили.
  - Знаете, я знаю лошадей не только по иллюстрациям. Как-то раз я отдыхал за границей. Тропинка в горы была слишком узкой для транспорта, поэтому нам пришлось взбираться верхом – я улыбнулся вспоминая, как потом мне приходилось садиться не без труда и какое неудобство я испытывал, когда пытался ускорить шаг, если того требовали обстоятельства.
Он немного повел плечами, как будто сбрасывая с себя тяжесть воспоминаний, и обратил на меня внимание. Поблагодарил за оказанную услугу и начал свой рассказ, в котором я помню каждое слово.

  «Лошади. Прекрасные создания. Я любил их всю свою молодость, не смог проститься с ними и в старости. Я пронес свою жизнь с этими умными, не похожих ни на кого, животными. Стоило мне коснуться щекой атласной шеи, как я становился не тем, кем мне приходилось быть в повседневной жизни. Я будто возвращался в самое начало своего рождения. Где мысли и поступки ангельски чисты и не зависят от обстоятельств. Я обретал крылья за спиной, когда рядом со мной или где-нибудь неподалеку находились лошади.
Лето 1966 года. Тогда я официально устроился кон мальчиком убирать конюшни. Мне было чуть больше двадцати. Три месяца я мог свободно оттачивать свое мастерство наездника. Каждый раз возвращаясь домой с конюшни, насквозь пропитанный всевозможными запахами, такими, что кот воротил нос, я безостановочно огорошивал свою мать рассказами о том, как провел день. Кот, живший на конюшне, в отличие от моего, всегда встречал меня, стоило мне появиться на кон дворе. Может, конечно, это и стало, следствием того, что я нередко приносил ему про запас домашней пищи тайком от родных.
  В конце августа на смену теплым летним дням зарядил дождь, умолкавший лишь на несколько часов в день. Ноги расползались по земле, когда я старался приложить максимум усилий, толкая тачку с навозом в самый конец, за изгородь, где гуляли лошади. Каждый последующий день становился испытанием. Некогда сухие опилки, недоставлявшие излишних хлопот, стали частью физически тяжелого труда. Мне оставалось отдать дань последним сменам, так как отпуск подходил к концу, и пора было возвращаться к трудовым будням на производстве.
В один из дней, когда я получал наставления по уборке и кормлению, меня известили о том, что местный бродяга-кот захворал. Мне велено было проследить за его состоянием. Когда на утро следующего дня я открывал двери конюшни, кот неподвижно сидел в траве, склонив свою голову к земле. Погода наладилась, и я вновь влез в старые шорты и футболку. Солнце неумолимо палило целый день.  Всю смену я наблюдал за состоянием питомца, испытывая чувство опекунства над приятелем. Аппетита у него не было. Воды он тоже не коснулся. Обеспокоенный этим, я вытащил из медицинской аптечки шприц, вынул его из упаковки, снял иголку и набрал в емкость воды. Взял в руки кота и начал его поить. Совершенно обессиленный он вряд ли понимал хоть что-то о происходящем, поэтому даже не сопротивлялся. Мысли о должном посещении вет. станции приходили  мне в голову  ежесекундно. Но как я мог ринуться без оглядки и оставить лошадей без присмотра? Сколько бы времени я потратил на дорогу и ожидание приема, заняв очередь? Время на смену подстилки в стойле у шестнадцати голов было расписано по минутам. Возвращение табуна с пастбища, кормление, вывод лошадей в загон. Перед глазами мелькает все одна и та же картина. Навоз. Тачка. Опилки. Сено. Да и сил ближе к вечеру всегда оставалось самая малость. Их хватало разве что добраться до дому. Немного пораскинув мозгами, я понял, что половина лошадей вернется домой в грязное, неубранное стойло, а это могло стоить мне грубых высказываний со стороны коллег, которых я так сильно боялся хоть в чем-то подвести. Да и честно говоря, денег, которые требовались на лечение, не обращая внимания на такие мелочи, как сам осмотр, совсем не было. Конечно, кое какие сбережения я имел при себе, но и они были детально расписаны по своему назначению.  Да и в общем-то хозяином кота был не я. Его принесли сюда еще котенком. Всего этого было достаточным для того, чтобы сбросить  с себя всякого рода ответственность.
Вечером мы решили собраться всем коллективом, устроив небольшое застолье в честь моего ухода.
  Заранее подсчитав сумму, которую каждый из нас внес, мы затарились продуктами. За столом каждый разглагольствовал о чем-то своем, но в основном все истории были довольно похожи, потому что все они были связаны с лошадьми. Каждый из нас смеялся, наполнял стаканы хмельным напитком и складывал себе в рот огромный бутерброд из того, что было съедобного на столе. И никто. Ни одна живая душа не пожаловалась на отсутствие четвероногого, который ранее не пропускал мероприятий подобного рода, заглядывая в рот почти каждому и улавливая носом запахи пищи, наполнявшие воздух. Мы все были заняты игрой в карты. Нам всем было дюже весело.
Перед тем как отправиться домой и начать убирать со стола, двое из нас ушли проведать животное. Взяв в руки стетоскоп они отсчитали пульс. Измерили температуру. Показания укладывались в норму. От еды он по-прежнему отказывался. Улучшений не было. Девчонки набрали в шприц ( тот, что я использовал ранее для забора воды) мясного бульона и напоили им кота. В душе стало немного спокойней, что кот все же немного, но поел. Ни повышенной температуры, ни тахикардии не было. Именно тот случай, когда стоит уповать лишь на Господа Бога. Когда я сунулся с любопытством посмотреть, чем заняты девчонки, то схлопотал инструкцию по завтрашнему дню. С самого утра я должен был поставить укол хлорида натрия, спустя час глюкозу и где-то в промежутке ввести перорально препарат адсорбирующего действия.
  Идя по знакомым мне уже тропинкам, ведущим в конюшню, я пребывал в прекрасном расположении духа, ощущая себя доктором, и даже кое-где подпрыгивал от радости, в местах, где встретить людей можно было крайне редко. Отперев дверь раздевалки, я обомлел. Лицо будто парализовало. Я всякое ожидал увидеть, но не такое. Я стоял лицом к лицу со смертью, выжидавшей скорую кончину животного. Глаза его были открыты и выглядели неестественно. Вонь отрыжки резко ударила в нос. Кот еле дышал, лежа на холодном полу. Зубы чуть оголены, возможно, от сильной боли, неведомой мне. Он громко и тяжело мяукал. Я растерялся, но тут же вспомнил про хлорид натрия, сильно сомневаясь в том, что это сейчас действительно поможет. Дрожащими руками я схватился за шприц. Набрал инъекцию. Изнутри меня колотило. Кое-как я опустился на корточки и поставил укол. Никакой реакции не последовало, он лишь продолжал рвать глотку из-за терзавших его мучений.
Я позвонил во множество ветеринарных больниц и лишь в одной, после длинных протяжных гудков, сняли трубку. Я описал ситуацию, сдерживая волнение. После продолжительной паузы мне дали ответ: “Ни один врач сегодня не принимает”. Было воскресение. Более того, было уже поздно. Я хорошо, это осознавал, но не готов был принять в толк, поэтому стал думать, кому бы еще можно было позвонить. Я набрал еще одни цифры и дозвонился до одной из девочек, которая вчера замеряла коту температуру. Последним уколом, что я поставил - был кофеин. Наверное, с минуту после укола кот судорожно стал хвататься за воздух…
Мне оставалось лишь одно. Ждать…
  Все это время я не находил себе места. Более того я струсил. Мне было стыдно находится рядом в последние минуты его жизни. Стыдно за его беспомощность и мое бездействие. Я ведь. Я ведь просто дал ему умереть. Понимаешь? Я… я не мог смотреть в глаза животному, которому не в силах был помочь. Тому, кто встречал тебя каждый раз независимо от того, шел на улице дождь или жарило солнце, было ли что припасено тобой ему из еды. Тому, кто всегда находил момент устроиться у тебя на коленях и замурчать, разделяя с тобой все невзгоды и радости жизни, проведенной на конюшне. Ужасно стыдно осознавать, что еще вчера ты мог что-то изменить, но не стал.
Прошло минут пятнадцать прежде чем я вошел в раздевалку где лежал кот, всеми покинутый. Именно в этот раз я заметил возле дверного проема мышку, которую умирающему коту, очевидно ночью, принес его рыжий товарищ, с которым они делили спальное место в кресле вот уже не один год. Кот лежал неподвижно. В маленьком коридоре стояла гробовая тишина. Я опустился на колени и приложил руку к телу, надеясь ощутить хоть какие-то признаки жизни. Никаких движений, сопровождающих дыхание не было. Я притащил с собой стетоскоп и приложил к его груди, где едва мог расслышать удары сердца. Медленные и замирающие в пустоте, постепенно отмирающих клеток. Я повалился на пол всем телом, рядом с Барсиком, оглаживая его мягкую шерстку, заливаясь слезами.
  Время шло. Я понимал, что медлить нельзя. День только начался и я должен был взять себя в руки и вычистить все до единого стойла. Стянув с кресла голубое полотенце, на которым они спали с рыжим, я завернул мертвое тельце. Аккуратно положил его в тачку, предназначенную для опилок, положил лопату и направился в сад, где летом паслись лошади. Там среди деревьев и кустов я нашел закуток, оставленный самой природой в тишине. Из всех звуков, что сюда доносились, было лишь пение птиц. Мысль о том, что кот жив, не покидает тебя, даже когда ты сжимаешь в руках окоченевшие лапы, дотрагиваешься до ушей…
В тот день я выкурил целую пачку папирос, чтобы хоть как-то справиться со своим состоянием, вернув привычное самообладание. Когда лошади пришли с пастбища, никто не издал ни звука. Ни храпа, ни фырчания, ни громкого ржания я не слышал в тот день. В загоне никто не играл. Все до единого стояли, изредка взмахивая хвостом и иногда смотря на меня таким взглядом, к котором трудно было определить границу между сочувствием и осуждением.
  Я хорошо понял цену произошедшему в тот роковой день. Все вдруг стало возможным: оставить лошадей без присмотра, посильно стало и одолжить денег, представить, что это твой кот. Но не было одной составляющей, о которой мы взрослые часто забываем - времени. Я много думал и лишь одна мысль вызвала у меня больше боли, чем остальные. Кольнуло в самое сердце и терзала меня всю оставшуюся жизнь. Нас было пятеро и каждый из нас нашел средства на пикник, но не нашел их почему-то на лечение кота, у которого не было дома.
Если бы мы… если бы Я….
Стыдно и по сей день, что Я, так сильно любивший животных, проявил такое равнодушие.
В то время я подумывал о поступлении в медицинское училище. Осенью я должен был подать документы. Так вот, оставил я это дело. Стало быть тяжело мне жить то с этим стало…”


Глава V
ПОСЛЕ

  Спустя два дня после того, как старик поведал мне эту историю, он скончался. Посреди листвы, раскинутых ветвей тополя. Там, где я впервые с ним заговорил.