селяви

                Се ля ви

Казалось, она заметила его еще с площади Куйбышева, со стороны «Яхонта»,  и потому  переходила улицу  с печальным лицом, нарочито усталая, нарочито равнодушная. Особенно к взглядам мужчин,  которые оборачивались, оценивая ее ноги, южный загар и белое платье-сафари,  стоящее бешеных денег.
         Он сидел  на лавке у памятника Тукаю, сидел вполоборота и глядел на доску сиденья, будто с размаху всадил в нее костяшку домино. А доска, густо, раз двадцать крашеная казенной краской, хоть и была мертва, но  застывшие потеки на ней, когда -то   охряного цвета, теперь в голубом обличье,  сообщали ему о консервации прошлого. Плохо ему было, плохо; и муторно. Кружилась голова, и  теплилась надежда,  что она купит   бутылку,  и он, наконец, опохмелится.
            Она   и подойдя,  не выразила эмоций. Подсела с краю. Он  чуть отодвинулся,  давая ей место, хотя его было достаточно.
- Как дочь?- спросил он.
- Ничего, -  улыбнулась памятью. - У меня. Жива-здорова.
Он знал, что она врет, но ничего не сказал.
 Она стала разглядывать его, слегка щурилась.    
 - А это что? - ткнула пальцем в колено,  где плотный материал черных брюк   был заштопан в виде буквы «г»( очень аккуратно и умело, вероятно, рукой его матери).
- С трамвая  соскочил на ходу,  задел   коленом об асфальт.
-  Как только головой не задел! – глянула с укоризной. – Брюки-то вроде хорошие…
-  Да. Продал обручальное кольцо, - сказал он  не без удовольствия. - Заказал в ателье, материал  имелся, помнишь?
- Продал все-таки кольцо?
Он глубоко, чтобы больше ей досадить, кивнул.
-  Остальные деньги пропил! -  сказала  она  и  отвернулась.
Держала локти на коленях , слегка сутулясь,  глядела  вдаль. И вдруг проговорила:
- Господи, как  я его любила!..
Он молчал, воровато оглядывая ее затылок и темя с темными корешками осветленных волос. Пытаясь найти разницу в ней – той, прошлой, и,  теперешней, которая ему уже не принадлежала.
- Я есть хочу, - сказала она злым голосом, выпрямляя спину, и  он увидел, что она промокнула платочком слезы; поморгала,  - пошли в ресторан!
Она цену деньгам знала, но жадной не была,  умела зарабатывать.   Буфетчица при ресторане «Ак чарлак»,   вывозила на уличную продажу несезонную продукцию. Например, в мае – мороженую сливу, черешню, абрикосы. Вешала  на товар завышенные  ценники,   и советский народ  быстро  дефицит расхватывал. Она легко выручала для себя  в день  по 70 рублей левых, тогда как он на последней работе, откуда его выгнали,  вкалывал за эту сумму  полмесяца.
- В ресторан? Лучше в речпорт, - поддержал он.
 Он любил   аэропортовский ресторан,  там сидели и ужинали люди, которые улетали в другие города, в другие миры. А нынче узнал, что всю зиму был открыт ресторан в речном порту. Ездил туда и пил  в одиночку. Там хорошо думалось.
- Далеко, - возразила она.
-  Здесь в кабаках и поговорить не дадут. Завопят «тетю Хаю».
Они поднялись. В городе сумеречно и устало сигналили редкие автомобили, позванивал, поворачивал в сторону Суконки, 6-ой трамвай.
Здесь у памятника Тукаю  у них состоялось первое свидание. Они познакомились в парке Горького,  именно в тот день, когда в его компании девушки не входили в  расчет.  Затеял все Артур, студент мединститута,  сынок известных в городе родителей, необычайно красивый парень с византийскими луковичными глазами и пушистыми ресницами.  И вот они, четыре парня, поджидали Грибака, бритую гориллу из БКД (боевой комсомольской дружины).
Грибак был то ли отставной милиционер, то ли внештатник, - словом, ходил по танцполу, как хозяин, придирался к любому  и мощным ударом  отправлял  в нокаут. Милиционеры  не вмешивались, да и  заходили туда лишь в случае крупного шухера.  Артуру вздумалось Грибака замочить. Теперь они сидели   на спинке скамьи, нахохлившись, как вороны, и поплевывали  на асфальт. За крашеным забором, над   освещенной танцплощадкой, овеянной пОтом танцующих,  плескались гнус и музыка. Через раз вокально-инстументальный ансабль исполнял на бис всесоюзный хит «Ясные светлые глаза. Вижу в них сияние дня…»
 Мероприятие  было рискованным. Узнай о нем Грибак,   подошел бы со  свитой из БКД, и они все четверо, как фишки, летели бы со спинки скамьи ,  выстреливая в небо сандалиями,  – на взрыхленный грунт за лавкой,  крася желтую палую листву нефтяным цветом.
   На соседней скамье сидели две девушки, блондинка и брюнетка, в удлиненных юбках. Они  не могли попасть на «Осенний бал» из-за отсутствия билетов. И Вова  между прочим предлагал блондинке пройти через билетера вместе  с ним, мол, он  проведет.
 Девушки посидели, вздохнули и поднялись,  чтобы идти домой.
- Ну,  как же!.. –  не отставал Вова, с сожалением косясь на круглые бедра девиц.
- К сожалению, нет! - сказала блондинка. На ходу полуобернулась  и, глядя  в землю, с улыбкой  произнесла, - вот если бы этот , в клетчатой рубашке, провел...
«Клетчатая рубашка» в компании была одна. Толкнули локтем – двигай!
- Грибака завтра прибьем, -  цыкнули струей сквозь зубы на асфальт.
И он поплелся. Шагал чуть сзади, нес   чепуху. Брюнетка шла быстро, а блондинка все отставала, отвечала на его вопросы.
В скверах оказалось очень много людей. Прямо перед ними шагала на выход группа культуристов, человек  тридцать. Ее преследовали – подбегали два-три парня, происходил обмен ударами, пинками каратэ. Отбив нападение, культуристы организованно восполняли строй. Вся эта масса боевиков и зевак, двигалась к главному выходу, к  трамвайной остановке. 
 Еще вечером, когда шли на танцы, какие-то возбужденные парни воинственно спрашивали у встречных: «Тяп-Ляп?». Им отвечали : «Аэропорт», «Калуга», Центр», и парни кидались на поиски дальше. И вот он, тот самый «Тяп-ляп». Появился. Лидер Джавда вывел свой взвод неожиданно - со  стороны  кладбища. Противники, в поисках врага рыскавшие по всему парку, не успевали сколотить строй. А это был рейд, демонстрация дерзости. 
Все это сложно было понять  после двух лет службы в армии. В городе зародились боевые группировки, преследовался этот наглеющий  микрорайон «Теплоконтроль»,   известный впоследствии как  «казанский феномен»
Толпа в тысячу человек вывалила на ярко освещенную площадь перед Вечным огнем. От трамвайной остановки к ней выдвинулись старшие милицейские офицеры - майоры и  подполковники. Вежливыми, но властными окриками и жестами  рассредоточивали. Оградив таким образом  группу «Тяп-Ляп», пропустили ее к 8-му трамваю , который, как по заказу ,подошел от конечной остановки, ярким светом освещая свою внутреннюю незаселенность …
 «Тяп –Ляп» уехал, площадь опустела. 

 Еще в парке он назвался «Петей», - «чесслово, Петя!», а она - «Верой»,  и тоже луково улыбалась в глаза - «чесслово!» Они так и целовались, «Петя» и «Вера» ,в глуши детсадовских лавок на Тази Гиззата –    пока их не увел в отделение  милиционер.
- Имя , фамилия? - спрашивал  участковый, крупный человек,  елозя на потрескивающем стуле.
- Петя, - он решил играть до конца, не хотел пасовать в  присутствии девушки, - Петр… Гм, Краюшкин.
 Его спутница, сидевшая напротив, покраснела от испуга и охватила  лицо руками. 
А милиционер насиловал телефон,  не мог дозвониться для проверки. Крутил диск и вновь бросал трубку.  Вставал, нервно мерил шагами комнату…
  - Да из армии я!   Дембель! – не выдержал парень. – Экзамены  в КАИ сдаю. Вот, может это что-нибудь  подскажет!   - он вынул из заднего кармана джинсов скрученную брошюру и положил на стол.
Участковый взял ее в руки, там крупными буквами было написано: «Итоги ХХV съезда КПСС» . Милиционеру нечего не оставалось делать, кроме того, как пожурить молодых ,чтоб не сидели в темных закутках , ведь все-таки рядом ж/д вокзал, и много тут сброду ошивается, могут быть неприятности…
И вот здесь, у памятника Тукаю, они встретились на другой день.
Она вышла из-за листвы  и, увидев его, замедлила шаг, слегка покраснела,  от волнения  обратила плоскость ладоней  к земле, будто упиралась о воздух.    Теперь она   была в замшевой мини-юбке. Волнисто обрезанная, зеленая  замша  подчеркивала  белизну ее породистых ног.
Он  усадил ее рядом. Смеясь, она стала рассматривать его черты  в упор . Иногда от смущения закрывала его глаза ладонью.
-Слушай, Петя Краюшкин! - вдруг произнесла по-девчоночьи звонко, - а если бы милиционер вчера дозвонился? Тебя упекли бы!
-Не дозвонился же! Все было заранее продумано!
  Она опять вскинула ладонь, смежила ему веки. Он отстранил коротко стриженую  голову дембеля,  кивнул в сторону ее ног.
- Признайся,  твои колени лепил похотливый бог? Иначе бы такие не выдумал. Тут явный интерес…
-Чи-во? –  она  не совсем поняла его фразу, но почувствовала в ней  что-то бесстыдное, опять покраснела.
  Она только что окончила в деревне  восьмой класс  и устроилась по протекции старшей сестры на военный завод контролером.  Ей исполнилось тогда шестнадцать лет.

Сейчас   его жене  было  двадцать, и  также стоял  август месяц.
 Они долго ловили такси, дошли до  улицы Кирова,   там сели на 2-ой троллейбус. 
Зал ресторана в речном порту  находился на втором этаже. Просторный, почти безлюдный и тихий.
Они выбрали столик, сделали заказ, долго ждали. В какую-то минуту мизинец его правой руки, который он держал пальцами левой на своем колене, вдруг показался ему безмерно тонким, величиной с иглу. Вернее, мизинец исчез, как сдавленная, сгнившая сосиска.
- Что с тобой?- спросила она.
- А?  Ничего…
- Ты бледный.
- Сейчас!
Он поднялся , чтобы поторопить официантку… Но  она уже шла к ним с разносом от поварской.
 Он выпил подряд две больших рюмки водки, вздохнул , ожидая  когда прогреет. Закурил, выпил еще . Начал осматриваться…
 Лицевой стеной залы служило сплошное стекло и открывало вид на Волгу. Он сидел лицом к нижнему течению, откуда просматривались далекие берега Ключищ, холмы Ташовки и Гребеней. 
Опускались сумерки,  в акваторию одна за другой возвращались  «Ракеты».  Появлялись внезапно - будто лебеди с неба. Планировали на воде  красными лапками подводных крыльев. Сбросив скорость, опускались на брюхо. Тихо шли к родным пристаням на ночевку…
         На первое был суп из утки, а на второе рис с той же уткой.   
         Он не закусывал. Испачкав пальцы в густом жиру, она стала вытирать руку о края белой скатерти
- У них даже салфеток нет! - ответила на его недоуменный взгляд.
Сейчас при жене он остро ощущал тоску по дочери.   Но больше о ней не заговаривал. Он точно знал, что малютка  в деревне, жена  не кормила ее своим молоком,  перетянула грудь и уехала в город  устраивать  жизнь…   Неделю назад  хмельная, после ночной посиделки с официантами, пришла  к нему, влезла через распахнутое окно из сада,  навалилась, тормошила спящего, бесшабашно и  радостно повторяла его имя…
Она ушла рано утром и опять пропала.
Вчера он случайно ее увидел. Торговала у выездного лотка на улице, и они договорились встретиться.
  -У тебя есть кто?-  спросил он, давя о пепельницу очередной окурок.
- Женя, - ответила она, - он учится в аспирантуре.
Она благоговейно произнесла слово «аспирантура», и  потом  не раз повторяла его в этот вечер. А  он вспомнил, как когда-то в пору его студенчества   она также многозначительно произносила слово «КАИ», где учился он.   
- Вы  живете?- спросил он.
-Между  нами  ничего нет.
  Он и тут знал, что этот «аспирант»  работает поваром в соседнем кабаке «Лето», познакомились они на выезде ресторанов в Зеленом Бору…  Этот Женя тоже не дурак выпить, еще приволочиться за всякой юбкой,  у них взаимная ревность и  нечистоплотная месть друг другу.
- Ты сам виноват, - произнесла она. - Я  хотела жить с тобой. Как все люди.  Ходить с ребенком в гости, в зоопарк, в цирк. Ты сволочь! Я из-за тебя такой стала.
- Какой?
Она заплакала…
Ему стало жаль ее.
- У меня послезавтра  суд, - произнес он, желая как-то сравняться  с ней в несчастии,   - направят в лечебно-трудовой профилакторий.  Меня уже отправляли на Сеченова, на 45 дней, но я  там сорвался. Выгнали за нарушение режима.  Теперь автоматом  ЛТП. Это на год. И  тюремный режим.
- Подлечишься.
- Будешь носить передачи?
- Посмотрим, - сказала она.
Он постепенно хмелел.
Между прочим, она вынула из холщевой сумки пачку мятых денег и, лизнув палец, начала пересчитывать прямо на столе, - вероятно, дневную выручку.
- Дай   пять рублей.
- Зачем?
- Завтра опять буду болеть. 
- Перебьешься, - сказала она, глядя на стол и подслеповато щурясь. Но тотчас, не отрываясь от пересчета, как игральную карту,  перебросила ему трешку.
-Я отдам. Спасибо!
Постепенно лицо его багровело, глаза блуждали.
- Зачем все это? – говорил он. – Я не хочу в ЛТП! Я  не могу бросить пить.  У меня нет стимула...
- Ты курить бросай. Травишься никотином. Ничего не ешь, смотри   – полная пепельница окурков! Ведь одну за  одной куришь. Ешь давай!
Он послушно взял ложку, посмотрел на жирные шарики в утином бульоне, их было много, и подумал: если бы все эти кругляши стали копейками, то хватило бы их на бутылку вина?
  Потом юродиво улыбнулся:
- А помнишь, перед свадьбой в Базарные Матаки ездили?  Ты пошла в туалет, там плетень обрушена – и тебя петух в задницу клюнул? Ты выбежала и жаловалась мне, что очень больно.  Я б ту ядреную попу сейчас поцеловал. А эту нет. Скажи, много мужчин ее хватало?
       -Идиот!
- Все к черту! Это финиш!  - говорил он потом с  серьезным лицом. - Я порой вижу свою могилу. Даже дыхание ее чувствую. А у меня должна была быть другая судьба, мне раньше все это  и в страшном сне бы не приснилось. Чтоб я  - и  конченный дятел!     Это не моя судьба,    это кто-то другой… очень больной человек. 
- Возьми себя в руки. Начни новую жизнь.
-  Без тебя?- держа вилку в руке, он пригнулся грудью к столу , зло и укоризненно сощурился на нее.
- У тебя было четыре года, - строго отчеканила она.
-   Хех! – он сраженно покачал головой, помолчал, а после начал очередное признание, говорил в  стол: - у меня отравлена кровь, гены. Мой дед по матери был пьяница. Я сам в пятнадцать лет пить начал. Но спасла армия. Удивляюсь, как поступил в институт, ведь на вступительные экзамены ходил с похмелья. Ты помнишь тот август , я всегда был навеселе , а завтра экзамен. 
      - Значит, ты скрыл болезнь и обманом на мне женился?
Он поморщился:
- Откуда я знал! Я любил и нечего тогда не соображал.
Она опустила голову…
Он глянул на нее оценивающе.
 - Закажи еще водки.
-   Нет.
- Тогда пропью твою трешку.
- Вот, допей мою рюмку и пошли.
-  Слушай, поехали ко мне!  - вдруг сказал он, сияя. – Па-аследний раз!  Плевать на повара, бу-га-га!   
- Чи-во?
- Бугага!
  Он придвинулся  к ней и обонял  за плечо, мягкое и податливое. Горячо поцеловал в теплую родную щеку.

Уром  проснулся , перевернулся со спины на живот и тихо, пронзительно застонал, закрыв руками лицо.
Одетая, она стояла  у окна  с холщевой сумкой в руке. Глядя в сад, тихо и задумчиво напевала:

Вот и все, что было
         Ты, как хочешь, это назови
         Для кого-то просто
        Летная погода
        А ведь это - проводы любви

         

        Теперь он смотрел на нее. Мысль исказила его лицо.  Она созрела как женщина. Белые, аппетитные до слез икры ног и колени, чудное платье-сафари, и зачесанные назад ото лба светлые волосы. Как у мадонны. И нет, вовсе нет в ней хоть намека на порок, на разврат, а только грусть простой, мягкой и безвредной женщины. Щедрой, жалостливой, даже, может, в ту минуту жалостливой, когда ее  насилуют…
 - Я пошла, - сказала она.
-  Иди.
 Он  ткнулся лицом в подушку.
Зачем она пришла тогда?! Влезла в это окно? Ведь он уже стал  отвыкать от нее.
Скрипнула прикрытая ею дверь.
  Хотелось выть.
         Он  лежал с закрытыми глазами. Чувствовал, как наплывает головокружение. И эта вечная похмельная тошнота по утрам! Он  вспомнил о трешке. Поднял с пола брюки. Щурясь от белесого света, судорожно искал рукой  карман. Попал. Вот она, мятая, волшебная... Это две бутылки «Портвейна 777» по рубль сорок семь, или «Агдама» по рубль сорок две. Это тихий от нее приветик…

21 января 13 г