Венецианские зазеркалья Казановы

По данным Иерархии Несуществующей Вселенной

Казанова, собственно, не имел Родины, но всё же считал своим родным городом Венецию, где он в недавнем прошлом начинал свою службу в церкви одного из приходов в качестве Священнослужителя без определённых обязанностей, по существу, ученика с испытательным сроком. В те времена он, имея Университетское образование, всё же не имел ни средств к существованию, ни доверия Церковной иерархии, ни надежды на то, что испытательный срок вообще имеет какие - либо разумные пределы. Будучи изгнан из Венеции, он, казалось бы, мог невзлюбить её, но он всё же вновь и вновь возвращался в этот город, где не утихали слухи о его неблагочестии, где ему приписывались деяния, к которым он, зачастую, был вообще непричастен.

В своё четвёртое посещение Венеции, во время которого он снимал себе номер на постоялом дворе на материковой части, за пределами полуострова, из окна его номера были видны Венецианские горы, которые считаются самыми красивыми в системе Альп. Они состоят из доломитовых пород, не исключая и королевы Доломитов – Marmolada – 3342-метровой вершины изумительной красоты, покрытой большим ледником. Берег моря казался то зелёным, то серебристо-белым, а его вода то аквамариновой, то синей с лёгкой зеленью у берегов и туманно-белой вдали.

Казанова находился на нелегальном положении и потому считал нужным проживать под именем Шевалье де Сенгаль. Он не считал возможным выйти в свет, а попросту говоря, побывать на приёмах у богатых домовладельцев, купцов и банкиров, образующих замкнутую патрицианскую касту. Он просто был рад полюбоваться своим городом.

Необычайной синевы небо, отражённое в столь же необычно синей воде, раскинулось над Венецией. Вечерами на закате солнца поверх этой синевы, отражаясь в воде, разливались пурпурные краски угасающего дня. Нет города чудеснее, чем Венеция. Расположившись на ста восемнадцати островах, разделившись ста шестьюдесятью каналами, она вновь объединяется в город-государство посредством не менее шестисот мостов.

Венеция. Город сказочной архитектуры с необычной пестротой и яркостью красок. Здесь и утончённая аристократическая культура ушедшей в Небытие Византии, здесь и цветистая поздняя готика Милана и Германии. Мечтательность и романтизм, присущие Славянам, смягчают строгую логику Латинизма.

Нельзя не остановиться в изумлении и радостном волнении перед Собором Святого Марка, выстроенного в византийском стиле в IX-XI веках, и знаменитым Палаццо Дожей (IX века) – выражением былой мощи и богатства Венецианской республики. Дворец исключительно легкой оригинальной архитектуры. Здесь же расположились здания Старых и Новых Прокураций, Библиотека, Башня часов... Окружающие площадь Святого Марка древние здания образуют столь прекрасный гармоничный ансамбль, что просторный четырёхугольник площади производит впечатление большого мраморного зала.

Красочность города, вырастающего из синевы моря, контрастирует с безудержной страстью к обогащению, отвергающей всякую философию. Город-государство, который никогда не имел настоящей военной силы, но всегда с кем-то воевал, натравливая одних правителей на других, а затем выступал посредником в мирных переговорах. Уже в начале XV века один из его Дожей сказал: «самым лучшим будет для нас мир, который позволит нам зарабатывать столько денег, чтобы все нас боялись».

И всё же, мечты купцов и банкиров – одно, а реальность – другое, и Казанова с каждым своим приездом видел, как сквозь позолоту, мозаику и многокрасочные мраморные инкрустации постепенно проступает незаметное обеднение города. Дворцы казались всё теми же, всё также отражались их ярко освещённые лучами солнца фасады в водной глади, но торговля Венеции с Грецией и Турцией, с Сирией и Багдадом, с Северной Африкой и Египтом, с Индией и Аравией, с Германией и Фландрией приносила всё меньший достаток самому городу: ведь великие морские пути неуклонно перемещались в хмурое Северное море, в Атлантику. А торговый флот Венеции? Разве могли сравниться её двухмачтовые, ныне полупустые, барки с трёхмачтовыми палубными бригантинами Северян? Проходят золотые времена Венеции, бывшей в своё время страной эпохи Возрождения, которые можно сравнить разве что с молодостью, когда всё окружающее воспринимается остро и радостно, когда избыток сил и отпущенное время Жизни внушают радужные надежды.

Шевалье де Сенгаль, бродя по городу, заходил в здания церквей, любовался и Собором на площади Святого Марка, и Палаццо Дожей, и архитектурным ансамблем старинных зданий, окружающих площадь. Он любовался творчеством Гольдони и Гоцци, Тициана и Тинторетто, Веронезе и Тьеполо, Полладио и Лонгены, как и других славных Художников и Зодчих. Он считал необходимым видеть, знать и впитать в себя всё достойное внимания в каждом посещаемом им городе, и Венеция была неисчерпаемой в демонстрации своих сокровищ, взращённых в союзе Земли и Моря. Ведь не даром же Венецианский Дож каждый год выезжал на галере, разукрашенной золотом, в лагуну, чтобы бросить в море золотой перстень в знак своего бракосочетания с Морем. Наивно до слёз, но ведь народ Венеции радуется этому празднику, благословляет союз своего избранника с морем и создаваемую видимость принимает не без веры в её действенность. Таковы Люди: серьёзное они никогда не воспринимают столь же серьёзно, как карнавальное действо. Ещё бы, на таком действе зиждется их стремление быть богатыми и счастливыми, тогда как реальность свидетельствует о постепенной потере могущества их торговой республикой.

Коллаж с фрагментом картины венецианского художника Каналетто, XVIII в.
На восьмой день своего проживания и осмотра достопримечательностей пригорода Венеции, расположенного напротив дороги, соединяющей город в лагуне с материком, де Сенгаль зашёл во двор одного из богатых домов, где в четырёхугольнике окружающих зданий находились мастерские по производству изделий из стекла, кожи, серебра, кружева и вышивки. Поднявшись на второй этаж, где в небольших комнатах стояли выставленные на продажу несколько прекрасных венецианских зеркал, он остановился словно поражённый. Напротив одного из зеркал в белой с золотом раме, выполненной в стиле барокко, неподвижно стояла какая - то Дама, одетая несколько не по моде: не в платье с облегающим верхом и расклешённым низом на накрахмаленных юбках, но в свободной батистовой кофточке с накладными украшениями из парчи и необычно короткой юбке, покрывающей чуть ли не до колен пару необычно стройных несколько сухощавых ног.

Де Сенгаль поначалу принял её за куклу, но по тому как дрогнули веки Дамы в отражении зеркала, когда она увидела его, он понял, что она такая же посетительница, как и он. Она стояла спиной к де Сенгаль, совершенно неподвижно и только её глаза, глядящие на него с некоторым интересом из зеркала, свидетельствовали, что перед ним живое существо. Четыре ангелочка из розового фаянса, выглядывающие из завитков золочёной бронзы зеркальной рамы, дополняли взгляд Дамы, сообщая ему не столько любопытство, сколько внимание, не присущее Девушкам, привыкшим рассматривать незнакомцев лишь боковым зрением.

Дама, пожалуй, не была красива: ни её лицо, ни её недостаточно хорошо сформированное тело, ни её несвоевременно ушедшая юность, не сообщали ей очарования, – она была не столько сухощава, сколько не обладала нужным для видной Дамы телосложением. И потому не случайно её батистовая кофточка в той части груди, где она должна была быть достаточно напряжена для придания облику Девушки некоторой женственности, лишь немного возвышалась, скорее за счёт эффектно присборенной ткани, а холщовая подсиненная юбка была несколько коротковатой. Правда, ножки её были красивы, но их красота была столь своеобразна, что вряд ли кто из Мужчин смотрел на них с особым вниманием.

Но Шевалье де Сенгаль, хотя и не видел колен Девушки, тем не менее, почему-то решил, что у неё они должны быть лёгкими, изящными, без выпирающих мослов, которые так часто встречаются у Людей неопределённой наследственности. И вместе с тем в её облике было нечто совершенно необычное, – возможно, полнейшая отрешённость от всего земного при неприятно - застывшем лице и какой-то зеленоватой коже. Да конечно, с точки зрения городских Сердцеведов, делающих вид, что они беседуют у лестницы Гигантов, или Гондольеров, распевающих любовные песни для Кавалеров, едущих на свидание, она, конечно, некрасива, самое отталкивающее – это застывшее, словно маска, лицо...

Впрочем, почему же застывшее? Застывшее оно лишь для тех, кто не способен видеть мир чуть раньше, чем возникает видение обычного Человека. Её лицо должно было быть очень красивым и оживлённым до того, как обычный Человек видит неподвижность его послесвечения при уходе её Существа в Астрал. И зеленоватый цвет – всё то же следствие послесвечения пространства, где только что было лицо Девушки. Она, без сомнения, – настоящая Нереида с другими соотношениями Бытия и Небытия в нашем мире. И смотрит она в зеркало не случайно, ведь амальгама зеркала как бы создаёт опережение всего того, что отражается в нём, и тогда всё уходящее в Астрал, до того, как возникает нормальное видение обычного Человека, видно в нём не в виде послесвечения в пространстве, а таким, каким оно есть на самом деле.

Зеркало! Хорошее зеркало с серебряной амальгамой позволяет видеть не только своё лицо за секунду до того, как его видят другие Люди, но и посмертно существующих Духов, уходящих в Инобытие Астрала раньше, чем они могут стать видимы Людям. И потому недаром в доме Покойного все зеркала занавешиваются полотенцами, хотя почти ни у кого зеркал с серебряной амальгамой не осталось.

Шевалье де Сенгаль знал всё это не столько из книг Университетской библиотеки, сколько из личного опыта, ведь и сам он был необычным Человеком, способным создать видимость исчезновения в Астрале за секунду до того, как его могли бы лицезреть окружающие.

Все эти соображения не заняли долгое время в мозгу Джакомо, – он отодвинулся немного в сторону, так, чтобы Девушка не загораживала своё отображение в зеркале, и увидел её совсем иной: розовой, сверкающей нежной полупрозрачной кожей лица и шеи, с полуулыбкой на устах, с тёмными глазами, полными невыразимой печали... Перед ней, едва не заслоняя от неё зеркало, стояли два Кавалера, которые, впрочем, были не полностью видны на зеркальной глади стекла. Оба были без шляп, в коротких камзолах, с очень красивыми играющими всеми цветами радуги шарфами с заколками с синими камнями. Они стояли перед Девушкой совершенно неподвижно, молча, подобно половинам изящных статуй... Впрочем, не столько стояли, сколько полувисели в воздухе, потому что ниже пояса их тела постепенно становились всё более прозрачными, так что ноги были совершенно не видны...

Несчастная Нереида, не имеющая возможность быть красивой в глазах Людей, оценивающая свои достоинства лишь в зазеркалье в присутствии посмертно существующих Кавалеров!

Девушка всё ещё не вышла из состояния той особой отрешённости, которая сообщает всему существу Человека совершеннейшее безразличие ко всем условностям, созданным обществом. Джакомо считал, однако, что все условности его современников позволяют Низшим, усвоившим правила хорошего поведения, до поры до времени производить на окружающих впечатление благовоспитанных, порядочных, внушающих доверие Людей. Неплохо пользуясь этими условностями, сам он всё же никогда не считал нужным не нарушить их, если находил их стесняющими его в необычных ситуациях.

Казанова подошёл к ней и стал чуть поодаль за её спиной, так что его дыхание могло касаться её головы. Теперь он видел её в зеркале с ног до головы, но видел и себя позади неё. Кавалеры Девушки незаметно растаяли в воздухе. На её лице он видел почти незаметную благожелательную улыбку.

- Вы очень симпатичный Мужчина! - сказала Девушка с простотой, которая, казалось бы, должна была уронить её в глазах любого из настоящих Кавалеров. Потом, словно в забытьи, добавила. - Я чувствую, от вас исходит приятная Магнетическая сила! Кто вы?

- Я Шевалье де Сенгаль, - столь же просто представился Джакомо, - приехал погостить в Жемчужину Адриатики, полюбоваться её красотами и сокровищами.

- Ну и какое же впечатление она производит на вас? - невольно оживляя своё отображение в зеркале, спросила Девушка.

- Я могу лишь повторить французского историка и дипломата Филиппа де Камина: «Смешав в один кубок тончайшие сладости Италии, Аравии и Византии, Венеция залюбовалась в нём отражением собственной красоты».

- Залюбовалась? - с нескрываемой печалью полувопросительно спросила Девушка. - Не слишком ли долго она смотрит в этот кубок, уподобляясь Нарциссу, заворожённому собственной красотой?

- Сравнивая Венецию с Нарциссом, заворожённым собственным отражением в водах лесного ручья, вы повторяете неприятные для нас с вами истины низких неблагожелательно настроенных Людей. Нарцисс – не Человек, а Корибант, который, как и Нимфы, глядя на своё отражение в тёмном зеркале воды, формировал свой облик. Ведь облики этих Духов настолько пластичны и подвижны, что силой своего воображения и своих представлений они сами много легче, чем это делают Люди, превращают себя в то, что находят прекрасным.

- Значит, я тоже не Человек, а Дух Космоса. Глядя на своё отображение на плоскости серебряной амальгамы этого прекрасного зеркала, сработанного в цехе моего Отца, я формирую свой новый облик, чтобы в своих последующих Жизнях быть красивой в представлениях Мужчин.

- Ваша искренность в глазах другого Кавалера выглядела бы лёгким помешательством, потому что такого рода признания невинной Девушки, – я ощущаю вас как совершенно наивную Девочку, – совершенно несовместимы со статусом Синьориты и отчасти Женщин, поскольку они почти всегда стремятся отрицать своё желание знакомиться с Мужчинами.

- Я не понимаю, о чём вы говорите... Но ведь мне уже тридцать один год, и никто из настоящих Кавалеров не посмотрел на меня с интересом или хотя бы с любопытством. Я несчастна в настоящей Жизни.

- Похоже, вы – Синьорита Сольгас. Ведь вы сказали, что Мастером, изготовившим это прекрасное зеркало, был ваш Отец. Я наслышан о его искусстве.

- Искусстве? Никакими особыми секретами в изготовлении зеркал он не владеет. Просто хорошее стекло и амальгама не из плохих заменителей, а из неплохого Серебра. Серебро создаёт не просто отображение Человека, но, излучая собственные флюиды, придаёт его облику нежное сияние, облагораживает его, придаёт ему недостающее очарование. Но такие зеркала дороже обычных и увы...

- Положительно, Синьорита Сольгас, вы говорите сегодня то, что никогда не считают нужным сообщить всем другим сами Люди. Вы говорите как бесплотный Дух посмертно существующего Человека, совершенно не умеющего хитрить. Ведь покинув эту обитель скорби, Дух оставляет себе лишь самое важное, лично ему присущее, не имея возможность удержать всё то, что присуще самой Материи. Вы собираетесь умереть?

- Нет, Шевалье де Сенгаль, я не собираюсь умирать, но почему-то уверена, что не доживу до восьми часов утра завтрашнего дня.

- Вы знаете, я чувствую это! Во всём вашем облике и ещё больше в словах появилось нечто несвойственное живому Человеку: некая рассеянность, которая на деле вовсе не рассеянность, а отсутствие реакции Материи на движение Души Человека.

- А вы не только Шевалье де Сенгаль, вы – Джакомо Казанова, изгнанный из Венеции за непозволительную вольность в обращении с невинными Дочерьми Мадам Орио. Не так ли?

Такой вопрос с обличением непозволительной вольности в отношении к вполне взрослым Девушкам вполне мог бы рассердить Мужчину, но он был задан со столь глубоким безразличием в голосе, что Джакомо не смог даже обидеться: Синьорита Сольгас просто повторяла то, что было, несомненно, известно каждому.

- Значит, мы давно знаем друг друга, Синьорита Сольгас. Я действительно был изгнан из Венеции, но моя непозволительная вольность в обращении с Дочерьми Мадам Орио не была проявлением моей собственной нескромности. В те времена мне было чуть больше восемнадцати, я был совершенно неопытен и не особо понимал зачем Марион и Нанетта оставили меня в своей комнатке на всю ночь. По наивности я дал себе клятву щадить их невинность. Но увы, они не были ни невинными, ни наивными. Правда, обе эти Девушки, о которых я вспоминаю с нежностью, встречались со мной, не преследуя никаких целей, кроме приятного времяпровождения. Но Мадам Орио имела другие виды...

- Вы обнажаете истину, Шевалье де Сенгаль. Но зачем же приёмным Дочерям нужно было привечать вас? Ведь Святая Церковь никогда не станет прикрывать недозволительное поведение своих служек...

- Всё верно, Синьорита Сольгас! Но не станем обвинять их в неблагоразумии. Они просто любили меня. Они жаждали проявить настоящую Любовь и настоящую нежность к Юноше, к которому испытывали не только страсть, но и материнское чувство. Но разумеется, по мнению Мадам Орио и других подобных ей это было недопустимо. И потому скажу вам, Синьорита Сольгас, напрасно Немцы считают, что «любовь у Венецианцев дошла до такой степени, что они хотели бы всю землю превратить в сад радости, а Мусульмане уверены, глядя на их немыслимую роскошь и бесконечные карнавалы с музыкой, с танцами и неисчерпаемым стремлением ко всё новым встречам, что они перестали верить в загробную жизнь».

- Вы хотите сказать, что Венецианцы не умеют испытывать искреннюю любовь?

- Не столько не умеют, но не верят. Ведь там, где идёт торговля не только своими, сколько чужими товарами, там расчёт важнее искренности и подлинных чувств, там не может быть человеческого отношения к Достоинству Человека как Личности, к её свободе в выборе. Обществу дозволено называть наши отношения с Марион и Нанетт низшей Любовью, – половой, телесной, бездушной и животной, – но не надо сомневаться в её честности. Из общения с ними я вынес убеждение, что искренность в Любви никогда не связана со взаимными расчётами, носящими видимость возвышенных чувств. В те времена мы все трое хотели быть счастливы и дарили счастье друг другу, не особо заботясь о сохранении тайны. И потому их поведение в глазах торгашей вызвало гневное осуждение и обвинение в безрассудстве и сумасбродстве.

- Вы искренни, Шевалье де Сенгаль. Думаю, я была бы счастлива быть на их месте.

- Но я бы никогда не подошёл к вам, если бы не неосознанное желание сделать вас счастливой, приятно поражённой, восторгающейся, улыбающейся и влюблённой. Три четверти своего наслаждения составляет для меня наслаждение Женщины. Я отдаюсь ей до последней капли сил, до последнего дуката в кармане. И все те, кто делят со мной радости Жизни, чувствуют, что Мужчина, подобный мне, немыслим в роли скучающего мужа или равнодушного обожателя, – они чувствуют во мне своего Возлюбленного, достойного их любви. И все те, кого я вынужден покинуть, никогда не забывают меня, и я всегда их помню. Я нужен им лишь горящим, пылающим, летящим им навстречу, всецело подчинённого им. И потому они – мои, потому что и я – их.

- Всё это так, Шевалье де Сенгаль, по крайней мере, так понимаете их вы, так уверяют вас они. Но есть и ещё нечто более важное в отношении к вам почти всех Женщин. Это необходимость их Восхождения на более высокие ступени совершенства. Ведь мы, Женщины, практически не в состоянии восходить сами. Нам нужно не только осознание своей необходимости Мужчинам, но и их Субстанции, создающие нам новые Сущие и наше совершенствование во многих Жизнях. Вот почему они чувствуют неудержимое стремление к Соитию лично с вами. Ведь вы – Высокий Дух, а чем выше по духу Возлюбленный Женщины, тем более высокую ступень совершенствования сулит ей встреча с таким Мужчиной. Души Людей знают много больше, чем их разум, и потому души Женщин влекут их к Соитию с Мужчиной тем более неудержимо, чем выше он как Дух.

- Да, Синьорита Сольгас, именно так. Но есть и ещё нечто более важное, скорее, сверхважное обстоятельство в их стремлении ко мне.

- О, да! Вы никогда их не забываете. Но если вы помните их, то они непременно должны возрождаться в своей стране, в среде близких им Людей, потому что Человек по своей натуре содержит не только собственную Сущность, но и осознание связи своей Сущности с окружающими его Людьми, с Природой, с произведениями Искусства своей страны.

- Я знаю это, Синьорита Сольгас. Но вы сказали мне сейчас всё это так, как может сказать не Человек во плоти, но Душа Женщины, находящейся в Посмертном существовании.

- Лично я, похоже, никому не нужна и, если бы такой Человек как вы запомнили меня на всю Жизнь, я, без сомнения, скоро вновь возродилась бы в Венеции и не стала бы столь одинока. Возможно, я стала бы счастливой.

- Возможно, что вы не отдаёте себе полный отчёт в сказанном: вы говорите то, что подсказывает вам опыт прошлых Жизней, высокие Знания Иерархии. Всё сказанное вами прекрасно, всё соответствует истине, но ваше состояние пугает меня, я боюсь, что вы, будучи совершенно отрешённой от всего земного, не посчитаете нужным принять моё предложение поехать со мной на мою временную квартиру, чтобы провести со мной несколько ночей и дней.

- Неужели я вам нравлюсь, Синьор Джакомо?

- Да, конечно же, да! Я жажду опьянить вас бурей расточительности и огнём страсти. Вы пленяете меня совершенно иной, невиданной в нашем мире красотой, той, которая пленяла в давно ушедших Монванторах. Я хочу вашего счастья, ведь всё то, что я делаю, – я не делаю для себя, но делаю лишь для Женщин, для их совершенствования как прекрасного пола. Если вы угадываете во мне способность создать Восхождение своим Возлюбленным, то, возможно, в этом вы находите существо моей Миссии. Я никогда не сомневался, что лично мне в этом мире ничего не нужно, мне нужно быть лишь искренним в своей Любви к тем из Женщин, кто достоин Восхождения. Вы согласны идти со мной?

- Конечно согласна. Я считаю за честь для себя иметь в вашем лице столь необычного Кавалера. Но боюсь, что моему счастию не быть!

- То есть как это «не быть», если вы согласны?

- Но ведь вы же сами говорите, что веду я себя как Душа, лишённая тела. Думаю, что сегодня ночью я умру. Я не доживу до восьми утра.

- Но зачем же вам умирать? Возьмём извозчика, поедем ко мне в гости и останетесь со мной не до утра, а на двое - трое суток. Проведя эти дни со мной наедине, вы позабудете о своих предчувствиях и обретёте новое желание к Жизни.

- Так просто, Синьор Казанова? А если во дворе этого дома меня уже ожидает смерть в лице трёх бандитов? Они выследили меня, когда я шла на свидание вот с этим, со "своим", зеркалом, сделанным в своё время для меня Отцом.

- Бандиты находятся во дворе этого дома и ждут вас? Но зачем?

- Они постараются похитить меня, чтобы потребовать за меня выкуп от Отца. Но у Отца нет никаких средств. Но если бы средства даже и были, то зачем же им оставлять свидетеля? Они не скрывают своих лиц, надеясь, что я не смогу больше сказать ни слова.

- Я не посчитаюсь ни с чем, чтобы спасти вас из любой опасности. Прошу вас, рассматривайте своё предчувствие близкой смерти как возможность, а не как неизбежность. Станьте сильной, жадной к Жизни, не знающей препятствий. А теперь – к делу. Покажите мне этих Людей. Подумаем, как нам следует действовать.

Синьорита Сольгас вывела его на крытую веранду и Джакомо незаметно для собравшихся рассматривал их компанию. Во дворе торгового дома, действительно, стояли семеро неряшливо одетых мужчин и, не выявляя ни малейшего нетерпения, беседовали о чём- то своём. Там же были две лёгких пароконных пролётки, на облучке одной из которых сидел кучер. Он, видимо, дремал и к делу трёх бандитов не имел никакого отношения. Другая пролётка, видимо, принадлежала самой банде. Джакомо, рассмотрев всё это, прикрыл глаза, стремясь сопоставить сказанное Синьоритой Сольгас с тем, что он видел сам. Без сомнения, они ждали Синьориту, но возможно также и его. Выход из всех дверей четырёхэтажного серого здания был только один: во двор и через дворы на улицу.

- Оставьте меня, Синьор Сенгаль! - сказала ему Синьорита Сольгас. - Вы погубите себя, пытаясь спасти ту, кто уже знает о неизбежности своей смерти. Поверьте мне, я нисколько не боюсь. Смерть – это лишь переход из мира Реала в Астрал Надпланетного пространства. Потом я снова приду в этот мир, и мы с вами встретимся. Хорошо?

- Помолчите, Синьорита! Соберитесь с силами и запомните: сейчас мы выйдем из дома и поспешим к той пролётке, на облучке которой сидит извозчик. Если кто - либо загородит мне дорогу, бросайте меня и бегите к пролётке. Садитесь и кричите извозчику: пошёл! Не думайте обо мне, главное, чтобы вы успели вскочить на подножку – это уже половина спасения. Сделайте это ради нашей встречи! Только так и никак не иначе! Вы согласны?

- Согласна! Идёмте, мой Кавалер! - с полным спокойствием, в котором было больше отрешённости, чем искусства владеть собой, согласилась его Дама.

Джакомо извлёк из - за под полы камзола не длинный нож, спрятал его лезвие в правом рукаве, держа в руке рукоять и, предложив Синьорите Сольгас взять его под левую руку, спустился с ней во двор. При их появлении вдвоём среди семи праздно стоявших Людей, возникло лёгкое замешательство. Но когда до пролётки оставалось всего треть пути, из группы отделились трое, двое из которых с виду совершенно обычных, с заросшими редкой шерстью лицами, загородили дорогу Джакомо.

- Господин, вы забыли вернуть мне кошелёк, который я вам ссудил давеча, - начал было один из них, вставший по правую руку.

Джакомо был готов. Он кипел от холодного бешенства, зная за собой свойство в таком состоянии быть неотразимым в ударе. В таких случаях его удар на две секунды опережал готовность противника защитить себя. Высвободив из рукава камзола лезвие стилета, он вонзил его под нижнее ребро вымогателя, чуть правее ложечки и, оставив противника стоять в полном недоумении, (ведь тому требовалось ещё две секунды Жизни, чтобы его мозг ощутил смертельность поражения), сделал шаг вперёд и ударил в правый бок второго. И пока первый из бандитов, создавая видимость, что он хочет прислониться спиной ко второму, стал опускаться на землю, второй, вытянув руки, словно хотел обнять первого, положил ему голову на плечо, Джакомо проскочил мимо них и бросился к пролётке вслед за Синьоритой.

Она не смогла сесть в пролётку, потому что третий бандит схватил её за руку, промычав: "Иди сюда!". Джакомо перехватил стилет в левую руку и, ударив им, как и двух других, оттолкнул нападавшего от Синьориты. Подсадив её в пролётку, он вскочил вслед за ней и сам.

Между тем, кучер, получив распоряжение "пошёл!", почмокал губами и тронул лошадей вожжами, глядя на двух бандитов, оставшихся поодаль от пролётки. Один из них вдруг сел на булыжники, потом, опираясь на руку, плавно опустился на спину, так, словно собирался удобно отдохнуть, второй положил ему голову на колени. Третий, который пытался задержать Синьориту, взявшись за спицы колеса, что-то рассматривал, постепенно опускаясь на колени и клонясь набок.

- Придурки, чёртовы! - презрительно сплюнув, решил кучер и, хлестнув лошадей, погнал их от подъезда на проезжую часть улицы. Он совершенно не понимал, что с ними произошло, настолько стремительно и бесшумно расправился с ними Шевалье де Сенгаль.

- Направо! - хмуро приказал ему Джакомо. - На ближайшем перекрёстке снова свернёшь направо.

- Ближайший перекрёсток не проезжий! - возразил кучер.

- Свернёшь дальше на проезжий! - чувствуя досаду и злость на весь мир, решил Джакомо. Он понимал, что только крайне необычное поведение поражённых им бандитов на время спасает их от погони. Пожалуй, их не трое, а все семеро. Но четверо оставшихся, собственно, не видели ни одного из его ударов. Ведь он наносил их за две секунды до того, как мозг обычного Человека осознаёт и окружающий мир, и состояние своего Организма. Поэтому - то они и не падали сразу, но в тот момент, когда они могли бы орать от боли и ужаса, расстройство Нервной системы не позволяло им даже охнуть.

Но сейчас эти четверо, подойдя к своим дружкам, спросят: "ну, чего разлеглись?". Потом увидят кровь, – немного крови и полное безволие ещё не успевших закоченеть тел. Тогда они распрягут лошадей и, вскочив им на спины, погонятся за их пролёткой.

Вечерние улицы совершенно пустынны: народ попрятался в домах, предоставляя город во власть грабителей. Так и есть, их пролётка ещё не успела свернуть направо, как позади послышался топот. Двое бандитов нагоняли их экипаж.


- Лягте на дно у моих ног, Синьорита!.. Ваше сердце не учащает биений. Вы равнодушны к смерти, но она вас ищет. Если они станут стрелять, то первая же пуля поразит вас в спину. А я не хочу позволить вам умереть!

- Вы очень добрый и сильный Человек, Кавалер де Сенгаль, но я не стану ложиться на пол. Пусть всё будет так, как должно быть... Да и поздно, бандиты приближаются. Один из них справа, другой слева. Сейчас они станут перебираться со спин лошадей в пролётку.

Действительно, бандиты, поравнявшись с серединой коляски, пытались поставить ноги на её дно, за облучком. Они не поняли с кем имеют дело и вели себя с обычной наглостью и беспечностью. Глупцы, им следовало бы остановить лошадей пролётки, но вместо этого они...

Нога в чёрной штанине, наступив на ноги Синьориты грязным сапогом, пыталась утвердиться на дне пролётки. Джакомо, вытянувшись влево, дважды вонзил стилет в спину незадачливого всадника. Тот, сползая со спины коня, повис на борту пролётки. Второй из бандитов, посчитав, что его дружок уже забрался в пролётку, не мешкая, поставил свою ногу на ногу Казановы. Джакомо стремительно ткнул его стилетом в бок и, перехватывая оружие в левую руку, с трудом развернувшись в тесноте коляски, вторично поразил его ударом в грудь. Оба бандита свалились на мостовую и топот лошадиных ног за спиной Джакомо и Синьориты Сольгас стал умолкать.

Только тогда извозчик, который до этого своей неподвижной фигурой показывал полное безразличие к судьбе своих седоков, немного повернул голову назад к Казанове:

- Отстали что ли? Паршивцы! - вновь демонстрируя своё полное непонимание происходящего, решил он.

- А ты знаешь, Господин хороший, с кем ты едешь?

- С кем же я еду? - сразу же поняв смысл вопроса, переспросил Джакомо.

- Я – Ворон! Слыхал такого?

- Нет, не слышал! А что? - со всей наивностью приезжего ответил Джакомо. Он уже видел, что их извозчик не столько бандит, сколько вор и что сейчас последует нечто скверное.

- А то, Господин хороший, что твою Стекольщицу я увезу с собой, а ты сейчас выйдешь и пойдёшь к чёрту. Только не забудь снять с живота матерчатый пояс с золотыми монетами, понял?

Извозчик повернулся к ним в пол-оборота и в руке у него оказался короткоствольный пистолет со взведённым курком. Демонстративно дунув в его ствол, он вдруг рявкнул:

- Ну, кому сказал... Мозги вышибу!

Джакомо, не сомневаясь в своей стремительности, вонзил ему стилет в Печень и, когда тот застыл и начал клониться набок, перехватив вожжи, с силой толкнул его с облучка. Грузное тело зацепилось ногами, потом упало под колёса. Коляску немного тряхнуло, хотя треска ломаемых костей не было слышно.

- Что вы с ним сделали? - не выявляя никакого волнения, спросила его Синьорита Сольгас.

- Я сбросил его на мостовую! - ответил Джакомо.

- Но почему он не сопротивлялся? Он же с виду очень крепкий дядя?

- Я внушил ему мысль о бесполезности сопротивления, - изрёк святую ложь Джакомо. - Давайте оставим лошадей и отпустим их на волю. Пусть идут обратно, а мы пойдём в подъезд этого большого дома и поднимемся на третий этаж. Надеюсь, нам повезёт, и мы никого не встретим.

- Идёмте, Кавалер де Сенгаль. Я с вами.

Ещё через несколько минут Джакомо поднялся с Синьоритой Сольгас на свой этаж, прошёл с ней по длинному коридору почти в самый конец, отпер большим ключом дощатую дверь своего номера и, впустив её в темноту, неспешно зажёг три свечи и стал возиться с засовом.

- Что вы там делаете, мой Кавалер? - спросила его спутница.

- Хочу подложить под засов деревяшку, так, чтобы дверь сидела в проёме намертво, а засов никто не смог бы открыть.

- Но разве опасность не миновала? Ведь никто не знает, где нас следует искать?

- Судя по вашему голосу, дорогая, сами вы в это не верите. Они вполне могут найти нас! И потому я не выпущу вас двое - трое суток, пока ваши щёчки не порозовеют, а пульс станет взволнованным, наполненным Жизнью.

Пока Джакомо занимался засовом двери, Синьорита Сольгас обнаружила в номере большое зеркало. Оно не было столь красивым как то, что она оставила в торговом доме. Амальгама по его краям пооблезла от влаги, попадавшей при влажной протирке рамы, но центр оставался первозданно чистым и, излучая собственные флюиды, готов был придать облику Человека нежное сияние... Теперь она неподвижно стояла у этого большого зеркала, всё с тем же вниманием рассматривая своё отражение.

Перед ней, заслоняя зеркало в нижней части, вновь появилось отображение одного из тех Духов, которые стояли у зеркала в торговом зале купеческого дома. Но сейчас его голова без шляпы находилась на уровне её колен и было видно, что он приближает неподвижное своё лицо к зеркалу, так, словно он хочет прильнуть губами к её коленям. Синьорита Сольгас опустила руку на его голову. Тот отпрянул и исчез с поля зрения.

Когда же Казанова надёжно закрепил дверь, она подошла к нему и, полуобняв его за шею, прижала его губы к своим губам. Когда Джакомо, после долгого поцелуя, всё же отстранился от неё, она сказала:

- Не считайте меня наивной. Этим свиданием заканчивается моя Жизнь, де Сенгаль! Не будьте со мной церемонны и осторожны. Поступайте как считаете нужным.

- Нет, не заканчивается! - в перерывах между поцелуями возразил Джакомо. - Я не выпущу вас из объятий до восьми часов утра. К восьми часам со случайностями неблаговидного поворота вашей судьбы будет покончено. И пусть тогда снова для вас воссияет солнце Жизни... Пусть вы станете счастливы!

- Да будет так, мой славный Кавалер! Не отпускайте меня ни за что на свете. Если вы меня отпустите, то знаю: я умру.

- Не отпущу вас ни за что на свете... Ни за что!

Отношения Казановы с Женщинами были всегда честны, потому что его стремления стать Возлюбленным имели подоснову их неудержимого влечения к нему. Он не разыгрывал из себя ни Поэта - лирика, ни Мецената - покровителя талантливых танцовщиц или певиц, он никогда не придумывал хитрых способов их соблазна. У него не было никаких тайн. Все его тайны – в честности вожделения, в стихийном проявлении страстной натуры самих Женщин. Они всегда воспринимали его как единственного и исключительного, привносящего в их Жизнь опьянение волшебного напитка Любви, сумасбродство восторга, которое никогда не должно превратиться в привычку и банальное сожительство.

Но так считали только те, кто, не зная о тайных властительных связях Людей, казалось бы, вынужденных идти разными дорогами, не знали о волнах Магнетизма, исходящих от здорового тела настоящей Женщины. Они не знали и об отзыве Организма Мужчины, сообщающего её субстанционной Душе познание: на какой физической и духовной ступени Восхождения стоит тот, с кем она находится рядом. Случается, что будущие Влюблённые, ещё не видя и не зная о существовании друг друга, уже ощущают взаимовлияние, поскольку Субстанции уже пронизывают их с головы до кончиков ногтей.

Казанова никогда не разбивал сердца, но сводил с ума своих немногих Возлюбленных: он был для них подобен ковчегу Живой воды, насыщающей тело и успокаивающей Душу сознанием приобщения к счастью Восхождения в Духе.

Через три четверти часа Джакомо, держа в объятиях свою Любовь, вдруг спросил её, шепча на ушко:

- Вам хорошо, милая Сольгас?

Его Возлюбленная, скованная немыслимым наслаждением, не открывая глаз, ответила ему несколькими фразами, часть которых он не слышал, а многое не понял.

- Не спрашивайте! Вы сами не знаете, что вы значите для Женщин... Не только Восхождение, но и насыщение их тел Субстанцией Разума, или иначе, Стихией Сонрикс... А я не просто Женщина, я – Нереида и чувствую вас не столько нежно, сколько страстно... Вы возгоняете серебряный Ментал не из Надпланетного пространства, но из своего тела. Ощущать, как он постепенно замещает мои несовершенные Субстанции – это и есть настоящее блаженство. Если бы вы знали: как мне сладко, как мне хорошо. У меня слёзы наслаждения на глазах!

- Слёзы – это выход ненужных веществ при потере невинности! - Не согласился Джакомо. - Так раскрывается существо многих Девушек.

- Нет, милый, нет! Какая может быть невинность у Духов, возникших триста миллионов лет назад? Ведь я Нереида не самых древних Вселенных и не впервые живу на Земле... Я всегда Женщина, осознавшая себя Девушкой строгого поведения. И во все времена я жду своего Избранника... И никто не смеет прикоснуться ко мне, считая меня некрасивой, суровой, необщительной... Но ведь я знаю, что я красивая, но это красота Знаков поза позапрошлого Монвантора! Эту красоту я вижу лишь сама, глядя в серебряное зеркало. Вы понимаете, кто вы для меня?

- Я хочу посмотреть на вас! Как вы выглядите в естестве без одежд?

- Не сейчас... позже... после восьми часов утра... Не выпускайте меня из кольца своих рук... Я не ртуть, но держите меня как Серебро.

Ещё два с половиной часа спустя Казанова, неспешно целуя губы Синьориты Сольгас, спросил её:

- Но почему вы считаете, что у Нереид не бывает девственности?

- Не только у Нереид, но и у всех Девушек старых наций. Ведь подсоединяя к своим телам Души ранее живших Людей, они получают их не как Души Девушек, а как Души всегда одних и тех же Женщин, никогда не считающих Мужчин негодяями и себялюбцами.

Ещё через час, после самых сладостных минут взаимного экстаза, они вдруг услышали шум в коридоре, грубые голоса нескольких Мужчин, ругань, стуки в двери соседних номеров, а затем и в их дверь. Синьорита Сольгас тихим голосом сказала Казанове:

- Они ещё не нашли нас. Сейчас они собираются уйти, но они, похоже, вернутся. По их возвращении судьба моя будет решена.

- Но у меня есть два пистолета и нож. Я их перестреляю как мух.

- Возможно и так, мой славный Кавалер! Но я непременно погибну.

- Перестаньте, пожалуйста, об этом и думать! Они не знают с кем имеют дело.

- Но они снова здесь. Их ведь четверо.

- Это уже не те. Пятеро из тех, кто нападал на нас, "почили в бозе" и, если они начнут выламывать дверь, я расстреляю и этих.

- Но ведь их четверо! Они группа: взаимосвязанные в единое целое Люди. Вероятность того, что вы убьёте первого – 50 процентов, второго – 12 процентов, третьего – не более 3-х процентов, четвёртого – 0 процентов.

- Я не хочу подсчитывать все эти купеческие проценты. К тому же они – не Воины и не Солдаты, они всего лишь бандиты, которые, действуя даже в составе группы, тем не менее, не согласуют свои действия. Увидите, что они – ничто.

- Пусть так, но всё же встаньте и зарядите свои пистолеты. Сейчас они ушли, но скоро вернутся. Как видите, вы всё же вынуждены отпустить меня, значит, мне не жить!..

- Нет, тогда вам придётся разжать кольцо ваших рук и отпустить мою шею и ноги. А я ни за что не хочу отпустить вас... Я не верю в неизбежность вашей гибели, мне очень не хочется, чтобы вы поверили в неотвратимость...

- Я согласна отпустить, Джакомо. Увы, иногда самая высокая решимость ничего не решает! Не хотите же вы, чтобы нас убили в кровати. Вы же решили защищать нас с пистолетами и ножом. Оттолкните меня, милый, и встаньте!

- Но, Синьорита Сольгас...

- Никаких "но". Вставайте, пожалуйста, и одевайтесь. Учтите, что они никогда не смогли бы найти нас, если бы не неизбежность неотвратимого. Смерть идёт по моему следу. Она близка, но я её уже не боюсь.

Казанова после нескольких как бы прощальных поцелуев своей Дамы расцепил её руки и вырвался из охватов её ног. Поспешно одевшись, он зажёг свечи в канделябрах, несмотря на то, что в их номер заглядывала почти полная луна, наполняя их комнату сиреневым светом. Достав пистолеты и тщательно перезарядив их, он подсыпал на полки свежего пороха. Затем повернул зеркало так чтобы, став за дверью у стены, видеть дверь в отражении зеркала. Синьорита Сольгас, не чувствуя никакой скованности, уже преображённая в тускнеющем сиянии своего Биополя, совершенно обнажённая, подошла к трюмо и отметила, что взбившиеся локоны дополнили естественную пышность её причёске. Канделябры с горящими свечами она поставила на пол перед собой, чтобы они освещали её спереди.

- Посмотрите на меня теперь, Высокий Знак. Запомните меня навсегда такой, какой видите сейчас. Не стесняйтесь, пожалуйста, рассматривайте меня как коня, выбираемого из тысячи. Я не обижусь, я буду лишь рада вашему вниманию.

- Но зачем же так сравнивать себя, столь уничижительно? Разве я выбираю вас из тысячи? Вы – единственная, неповторимая...

- Ах, де Сенгаль, ничего-то вы не понимаете! Ведь я хочу остаться в вашей памяти, потому что, повторяю, оставшись в памяти Высокого Знака, я всегда смогу вновь возродиться здесь, в Венеции, среди близких мне Людей. Я лишь сожалею о том, что мы с вами возрождаемся с разными периодами сроков Посмертного существования. Когда мы вновь встретимся здесь, я к тому времени буду иметь столь много иных Сущих, приобретённых в двенадцати последовательно прожитых Жизнях, что вы не узнаете меня. Да и я не узнаю вас. Но всё равно, мы увидим друг друга, мы встретимся и вновь потянемся друг к другу. Ведь мы – Люди далёкого Прошлого – нуждаемся только в себе подобных. Если бы вы знали: как долго я ждала не столько подобного вам, но вас! Именно вас, Шевалье де Сенгаль! Запомните мой облик, вспоминайте меня целых двадцать лет, до тех пор, пока не поймёте, что я возродилась снова.

- Но ведь вы же Нереида, Синьорита Сольгас! Ведь вы способны, даже умерев сегодня, вернуться в наш мир через трое суток снова, пусть несколько в другом облике, но непременно возникнуть! Почему же у вас такое отчаяние, такая безнадёжность во всём вашем Существе?

- Способна, мой милый, способна! Но где же я могу появиться, перейдя в самое себя? Где, то общество моих быстроногих подруг, что собирались вокруг Афины Паллады на лесистых скалах гор Эллады? Кто научит меня знаниям Жизни? Поэтому я могу возродиться, как и все мои подруги, только среди Людей, чтобы вырасти среди них, получая семейное воспитание и небольшое образование, как и всякая другая Девушка.

Джакомо встал позади неё и стал рассматривать свою подругу, глядя то на её тонкую, стройную фигурку, то на отображение Нереиды в венецианском зеркале. Возможно, с точки зрения тех, кто считает себя знатоком женских статей, она выглядела бы непропорционально вытянувшимся подростком, ещё не имеющим должного развития ни костных, ни мышечных тканей, ни плавных линий невыразимо прекрасных округлостей. У неё не было ни развитых бёдер, ни сочной груди (небольшие припухлости широких, но почти плоских чаш с острыми сосками), – и, всё же, она была прекрасна во всём, она пленяла его и тонкой талией, и гибкостью членов, и твёрдостью всех линий тела, словно выточенного из слоновой кости. Казанова подошёл к ней, встал на колени и, охватив руками её ноги, прижался щекой к низу её живота.

- Вы единственная и неповторимая! Не уходите! Останьтесь со мной хотя бы на несколько дней. Я не причиню вам зла, я защищу вас!

- Но ведь я не случайно попросила вас отпустить меня. Не заботьтесь о моём спасении: мне нечего делать в настоящем рождении. Лучше запомните меня и постарайтесь спастись сами, это и будет венцом моих желаний.

За стеной в коридоре вновь послышался топот многих ног. Несколько Мужчин забарабанили кулаками и рукоятями ножей в дверь: "Открывай!".

Казанова хладнокровно сунул пистолеты за пояс, взял на руки лёгкое тело Синьориты Сольгас и отнёс её на кровать, где она начала поспешно одеваться.

- Сейчас мы немного постреляем в бандитов, а потом будем прорываться. Не выходите на середину комнаты, держитесь возле стены, у кровати, моя славная Нереида.

Затем он погасил свечи и стал у притолоки в локте от двери так, чтобы видеть дверь в зеркале и, не подвергая себя излишней опасности, контролировать положение. К сожалению, луна была неуместно яркой и светила так, что потоки её сиреневого света заливали всю комнату, освещая и Джакомо, стоящего у двери.

Между тем, бандиты стали разбивать дверь, так что часть её досок ближе к запору начали прогибаться и трескаться. Ещё несколько сильных ударов и в дощатой двери образовалась дыра с человеческую голову. Теперь нападавшие могли, просунув руку в эту дыру, отодвинуть засов. Но пусть попробуют!

За дверью с грохотом полетел на пол какой-то брус, послуживший тараном для её разбивания. Потом послышались приглушённые голоса и возня. Видимо, бандиты были уверены, что в номере кто-то есть. И вдруг Казанова в черноте пролома увидел дуло пистолета, нацеленного на его отображение в зеркале.

Но выстрела из коридора не последовало. Видимо, стрелок за дверью не был уверен в удаче.
И вдруг перед его изображением в зеркале возник силуэт одного из Кавалеров Синьориты Сольгас, который несколько часов тому назад пытался поцеловать отображение её колен в зазеркалье. Сейчас он не был полупрозрачным, но вполне мог бы быть принятым за Человека, хотя и был странно неподвижен. Выстрел с пламенем и дымом на секунду оглушил его.

Пуля прошла через грудь Призрака и попала в зеркало, потому что стрелок принял в нём отображение Призрака за самого Казанову. За дверью молча ждали.

Призрак не исчез, не упал, он остался стоять всё так же неподвижно. На его неподвижном лице не отразилось никаких чувств, но Казанова почувствовал на секунду в своей груди острую режущую боль. Видимо, и он, и Синьорита Сольгас, и её призрачный Кавалер были связаны Менталом одной и той же нации. Грудь Призрака, пробитая свинцовой пулей, была явно поражена, ведь он не был по настоящему мёртвым и повреждение Биополя было для него, если и не смертельным, то затрудняющим Возрождение...

И тут Синьорита Сольгас, которую Джакомо просил держаться возле кровати у стены, с глухим рыданием подбежала к зеркалу и, словно заворожённая, обняла бездушное стекло, потом приложилась губами к трещинам, возникшим на стекле зеркала, там, где должны были находиться колени Призрака. Погладив стекло руками, она встала напротив зеркала, загораживая своим телом отображение отверстия в двери. Она вновь была неподвижна, как и тогда в торговом доме, как стилизованная статуэтка в храме. Лунный свет, освещая её с ног до головы, рисовал её второй образ в зеркале: образ, словно уходящий в анфиладу бесконечных залов, залитых не ярким светом солнца, а тусклым светом луны.

- Назад, Сольгас, назад! Идите к стене... - только и успел сказать Казанова, когда вновь блеснуло пламя и оглушительный грохот наполнил помещение номера гостиницы. Синьорита Сольгас медленно опустилась на пол, так, словно она не сразу осознала опасность.

В зеркале снова возникло отображение дыры в двери, а затем к ней осторожно приблизилось чьё - то чёрное лицо. Джакомо не стал ожидать момента, когда тёмные провалы глаз на этом лице, обмерив комнату, найдут зеркало и увидят его у стены с пистолетами... Он стремительно повернулся и выстрелил в дыру, в то место, где должна была быть переносица бандита. За дверью послышалась грязная ругань, а затем опять повторилась возня: видимо, тело кого-то из четверых бандитов оттаскивали от двери.

- Готов! - сказал кто - то из оставшихся с каким-то радостным возбуждением.

Казанова, напрягая всё своё внимание, следил за дверью. Снаружи всё смолкло. Но бандиты не оставили его в покое. Он видел у отверстия двери какое-то шевеление. Один из бандитов, заглядывая в дыру издалека, обнаружил в номере зеркало и теперь, осторожно передвигаясь в коридоре и двигая головой во все стороны, пытался рассмотреть кто там внутри. Призрак вновь стоял у зеркала, почти над головой несчастной Синьориты Сольгас. Бандит почти ничего не видел, но и Казанова почти не видел своего врага, а лишь угадывал его движения. Правда, вскоре он уже видел кого то, стоящего то ли у зеркала, то ли у двери с пистолетом наготове. Угол падения равен углу отражения. Казанова, сделав быстрый расчёт в надежде, что ещё две секунды стрелок будет неподвижен и не сможет действовать столь стремительно как он сам, снова повернулся и выстрелил туда, где должны были находиться глаза врага, глядящего в зеркало. За дверью без крика и стона что-то грузное обрушилось на пол.

Двое оставшихся бандитов побежали по коридору к торцевому окну, видимо, желая при необходимости спрятаться в дверных проёмах двух соседних номеров. Они, похоже, колебались, не зная что предпринять, и начали препираться между собой. Джакомо тщательно перезарядил свои пистолеты, прислушался к голосам бандитов за стеной. Они всё ещё считали себя хозяевами положения и обсуждали как поступить дальше. Они не могли додуматься, что их противник может и сам напасть на них. Джакомо тихонько отодвинул засов и выскочил из двери в коридор столь стремительно, что двое бандитов, словно окаменев, застыли возле подоконника у торцевого окна. Он выстрелил в них сначала с левой руки, потом с правой. Двое его врагов поползли по стене, садясь на пол. Ни одна из дверей гостиницы не открылась, - никто из соседей не посмел выглянуть в коридор. Возможно, там за дверями кто-то прислушивался к происходящему на их этаже, но никто не захотел рисковать собой.

Джакомо вернулся в номер, зажёг свечу и подошёл к лежащей на полу Синьорите Сольгас. В её спине, в позвонках поясничного пояса зияла кровавая рана. Видимо, пуля разорвала её Позвоночник и, пройдя дальше, разорвала часть кишок в Животе. Рана дважды смертельная и Казанова, потрогав её руку, посчитал её бездыханной. Слёзы досады и горечи выступили у него на глазах: ну, зачем нужно было ей выходить на середину комнаты, чтобы стать у этого полуоблезшего зеркала, когда избавление было столь близким?..

Призрак, вдруг став ещё более прозрачным, всё так же стоял над телом Синьориты, как бы отодвинувшись с ней в зазеркалье.

- До встречи, мой друг! - сказал ему Джакомо.

Призрак, не отвечая, молча таял в зазеркалье.

Снова зарядив пистолеты и сунув их в карманы своего камзола, Джакомо взял два чемодана и вышел в тёмный коридор, где лежали, прислонённые к стенам, трупы четырёх бандитов.

Спустившись по лестнице, он вышел на улицу. Низко висящая в небе луна осталась за домом и Джакомо шёл в кромешной темноте. Пройдя вдоль дома два десятка шагов, он увидел дремлющего на козлах извозчика. Когда он устроился на заднем сиденье и назвал лодочный причал, извозчик спросил:

- А сколько вы мне дадите, Господин?

- Я дам тебе серебряный талер. Пошёл!

Извозчик повёз его вдоль улицы, повернул на набережную и, не глядя на седока, протянул руку за платой. Казанова дал ему золотой дукат и предупредил:

- Смотри, я даю тебе золотую монету. Это затем, чтобы ты держал язык за зубами. Ты меня не видел, я тебя не знаю.

- А что будет? - решился на вопрос извозчик.

- А то, что не надо связываться со стражниками. В гостинице пять трупов. Я был свидетелем дела, но не хочу из свидетелей превратиться в обвиняемого. И тебе не советую. Понял?

- Понял! Вы меня не видели, я вас не знаю! - согласился извозчик.

Рис. Городской пейзаж
Ещё через три часа, тело Синьориты Сольгас привезли в дом Отца. Оказалось, что Жизнь ещё теплится в ней. Послали за Лекарем и тот, осмотрев рану лежащей на животе Синьориты, сказал:

- Не надо её трогать! Она безнадёжна. Как она вообще может жить с перебитым Хребтом? - Ума не приложу!

В два часа дня она ненадолго пришла в себя и попросила прислать ей Священника. Он был уже здесь. Небольшого роста, в строгом одеянии, с небольшим крестом на груди. Усевшись на стул у постели раненой, он помолчал, вглядываясь в повёрнутое к нему бледное лицо Синьориты.

- Ты хочешь исповедоваться, Дочь моя? - спросил он.

- Да, святой Отец! Я всегда была верующей и хорошей прихожанкой!

- Грешна?

- Только в мыслях, святой Отец, но не в содеянном.

- Но ведь ты провела ночь с неким приезжим в гостинице. Разве это не грех для незамужней Женщины?

- Я провела её с замечательным Человеком. Он – Венецианец. Это Джакомо Казанова.

- И ты хочешь сказать, что этот изгнанный из нашего города Человек не стал домогаться твоего тела?

- Именно так, святой Отец. Казанова – благороднейший Человек и изгнан из города по навету. Мы говорили с ним всю ночь... Он сожалеет, что не может служить святому делу, что вынужден тайком приезжать в родную ему Венецию.

Священник помолчал, обдумывая план исповеди-допроса.

- Казанова встретил тебя в выставочном зале торгового дома Колчени?

- Да, святой Отец. Я ходила туда посмотреть на себя в зеркало, которое в своё время сделал для меня Отец. Бандиты, которые уже давно присматривали за мной, выследили меня, шли по пятам. Они остались во дворе, ожидая, когда я сойду вниз, во двор. В выставочном зале я встретила незнакомого Человека и сказала ему, что во дворе дома меня ожидает банда. Этим Человеком оказался Джакомо Казанова. Я рассказала ему о бандитах, и он решил вызволить меня.

- Всё правильно. Всё правильно. Он убил трёх из бандитов, и вы умчались на извозчике... Зачем же он убил извозчика?

- Это был не извозчик, а Ворон. У него был пистолет, и он хотел выстрелить в Казанову, чтобы ограбить его. Меня он назвал Стекольщицей и тоже, видимо, хотел требовать выкуп у моего Отца.

- Значит, Ворон? Это тот, который убивал и вырывал пальцем глаза у своих жертв... Прими Господь его грешную душу! И вы скрылись в номере гостиницы? Ведь так!

- Так, святой Отец! Но вскоре бандиты нашли нас и там. Они проломили дверь и ранили меня вторым выстрелом. Дальше я ничего не помню.

- Зачем же ты смотрелась в зеркало в выставочном зале?

- Я прощалась с Жизнью и своим земным обликом. Так надо было: я знала, что скоро умру. Я умираю, святой Отец, и завещаю вам дела Казановы, лучшего из Людей, каких я только видела в Венеции.

Синьорита Сольгас умерла, потеряв сознание, через двадцать восемь часов после ранения. Но разговор её со Священником не прошёл бесследно. Казанова был вскоре принят на службу его Святейшества и до конца Жизни выполнял не особо сложные, но далеко небезопасные поручения Кардиналов Католической Римской церкви.

Таково одно из настоящих, а не надуманных приключений будущего Кавалера Ордена Святого Иоанна Латеранского, произведенного в апостолические протонотарии Папой Римским Климентом ХIII.

________________________________
Первая публикация: Приложение к вестнику № 28 "Лекции Гермеса Трисмегиста", июль 1998 г.
Вторая публикация: «Мир Непознанного, РИА Новости», №3 - №12, 1998 г.

Гаврилова Елена А.
INSI 0000 000446875902

Гаврилова Елена Анатольевна
ISNI 0000 000446875806

E-mail: ealvgr20@gmail.com