Больная птица и её свет

Чайник подходит. Он был поставлен по рабочей привычке, ровно в шесть сорок и теперь, послушно оповещал Нину Алексеевну свистком о своей готовности, точно сигнал паровоза или электрички. «Вот, говорит, Нинка, подошёл, подоспел я к своему времени, да и ты поспешай, старая, разливай меня скорее, пока не остыл.» Нина Алексеевна горько улыбнулась, стоя у плиты.  Теперь его уже нет- умер он, этот весёлый, будоражливый звук, точно, как и все остальные звуки её прошлой жизни. Жизни с Геннадием, с любимыми преподавательскими буднями, культурными выходами в театры, музеи. Даже и этого больше уже нет.  Есть только молочный пар, молча, рваными клубами вырывающийся из-под крышки; слуховой аппарат, к уху пришпиленный, отслужившее свое учебники русского и литературы, первый сентябрьский день не в школе, и двухкомнатная квартира без Гены. 
Нина Алексеевна вздохнула, выключила конфорку.  Привычно-отточенными движениями насыпала густо-чернеющий чай в фарфоровый заварник, с небесным цветком в середине, залила кипятком, и наконец, управившись с завариванием, вынула из кухонного шкафа синюю, с позолотой чашку, растерянно повертела её, увы, единственно для неё предназначенную, в руках.
 Может, всё же и не стоило затевать этой угодливо-паровозной спешки? Нет, стоило!  Стоило, Нинка, стоило!  Иначе совсем жить разучишься. Совсем простые желания отпадут и в куклу человекоподобную превратишься. Если уже не… Впрочем, к чему теперь эти женские антимонии? Ради кого? А все же…- лицо учительницы неожиданно просветлело. - Как это ради чего? Да ради самой этой разлаженной жизни. Зачем-то же Господь подарил ей ее.
Она медленно поднялась с табурета и, плотнее завернувшись в пуховый платок, подошла к висевшему над низеньким столом овальному зеркалу, в деревянной узорчатой раме, буро-потемневшей от времени. Ответ получила сразу же - быстрый, молчаливый и беспристрастный, как на суде. Зато, верный. 
Нет, не кукла, а старая, больная птица, смотрела на нее. Смотрела устало, безучастно, в саму себя невидяще смотрела. И потому, может быть, большие голубые глаза её, прикрытые сухими пергаментными веками, из-под строгих очков выглядели еще больше, на длинно-вытянутом лице. Не пощадила худоба и нос - прямой, аккуратный, точеный, казалось, и тот, слегка крючковато заострился к низу. Ну чем не птичий клюв? Оперение и того краше - безупречно уложенные, выкрашенные в темно-каштановый, стриженные по шею волосы. Невзрачно-серый пуховый платок, обернутый крест - на крест до пояса, мягко рассыпчатый пух которого разлетается по комнате, стоит едва задеть его пальцем. Старая птица, странная птица… Надо же, как складно она себя угадала.  Не ясно только к какому виду она теперь принадлежит? Вторая за сегодняшний день улыбка прогнала мрачную тучу с лица. «И теперь, значит, свадебный подарок пригодился»- вдруг, как ножом по сердцу, с едкой горечью подумалось снова, и улетевшая было тучка вернулась на прежнее место.
«А все -таки странно, что зеркало есть, а Геночки больше нет…»- Она тяжело опустилась на стул, уложив на колени бесчувственные руки.
Геннадий, муж Нины Алексеевны, умер три месяца назад от рака. Именно во время его похорон, Нина Алексеевна внезапно потеряла слух. Врачи сказали- нервное. Сын тут же всполошился, кинулся покупать слуховой аппарат по их рекомендации. А толку-то от него?  Все одно, в самое ухо впритык говорить приходиться.  Одна радость- с сыном да внуками поговорить можно, когда приходят. Молодцы они у нее, конечно, стараются. И навещают часто и звонок новый трескуче - громкоголосый, установили, как в школе, чтобы слышала. Хорошо все-таки она их воспитала, правильно. Пусть единственную, но все ж таки награду, вернее сказать, лучезарную отраду за свой печальный итог получила. Или же и это еще не итог? А что? Кто ж его знает, блеснет ли он, тот самый, истинный, ослепительно-яркий свет?  Что если еще раз взглянуть на его отражение?
 Она решительно переместилась от стола к окну, заглянула туда с сильно бьющимся сердцем. Нет, не по силам, было ей снести это заоконное счастье.
За окном, точно гномики под разноцветными остроконечными шляпами, шли под зонтиками дети. По внешнему виду- первый второй класс. Наверное, поэтому они так лучисто радовались первому школьному дню- широко улыбались, подпрыгивали. Шли с цветами.
И Нина Алексеевна неожиданно для себя вдруг тоже обрадовалась, глядя на них. Обрадовалась их радости, цветам, которые несли не ей, полыхающими, разноцветными искорками, представляла, как будут потом раздавать их благодарно улыбающимся учителям, реакцию каждого из которых она знала на перечет. Смотрела блаженно улыбаясь, и вдруг осеклась на одной нечаянно мелькнувшей мысли: «Так вот же он- свет! Это шествие сменяющих друг друга поколений будет всегда, пусть и без её живого участия. Так, значит вот оно. Значит - пришла, значит, ничего больше и не нужно.»
«Трень!» – в прихожей бодро и резко затрещал школьный звонок. Нина Алексеевна вздрогнула, оправила с беззаботной легкостью волосы, опрометью полетела открывать.