Посконь и ее дети 3 - Книжный терем

– Опята как символ нации… Польза жареного гороха… Ботва и крутой релакс… Что за огородная бесовщина?!

Стараясь не опрокинуться, парень слез с шаткой стремянки, сдвинул ее на сажень и вновь потянулся к полкам.

– Чудовищные предсказания прошлого… Летопись холопов дворов посконских… Дыра к дыре – уже не пусто… Да была же тут, куда делась?

Что именно искал юноша, не станем уточнять сразу. Остановимся покуда на нем самом.

Худой, черноволосый, веснушчатый. От роду тринадцати долгих лет; то бишь, по обыденному календарю – почти шестнадцать. Время первых цветений. Только вот цвести в Книжном тереме не особо есть от чего.

Двухэтажный с высокой подклетью он стоял над рекой Сорокой, на глинистом плоском холмике, среди разросшихся старых лип. Отдаленно от торговых рядов, тайного и явного сысков и диковинных стольных бань, от которых ахали чужеземцы. По реке – выше портомоен, ниже медоварен, боком к монастырскому огороду, супротив провиантских домищ и баржевой шумной пристани. В общем, на отшибе, чтобы не мозолил глаза, но и не слишком далеко, чтобы не раскисла, не распустилась артель княжьих архивариусов.

Двенадцать таковых, поделенных на три чина, безвылазно проживали в тереме. Старший Феодосий, суровый ликом, твердый духом, глубокий мудростью и больной суставами с двумя ближайшими ему Кириллом и Ерофеем стояли как столпы во главе. Большую часть времени, скажем честно, они сидели, а то и вовсе лежали, потому что настоялись уже по жизни, да и старость, как подмечено, не отрада, но положено считать, что стояли. Верхние за ними четыре – Маркус, Агафон, Петроний и Табо-Лонго – тянули на себе ведомство. Прочие, мелкота и недоросли, зрели, набираясь ума, и с ним же теряли соки.

Сторож Перекак со стряпухой и по совместительству женой Феклой дополняли контингент учреждения, но к высокому рангу не причислялись. Плюс Барбос – и того пятнадцать.

Тут-таки, пока мы перечисляли, что-то подломилось в хилой конструкции, и стремянка с грохотом сложилась под своей ношей. Юная и прыткая ноша вовремя соскочила на пол, приземлившись в облаке едкой пыли с искомой рукописью, успев схватить ее на лету.

Пыль в Книжном тереме жила собственной сложной жизнью, не подчиняясь общему укладу вещей. Сколько бы ни мели и ни протирали, все что горизонтально и неподвижно покрывалось за ночь серой порошей.

Вел[1] (так звали юношу) даже подозревал, что это-то и есть та самая посконская мудрость, на которой от веку стоит держава. Не в книгах, не в законах и не в умах, но в зыбкой пелене легкой пыли, байковой, чуткой к любому вздоху – в противосолонь подлой домовой, пластающейся жирно и без изящества, которую песком не отшоркать. Схвати за уголок, вытряхни из Поскони пыль – и нет ее, будто не было, одна тень. Стержень народный треснет, корень отомрет, жила высохнет. Ну и всякое то.

Взяв под рубаху свиток, чихая и сопя носом, Вел пошел по длинному коридору из сумрачного хранилища в приспособленную для чтения горницу, куда пускали отнюдь не всякого. На низенькой косой дверце висел лубок, на котором мужика с хитрожопой мордой, зажавшего в лапе свиток, бодро поддевают на вилы и тащат на них к костру. Многие знания – многие печали, плюс четыре дыры в боку… Без мандата, коли голь и плебс – читай великокняжьи указы – там все, что надо тебе написано да столько же между строк добавлено, если недотямкал. Не суйся, куда не просят, сирым умом.

В животе у парня порыкивало и гукало, страсть как хотелось есть. Обед уж вот-вот начнется, с трапезной тянет шкварками, а ему еще не весть сколько маяться… У, идолы! Приперлись же в неурочный час!

В Книжный терем гости бывали редко. Тем паче высокий чин вроде княжьего стольника или золотаря. А тут еще и двое за раз – постельничий Гурьян Гурьянович Многоперьев и мрачный как покойник сыскной дознаватель, имени которого знать не полагалось, с которого сыска – тоже.

Сысков же в Поскони имелся огромный выбор – тайный, явный, средний, подлокотный, подноготный, заплечный, внутренний, наружный, боярский и холопский, стрелецкий и торговый, лекарский, морской, речной, озерный, болотный, монастырский да балаганный, для уездов дальних и ближних, стольградский главный, стольградский малый, по Кривоколенному переулку, по баням и мыловарням, сыск по делам сыскным, по пожарным и сторожам, по лесным ежам, для дел садовых, пасечных, хлебородных, по злату и серебру, по сурьме и бабам, по бобрам и рыбам, по лесам да гранитным глыбам… В общем, на всякий чих. Да на всякий чин.

Теперь эти двое сидели в читальной горнице и сурово гоняли чай, ожидая, когда им принесут нужное.

Вел сделал лицо попроще и вежливо постучался в дверь.

____________________

[1] Сокр. от внушительного и важного Велпоспоб: великая Посконь победит! Парень был благодарен уже за то, что к его имени не приставлен жирный восклицательный знак. Дьячок, регистрировавший младенца в приходской книге, явно был в то утро не в духе, а папенька с маманей неграмотны и чужды таким иезуитским тонкостям.


Далее http://proza.ru/2021/01/24/1801