боль

Потепление. Снег и туман. Сугробы светлые. Грязная каша на дороге. Колеи. Такая колеюга.
Ленивое такое утро. Оттепель. Мороз приводит в оторопь, а оттепель такая-   лениво полусонная. В тумане экскаватор и рабочие железной дороги, будто в фильме Тарковского или Соловьёва, или Михалкова. Всё в такой легкой завесе. Рабочие. Они сегодня разобрали ту часть железнодорожного полотна, где мы гуляли в детстве. Там ещё забор был, за который было интересно посмотреть, взобравшись по дереву. Канавы – траншеи чернеют и ржавые развороченные, будто взрывом, железки валяются. Вокруг светлеет снег. Такой лимонно молочный сиреневатый и темнеют рельсы и некуда спрятаться. Лучше идти.
Надпись «Служебный проход и ларьки – искусители за углом у станции. Кто – то разбросал пирожки. Купил и разбросал, как птицам. Нет. Сегодня я не голоден. Разве в дорогу что в ларьке взять. Нет. Там очередь из мрачных граждан. Сразу пропадает всякое желание не то, что есть – пить, а и жить не хочется.
И буквы вавилонской азбуки рекламы, как рецепт приготовления нас к долгой, которая нам даже покажется бесконечно убедительной, зиме.

Циничные стены и голые заросли, и роспись всемирной мочой на снегу. А на рекламе – семейные, как трусы ценности.  Борьба кормящих нянь с инакомыслием младенцев.
Какой – то пёс обнюхал мой рюкзак. Нет, милый. Нет. Иди. Иди на станцию. Иди, иди, бездомный глупый пёс. Ищи себе будку и цепь, если повезет.

Светает. Прочь скорей от этой станции. Свободное сидение в поезде смешно. Подумалось про несвободное сидение. Прочь. Прочь отсюда. Оглашенные, изыдите!

Приходит Белка. Что – тог говорит, как стенобитное орудие. Такой посыл. Куда несёт нас от самих себя? Все впечатления, как выстрел в голову и черепушка в стороны, и склизкие по стенам стекают мерзко склизко мысли.

Мылси?

Нет. Не помню. Ни мыслей, ни слов. Утро. Поезд.
Зима. Помню точно, зима. Разговариваем. Договариваемся.
А за окнами тьма…
И огни?
Полутьма и огни.

Полусвет.

Право, не знаю, надо ли? – мог бы спросить человек конца девятнадцатого – начала двадцатого века. И с чего мы взяли, что век именно девятнадцатый?  После реформ календаря. Правда, вроде только дата празднования нового года была перенесена.
От сотворения мира и от Рождества Христова. Следы, уходящие в непроглядную тьму так называемых веков. Словно в миллиарды закрывшихся век всемирного до нас покойничества, да и после.
Мне снился сон.  Подвал и подземелье. Освещение не сильнее дымного коптящего факела. Рабы, прижавшиеся в углу и скованные цепью полуголые мужчины измождённые.  Меж тем в моих руках щипцы, от которых тянется грязный электрический провод и тот, злорадный надсмотрщик между рабами и мной, даёт мне знак, по которому я прикасаюсь электрическим разрядом к цепи, которой скованы рабы. Там ещё сыро. Вроде катакомбы или известняковые пещеры.  Я думаю -освободить этих рабов и выполняю свою функцию скорее для отвода глаз. Да, но зачем? Почему я так послушно делаю или это делают моими руками, что ещё хуже, чем, если бы сам.

Этот кошмар я увидел недавно. Он случился после другого сонного видения, в котором я радостно  восторженно встречал конец этого света, поглощаемого с катастрофической быстротой какою – то ярко сиреневою вечностью. То снился мне обычный вечер, где прогуливались мы по асфальтовым дорожками парка или сада. Кажется, то были яблони, а может, и вишнёвый сад. Гуляли там ламы с собачками и колясками.

Цыганка. Старая цыганка – мать поцеловались трижды на прощание и я вгляделся в её лицо. Три уровня сошло в глубину и на последнем я увидел окровавленное  страшное.
Может быть, можно было ещё дальше сквозь посмотреть, но меня как отбросило в тот парк или сад.


Как я рад был, что все заканчивается. Внезапно и навсегда.
Да. Цыганка.



Авеню, авеню!
Ну, какое в совке авеню? Даже в  бывшем.

Я еду в троллейбусе. Уселся на холодный  металлический ящик, окрашенный серой масляной краской.  Разве может быть краска серая? Краска красная! Может, любая краска красная. Значит, холодный красный ящик на задней площадке. Так. Надо ответить на сообщения ещё этот налог. Не помню я пин кода. Не хочу.
Записывай.
Бумажка где – то. Не хочу.
А мог и выбросить. Восстановить?
Сбербанк не знает.
Биометрия…
Всё, как в тумане. Куаркоды…
Временно
Так хочется повозражать немного.



Грубоватая клюква на коньяке.
Сладкая горчинка амаретто.
Нежность сырного тунца.
Разнузданная наглость алко – лимона.
Под хруст сухариков  без вкуса, но солёных
Ароматизатор
Как амортизатор противоречия между отсутствием реального продукта и его эрзацем.
Карго культ рекламы.
Запах супа через форточку, как через край заполняющий двор.
Все это под мурлыканье кота – желудка, заглушающего отдалённое каркание вороны смерти.


Солёные крендельки сублимации?
Хотя..
Я просто отвлекаюсь. Часто, кстати, отвлекаюсь.


Мы все очень добрые. Я тоже добрый, как все. Дорогу подсказал, козявку размазал. Побег от ещё незавязанных связей. Какие цветочки. Ещё десять дней до зарплаты. Читая слова благородного мужа подозреваю и даже улавливаю потаённый смысл.
Не то. Не те. Не так.
Начало было интересное, и тут вся эта тягомотина. Что он имел в виду? Зачем?
Фрейд далеко не прогрессивен и хранить супружеский долг по отношению к литературным канонам…
Опять обозвав чувства женщиной, а ум мужчиной. Может, иначе не  поймут не купят и не издадут?
Не допустят в печать.
Так, ведь и так не допустили.
Я просто думаю, что если и о том…
Стоп.
Это как навязчивая реклама. Вы  (когда успел?) оформили подписку на плейбой, и можете от неё  отказаться, отправив смс со словом стоп.
Два раза отправлял уже.
Надо смотреть помимо, сознавая связи…
Ну и, вы же понимаете…
Конспирология.
Им, гадам, мало  общечеловеческой трагедии. Внушаются все те же мысли про корову и юпитера.
Конечно, это ещё тень ежового режима.
Сказать, что жгучая боль – ничего не сказать.
Даже память о ней обжигает, а беспамятство не спасает.