Уд мурт копия

на вопрос "Как называется ваш народ?" они отвечают "Уды". А это уже и есть зацепка, чтобы определить значение всего устойчивого сочетания {”уд” - “мурт”}. (Обращаю внимание, - абсолютная идентичность несколько разных по звучанию тогдашнего ”уд морд” и сегодняшнего “уд мурт” следует именно из “Дневника” Н. П. Рычкова.) Впрочем, подробно об этом и вообще об удмуртском языке (который сам я не знаю совершенно, - не сожалею и не горжусь этим фактом, но оно так для дела безусловно полезнее) в третьей Книге этой серии. А здесь мы возвращаемся к анализу языка.

То, что в объединениях древнего языка суть [Д] значила знание признака действительности [(соответствующий) коллектив] и вообще всё, что с ним так или иначе было связано, я тогда уже знал. Как и знал, что единственным признаком совместности, наличие которого делало существование любого коллектива тогда вообще возможным, было совместное занятие его членов процессом приема-передачи (п-п) генетической информации друг с другом. Таким образом мне оставалось только конкретизировать значение самой её модуляции “уд”, в смысле объединения сути [Д] с гласным звуком “у”, в древнем языке.

(Кстати, сразу после возникновения Коллектива происходит детализация его самого как (знания) признака действительности и соответствующих ему (знаний) звучаний. Проще говоря, в начале был один Коллектив, а с появлением нового знания их становится как минимум уже два. В смысле появился некий признак, знание которого делило единое до того значение знания “коллектив” как минимум на два. И признак этот нам известен, - “патриархат”. Патриархат следует рассматривать здесь именно как один из вообще возможных способов получения знаний Коллективом, т.е. Коллективным сознанием. (Вообще возможные для Сознания способы получения знаний, это опыт и заимствование, в то время как патриархат лишь одна из разновидностей заимствования знаний Коллективным сознанием). Так вот, коллективами “Д” были все те коллективы, которые в той или иной степени такой способ получения знаний как патриархат всячески избегали (т.е. у них таким образом если и был признак “патриархат”, то не так, чтобы очень). А те, которые его придерживались, были коллективами “Р”, - чёткой границы между ними не было и быть не могло. (Потому удобно делить эти коллективы в соответствии с этим отличающим их признаком по звучанию у них значения [человек] : у первых оно было “аДа”, а у вторых “аРа” (значение сути [Р] - [самец (мужчина)]). Уже из этого следует, что в коллективах “Р” женщина была “нечеловек”. Потому как у “Р” она была [принадлежность “Р” (мужчин(ы)) ], а у “Д” она была [принадлежность “Д”(коллектива)]. - Клянусь, люди с тех самых пор и до сего дня так точно и не решили, какая из двух этих видов принадлежности для самой женщины лучше, если она вообще сегодня ей ещё нужна, - сам её контекст (действительность в которой она существует) с тех пор изменился ну очень уж радикально.) 

То, что объединение “уд” состоит из двух звуков “у” и “д”, так это несомненно. Как несомненно и то, что говорить о принадлежности самого объединения к какому нибудь языку кроме как к древнему не приходится, - их, когда оно возникло, просто тогда ещё не было. Это уже следует из существования у тех же удмуртов различных звуковых форм этого объединения, - “морд”, “морт”, “мурт”. Из чего следует, что когда оно появилось в древнем языке, детализация древнего гласного звука “(оу)” на “о” и “у”, как и детализация “(дт)” на “д” и “т”, совсем ещё не произошли. (О том, что детализация древнего гласного звука “(оу)” ещё не произошла, в том числе свидетельствуют существовавшие тогда, - а некоторые из них существуют ещё и сегодня, - в разных языках модуляций, которые возникли в те самые времена: “во” и “ву”, “ор” и “ур”, “до” и” ду”, “од” и “уд”, и т. д., - звучания модуляций в этих парах были уже разные, а вот значения в них ещё оставались одинаковые. (Т.е. детализация звучаний в них в разных языках уже произошла, а детализация значений ещё нет.) И, всё-же, рассмотрим модуляцию “уд” в аспекте уже зарождавшегося русского языка.

(Кстати, сразу внесём ясность, - в результате процесса детализации древний язык со временем безусловно исчез, - детализировался). А на его основании таким образом возникло несколько десятков языков, - некоторые из них и сегодня ещё существуют, более того, процветают, - в том числе и русский (только сегодня он просто существует, совсем не процветает, нет). Сам процесс детализации древнего языка на другие языки (и русский в том числе) конечно занимал некоторое время, а потому и чёткой границы между ними по определению просто быть не могло, - но ведь это тоже как посмотреть.

Я посмотрел на это в аспекте появления в древнем языке смягчения, - там, где в словах присутствует смягчение, это безусловно уже русский язык. Там, где его нет, вполне возможно, что это ещё древний язык. При этом необходимо помнить, что структура самых сложных слов в древнем языке никак не может быть сложнее структуры самых простых слов образованных из общих для них звуков в русском языке, - потому как русский язык возник после древнего, а значит структуры самих объединений у него могут быть только сложнее. (За исключением, естественно, структур объединений, которые были потом образованы со звуками, возникшими уже в русском языке, - знания связи, что были тогда в языке, вовсе не запрещали им быть предельно простыми. ) Но из этого вовсе не следует, что слова из древнего языка в русском языке не сохранились, - они сохранились, правда не так много - а древний язык потому ещё древний, что был очень даже немногословный, - но кое-что осталось точно, - впрочем, я отвлёкся, продолжаю. )

Суть [Д], когда появилась в древнем языке, отдельно ничего в нём не значила (только если в составе объединений), это видно уже из того, что отдельно она в нём и не использовалась (как впрочем и сегодня во всех других языках). Потому как это было время, когда знаний мало было не только в самом Языке, - это безусловно, - но, самое главное, не было достаточно ещё знаний, чтобы сам этот Язык уже сформировать как мыслительный инструмент “речь”. Проще говоря, звук “д” у формы жизни “человек” появляется,  когда никакого Языка у него ещё не было и быть не могло.

А не было потому, что соответствие знанию звучания “д” некого знания признака задавались тогда не посредством невещественного знания (которого всё равно ещё не было), а напрямую, посредством вещественной связи algoritm. А так как наше Сознание способно (осо)знать исключительно только знания, то и “д” собственного значения тогда не имел. Потому как (осо)знать значение, заданное не знанием, а связью, нашему Сознанию невозможно, потому как сама связь знанием (циклический процессом) не является, - Сознание способно (осо)знать исключительно только знания, а всё остальное оно лишь использует в процессе Осознания, и не более того (использовать и знать, это совсем не одно и то же).

Проще говоря, звук “д” безусловно уже что-то значил, - у него были соответствия заданные посредством связи algoritm знаниям признаков с соответствующим знанием звучания. Только сами эти соответствия знаниями не являлись, а потому отдельно (т.е. как знания) использовать в Языке их было невозможно. Похоже, что если и использовали их тогда, то обязательно в объединениях с жестами, и/или мимикой, и/или интонацией. Сами эти объединения безусловно значения уже имели, но передавать их посредством только речи (за исключением тех, что содержали интонационную составляющую) было невозможно (проблема в том, что интонационная составляющая очень ограничена, чтобы с её помощью можно было передавать достаточно (много) знаний.) Вот именно, чтобы было возможно передавать как можно больше знаний посредством речи, Человек и придумал использовать в Языке уже не только сам звук “д”, а и его модуляции, т.е. объединения с гласными звуками (что уже тогда были) .

Ещё раз, - значения объединений “д” с теми же жестовыми составляющими могли соответствовать тогда только знаниям окружавших человеков признаков именно действительности (в том числе уже и искусственных и “коллектив”, безусловно, первый из них). Потому как именно только на признак действительности при необходимости жестом и можно было обратить внимание (т.е. за счёт использования органов чувств), чтоб окружающим таким образом стало уже понятно, о чём вообще так идёт “речь”. При этом знанию признака действительности достаточно было существовать просто в Сознании, а не обязательно уже именно в Языке (являющегося в том числе одной из частей невещественной структуры знаний Сознания), потому как значение самого признака действительности вполне могло быть передано и без помощи Языка (в смысле одними жестами, например, - показали пальцем на некий объект, - уже и не обязательно даже его называть, тем более, что если он названия ещё в Языке не имеет, и уж тем более, если самого Языка ещё нет). Таким образом значение [Д] в Языке было настолько тогда всеобьемлющим, что говорить о нем смысла нет, потому как значить всё, это всё равно что не значить вообще ничего. Собственно это и была причина, по которой “д” отдельно (без жестовых составляющих в том числе) в Языке использоваться не мог. 

Судьба “у” сложилась в Языке несколько иначе, - он как и “д” тогда собственного (отдельного) значения не имел и иметь не мог. Т.е. значения посредством его задавались не знанием, а как и у “д” соответствующей связью algoritm. (Напоминаю ещё раз, сейчас мы говорим вовсе не о звуках “у” и “д”, а о их древних предшественниках “(оу)” и “(дт)”, которые впоследствии детализировались в том числе и на сами эти звуки. Но это нам сейчас совсем не важно, нам гораздо важнее понимать, что значения самих этих древних звуков были тогда несколько иные, чем те, что есть у них сейчас.) С тех пор “д” собственного значения в русском языке так никогда и не приобрёл, в то время, как у “у” оно однажды там сформировалось. Это значит, что однажды в Сознании возникло соответствующее звуку “у” знание, и было это знание признака сознания. Именно разницей в признаках, - у “д” это признак действительности, а у “у” это признак сознания, - и объясняется такая их разная судьба в языке, - “д” образовывал объединения посредством связи algoritm, в то время как “у” делал это в том числе уже посредством знания (признака сознания).
 
Кстати, похоже, что в то время “значить” (в Языке) для объединения (слова) значило [иметь в структуре значений знание признака сознания], потому как только об этом тогда и стоило вообще говорить, - передать знание признака сознания возможно только посредством соответствующего контекста Языка, а иначе это просто невозможно. (Проще говоря, для того, чтобы объяснить значение знания признака сознания “сложение”, например, который невозможно никак воспринять нашими органами чувств, потребуется соответствующий контекст в Языке.) И если [Д] собственного значения в древнем языке (только не в Сознании вообще! - Язык, напоминаю, в том числе одна из частей его невещественной структуры знаний) не имела, то само объединение “уд” несомненно уже в нём имело значение, так как содержало “у”, которое в свою очередь отдельно соответвовало знанию признака сознания. И само это знание признака сознания с тех пор, вряд ли сильно изменилось. А это значит, что и тогда, как впрочем и сегодня, оно соответствовало одному из знаний связи принадлежности вообще. Это следует уже из того, что именно в этом значении оно и используется сегодня в том числе и в русском языке. Потому как именно знание связи принадлежности и есть сама та связь, что существует в невещественной структуре знаний. Проще говоря, с помощью знаний связи мы и создаём (невещественные) связи между знаниями в Языке.

Ещё раз, - из всего вышесказанного следует, что на начальном этапе формирования Языка отдельные звуки, как мы их знаем сегодня, в нём не существовали, потому как не имели соответствующих значений. А существовали исключительно их объединения, вот они уже точно имели собственные значения. Накопление знаний в Сознании привело к необходимости детализации этих объединений на отдельные звуки, но вот собственные значения в том или ином языке получали вовсе не все из них. И связано это было с теми знаниями, которым они соответствовали. Так, если знаниям признаков сознания необходима была конкретность (т.е. сужение структуры значений для более точного использования их в Языке), то знаниям признаков действительности необходимо было уже обобщение (максимально возможная - с максимально возможным количеством знаний - структура значений в языке).

 Достичь же этих абсолютно взаимопротивоположных целей можно было только взаимопротивоположными же действиями, а именно, - структуры звучаний соответствующих признаков сознания должны были быть как можно более короткими (в идеале - состоять из одного какого-то звука). И наоборот, структуры звучаний соответствующих признаков действительности должны были по мере накопления знаний в структурах соответствующих им значений сами постоянно увеличиваться. Тем более использование отдельного звука для обозначения некого знания признака действительности для любого языка было (и есть всегда) непозволительная роскошь. Отсюда следует, что в одном каком-то языке всегда есть звуки, которые используются в нём отдельно, и наоборот, есть звуки, которые так никогда в нём не используются.

Кстати, мы вполне можем принять этап детализации первоначальных объединений звуков на отдельные звуки как вообще начало формирования Языка. Следующий этап, это когда при наличии уже соответствующих знаний связи (правил) начинают формироваться из этих звуков объединения, которые начинают соответствовать новым появляющимся знаниям признаков. Отличие объединений первого этапа от объединений второго этапа именно в наличии у последних знаний связи. Не стоит думать, что между первым и вторым этапами была некая чёткая граница, - это когда один закончился, а за ним сразу начался второй, - вовсе нет. Из анализа частот звуков в языке следует, что оба эти этапа некоторое время (несколько десятков тысяч лет) сосуществовали вместе.
Продолжаем...

А коли собственного значения как знание “у” тогда не имел, то и использоваться отдельно в Языке он тогда никак и не мог. Сначала именно его модуляции (объединения с согласными звуками) возникают в Языке, а уже на их основе потом в нём формируется значение “у” уже как знание, а с ним и он сам начинает использоваться в русском языке отдельно. (Последнее утверждение относится вовсе не ко всем языкам, - процесс детализации в разных языках идёт очень по разному, - в русском языке знание “у” как значение сформировалось, но это вовсе не значит, что оно должно было обязательно сформироваться и в других языках, - а оно и не сформировалось).
 
Объединение “уд”, напоминаю ещё раз, одно из очень и очень древних (в смысле одно из первых) вообще в Языке, - ему никак не меньше нескольких десятков тысяч лет. Сегодня оно присутствует в том или ином виде (и отдельно, и как часть объединений) вообще во всех языках. А потому попытки отдельных лингвистиков выводить его самого и тем более его значение из слов, которые сами возникли всего лишь три-четыре (и это максимум) тысячи лет назад, т.е. гораздо его позже, выглядят по меньшей мере нелепыми. (Это примерно как утверждать, что колесо изобрели, когда наконец уже разобрались, что из себя представляет сам паровоз.)

 Таким образом, нам не обязательно знать, что из себя представляло (какое имело значение) объединение “уд” на первом этапе формирования языка, - то были вовсе ещё не слова человеков, а, если так можно сказать, рыки животных. Для нас же гораздо важнее сейчас знать, что на втором этапе это безусловно было уже объединение звуков с их собственными значениями и знанием связи, которое и объеденило их в это объединение. (Точнее объединение не звуков, а звука “у” и сути [Д] - “у[Д]”, потому как в отличии от “у” звук “д” отдельно в древнем языке потом не использовался.) Значения “у” и [Д] мы примерно уже представляем, осталось понять те знания связи, что в самом объединении безусловно присутствуют.

Объединения в Языке построены достаточно просто, и связано это с теми ограничениями, что есть вообще у Сознания. Любое объединение в Языке состоит из двух частей. Если нет на то необходимого знания связи (в русском языке это соеденительные гласные между частями “о” и “е”), то после разделения объединения на две части, только одна из них может быть разделена потом ещё дальше. В свою очередь одна из частей части тоже может быть разделена на две части, и т.д. Но не до бесконечности, - в русском языке таких делений объединения может быть не более трёх. Или, другими словами, любое объединение в русском языке можно разбить не более чем на четыре значащих части, - с большим количеством значащих частей в слове наше Сознание совладать просто не в состоянии, мешают ограничения, что есть у него.

 (Проще говоря, “думать” столь большими (с многосоставными значениями) словами у нас уже не получится. Представьте, что вы со своим сознанием со всеми его ограничениями, что у него есть, принадлежите к неким “марсианам”, которые общаются промеж собой только устно и исключительно арифмитическими выражениями (фразами). Выражение (фраза) тогда только считается у них понятым, если “марсианин”, на которого оно направлено, в итоге может его вычислить. Попрактиковавшись в подобном общении, вы обнаружите, что и сами фразы, и “слова” в них используемые, имеют соответствующие ограничения, которые в свою очередь следуют из ограничений, что есть уже у Сознания. Проще говоря, они не могут быть сколь угодной большими. Впрочем, это уже тема больше Сознания, а потому здесь пропускаем. )
 
В случае “уд” деление возможно на две части, более того, сами эти части всего лишь звуки (а не их объединения, какими они становятся с возникновением мыслительного инструмента “письменность”, тогда появляются приставки, корни, суффиксы и окончания, которые сами являются объединениями, разделить которые уже невозможно), что, естественно, только упрощает нашу задачу. Единственным знанием связи в древнем языке, которое из устойчивого сочетания звуков формировало непосредственно уже объединени, было знание, что следующее значение является одной из возможностей предыдущего значения. В нашем случае значением “у” было [принадлежность] как один из видов принадлежности вообще, а значением [Д] - [коллектив].

Стоит напомнить ещё раз, - всё это мы утверждаем, когда значения что “у” , что “д” задавались отнюдь не знаниями, а посредством вещественной связи algoritm. Более того, детализация древних звуков “(оу)” и “(дт)” тогда совсем ещё не произошла, а потому мы с одинаковым успехом могли бы вместо модуляции “уд” рассматривать модуляции “од”, “ут” и “от”, - всё это было тогда одним и тем же звучанием, с одним и тем же значением. Другое дело, что в результате происшедшей таки однажды детализации они потом использовались все (в частности в русском языке), но уже несколько в отличных друг от друга значениях, - а на то и детализация слов в Языке, это чтобы разделить соответствующие значения, которыми пользоваться в языке из-за их “раздутой” со временем за счёт включения всё новых знаний структуры значений, становится просто уже невозможно. Нас же здесь сейчас интересует именно та модуляция, что и сегодня (уже после детализации) имеет звучание “уд” и значение [”уд”].
 
Таким образом никакого знания “у, как и его значения [у] в древнем языке тогда не было и нет, но только сам этот факт на значение модуляции “уд” никак повлиять не мог. Потому как именно знание “у” возникает из знания “уд”, а никак не наоборот. (Наоборот, это когда, например, дочь будет решать, рожать ей свою мать потом или нет, если она ей сейчас чем-то не нравится, - чушь абсолютная.) Принимая это утверждение, и зная, что последующее значение в объединении является одной из возможностей его предыдущего значения, получаем значение самого объединения, - [[принадлежность] - [коллектив (д)] как одна из ее возможностей]. Проще говоря, таким образом мы получаем знание, но несколько “неполное”, потому как значением его остаётся именно что знание признака сознания “принадлежность”. Т.е. такое знание, которое нашими органами чувств воспринять никак не получится.

(Кстати, уже тогда в древнем языке формируется знание, что модуляции, где гласный звук в начале, более соответствуют занию признака сознания “действие” (”процесс”). И наоборот, модуляции, где гласный звук в конце, более соответствуют занию самого признака действительности.) 
 
Проще говоря, не стоит думать, что все наши предки были тогда сплошь вундеркинды и по одному этому объединению уже понимали, о чём вообще идёт речь, нет. Похоже, что само это объединение имело тогда соответствующие жестовые составляющие, а значит в разных контекстах могло значить разное. Так с указательным жестом (на соответствующего человека) значением объединения “уд” было [этот человек принадлежит коллективу (Д)] (информация весьма важная, если вспомнить, что уже тогда существовали коллективы двух типов, - “Д” и “Р”, представители которых постоянно взаимодействовали, и при этом не так чтобы очень любили друг друга, - сказывалась разница в предпочтениях в способах получения знаний) . Т.е. на кого показали жестом в сочетании с самой этой звуковой составляющей “уд”, того оно и значило.

Ещё раз, - значением объединения модуляции “у[Д]” с жестовой составляющей было знание признака действительности “человек”, на которого эта жестовая составляющая и была направлена. Менялась жестовая составляющая (указывали уже на другого человека), менялось и само значение объединения модуляции с жестом. Таким образом значение самой модуляции “у[Д]” без жестовой составляющей было [принадлежность коллективу (Д)].

Обращаю внимание, - именно коллективу, а не какому-то отдельному человеку. Поэтому, в том же русском языке уже после детализации “[Д]” на “[Д]ь” в значение [мужчины коллектива (д)], - сказалась возросшая роль мужчин в коллективе, - возникают соответствующие объединения, в которых “удь” используется в значении [принадлежность (мужиков) коллектива (д)]: “[В]-удь”, “[Ч]-удь”, “[Л]ь-удь”, “[М]-удь”, и т.д. (”Мудь” здесь для подсказки, - ну не может значение производного этого объединения, а именно “мудя” - “мудь-а” - [принадлежность принадлежащих мне, говорящему, мужиков коллектива] со временем трансформироваться в [половые органы мужиков], если бы знания  “мужики” изначально не было в структуре значений этого объединения.) Здесь вместо жестовых составляющих, употребление которых было возможно только при непосредственном присутствии самого признака действительности на который они и были направлены, используются уже соответствующие сути с их значениями. А с ними сами такие объединения в никаких жестовых составляющих уже не нуждались, или, проще говоря, становились таким образом уже полноценными словами, какими мы их сегодня себе и представляем. Таким образом значениями их были именно что коллективы. В смысле “уд” в древнем языке значили [принадлежность коллектива], а “удь” в русском языке значили [принадлежность мужиков коллектива]. Главное нам сейчас понимать, что ни в древнем языке, ни потом в русском эти объединения никогда не значили отдельного человека. А именно, что всегда они значили или сам коллектив, или какую-то его часть (в нашем случае мужиков).
 
Особенно хорошо (потому как более других используется сегодня в русском языке) это видно на примере “люди” - “[Л]ь-у[Д]ь-ы]”. Не вдаваясь сейчас в подробности (о них здесь же, но чуть позже) объясняю, - данное значение соответствовало множеству коллективов (д) проживавших тогда вокруг Ильменя и Балтийского моря. Т.е. значению [людь] тогда соответствовал именно один, всё равно какой, коллектив из группы этих коллективов. А значению [люди] (”людь-ы”) - множественной форме от “людь” - соответствовали уже все коллективы людь(эй), что вообще там были. Позднее, с изменением соответствующих связей между представителями этих коллективов, само это значение формы множественности стало соответствовать целиком и полностью не именно коллективам как таковым, а самим их представителям. Проще говоря, помимо признака совместности процесса п-п генетической информации тогда уже появлось ещё много других признаков совместности, на основании которых и происходило уточнение самого значения “людь”. А это значит, что при употреблении слова “людь” всё в меньшей степени уже использовалось знание (в его структуре значений) совместного занятия процессом п-п генетической информации его представителей. Но при этом единственную форму как значение [человек] объединение “люд” (”людь”) в русском языке так никогда и не образует.)

Кстати, хоть это вполне и возможно в русском языке, - образовать множественные формы от тех же “вудь” - “вудь-ы”, или “чудь” - “чудь-ы”, - но что-то, в отличии от “людь-ы”, мы их в нём не находим, и это неспроста. Похоже, что значению [коллектив], когда образовались сами эти объединения, соответствовало в первую очередь знание признака совместности п-п генетической информации. Таким образом коллективы людь хоть и обладали похожим образом жизни, но отличались тем, что процесс п-п генетической информации (признак совместности) они осуществляли исключительно только в рамках каких-то ограниченных групп людей (коллективов). Т.е. сами эти коллективы людь(эй) в этом признаке совместности практически никак не пересекались (замечены не были, а в противном случае тогда это был бы один и тот же коллектив). Связано это было с теми новыми знаниями, что они к тому времени накопили в своих коллективных сознаниях (и не только). 

У коллективов тех же вудь и чудь ничего похожего не было, - ни собственности (как знаний в вещественной их форме), ни знаний о болезнях передающихся половым путём, ни... и т.д. Проще говоря, они допускали секс между представителями разных своих коллективов. Именно по этой причине и не могла быть образована множественная форма названия их коллективов, - с точки зрения процесса п-п генетической информации, у них это был тогда безусловно один и тот же коллектив.

Но при этом всегда существовала необходимость в Языке выделения из множества отдельного его элемента. В древнем языке для этого использовалась суть [Н] в значении [наименьшая часть (считабельного)  множества], или, по другому, - [один]. (Кстати, заблуждаеются лингвистики, которые полагают, что “один” - “о[Д]ь-[Н]” в том числе в русском языке в качестве наименьшего счислительного появляется как производное имени “Один”,  - названия соответствующего бога. Потому как значением самого этого имени в древнем языке является [наименьшая (считабельная) часть из принадлежащих коллективам (Д)]. Проще говоря, Один был уже один, когда появился. В смысле, сначала появляется знание “один” с его значением, а уже потом оно становится именем собственным, - наоборот быть просто не могло. И так и да, - употребление в модуляции гласной (соответствовавшее знанию признака сознания) впереди предполагало в большей степени действие (знание признака сознания), потому конечно правильней значение определять здесь (и вообще везде) как [принадлежащих], нежели как [принадлежность].)

В русском языке элемент выделяется из множества с помощью модуляции “ак” - “а[К]”: “чуд(ь)-ак”, “воть-ак”, “дур(ь)-ак”, “бось-ак”, “кул-ак”, “ведь-м-ак”, и т.д. (Кстати, по поводу последнего, - обязательно хочется заметить, тупые соплеменники уже в те времена не любили своих умных собратьев, - обычная животная реакция любого незнания на знание вообще, - отсюда такое негативное значение объединений “ведь-м-а” и “ведь-м-ак” в русском языке. А ведь оно по сути значило тогдашних учёных представителей “моего коллектива”. Хотя, на самом деле из языка следует, что представитель здесь только один, это который “-ак”. А другая, - которая “-а”, - лишь принадлежит им.)

Таким образом мы можем сделать вывод, что “удь” и “уды”, которые использовала вотянка в разговоре с Н. П. Рычковым, это соответственно формы единственного и множественного числа значения [принадлежность к коллективу (д)]. Естественно, что по тем временам процесс п-п генетической информации был вовсе не единственным признаком совместности, который определял коллектив, - были, безусловно, уже и другие. Поэтому вотянка, чтобы точнее раскрыть учёному его значение, приводит два примера его словоупотребления, - {удь мурт(ы)} и {черемиса уды}. Раскроем жи их оба...

Форма единственного числа “удь” в словосочетании {удь мурт} делает его значением [принадлежность к коллективу “мурт”] . Т.е. в словосочетании [мурт] является одной из возможностей [удь]. Или, говоря по другому, значением этого словосочетания было [принадлежность к коллективу принадлежащих мне, говорящему, духов]. Или, ещё проще, - [принадлежность к коллективу моих духов]. Из чего следует, что сами удмурты находили себя во многом схожими с представителями сейменско-турбинского феномена, а потому сопоставляли себя с ними через общих у них предков. Т.е. само это значение возникает, когда никаких таких знаний, которые трансформировали бы его из [дух](а) уже в значение [чужой человек] ещё и близко у них не возникло. (А вот когда они всё-же возникли, никакого желания сопоставлять себя с муртами у предков удмуртов тогда уже не было. Более того, само такое сопоставление в контексте экспансии русскоязычных для них становится сразу смертельно опасным, причём настолько, что одновременно у “мурт” в удмуртском языке меняется тогда и его значение, и из “уд” в удмуртском языке формируется одна из его форм отрицания. Что не помешало коммунякам-лингвистикам, один чёрт, в итоге удмуртов так и назвать. Впрочем это отдельная большая история, а потому не здесь.)
 
Форма множественного числа “уды” в словосочетании {Черемиса уды} соответствует одной из возможностей “Черемиса”, - “Черемис-а”, т.е. [принадлежность черемис]. (В сегодняшнем русском языке ей соответствует в том числе “черемисский”.) А в нашем случае это будет [черемисские уды]. Или более точно, т.е. как соответствие уже конкретному коллективу, - [один из множества черемисских коллективов]. Из чего можно сделать однозначный вывод, что уже тогда среди черемис сложилось несколько коллективов, которые в процессе п-п генетической информации никак меж собой уже не пересекались. По сути это и было тогда процессом формирования новых народов, одним из которых и были удмурты.

Чередование наличия или отсутствия смягчения в модуляции “уд” и её производных (в том числе и в различных их формах) говорит нам о том, что они сами возникали в процессе детализации сути [Д] на “[Д]” и “[Д]ь”. Так, например, объединение “[К]-у[Д]” и его производные “куд-а” и “куд-ы” возникли очень давно, когда не произошли ещё ни детализация [Д], ни формирование вопросительной интонации в Языке. Впрочем это другая тема, а потому не здесь.

Таким образом, совсем уже без уточнений, на вопрос “Как называется ваш народ?” вотянка отвечает: “Уды”. Т.е. так она называет учёному знание звучания значения [народ], когда оно таким у них и было, когда они сформировались уже как народ. Проще говоря, когда они уже окончательно обособились в своем процессе п-п генетической информации, а само появление этого названия у них таким образом лишь подтверждало этот новый для них статус.

Обращаю внимание, что именно из-за отсутствия ещё одного знания признака в составе этого объединения (в отличии от всех прочих похожих, которые мы разберём дальше), а именно “ль”, значение [уд-ы] было гораздо более общим, чем те же [ль-удь-ы], например. В смысле знание “ль” в объединении “люди” называло все коллективы “удь” (народы) в районе Ль - озера Ильмень и Балтийского моря. А отсутствие этого знания в объединении “уды” позволяло использовать его для называния вообще всех коллективов “Д”, и в районе Ль в том числе. Потому сегодня объединение “уд(ы)” мы находим как отдельно, так и в составе более сложных объединений, начиная от Алтая и до Западной Европы, - не одни предки удмуртов в своё время подобным образом обособились.

Этого, достаточно реферативного исследования значения устойчивого сочетания {”уд” “мурт”} нам будет вполне уже достаточно, чтобы исследовать русский язык на примере объединения “уд” (”удь”) дальше. В заключение от себя лишь замечу, - народом удмурты стали совсем недавно, только в середине прошлого тысячелетия, - для истории народа это совсем даже немного. Потому никакие другие признаки совместности кроме основополагающего (которому положено быть несомненно), а именно процесса п-п генетической информации, развиться у них с тех пор не успели. Это и позволило коммунякам-лингвистикам по своему над ними приколоться и назвать так, как сами они меньше всего когда-то хотели. Впрочем контекст на то и контекст, что постоянно меняется, а потому, когда удмуртов назвали “удмурты”, они сами уже не помнили, чего уже однажды хотели.