Александр Анф. Орлов, или Оправданный Пушкиным 1-ч

                Светлой памяти

                замечательного пушкиниста

                Сергея Михайловича Бонди

 
         Когда-то давным-давно, в школьные еще годы, листая толстенный том Пушкина, в который за немногим исключением вошли все его произведения, встретил я статью с названием странным и причудливым:

                ТОРЖЕСТВО  ДРУЖБЫ,

                ИЛИ

                ОПРАВДАННЫЙ  АЛЕКСАНДР  АНФИМОВИЧ  ОРЛОВ

         Начиналась статья словами: «Посреди полемики, раздирающей бедную нашу словесность, Н.И. Греч и Ф.В. Булгарин более десяти лет подают утешительный пример согласия, основанного на взаимном уважении, сходстве душ и занятий гражданских и литературных»1.

         Я уже знал, кто такие Булгарин и Греч и какую роль сыграли они в судьбе Пушкина. Догадывался и о том, что под  «занятиями гражданскими» этих реакционных журналистов подразумевалось их негласное сотрудничество в Третьем отделении. Но кто же такой был Александр Анфимович Орлов, чьим полным именем названа статья?

         Примечания не могли удовлетворить моего любопытства - они лаконично именовали Орлова «лубочным писателем». Любопытство только увеличивалось: ведь известно, что у Пушкина не было знакомых среди лубочных писателей. Сразу же возникало множество вопросов, первым из которых был: чем же заинтересовал Орлов Пушкина? Они оставались без ответа.

Шли годы. Я стал студентом-филологом, но интерес, вспыхнувший в школьные годы, не оставлял меня. Наоборот, он разгорался все более. Я часто думал об этом жившем полтора столетия назад и ныне совершенно забытом человеке - только пушкинская статья напоминала о нем.

         Тут, думается, впору вспомнить слова самого Пушкина, вернее, одного из пушкинских героев, стремившемся, как и я, узнать хоть что-нибудь об интересовавшем его забытом писателе:

         «Я расспрашивал о нем у всех, и, к сожалению, никто не мог удовлетворить моему любопытству, никто не знал его лично… Мрак неизвестности окружал его как некоего древнего полубога; иногда я даже сомневался в истине его существования. Имя его казалось мне вымышленным и предание о нем пустою мифою…  Однако же он все преследовал мое воображение…»2.

         С вопросом об Орлове я отважился обратиться к замечательному пушкинисту Сергею Михайловичу Бонди.

         - Знаю, что был такой писатель и что у Пушкина есть статья, названная его именем, - ответил Сергей Михайлович на мой вопрос. - Больше ничего сказать не могу, поскольку ничего об Орлове не знаю. Если вам когда-нибудь это понадобится, можете сказать, что ваши разыскания об Орлове Бонди одобряет.

Бонди одобряет! Эти слова окрылили меня. Замечательный пушкинист одобрял мои поиски, веря в значимость их результата, и, можно сказать, напутствовал меня!

  И я начал поиски. Продолжались они много лет - рассыпанные по разным, порой труднодоступным изданиям сведения об Александре Орлове не были собраны до сих пор. Сколько внезапных радостей и столь же внезапных разочарований пришлось пережить мне за это время!

«Биографических сведений об Александре Анфимовиче Орлове почти нет»3, - вынужден был с грустью признать в самом начале двадцатого столетия видный историк литературы Семен Афанасьевич Венгеров, подготовивший к изданию полное собрание сочинений Белинского. А в статье, посвященной Орлову, увидевшей свет всего два десятилетия спустя после его смерти, мне довелось прочитать такие горькие строки: «Биография Орлова нам не известна… Но непростительно биографам было забыть такого писателя, который почти первым писал для народа»4.

Поиски продолжались.

«Орловы - дворяне, графы и князья. Среди русского дворянства фамилия Орловых - одна из многочисленных… Эту фамилию носили многие известные в русской истории лица, в разной степени оказавшие заслуги отечеству на различных поприщах»5, - прочитал я в «Русском биографическом словаре».

Однако, как оказалось, Александр Анфимович Орлов не имел к названным в словаре Орловым решительно никакого отношения. Что и говорить, странным выглядело его соседство на страницах словаря с блистательными вельможами, придворными, генералами и сановниками, носившими ту же фамилию.

 «Моя родословная только до дедушки, а как звали прадедушку и кто он был, не знаю. Вот какого я знатного происхождения!»6 Так с явным вызовом начинает Орлов рассказ о себе в автобиографической книге «Моя жизнь, или Исповедь. Московские происшествия Александра Орлова», вышедшей в 1832 году. В противоположность чиновным литераторам, осмеивавшим писателей, не принадлежавших от рождения к дворянству, Орлов явно гордился своим плебейским происхождением.

- К этой книге я вскоре вернусь. Покамест скажу, что пушкинская статья, названная полным именем Орлова, была напечатана в самом конце тринадцатого номера «Телескопа» за 1831 год - «журнала современного просвещения», издаваемого Николаем Ивановичем Надеждиным, профессором Московского университета по кафедре теории изящных искусств и археологии - и подписана псевдонимом Феофилакт Косичкин.

         Напрочь забытое в ХХ веке, в тридцатые годы ХIХ столетия имя Александра Анфимовича Орлова было известно достаточно хорошо. В повести «Невский проспект» Н.В. Гоголь, характеризуя людей, составлявших в Петербурге, подобно герою его произведения поручику Пирогову, «какой-то средний класс общества», замечает: «Впрочем, они считаются учеными и воспитанными людьми. Они любят потолковать об литературе: хвалят Булгарина, Пушкина и Греча и говорят с презрением и остроумными колкостями об А.А. Орлове… В театре, какая бы ни была пиеса, вы всегда найдете одного из них, выключая разве какие-нибудь «Филатки», которыми очень оскорбляется их разборчивый вкус»7.

Подобным «разборчивым» вкусом, дающим одинаковую оценку произведениям Пушкина и Булгарина, обладали и некоторые литераторы и журналисты, современником которых имел несчастье быть Александр Орлов. Надо отдать им должное - они сделали все возможное, чтобы исказить образ этого интересного писателя, и весьма преуспели в этом. Неудивительно, что он оказался совершенно забыт. В начале ХХ столетия Семен Афанасьевич Венгеров, заинтересовавшийся его произведениями, с удивлением обнаружил, что они написаны хорошим литературным языком и в значительной степени отличаются от обычных лубочных книжек, писавшихся малограмотными «сочинителями». Орлов явно был не из их числа - на Венгерова он произвел впечатление образованного человека, писавшего для собственного удовольствия8. Однако четверть столетия спустя другой видный историк литературы - академик Павел Никитич Сакулин решительно не согласился с этим суждением - Орлов был профессиональным литератором, писавшим для простого люда9.

П.Н. Сакулин был прав, но только отчасти. В этом убеждался я, читая произведения Орлова, небрежно отпечатанные на серой или синеватой грубой оберточной бумаге порыжевшие строки, где Т похоже на перевернутое Ш, где встречались ять, фита и десятиричное И., ныне давно уже забытые. Дело в том, что на титульных листах многих его книжек стоят латинские эпиграфы. Иногда латинские изречения можно встретить и в тексте. Нет, явно не только для простого люда писал Орлов. Кто же был читателем этих произведений?

В «Евгении Онегине» Пушкин говорит о своем герое:

                Латынь из моды вышла ныне:

                Так, если правду вам сказать,

                Он знал довольно по-латыни,

                Чтоб эпиграфы разбирать10.

В отличие от пушкинского героя, читатели Орлова явно не принадлежали к аристократическому обществу - слишком скромно, на дешевой бумаге издавались его книги. Просматривая их, мне становилось все более ясно: среди тогдашней трудовой Москвы была какая-то иная, демократическая образованная читающая публика. Кто же относился к ней?

  В поисках ответа на этот вопрос я раскрыл книгу В.П. Андросова «Статистическая записка о Москве», напечатанную в 1832 году в московской типографии Селивановского, в которой печатались и произведения Орлова. Сухой язык статистических таблиц сказал мне многое. Благодаря им я узнал, что среди населения тогдашней Москвы насчитывалось почти 20 тысяч мелких чиновников. Это были преимущественно выходцы из духовной среды, получившей образование. Они служили в трех департаментах Сената, находившихся в Москве, а также в многочисленных городских и губернских учреждениях. Нет сомнения в том, что среди них были не только взяточники и карьеристы, но и честные образованные люди.

Большое число разночинцев было в Москве и среди учащейся молодежи. В Московском университете, на отделении Медико-хирургической академии, находившейся в Петербурге, Практической коммерческой академии, училищах - Театральном, Землемерном, рисования графа Строганова, при Кремлевской экспедиции (архитектурном) и других учились многие разночинцы: выходцы из духовенства, дети мещан, государственных, вольноотпущенных, а иногда и крепостных крестьян. В их числе также, надо полагать, было немало читателей Орлова11...

После 1929 года, когда об Орлове вспомнил П.Н. Саккулин, уделив ему некоторое внимание в своем монографическом исследовании, он был снова основательно забыт историками литературы. И только статья Пушкина, названная его именем, напоминала о нем.

 

                «ВОТ КАКОГО Я ЗНАТНОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ!»

       
         Вновь обратившись к книге Александра Орлова «Моя жизнь, или  Исповедь», я смог узнать некоторые подробности его детства и юности. Дополнили их найденные мною и еще не опубликованные тогда архивные материалы.

         Родился будущий писатель в 1791 году в селе Махра Александровского уезда Владимирской губернии в семье мелкого церковного служителя - пономаря. Отец будущего писателя считался первым грамотеем на селе, поскольку умел не только читать, но писать.

         «Богу не угодно было наградить меня богатством, которое я презираю, - писал Орлов много лет спустя, - но предоставил мне счастие сказать, что я произошел на свет от честнейшего человека. Кроткий характер, непамятозлобие, честность и доброе поведение суть отличительные черты души его»12.

         Воспитывался Александр в семье дедушки по матери - тамошнего священника Николая Ильича Орлова, почитавшегося самым просвещенным человеком во всей округе, - он окончил полный курс семинарии, что для сельского священника было немалой редкостью. Благодаря этому обстоятельству обучение будущего писателя уже в детские годы началось необычно для сына пономаря. «Наделенный богатой фантазией дедушка «в самых величественных выражениях» объяснял внуку все, что интересовало пытливого мальчика.

         «Когда с светозарного юга приходила к нам благодатная весна, - вспоминал Орлов, - имея пылкое воображение, он увлекался прелестями расцветающей природы, а потому приучил и меня фантазировать так, что когда я начал изучать учиться поэзии, я, прочитавши мифологию, начал видть в каждой рощице нимф и дриад, у каждого ручейка наяд, в темных лесах сатиров и фавнов». Немало способствовала развитию фантазии мальчика и бабушка, бабушка, рассказывая внуку предания и поверья «о пещерах, о провалах, о ведьмах, о водяниках, о лесовиках, о дворовиках»13.

         У дедушки Александр выучился грамоте, а после его смерти на одиннадцатом году жизни был отдан отцом в семинарию Троице-Сергиевой лавры. Отец, унаследовавший после отца церковный приход и сделавшийся священником сам, очень своеобразно определил сына в семинарию. «Не видавши никогда школ, не зная просвещения, - пишет Орлов, - он просто привез меня в семинарию и оставил на постоялом дворе с пятнадцатью копейками»14.

         Таким образом, в семинарию будущий писатель определил себя сам. При этом выяснилось немаловажное обстоятельство: для зачисления нужно было иметь… фамилию. У Александра ее не было, как и у его отца. Немного поразмыслив, мальчик назвал фамилию покойного дедушки и был внесен в списки семинаристов как Александр Анфимов сын Орлов. Отныне, сам того не ведая, он сделался однофамильцем многих знатных вельмож Российской империи.

         Три десятилетия спустя, когда Александр Орлов обретет известность в литературе как автор пародий на романы Фаддея Булгарина, обозленный романист, сводя счеты с дерзостным пародистом, печатно объявит того малограмотным невеждой, недоучившимся семинаристом, подобного дьячку Кутейкину - персонажу комедии Д.И. Фонвизина «Недоросль», который, «убоясь бездны премудрости, вспять обратился»15. Вопреки этому утверждению Орлов отнюдь не был невеждой. Он окончил полный курс духовной семинарии, однако образование его на этом не завершилось.

         Родители желали видеть Александра священником, но молодого человека влекло иное поприще. В годы его пребывания в семинарии над Россией взошла звезда М.М. Сперанского. Сын бедного сельского священника, он сделался первым сановником в государстве, вознесся выше знатных вельмож. Стоит ли удивляться тому, что многие студенты богословия мечтали в какой-то степени повторить путь Сперанского. Отчасти их мечты разделял и Орлов. «Родительница моя рада была вдруг на меня и скуфью возложить, - пишет Орлов, - но у меня было на уме не то; шпага и мундир с ума не сходили; я не желал видеть на себе рясу»16.

         С большим трудом добившись увольнения из духовного звания в светское, Орлов уезжает в Москву. «Получивши чистую отставку из духовного звания в светское, я пустился в Белокаменную, - читаем мы в книге «Моя жизнь, или Исповедь». - Вот тут-то увижу я редкости, думал я; вот здесь-то понаберусь ума, разума. Господи Боже мой! Я увидел издали Ивановскую колокольню; я мечтал о счастии, я думал так, что счастие мое так же будет пространно, как и Москва»17. Счастье на первых порах действительно улыбнулось молодому человеку: вчерашний студент богословия становится студентом Московского университета.

         О том, что Орлов посещал лекции в старейшем университете России, известно давно. Однако на каком отделении слушал он их? Окончил ли он университетский курс? Ответы на эти вопросы, дававшиеся в различных изданиях, весьма противоречивы. Так, С.А. Венгеров склонен был считать, что Орлов учился на медицинском отделении18. Напротив, историк А.В. Смирнов в книге «Уроженцы и деятели Владимирской губернии» предполагал, что будущий писатель был студентом юридического отделения19. В статье об Орлове в «Русском биографическом словаре» говорится: «был некоторое время слушателем Московского университета, в котором курса не окончил»20. Наконец, сам Орлов в книге «Моя жизнь, или Исповедь» пишет, что он окончил университет со званием кандидата, не упоминая, по какому именно отделению21.

         Одни только подлинные документы, свидетельствующие о пребывании Александра Орлова в Московском университете, могли дать точный ответ на эти вопросы. В фонде Московского университета Центрального государственного исторического архива Москвы действительно нашлись  документы*, свидетельствующие о пребывании Орлова в старейшем университете России. Первый из них - его прошение в правление Московского университета, поданное в октябре 1814 года:

         «Природою я из духовного звания, от роду себе имею 27 лет. Обучался в Троицкой Лаврской семинарии грамматике, арифметике, начаткам геометрии, географии, поэзии, риторике, философии, истории светской и философской, богословию, истории священной и церковной, немецкому, французскому и латинскому языкам. А ныне желаю слушать в Московском Императорском университете профессорские лекции, почему и прошу к слушанию означенных лекций меня допустить и включить в число своекоштных студентов словесного отделения»22.

         Второй документ свидетельствует об успешной сдаче экзаменов:

         «В правление Императорского Московского университета от профессоров Черепанова и Чумакова и магистра Давыдова донесение:

         По назначению правления делали мы испытание студенту Московской академии Алексею Владиславлеву и студенту Лаврской семинарии Александру Орлову, уволенным из своих мест в светское ведомство, в русском, французском и немецком языках, в истории и географии, в арифметике и началах геометрии. Из всех означенных предметов отвечали они удовлетворительно и показали достаточные к слушанию профессорских лекций сведения; особенно же успели они в языках. С таковыми познаниями, в силу 109-го параграфа университетского устава, могут быть удостоены звания студентов университета.   

         В чем свидетельствуем: Никифор Черепанов, Федор Чумаков, Магистр Иван Давыдов»23.

____________________________________________

            * Их помог отыскать Виктор Васильевич Сорокин - историк и превосходный знаток старой Москвы.

 

         Никифор Евтропиевич Черепанов (1763-1823) - профессор всеобщей истории, географии и статистики Московского университета. Федор Иванович Чумаков  (1782-1837) - был профессором прикладной математики. Что же касается Ивана Ивановича Давыдова (1794-1863) - то это имя хорошо известно историкам науки. Ученый, обладавший многогранным дарованием - филолог, философ, математик, - он читал в 1820-е годы лекции, которые пользовались большим успехом. Позднее он резко «поправел», стал чиновником от науки. Переехав в Петербург, сделался академиком, Директором Главного педагогического института. Однако ко времени описываемых нами событий это был молодой, подающий большие надежды ученый - он только что успешно защитил магистерскую диссертацию и не без гордости указал, подписывая донесение об экзаменах, свою ученую степень.

         Нелегкой оказалась студенческая жизнь для сына бедного сельского священника. В книге «Моя жизнь, или Исповедь» Орлов ярко и выразительно рассказывает о злоключениях, которые пришлось ему пережить в годы занятий в Московском университете. Вместе со своим другом Алексеем Александровичем (по всей вероятности, тем самым Алексеем Владисавлевым, с которым он успешно выдержал вступительные экзамены) он бедствовал, делил последнюю копейку, ценой большого труда и усилий постигая премудрость наук.

         Именно тут, в университете, рядом с отпрысками знатных, а главное, богатых фамилий будущий писатель смог зримо ощутить социальную несправедливость. Его глубоко возмущало граничившее с пренебрежением неуважение, с которым относились к университетским профессорам иные студенты из дворянских семей. Вот что он говорит об этом своему другу:

         «-Дружище! мы с тобою снимали за версту шляпу, увидя идущего учителя своего, а в классе со страхом и трепетом вставали пред ним, а ныне здесь в университете надо мной захохотали, когда я встал перед вопрошающим меня профессором. Не богатство ли вперяет этим гордым, невежествующим мальчишкам, вышедшим из какого-нибудь пансиона, не звание ли отца внушает сидя отвечать перед профессорами, заслуженными мужами, достоуважаемыми не по летам одним и званию, достоуважаемыми по высоким дарованиям и просвещению. Черт ли в нем, прости Господи, и богатство, когда оно негодяя-мальчишку делает высокомерным до того, что он не хочет поднять своего седалища пред особою, может быть, уважаемою не в одной России, но и во всех просвещенных государствах»24.

         В свою очередь, и профессора университета отличали старательных студентов-разночинцев, которые если порой и пренебрегали посещением лекций, то делали это отнюдь не по своей воле. Вот что пишет об этом Орлов:

          «-Будто не знают профессоры, отчего мы манкируем? Нет, брат! ей-богу, им известно, что мы сидим не у Бажанова в кофейной, не заспались поутру, что по вечеру пробыли в театре и маскераде до полуночи; не провертелись на балу с дамами! нет! знают, что чем свет по холодной матушке-зорюшке от Никитских ворот [торопился] ты в Басманную либо к Симонову монастырю, а я либо в Таганку, либо под Донской монастырь - за рублем. Сии достопочтенные твердо ведают, что, прилетевши в барский дом тогда, как еще не только господа, но и слуги-то лишь глаза продирают, смиренно садимся в неметеной еще зале на необтертый стул и слышим, как нянька и дядька, пробуждая брыкающегося барского детенышка, шепчут: «Вставайте, сударь, учитель пришел», и как благополучный детенышек, зарываясь в одеяла и покатываясь на пуховичках, кричит благим матом: «Черт ли его так носит рано», не ведая, что у педагога горло засохло. Знают, брат, достопочтенные профессоры, как мы, не имея ни уголья, ни самовара, глядим с восторгом на кипящие самовары и дожидаемся чашечки чайку; знают они, что мы, не имея дома водки и хорошей закуски, не имеем и щей, а потому, снося все грубости ленивого барчонка, сидим ровным ровно до 12 часов в надежде услышать от глотающего слюны лакея: «Пожалуйте закусить». Знают, брат, и то, с каким восторгом мы дожидаемся окончания билетов, с каким нетерпением дожидаемся того благодатного дня, когда мы скажем: ныне 10-й билет, ныне 20 рублей!.. Ведают достопочтенные профессоры, с каким поспешением и невнимательностию задаем мы уроки и летком летим не оглядываясь в укромную квартиру, даже забывая в то время, есть ли на свете не только московский, но хоть какой-нибудь университет… Поверь, друг сердечный, все знают, знают и то, отчего иногда мы отвечаем дурно и с видом пасмурным, отчего иногда бодро и весело. Климат всегда один, да обстоятельства не одни»25.

         Однако грошовые уроки в московских домах не могут дать пропитание бедствующему студенту, и Орлов решается на отчаянный шаг: сказавшись больным, оставить на время университет и уехать за четыреста с лишним верст от Москвы учителем в имение богатого помещика. Вот как объясняет он другу свой поступок:

         «-Голодному и холодному не пойдут все на свете лекции, хотя бы их преподавала сама Минерва.. Ты видел, что у меня из сапогов торчат  пальцы, видел, как я дрожал под растерзанным фризовым капотом… Учись тот, у кого обеспечен желудок и все тело, а я буду учиться тогда, когда увижу на себе хоть лоскут платья, когда, приходя на квартиру, не лягу на постель не евши; когда будет у меня достаточно бумаги, чтоб списать лекцию, а то нет, брат, - дело плохо учиться босому и нагому, холодному и голодному. Хорошо учиться тем, кто в университет приедут в каретах, а приедут домой не только к сытному, но даже к тучному обеду; хорошо им потряхивать на себе капоты ста с два да шубы сот в шесть, хорошо им у Бажанова в кофейне сидеть за кофеем со сливками и разговаривать о дядюшках-графах, о батюшках-генералах тогда, когда у нас нет и черствого хлеба, когда не имеем ни покрова, ни защиты. Просидевши в университете года три, эти господа вдруг сядут на судейские стулья, а мы - в эти же присутственные места пойдем в копиисты и канцеляристы, т. е. что он напишет глупо начерно, то мы должны переписывать умно и на бел»26.

         У друзей не хватает денег и на учебные книги, столь необходимые для постижения наук. «-Окаянная ты, проклятая бедность, - возопил однажды Александрыч, - надобно купить книг, а их купить не на что. О глупцы всесветные!  у вас книг много, да вы их не читаете, а мы бы ради читать, да не по чем»27.

         Стоит ли удивляться тому, что бедствующие друзья-студенты вместо положенных для прохождения университетского курса трех лет пробыли в университете целых семь. Однако ценой большого труда и упорства им все же удалось успешно окончить университет.

         Интересно отметить, что поступавший на словесное отделение Орлов окончил университет уж по другому - нравственно-политическому (теперь бы его назвали юридическим) отделению. В архивных материалах о его пребывании в университете мы находим следующие интересные документы. Прежде всего это запись: «Своекоштный действительный студент Александр Орлов утвержден его сиятельством г. попечителем в звании кандидата этико-политических наук сего года октября 31 дня»28.

Следующие записи свидетельствуют о том, что помимо лекций на словесном и этико-политическом отделениях Орлов слушал лекции и на других отделениях. 3 ноября 1821 года ректор Московского университета А.А. Прокопович-Антонский делает такую запись: «Нравственно-политического отделения своекоштному кандидату Александру Орлову позволяется брать свидетельства от господ профессоров других отделений, у которых он слушал лекции». Далее следуют записи:

         «Кандидат Орлов слушал физические лекции в течение одного году прилежно и вел себя в классе всегда хорошо.

                И. Двигубский
                1821 год ноября 5».

         «Своекоштный кандидат Александр Орлов в 1818 и 1819 годах слушал мои лекции из арифметики и геометрии и оказал удовлетворительные успехи, причем в классе вел себя всегда благонравно.

                Адъюнкт Дмитрий  (фамилия неразборчива).
                Ноября 7 дня 1821 года».

 

«Своекоштный кандидат Александр Орлов в течение двух лет в 1818 и 1819 слушал у меня гисторию военных наук, а именно гисторию фортификации временной и долговременной с хорошим успехом и вел себя благородно, в чем свидетельствую.

                Надв[орный] сов[етник] Гаврила Мягков.

                1821 года ноября 14.

 

         Поначалу удивляет, что все преподаватели университета, свидетельствовавшие о том, что Орлов слушал у них лекции, в том числе и видный естествоиспытатель профессор И.А. Двигубский, ставший в скором времени ректором университета, считали должным отметить не только прилежание, но и поведение студента. Однако следует вспомнить, что студенты из дворянских семей зачастую пренебрегали лекциями и не только не слушали то, что читали профессоры, но мешали тем, кто действительно хотел слушать их. Недаром аристократ Д.Н. Свербеев, учившийся в университете одновременно с Орловым, впоследствии отмечал разительное отличие между студентами-разночинцами и дворянами: «Первые учились действительно, мы баловались и проказничали»30.

         Как видим, Александр Орлов отнюдь не был невеждой, каковым стремился представить его Фаддей Булгарин. Будущий автор пародий на романы последнего получил хорошее и разностороннее образование, гораздо лучшее, нежели сам романист, окончивший кадетский корпус.

Перед Орловым открывается путь для дальнейшего преуспеяния. Однако он пренебрегает возможностью сделать карьеру и обрести право на потомственное дворянство. Прослужив несколько лет в Московской уголовной палате, Александр Анфимович в чине коллежского секретаря выходит в отставку. Литература все более властно влечет его.

         В 1827 году в университетской типографии Московского университета выходит героическая поэма Орлова «Димитрий Донской, или Начало российского величия». В те годы вся Россия собирала деньги на сооружение памятника великому князю московскому Дмитрию Донскому, который предстояло воздвигнуть на Куликовом поле. Свой вклад в увековечение подвига внес и Александр Орлов.

         Едва ли не перовым читателем его поэмы был профессор российского красноречия и поэзии Московского университета Алексей Федорович Мерзляков - он читал поэму в рукописи как цензор и одобрил ее к печати. По всей вероятности, Орлову довелось слушать лекции Мерзлякова в университете, которые пользовались большой популярностью у студентов. К Алексею Федоровичу часто обращались те из них, кто отваживался пробовать свои силы в поэзии - доброжелательный профессор внимательно читал их произведения, поощряя проблески таланта. Можно предположить, что Орлов, осведомленный о доброте и отзывчивости Мерзлякова, обратился непосредственно к нему с рукописью поэмы как бывший студент словесного отделения. Быть может, Алексей Федорович не только прочитал поэму в рукописи и как цензор разрешил ее к печати, но и как-то помог с изданием, и не без его помощи она была напечатана в университетской типографии.

         Выступавшего за отражение в поэзии возвышенных героических тем, высоко ценившего поэму М.М. Хераскова «Россияда», Мерзлякова не могла оставить равнодушным и поэма Орлова о Дмитрии Донском, созданная по канонам классицизма. Однако  поэма, написанная тяжеловесным слогом, с обилием архаизмов, у читателей успеха не имела. Та же участь постигла и другую героическую поэму Орлова - «Александр Первый, или Поражение двадесяти язык», увидевшую свет в следующем году. По меткому поэтичному определению современного исследователя, эти поэмы являли собой «последнее эхо уходящего классицизма»31.

         Неудача не обескуражила Орлова, но заставила его, не оставляя поэзии окончательно, обратиться к прозе. Тонкие, в тридцать-пятьдесят страниц, книжки небольшого формата, зачастую неказисто изданные и небрежно напечатанные на плохой, нередко оберточной бумаге, стоили дешево и расходились быстро. Это были короткие нравоописательные или сатирические повести с затейливыми названиями: «Четыре сестры невесты, или Крестьянки в госпожах», «Васильи Косые, или Оптическое путешествие по столам приказных», «Верхогляды, приезжие за газетами, или Махнули рукой да и поехали домой», «Зеваки на Макарьевской ярмарке, или Московский купец Савва Савич, каковых купцов мало». Их персонажами были помещики, купцы, стряпчие, изображавшиеся, как правило, сатирически. 

Проявляя наблюдательность и хорошее знание купеческого, чиновничьего и мелкопоместного быта Орлов сатирически изображал пороки персонажей, при этом порок, как правило, наказывался, а добродетель торжествовала.

 
         Успеху книжек Орлова в немалой степени способствовал язык, которыми они написаны - разговорный язык простого люда, обильно пересыпанный поговорками и прибаутками. Вот как начинается другая повесть Орлова - «Московская свадьба, или Торговец гостиного двора»: «-Что же ты батюшка Иван Перфильевич! ничего не стараешься об свадьбе и ничего не потолкуешь со мною об этом деле. Ведь сваха-то, Фиона Ермолаевна, приходила ко мне три раза - отбою нет - решитесь, да и только, а жених-то каждый день пройдет раз пять мимо наших окон, да как увидит Олиньку, так сделается как будто угорелый - бежит к сватеньке да только и твердит ей: «Матушка, Фиона Еромолаевна! Сватай за меня Олиньку!» - Ведь это, сударь не жених, а клад в руки дается, а ты только что попиваешь да попировываешь, а об этом деле и не думаешь, лишь бы была только рюмочка да чарочка, а то не нужна ни овечка, ни ярочка. Эй, Иван Перфильевич! куй железо, пока горячо, неравно случится, что и близок локоть будет, да нельзя укусить его - как жених-то с попыхов сватается, сватается, да откажется, так вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Ведь он берет ее без денег - слышишь ли, сударь! без денег!»32. 

         Именно такой язык высоко ценил Пушкин. В «Опровержении на критики» он писал: «Разговорный язык простого народа (не читающего иностранных книг и, слава Богу, не выражающего как мы, своих мыслей на французском языке) достоин также глубочайших исследований. Альфиери изучал итальянский язык на флорентинском базаре: не худо нам иногда прислушаться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком»33.

         Крайне интересное свидетельство о том, как относился к произведениям Орлова И.А. Крылов, мы находим в воспоминаниях И.Т. Лисенкова, долгое время бывшего старшим приказчикам в петербургском филиала книжной лавки московского книгопродавца Андрея Глазунова: «Крылов заходил справляться, не получены ли новые сочинения Александра Анфимьвича Орлова из Москвы, посредственного повествователя среднего класса народа. Сочинения Орлова интересовали и занимали Крылова любознательностью выражений русских редких слов, но весьма метких в его писаниях, а Ивану Андреевичу нужно было заимствовать меткие слова для басен своих…»34.

 
         «Вы не правы, г-да рецензенты, нападая на творения г-на Орлова. Не будь их, что прикажете читать тому, кто учился, что называется, на медные деньги, а за книгу платит мелким серебром, а не ассигнациями? <…> Г-н Орлов пишет для своих читателей понятно, продает дешево, и его книги имеют большое преимущество пред «Милордом Георгом» и «Совестодралом»: в них описывается близкое, знакомое читателям, свое, современное; сверх того, всегда осмеивается в ней порок, добродетель хвалится, добрые награждены, злые наказаны. Не читайте книг г-на Орлова, они не для вас писаны, но не браните»35.

         Постепенно мудрый совет книгопродавца осознали и критики. Так, в 1838 году В.Г. Белинский, сам не раз резко отзывавшийся о сочинениях Орлова, писал в 1838 году: «Как не правы люди, которые истощали свое остроумие над романами А.А. Орлова: у него своя публика, которая находила в его произведениях то, чего искала и требовала для себя, и в известной литературной сфере он один, между множеством, пользовался истинною славою, заслуженным авторитетом»36,

 
         Несомненно, для многих книжки Орлова были первыми книгами в жизни, которые они прочитали. Однако были у него и читатели не только среди ремесленного и мещанского люда. Как уже отмечалось, на титульных листах ряда его книжек можно увидеть эпиграфы на латинском языке. Иногда латинские изречения встречаются и в тексте. Порой «сочиненьица» Орлова по существу представляли собой фельетоны, направленные против враждебных журнальных критиков, иногда - пародии. Ясно, что такие произведения адресованы иной, не ремесленной и не мещанской читающей публике.

         Среди жителей тогдашней трудовой Москвы насчитывалось тогда почти 20 тысяч мелких чиновников. Много разночинцев было и среди московской учащейся молодежи. В их числе было немало  читателей, достаточно образованных, следящих за литературой и знающих «довольно по латыни, чтоб эпиграфы разбирать»37.

         В этой разночинной читающей Москве, вероятно, были популярны книги Орлова. Демократическому читателю не могли не понравиться произведения, пронизанные презрением к роскоши, тунеядству, барскому высокомерию:

                Не ставьте, богачи, своею честью злато,

                Коль в голове у вас рассудка маловато,

                И не гордитеся имением большим,

                Нажитым не умом, а случаем пустым.

                Как много золото вас меж людьми не ставит,

                Но мозгу в голове нимало не прибавит.

                И чуда в этом нет, что удалося вам

                Хозяева быть богатым погребам.

                Не вы то чрез труды, но предки накопили,

                А ваш лишь тот талант, что вы их дети были.

                И так резон ли мне, разиня рот, дивиться,

                Что злато и сребро отвсюду к вам валится -

                Фортуна, будучи с руками, но без глаз,

                Не может усмотреть достойного из нас38.

         Согласитесь, эти стихи весьма напоминают другие, которыми восемнадцатью годами ранее дебютировал в печати юный Пушкин:

                Арист! и ты в толпе служителей Парнаса!

                Ты хочешь оседлать упрямого Пегаса;

                За лаврами спешишь опасною стезей

                И с строгой критикой вступаешь смело в бой!

                Арист, поверь ты мне, оставь перо, чернилы,

                Забудь ручьи, леса, унылые могилы,

                В холодных песенках любовью не пылай;

                Чтоб не слететь с горы, скорее вниз ступай!

                Довольно без тебя поэтов есть и будет;

                Их напечатают - и целый свет забудет39.

 
         Сатира Орлова «К богатому невежде» запоздала на пятнадцать-двадцать лет, но в 1814 году, когда пушкинское послание «К другу стихотворцу» было напечатано в журнале «Вестник Европы», она могла бы иметь успех.

 

         Большой интерес представляют произведения Орлова, в которых речь идет о Москве. В его коротких повестях часто изображается жизнь неаристократической, непарадной Москвы - Москвы бедствующих студентов и мелких чиновников, мастеровых и ремесленников. Ее хорошо узнал писатель еще в студенческие годы, когда вместе со своим другом он вынужден был поменять не одну квартиру, из-за отсутствия денег часто переезжая из одной части города в другую. В книге «Моя жизнь, или Исповедь» Александр Анфимович с горьким юмором рассказывает о предложенных его товарищем планах, которые бедствующих студентов заставляло претворять в жизнь безденежье:

         «-Слушай!  мы теперь живем в Тверской части представим, что это Россия, что уже мы в ней довольно пожили; представим, что мы хотим путешествовать, например, в Париж; давай-ка карту, - с сим словом снял он со стены карту и начал рассматривать. - Вот это Россия - ну, это Никитская, где наша и квартира. Теперь поедем мы чрез Пруссию, а из Пруссии чрез Австрию, т. е. поживем в Пречистенской, яко в Пруссии, в Хамовнической, яко в Австрии; и так, переезжая из части в часть, будем представлять, что мы путешествуем по всей Европе <…> Тверская и Никитская заняты высоковельможными, Замоскворечье - купечеством, Пресня, Хамовники, Пречистенка - приказною братиею, краешки Москвы - ремесленниками, Бутырки - наборщиками и батырщиками типографскими, Кузнецкий мост - иностранцами, Козиха и Сретенка заняты веселыми гражданками<.> Словом сказать, переменивши двадцать квартир, мы узнаем более, нежели путешествователи, батюшкины детки, посылаемые не для испытания полезного, но для того только, чтобы детки могли рассказать, где какая колокольня, как она высока, какою выкрашена краскою и тому подобное»40.

         Действие большинства произведений Орлова и происходит в различных частях Москвы и ее предместьях  - от Кремля до Измайлова и Преображенского, Марьиной рощи, Крестовской и Рогожской застав.

         «Начиная идти от Кремля до Преображенского, можно, так сказать, видеть историю Москвы, - замечает Орлов в повести «Горькая участь». - Кузнецкий мост и Преображенское суть две противоположные точки»41.

         «Идя от Красных ворот до самой Преображенской и Семеновской заставы, не увидишь человека, одетого в немецкое платье, - читаем мы в повести «Четыре сестры невесты, или Крестьянки в госпожах», - эта часть города совершенно может назваться старообрядческою; но начиная от Красных ворот, уже не увидишь почти человека, одетого по-русски, - с сего пункта начинаются жилища людей светских»42.

         Герои Орлова избегают улиц, где селится московская знать, - где фасады богатых домов украшают золоченые гербы, а ворота стерегут каменные львы. И хотя автор приводит порой своих героев в центр Белокаменной, они выглядят там чужими среди праздной нарядной публики.

         «В Кремлевском саду 22 августа было пышно, расстилался свет огней по зеленым аллеям, большими толпами расхаживали  в богатых нарядах московские госпожи, сопутствуемые услужливыми кавалерами; важные, степенные купцы с почтенными супругами выступали медленными шагами; но простой народ, не любящий понапрасну смотреть огни и наряды, сперва посетил трактиры, герберги, шинки, а потом, в избытке своей радости, от чистого сердца, будучи доволен своим состоянием, благодарил Бога, что и он <был> участником в столь веселом гулянии, - так начинается повесть «Потеря любовницы, или Обмоченный слезами платок».- Экипажи двигались медленно, везде изображались веселие и радость»43.

         С изумлением взирают москвичи на приехавших в столицу из далекой Чухломы провинциалов - закадычных приятелей помещиков Кручинина Скудоумова - персонажей повести «Неколебимая дружба… Кручинина и Скудоумова, или Митрофанушка в потомстве». Вот как описывает Орлов их въезд в Москву: «Бричка, или лучше сказать, колымага, сделанная еще во времена царя Алексея Михайловича, ввалилась в Крестовскую заставу. Она была везома тройкою тощих деревенских лошадей, убранных такою сбруею, что пристав, на заставе стоящий, покачал головой и сказал: «Отроду не видал такого экипажа», а когда увидел  Кручинина с длинною косою, отпечатком времен Очаковских, в красном камзоле с резными костяными пуговицами, показывающими самую глубокую древность, выглянувшего из этой колымаги, то в изумлении воскликнул: «Что-нибудь да недаром!»44

         Действие повести  «Зеваки на Макарьевской ярмарке, или Московский купец Савва Савич…» начинается на другой заставе Москвы:

         «Из Рогожской заставы, помнится  мне, в один Ильин день выехало человек сто купцов с раскладистыми бородами, означающими старинную степенность, в длинных со сборами кафтанах, обстриженных в кружок, человек двести нынешнего фасона, т. е. во фраках с бритыми рыльцами, только обстриженных по-боярски, человек с триста мещан, придерживающихся и старинных, и новых нарядов, ищущих милости то у бородатых, то у бритых. Выехали еще человек четыреста женщин - все на Макарьевскую»45.

         Прощаясь с молодой женой, один из купцов наказывает ей: «По гуляньям, по рощам не езди - что за езда без мужа жена. Однако жена думала иначе - в отсутствие супруга она намеревалась посетить все излюбленные места гуляний и веселий москвичей.

         «Слушаю, - думала жена, - дни красные, да и я еще не бледна. От Ильина дня до Симеона Столпника и под Новинским, и под Андроньевским, и под Донским, и под Девичьим будут гулянья; роща Марьина сама по себе; Царицыно, Останкино, Коломенское, Кусково, Кузьминки, Воробьевы горы, Архангельское, дача за Преснею, три горы с простыми, но прелестными видами, по расположению хозяина к публике, устроившего все для увеселения, будут посещены. Так что хотят говорят хозяева дач, а мы все-таки погуляем в них, сердись не сердись, а мы похаживаем по аллеям, кривым и прямым… Побываю везде»  - так думала Маша»4\6.

         Гуляние в Марьиной роще - одном из наиболее любимых мест прогулок москвичей - описывается в повести «Горькая участь»:

         «Хороша ты, московская Марьина роща!  Хорошо в тебе погуливают отеческие сыночки и, не жалея червончиков, слушают с восторгом цыганок. Притом, сидя за бутылками, выдумывают верные средства подбирать ключи к заржавленным  замкам обитых железом сундуков, которые их батюшки поставили на многие лета в темные кладовые. Особенно хорошо в тебе, московская Марьина роща, в благословенный семик, когда кареты, наполненные белоликими московскими барынями, тянутся в два ряда, представляя движущиеся тюрьмы красавиц, завидуя свободному гулянию мещанок…

         Право, хорошо в тебе тогда, роща Марьина, потому что нигде больше в одном месте не увидишь столько шалунов, вертопрахов, празднолюбцев, невежд и - если угодно - дураков! да еще каких же? самых отменных. Они ходят там станицами, прохаживаются вереницами, с цигарками и трубками и, к счастию, отличаются или очками, или лорнетами, или какою-нибудь косыночкою, а вообще - спесивым видом и диктаторским тоном барства.  Хорошо в тебе, московская роща Марьина, но только тем, у коих, как говорится, вольные денежки; тем же, которые не запаслися ими, хуже степи, хуже смрадного болота, ибо глядеть на чужую радость не слишком приятно, не имея случая быть самому радостным»47.

 

         1 Пушкин А.С. Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов // Пушкин А.С. Полн. собр.                соч.: В 10-ти т.  М., 1957. Т. VII, С. 245.

            2 Пушкин А.С. История села Горюхина // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10-ти т.  М., 1957. Т. VI, С. 174..

3 См.: Полн. собр. соч. В.Г. Белинского / Под ред. и с примечаниями С.А. Венгерова. Т. IV. СПб., 1901, С. 495

4 Cлово Вл.          //  Петербургский вестник  - 1862 - № 4 - С. 77.

5 Русский биографический словарь  - Том «Обезьянинов - Очкин»  - СПб. 1910 - С. 321.1;

            6 Орлов А.А. Моя жизнь, или Исповедь. Московские происшествия Александра Орлова. М.,  1832. Ч. 1. С. 15

              7 Гоголь Н.В. Невский проспект

8 Венгеров С.А. К характеристике А.А. Орлова // Литературный вестник - 1901 - Кн. 3. - С. 284.

            9 .Сакулин П.Н. Русская литература: Социолого-синтетический обзор литературных стилей. -М., 1929 - Ч. 2. - С. 184-186.

            10 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10-ти т. - М., 1957 - Т. V - C. 11.

            11 Андросов В.П. Статистическая записка о Москве. - М., 1832.

 12 Орлов А.А.. Указ. соч. С.

13 Там же. С. 25-26, 28

            14 Там же. С. 31.

      15 Cеверная пчела - 1831 - № 46. Этот отзыв цитирует А.С. Пушкин в статье «Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов».

16 Орлов А.А. Указ. соч. - Ч. 1 - С. 59.

            17 Там же. С.112-113.

            18 Венгеров С.А. К характеристике А.А. Орлова // Литературный вестник - 1901 - Кн. 3. - С.      

19 См.: Уроженцы и деятели Владимирской губернии, получившие известность на различных поприщах общественной пользы. / Собрал А.В. Смирнов. Вып.IV. Владимир. 1910 ; C. 80.

            20 Русский биографический словарь . Том «Обезьянинов - Очкин» - СПб., 1910 - С. 321

            21 Орлов А.А. Указ. соч. - Ч. 2 - С. 103.

            22 ЦИАМ, Ф, 418. Оп. 110. Ед. хр. 167. Л. 5.

            23 Там же. Л. 9.

            24 Орлов А.А. Указ. соч. - Ч. 2 - С.85-86.

            25 Там же. С. 74-77.

            26 Там же. С. 71-72.

            27 Там же. С. 85.

            28 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 118. Ед. хр. 287. Л. 6

            29 Там же. Л. 5 и об.

            30 Записки Д.Н. Свербеева - М., 1899 - Т. 1 - С. 86.

            31 Державина О.А. Древняя Русь в русской литературе ХIХ века. - М., 1990.- С. 86.

32 Московская свадьба, или Торговец Гостиного двор. Русская быль - М., 1831 - С.3-5

           33. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10-ти т. - М., 1957. - Т. VII - С. 175.-

         34 Ивана Тимофеевича Лисенкова воспоминания в прошедшем времени о книгопродавцах и авторах. // Материалы для истории русской книжной торговли. - СПб., 1879. - С. 66-67.

           35 Московский телеграф - 1831 - №  - С. 106-107

         36 Белинский В.Г. Полн. собр. соч. - М., 1953 - Т. II - C. 552.

          37 Андросов В.П. Указ. соч. - С.

          38 Орлов А.А. Сатиры - М., 1832 - С.

            39 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10-ти т. - М., 1957 - Т. I - С. 30

            40 Орлов А.А. Моя жизнь, или Исповедь - Ч. 2 - С. 37-41

 -       41 Горькая участь / Сочинение Александра Орлова - М., 1833 - С. 1-3.

-        42 Четыре сестры невесты, или Крестьянки в госпожах /Сочинение Александра Орлова  - М., 1832 - С. 25.--

          43 Потеря любовницы, или Обмоченный слезами платок -М., 1833 -С. 1-3.

     44 Неколебимая дружба чухломских жителей Кручинина и Скудоумова, или Митрофанушка в потомстве: Московская повесть ./ Сочинение Александра Орлова. -М., 1830 - Ч. 1 - С. 3-5.

     45 Зеваки на Макарьевской ярмарке, или Московский купец Савва Савич, каких купцов мало. / Сочинение Александра Орлова. - Ч. 1 - М., 1831 - С. 5-6.

         46 Там же. - С. 17.

         47 Горькая участь - С. 5-7.