Всадники часть 4

Что делать, когда вместо герба с единорогом ты помнишь герб со змеёй

Келью освещали пять небольших свечей, боязливо затрепетавших пламенем в ответ на мое невольное движение вперёд к писарю. Монах перестал бить земные поклоны, внимательно посмотрел на свечи и медленно повернулся назад, глядя прямо на меня огромными безумными глазами. "Они послали меня к сумасшедшему", - мелькнула шальная мысль и тут же скрылась под напором других, более значимых. "Мне впервые дали поручение. Кем бы он ни был, не важно! Я должен сделать то, для чего меня сюда послали".

— Да хранит тебя Незыблемое, незнакомец, — звучным глубоким голосом обратился ко мне писарь, не поднимаясь с колен, — присоединишься к моей молитве?
— Во веки веков! Храни Незыблемое всех нас! — неуверенно ответил я. Никогда мне не удавалось достойно произнести все эти религиозные формулировки. Путаясь, что и когда следует произносить первым, как и на что отвечать, я предпочитал обходиться обычным светским приветствием. Благо, горожане на соблюдение формальностей смотрели сквозь пальцы. — Почту за честь.

Мужчина небрежно оправил свою робу и немного подвинулся, приглашая меня присоединиться. Понимая, что выхода нет, я опустился на колени рядом. Нарисованный темными широкими мазками лик Незыблемого, умело освещенный стоящими по бокам свечами, с этого места представал ещё более величественным, неземным и недоступным. Я невольно поёжился, и в то же мгновение мне показалось, что изображенное по всем каноном лицо исказила усмешка.

Моя надежда на то, что монах будет бормотать молитву, а я постою рядом, попросту шевеля губами, провалилась. Писарь пал ниц пред ликом и надолго затих. Когда по моим ощущениям прошло добрых полчаса, ноги немилосердно затекли, а спина взорвалась нещадной болью, я, чувствуя себя очень глупо, переменил положение и бухнулся вперёд, прислонившись лбом к холодному полу. Перемена позы пошла на пользу спине, но не ногам. Тогда я повернулся в сторону моего собрата по молитве и с ужасом обнаружил, что тот не дышит. Разогнувшись, я слегка тронул его за плечо. Ничего! Тогда я вскочил на ноги и затряс его изо всех сил. Монах открыл глаза и, в свою очередь, разогнулся.

— Благодарю тебя, брат! — с поклоном сказал он, — я чувствую, что совместная молитва была во сто крат сильнее моей одиночной. Это важно. Незыблемый должен узнать, — пробормотал он совсем тихо, но я услышал, всем своим существом сосредоточившись на странном разговоре.

Я также поклонился в ответ, но монах, казалось, этого не заметил. Опасаясь, что он снова погрузится в долгий глубокий транс, я торопливо произнёс:
— Брат мой! Поделись со мной своей мудростью. Своим драгоценным опытом.
— Мои молитвы самые простые и известные. Я повторяю их несчетное количество раз, пока они не начинают звучать сами, независимо от меня и происходящего вокруг, — начал писарь.
— О, я не об этом! — тело ломило, вдобавок от чада свечей и духоты начала так раскалываться от боли голова, что я был не способен долго и осторожно подбирать слова.
— А о чём же? — удивился монах, скрестивший ноги и, кажется, не испытывающий никаких телесных неудобств.
— Я видел знаки, — прямо выпалил я. Писарь вздрогнул всем телом.
— Какие? — требовательно спросил он, пристально глядя мне в глаза. В памяти всплыл разговор с Всадниками, почему-то обдав меня неприятной волной непоправимости происходящего.

— Герб на Ратуше, — послушно повторил я, — Лоза раньше изгибалась вправо, теперь - влево. Статуя Единорога на площади Семи Лучей. Он рыл землю правым копытом, теперь опирается на левое. Священники стали читать проповеди в субботу, а не в воскресенье, как раньше, и утверждают, что так было всегда. Знаменитая речь Возвышающегося про Незыблемое...
— Как зовут тебя, друг?
— Эллари...
— Эллари, я - Ниамиа. Так ты помнишь старый герб с лозой, изгибающейся вправо?
— Да, я же сказал.
— Понимаешь, брат, я тоже помню старый герб. Без лозы. И без единорога. Со змеёй, обвившейся вокруг разящей стрелы, — тихо закончил он.