Город как персонаж романа

Мне скучно было прописывать только детективно-приключенческие линии. И я, с согласия соавтора, вносил в роман свои вставки о Киеве, написанные целиком мной, сделанные из заготовок, вынутые из записных моих книжек. На мой взгляд, книга "Игра навылет" (с) Анна Владимирская, Пётр Вакс, издательство Книжный клуб семейного досуга, 2008 г., – от этого только выиграла. Перед вами семь отрывков о городе как персонаже романа.

1.
Прямо с первого июня в Киеве установилась небывало жаркая погода. Май, последний весенний месяц, будто бы сдал дежурство июню и подмигнул: давай, твоя очередь. И тот дал.
Всю первую неделю столбик термометра показывал днем тридцать пять градусов. Да и вечером никак не меньше. Киевляне ужасались такой жаре и пугали друг друга: «Вы слышали? – Завтра будет сорок! – Нет, что вы, я точно знаю, сорок три! – Да-да, и уже есть жертвы, представьте...» И все разговоры в таком роде.
Но вы не верьте киевлянам, они любят преувеличить. Ну, может, тридцать шесть градусов было... но не более того. И вообще, жители Киева – люди особенные.
В разных городах живут вроде бы одинаковые взрослые и дети, мужчины и женщины. Словом, горожане. Только предназначены они для разных занятий. Во Львове рождаются, чтобы пить кофе и читать газеты, в Одессе – развешивать белье во дворах и жарить рыбу. А если вы, скажем, родились в Полтаве, то для того, чтоб есть вареники с крупными полтавскими вишнями и наливаться ароматным узваром.
В Киеве рождаются для исполнения различных глаголов. Очень хорошо получаются у киевлян такие: гулять, ходить, бродить, пролезать сквозь, шествовать, глазеть. На станции метро «Золотые Ворота», например, можно бродить между колоннами и глазеть на мозаики. Если не по делу едете, конечно. Да и это ведь смотря какую надобность делом считать.
Вот у этой симпатичной женщины даже в такой раскаленный день дело в центре города нашлось. Сразу видно: киевлянка. Стройная, красивая, хоть и не юная девушка. А собственно, какое нам дело до ее возраста? У этой женщины его вовсе нет. Зато есть синие глаза и такое лицо! От него уже не хочется отводить взгляд.
Женщина то и дело при перемещениях по городу неожиданно для себя оказывалась на этой, самой красивой в Киеве станции. И уже не удивлялась. Значит, ноги сами ведут, что ж – будем ногам доверять. Мимоходом смотрела на мозаичные изображения древнекиевских князей, задумывалась о постоянном запахе нафталина – откуда он на этой станции?
А торопливые пассажиры метро – задыхающиеся, с мокрыми подмышками – удивлялись, в свою очередь, привлекшей наше внимание женщине. Действительно, странно: всем жарко, а она свежая. Чуть ли не холодом от нее веет.
Этому имеется очень простое объяснение. Правда, простое оно лишь для женщины по имени Вера Алексеевна Лученко, практикующего психотерапевта. В список многих ее необычных способностей входит умение представлять себе некую картинку настолько ярко и отчетливо, что наведенный образ становился почти реальностью. Когда она еще только входила на станцию возле своего дома, словно из парилки шагала в предбанник, у нее перед глазами плескалась призрачная ледяная вода. Ведь если жара становится невыносимой, то надо «поселить» внутри прохладное озеро. То есть представить, вообразить. И она давно выработала у себя такую привычку. Вспомнить зимнюю поездку на Киевское море... посмотреть в самую даль водяной поверхности, насквозь... бр-рр... Дыхание замедлилось, по спине пошли мурашки. Ну вот, уже не так жарко.
Никому этого, конечно, не видно. Но многими все же чувствуется ее внутреннее озеро. Так вот почему она так притягивает к себе!..
Вот и сейчас. Лученко подошла к автомату, чтобы опустить жетон в его железный рот. Тут круглый пластмассовый диск выскользнул из пальцев, упал на каменный пол станции. Поднимать жетон ринулся парень в наушниках и с рюкзаком за плечами. Наклонился, оценил взглядом тонкие щиколотки, длинные икры, маленькие стопы и изящный рисунок коленной чашечки. А как же: мужчина все-таки. Выпрямился, протянул Вере жетон, и – о, вот этот жест в наше время уже вершина вежливости – вытащил из ушей наушники.
Сейчас попробует познакомиться, подумала Вера, проходя на эскалатор. Причем неостроумно попробует.
Действительно, парень выдавил:
– Э... э... эээ... Который час?
М-да. Изношено до дыр, «экалка» ты моя.
– Время обеда. – Она не улыбнулась.
– А давайте пообедаем вместе, девушка! – предложил незнакомец.
И ведь гордится тем, как ловко умеет знакомиться. Вера видела это по его лицу так же четко, как и то, что он тоже выйдет на «Золотых воротах». Чтобы достать из рюкзака свои ролики и лихо покатить на Владимирскую горку.
– Я что, выгляжу, как голодная? – насмешливо спросила «девушка». Парень был с виду ровесником ее дочери.
– Не, ни разу. Можно и не обедать. Просто хочу вас пригласить, и вообще... Познакомиться.
– А я не хочу приглашаться. И знакомиться не собираюсь.
– Почему?
– Потому.
– А вы разбалованная девушка. С вами, наверное, часто знакомятся, поэтому вы кочевряжитесь.
Это словечко вызвало у Веры протест. Так-то она бы с миром отпустила навязчивого ухажера кататься. Но он разбудил в ней дремавшего бесенка. И она выпустила бесенка на просторы родного метрополитена.
Бесенок посмотрел в глаза случайного Вериного поклонника. И тот увидел рядом с собой не симпатичную пассажирку метро, а великаншу, которой он едва до бедра достает. Парень мотнул головой, словно бычок, отгоняющий злого шмеля. Открыл глаза – и похолодел: девушка-то вовсе не великанша, а крохотная малышка ростом с Дюймовочку. Что такое?! Вот что жара может натворить!.. Он удрал по платформе подальше от странной попутчицы, чтобы сесть в другой вагон. И пообещал себе всегда носить в рюкзаке бутылку холодной воды.
А всего-то навсего Вера Лученко вспомнила «Алису в стране чудес» и тот эпизод, когда Алиса то увеличивалась в росте, то уменьшалась...
Однако пора вновь стать серьезной. И что они к ней пристают, эти метроприлипалы и автобусные ухажеры? Неужели по ней что-то видно? Ведь Андрея сейчас нет ни в городе, ни в стране... Ох, с каким удовольствием она бросила бы все и полетела к нему! Скоро, скоро. Только к Елизавете подскочу быстренько, узнаю, что там у нее, наведу справедливость – и до свидания, Киев и киевляне, не поминайте лихом. Но сейчас надо подругам помогать.
А парень никакого одиночества в ней, конечно, не увидел. Мужчина пытается познакомиться не потому, что женщина как-то особенно выглядит, а по собственным внутренним причинам. Нас слишком много, людей, мы сталкиваемся непрерывно, как песчинки в ручье. И что ж такого, если невольно станешь для кого-то знаком, проекцией его проблем...
Вышла из метро к Золотым воротам. Красиво, хорошо. Повременить бы сейчас, посидеть под тентом у фонтана. Но, во-первых, после метро все тело сразу обволакивает жар. Надо вновь «включить озеро» – и к подруге в больницу, под защиту толстых каменных стен старинного здания. Там прохладно без всякого кондишена. И потом, тут все перенагружено киосками-лотками-раскладками-торговцами. Вся романтика прекрасного уголка города непоправимо испорчена. Всюду привкус торгашества. Не очень-то хочется на это смотреть.

2.
Маленький катерок, называемый старыми киевлянами «речной трамвай», неспешно переплывал через Днепр. Вера Лученко не захотела сидеть внизу. Она стояла на верхней палубе, облокотилась о поручень и оглядывала разлегшийся на своих холмах Киев. Берег поблескивал маковками золотых куполов в изумрудной зелени. Город был точно зеленый царь в сверкающих драгоценностях.
Город – отличная декорация для разнообразных историй. Муравейники домов, моргание окон... Что там внутри, за стеклами, происходит? Какие страсти зарождаются – слово за слово, жест за жестом? Последние поезда метро, пустые темные подворотни, заброшенные дома, торчащие скелеты новостроек. Подземные переходы со спертым воздухом. И люди, люди, потоки людей и автомобилей. Встречи, прощания, центробежная сила узких тропинок воображения... Одинаковые жесты: ладонь возле уха, в ней мобильный телефон – и человек отсутствует.
Нескончаемая река взглядов внутрь себя – на эскалаторах, в длинных утомительных пробках, в эпилептически дергающемся транспорте. В летних кафе за столиками заплетаются нити будущего, и загадки возникают уже сейчас: почему так сердито, с надсадным кашлем кричит в трубку этот седой мужчина? Почему отводит взгляд от своего парня эта девушка? Почему за ними наблюдает некто, и усмехается? Почему резко встал и ушел этот парень с фотоаппаратом? Почему эта женщина всем спокойно улыбается, но рука с чашкой кофе дрожит? Почему вот уже в третий раз прошел мимо столиков этот парнишка в желтой футболке? И старушка эта так суетливо трется у столиков.
Счастливы в городе любители загадок: им предоставили огромную книгу с материалом, и отгадок в конце нет. Может произойти все, что угодно. В любой момент могут сдать нервы. В любую секунду люди, живые городские персонажи, могут показаться кому-то пустыми шахматными фигурками. Небрежной рукой их смешают, сбросят с доски, отщелкнут куда-то – и забудут навсегда.
Свой город привычен, как собственная, изученная до последнего гвоздика квартира. Как в детстве: теплота, забота родителей, родственников. Растворение без настороженности. Это приезжему надо быть самим собой, не теряя бдительности. Город его не сразу принимает: он пробует пришельца на зубок, крутит так и эдак. Пытается перестроить его по своему образу и подобию, поменять привычки, приспособить его устав к своему монастырю. Ваяет под себя, отсекая все лишнее – пока пришелец не перестанет натыкаться на острые углы, пока не впишется в ритм городского дыхания.
Киев Веры Лученко рос вместе с ней и внутри нее. Она познавала его, как познают в детстве себя, свое тело и собственное «я». Он вырастал в ней по частям. Как если б она оказалась в темной комнате: электричества нет, только за окном вспыхивает неоновая реклама, и с каждой вспышкой можно увидеть все больше, узнавая, где что находится. Ага, вот стул – можно сесть. Новая вспышка – виден буфет с посудой и прочая меблировка. Так и осваивалась. Вспышки соединились постепенно в цельную картину. И когда она начала понимать, что такое город, и в каком именно городе она родилась, – оказывается, они уже вросли друг в друга. Ездила по другим городам, неся Киев в себе. Он в ней, а она в нем. И никогда от него не избавиться, даже если уехать в другую страну навсегда.
Но вот теперь, после всего случившегося, город почему-то отстранился, насторожился. Казался временами чужим. Охватывал душным стоячим воздухом, провожал глазницами витрин. Ей чудилась невидимая темная вуаль, будто кем-то наброшенная на Киев. Ох, неспроста эта вуаль! Что-то здесь еще случится!.. Вуаль хотелось сдернуть, высветить лучом света, дать городу вдохнуть полной грудью. Это почему-то стало для нее очень важно. Киев – живой организм. У него есть настроение, он болеет, радуется, спит и развлекается. Как собственное тело, его не замечаешь. Пока не забеспокоит. И вот как раз сейчас здоровье где-то нарушено. Хорошо бы еще понять, где. И Вера должна восстановить прежнюю гармонию организма под названием Киев. Чтобы он снова стал ее сопровождением, дополнением и частью жизни...

3.
В Киеве нельзя быть страдальцами однообразия. В этом городе мучиться кажущейся бессмысленностью жизни – ошибка. Совершать утром и вечером одни и те же действия, делая одни и те же движения, жесты, гримасы. Есть один и тот же надоевший завтрак, ехать одним и тем же маршрутом на работу, пусть и любимую, но однообразную – и начинать ее ненавидеть. За день никогда не успевать все, что планировали, разговаривать об одних и тех же проблемах с одними и теми же людьми...
В этом городе, конечно, работают. Но главное – успевают быть киевлянами.
Чтобы быть киевлянином, обязательно нужно сидеть на лавочках в парке и глазеть на мам или пап с колясками – они собираются во множестве, будто по какому-то тайному сговору. А студенты пролетают парк стремительно, как птицы, громко галдя и хлопая сумками на лету.
Нужно наслаждаться булочками с корицей в кафе на Ярославовом Валу. Это после того, как вы обошли вокруг Золотые Ворота, как посидели на массивных скамейках под тентами у фонтана.
В Киеве следует пить чай в уютном кафе на площади Толстого. Пить пиво в пабах, на лавочках в сквериках, на каменных ступенях Майдана, у фонтанов и просто на ходу. Кофе следует наслаждаться в многочисленных кофейнях.
В Киеве сидят на Майдане поздним вечером, у фонтанов и скульптур. Спасаясь от поливальной машины, перебегают с места на место. Глазеют на огни, на прохожих, на катающихся роллеров, на прыгающих по бордюрам велосипедистов. Слушают выступления музыкантов, поп-групп и митинги политических партий.
В Киеве шествуют по Крещатику, сворачивают направо и подымаются вверх по Прорезной улице, минуя бронзового Паниковского-Гердта. А на углу улицы Пушкинской не могут не зайти в «Венские булочки», откуда соблазнительно пахнет сдобой. Тут на стенах, как приятное дополнение к свежайшим булочкам, висят фотографии старой Вены. На радость гурманам, булочки пекутся тут же, в духовом шкафу, и подаются теплыми к разнообразным вариантам кофе на любой вкус.
Именно сюда, в «Венские булочки» и повез Чепурной Веру Лученко. Она почти не слушала болтовню Олега, пока они ехали в знакомом ей «хаммере». Все пыталась прислушаться к своей интуиции. Если все эти события на самом деле не несчастные случаи... Что тогда? Бизнес, политика? Если да, то хитро подстроено. Впрочем, и одинокий, ни с кем не связанный убийца может сплести коварную сеть, как несколько лет назад. Тогда Вера помогла Олегу Чепурному разобраться со странными происшествиями в городском музее.
Олег со своей фирмой поставил в музее фантастическое приключение со всем присущим ему размахом. Однако события неожиданно вышли из под контроля, погиб человек. По подозрению в убийстве арестовали американского миллионера, заказчика игры. Вера смогла разгадать все музейные загадки и заманить убийцу в ловушку...

4.
Из прохладного особняка Вера Лученко шагнула в духоту открытого пространства. Старая киевская улица Воровского поднималась от площади Победы к Львовской площади. Слишком узка она для того множества автомобилей, что сейчас пытаются по ней подняться или спуститься. Стоят или медленно едут... Сигналят... И по тротуару не пройти – он перегорожен заборами. Стройки, стройки... Навстречу идут прохожие, и обгоняют прохожие, они торопятся, им тесно – не разойтись, толкаются плечами...
Почему-то Вера почувствовала нахлынувшую волну раздражения и горечи.
Кто меняет все вокруг до неузнаваемости? Кто делает из меня вечного странника неприкаянного? Кому это нужно – сносить старые киевские дома и строить новые?.. Перекраивать улицы, переделывать площади. Не за что зацепиться узнаванием, все новое, гладкое, стеклянное – мертвое. Холодное.
Никого и ничего не осталось. Как и не было. Старые улицы, старые фонтаны и уголки стирают с лица города – как сдирают старые обои: безжалостно, без колебаний. И заклеивают новыми память киевлян. Пластическая хирургия, операции на лице одна за другой... Они делают из любимого города уродца. Только где-то в подворотнях, в темных закоулках еще прячутся испуганные тени старого Киева. Их немного, они отступают перед гордыми европейскими стеклобетонными бизнес-центрами, от которых тошнит. Они как фарфоровые искусственные зубы. Имплантанты, красивые, но чужие.
Как же так получилось, что старой нелюбимой власти давно нет, а прошлое продолжают уничтожать с большевистским азартом? Знание и ощущение своих корней придает человеку спокойное достоинство и лишает страха смерти. Хотелось бы быть не щепкой в реке времени, а камнем. Хотелось бы якорем зацепиться хоть за что-нибудь неизменное. Постоянное. С тайным желанием остаться здесь. Чтобы не разрушили, не ободрали, не застроили, не выбросили на помойку.
Но, как сказано у классика, все выйдет совершенно наоборот...

5.
Они спустились по улице Толстого и остановились в густой тени, на узкой улочке в тылу старого ботанического сада.
– Поговорим здесь, – сказал Сердюк. – Снаружи пекло, а у меня кондиционер.
Вера повернулась к нему.
– Послушайте, мы эту тему ни разу не затрагивали. А я давно хотела хоть с кем-то... Тем более именно с вами. Почему так получается? В одно малопрекрасное утро я просыпаюсь и вдруг обнаруживаю, что моя улица переименована. Э, да это еще полбеды! Мой любимый гастроном вдруг закрыли. Потом вместо него открывается хорошо если тысячная по счету аптека, хоть лекарства рядом. А обычно красуется бутик супердорогих цацок. Которые никому не нужны, и никто их не покупает.
– Вера...
– Подождите! Дайте уж я «оторвусь». Следующим утром просыпаюсь – перегородили улицу и начали стройку века. На несколько лет. Путепровод какой-нибудь. Выхожу из подъезда – утыкаюсь в зеленый забор. Я этот кислотный зеленый цвет уже видеть не могу!.. Оказывается, снесли соседний старый дом и будут возводить тридцатиэтажный. Перекопали весь двор, и поэтому нет света и воды сутками. Следующим утром я иду на рынок – а рынка нет, вместо него спешно строят стоянку для автомобилей. Я уж молчу про старый Сенной, лежащий жуткими развалинами, напоказ, уже несколько лет! Иду гулять по историческим местам, допустим, по Владимирской, – и не узнаю Киева: вместо старых аптек, лавок, хлебных магазинов – казино и адвокатские конторы!
– Вот что, Вера Алексеевна!.. А я тут при чем?! – рассердился генерал. Покосился на водителя.
– Вы хотите курить, Федор Афанасьич? Выйдем на воздух?
Он молча открыл дверь и вышел. Вера вышла за ним. Они присели на лавочку в тени каштана. Весь тротуар улицы Ветрова был занят автомобилями. Сверкал стеклами банк, оранжевой вывеской завлекал салон красоты, толпились люди у адвокатской конторы. Противоположная, залитая солнцем сторона узенькой улочки принадлежала ботаническому саду. Каменная ограда заросла зеленью, не видимой из-за припаркованных автомобилей.
Сердюк закурил, окутался дымком, помахал коричневой ладонью.
– И главное, – воспользовалась паузой Лученко, – все происходит так, будто не имеет ко мне никакого отношения. Я тут ни при чем, понимаете? Узнаю об этом так же, как о последствиях жары в Италии или сходе лавин в ущельях Альп... Это ж все равно, как если б ко мне в квартиру явился ремонтник и, не спросясь, стал перепланировку делать!
– Чего ты от меня хочешь? – буркнул Сердюк. – Сами виноваты. Выбираете не тех. Почему у вас в городских структурах все не киевляне?! Вот в Австрии...
Вера тоже рассердилась.
– Не тычьте мне Австрию. А вы-то что же?
Они помолчали минуту. Вера вздохнула:
– Ладно. Извините, накипело.
Генерал, кивнул, помолчал.
– Как раз об этом я с тобой тоже хотел... Знаешь, – сказал он, – когда во время оранжевой революции я возмутился приказом сверху, и открыто не велел специальным отрядам трогать собравшихся на Майдане – сошло с рук. Единомышленники нашлись. А скорее, просто коллеги из генералитета поняли свою выгоду. Они быстрее соображают в смысле карьеры, не то что я. Теперь другое. С честностью теперь плохо. А дослужить до пенсии хочется, год остался. Но есть вещи...
– Например? – спросила Вера. – Мне можете рассказать?
– Кое-что. Все – даже тебе не могу. Да и долго рассказывать... А вообще-то ты сама уже все прекрасно изложила. В самом центре Киева продали землю под застройку. Как продали, кому – не будем углубляться...
– Жаль, хотелось бы углубиться.
– А смысл? Нам суток тогда не хватит для разговора. Дальше. Как водится, забор, тут же недовольные жители, активисты всяких защитных организаций пикетируют стройку.
– Это все я видела.
– А ты видела, как проходят судебные заседания по таким делам? Их ведь много, и система отработана. Не думай, что достаточно сунуть взятку судье и его помощникам. Все дни разбирательства у здания дежурят накачанные молодчики. Не пускают свидетелей обвинения и журналистов, пускают только своих свидетелей. Тупо.
– Господи! Неужели вот так, внаглую?
– Именно. Они никого не боятся. Вообще никого – нигде и никогда. Никакое возмущение, никакие провокации на них не действуют. Слишком большие деньги стоят на кону. Огромные... Понимаешь, целые состояния для групп людей – для них самих и их многочисленных семей. Тут не до церемоний. Так и проходит суд, и понятно, в чью пользу принимается решение. Конечно, активисты не молчат, они пишут в прокуратуру и мое министерство, но вся их суета совершенно бесполезна...

6.
Все вокруг раздражало. Киев тормозил Двинятина, намекая на безмятежный отдых, манил лавочками в тени каштанов, пытался позабавить остатками сталинско-пятилеточного стиля в городской скульптуре, что украшала здания. Какие-то каменные трудящиеся и селянки, которых он и не замечал раньше, возвышались над аркой на улице Пушкинской, приглашая пройти на Майдан. Киев вообще-то всегда был заселен кариатидами. Что бы делала без них архитектура модерна? Это они подставили свои крепкие плечи под балконы, колонны и пилястры. А советские кариатиды – рабочие и колхозницы, скотницы и сталевары, инженеры и учительницы, – прихватив с собой орудия труда, оседлали фасады послевоенных зданий. Вот в руках у скотницы смирный каменный поросенок; возможно, именно поэтому он улыбается, а не визжит. У поросенка и его хозяйки одинаковые выражения мордочек...
Андрея они не трогали. Ему гораздо больше нравился декор зданий, подобный тому, какой он видел однажды на Тургеневской. Идешь вдоль фасада старинного дома, а между окнами – барельеф котячьей физиономии. И смотрит на тебя котяра лукавым взглядом, улучшая настроение.
А вот пасторальные скульптуры советского бытия настроя не повышали. Потому что как учебные пособия по той жизни, как и кино того времени, показывали не саму жизнь, а тогдашнее представление о ней. Вечером, в свете холодных фонарей, они могли показаться инфернальной нечистью – не столь давнее бытие расплодило ее в большом количестве, переплюнув даже Гоголя... Воплощенные в камне агитаторы обращались не к жителям дома, на чьих балконах красовалась, а к массам прохожих. Теперь скульптуры удивляли своей наивной верой в торжество безумных идей...
Двинятин удивляться не стал, а отправился на улицу Чкалова в рекламное агентство Даши Сотниковой, второй Вериной подруги. Даша была очень занята, но, услышав о Верином исчезновении, выгнала всех из кабинета и перестала отвечать на звонки.

7.
Вниз, к Подолу рекой лилась брусчатка Андреевского, где художники и мастера всех прикладных жанров торговали своими произведениями. Раскаленный город гудел. С Десятинной, которую оккупировали посольства и прочие крутые организации, выворачивали черные корабли джипов и нагло заполняли собой всю старую узкую улочку. Жарко... А вот Вера почему-то воспринимает Андреевский спуск как зимнее место. Это у нее с детством связано, она рассказывала. Еще младшими школьниками они с ребятами катались тут на санках. Как муравьи, ползли они по белому тротуару вверх, к церкви. Путь казался бесконечным, тяжелые санки тянули вниз. Дети, как Репинские бурлаки, тащили свое снаряжение на самый верх. Наконец, самая высокая точка, справа бирюзово-золотая церковь, словно царская елочная игрушка, внизу снежно-ледяной желоб спуска. Для форсу, для зрителей, дети несколько раз раскатывались взад-вперед... И летели! Ужас и восторг вместе с ними мчал по бобслею Андреевского. В лицо сыпал снег, санки заносило то на тротуар, то в сугроб. От этого азарт становился еще сильнее, они правили к середине скользкого желоба – там страшно, санки могут запросто перевернуться. Обледенелые булыжники вытряхивали душу... Конец полета, маленькая площадь с замерзшим фонтаном «Самсон». Стоит еще раз подняться на самый верх, чтоб ощутить весь неописуемый восторг? Стоит. И они вновь карабкались вверх. Маленькие фигурки на полотне Брейгеля...
Двинятин обнаружил себя сидящим на деревянной лестнице за Историческим музеем. Он держал в руках сигарету... Когда зажег? Ладно. Значит, теперь, когда сердце уже не стучит «вперед-вперед», можно подключить соображалку. Вера говорила что-то о женском клубе. Как его найти? Надо искать Верину знакомую, как ее... Кажется, Маша. Найду. Вот только что сказать Хьюго? Подводить не хочется... Андоррский его наниматель сразу понял, что ветеринара надо отпустить на пару дней, озаботился судьбой «синеглазой сеньоры»... Но бизнес есть бизнес. И ведь до конца контракта каких-то дней десять осталось...
Где-то за спиной вначале тихо, потом все громче заиграла музыка. Андрей принялся оглядываться. Мимолетно вспомнил всяческие легенды, связанные с Гончаркой. На этих холмах порой собирались парни и девушки в кольчугах, чтобы устраивать ненастоящие турниры, потому что место-то таинственное. Вот с этой самой лестницы, где он сейчас присел, говорят, звучит по вечерам загадочная свирель, потому что когда-то некий злой дух поразил тут стрелой двух влюбленных, и теперь их души поют...
Наконец он углядел, откуда музыка. Наверху, на каменном парапете стояли музыкальные колонки. От них вниз по лестнице спускались парни и девушки. Без кольчуг.
Андрей встал и посторонился.
– Эй, ты с нами? – спросила его какая-то бойкая толстушка.
– С кем с вами?
– С киевлянами. Ты убирать пришел?
Только тут он заметил, что у всех в руках большие плотные пакеты для мусора. Убирать?
– Вы, это... Энтузиасты, что ли? – спросил он, припоминая что-то слышанное. – Бесплатно убираете?
– Ага, – ответил парень в бейсболке с надписью «Интересный Киев». – Смотри, как загадили холмы.
Андрей огляделся. И правда, повсюду на склонах валялись пластиковые бутылки, коробки из-под сока, полиэтиленовые замусоленные пакеты. Видно было, что мусор не убирали как минимум год. Видно, некому... А ребята, значит, собираются здесь и сами убирают. Вот уж, действительно, интересный Киев!..
Он ответил, что рад бы, но занят. И, поднявшись обратно к музею, отошел в сторону. Музыка играла уже совсем громко, люди собирались и брали у организатора новые пакеты для мусора.
На чем он остановился? Надо искать женский клуб через Вериных знакомых. Надо будет еще позвонить ее давнему другу, генералу милиции Сердюку. Он уже звонил ему, но никто не отвечал... Что еще можно сделать? Киев вроде и небольшой город, но если захотеть в нем спрятаться, то...
Двинятин вспомнил, как они с Верой показывали друг другу Киев, как свой семейный альбом. Пролистывали переулки, проходные дворы, особенные тайные лестницы и задворки. Словно фотографию дедушки, показывали знакомые с детства аллеи и скверы. «Смотри, вот здесь был мой дом. Здесь я родилась, видишь? И бегала во дворе с мальчишками, по деревьям лазила... А вот через этот двор можно было пройти, протиснуться между гаражами, пролезть вдоль глухой стены, потом через школьную спортплощадку, и вдруг – ты на набережной...»
Они выходили на Днепровскую набережную. Перегибались через чугунную ограду и смотрели вниз, на темную воду, на стоящих в тени рыбаков. Ну что, теперь куда – наверх? – да, наверх, на фуникулере, рассекая зеленые волны Владимирской горки. Шли по таинственному тихому Георгиевскому переулку, мимо старой, местами осыпавшейся древней стены – и выходили на улицу Стрелецкую. «Гляди, вот через этот двор мы попадали в Софиевский заповедник. Вот по этому дереву залезали на крышу сарая, с крыши через стену прыгали вниз. Собирали яблоки, по вишневым веткам лазили. А здесь был летний кинотеатр, таких уже нет. Родители, лето, теплый вечер, индийское кино, мне скучно, я смотрел вверх, а там, в лучах из будки киномеханика, переливались клубы табачного дыма...»
Между Киевом и ими, его детьми и наблюдателями, возникала какая-то таинственная связь. Он нашептывал: смотрите немного наискось, и вы увидите вдруг на центральной улице зажатый между каменными гигантами какой-то ветхий особнячок. И сразу повеет детством... Настоящий, подлинный Киев скрывается от деловито шагающих туристов, желающих непременно узнать и записать, что когда и кем построено. Город прячется от настырного любопытства в подворотнях, в узеньких переулках. Но умеющему терпеливо ждать и наблюдать он открывается. Город будто радуется внимательному гостю и переносит его на своих ладонях туда, куда сам хочет. Причем всегда в самое интересное место.
Кто сказал, что Киев – город? Это ясли. Детский сад, школа. Уютное гнездо. Здесь рождаются, чтобы получить свою порцию теплой колыбельности – и вырасти. Уехать. И уезжают... А Киев хранят, как детские фотографии и воспоминания. Как сны.
Киев стоит на своих холмах, как естественно выросшее дерево. Он не построен, он вырос. Он – природное образование. Обронили когда-то в землю зернышко города. Сами не заметили, что обронили. А город рос, рос... Вот почему в Киеве так уютно, как в гнезде. Рядом с ним не испытываешь комплекса неполноценности. Он равен твоей душе. С ребенком он ребенок, со взрослым – взрослый. Он не давит на тебя, он не держит тебя, он тебя отпускает – езжай. Но скучать по нему начинаешь сразу, как по детству...
Андрей вздрогнул: завибрировал мобильный телефон в кармане джинсов.