Институтская юность моя

                ИНСТИТУТСКАЯ    ЮНОСТЬ    МОЯ.

                «О, сколько нам открытий чудных
                Готовит просвещенья дух!
                И опыт, сын ошибок трудных,
                И гений,  парадоксов друг…»    
                А.С. Пушкин

                1. Кирпичный завод.

          На первом общем собрании поступивших на филфак студентов я сидела в первом ряду того же актового зала, где мы писали сочинение, и случайно оказалась рядом с милой девушкой-блондинкой, которую я уже видела раньше на консультации перед экзаменом. Мы обе были в приподнятом настроении, и поэтому радостно разговорились. Девушку звали Лариса, и она поступила в группу I «Б», а я – в группу I «А». Лариса была очень кокетливой, женственной, очень не похожей на меня, и это различие мне было очень интересно и привлекало меня. Мы обменивались впечатлениями, потом вышли вместе и пошли по домам. Ещё один человек привлёк моё внимание - темноволосый  юноша в задних рядах. Он явно хотел обратить на себя всеобщее внимание: громко разговаривал, декламировал какие-то детские стихи, хлопал в ладоши. Это было довольно наиграно, но запомнился он всем. Рядом с ним сидели несколько девушек и, открыв рот, слушали этот вздор.

         Всех первокурсников сразу определили на работу. Большинство студентов отправили трудиться в колхоз, а студенты-ростовчане должны были отработать месяц на кирпичном заводе.  Мне разрешили съездить домой за вещами, и я ещё раз побывала в Новороссийске с коротким визитом. Вещей у меня было немного, просто нужно было взять что-то тёплое, чтобы не мотаться домой слишком часто.

        Дома позвонил одноклассник Сурик, поинтересовался, как у меня дела. У меня болело горло, начиналась ангина, и я не хотела гулять, но он настаивал, и мы прошлись с ним по скверу на улице Советов, посидели на лавочке, вспомнили, как случайно встретились с ним в Краснодаре, в магазине в прошлом году.  У Сурика было хорошее чувство юмора, и мы всегда с ним много смеялись. Мне легко удавалось его рассмешить, и я про себя удивлялась, что мы с ним не дружили так весело в школе, хоть и часто разговаривали по телефону. На сей раз мы обменялись с ним адресами, т.к. учиться предстояло в разных городах.

         Я вернулась в Ростов. Жить я должна была у папы Глеба в доме его жены Клавдии Григорьевны. Меня поселили в одной из пяти комнат на диване. Татьяна, сводная сестра, к этому времени уже окончила институт, получила профессию инженера-сантехника  и вышла замуж за симпатичного однокурсника Юру. Ей отделили две лучшие комнаты в доме, и мы с ней почти не виделись. Утром приходилось заводить будильник на 6 часов, а то и раньше. Я слышала через стенку, как звенит будильник и у Татьяны, но вставала она через полчаса. Я как-то поинтересовалась, зачем она так делает, и она мне сказала: «Зато я могу поспать ещё полчаса». Я удивилась, потому что  знала, что если я после звонка будильника сразу не встану, то могу крепко заснуть и проснуться часа через два. Пробовать я не стала.

          На заводе наших  ребят поставили работать в разные цеха, так что виделись мы только в обеденный перерыв. Смена начиналась в 7 утра и заканчивалась часов в 6 вечера. Я попала в огромный, как стадион, цех рядом с печами, где обжигали кирпич. На полу были проложены рельсы,  и на них  стояла тяжёлая вагонетка. В одном конце цеха кирпичи загружали в печи на специальных деревянных рамках, размером не меньше полутора метров в длину и с полметра в ширину. Кирпичи медленно ползли на конвейере сквозь печь и выходили готовыми в другом конце цеха, где их снимали  с рамок, складывали на большие поддоны, а рамки просто сваливали кучей на пол в конце цеха. Моей задачей было - загружать вагонетку пустыми рамками и отвозить их в начало цеха, где их снова наполняли сырыми кирпичами и отправляли в печь. Процесс был непрерывным, так что надо было очень и очень спешить. Первые дни я бегала бегом с этой тяжёлой вагонеткой, кое-как кидала на неё довольно тяжёлые рамки, старалась изо всех сил и благодарила Бога за мою спортивную подготовку.  Рабочей одежды у меня не было, и я трудилась в тех же юбке и рубашке в синюю клетку, что и ходила на работу. Особенно я не пачкалась, но стирать приходилось каждый день. Первые недели я так уставала, что, придя домой, могла только искупаться, поесть и падала спать.

       В обеденный перерыв мы ходили в заводскую столовую, которая находилась довольно далеко от цеха. Вообще, завод занимал огромную площадь и находился в лощине между двух холмов, но не далеко от центра. В столовой мы познакомились с теми ребятами, ростовчанами, которые попали сюда работать. Это была уже  и моя знакомая Лариса Лошакова, Люда Шутова, застенчивая девушка с длинной каштановой косой,  и худенький блондин Валера Рюмин. Мы теперь собирались вместе и обедали за одним столом. Кормили в заводской столовой вкусно и дешево, буквально за копейки. Валера Рюмин очень удивил нас тем, как он ест. Он съедал ложку супа, потом кусок котлеты и запивал глотком компота. Потом повторял эту процедуру снова и до конца. Очередь в кассу стояла длинная, и мы, наскоро пообедав, выходили на свежий воздух и лежали  на траве оставшиеся минуты, лениво разговаривая.

          Ребята рассказывали, как они работают, так  я запомнила, как работала Люда Шутова, потому что она мне и показала своё рабочее место. Она сидела в цеху на стыке двух конвейеров, где проползали сырые белые кирпичи. Ей надо было в рукавицах взять два сырых кирпича и переложить их на другой конвейер под прямым углом, подходивший к первому. Кирпичи были очень тяжёлыми и скользкими, у Люды очень уставала спина, и болели руки.  Лариса тоже сидела  на стыке двух конвейеров, только в другом месте, и должна была сбрасывать в сторону каждый тринадцатый сырой кирпич. Рабочий убирал эти сырые кирпичи с пола, грузил их в тележку и увозил, но выполнял свою работу нерегулярно, и возле конвейера образовывалась настоящая гора глины, через которую Ларисе потом приходилось перелезать в конце рабочего дня. Так что я поняла, что моя беготня по 500 метров в один конец с вагонеткой - это просто спортивная тренировка по сравнению даже с этой работой.

            Каждое утро я вскакивала с дивана по звонку будильника, наскоро выпивала чашку кофе, что-то перекусывала и бежала на трамвай. Доезжала от своей остановки «улица Чехова» до Ворошиловского проспекта, пересаживалась там на другой трамвай или троллейбус и ехала мимо Сельскохозяйственного института, мимо Братского кладбища, где похоронена моя бабушка Мария Ивановна, и буквально на следующей остановке нужно было сходить, там находился этот кирпичный завод.

          С каждым днём становилось прохладнее по утрам, и в рубашке и юбке я начинала замерзать. Но днём выходило солнце, и снова становилось тепло. На третьей неделе я втянулась в работу, умело и быстро складывала рамки в вагонетку и успевала вовремя подвезти. Однако настроение немножко испортилось, потому что свободного времени из-за усталости не оставалось, я только работала и спала, никуда не ходила и ничего не видела. За эти дни я выслушала столько мата от рабочих цеха, ругавшихся между собой,  сколько не слышала за всю свою жизнь. И начали приходить невесёлые мысли о том, что неужели это и есть «институтская» жизнь? Пока что это походило на каторгу.

            Только в начале октября нас освободили от этой трудовой повинности. Несмотря на наш очень тяжёлый труд, нам заплатили лишь  очень  небольшую зарплату. Я получила всего 50 рублей. Но я уже знала, что нечестным людям  легко обмануть студентов и школьников. Мы должны были сказать «спасибо» и за это. Помню, как после 9 класса мы пытались с ребятами из нашего  двора заработать на подвязке виноградных кустов  на Малой земле в Новороссийске. Мы ездили целый месяц на автобусе далеко за город, работали на нестерпимой жаре, подвязывая плети винограда в километровых рядах виноградника на горе. А женщины, работавшие с нами, записывали эти ряды себе. В конце месяца мы получили жалкие копейки и опыт общения с нечестными взрослыми.

            За заработанные на заводе деньги я тут же пошла и купила себе в магазине лаковые чёрные туфли на каблуке. В Ростове была большая обувная фабрика. Так что можно было свободно купить обувь и …хрусталь, который попутно производили три кирпичных завода. С остальными товарами в Ростове тогда было так же напряжённо, как и в Новороссийске. Мы попрощались с кирпичным заводом без сожаления. Зато теперь мы знали, как производится кирпич, и подружились с новыми ребятами.


                2.  Первые впечатления.


           Когда, наконец, мы должны были приступить к учёбе, оказалось, что существует не только Главный корпус нашего института на улице Энгельса, но и другие здания, где располагались некоторые факультеты. Так в главном корпусе с мраморной лестницей, лифтом и шикарными актовым залом и библиотекой с читальным залом находились только факультет Физического воспитания на первом этаже, кафедра педагогики на втором, факультет Иностранных языков - на третьем и Биологический факультет  - на четвёртом. Остальные факультеты были разбросаны по всему городу.

           На втором этаже, в центре находился просторный актовый зал со сценой, высокими французскими окнами и сверкающим паркетом. Эти окна выходили на громадный балкон, который был одновременно и, как бы, козырьком  над центральным входом в институт. В зале проходили институтские мероприятия, концерты и репетиции Академического хора. В остальных помещениях второго этажа располагались ректорат, деканат и вся администрация института. На третьем этаже в таком же обширном помещении располагался читальный зал библиотеки, а слева от лифта, и сама библиотека, занимающая несколько  комнат.

           Третий этаж занимали аудитории факультета  Иностранных языков и его деканат. Здесь не было ничего интересного. Дальше мраморная лестница вела на четвёртый этаж биофака. Этот этаж почему-то был с более низкими потолками, чем первые три,  и поэтому казался мрачным. В другом конце изогнутого коридора находилась ещё одна лестница.  Она не была такой помпезной, как парадная, но тоже достаточно широкая и внушительная, как во всех старинных зданиях. Лестница вела ещё выше, на чердак, где находились какие-то животные для опытов на биофаке. Оттуда всегда доносился собачий лай. И позже, когда мы хотели уединиться от всех с подружками, это называлось: «Пойти к собачкам».

          Главный корпус мне очень понравился, он внушал уважение. Но учиться нам предстояло совсем в другом месте, на  Новом поселении, далеко от главного корпуса. Туда ходил трамвай №5 по Будённовскому проспекту, а потом сворачивал на улицу Варфоломеева и шёл ещё довольно долго, почти до конечной остановки. Потом нужно было идти пешком ещё с километр, и там находилось совершенно невыразительное двухэтажное здание серого цвета, похожее на провинциальную школу. Здесь и находился наш факультет с деканатом. Некоторые лекции и семинары проходили здесь, а некоторые – в главном корпусе, и об этом нам сообщали в расписании занятий.  Так по понедельникам  у нас было Военное дело или Медицина. Военная кафедра располагалась на четвёртом этаже главного корпуса справа от лифта, над библиотекой. И все занятия по медицине проходили у нас там. Нас сразу же предупредили, что если мы пропустим занятия военной кафедры, то вылетим из института «без суда и следствия», и ничто не поможет. Поэтому, живые или мёртвые, по понедельникам мы должны были предстать на четвёртом этаже главного корпуса.

           В нашей группе «А», как и в двух других, учились по 25 студентов. Среди нас оказались только два мальчика-ростовчанина: Валера Агаян (тот самый, что привлекал всеобщее внимание на первом собрании громкими разговорами) и Валера Рюмин. Большинство девочек приехали из разных деревень, только 6 девочек  жили в самом Ростове. Я очень быстро выучила их фамилии и имена, потому что часто теперь составляла списки группы для получения проездных билетов. Меня выбрали профоргом группы. Старостой стала  Лида Першина из города Шахты. А комсоргом – Валя  Березовец. Некоторым девочкам - сиротам и малоимущим, сразу предоставили общежитие, а  большинство  снимали квартиры по нескольку человек вместе.

          Какое-то время мы ещё не знали, что разрешается  делать в институте, а что - нельзя, как правильно строить отношения с преподавателями. Но постепенно всё становилось на свои места. Поначалу нам старались «начитать» лекции, поэтому все три группы собирались в одной аудитории филфака на Новом поселении. Мы с Ларисой уселись рядом в предпоследнем ряду у окна. Рядом сели соседка Ларисы по дому Наташа Агаронова из нашей группы, её новая подружка Валя Широкова, ростовчанка Света Иванова и её новая подружка Аня Мишкина из Азова.  Люда Шутова сидела где-то впереди.

          Мы ставили перед собой наши портфели; все равно, их закрывали спинами впереди сидящие. И занимались своими делами, когда не писали лекции. Выяснилось, но не сразу, что не все лекции надо писать, что есть учебники и очень много, и не все преподаватели требуют, чтобы были записаны лекции, потому что они сами и являлись авторами многих наших учебников. Мы посетили библиотеку, после стояния в длиннющей очереди получили большущую стопку книг, которую за один раз невозможно было доставить домой. Потом всё же в двух огромных связках удалось довезти их до дома.

           Когда начались занятия,  дома меня переселили в столовую на диван. Мне  было всё равно, потому что здесь я не занималась, приходила домой только спать. В семье папы, по-прежнему, существовала традиция обедов в 6 часов вечера, когда они приходили с работы. Так что обязательно надо было быть дома к шести или заранее предупредить, что не будешь обедать. Татьяна с мужем тоже обедали с семьёй. А я приспособилась уходить по своим делам уже после обеда. Теперь нужно было что-то  конспектировать в Научной библиотеке или ходить на тренировки. Я сразу выяснила, что бассейна нигде поблизости нет. А потом, пробежав на физкультуре пару кроссов по 3 км, я поняла, что лучше посещать спортивную секцию и получать зачёт «автоматом», чем выполнять на холоде  нормативы по физкультуре.

            Занятия начинались в 8 утра. Теперь я просыпалась по будильнику в кромешной тьме столовой, потому что в ней не было окон. Включала настольную лампу и тихо собиралась в институт. По утрам мы завтракали на веранде, каждый по отдельности, потому что вставали в разное время. На веранде была газовая плита и холодильник, большой обеденный стол, буфет и АГВ. Веранда была хорошо изолирована от других комнат, и здесь можно было не бояться шуметь. Потом я шла на нашу неизменную остановку на Чехова, доезжала трамваем до Будённовского, там пересаживалась на очень медленный 5-й трамвай и ехала в институт.

            В аудитории  у нашей компании были теперь постоянные места, и их никто не занимал. Поначалу мы завели по нескольку общих тетрадей и тщательно записывали лекции. По одному русскому языку было несколько предметов и преподавателей. Тут был и Современный русский язык, Методика русского языка, Практикум по русскому языку, Старославянский язык, Древнерусский язык и ещё много всего. Старенький профессор по Практикуму русского языка первым делом устроил нам диктант.  Причём это не был простой диктант со связным текстом, а это были каверзные места русского языка, словосочетания и фразеологизмы. Диктант был длинным, страницы на четыре. Мы потом с ужасом ждали результатов. На следующем занятии профессор огласил приговор: я получила оценку  «4» в числе трёх или четырёх студенток нашей группы. «5» не получил никто, остальные 20 человек написали на «2» и на «1».  Но гордость моя  недолго тешилась. Когда я развернула свои листочки, я увидела количество ошибок, и мне уже не хотелось особенно гордиться своей грамотностью. Я сделала 22 ошибки. И профессор посчитал, что это неплохо.

          Надо признаться, что в школе я не особенно учила правила. Я много читала и просто знала,  что и как пишется. Теперь я поняла, что придётся вникать в тонкости написания.  Современный русский язык нам читала профессор Диброва Елена Николаевна. Красивая, интеллигентная женщина с пепельно-русыми волосами, уложенными сзади в косу, она подкупала своим знанием предмета, своим доброжелательным, хоть и строгим отношением к студентам, своим чувством юмора. Она была достаточно молода, не старше 50 лет, и, как потом оказалось, она была родственницей известного телеведущего  Диброва в Москве.
 
          Фольклор нам читал некто Тумилевич. Это был этакий своеобразный старик со своими фобиями  и “тараканами» в голове, и иногда мы не совсем его понимали. С самого начала он повторял нам: « Дети! Вы попали в академическую среду и должны соответствовать!» Это было понятно. Но иногда его «переклинивало», и он начинал критиковать современные песни. Причём, приводил в пример совершенно незнакомые нам песни 50-х годов.

        - Что это за песня такая?- возмущался он. –  «Я  на свадьбу тебя приглашу, а на большее ты не рассчитывай!»?  Что это за девушка такая? Я не понимаю таких отношений!

         Мы совершенно не понимали, о чём он говорит, но молчали. А он продолжал развивать свою мысль о безнравственности современных отношений. Этот Тумилевич любил ездить в экспедиции «за фольклором» по селам и деревням Донских казаков и собирать там песни, сказания и легенды. С собой он брал группу студентов, всегда мальчиков, и они летом уезжали в поездку.  Считалось, что это, как практика. Многие студенты хотели попасть в такую экспедицию.

         Ещё были предметы по зарубежной литературе, русской литературе, научному атеизму и общественным дисциплинам, типа  Истории КПСС, Истмата и Диамата. Пришлось заводить много общих тетрадей  и  таскать очень тяжёлый портфель. Ассистенты кафедры и секретарь заранее сообщали нам расписание и место проведения занятий. Занятия проходили парами по два академических часа. В день обычно бывало по три или четыре «пары». В здании факультета, на первом этаже, находился и небольшой буфет с отдельной комнаткой, где стояли обеденные столы. Здесь можно было перекусить на перемене, если успеешь. Продавец тогда работала одна, а очередь на перемене выстраивалась из четырёх курсов. Впрочем, есть там было нечего: томатный сок, какие-то коржики, изредка - холодные пирожки с картошкой.

         В этом же здании  была небольшая библиотека, где можно было взять специальную литературу. Преподаватели сразу продиктовали нам список тех книг, которые нужно было прочесть, этот список был бесконечен. Хорошо ещё, что мы все являлись «гуманитариями», «книжными червями», и большинство книг  из этого списка  уже прочли в школе. Но предстояло «перелопатить» зарубежную и русскую классику, начиная с 18 века. Всё это немного пугало, особенно семинары, конференции и коллоквиумы. Выступать перед большой аудиторией я не любила и в школе. А тут нужно было не просто отвечать, а готовиться заранее и соответствовать уровню…


                3. Не только учёба.


           Мама сшила мне, наконец, несколько новых платьев. В ателье заказали два пальто: одно демисезонное, чёрного цвета с воротником-стоечкой, второе - зимнее из красного «букле» с меховым воротником. Здесь уже командовала я и настояла, чтобы оба пальто были выше колен. Новые туфли, новые сапоги – всё это придавало мне уверенности. По сути,  на тот момент я была провинциальной девушкой, не очень уверенной в себе. Дружба с Ларисой очень положительно повлияла на меня, вернее, на  моё поведение. Я сначала стеснялась зайти в деканат по какому-нибудь вопросу, а Лариса подбадривала меня, вселяла уверенность и смелость. Хотя Лариса совсем недавно переехала с семьёй  в Ростов из Батайска, она была больше адаптирована к большому городу, чем я.  С ней рядом мне было комфортно и спокойно; я чувствовала себя уверенней.

          Её отец, Николай Степанович, тоже был военным, майором,  а мама, Муза Петровна,  работала в школе учителем начальных классов. После занятий мы вместе шли домой до определённого места, очень часто - пешком, потому, что трамвай ходил крайне редко. Если занятия заканчивались раньше или отменялись, мы могли пойти в кино или кафе. У меня освободилось две «пары» физкультуры в неделю, потому что я три раза в неделю ходила на тренировки по спортивной гимнастике.  Телефона в папином доме не было, так что созвониться мы поначалу не могли.

         В начале сентября папа и тётя Клава куда-то уезжали в гости на неделю. Татьяна решила устроить дома вечеринку по случаю пятилетия окончания института и годовщины их с Юрой свадьбы. Она пригласила несколько пар однокурсников, они в складчину накрыли стол, а т.к. мне некуда было вечером деваться, пригласили и меня. Ребята все были весёлые, но гораздо старше меня. На столе стоял модный в то время коньяк «Плиска» в достаточно большом количестве. Я до этого ни разу коньяк не пробовала, а т.к. не хотела показаться «маленькой», пила с ребятами наравне. Пили маленькими стопочками, много шутили, смеялись, потом кто-то предложил закурить. Для дам были специальные дамские сигареты «Фемина», и я, чтобы не отставать, тоже попробовала курить. Думаю, что именно сигареты были совсем лишними. Когда гости ушли, и Татьяна начала убирать со стола, мне стало нехорошо. Меня тошнило, мутило, голова кружилась. Татьяна таскала меня в ванную и не знала, что со мной делать. Я почти всю ночь не спала, и только к утру забылась болезненным сном. На следующее утро было воскресение, и я обещала навестить деда Николая, но чувствовала я себя ужасно и была прямо таки зелёного цвета. Я подумала, что на воздухе мне станет лучше, и я потащилась на Ворошиловский. Дед с его женой Верой Ивановной участливо спросили меня, почему у меня такой нездоровый вид. И мне пришлось соврать, что я отравилась консервами.

           Перемены между «парами» длились по 20, а то и 30 минут. Света Иванова с её подружкой Аней Мишкиной уже давно курили и начали подбивать нас, остальных девочек компании, ходить на «перекуры». Не знаю уж, почему, но мы поддались на эти предложения. Хотелось быть современными, крутыми, взрослыми. Сигареты, обычно, водились только у Светы, но потом и мы начали покупать их: «ВТ», «Опал», «ТУ-134», «Плиска», «Тракия», «Пэл Мэл», «Родопи» - ими были полны киоски. Курили, обычно, на улице, прячась от всех. После занятий могли пойти посидеть в парк Горького и покурить там на лавочке. Курить ходили вшестером, как и сидели рядом на лекциях. Девочки шутили, когда собирались на перекур: «Пойдём, книжки почитаем, берите бенгальские огни». Имелось в виду- сигареты и спички… А потом уже делились на пары и расходились по домам: я с Ларисой, Света с Аней, Наташа – с Валей.

          Ещё на заводе Валера Рюмин сообщил мне, что пишет стихи и предложил мне их почитать. Меня это не удивило, потому что на филфаке почти все писали стихи. Он торжественно принёс мне обычную потрёпанную тетрадь, в которой оказался прозаический трактат  о несчастной любви и какие-то детские стишки. Меня эта тетрадь совсем не тронула, но его  стало жалко, что такой невинный беленький мальчик уже пережил несчастную любовь. Поэтому я стала относиться к нему бережно и сочувственно.

            Валера сидел в другом ряду, далеко от меня. И вот, во время лекций он начал писать мне записки с четверостишиями или чуть длиннее. Я эти записки читала вместе с Ларисой, и даже, кажется,  отвечала ему тоже наскоро написанными стихами, обычно шутливыми. Но кто меня действительно заинтересовал, так это второй наш Валера - Агаян. Он тоже сидел далеко от меня,  и с ним вечно ходила  ещё с первого собрания некая невзрачная личность - Люда Васильева. Если Валера отличался яркой внешностью: высокого роста, с каштановыми волнистыми волосами и ярко-синими глазами,  армянин,  то Люда представляла собой серый «колобок»  низкого роста, с круглым бледным лицом и маленькими глазками. Валера постоянно шутил, громко разговаривал, привлекая к себе внимание, а Люда с открытым ртом его слушала.
 
              Не могу сказать, что он мне понравился. Он был немного странным, всё время манерничал, жеманился, строил глазки, странно одевался: то повяжет шейную косыночку под рубашку, то наденет на шею большой женский кулон или цепь, то какую-то дурацкую  вельветовую кепочку напялит на одно ухо. И походка у него была какая-то женственная: он сжимал бёдра и ходил, виляя тазом. Мне вдруг захотелось попробовать на нём свои силы, просто из спортивного интереса. Я начала тоже строить ему глазки, смело с ним заговаривать, подходить к нему на перемене. Всё оказалось очень быстро и просто: не прошло и месяца, как Валера Агаян начал провожать меня домой. Он был  домашним армянским мальчиком  из дружной семьи сапожника, не пил и был под бдительным контролем родителей. Папа его, судя по всему, хорошо зарабатывал. У них был большой кирпичный дом с садом и высоким забором в конце улицы Ленина, угол Подольской, где начинались частные  дома.

            Агаян тоже начал писать мне записки, но больше прозой. Чтобы  моя победа была окончательной, нужно было, чтобы он пересел ко мне поближе. Мы какое-то время дискутировали по этому поводу в записках, и, наконец, он решился и пересел прямо ко мне. Теперь мы сидели в таком порядке: Агаян у окна, рядом - я, потом Лариса, Наташа, Валя, Света и Аня. Мы занимали половину предпоследнего ряда в аудитории.  На переменах мы держались вместе и вместе шли домой.  Так же рядом с Валерой мы сидели на групповых занятиях по немецкому языку. Вторая половина нашей группы изучала английский язык. Так что Рюмин оказался в другой подгруппе. Он забросал меня записками с упрёками, что я,  не имея никакой симпатии к Агаяну, разрешаю ему провожать меня домой. А я ему отвечала, что это ничего не значит. Рюмин иногда подслушивал под дверью, когда у нас шли занятия по немецкому языку. Потом спрашивал меня: «Ты что, одна из группы отвечаешь? Слышно только тебя и преподавательницу…». Так почти и было. Тем более, что я готовилась на иняз, а  преподавательница сказала, что наш факультет готовит учителей русского и немецкого языка и литературы, и нам в дипломе так и запишут. И я старалась соответствовать.

            Агаян обращал на себя внимание не только студенток, но и моложавых лаборанток на факультете, он был у них любимцем, и весь факультет интересовался его личной жизнью. Так, вероятно, сначала прошёл слух, что он «встречается» с некоей Васильевой. Однажды мы с ним зашли в факультетскую библиотеку взять какой-то учебник по списку нашей группы. Лаборантка мило улыбнулась Валере и окинула меня  «ледяным» взглядом : «А вас, Васильева, вообще в списке нет!». Я ей с улыбкой ответила: «А я и не Васильева!». Вижу, она растерялась, не зная, что делать дальше. Но книжку выдала.

          С Агаяном было удобно встречаться. Родители его очень контролировали, и он должен был вовремя приходить домой. Так что после его «провожания» у меня оставался свободным вечер, и я могла идти, куда угодно. Если Рюмин звал меня в кино, я шла с ним в кино, хотя мне он нравился ещё меньше. Осенью он прикупил себе некрасивые, чёрные очки и стал подражать учителю из  фильма «Доживём до понедельника» в исполнении В.Тихонова. Валера  смотрел из-под очков осуждающим взглядом, многозначительно молчал и много курил. К этому времени у него начались бурные процессы в организме, и его лицо часто украшали прыщи, на которые было неприятно смотреть. Но он, как раз, их не стеснялся, как бы это сделала девушка на его месте. Наверное, он был высокого мнения о себе, и отвратительный прыщ на носу или подбородке не считал помехой к общению. Я не хотела его обидеть или как-то ранить его чувства, тем более, что он не делал из них секрета и начал печатать свои лирические стихи сначала в факультетской стенгазете, а потом и в институтском печатном листке.

             Теперь уже все знали, как он ко мне относится. Оказалось, что у некоторых это вызывало зависть, и на меня начали указывать на переменах и приходить смотреть с других курсов. Один из преподавателей остановил меня как-то в коридоре и сказал: «Так вот ты какая, муза нашего поэта… Ну, дай-ка на тебя посмотреть!». Мне было неловко это слышать.

            Все мы были перечитавшими множество книг романтиками. Меня вполне устраивали такие рыцарские отношения, ни к чему не обязывающие и не стеснявшие свободу. Ещё в школе Наташа Околова  очень эмоционально читала как-то на концерте отрывок из повести М.Горького «Макар Чудра». И этот отрывок глубоко запал мне в сердце:«Люблю я тебя,Лойко Забар,- говорила Радда,- но ещё я люблю волю вольную, а её я люблю больше тебя!». Это высказывание было прямо обо мне.  Я очень боялась попасть в какую-то зависимость от мужского пола и избегала серьёзных отношений, ловко выкручиваясь всякими отговорками. Мне хотелось чего-то лёгкого, воздушного, затрагивающего только чувства: взглядов, стихов, цветов и знаков внимания. Такой у меня был период.

            Поэтому я не считала, что встречаться с несколькими юношами – это плохо. Отношения были чистыми, романтическими и ни к чему не обязывающими. Да и «встречи» были в основном – кино и хождение по улицам. Ещё осенью мы с Ларисой проходили дворами с улицы Горького, где я жила у папы, на улицу Пушкинскую. Сразу за Татьяниной школой построили новый 9-ти этажный дом, и там во дворе собирались старшеклассники: поговорить, побренчать на гитаре, поиграть в карты или домино. Мы один раз остановились с ними поболтать, потом второй, третий. А потом часто стали заходить в этот двор по дороге. Мальчишки были безобидные, не хулиганы. Они не пили, разве что курили, и иногда даже играли в такие игры, как «прятки» и «казаки-разбойники». Запомнились два Саши: «Бурма» и «Браша» - Бурмистров и Браун. Они были наиболее яркими представителями двора, хотя и жили в частных домах на Горького и в Университетском переулке. Был среди них и взрослый парень – «Фома», который, видно, жил в этом доме. Он просто сидел иногда на лавочке, не принимая участия в наших играх,  и одёргивал мальчишек, если у кого-то срывалось крепкое словцо. Однажды мальчики взяли у Ларисы золотое колечко с сапфиром, которое ей подарила мама. Взяли посмотреть и не вернули. И только вмешательство этого "Фомы" помогло вернуть драгоценность.

          Эти наши «дворовые» посиделки закончились очень быстро. Однажды мы стояли с Ларисой и Клавдией Григорьевной возле папиного дома, а мимо проходил «Фома» и просто вежливо с нами поздоровался. Тётя Клава прямо взбеленилась, она завела нас в дом и отчитала самым грубым образом. Не знаю, уж, что она знала про этого «Фому», но нас обвинила в неразборчивости и неосторожности и ещё в других грехах, которые мы и не думали совершать. Мы, конечно, задумались над её словами и перестали ходить в тот двор. А когда Лариса рассказала об этом своей маме, то Муза Петровна высказала своё мнение: «Девочки!- сказала она. – Ну, с кем вы встречаетесь? Это же мальчишки, школьники! Вам надо думать о жизни, искать себе серьёзную пару, а не тратить время на пустое времяпровождение!». Это было очень ценное высказывание. Моя мама со мной никогда так не говорила. Увы.


                4. Первый семестр.


            Вот и облетели листья с деревьев, начались дожди и холодный ветер. Правда, 7 ноября выдался ясный, хоть и холодный день. Мы должны были обязательно идти на демонстрацию от факультета. Студенты всегда что-нибудь были должны, и нас постоянно запугивали то отчислением, то лишением стипендии. А стипендия была 28 рублей.

            Мы собирались у главного корпуса, а потом по Энгельса, по тротуарам шли куда-то к Театральной площади, чтобы оттуда пройти обратно по проезжей части. Я взяла с собой фотоаппарат, который папа подарил мне по окончании школы - «Зенит», и фотографировала наших однокурсников по дороге. Так у меня сохранились групповые фотографии, где мы вместе с двумя Валерами, Лариса и Лена Сорочинская, наша легкоатлетка. Мы все в осенних пальто, но уже было холодновато. После демонстрации пошли гулять. Но так как развлечений никаких, кроме кино, тогда не было, вскоре отправились по домам.

           Мы продолжали ходить на лекции и семинары, которые напоминали обычные уроки с опросом. Потом начались зачёты. Некоторые  из них мы сдавали «автоматом», некоторые требовали основательной подготовки, приходилось допоздна просиживать в научной библиотеке им. Карла Маркса. А вот по медицине нас ждал неприятный сюрприз. Уже в декабре, когда наступили морозные дни, мы должны были сдавать зачёт по анатомии в морге! Это было полной неожиданностью.  Никто из нас до этого в морге не был.

           В этом морге имелось три комнаты: в одной переодевались, и там лежали и висели личные вещи врачей, в другой была лаборатория, где исследовали материал, а в большом зале – третьем помещении находились несколько столов, где вскрывались трупы. Наша группа быстро переоделась в шапочки и халаты, и нас завели в этот третий зал. Запах здесь стоял ужасный, потому что по-над стенами стояли вёдра  и тазы с разными человеческими внутренностями. Уж не знаю, зачем их там собирали. Мы попытались зажать нос носовыми платочками, но запах проникал даже через зажатый нос. Вся группа девочек рассредоточилась вдоль стен, и все мы в ужасе отвернулись от столов. Слышали, как внесли и шмякнули на мрамор чьё-то тело. Наш преподаватель-мужчина, требовал, чтобы мы немедленно повернулись и смотрели, иначе никто не получит зачёт. Мы медленно, друг за другом начали поворачиваться. Женщина – прозектор, в перчатках и со скальпелем в руках, весело уговаривала нас отнестись к этому проще. Но мы-то не собирались становиться медиками, мы не поступали в медицинский институт или училище!  Это было просто моральное насилие над личностью.

         Врач – прозектор взмахнула скальпелем, и мы невольно все отвели взгляд от этого зрелища. На столе лежал ещё не старый мужчина с циррозом печени. Но смотреть, как его вспарывают и потрошат – это было ужасно! Зрелище века для нас. Преподаватель потребовал, чтобы мы по очереди рассказывали о внутренних органах, которые прозектор вытаскивала в окровавленных перчатках и кидала в вёдра. Кое-как мы вытерпели эту пытку, хотя запах стал просто нестерпимым. И тут женщина-«мясник» дошла до головы этого несчастного. Она подрезала ему кожу на затылке и, содрав её со скальпом, надела её ему на лицо. Руки у неё были покрыты кровью гораздо выше перчаток. Потом она взяла пилу и начала пилить ему череп. Этого момента почти все не выдержали, и одна за другой мы выскочили, хлопнув дверью, на мороз в одних халатиках.

         Когда нас набралось на улице человек 20, вышел преподаватель и начал уговаривать нас вернуться. Но мы и на улице слышали ужасный звук пилы, вгрызающейся в череп того несчастного. Уговорить нас вернуться удалось только после того, как кожу вернули на место, и женщина его зашила. Мы ещё о чём-то из анатомии поговорили, и нам разрешили одеваться. Зачёт поставить всем группой, так что не стоило и напрягаться. Но самое противное, что просто доконало нас, это было то, что когда мы зашли в лабораторию, врачи ЕЛИ!   Ели какую – то солёную капусту, только что смыв кровь с рук, в комнате,  рядом с образцами человеческого тела. Это выглядело ужасно!!!   
               
            В один из дней Валера Агаян пришёл на занятия в новой дублёнке. Это было как полупальто коричневого цвета с отделкой желтоватого короткого меха из искусственного материала, но очень красивое. Я поинтересовалась, где он купил. И он сообщил, что его мама купила ему в Доме Мод на Пушкинской. Это было совсем рядом с папиным домом, и после занятий я отправилась туда посмотреть. Действительно, местные модельеры  сшили сами несколько экземпляров. Такая дублёнка стоила 90 рублей, и их оставалось в продаже буквально пару штук. Я стала судорожно соображать, где бы мне срочно достать деньги?

           К отцу обращаться было неудобно, до мамы далеко. И я решила поговорить с дедом. Зная, какой он скупой, я попросила у него взаймы и обещала отдавать деньги с каждой стипендии. Он помялся, но дал. И я срочно побежала покупать себе дублёнку в Дом мод. Моего размера уже не оказалось, оставались две штуки на размер больше, и я купила одну из них. Дома я просто переставила пуговицы на ней, и на следующий день явилась в институт в новой дублёнке. Мы с Агаяном теперь выглядели, как брат с сестрой в одинаковых полушубках. Мама  прислала  мне  из  дома очень красивый  берет необычной вязки, красного цвета, восьмиугольный;  я носила его, сдвинув на правое ухо. К нему у меня были длинные красные перчатки. Так что мой вид мне самой нравился.

            Когда мы поняли, что не все лекции нужно записывать, мы с Ларисой завели каждая отдельную тетрадь для стихов и записывали в неё понравившиеся  лирические  стихи Ахматовой, Цветаевой, Ахмадуллиной, Татьяничевой, Гамзатова, Рождественского, Вознесенского  и т.п. Это были, в основном, стихи о любви. Все мы были в то время неисправимыми романтиками и имели о любви весьма смутные, возвышенные понятия. Позже я узнала, что Лариса ведёт так же дневник и записывает в него какие-то события из своей жизни. Я сначала удивилась, зачем? Но потом попробовала сама, и мне понравилось. В дневнике можно было выплёскивать свои эмоции, не опасаясь, что кто-то обидится. Или рассуждать и анализировать то или иное событие. Так что портфели у нас были полны общими тетрадями и были довольно тяжёлыми.

         Сидя за предпоследним столом, мы думали, что преподавателям нас не видно. Впрочем, мы ничего предосудительного не делали. Тетради лежали перед нами, а в руке всегда присутствовала ручка. Однажды Валера просто взял меня за свободную левую руку, и мы так сидели, слушая лекцию по старославянскому языку. Но высокая ростом преподавательница Хмелевская, расхаживая по аудитории, заметила наше рукопожатие. Она тоже была неравнодушна к Агаяну. И вдруг, остановившись посреди аудитории, она сказала: «Вы, двое, выйдите из аудитории!». И мы на глазах у всего курса, причём совершенно не понимающего, в чём дело, были изгнаны с лекции. Мы вышли в коридор и не знали, что делать дальше. По старославянскому языку  у нас был серьёзный экзамен, а не зачёт. Что, если она не допустит нас к экзамену? Потом посовещались, успокоились и отправились домой. Будь, что будет…

            Первая сессия прошла как-то незаметно. Мы, конечно, очень волновались, но постепенно сдали все зачёты и перешли к экзаменам. Училась я хорошо, потому что предметы были знакомыми и интересными. Три первых экзамена сдала на «5». Дошла очередь до старославянского языка. Я зашла в аудиторию в числе последних студентов нашей группы, в последней «пятёрке», предполагая осложнения и не желая публичного позора. Хмелевская взглянула на меня недобрым взглядом, когда я села к ней - отвечать, взяла мою зачётку и сказала ледяным тоном: «Придёте в следующий раз». Я была ошарашена, но, чувствуя за собой, как бы вину, молча, вышла. В коридоре девочки спросили меня: «Ну, как?». Я сказала: «4». И интерес у них ко мне пропал.

           Когда возвращались домой трамваем, Лариса заметила моё подавленное настроение и спросила меня, что случилось? Я призналась ей, что не сдала экзамен. Лариса утешала меня, как могла, и сказала, что ведь я могу сдать экзамен с их группой. Она никому не рассказала об этом случае. У Валерки Хмелевская  экзамен приняла. «Следующий раз» наступал через три дня с Ларисиной группой. Я снова пришла сдавать. На этот раз, как только я села к ней за стол отвечать, Хмелевская молча взяла мою зачётку и, не слушая мой ответ, не задав ни одного вопроса, поставила мне «удовлетворительно». Это была первая и единственная «тройка» за всю мою учёбу в институте. Так я поплатилась за рукопожатие Агаяна. Но время тогда было такое, что всё было стыдно. Стыдно встречаться, стыдно обниматься на улице, стыдно показывать свои чувства другим.

          Об этом случае никто больше не вспоминал. Мы вели себя примерно, и придраться было не к чему. Иногда мы ходили вместе домой, иногда в кино или гуляли, но Валера в 9 вечера должен был быть дома. Родители очень за него беспокоились, а район, где они жили, был неблагополучный. Телефонов у нас не было, поэтому договориться о встречах можно было только лично.


                5. Каникулы.


          Зима в Ростове обычно такая же неприятная, как и лето. Мог сутки лить дождь, а потом ночью ударял мороз без снега, и улицы превращались в сплошной каток. Особенно это чувствовалось на главной улице - Энгельса, которая от улицы Чехова шла под лёгким уклоном, а потом набирала наклон и после Будённовского проспекта превращалась в горку. Молодёжь сразу «раскатывала» скользкую тропинку именно от Чехова и до вокзала, и идти было очень опасно, и многие падали. Несмотря на то, что Ростов был значительно севернее Новороссийска, зима здесь тоже не радовала снегом и морозом. Так что на каникулы я решила поехать домой и пригласила в гости Ларису. Родители её отпустили, и мы поездом за одну ночь приехали в Новороссийск. Билет в купейном вагоне стоил 10 рублей, а в плацкартном - 8.

           Меня, конечно, спросили  дома,  как я сдала сессию? Я сказала, что хорошо. А зачётку никто не смотрел. Моя мама поместила нас в одной комнате. Мы с Ларисой гуляли по городу, я показала ей мою школу, все памятные места. В это время как раз приехала на каникулы и Таня Чувашова из Ленинграда. Мы созвонились по телефону и ходили гулять втроём. Папа Лазарь катал нас на своём катере Рыбнадзора. Погода стояла прекрасная - тёплая и солнечная. Мы ходили без шапок и в расстёгнутых пальто. Я фотографировала девочек на катере на память. Мы замечательно провели время. Я была рада, что мои подружки, Таня и Лариса, познакомились.

          Мы заходили и в учительскую нашей школы, здоровались с учителями. Нам были очень рады, поздравляли с поступлением, расспрашивали об учёбе. К «Александрушке» и Анне Николаевне мы были приглашены домой и навестили их, они были соседками по этажу на улице Цедрика. Дочка Анны Николаевны – Марина и дочка Александры Павловны – Наташа всегда с нами хорошо общались. И потом, через много лет, именно они сообщили мне о смерти своих мам… С Наташей мы вместе ходили в походы ещё в школьные годы.

         Побывали мы в гостях и у Тани дома. Я очень рада была видеть её родителей и брата Димку, который к этому времени подрос и очень хорошо рисовал. Таня рассказывала нам об учёбе в Ленинграде, ей очень нравилось, жила она в общежитии, хотя у неё там было много родственников. Я ей немножко завидовала, потому что жизнь в общежитии представлялась мне сплошным праздником, а сам город Ленинград был, конечно, поинтереснее Ростова и более привлекательный с точки зрения - возможностей.

         Вернувшись после каникул, мы снова окунулись в бурную студенческую жизнь. В вестибюле главного корпуса висели объявления, приглашающие студентов в туристические поездки за границу. Я даже представления не имела, какие документы надо иметь для такой поездки, и сколько это может стоить. Поэтому мы просто завистливо читали приглашения в Германию или Чехословакию и проходили мимо. Мы знали, что в такие поездки ездят обычно «круглые» отличники, комсомольские деятели и общественные активисты. «Простым смертным» нечего было и думать.

         Ещё в сентябре к нам на факультет пришёл мужчина с аккордеоном. Он сел в одной из аудиторий и, ничего нам не пояснив, предложил спеть по очереди всем первокурсникам. Мы, наивные, не поняли, для чего это, и пели, кто во что горазд. Мужчина записывал некоторые фамилии себе в блокнот. Как потом оказалось, мы попали в институтский Академический хор. Посещать нужно было регулярно, и пропуски репетиций были чреваты снятием со стипендии.

          Возобновились регулярные тренировки по спортивной гимнастике, репетиции Академического хора  и наши с Ларисой посиделки в Научной библиотеке им. Карла Маркса. Конспектировать задавали несметное количество работ Ленина, Энгельса и Маркса. Так что мы просиживали в библиотеке многие вечера и писали часами, не поднимая головы.

         Уже зимой я, с маминого согласия, заказала себе в одном ателье тёплый пиджачный костюм из клетчатого светлого драпа, и мне его быстро сшили, так что я не мёрзла в институте, хотя в аудиториях было довольно холодно.


                6. Студенты и преподаватели.


           Постепенно мы с ребятами лучше узнавали друг друга и наших преподавателей. Выяснилось, что некоторые студенты и преподаватели связаны родственными узами. Так Валентин  Смоляниченко из 1 группы –«В» оказался племянником декана Червяченко, Таня Макарова из нашей группы была племянницей аспирантки и лаборантки нашей факультетской библиотеки. У Светы Ивановой из нашей компании мама работала в Обкоме партии. Так и у нашей Инны Куршиной и Веры Крючок дяди работали тоже в высших партийных органах. Так что стало ясно, что не все студенты поступали на общих основаниях, тем более, что учились эти студенты из рук вон плохо.

           Ну, это всё  мы узнали позже, со временем, а пока строили отношения со всеми ребятами. В параллельных группах было больше мальчиков, чем у нас. Но никто из них не привлекал моего внимания. В Ларисиной группе учились два деревенских юноши по фамилиям: Горда и Порохня, оба - Володи. Они держались вместе и потом подружились. Но кто уж действительно поразил наше с девчонками воображение, так это Володя Струмилов с четвёртого курса. Высокий брюнет с аристократичной внешностью -  было просто удивительно, как он попал на этот девчачий факультет. Я, уже  участвуя в выпуске курсовой стенгазеты, как член редколлегии, подошла к нему со своим фотоаппаратом  и сфотографировала его на лестнице, ведущей на второй этаж. Там же я фотографировала и девочек нашего курса. Володя принял картинную позу и ослепительно улыбнулся для снимка. Потом мы иногда видели его стоящим вечером прямо на улице Энгельса с его огромной собакой. Вероятно, он жил где-то поблизости. Он всегда приветливо здоровался, но с девушками его никто не видел.

           Из студентов старших курсов выделялись две очень красивые девушки - брюнетки: Таня Гончарова, носившая чёрный бант в волосах, как гимназистка, и Лида Скорик - серьёзная кареглазая девушка, ходившая всегда медленной походкой. Их сокурсница Таня  Гуляева  тоже хорошо училась и была известной активисткой на факультете, но лицом она походила на нашу Лиду Першину, и нос у неё был такой же длинный.

          Студенты постепенно определялись с друзьями и приятелями, с увлечениями и разными кружками. В институте существовали факультативы, и нужно было обязательно посещать один из них. Я выбрала факультатив чешского языка. Но этот факультатив просуществовал только полгода, и всё, что я запомнила на нём, это "Соудруг Новак".

           Старшекурсники создали какой-то таинственный литературный кружок " ЛИСТ" на факультете, приняли туда Рюмина и собирались иногда после занятий в небольшом помещении с почти прозрачными стенами, построенном в коридоре. Они строго держали в тайне, чем они там занимаются и с какой целью. Лида Скорик, кажется, тоже являлась членом кружка. И сколько я Валеру ни спрашивала об этом таинственном кружке, он так и не рассказал мне ничего.

           Рюмин, по-прежнему, писал лирические стихи. Теперь он уже иначе их оформлял: не записками на клочках бумаги, а на отдельных листочках и обязательно подписывал час создания шедевра, например:«02 часа 32 минуты». Причём шедевры создавал в двух экземплярах: один отсылал мне, второй складывал себе в папку. Я никак не старалась «привязать» его или как-то заманить в свои сети, но уже весь факультет знал о его, якобы, пылких чувствах. Он писал, что не спит ночами, что ловит мои улыбки и взгляды, что страдает из-за моих несерьёзных отношений с Агаяном. Но мне почему-то не верилось. Всё это были просто слова…

            Уже зимой у нас должен был состояться Новогодний вечер в главном корпусе. Мы репетировали в актовом зале, я пела украинскую песню со студенческим ансамблем иняза «Ніч така місячна, зоряна ясная…»

            В перерыве мы  все находились в соседней с залом комнате;  кто-то курил,  кто-то пил кофе. Рюмин крутился рядом. Он никогда сам не пел и ни на каких инструментах не играл, но участвовал своим присутствием. Я  увидела лежащую на столе бутафорскую фату невесты, взяла её, подошла к зеркалу и приложила к волосам.

          - Мне идёт?- спросила я Валеру.
          - Это всем идёт!- ответил он угрюмо. И я поняла, что он не любит меня, по-настоящему, не способен ни ухаживать, ни делать комплименты. Это был НЕ мой человек. И моё отношение к нему изменилось. Я перестала его «жалеть» и щадить его чувства. Я была с ним, по-прежнему, вежлива и доброжелательна, но теперь – абсолютно равнодушна.

          Наша компания продолжала ходить на перекуры то в соседние с факультетом дворы, то в парк Горького после занятий. Агаян иногда ходил вместе с нами. Света Иванова и Аня Мишкина издевались надо мной, что я только «перевожу» сигареты, потому что я не затягивалась, т.е. курить не умела. Ко второму семестру я уже научилась затягиваться, и они перестали надо мной смеяться.

        Света Иванова была высокой эффектной  крашенной блондинкой с карими глазами. Она красиво одевалась и держалась всегда уверенно. Света смешно разговаривала, специально оттопыривая верхнюю губу, и звук "ш" у неё получался, как "ф". "Мифа"- вместо Миша,"Натафа" - вместо Наташа.  Они жила с мамой на 20-й линии, так называлась их улица, в трёхкомнатной квартире.  Света была очень напористой  девушкой и подрабатывала манекенщицей  в Доме мод на Энгельса. У неё был рост больше 172 см. Мы с Ларисой тоже заинтересовались такой подработкой, но Света сразу охладила наш интерес, заявив, что с девушками, ниже 170 см ростом там и разговаривать не захотят. А мы с Ларисой были обе по 168 см.

        Подружка Светы - Аня Мишкина, приехала из Азова. Она была полной противоположностью Светы - маленькая, кругленькая,  но, как и Света – крашенная в блондинку брюнетка с черными глазами. По характеру они были очень похожи, потому и дружили.

         Наташа Агаронова,  из нашей компании, жила в одном доме с моей Ларисой, только в соседнем подъезде на первом этаже. Она тоже была брюнеткой, покрашенной в блондинку. У неё были кудрявые волосы и короткая стрижка. Наташа была худенькая, нашего роста, довольно симпатичная. Несмотря на то, что она была из очень зажиточной семьи (её отец руководил какой-то фабрикой),  Наташа имела ряд комплексов и была довольно застенчивой. Она почему-то стеснялась своих кудрявых волос и разглаживала их дома утюгом. Ещё ей казалось, что у неё широкие плечи, и она постоянно носила накинутые на плечи пальто или кофточки, даже в помещении. На мой взгляд Наташа была очень привлекательной девушкой, прекрасно одетой и воспитанной.

        Для меня оставалось загадкой, почему она выбрала себе в подруги Валю Широкову, маленькую, невзрачную и очень ехидную девицу. Валя - единственная из всей нашей компании была натуральной пепельной блондинкой. Она очень хорошо училась и поэтому к другим девушкам относилась с некоторой долей презрения. Если кто-то получал хорошую оценку на экзамене, она могла сказать:"Везёт дуракам..." Мне она не очень нравилась именно из-за такого отношения к окружающим.

          Так как иногда наши три группы заканчивали занятия в разное время, то и домой мы возвращались в разные дни с разными девочками. Студентки, что жили в общежитии, обычно шли вместе, так же, как и те девушки, что жили вместе на квартирах. А мне составляли компанию обычно ростовчанки: Лена Сорочинская или Наташа Шамрай. Лена жила с родителями и младшим братишкой на улице Пушкинской. Она была высокого роста, коротко стриженая блондинка. Ходила расхлябанной походкой уставшей спортсменки, громко смеялась и иногда вела себя, как хулиганистый мальчишка. Зайдя в трамвай, она тут же усаживалась на свободное место, объясняя это усталостью от тренировок.  Лена занималась лёгкой атлетикой. Когда начался учебный год, именно с Леной, нас начали посылать на всевозможные соревнования от факультета: по волейболу, баскетболу, лёгкой атлетике и спортивной гимнастике. Мы охотно с ней вместе ходили на все мероприятия, и, я помню, даже толкали ядро в многоборье… Лена была весёлая, с лёгким характером и довольно щедрая. Несмотря на её грубоватость, она мне нравилась.

              Наташа Шамрай была дочкой военного. Её семья жила  на проспекте Стачки, в начале Западного жилмассива. Она тоже была девушкой высокого роста, с кудрявыми каштановыми волосами и карими глазами, но тоже застенчивая, как и все мы в начале. Наташа  была весёлой девушкой с чувством юмора, охотно смеялась над всеми шутками и откликалась на предложения пойти в кино или погулять.

             С Валерой Агаяном мы тоже часто ходили вместе домой, заходили посидеть в парк Горького. Он рассказывал мне о своих планах: ему очень хотелось стать артистом, и он собирался поступать в театральное училище в Ростове. Весной он пригласил меня к себе домой, и я познакомилась с его родителями и младшим братом. Мама и бабушка Валеры встретили меня с распростёртыми объятиями, не знали, куда посадить и чем угостить. Обе женщины мне понравились. Они были красивыми и очень добрыми. Я вела себя совершенно естественно, как друг, потому что считала Валеру просто другом, хотя мы, как бы, встречались. В его комнате стояло пианино, Валера сыграл мне и спел, но голос у него не был приятным, да и слух слегка подкачал.

             С остальными девочками нашей группы у меня не было возможности познакомиться ближе на первом курсе. Мы сидели вместе на лекциях, сдавали зачёты и экзамены и мало знали друг о друге.  В Ларисиной группе из общей массы выделялась Таня Тазапчиян. Она была тоже ростовчанкой, одевалась вычурно - старомодно, и поэтому выглядела старше своих лет, как тридцатилетняя дама, носила шляпы и длинное пальто. Она дружила с той самой Васильевой, и они обе писали стихи. Света Иванова придумывала всем клички, и Тазапчиян она стала называть «Тазой», а хромую девочку из их группы – Галю Хищенко- «партизанкой» или «партизой».


                7.  Окончание первого курса. 


               У нас в группе появилась традиция: поздравлять девушек с днём рождения. Мы сбрасывались обычно по 3 рубля и покупали подарок. Т.к. я была профоргом, то поручали это мне. Сама я получила от девочек в свой день рождения портрет Есенина на плотном картоне. Не скажу, что я была от него в восторге, но в работе он мог пригодиться позже.

              Староста наша, Лида Першина, по слухам, была сиротой, и ей сразу дали место в общежитии. Ей мы подарили шерстяной отрез на платье. К тому же у неё имелся жених в её родном городе Шахты, и она собиралась замуж. Это было удивительно, потому что выглядела Лида неважно: длинный, мясистый нос и серые волосы огромной, неуправляемой копной. Впечатление было, что она сделала неудачную вечную «химическую завивку». Она собирала волосы в «пучок» на затылке, и он болтался у неё за плечами серой метёлкой… Но зато училась она отлично, и её представили к Гоголевской стипендии. Я даже не интересовалась, сколько это было в деньгах… Ещё у нас была одна девушка в группе «В», Хархан Светлана, она получала Ленинскую стипендию. Выглядела она старше нас, «первачков».

           Весной был день рождения у Наташи Агароновой. Её мама решила устроить нам этакий «девичник» и пригласила к ним в гости нашу компанию из шести девушек. К этому времени у нас с Ларисой не было ещё ничего серьёзного в личной жизни, а вот Наташа и Валя Широкова уже успели влюбиться в каких-то братьев и поссориться с ними. Мама Наташи накрыла нам шикарный стол, а сама ушла во двор - посидеть на лавочке с приятельницей. Не было дома ни отца Наташи, ни старшего брата. На столе стояли всевозможные напитки: коньяк, шампанское, водка и вино, всё – самого лучшего качества.

           Старших никого не было, поэтому бразды правления, так сказать, взяла в свои руки  самоуверенная Валя Широкова. Она просто сказала: «Девчонки! Давайте напьёмся!». У них с Наташей, как бы была причина для этого, но почему мы с Ларисой поддались общему настроению, даже не знаю. Сначала выпили шампанского. В те годы входили в моду бары с их коктейлями. И Валя  предложила сделать коктейль «Белый медведь». Водка с шампанским. Выпили по фужеру. Валя сказала: «Не берёт…». Предложила попробовать «Мерцающие звёзды». Коньяк с шампанским. Выпили по фужеру, потом ещё по одному. Дальнейшее совершенно выпало из моей памяти, и я знаю, что было дальше только по рассказу Ларисы.  Мне стало нехорошо. Я пошла на балкон, легла на бетонный  пол и заснула. Последнее, что осталось в памяти, это как Лариса подкладывала мне под голову диванную подушку.

           Пока я спала, девочки звонили своим неудавшимся кавалерам по телефону и плакали пьяными слезами. Через пару часов Лариса разбудила меня на балконе и сказала: «Ирочка, пора уходить!». Я встала, молча, прошла через всю квартиру, ещё плохо соображая, где я, и вышла, ни с кем не простившись. Лариса вела меня домой под руку. Она почему-то оказалась трезвее меня. Мы благополучно добрались до моего дома, посидели ещё с полчаса на лавочке на свежем воздухе, чтобы выветрилось действие алкоголя, и я пошла домой спать.
Для себя я уже сделала вывод, что плохо переношу алкоголь, и что нельзя поддаваться общему настроению и уговорам.  Хорошо ещё, что всё прошло без последствий, и никто, кроме девочек,  нас в таком виде не видел.

          Уже в июне, после одного из экзаменов, Валера Агаян снова пригласил меня к себе в гости. Опять его родители встретили меня очень приветливо. Бабушка принесла из сада огромную тарелку малины, посыпанной сахаром, и настойчиво уговаривала меня всё съесть. Мы сидели в беседке, окружённой зеленью деревьев, пили чай и очень мило общались. Мне было у них уютно и комфортно. Но с самим Валерой мне было даже как-то стыдно появляться на людях. Он, по-прежнему, странно одевался в прозрачные рубашки, кулоны и цепи, и вёл себя жеманно и неестественно.   

          Телефонов у нас с ним не было, так что, расставшись, и не договорившись на следующий раз, можно было и не встретиться вообще. Жил он в другом районе, учиться собирался тоже далеко от всех нас, так что шансов увидеться после лета у нас почти не было.


                8. Практика и летний отдых.



            После первого курса мы уже должны были проходить практику. И нас с Ларисой, как двух «ростовчанок» направили работать на детскую площадку на улице Ленина пионервожатыми. Что мы там должны были делать, мы так и не поняли, потому что отметиться там мы отметились, а вот пионеров на площадке в разгар июльской жары там не наблюдалось. Мы исправно, каждый день являлись на эту площадку во дворе дома № 90, но кроме двух старшеклассников там никого не было. Лето выдалось, как всегда, знойным. Мама заказала мне в ателье три летних платья из сатина, хлопка и шёлка, но в них было просто нестерпимо жарко.

            Одного из мальчиков звали Валера Наянов (видно, имя Валерий было очень модным в то время), а второго – Саша Борисенко. Валера был ничем не примечательным юношей со светлыми, слегка волнистыми волосами и карими глазами, чуть выше меня ростом, довольно плотной комплекции. Саша же был высоким, светловолосым спортсменом, который почти не расставался с велосипедом.

            Мы с ними много разговаривали и подружились. Валера предложил сходить на пляж на Левбердон, и в какой-то день мы отправились туда вдвоём  прямо после площадки. На пляже было мало людей, песок на берегу был вполне чистым, а редкие деревья на берегу давали спасительную тень. Валера похвастался, что знает приёмы борьбы самбо, и я попросила его мне их показать. Мы провели несколько часов, кидая друг друга на песок. Я быстро освоила несколько приёмов и лихо перебрасывала его через бедро и делала ему подножки. Мне даже удалось освоить приём  «мельница», т.е. почти поднять его над головой. Вода в Дону была очень тёплой и не охлаждала. Мы заплывали до буйков фарватера, но и там вода была очень грязной из-за проплывающих теплоходов. Отдыхать здесь было малоприятно. Поэтому лето проводить в Ростове было немыслимо.

           Я всё ещё жила у папы Глеба, но так как он был очень строг в вопросе молодых людей и отношений с ними, и придумала, как избежать неожиданных встреч с ним и тётей Клавой. Мальчики провожали меня не до дома, где я временно жила на улице Горького, а до подъезда дома деда Николая на Ворошиловском. Мы мило прощались на ступеньках, я заходила в проходной подъезд, выходила из него через «чёрный ход» во двор и шла себе домой. От дедова дома до папиного было два квартала.  Так что мы попрощались с Валерой Наяновым на ступеньках, и я поехала домой на каникулы.

           Пережить знойное лето в Новороссийске было проще рядом с морем. Я спала на балконе, а целые дни пропадала на пляже. В августе приехала домой и Таня Чувашова. И если я уже успела слегка загореть на берегу Дона, то Таня из своего Ленинграда приехала беленькой, как Снегурочка. Помню, мы шли с ней по городу, и какой-то парень обратился к ней: «Девушка! Где это вы так загорели? В подвале?». Мы посмеялись, конечно. К Тане приехала в гости её подружка по школе в Германии – Наташа Давыдова. Таня нас познакомила, и мы подружились, вместе гуляли и фотографировались. На море мы то и дело встречали знакомых ребят и, лёгкие на подъём, быстро сколачивали компании для походов. Так у нас составилась компания из нескольких человек, юношей из Таниного двора и их гостей из Москвы, и мы собрались в поход через перевал в Широкую Балку. Это такое курортное место на берегу моря. Но для того, чтобы туда попасть, нужно было сначала добраться до Абрау-Дюрсо, а потом перебраться лесом через перевал, и только там будет море.

             Мальчики всегда брали организацию в свои руки, доставали палатки, котелки, вёдра, закупали продукты, а мы только сдавали деньги. Выбор продуктов всегда был ограничен, поэтому брали хлеб, макароны (рожки), тушёнку, сгущенное какао в банках и «Бычки в томате». Ничего другого и не было в магазинах. Потом мы собирались рано утром в каком-то определённом месте, чаще всего – на площади Героев, раскладывали продукты и снаряжение по рюкзакам и отправлялись в поход. Руководил  нашими сборами Сергей Лосев; Володя Трофимов- Танин сосед,  доставал снаряжение, и Миша Вейцман - его гость, студент из Москвы, помогал. Были ещё два юноши.

            До Абрау доезжали автобусом, а дальше шли пешком. Тропинка вела через лес и поднималась круто в гору. Мы шли цепочкой, было очень жарко, и хотелось пить. У каждого с собой была фляжка с водой. Привалы делали очень редко.  Я всегда внимательно смотрю под ноги, потому что на Кавказе встречаются и змеи, и всякие клещи. И вдруг я увидела на обочине лежащую книгу. Она не была толстой, так – среднего размера. Я подняла её, никто, кроме меня, её не заметил, и взяла с собой. Называлась она «Суета вокруг дивана». Это было моё первое знакомство с братьями Стругацкими. Почти всё время в том походе я потом читала эту книгу. Когда мы, наконец, спустились с горы, берег оказался весь усыпанным крупной галькой. Идти было ужасно неудобно, ноги то проваливались между камнями, то подворачивались, но мальчики говорили, что надо пройти ещё пару километров до студенческого пансионата «Лиманчик» от Ростовского университета.

            На берегу мальчики отдали нам с Наташей нести ведро с помидорами, хотя у нас и так были тяжёлые рюкзаки.  Мы пронесли его с километр, но нам было обидно, что Таня ничего не несёт, её рюкзак взял на себя Миша, и мы прошли вперёд, поставили это ведро посреди пляжа и убежали дальше.

            Палаточный лагерь раскинули возле пансионата «Лиманчик». Поставили две большие палатки, устроили очаг, насобирали веток и дров. В пансионате отдыхало  много студентов, было не так страшно ночевать в лесу, и можно было играть в волейбол на площадке пансионата. Вечером развели костёр, сидели и лежали прямо на траве, пели под гитару. На велосипеде вдруг приехал Валера Немчинов из параллельного класса; молча сидел у нашего костра и смотрел в огонь.

           Говорили о том, что это пограничный район, что ночью его патрулируют пограничники, и видели, как луч прожектора с горы прочёсывает морскую гладь вблизи берега. После ужина, и  когда костёр, наконец, погас, начали укладываться спать. Ходить по берегу не рекомендовалось. Но мы  с Наташей вдвоём пошли на берег моря – чистить зубы. Это у меня такой священный ритуал всю жизнь. Мы спустились на мостик, выдающийся в море метров на двадцать, с лесенки хотели набрать воды в кружку.   
   
           И вдруг прямо перед нами, на лунной дорожке мы увидели какую-то палочку в метрах 100-150 от берега. Она зловеще торчала из воды и как бы наблюдала за нами. Рассмотреть её в темноте было трудно.  «Перископ»,- пронеслось вихрем в голове. «Наташа, это перископ!» - прошептала я, и мы со всех ног бросились бежать с мостика на берег. На берегу обе упали, больно ударившись о гальку, и, быстро добежав до лагеря, спрятались в палатке.  «Если это подводная лодка, то сейчас она всплывёт, и на берег высадится десант»,- рассуждали мы.- «Но ведь есть пограничники. Они же следят за берегом?». Ребята уже спали, и посоветоваться было не с кем. Так что мы угомонились и тоже заснули.

        Рано утром я опять пошла чистить зубы. Снова спустилась на мостик, наклонилась к воде и посмотрела на то место, где мы видели вчера перископ. Палочка была на месте, и так же торчала из воды, как вчера… Теперь я смогла лучше её рассмотреть. Это было маленькое древко от флажка, отмечающего зону купания. Вместо буйка. Я поспешила в наш лагерь сообщить это Наташе. Хорошо, что ночью мы не подняли шум!

           Днём играли в волейбол, готовили обед на костре, пели песни под гитару. Я пошла на берег моря, чтобы никто не мешал, и дочитывала найденную книгу. Она была такой необычной, такой интересной, как сказка. Потом оказалось, что братья Стругацкие написали повесть «Понедельник начинается в субботу» и включили «Суету вокруг дивана» в её состав.

           Из ребят, ходивших с нами в поход, запомнился только Сергей Лосев – высокий мальчик - блондин. Но только потому, что он был сыном одной маминой знакомой. Остальные ребята были студентами разных ВУЗов из Москвы. В самом Новороссийске тогда были только два техникума: Строительный и Индустриальный. Поэтому выпускники школ часто уезжали учиться в другие большие города: Краснодар, Ростов, Москву.

                9. Колхоз.


             Колхоз нас всё же не миновал, и, как только мы вернулись с каникул, нас немедленно отправили в колхоз. С Валерой Наяновым мы едва успели повидаться, даже не помню, как он меня нашёл. Ведь телефонов не было. Он брал у меня адрес, и, скорее всего, я написала ему, когда приеду, и он встречал меня на вокзале.

             Ещё дома мы с мамой решили, что я не буду больше жить у папы Глеба, а мне снимут квартиру. И пока я находилась в колхозе, мама пыталась через знакомых найти мне жильё. Как-то просить общежитие мне было неловко. Его давали сиротам и остро нуждающимся. Поэтому мы временно остановились у деда Николая.

             Колхоз оказался не очень далеко от самого Ростова - в получасе езды на электричке. Назывался он : «Совхоз «Койсугский».  Поместили нас всех в одном огромном бараке, где кровати стояли в два длинных ряда. Каждое утро грузовик забирал нас на поле, и этот же грузовик к вечеру привозил нас обратно. Нужно было иметь хорошую спортивную подготовку, чтобы по колесу залезать через борт грузовика и потом спускаться вниз. Сидели мы на этаких перекладинах из досок, и водитель всегда напоминал нам, чтобы мы не ставили ноги под себя, потому что доска в любой момент может выскочить из паза и отдавить нам ноги. Дороги в  сельской местности были грунтовыми и изобиловали ямами и кочками. Нас возили на помидорные поля, где мы собирали овощи в ящики. Иногда это были помидоры, а иногда - перец. Нужно было собрать какую-то норму, а вечером снести свои ящики к дороге. Мы старались выполнить норму. Когда ехали в грузовиках, всегда пели. Причём песни были самые разные: от эстрадных до народных. Мы с Ларисой заняли соседние кровати. А рядом расположились Наташа Агаронова и Валя Широкова. У колхоза был почтовый адрес, и я начала получать письма от Валеры Наянова и писать ему и домой. Так приятно было было в такой глуши получать письма.

             Умывались мы на улице под этакими металлическими умывальниками, там же мыли ноги. Купаться было негде, разве что в канале с водой для орошения. Но там иногда плавали нутрии, и вода была грязной, зеленоватой. Когда работали на поле, девчонки иногда начинали бросаться помидорами. Мы их и ели на поле, и умывали ими лицо в жару, и пили их сок при жажде.

             Еду нам готовили дежурные по кухне наши же студенты из подручных овощей, поэтому еда была часто невкусной: борщ на воде и каша. Когда было свободное время, мы ходили за три километра в ближайший магазин, чтобы что-то купить, но там почти ничего не было, разве что рыбные консервы. Вечерами мы разжигали костёр, слушали музыку из транзисторных приёмников и пели песни. Потом, приблизительно через неделю, к нашему костру начали приходить парни. Они тоже работали в колхозе от какого-то института, но находились километрах в трёх-пяти от нашего полевого стана. И вот они по два-три часа шли пешком к нам, чтобы провести вечер у нашего костра. Когда они появились, нам организовали «танцы» под фонограмму. Мальчики начали нас приглашать, и мы охотно с ними танцевали. Что интересно, что света у нас на полевом стане не было. Вернее, он был часов до семи, а потом его выключали, и всё освещение у нас было - костёр, свечки и фонарики. И рассмотреть друг друга с теми юношами мы почти не имели возможности. Так – в общих чертах.

             На выходные нам разрешалось ездить домой – искупаться и нормально поесть. Я приезжала к деду и всегда везла им с тётей Верой сетку помидоров, перца или моркови с поля. Это их очень радовало, потому что дед в основном ел овощи. Потом электричкой в воскресение вечером возвращались обратно. Мама уже подыскала мне комнату в коммунальной квартире на Пушкинской. Я особо не вдавалась в подробности, но мама сказала, что у её хорошей знакомой есть соседка по квартире, которая сдаёт комнату своего мужа. Она, эта женщина, якобы,  вышла замуж или сошлась в седьмой раз с каким-то мужчиной,  он переселился к ней, а его комнату они хотят сдавать. Звучало это всё как-то подозрительно, но мне было всё равно.

            Мы продолжали нашу трудовую деятельность в колхозе. Мальчики – студенты приходили каждый день в ущерб своему сну. У нас появились постоянные кавалеры, с которыми мы не только танцевали, но и потом ходили гулять вокруг барака и стогов сена. К концу сентября значительно похолодало. Мы надевали на себя тёплые свитера, брюки, плащи «болонья», но было очень холодно. А комары умудрялись прокусить даже через всё это обмундирование.

            В последние выходные мы ехали в Ростов электричкой и случайно оказались в одном вагоне с теми мальчиками – студентами, которые приходили к нам на «танцы». Мы их едва узнали при свете дня! Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что три из четырёх наших кавалеров – рыжие!!! Ночью, в темноте этого совершенно не было видно. Но мы были просто в дружеских отношениях, мальчики эти жили в разных городах, типа - Зерноград… Так что наше открытие ничего не изменило. Мы, правда, обменялись адресами, но писать друг другу не стали.

                10. Второй курс.


            Я переехала в комнату в коммунальной квартире на Пушкинской. Это было совсем не далеко и от папы Глеба, и от деда, и от дяди с тётей, и от института. Комната была небольшая, метров 14-15, но в ней был приличный диван, шкаф с книгами, ковёр на полу, стол и стулья, холодильник и радиоприёмник. Я не брала много вещей из дома, чтобы потом их не таскать.
 
             Квартира была в старом доме. Довольно  разбитая  входная дверь вела в длинный и мрачный коридор, который заканчивался небольшой общей кухней. Дверь изнутри закрывалась, кроме замка, на огромный железный крючок.  По левой стороне находились три отдельные комнаты, а по правой- туалет и балкон. На кухне у стены располагались газовая плита и три кухонных столика. Дверь моей комнаты выходила прямо в кухню. Через стенку, в соседней такой же комнате  жила пара немолодых пьяниц, которые часто переругивались друг с другом, лёжа в кроватях. У самых входных дверей была третья комната, где жили  пожилая мать с дочерью, тоже  - горькие пьяницы. Мать работала уборщицей в каком-то кафе, возвращалась с работы поздно, гремя сеткой с пустыми бутылками. Соседи меня мало интересовали, я старалась как можно меньше находиться дома. Там, можно сказать, не было удобств, а туалет был таким грязным, что туда было страшно войти. Он находился по другую сторону коридора, а рядом с ним был балкон. На кухне я только кипятила чайник. Купаться ходила в баню на Ворошиловском проспекте. Но соседи за мной пристально следили и докладывали хозяевам о каждом моём шаге. Я и не думала, что проживание в этой комнате будет связано с приключениями.

             Теперь я была свободна от опеки родителей и могла сама распоряжаться своим временем и ни перед кем не отчитываться. Я, по-прежнему, утром ездила на лекции, обедала или в институтской столовой, или в каком-нибудь кафе, потом шла на тренировки, а вечером -  заниматься и конспектировать что-нибудь в научную библиотеку. Ужинать я почти никогда не успевала или просто забывала.  Иногда выдавались свободные вечера, и мы гуляли с Валерой Наяновым. Кроме кино пойти было некуда, и часто мы просто слонялись по улицам или сидели в каком-нибудь сквере на лавочке. Он был ужасно застенчивым, смотрел на меня влюблёнными глазами, и левый глаз у него наполнялся слезами, он вытирал их чистым носовым платочком. И мне почему-то было его жалко. Даже не знаю, почему в начале моих первых влюблённостей  присутствовала жалость. С Валерой Агаяном мы больше не виделись, хотя и не расставались. Он ушёл из нашего института, поступил в Ростовское музыкальное училище на театральное отделение, и наши дороги как-то больше не пересекались. Жил он далеко, училище его находилось тоже в другом районе, а телефонов не было. Я переехала, и мы как-то потерялись. Сожалений не было.
 
             Рюмина я видела в институте. Иногда мы вместе ходили в кино или просто гуляли. Но он, хоть и писал мне, по-прежнему, стихи в записках, больше проводил время со старшекурсниками или с деревенскими девочками в общежитии, потому что они им восхищались. В колхоз он с нами не ездил, а теперь «помогал на факультете». Что входило в его помощь, я не знаю, но, по-моему, он просто болтался без дела среди преподавателей, делая умный вид.

             На лекциях мы так же сидели на своём месте в предпоследнем ряду, только Агаяна уже рядом не было. Мы теперь точно знали, какие лекции надо обязательно писать, а какие можно найти в учебниках. Так что часто на лекциях заполняли свои дневники или записывали стихи в тетрадь. Уже почти все записанные стихи мы знали наизусть, потому что часто их перечитывали. Света Иванова на лекциях гадала на картах. Причём гадания были самыми примитивными: на четырёх королей загадывались имена юношей, и потом напротив них выкладывалась по одной карте вся колода, и если напротив какого-то короля выпадала дама твоей масти, то именно этот юноша или влюблён в тебя, или что-нибудь ещё по желанию.

             Осенью мама Светы Ивановой уехала отдыхать в санаторий, и Света пригласила нас к себе домой, на 20-ю линию. Из нашей компании только я оставалась брюнеткой, и Свету с Аней это почему-то волновало. Они предложили мне тоже покраситься в блондинку, как они. Я согласилась, мне было интересно все попробовать. Красить меня взялись именно они вдвоём. Света предложила даже заночевать у неё, если что-то пойдёт не так. И вот, они всё приготовили, я совершенно не знала, как это делается. Они взяли перекись водорода в таблетках и нашатырный спирт. Что-то там смешали и нанесли мне на волосы. Мне показалось, что на голове у меня разожгли костёр. Я бегала по квартире и кричала, а девчонки уговаривали меня потерпеть и не стесняться ругаться. Не знаю уж, сколько я выдержала, но когда начали смывать чуть ли не холодной водой, мне казалось, что на голову льют расплавленный металл.

          Результат получился неожиданный для меня и ожидаемый для девчонок: с одного раза нужный цвет не получился, я была ярко-жёлтого оттенка, как кукла в магазине… Света сказала мне, что я могу пожить у неё пару дней, пока голова «заживёт», и можно будет ещё раз покрасить. На коже под волосами у меня появились язвочки. Света «успокоила" меня, что у неё первый раз выпадали целые пряди волос…

           Через три дня пытка с окраской волос повторилась, и нам удалось добиться более-менее удачного оттенка. По случаю окончания моей покраски Света устроила вечеринку и пригласила кроме нашей девчачьей компании двух юношей для себя и Ани. Свете нравился видный первокурсник Чапцев, и у них завязывались отношения. А у Ани тоже был какой-то молодой человек. Вечеринка была сумбурной. Мы что-то пили в небольших количествах, ничем не закусывали и много курили. В большой комнате можно было топор вешать от дыма. В разгар вечеринки раздался звонок во входную дверь. Света зашла в комнату с бутылкой и объявила: «Передали для тех, кто любит «Розовый» ликёр". А «Розовый» ликёр любили мы с Ларисой. И передал его Валера Наянов. Пока мы веселились у Светы в квартире, он стоял под окнами и страдал. Мне было очень приятно, что он обо мне думает.

            Надо сказать, что мой новый цвет Валере не понравился. И я через две недели, когда корни волос начали отрастать, зашла в парикмахерскую на Ворошиловском и попросила покрасить меня в мой природный цвет. Так что я побыла блондинкой две недели. Мне пришлось в этот период несколько раз зайти к деду. Там я столкнулась раза три с их знакомым, который увидел меня в трёх цветах. «Ирочка, какие метаморфозы!» - сказал он растерянно, но я ничего не стала объяснять.

            На переменах мы бегали на перекур, когда стояла нормальная погода. После занятий могли пойти в парк Горького, посидеть на лавочках. Там гуляли многие студенты из разных ВУЗов, и мы уже знали местных завсегдатаев. Иногда встречались молодые цыганки и пытались нам гадать.  Один юноша из строительного института, Дима, кажется, всегда рассказывал новые и смешные анекдоты. Их было так много, что они быстро забывались. И я завела ещё один маленький блокнот, чтобы записывать туда самые удачные и смешные анекдоты. Поначалу я, надеясь на свою память, писала тезисами или названиями, но уже через некоторое время обнаружила, что не могу вспомнить содержание некоторых их них, например: «Оркестр Махно». Помню, что это был очень смешной анекдот, а сути не помню. И тогда я начала записывать анекдоты более подробно.

           Проходя с девчонками по центральной улице Энгельса, мы, конечно же, заглядывали в магазины. Так в магазине «Парфюмерия» иногда «выбрасывали» интересные товары: белый французский  лак для ногтей, польские духи «Быть может» или голубые тени для глаз. Мы тратили свои  последние деньги на предметы косметики, голодали, но приобретали. Лак продавали почему-то только белого цвета, но наши студентки - умелицы добавляли в него каплю красной пасты из ручки, и получался ярко-красный лак. Я сама так не делала, мне нравился белый цвет. А Шура Сергеева из нашей группы постоянно делала себе такой красный лак, и мальчики прозвали её: «Шурочка-вампирчик".

            В один из вечеров я вернулась домой поздно, около десяти часов вечера, и обнаружила, что зайти в квартиру я не могу. Дверь была заперта не только на ключ, но и на большой железный крюк изнутри. Я звонила, стучала, но ответа не было. Потом, прислушавшись, я уловила какой-то странный звук изнутри, как будто кто-то храпел или хрипел у самой двери. Я ещё позвонила и постучала, но всё было напрасно. Я стояла на холодной лестнице подъезда и горестно думала, что же мне делать? Идти ночевать к папе или деду было поздно, они ложились спать рано. А ночевать в холодном подъезде было невозможно.

             Когда я уже совсем впала в отчаяние, я услышала внизу, в подъезде звон пустых бутылок. Это моя старая соседка возвращалась с работы. Я очень обрадовалась, у меня появилась надежда зайти в квартиру. Но когда она поднялась и тоже попробовала открыть дверь, она сразу прояснила ситуацию. Наш общий с ней сосед – пьяница зашёл в дом, закрыл на ночь дверь на крючок и упал замертво спать прямо у дверей. Я не знаю, где была дочь этой старухи, но дверь нам открыть никто не мог. Но, вероятно, это был не первый такой случай, потому что старуха не растерялась и позвала меня на улицу. Там она нашла грязную деревянную малярную лестницу (даже не знаю, где она лежала), приставила её к окну балкона нашей квартиры и велела мне лезть на второй этаж, а потом открыть дверь изнутри.

       Это было настоящее приключение, и не последнее. До этого я никогда не лазила по лестницам на второй этаж. Мороз стоял не меньше 10 градусов, я была нарядно одета в новую дублёнку и сапоги на кожаной подошве. Окно на балкон могло оказаться просто закрытым в такой мороз. Но бабка сказала:«Полезай!» Выхода другого не было, и я полезла по этой хлипкой и грязной лестнице вверх. Подоконник был обледенелым, я с трудом смогла открыть одну створку окна и,  головой вниз, влезла в кучу какого-то хлама на балконе. Дальше мне пришлось на цыпочках прокрасться мимо пьянчуги, спящего на полу у двери, и откинуть крюк,  чтобы бабка смогла войти. Так мы с соседкой всё же попали в квартиру, и я ночевала дома. Дублёнка была вся вымазана зелёной побелкой, и мне пришлось довольно долго её отчищать, а потом вообще сдать в химчистку.

              Но это был не конец, а только начало моих приключений в этой квартире. Сначала я жила тихо и мирно, без проблем. Потом, месяца через два, стала замечать, что в моё отсутствие в моей комнате кто-то бывает. В воздухе стоял запах дыма, а за диваном появились пустые бутылки. Я спросила соседей, и они подтвердили, что приходил хозяин комнаты что-то взять. Я не обратила на это особого внимания. Уходила утром, возвращалась поздно. Бутылок за диваном всё прибавлялось. Я знала, что мама заплатила за квартиру за четыре месяца, и хозяин как бы не должен был так часто приходить. Я зашла к той маминой знакомой на Энгельса, через которую мама нашла мне эту комнату, чтобы узнать, в чём дело.

             Услышанное от неё удивило меня. Оказывается, семейная жизнь у хозяина моей квартиры с той женщиной, что сдала нам комнату, не заладилась. Он начал выпивать. Вернее, продолжил.  А когда она спросила его о сданной комнате и обо мне, он рассказал ей, что это я выпиваю и ставлю бутылки за диван. Всё это  было очень неприятно. Хозяйка пришла ко мне как-то вечером со своей матерью и рассказала, что расходится с этим мужчиной. Что я могу дожить оплаченный нами срок в квартире, но она выгнала этого мужчину из своего дома. И ещё она сказала, что всё в этой комнате принадлежит ей: мебель, книги и ковёр, и что она в ближайшие дни всё заберёт.

          И действительно, придя однажды домой, я обнаружила, что мебели в комнате нет, а в углу одиноко приютилась раскладушка. Я уж не знаю, как им удалось вывезти мебель, невзирая на бдительных соседей. Но остался ковёр, свёрнутый рулоном. Он лежал на полу у стены. Появился хозяин, ругался, на чём свет стоит. Но я была не причём. Выгнать меня он не мог, но теперь он стал приводить в моё отсутствие собутыльников и распивать в моей комнате спиртные напитки. Ничего ценного у меня в этой комнате не было, но всё равно: приходить вечером в задымлённую комнату, где ещё присутствовал запах дешёвого алкоголя и вяленой рыбы, было неприятно.

              Так что я не была на стороне хозяина, хоть и сознавала, что женщина эта поступила, мягко сказать, некрасиво. Она встретила меня как-то во дворе дома вечером и сказала, что тот ковёр, что остался в квартире, он тоже принадлежит ей, и она хочет его забрать. Но соседи теперь зорко следят за тем, что она выносит. Поэтому я должна ей помочь. Когда все соседи улягутся спать, я должна подать ей знак свечкой в окно, что путь свободен. Так и получилось. Когда из неплотно закрытых соседских дверей начал доноситься безудержный храп, я посветила свечкой из окна туалета. Хозяйка попыталась войти, дверь была закрыта на крюк, а ближайшая к входной двери  дверь соседки была открыта.  Хозяйка  опять была со своей матерью, и попросила, чтобы я осторожно спустила ей из своего окна свёрнутый рулоном ковёр. Мне удалось без шума передать ей ковёр через окно, хотя сердце учащённо билось, и было страшно. И женщины скрылись в ночи. Хозяина не было несколько дней, так что пропажу ковра он обнаружил не сразу.

              А мне пришлось среди зимы искать себе самой новое пристанище. Помогла Лариса. Она просто зашла со мной в один из частных дворов недалеко от папиного дома и спросила, не сдаёт ли кто-нибудь комнату. Первая же женщина, что встретилась нам в этом дворе, охотно согласилась сдать мне комнату в своей квартире. Это, конечно, не была отдельная комната, а квартира «с хозяйкой», но жить-то где-то надо было. Мы с Ларисой вместе перенесли мои вещи, и я поселилась на новом месте.

              Я, как и раньше, целыми днями пропадала в институте, в читальном зале, на тренировках, так что приходила поздно вечером и сразу ложилась спать. Удобств у этой женщины не было никаких. Печка, ведро и вода во дворе. Ни купаться, ни стирать, ни есть здесь было негде. Я пожила у неё один месяц, и моя мама быстро прекратила это безобразие. Она договорилась с дедом Николаем, что оставшиеся до конца семестра два месяца я поживу у него. В папиной семье Татьяна разошлась со своим первым мужем и жила теперь постоянно дома.

            И опять мы с Ларисой перетаскивали мои вещи в другую квартиру. По дороге шутили, чтобы обратить на себя внимание случайных прохожих. Я несла сумку и ворох платьев, перекинутых через руку, а Лариса - какой-то пакет. Остановившись у края тротуара перед переходом через дорогу, мы, как бы переговариваясь друг с другом, сказали: «Да, мало мы в этот раз наворовали…». Но редкие прохожие не обратили на нас никакого внимания. У деда меня поместили в просторной гостиной. Здесь стоял небольшой диван, и на нем можно было спать, а вещи мои я держала в сумке и в чемодане.

            У деда тоже для меня были как бы стеснённые условия. Свет они постоянно экономили. Заниматься было негде. Купаться и стирать – тоже. Хорошо, что напротив дедова дома находилась большая баня, и я приспособилась ходить туда и там стирать свои вещи, а дома - только сушить. Тётя Вера, дедова жена,  сразу оговорила, что питаться я буду отдельно. И я только кипятила себе утром чайник и могла попить чаю перед занятиями. Любые праздники, а иногда и субботу-воскресение я использовала, чтобы съездить домой и побыть в нормальных условиях, искупаться и постирать вещи. У деда я нашла старинную Библию на старославянском языке, и т.к. мы его как раз изучали,  вечерами прочла её всю.

            Мы встречались с Валерой Наяновым до самой весны, гуляли в самую холодную пору, мёрзли на улице и отогревались в кинотеатрах. Т.к. он изучал в школе французский язык, я стала его расспрашивать, как сказать по-французски то или иное предложение, и он называл мне. Я даже купила себе самоучитель французского языка и начала самостоятельно осваивать его. У меня была склонность к изучению языков, и я довольно быстро усвоила грамматику и научилась правильно читать по-французски, потом купила себе несколько небольших французских книжек и читала их. В Ростове на углу Буденновского и Энгельса располагался огромный книжный магазин, где только находиться было одно удовольствие. Здесь пахло новой бумагой, типографской краской и ещё чем-то таинственным. Мы с Ларисой часто там бывали и покупали себе довольно много книг, открыток и плакатов с репродукциями картин для будущей работы.

          Я рассказала моей маме о Валере, а она, в свою очередь, как-то к слову, упомянула об этом, будучи в гостях у Биргеров. И дядя Вова вдруг сказал: «Это какой Наянов? Его мама случайно, не Валюшка Наянова, живущая на Ленина, 90?». Мама подтвердила. Тогда дядя Вова сказал, что эта Валюшка Наянова работает у них в «Ростов-энерго» контролёром. А моя мама вспомнила, что эта женщина приходила к нам домой  проверять электро-счётчик и съела целую миску пирожков, когда мама предложила ей попробовать пирожки, которые она как раз испекла. В общем, мир тесен.

           Вероятно, эти наши регулярные встречи отрицательно повлияли на учёбу Валеры. Однажды он, придя на очередное свидание, без всякой причины сказал мне, что родители запретили ему встречаться со мной, т.е. вообще выходить из дому, пока он нормально не закончит школу. Это было неожиданным ударом. Я, конечно, понимала, что у нас не может быть с ним ничего серьёзного, он был младше меня на три года, только заканчивал десятый класс, жил с родителями и сестрой в маленькой квартире. Но сердце не хотело учитывать никакие препятствия. Это была любовь.

           Я,расстроенная, уехала домой на неделю. Поплакала там, попила успокоительные лекарства, была утешена мамой и вернулась в Ростов сдавать сессию. Лариса тоже сумела найти для меня веские аргументы, чтобы я успокоилась. Я взяла себя в руки, и второй курс благополучно был закончен.

         После второго курса нам выдали дипломы медсестёр гражданской обороны и оформили военные билеты. Теперь мы были военнообязанными медсёстрами. Но надо сказать, что знания, которые мы получили по медицине на военной кафедре много, много раз пригодились нам в жизни.

           Свету Иванову отчислили после второго курса за неуспеваемость. Аня Мишкина перешла на заочное отделение. А летом Света Иванова вышла замуж за Чапцева, но я на свадьбе не была, потому что уехала сначала в лагерь, а потом домой.

                В июне я прочла в газете “Вечерний Ростов» объявление: приглашали абитуриентов на конкурс для поступления на архитектурный факультет строительного института.  Конкурс проходил в два тура. В первом туре нужно было нарисовать карандашом фрагмент гипсовой капители, а во втором туре - гипсовую голову. Я была сильна в карандашном рисунке и решила просто себя попробовать. Строительный институт располагался тоже в центре города, но где-то в неприметном месте на параллельной улице с Энгельса.

                На конкурсе выдавали листы ватмана и хорошие, мягкие карандаши. Абитуриентов собралось человек сорок. Я тщательно вырисовывала капитель, времени давали много. На следующий день вывесили списки прошедших первый тур, и я, к своему удивлению, нашла мою фамилию. Я никому об этом не рассказывала, потому что это было несерьёзно. Ведь я не собиралась учиться в строительном институте.

               Второй тур был гораздо сложнее. Нам поставили гипсовую голову какого-то древнего мыслителя, всю в завитках волос. На этот рисунок давали  шесть часов. Я справилась часа за четыре и была довольна своей работой. Через день объявили результаты: я прошла и второй тур. Нас, прошедших конкурс, человек 8-10, собрали  в актовом зале, и декан архитектурного факультета поздравил нас и сказал, что мы сдали профильный экзамен, что нам осталось прийти в августе и досдать физику и математику, и мы приняты на первый курс. Но в этом-то была и вся загвоздка. Прошло два года после школы, я почти всё забыла из школьной программы. Да и не хотела я оставлять свой институт. Просто похвасталась перед родителями и потешила своё самолюбие. Правда, папа Глеб не понял, почему я не хочу переходить в строительный, он и до этого настаивал  на техническом образовании.


                11. Пионерский лагерь.


              После второго курса наши студенты проходили практику в пионерских лагерях вожатыми. Обещали, что это будет на один месяц, а в августе можно будет поехать домой, но на деле оказалось не так.  В июне мы сдавали почти весь месяц сессию, небольшой отдых выдался буквально на неделю. А на июль мы должны были ехать работать в Анапу. Нам всё было интересно, тем более, что Анапа находится недалеко от Новороссийска, и я могла бы на выходные ездить домой. Несмотря на то, что я уже оторвалась от родителей, но меня всегда тянуло в родной дом, в мою комнату, к маме. Я знала, что всегда найду у неё тёплый приём и понимание. Там были мои книги, краски, друзья.

             Мы с Ларисой должны были работать в большом пионерском лагере «Шахтёрская слава». Лагерь почему-то весь собирался в Ростове, т.е. все дети и работники лагеря съезжались вместе, вероятно, из близлежащих городков и сёл,  потом садились в поезд и ехали с Анапу. Мы долго стояли на улице Горького перед каким-то техникумом, сидели на каких-то парапетах и ждали общую команду. Провожать нас пришли  Наташа Агаронова и неизменный Рюмин. Он, как всегда, никуда не ехал, а «работал на кафедре». Мы сфотографировались вместе напоследок, подхватили наши немногочисленные вещи и строем колоннами отправились на вокзал.

              Лагерь закупил весь поезд, потому что на смену ехали 12 отрядов детей по 40 человек и целый отряд вожатых и воспитателей, человек 30. Дорогу мы не прочувствовали, потому что вечером сели в поезд, легли спать, а рано утром проснулись в Анапе. Я до этого ни разу не была в Анапе, хоть и жила совсем рядом от неё. И она мне не понравилась. Палящее солнце, мало деревьев и толпы народа – всё это выглядело удручающе. Нас высадили на вокзале, и мы, опять же строем, прошествовали несколько километров по длиннющей улице, на которой располагались одни лишь лагеря и пансионаты, до нашей «Шахтёрской славы».

             Нас распределили по отрядам, я оказалась в 6-м отряде, где дети были 5-6 класса, замечательный возраст,  когда дети ещё слушаются и всегда готовы играть в любые игры. В паре со мной  на отряде оказался молодой воспитатель с железными коронками на передних зубах, Виталий. Даже не знаю, откуда он был, и где он учился. Мне он как-то сразу не понравился, и я с головой окунулась в работу, тем более, что её был непочатый край. Мне пришлось выполнять столько функций и нагрузок, что ни минуты не было свободной. Нужно было получить и раздать постельное бельё, парадную пионерскую форму детям, распределить детей по четырём спальням,  выбрать совет отряда и активистов, выпустить стенную газету, мыть пол в коридорах корпуса после отбоя.  В перерывах между этими делами я водила детей  три раза в столовую через всю немалую территорию лагеря и два раза в день ходили строем всем отрядом на море километра за два от лагеря.

             Воспитатель Виталий не очень-то стремился мне в чём-то помочь. Я спала в одной спальне с девочками, а у него была своя отдельная комната. Он спал там допоздна, просыпался к завтраку и потом, сонный, слонялся по корпусу, как отдыхающий. Сразу выяснив, что он мне не нравится, Виталий  шутливо обозвал меня «пионерская зажатая» и начал искать себе курортный романчик в другом месте. Нам в помощь дали школьницу старших классов – Юлю, 16-ти лет. Она сначала чем-то пыталась мне помочь, хотя бы поднять детей утром на зарядку, построить их или отвести на море. Но потом у них с Виталием завязался бурный роман, и они вместе теперь валялись целыми днями в его комнате и редко выходили покушать в обед.

             Я так была увлечена работой, детьми, что мне было совершенно не до них.  Мы играли с детьми в пионербол, волейбол, готовились к каким-то концертам, рисовали стенгазету, пели песни у костра. В банные дни я же всех и купала в душе, расчёсывала девочкам волосы, заплетала косы. Тяжело мне не было. Я находила радость в такой работе и отдыхе. Правда, уставала от такой активной жизни и на «тихом часе» я засыпала крепким сном, хотя не все пионеры спали. Но дети были послушные, они не шумели и не вставали, так что никаких нарушений дисциплины не было. Начальник лагеря у нас был очень строгий, и он предупреждал детей на линейках, что за любые нарушения режима детей могут отослать домой и сообщить родителям на работу.
   
             Перед отъездом я купила себе в «Военторге» на Энгельса маленький транзисторный приёмник, размером с блокнот, и вечерами могла тихонько слушать новости и музыку. Перед сном дети всегда просили рассказать какую-нибудь сказку или страшную историю, и я никогда не отказывала им. А так как комнат было четыре, то начинался спор между мальчиками и девочками, к кому идти первой. Я  интерпретировала им сказания Бажова,  повести Гоголя, Беляева и разные страшные истории. Воспитатель Виталий придумал шумовые эффекты для большей убедительности. Он подкрадывался к спальне из коридора, слушал, а когда я говорила, к примеру, «заскрипела дверь», он скрипел дверью в спальню. Или я говорила : «Тут раздался стук…». И он стучал в дверь. Дети визжали, им очень нравилось.

              Лариса работала в другом отряде, но мы встречались с вожатыми поздно вечером у кого-нибудь в комнате и весело проводили время. Иногда ночью  очень хотелось кушать, но ничего из еды у нас не было. Наш лагерь, хоть и считалось, что находится в Анапе, на самом деле располагался в нескольких километрах от города, и никаких магазинов поблизости не было. Кормили в лагере хорошо, но ужин был часов в шесть вечера, а не спали мы, бывало, до часу- двух ночи. Однажды ночью кто-то предложил залезть в столовую и поискать хотя бы хлеба. Мы, несколько вожатых, прокрались к столовой, залезли в приоткрытое окно и  поискали в потёмках на кухне. Но, увы, кроме одного кусочка серого хлеба на разделочной доске мы не нашли ничего. Почему - «прокрались»? Потому что начальник лагеря в целях безопасности учредил ночное дежурство по лагерю. И человека три дежурных мужчин всю ночь обходили территорию лагеря и бдительно следили, чтобы никто не слонялся вне корпусов. Если учесть, что туалеты были расположены снаружи и довольно далеко от спальных корпусов, то это выглядело странно. Нам очень нравились эти наши ночные посиделки. Ребята все были молодые, незнакомые, из разных городов и ВУЗов, так что было очень интересно общаться.

            Первый месяц нам даже не давали выходных, и я домой не ездила. Если и случался один свободный день, то мы использовали его, чтобы сходить в Анапу. Нужно было купить бумагу, клей, краски для стенгазеты и плакатов.  Пляж здесь был ужасный, на него нам не хотелось идти. Я побывала в парикмахерской и сделала себе «французскую» стрижку, чтобы было удобнее ухаживать за собой  в таких условиях. В кафе и магазинах не продавалось ничего вкусного, кроме дешёвого мороженого, так что проводить выходные в Анапе тоже не хотелось.

            Девочки нашего курса работали в другом лагере тоже в Анапе, и однажды вечером мы навестили их. Причём для этого пришлось идти несколько километров пешком. Автобусы тут не ходили.  Тамара Ивлиева и Валя Ивахненко из нашей группы работали вожатыми в более скромном лагере, чем наш. Они жили в отдельной от пионеров комнатке и рассказали, что к ним приезжал из Ростова Рюмин, и они с ним выпивали. Долго мы у них не задержались, потому что надо было как-то добираться обратно и не опоздать утром на зарядку в 7 утра.

           Мы с Ларисой пользовались у детей популярностью. Помню, что когда нас называли на каком-то концерте, дети прямо устроили нам овацию. Мы с Ларисой дуэтом спели песню «Любимая, спи» на слова Е. Евтушенко. Всем понравилось. В этот же вечер мы с Ларисой ходили проведывать её братишку Костю в другой лагерь, где он тоже отдыхал в это время. Идти тоже пришлось долго, но Костика мы повидали. Он тогда учился в седьмом классе и немножко смутился перед своими ребятами, что к нему пришли в гости две взрослые девушки.

           Был ещё какой-то большой праздник, на который мы должны были идти в парадной форме всем лагерем через  Анапу в другой лагерь. Пионеры шли с воспитателями, а отряд вожатых шёл строем отдельно. Один студент из Ларисиной группы – Володя  Горда, устроил нам перед этим жёсткую строевую подготовку. Он перед институтом успел уже отслужить в армии.  Мы несколько дней тренировались на «тихом часе» на плацу. Нещадно палило солнце, но мы по два часа маршировали и отрабатывали повороты и развороты. К этому празднику мы очень хорошо подготовились и выглядели в парадной форме с пионерскими галстуками на груди и в пилотках просто прекрасно. Кажется, мы заняли первое место своим выступлением отряда вожатых.

           Первая смена закончилась большим пионерским костром. Состоялся концерт, всякие награждения и выступления. Потом были песни, танцы. Большой костёр среди площади погас, и на следующий день все разъехались по домам. Но мне, почему-то удалось только съездить домой на «пересменку».  Директор предложил мне остаться работать и на август. Я не хотела, но он сказал, что не заплатит мне, если я не соглашусь. А заплатили нам по 60 рублей. Пришлось остаться и на вторую смену. Это было уже не так весело, как в первую смену. Наши ребята уехали домой. Работать было почти некому, и меня поставили на младший отряд одну. Детей было очень много, больше сорока. А работы – ещё больше. В «пересменку» нужно было поменять постели, подготовить всё для приёма новых детей. И я всё делала сама. Но не это угнетало, а то, что Ларисы уже рядом со мной не было, и я скучала.

           Наш отряд на второй смене находился уже в другом корпусе, ещё дальше от столовой, а спален было две – для мальчиков и для девочек. Кроватки здесь стояли маленькие, детские.  И если пионеры шестого отряда сами прекрасно заправляли свои постели и убирали в палатах, то в 12-м отряде помогать нужно было всем. Отдельного места для меня не было, и мне пришлось спать в палате мальчиков на детской кровати, так что ноги у меня торчали в проходе.

           Распорядок остался тем же, что и раньше. Зарядка, завтрак, морские купания. Меня, как девушку из приморского города, эти купания не радовали. Вожатых заставляли заходить по пояс в воду и стоять там вместо буйков этаким заслоном, пока все не перекупаются. Отряд делили на четыре группы по десять человек, и они купались по очереди  по два - три раза каждая группа. Стоять по пояс в воде часа два становилось холодновато, тем более, что никто не интересовался температурой воды.

            Через неделю мне, наконец, поставили нормальную кровать в палате девочек и  дали в помощь какого-то мужчину – воспитателя. Это был лет сорока, блондин, в очках. Помню только, что его звали Тигран. Он тоже был недоволен тем, что я не обратила на него своего внимания и тоже начал именовать меня «пионерская зажатая». Но меня это не обижало. На второй смене появился новый «плаврук» - Вадик Вишневецкий с факультета физвоспитания, из Ростова. И мы с ним как-то подружились. Он был начитанным, воспитанным, спортивным  и очень привлекательным молодым человеком. Наше общение, правда, ограничивалось разговорами на пляже и на ночных сборищах. Хотя начальник лагеря постарался уже пресечь и эти наши ночные посиделки.

           В июле произошёл небольшой скандальный случай с одной из пионервожатых и мальчиком 16 лет.  Были в нашем лагере некие «отдыхающие», которым начальник лагеря сдавал комнаты за наш счёт. Мы спали в спальнях с детьми, а комнаты вожатых использовали под платную сдачу. И вот одна из вожатых, с редким именем Юлиана, в знак протеста поставила себе туристическую палатку и ночевала там, на лужайке. Всё бы было ничего, если бы она не завела роман с одним из «отдыхающих» подростком.  Никого это особо не интересовало из нас, потому что мальчик был «левый», и отвечать за его нравственность было не обязательно. Но дотошная врач лагеря  зорко следила за ними и застукала их в палатке. Она устроила жуткий скандал, потребовала увольнения вожатой и ужесточения контроля. Поэтому после «отбоя» по лагерю перемещаться было нельзя, и опять дежурили наряды мужчин.

          В один из дней Вадик рассказал мне, что у него в комнате (а у него была своя комната в административном корпусе) есть какой-то интересующий меня журнал со статьёй на тему, о которой мы с ним говорили. И пригласил заглянуть вечером «на огонёк». Я согласилась, потому что мне показалось это абсолютно безопасным: он зарекомендовал себя, как адекватный юноша, не приставал, а в корпусе, с ним рядом, находилось всё начальство.

           И я, в спортивном костюме с длинными рукавами, застёгнутая молнией по самое горло,  зашла к нему после ужина, когда у меня был  выходной.  Мы сидели за столом друг напротив друга, смотрели тот журнал, перечитывали статью и  пили чай. Потом протрубили «отбой», и я засобиралась к себе, но он просил остаться, мол, ещё рано, только 21.00. Я посидела еще с час, мы тихо разговаривали. В корпусе все постепенно улеглись спать, и всё затихло. Я опять собралась уходить. Когда я встала, Вадик молча схватил меня в охапку и повалил на кровать. Это было ни на что не похоже, потому что мы с ним даже ни разу не поцеловались. Дальше просто шла весёлая борьба на кровати. Вадик пытался что-нибудь расстегнуть на мне или снять, но это ему не удавалось.
 
           Мало того, что я была не менее сильной, чем он, я ещё имела подвешенный язык и умела уговаривать особо пылких поклонников. Мы,  молча,  боролись какое-то время, а когда мне это надоело, я сказала ему, что если я закричу, сюда прибежит половина начальства лагеря, и мы оба с ним вылетим с работы в «три окна». Это его убедило, хотя он и не был уж слишком настойчив, он, вероятно, надеялся, что я поломаюсь и соглашусь. Но он ошибался. Сказал, что не знает, где заканчивается моё тело и начинается его, и  что я – «динамистка». Я не знала, что обозначает это слово, но оно мне польстило. Я подумала, что раз оно образовано от слова «динамо», то это должно означать движение.

           Теперь я должна бы была пройти по коридору мимо дверей старшего воспитателя, старшей вожатой, врача и т.д. И я вылезла в окно ( корпус был одноэтажный) и в темноте пошла к своему корпусу. Уже у самого туалета меня нагнала группа дежурных. «Поймали!». Но я спокойно объяснила, что иду в туалет, и они оставили меня в покое и  ушли ни с чем. Я вернулась в свой корпус. Вадик зауважал меня после этого вечера, мы перевели всё в шутку и  потом встречались с ним пару раз в Ростове. Но в городе он уже не показался мне таким интересным, как на море.


                12. Снова колхоз.


            Ещё в мае на втором курсе наша староста похлопотала за меня в деканате, и мне, как профоргу и иногородней, дали место в общежитии. Так что я могла уже не волноваться насчёт квартиры. Я приехала в Ростов пораньше, в конце августа,  и попросилась у коменданта поселиться именно в ту комнату 251, которую советовали старшекурсницы. Комендант согласился поселить меня там,  в сентябре, а пока я должна была ночевать в ближайшей комнате на втором этаже. Постелей ещё не было, один лишь матрас на металлической кровати, но я не унывала. Весь наш филологический факультет размещался на втором этаже общежития. На первом жили преподаватели и математики. На третьем - студенты иняза, а на четвёртом – будущие учителя и тренеры по физкультуре. Само общежитие было замысловатой постройки, буквой Ж. Поговаривали, что раньше в этом здании располагалась тюрьма.

           Я прошлась по этажам, посмотрела, что и где расположено и встретила в коридоре Петю Мурланова, который тоже приехал чуть раньше. Петя учился на курс старше и жил в нашем же коридоре на втором этаже. Вечером, когда я уже собралась спать, он зашёл ко мне в комнату поболтать. До этого я плохо его знала и не обращала на него внимания в институте. Он был не очень высокого роста, 175 см., плотного телосложения, боксёр, волосы светло-каштановые, зелёные глаза. Внешне он был ничем не примечателен; обычный деревенский парень, но очень обходительный. Мы проболтали с ним почти всю ночь, сидя на разных кроватях в темноте. Сначала он рассказывал мне об общежитии, о порядках и требованиях к студентам. А потом незаметно он начал рассказывать о себе, о своей семье, о планах на жизнь. Рассказывал он интересно, и как бы «раскрылся» для  меня. До этого я его совершенно не знала, а тут он поделился своими мечтами, ожиданиями, надеждами. Жил он с одной мамой на хуторе, в четырёх километрах от райцентра Тацинского, на севере Ростовской области. Тепло отзывался о матери, называя её «матушкой». Он говорил, что хочет попробовать и сходить в рейс моряком, и сплавлять лес по реке, и многое другое.  И я заинтересовалась им, как личностью, а не как привлекательным юношей. Наболтавшись вдоволь, мы расстались с ним  и надеялись увидеться позже в общежитии, когда начнутся занятия.

            Вещи мои я оставила у деда, и нас снова отправили на работы в колхоз. Это опять был совхоз «Койсугский», но на сей раз наш полевой стан располагался ближе к городу и в паре километров от станции «электрички». Нас разместили в трёх длинных бараках по группам. В бараке не было кроватей, а вдоль стен были выстроены деревянные лежанки, и спать на них надо было «покатом». Нам выдали матрасы и тёплые ватные одеяла. Мы клали их на эти деревянные нары и спали рядом друг с другом. Я выбрала себе место в конце лежанки, у стены, чтобы контактировать только с одной соседкой. Лариса со своей группой поселилась в соседнем бараке. С ними же находилась и молодая преподавательница, которую прислали за нами присматривать. Тут, в колхозе, мы обговаривали общежитские дела и выбирали себе соседок по комнате.

           Старшекурсницы, Лида Скорик и Таня Гончарова,  узнав, что я  получаю комнату в общежитии, советовали мне, в какой комнате удобнее всего жить. Они предлагали мне просить у коменданта 251 – ю комнату на 2 этаже, потому что она была крайней в коридоре и не соседствовала ни с одной комнатой, выходя двумя стенами наружу, а третьей стеной – на лестницу. Я ещё ни разу даже не была в общежитии, но их советы приняла к сведению.

             Хотя мы находились не на таком отшибе, как в прошлом году, работа здесь была организована хуже, чем в прошлый раз. Мы вставали в 6 часов по будильнику, умывались кто - где, потому что кроме умывальника рядом находился оросительный канал, и некоторые девочки рисковали там купаться. Потом завтракали какой-нибудь кашей, сваренной дежурными по лагерю, и ждали грузовик, чтобы ехать в поле. Но грузовики часто опаздывали, и девчонки опять ложились спать, и, бывало, им удавалось поспать  целый  час, а то и больше. Приезжал грузовик, мы лезли в него по колесу через борт, и он вёз нас на нужное поле. По дороге мы обычно распевали всякие песни. В этот раз мы чаще работали на полях болгарского перца и на укропе.

             В некоторые дни приходили корейцы, которые арендовали землю в этом совхозе, и просили выделить им несколько студентов для работ.  Я сначала не особо рвалась к ним, но потом наши ребята рассказали, что корейцы и кормят студентов, и тогда я тоже пару раз вызвалась у них поработать. Мы с группой наших девочек: старостой Лидой,  Валей Ивахненко и Тамарой Ивлиевой  побывали у корейцев. Работа была гораздо легче, чем в поле. Нас сажали на скамеечки или пенёчки вокруг огромной кучи репчатого лука, уже убранного с поля,  всем давали по ножу, и мы должны были обрезать у луковиц хвостики. Это было совсем не трудно. В середине дня  хозяйка приносила нам глубокую тарелку жареного на шкварках лука и куски хлеба. Мы ели этот лук с хлебом, и на свежем воздухе да ещё при нашей студенческой голодовке это было сказочно вкусно. В заключение хозяйка разрешала нам взять с бахчи большой арбуз, им мы закусывали, разрезая на куски. Конечно,  еда была не ахти,  какая, но если учесть, что на полевом стане  в обед нам варили щи на воде и какую-нибудь пресную кашу без масла, то такой перекус был очень  кстати.

             От нечего делать я украсила наш барак разными шутливыми плакатами, которые сама и изготовила, типа: «Анархия- мать порядка»,           «Лучше переесть, чем не доспать»,  уже точно не помню, что там было. Потом я выпустила большую стенгазету, которую сама и оформила. Темой для шуток служили вечные опоздания грузовика на час и на два, который возил нас на работы, и таинственное ночное исчезновение наших ящиков с убранными с поля овощами, которые мы оставляли на краю поля. По ночам местные жители приезжали на мотоциклах с колясками и похищали ящики с помидорами и перцем, нами собранными. Бригадир появлялся их считать раз в неделю, и получалось, что половины ящиков мы не досчитывались. Деньги за наши работы совхоз перечислял на счёт института, и получалось, что это были копейки. Напрасно мы старались выполнить норму.

            После полевых работ мы мылись, кое-кто из девочек купался в оросительном канале, потом мы обедали, и дальше у нас было свободное время. Кто-то отсыпался, кто-то гулял вдоль канала, кто-то  успевал смотаться  по делам в Ростов. В окрестностях нашего полевого стана находились несколько гигантских стогов сена с двухэтажный дом. Они были вытянутой прямоугольной формы, и плоские сверху. Пока стояли жаркие дни, я залезала на один из них загорать. Девочки, правда, поговаривали, что в стогах могут водиться мыши и змеи. Но я думала, что днём, когда ярко светит солнце и столько шума от людей, они не покажутся.

           Оросительный канал протекал мимо нашего барака, мимо стогов сена и уходил куда-то вдаль. Его наклонные стенки были из бетона и покрыты зелёным слоем плесени и водорослей.  И вода в нём текла мутная, желтовато-серая, со всяким мусором. В канале плавали довольно крупные нутрии.  Я не решалась купаться в таком грязном месте, а наши деревенские девчонки даже плавали и ныряли в нём. И вот в один из знойных дней, когда я, загорая на стогу, случайно даже задремала в душистом сене, меня разбудили какие-то громкие крики. Я привстала, чтобы посмотреть, что же случилось. Стог был метрах в двухстах от канала, но с высоты всё хорошо было видно. Какие-то девочки бегали по берегу, кричали и смотрели в воду канала. Неподалёку через канал был переброшен каменный мост, а вода под ним проходила через большую круглую трубу. Девочки бегали сначала с одной стороны моста, потом с другой и заглядывали под мост. Мне не было слышно, о чём они кричали, но я видела, что к ним присоединились и несколько юношей, и они тоже тревожно заглядывали под мост. 

            Оказывается, как мне объяснили позднее, две девочки купались в канале и слишком близко подплыли к мосту. Их затянуло в трубу слишком бурное течение. Наши ребята не знали, есть ли в трубе решётка – фильтр  или нет, и пока девочек не вынесло с другой стороны, они были в панике. Но девочки и так нахлебались воды, и их пришлось вытаскивать на берег и откачивать. Хорошо, что наши студенты успели прибежать на помощь.

          Развлечений у нас никаких не было. Ни кино, ни телевизора, ни радио. Девчонки из Ларисиного барака развлекались тем, что подсмеивались над молодой преподавательницей, которая жила в их бараке и стесняла их. Они специально громко переговаривались через весь барак и коверкали слова, как бы делая вид, что не знают, как они правильно произносятся.

        - Дай мене "полотенец"!- кричала одна девушка своей подруге. А та ей отвечала:
        - Забери свою "простынь"!

          Нам это было смешно, а преподавательницу начинало трясти. Как-то приехал нас проведать  Рюмин, который, как всегда, «работал на кафедре». Покрутился, покрутился. Позвал меня вечером гулять. Т.к. других развлечений не было, я пошла с ним пройтись перед сном. Светили яркие звёзды на чёрном южном небе, погода стояла прекрасная, в конце сентября было не так жарко. Мы прошли несколько раз туда-сюда вдоль канала до моста и обратно. Вдруг прямо из лунной дорожки на воде резко и шумно выскочило какое-то существо и тут же с плеском нырнуло обратно, напугав нас. «Нутрия»,- потом догадались мы. Рюмин проводил меня до нашего барака, мы ещё постояли несколько минут у дверей, где рядом находился бак с водой. Вдруг Валера, который прекрасно знал, как я к нему отношусь, но всё ещё писал мне стихи, набросился на меня и пытался поцеловать. Я его оттолкнула, он с грохотом налетел на бак с водой, а потом повернулся и пошёл прочь. Не умел он ухаживать за девушками…  Время было позднее, часов около двенадцати, он пошёл пешком на станцию, хотя электрички так поздно уже не ходили.

           Когда я зашла в барак, девчонки, которые не спали, спросили меня: «Что это было?». Я ответила: «Да так… Рюмин налетел на бак с водой». Но они всё поняли и рассмеялись.

           Я всё ещё немного переживала из-за Валеры Наянова. Но сведений о нём я не имела. Как он окончил школу, куда поступил, я не знала. И чтобы как-то отвлечься, завела лёгкий, как мне казалось, колхозный роман с юношей из группы «В», Гришей Прокофьевым. Он мне не особо и нравился, успел к третьему курсу жениться и развестись. Но он был высоким, таким эффектным и взрослым. Мы с ним тоже гуляли вечерами, и он вдруг сразу заговорил о свадьбе, кольцах и т.д. В мои планы это никак не входило, но я надеялась, что в Ростове всё станет на свои места, и мы с ним там и не увидимся кроме, как на лекциях. Но осложнения начались ещё в колхозе. Ребята, которые ездили часто в Ростов и поздно возвращались с электрички, рассказывали, что на них по дороге нападали какие-то люди. В этом районе встречались иногда бежавшие из тюрьмы заключённые, поэтому многие стали опасаться ходить по одному с электрички.

          Однажды Гриша тоже ездил в Ростов и вернулся поздно ночью побитый. О происшедшем он не хотел никому рассказывать, отшучивался. А вечером, когда мы гуляли, он совершенно серьёзно сказал мне: «Знаешь, кто на меня напал?». «Кто?». «Папа Карло».

         Я удивилась, не зная, что и подумать. И тогда Гриша рассказал мне, что его постоянно преследует какой-то гном, которого он условно называет «Папа Карло». Это очень маленький человек в чёрном колпаке, который сидит в каком – нибудь тёмном углу любого помещения, и голова у него втянута в плечи. Гриша говорил мне это очень доверительно, на полном серьёзе, и я сразу поняла, что у него есть проблемы с психикой, и ему надо лечиться.  Я ещё в колхозе постаралась мягко прекратить с ним всякие отношения и прогулки. Но он не был на это согласен.


                13. Общежитие.


         В общежитие въезжали все вместе уже в октябре, потому что нас продержали в совхозе до 9 числа. Комендант сдержал своё обещание, и меня поселили в ту самую, 251-ю комнату, о которой я и просила. Ещё в колхозе мы договорились с девочками, что будем жить там вместе с Таней Бородаевой, Шурой Сергеевой и Инной Куршиной. В комнате -  напротив поселились девочки из нашей группы: Света Халтурина, Валя Березовец –комсорг нашей группы, Вера Крючок и Таня Шуркина. Все девочки скромные, компанейские, весёлые.

          Наша комната была квадратной и достаточно просторной. Посредине стояли большой квадратный стол и четыре стула, у дверей расположился платяной шкаф, а кровати занимали место у каждой из четырёх стен, и рядом с ними стояли тумбочки. Я выбрала себе кровать слева у окна, за дверью. Три кровати стояли у окон, но именно эту кровать не  было видно из открывающейся двери. Мы получили постели и начали обживать свой новый дом. Большие квадратные окна были поделены на 9 равных квадратиков, и на них удобно бы было играть в «крестики-нолики», что мы потом и делали.

         Справа от единственного входа в общежитие сидела вахтёр, которая бдительно проверяла пропуска. Слева от входа располагался буфет, где можно было купить что-нибудь съестное: коржики, томатный сок, хлеб. Перед буфетом стояли пару столиков и стулья для тех, кто хотел перекусить по дороге. На первом этаже нашего здания, под лестницей,  находились большая душевая и прачечная, где студенты стирали сами руками в тазах и корытах.  В левом коридоре располагались две большие кухни с шестью газовыми плитами каждая. На втором этаже, посредине, работала студенческая столовая, где еда была ужасной, но зато дешёвой. На третьем этаже имелась библиотека и «красный уголок» с телевизором. Здесь иногда проводились собрания, можно было кое-как позаниматься и посмотреть единственную программу телевидения.

          Я была в восторге от всего. Мне нравился постоянный шум в коридорах, возможность свободно общаться с ребятами с разных факультетов и курсов, да и вообще – свобода; нравились полочки для почты по комнатам  на первом этаже, где я почти каждый день находила письма из дома и от своих друзей. У меня была богатая переписка. Часто писала мама, крёстная Наташа из Владимира, одноклассники из армии, одноклассницы из дома и других городов. Мы с восторгом рассказывали друг другу о своих впечатлениях и делились информацией о событиях в жизни и в городе, присылали фотографии.

         Моя крёстная Наташа преподавала русскую литературу 19-го века во Владимирском пединституте и тоже жила в общежитии. И всё, что мне нравилось и восхищало меня в общежитии, заставляло её страдать.  Она жаловалась на шум в коридорах и невозможность уединиться и сосредоточиться для подготовки к лекциям. К счастью, вскоре она получила однокомнатную квартиру в новом доме, и её страдания закончились.

         Некоторое время мы приспосабливались к жизни на новом месте. Изучали, как лучше добираться в институт, есть ли поблизости магазины, где можно перекусить днём? Посуды у нас не было, но в каждой комнате находился огромный алюминиевый чайник литров на пять. Можно было кипятить воду на кухне и пить  чай или кофе в комнате. Теперь и мы, живущие в одной комнате, часто возвращались домой вместе, потому что ключ от комнаты был один и находился на вахте. И если кто-нибудь пришёл раньше, а потом с этим ключом пошёл в душ или в библиотеку, то остальным приходилось бегать по этажам и искать его. Впрочем, быстро выяснилось, что английский замок  в нашей комнате открывался просто ножом снаружи, а если ножа под рукой не было, то выбивалась одна из дверных филёнок, и замок открывался рукой.

        В день стипендии мы могли себе позволить пообедать в кафе. Как раз на Будённовском проспекте, по пути из института, открылось кафе «Пельменная», к котором помимо пельменей продавалось много других блюд: супы, блинчики с разной начинкой, салаты, напитки. Мы подумали, что глупо покупать посуду в общежитие, а лучше её позаимствовать на время. И вот, получив стипендию за ноябрь, мы отправились в это кафе, где всегда было полно народу, стояли очереди, шум,  и все столы были всегда заняты. Мы дождались, пока освободится укромный стол в углу, уселись там и накупили себе всего в глубоких и мелких тарелках. Надо сказать, что посуда в этом кафе была металлическая: такие миски с ушками и плоские судочки для второго блюда. Мы уселись всей компанией, поели, хорошо почистили тарелки салфетками, потом развернули на столе большую «Литературную газету», якобы читая, и под ней быстро покидали посуду в свои портфели. Потом газету свернули, и стол был чист. Сразу скажу, что в июне мы таким же способом вернули всю посуду в кафе. Ничего не пропало.

            Теперь у нас были тарелки, стаканы, ложки-вилки, и мы, разжившись где-то старой кастрюлей и сковородой, смогли хотя бы готовить себе по выходным дням. В субботу мы тоже учились. Мне, как профоргу, дали повышенную стипендию, целых 46 рублей, и я была просто «богачкой» по сравнению с другими девочками в общежитии.

           В будние дни мы питались, кто, где может и успел. Потому, что у всех были разные увлечения, секции, тренировки, факультативы, подготовки к семинарам и коллоквиумам. Бывало, и забудешь поесть, а то и не успеешь, всё закрыто уже. Я могла перехватить днём какой-нибудь пирожок или коржик, но вечером мы не ели. А когда девчонки на тренировках по гимнастике начали падать в голодные обмороки, тут мы уже серьёзно призадумались о нормальной еде и решили, что по воскресеньям будем устраивать «семейные обеды» с соседней комнатой № 250. Мы скидывались мелочью, у кого, сколько есть, а потом покупали в магазине 2 кг картошки, 2 пакетика «сухого» супа. В буфете на первом этаже докупали кусочек масла, стакан томатного сока, кусок колбасы. Из этих продуктов мы готовили суп «Фантазия», бросая в кастрюлю 2 пакетика супа, порезанную картошку и колбасу, томатный сок. Оставшуюся картошку жарили на сковороде с яйцами, если на них хватало денег. Обед получался большой и сытный, и вполне хватало на 8 человек. Потом, объевшись и развалившись на стульях, девчонки говорили: «Как я объелась! Лучше бы мы три дня не ели!»

        Иногда мы покупали 3-хлитровый баллон пива и донскую вяленую рыбу и ели все вместе. А изредка Света Халтурина ездила домой в Егорлыкский район, Ростовской области и привозила целую наволочку варёных раков. Они тоже прекрасно шли с пивом. Жизнь налаживалась и была похожа на праздник.

         Мы продолжали дружить с Ларисой и в день стипендии мы ходили с ней обедать в другое кафе,«Дружба», на Энгельса. Здесь было много посадочных мест, но на улице всегда стояла очередь желающих туда попасть. В этом кафе вкусно готовили и подавали, как в ресторане: на белых скатертях, в красивой посуде, и обслуживали официанты. Кафе «Дружба» славилось на всю страну своей фирменной солянкой. Это было первое блюдо, в котором было много мяса: кусочки сосисок, почки, колбаски и в каждую тарелку клали порционно два больших куска мяса. Если ты брал половину порции, то – один кусок. Нам с Ларисой всегда хватало по полпорции. А на второе я почти всегда заказывала почки в томатном соусе с пюре, их здесь прекрасно готовили. А Ларочке больше нравились куриные котлетки с горошком. Конечно, мы не часто могли себе позволить такие обеды,  но зато это был настоящий праздник.

             Что мы действительно часто посещали, так это кафетерий в моём любимом  с детства магазине на Энгельса «Рыба» с аквариумом и рыбачком в вестибюле. Этот кафетерий открыли именно в то время, и он был новым. В глубине магазина располагались полки со всевозможными бутербродами на белом хлебе. Здесь было самообслуживание. Нужно было взять поднос, выбрать себе бутерброд, а в конце линии налить себе чай или кофе с молоком из большой ёмкости с краником. В конце находилась касса, где мы расплачивались, а потом, стоя, а-ля фуршет, ели то, что выбрали. Разновидностей бутербродов имелось много: с икрой нототении, икрой трески, с сайрой, скумбриёй и шпротами.

           Бутерброды были не дешёвыми, и мы обычно брали только один. Но потом постепенно перепробовали все бутерброды. Мне больше всего нравились с сайрой. Они стоили дороже всех, но всё равно, это были копейки. Бутерброд с икрой щуки, к примеру, стоил 11 копеек, а с сайрой - 19 копеек. Стакан кофе с молоком - 10 копеек. Иногда, даже зачастую, это был мой обед.


                14. Галина свадьба.

   
         На ноябрьские праздники я ехала домой поездом и утром вдруг встретила в коридоре купейного вагона знакомую девушку , Надю Лебединскую,  – соседку Гали Белокаменской. Она сказала мне, что у Гали скоро свадьба и удивилась, что я ничего об этом не знаю. Я тут же, в день приезда, побежала к Гале на бугор. И, действительно, Галя «Белка» выходила замуж за взрослого мужчину, которого я не знала. Всё уже было готово к свадьбе, единственно, не хватало перчаток, которые Галя очень хотела иметь на регистрации, но не смогла купить. Я вспомнила, что у нас дома есть белые, кружевные перчатки и пообещала срочно их принести. Конечно, я получила приглашение на свадьбу. Только я не была «дружкой», потому что «дружкой» Галя уже попросила быть соседскую девушку, эту Надю. Меня это не обидело, потому что у меня ещё не было никакого свадебного опыта, и я бы просто не знала, что «дружка» должна делать. В каждом городе и деревне существуют свои традиции и обряды, а я была не в курсе.

            Уж не знаю почему, скорее всего, поезд пришёл с опозданием в день свадьбы утром,  я не смогла попасть на регистрацию в ЗАГС. Но фотографии потом Галя мне подарила. Она была очень красивая в белом платье, пышной фате и в перчатках. Жених тоже замечательно выглядел, но, на мой взгляд,  он был очень уж взрослым. Меня пугали мужчины такого возраста. Я собиралась дома на свадьбу, которая должна была состояться у жениха Валерия дома на «той стороне». Есть в Новороссийске такой район под названием «та сторона». Он находится по другую сторону Цемесской бухты. Попасть туда можно или катером через залив, или троллейбусом, а в те годы – автобусом, который ходил крайне редко.

            Я приготовила с помощью моей мамы подарок и наводила последний блеск на ногти, когда раздался звонок в дверь. Папа пошёл открывать и растерянно сказал мне: «Это к тебе!». Я вышла в коридор и тоже остолбенела:  невеста и жених при полном параде стояли в моих дверях. Они заехали за мной по дороге из ЗАГСа.  Конечно, мне было это очень приятно и лестно: весь свадебный кортеж стоял у нашего подъезда  во дворе. Соседи любили такие зрелища и собрались посмотреть. Мы торжественно уселись в машины и отправились к жениху домой.

                Дом Валерия стоял не на дороге, а почти на горе, довольно высоко. Сама бы я его точно или не нашла или бы долго искала. Город находится  как бы в низине между отрогами Кавказских гор, и только несколько улиц расположены на плоскости у берега моря, остальные круто поднимаются вверх на горы.  Свадебный кортеж заехал во двор, и все сразу отправились за столы, которые уже были накрыты и ждали гостей. Меня посадили между незнакомыми людьми, и я чувствовала себя не очень уверенно. Из гостей мне была знакома только Галина мама, которая сидела далеко от меня, и девочки – Галины соседки, но и они сидели в другом месте. Начались торжественные тосты, поздравления, дарение подарков, всякие пожелания. Помню, что фамилия жениха была Комаревцев, и его родственники всё время почему-то жужжали и изображали голосом комаров.
 
               Во время какой-то паузы, все встали из-за стола покурить, и я, наконец, смогла пообщаться с самой Галей. Мы тоже вышли на улицу в накинутых пальто, она дрожала и сказала мне, что боится.   

               «Давай спрячемся!» - тут же предложила она. И мы, поискав глазами, где же можно укрыться,  нашли в глубине двора сарай и быстренько туда забежали. В сарае тоже было холодно, мы сидели на каких-то дровах некоторое время, Галя в своём белом, нарядном платье и пальто на плечах. О чём мы с ней говорили?  О мужчинах, о сексуальном опыте, которого у нас не было, о любви… Мы совсем не думали о том, что сейчас переживает её мама, родственники… Но ведь и положено на свадьбе – красть невесту. Мы отсутствовали минут тридцать - сорок, но переполох поднялся ужасный. Галю отправились искать почему-то на улицу, и сорокалетний брат жениха угодил в какую-то яму или ров, вырытый перед домом при газификации, и сломал ногу. Так что я даже не знаю, чем для Галочки закончилось наше бегство. Народу было много, все галдели, и я под шумок уехала домой.

          В этот же мой приезд я навестила Женю Панову, которая тоже летом вышла замуж.  Женя жила теперь тоже в частном доме на бугре в семье мужа. Она принимала меня в маленькой узкой комнатке, где было тесно и как-то безрадостно. Так что семейная жизнь моих подруг не вызывала у меня зависти. Я, видно, ещё не созрела для серьёзных отношений.


                15. Валера, Гриша, Петя….

    
           Учёба, частые поездки домой, тренировки…   А мы с Ларисой этой осенью ещё пошли и велосипедным спортом заниматься. Велобаза находилась на улице Энгельса между Чехова и Университетским переулком. Поначалу мы тренировались на велотренажёрах, а потом уж начали выезжать на велосипедах в город. У меня был дома дамский велосипед «Ласточка» без рамы, а здесь тренировались на гоночных велосипедах с изогнутым рулём и ремешками на педалях - туклипсами. Нужно было учиться заново ездить. Мы с Ларисой поначалу тренировались  в Университетском скверике и катались там по аллеям. Лариса  почти сразу наехала на пенёк, перелетела через руль и больно ударилась. Но, слава Богу, обошлось без травм. Но этот случай отбил у неё охоту заниматься велосипедным спортом.

           Осенью Лариса встретила Валеру Наянова. Он не знал, где я теперь, и спросил об этом Ларису. Она ответила ему, что я всё почти забыла, живу в общежитии и вполне счастлива. Лариса намекнула ему, что хорошо бы не бередить прошлое. Но Валера, очевидно, думал иначе. И в один из дней он появился в общежитии. С проходной, обычно, посылали кого-нибудь сообщить студенту, что к нему пришли. Каково же было моё удивление, когда я увидела в дверях Валеру… Ничто не ёкнуло в сердце, не вспыхнула никакая искра. В это время как раз шёл фильм «Романс о влюблённых», а мы все любили сравнивать свою жизнь с чьей-то. В фильме девушка очень любила своего парня, он ушёл в армию, она вся извелась, плакала, думала о нём. А он как бы погиб.  Девушка очень страдала, впала в депрессию, ничего не хотела. Только благодаря её матери она не свела счёты с жизнью. Через длительное время парень вернулся живым – лежал долго в госпитале. А девушка уже была замужем. И она ему так объяснила: «Девушка ждала, ждала, плакала, плакала и умерла. А я – уже совсем другая….» Это всё очень перекликалось с моими переживаниями. Ещё летом я была бы рада его возвращению, а сейчас это было слишком поздно.
 
            Я провела его в свою комнату, посадила за стол, угостила чаем. Он рассказал мне, что поступил в Железнодорожный институт на заочное отделение – через забор от нашего общежития. Ещё он устроился работать на часовой завод в центре Ростова и подружился с какой-то компанией ребят. Подарил фотографии, на которых были изображены ребята - хиппи и Валера вместе с ними. Они фотографировались в меховых шкурах, странных нарядах, с лестницей, подражая группе «Битлз». Я спокойно его выслушала, и мы договорились встретиться, но меня это совсем не радовало. Розовые очки с моих глаз упали, я смотрела на него совсем трезвым взглядом.

               Сразу после колхоза Гриша Прокофьев начал приходить в общежитие. В этом ничего не было странного, многие наши ребята приходили в общагу заниматься вместе или по каким-то делам. Но Гриша приходил в комнату к мальчикам и рассказывал, что скоро на мне женится. Это всё было очень навязчиво и несерьёзно, и я видела, что и многим нашим юношам это не нравится. В один из вечеров девочки из моей комнаты уехали по домам, и я осталась одна. Пришёл Гриша, сидел на моей кровати и сказал, что останется у меня на ночь. Я возразила ему, что это невозможно. Он сказал, что не уйдёт. Тогда я ответила ему, что уйду я. И ушла в соседнюю комнату к девочкам. Примерно через час я решила посмотреть, ушёл ли он из  моей комнаты? Я заглянула из двери. Гриша сидел на моей кровати с перерезанным запястьем, и кровь обильно капала на паркет. Я стала звать девочек, подняла шум. Прибежали девчонки, Гриша встал и вышел в коридор и на лестницу, зажав пораненную руку пальцами другой руки. Я смогла зайти в мою комнату, запереться  и вытереть кровь на полу. А потом мы услышали грохот и звон  на лестнице – это Гриша бил окна изнутри. Ещё какое-то время в коридорах шумели, потом всё стихло. Утром мы узнали,что Гришу забрали на лечение в психиатрическую больницу, где он пробыл полгода.

              Петя Мурланов, студент 4-го курса, с которым мы проболтали одну августовскую ночь в чужой комнате, жил от нас через две комнаты, в 245-й. С ним проживали ещё два мальчика-старшекурсника, которых очень часто не было дома, потому что они ездили в деревни домой. Лида Скорик – однокурсница Пети, сразу сказала мне, что Петя-бабник, водит к себе в комнату девушек, и когда комната у него «занята», он снаружи прикрепляет кнопку, чтобы его не беспокоили. Лида жила с ним через стенку и рассказывала, что Петя с «дамами» стучат ей коленками в стену. Я не очень ей поверила, потому что Петя не был красавцем или каким-то популярным юношей. Обычный деревенский парень с немного «бабьим» лицом и веснушками на носу. Меня он заинтересовал, как  собеседник и серьёзный старшекурсник. Петя очень хорошо рисовал, хотя нигде этому не учился. Врождённый талант. Он многим оформлял курсовые и дипломные работы, потому что мастерски владел всевозможными шрифтами, и многие к нему обращались даже не с нашего факультета.

               Валера Наянов теперь знал, где я живу и приходил в выходные дни.  Но отношения наши стали теперь совсем другими. Валера повзрослел, дружил с какими-то мальчиками – хиппи и был уже не таким трогательно милым. Однажды он пригласил меня в компанию своих друзей.  Не помню уж, какой был для этого повод, но в один из вечеров мы пошли. Компания собиралась в частном доме там же на улице Ленина, где жил и сам Валера, и где теперь находилось наше общежитие. Когда мы пришли, меня удивило, что ребят собралось человек пятнадцать, но никаких приготовлений к вечеринке не было. Ребята расселись кто, где: на диване, стульях и даже на полу. Все начали курить, комната постепенно наполнилась дымом. Ребята всё курили и курили. Валера тоже курил.
      
           Закончилось всё очень неожиданно: они все впали в какой-то транс и безжизненно лежали там же, где до этого сидели. Валера уселся на пол где-то в коридоре и ни на что не реагировал. Я пыталась как-то его растормошить, но мне это не удалось. В те годы мы уже слышали о марихуане, «плане» и всяких курительных наркотиках. Я поняла, что Валера связался с компанией наркоманов. Мне пришлось встать и уйти, потому что я не знала, что мне делать в обществе этих кайфующих наркоманов. Время было позднее, часов 10 вечера, и я сама добиралась среди этих частных домов к себе в общежитие. Больше встречаться с Валерой я не хотела.. Вскоре его забрали в армию, и на этом мы расстались.

          Рюмин стал часто выпивать и или приходил в общежитие сразу с бутылкой портвейна, или подбивал всех «скинуться» и выпить. В нашей комнате мы не собирались, потому что Шура и Инна часто уезжали домой в деревню, а Таня Бородаева начала встречаться с курсантом из военного училища и тоже вечерами отсутствовала.


                16. Новогодний вечер.


               Новый год на третьем курсе праздновали бурно и неоднократно. Сначала был совместный вечер с курсантами из РАУ в актовом зале главного корпуса.  Мы тщательно готовились к этой встрече. Когда я была дома, я купила себе длинный шиньон из искусственных волос, хотя девчонки говорили, что он - из конских. Я закалывала свои волосы в пучок и шпильками прикрепляла шиньон, предварительно накрутив его на бигуди. Получались длинные блестящие локоны.  На вечере мы много танцевали, знакомились с курсантами, и каждую из нас пошли провожать домой. Я не помню, какой именно юноша меня провожал, но он насмешил меня тем, что восхищался моими волосами, трогал мои локоны и договаривался о новой встрече. РАУ находилось совсем близко от нас, на площади Ленина, так что можно было встречаться. Но у курсантов увольнительные бывали редко и не совпадали с нашими свободными днями. Я, честно сказать, не особенно любила и люблю военных,  потому что с детства жила среди военных моряков и восхищалась именно ими. Я не стала развивать отношения с этим молодым человеком. А наша Таня Бородаева серьёзно отнеслась к своему кавалеру, и буквально через пару месяцев вышла за него замуж.

          Ещё один вечер состоялся у нас 31-го декабря в общежитии. Помню, что украсили гирляндами вестибюль, лестницы, на каждом этаже тоже висели новогодние украшения и мишура.  Настроение  у всех было очень праздничное, приподнятое. Нарядные студентки носились по этажам, подкрашивались, поправляли причёски, выбирали музыку для танцев. Мы потанцевали в вестибюле, меня приглашал Петя и неизменный Рюмин. Потом переместились на четвёртый этаж, и там ко мне прицепился какой-то парень. Он интересовался, в какой комнате я живу; я сказала ему неправильный номер комнаты и попыталась от него скрыться.

         Как я часто делала и дома, я спускалась по лестнице, прыгая через три ступеньки вниз. На сей раз получилось неудачно, и я подвернула правую ногу. Что-то хрустнуло в стопе, я попыталась идти дальше, но не смогла и запрыгала на одной ноге. Какой-то незнакомый парень подхватил меня на руки и понёс. Спросил, в какую комнату, я назвала, потому что выхода у меня не было. Парень принёс меня в 251-ю, аккуратно положил на мою кровать. Он сказал, что он гость из медицинского института, покрутил мою стопу. Поставил диагноз, что это вывих с растяжением связок, взял чей-то пояс со стула, наложил мне временную повязку и ушёл, посоветовав купить эластичный бинт. Я так и не узнала, кто он, как его зовут, но была ему очень благодарна. На следующий день я собиралась ехать домой. В комнате никого не было, девочки уже уехали, и я заснула.

         Утром я  медленно ковыляла по коридору, прихрамывая, собираясь ехать на вокзал за билетом. Обычно я носилась, как вихрь. А тут, проходя мимо Петиной комнаты, я увидела сквозь открытую дверь, что он лежит в кровати. Он позвал меня, и я зашла. Спросил, куда я иду, как закончился вечер? Я была одета в пальто и шапку. Потом присела на стул, сняла верхнюю одежду. Мы с ним разговаривали о разных вещах. Он предложил мне пересесть к нему на кровать, чтобы удобнее было разговаривать. У него тоже что-то болело, и он не вставал. Мы довольно долго говорили, и он попросил меня не уезжать сегодня. Потом притянул меня к себе и поцеловал. Но я, зная от Лиды Скорик о его похождениях, не особо обольщалась на его счёт и всё же уехала домой этим же вечером. Но поцелуй этот  запал мне в душу.

 
                17. Переезд.


              Дома меня ждали глобальные перемены. Пока я училась в Ростове, у мамы случились два гипертонических криза с носовым кровотечением. Врачи «Скорой» сказали маме, что ей повезло, что сосуды в носу оказались слабыми, и кровь пошла носом , а не в голову. Но угроза инсульта существует, и что ей надо обязательно менять климат. В Новороссийске очень часто случались перепады давления.

             Отец не возражал против переезда  в другое место, но мнения родителей разошлись. Мама очень хотела в Ригу, где жила её двоюродная сестра. А папа категорично сказал, что ни за что не уедет с Чёрного моря, и мама может ткнуть пальцем в любой город на побережье, и они туда переедут. У отца были два друга-сослуживца, которые,  как и он, ушли в отставку, и оба жили в Одессе. 

             Мы с мамой ни разу не были в Одессе и имели о ней смутное представление. Но моё мнение вообще не учитывалось, хотя я совсем не хотела уезжать из Новороссийска, где у меня было много друзей. И так, остановились на Одессе. Вся эта история началась ещё летом. Папа подал объявление в газету, а дальше всё пошло само собой. Откликнулись какие-то люди из Одессы и Лазаревской. Предполагался «тройной» обмен. Одесситы переезжали в Лазаревскую, из Лазаревской ехали в Новороссийск, а мы - в Одессу. Папа сам съездил в Одессу посмотреть квартиру. Ему понравилось, он рассказывал, что дом совсем новый, в хорошем районе, рядом остановка автобуса, недалеко от центра и магазинов.Родители дали своё согласие на переезд, а дальше эти люди были так заинтересованы в обмене, что сами оформили все документы на квартиры.

             Когда я приехала на праздники, я помогала маме укладывать вещи, сортировать книги, какие брать с собой, какие сдать в «Букинист», запаковывать посуду. Вещи папа отправил в контейнере поездом, а сами родители летели налегке, взяв с собой в клетке двух наших кошек, Муху и Тимофея. Как рассказывала потом мама, стояла нелётная погода, и самолёт не мог улететь из Новороссийска, и им пришлось ехать в Геленджик, ждать там несколько часов, выпуская котов в туалет, а потом уже из Геленджика лететь в Одессу.

             В Одессе их встретил с машиной папин друг и сослуживец дядя Слава Новиков и отвёз их к себе домой. У Новиковых родители прожили почти месяц, пока пришёл их контейнер с вещами и мебелью. У них был большой частный дом на улице Львовской и девятой станции Фонтана. Дом стоял в красивом месте, недалеко от моря. Его окружал хороший сад с фруктовыми деревьями и цветами, в саду находился гараж и всякие хозяйственные постройки. В самом доме были высокие потолки, красивая мебель, ванная со всеми удобствами и большая веранда.

          Я прилетела в Одессу на зимних каникулах после сессии и тоже прожила пару дней у Новиковых, а потом помогала маме распаковывать вещи и расставлять мебель уже в новой квартире. Мы с мамой не были в восторге от нового дома. В Новороссийске квартира была гораздо лучше, просторнее и удобнее, но с папой спорить было невозможно.  Квартира находилась в районе Черёмушки, на первом этаже (бельэтаже) пятиэтажного дома. Первое время, а переезжали родители в январе, в ней было очень холодно. Ночью приходилось тепло укрываться. Балкон, вернее, лоджия не была застеклена, так что оттуда постоянно что-то воровали: то бельё с верёвки, то кастрюлю с бульоном и мясом, то кастрюльку с гуляшом. К тому же внизу двери была щель, и когда шёл снег, через неё насыпалась небольшая кучка в комнату. Окна были деревянными, с улицы хорошо доносились любые звуки: разговоры людей под окном, шум машин во дворе, звук работающего копра, вбивающего сваи на многочисленных стройках вокруг нашего дома. Оказалось, что ТЭЦ  в районе только строят, нет отопления и горячей воды. Её дали только через два года. Но об этом мы узнали уже на месте.

              Купаться приходилось ездить в большую баню на улице Ленина. Мне это было уже не впервой. Для стирки мама грела воду в ведре на газе и выливала её в стиральную машину. Аэропорт находился очень близко от нашего дома, пешком можно было дойти через поле за пятнадцать минут. Автобус довозил за это же время. Когда взлетали или садились самолёты, шум стоял такой, что не было слышно телевизора, а стёкла в окнах дрожали и звенели. 

                В зимний мой приезд я мало рассмотрела город. Он показался мне мрачным и серым по сравнению с Новороссийском. А наш район был настолько однообразным из пятиэтажных домов, что я несколько раз проезжала свою остановку, потому что не могла сориентироваться по виду за окном, а остановки водитель не объявлял. И названия улиц как-то напоминали друг друга: Гайдара, Якира; Чижикова, Чичерина, Чкалова. Для нового человека нелегко было сразу привыкнуть. Но зато хорошо было летать домой самолётом. Билет стоил 19 рублей, и через три часа ты был на месте. И то только потому, что самолёт обычно садился где-нибудь в Запорожье на дозаправку.

             Летом, конечно, Одесса произвела на меня совсем другое впечатление. Буйная зелень закрыла все зимние изъяны города, не было грязного снега и холода, а стройка постепенно отодвигалась дальше от нашего дома, и улицы начинали приобретать нормальный, ухоженный вид. Правда, посаженные деревца в нашем районе были совсем тоненькими и не давали тени, но верилось, что скоро они разрастутся, и улицы станут тенистыми.

               
                18. Петя, Лида, Таня.


            Когда я вернулась в Ростов после каникул, у нас как бы завязались отношения с Петей. Мы встречались только в институте и в общежитии, он заходил посидеть в мою комнату, и я к нему иногда заходила, когда его соседей не было дома. Отношения были лёгкими, ни к чему не обязывающими, и дальше поцелуев у нас не доходило. Но Лида всё пыталась «открыть» мне глаза на Петра и рассказывала о других девушках. Сначала я сомневалась, но потом  я  своими глазами увидела заходящую к нему в комнату блондинку с иняза, ещё раз увидела, как он сам наведывался в комнату первокурсниц к Тане Ананьевой из Сочи. Меня очень разочаровывало, если мои соперницы не стоили того, чтобы к ним ревновать. И та бесцветная блондинка с иняза, и Таня Ананьева – маленькая, кривоногая «дворовая» девчонка, ничего собой не представляли. Я не была влюблена в Петю, но не терпела предательства, ведь со мной он как бы встречался. Спросила его прямо о девушках. Петя  заверил меня, что с блондинкой давно покончено, и он отдал ей ключи от её комнаты!...А с Таней у него ничего нет, они просто болтают. Но Лида Скорик призывала меня ему не верить. Она была очень серьёзной девушкой и два года жила через стенку от Пети. Так что не доверять ей у меня причин не было. Но так хотелось верить в хорошее.

              После новогоднего вечера Лида, у которой тоже её соседки уезжали по домам, и ей не с кем было поделиться, открылась мне. Она по уши влюбилась в первокурсника Вадика Колпакова. Я была крайне удивлена её выбором. Серьёзная, умная, ироничная Лида потеряла голову из-за какого-то мальчишки  с хулиганской физиономией и шрамом под глазом! И, к сожалению, я знала о нём такое, что даже не могла ей рассказать. Наша Шура Сергеева, когда выпивала сверх меры, «шла в разнос». Несколько раз было такое, что она в нетрезвом состоянии бродила по общежитию и оказывалась до утра в комнате, номер которой вспомнить потом не могла. Как-то она даже попросила меня пойти с ней на первый этаж и посмотреть, где и с кем она ночевала. Наших первокурсников начали заселять на первый этаж.  И у этого Колпакова она ночевала не раз. Но как же это сказать такой умной, серьёзной Лиде? Она, как девочка, восхищалась Вадиком и говорила: «Ну, правда, он - принц? Настоящий принц!». Несмотря на то, что Лида прямо рассказывала мне всё о Пете, у меня язык не поворачивался разочаровать её.

                Здание нашего общежития имело такую странную планировку, из окна коридора очень хорошо было видно окно Петиной комнаты.  И хотя он клятвенно заверял меня, что никого к себе не водит, я могла сама видеть, что в комнате у него горят свечи в подсвечнике, значит, он кого-то принимает. А на дверях всё так же появлялась пресловутая кнопка занятости. Я переживала и злилась. Позже я увидела, как он снова заходит в комнату Тани Ананьевой в дальнем коридоре. Но ведь он и не обещал мне ничего. Приходилось делать вид, что мне всё равно.

             Надо сказать, что, боясь сплетен, я тщательно скрывала ото всех, кроме Ларисы, свою личную жизнь. И никто в общежитии не знал, с кем я встречаюсь. Староста даже хвалила меня за это: «Вот Ира - молодец. Никто не видит и не знает, с кем она встречается». Так что, сталкиваясь с Таней Ананьевой в душе или в прачечной, я выслушивала её шутливые рассказы на счёт Пети.  Меня это очень ранило. Мне хотелось отомстить ему, чтобы и ему было, если не больно и обидно, то, хотя бы задело его самолюбие. И я обдумывала, как бы лучше это сделать.

            Рюмин часто приходил выпить в общежитие, и посещал разные комнаты в поисках желающих  «сообразить» с ним. Однажды он «гостил» в соседней 250-й комнате у девочек, потом столкнулся со мной в коридоре и захотел поговорить. В обеих комнатах сидели студентки, поэтому мы уселись с ним прямо на ступеньках  лестницы рядом с нашей комнатой и долго разговаривали. Я уж не помню, о чём, но мы сидели рядом, и никого близко не было. И он решился, наконец, и поцеловал меня. Я, которая категорически этого не хотела никогда, подумала, что это будет частью мести Пете, и не оттолкнула его сразу. Но поцелуй получился ужасным. Валера, наверное, хотел показать, какой он опытный мужчина, и попробовал засунуть мне в рот свой язык. Это было мерзко, и я его оттолкнула, но постаралась сделать это не грубо, чтобы его не обидеть. Просто высвободилась из его объятий и ушла к себе в комнату.


                18. Дела семейные.


               В нашей семье тоже происходили перемены в это время. Дядя Вова и тётя Ида с семьёй получили новую большую квартиру в Юго-Западном массиве. Их дома должны были сносить под строительство многоэтажек, и им было предложено: или ждать , пока построится новый дом на этом месте, и заселяться в него, или сразу получить новую квартиру, но далеко от центра. Дядя Лёня с тётей Валей решили ждать и снимать временное жильё. А семья дяди Вовы получила хорошую квартиру на четвёртом этаже. Очень сложно было сняться с насиженного места и, оставив родной с детства район, переехать чуть ли не в другой город. Но квартира им досталась очень хорошая, и они быстро привыкли к новому месту. Единственно, кому было плохо и больно отрываться от любимого дома и сада, это была кошка Жанка, родившаяся и прожившая 19 счастливых лет в собственном дворе. Когда её перевозили в машине, она дико вырывалась, кричала и бегала внутри салона, а потом просто ушла из нового дома и больше не вернулась.

              Ехать к ним в гости надо было с базарной площади троллейбусом 10-А до конечной остановки. Западный к этому времени был уже довольно обжитым новым районом, и ехать в троллейбусе – было интересно и приятно: за окном мелькали красивые дома и зелень деревьев, а где-то совсем рядом протекал Дон. Я с удовольствием посещала их в новой квартире и всегда привозила им цветы. Тётя Ида так и говорила : «Девушка с цветами». Они всегда были мне рады, принимали охотно и по-родственному.

             В папиной семье тоже произошли изменения. Татьяна вышла второй раз замуж за инженера Виктора, родила дочку Катю. Это смягчило её характер, и она была уже не так враждебно настроена ко мне. Малышка Катя была очаровательным ребёнком, и я с удовольствием выискивала для неё в городе какие-то игрушки или книжки, и всегда приходила к папе с подарками для неё. Тётя Клава тоже смягчилась, получив милую внучку, и тоже стала относиться ко мне более доброжелательно. Я приходила к папе и просто так, проведать, и иногда – проявить фото плёнки, которые я успевала наснимать, а домой ещё ехать не собиралась.

               У деда ничего нового не было, но мама просила его навещать, и я раз в неделю бывала и у них. Ещё мама рассказала мне на словах, где похоронена моя бабушка, Мария Ивановна, и я сама нашла её могилу у стены на Братском кладбище, почти в центре города, и навещала её.

             Катя Измайлова в это время училась в консерватории в Саратове. Но я бывала и у неё дома, у тёти Тины. И ещё я навещала мамину институтскую подругу, жившую прямо в центре улицы Энгельса. Эти улицы: Энгельса, Чехова, Горького, Газетный переулок, проспекты Ворошиловский и Буденновский были истоптаны мной вдоль и поперёк. Я выполняла мелкие поручения деда и папы, ездила к дяде Вове на дачу и помогала снимать урожай вишни в саду. Их дача, большой каменный дом, находился в получасе езды электричкой от Ростова на запад. Дом окружал большой, плодоносящий сад. И вот меня попросили залезть на дерево и помочь убрать урожай вишни. Я была одета в открытое летнее платье и в нём и залезла на большое раскидистое дерево с бидончиком. Довольно быстро я наполняла бидончик и передавала его вниз, тёте Иде. На дереве меня беспокоили многочисленные гусеницы, но я их просто смахивала с рук. Но когда я приехала домой, у меня начался нестерпимый зуд, и всё тело покрылось красными пятнышками. Я тогда жила у папы, и он повёл меня к врачу. Та выписала какое-то лекарство, но оно не помогло. Дня три я промучилась, а когда пришла к деду, тётя Вера, его жена уложила меня на диван и обтёрла всю «святой» водой из церкви. На удивление, в этот же день всё прошло.

              Тётя Вера была очень своеобразной женщиной, с одной стороны - скупой и завистливой, но когда это не стоило денег, она могла проявить и доброту. Так всегда, когда я уходила от них домой, она выходила на лестницу и крестила меня сверху. И кто знает, может быть, именно её благословение спасало меня во многих ситуациях.

              Я попросила деда написать мне на бумажке молитвы «Отче наш» и «Богородице, дева, радуйся» и носила их в кармане на экзамены. В соборе на базарной площади, где меня крестили, я тоже часто бывала. Там у входа на колонне висела большая, красивая икона Богоматери,  я часто стояла возле неё и любовалась прекрасным лицом. Однажды я попросила её кое – о - чём, и она выполнила мою просьбу, но не сразу.

 
                19. Лариса, Витя, Петя.


              Второй семестр третьего курса запомнился мне смутно.Может быть,потому, что в наших с Ларисой отношениях что-то произошло, и мы как-то отдалились друг от друга. Не знаю. Для меня это было печальное время. Моя жизнь стала какой-то безрадостной. Мы, по-прежнему, сидели рядом с Ларисой, писали свои дневники и стихи в тетрадь, получали записки от Рюмина. Но уже не было той теплоты и безграничного доверия. Ларисе не нравилось, что я «вожусь» с деревенскими девочками, и она теперь веселилась в компании Агароновой Наташи и каких-то курсантов из РАУ. Они ходили вместе гулять, куда-то ездили, а я была не с ними, и мне было это не в радость. Ларису я любила. Она зарекомендовала себя настоящим другом, что редко бывает в женской дружбе, ни разу меня не предала, и никогда обо мне плохо не отзывалась.

                Помню какой-то вечер на факультете. Он проходил в актовом зале нашего филиала на Новом поселении. Состоялся концерт, потом были танцы. Ларисы на вечере не было, а Рюмин почти никогда не танцевал. Потом уже в конце вечера вдруг появилась весёлая компания курсантов, и с ними Лариса. Они влетели вихрем, пошумели, посмеялись, сыграли на пианино и так же стремительно улетели в неизвестность. Рюмин заметил, что мне это было неприятно, но, как всегда, только смотрел своим осуждающим взглядом.

              Я продолжала ходить на тренировки по велоспорту, спортивной гимнастике и настольному теннису. Моя напарница по спорту, Лена Сорочинская, неожиданно перевелась на заочное отделение и уехала работать вожатой в Артек и писать кандидатскую диссертацию. Так что я осталась одна.

              Ранней весной мы должны были всей группой велосипедистов ехать на тренировку через Ворошиловский мост на Левбердон. Мы выехали с базы рано утром и двигались большой группой оживлёнными Ростовскими улицами к мосту. Такие тренировки бывали у нас по выходным и не раз, и мы всегда сворачивали, как и было положено, с моста направо по дороге. Но в этот раз тренер решила почему-то свернуть налево, где не положено, потому что было раннее утро, и машин на дороге не было. Ноги наши были пристёгнуты к педалям. Я не ожидала такого резкого поворота, как –то растерялась, и когда начала сворачивать, велосипед пошёл юзом, и я завалилась на левый бок вместе с машиной. Не только я не ожидала такого поворота, так что завалилась вся группа. Когда мы встали, расцепили наши велосипеды, только я грохнулась так основательно: у меня было вывихнуто плечо, и я почему-то так свезла кожу на руках, что с них капала кровь. Тренер мне спокойно сказала : « Ира, иди на базу!». Они все помчались дальше, а я пошла пешком на базу, ведя велосипед окровавленной рукой. Даже не представляю, как мне удалось содрать кожу на тыльной стороне обеих рук.

                А в это время моя мама ехала в поезде в Ростов – меня проведать. С ней в купе соседствовала то ли цыганка, то ли просто какая-то гадалка. И она предложила маме погадать. Мама не соглашалась, на что гадалка ей просто сказала: « Вот вы сейчас едете к дочери, а она заболеет!». Мама не поверила, потому что я почти никогда не болела. Но когда она приехала, оказалось, что я таки частично не здорова. В понедельник мы сходили с ней к врачу, сделали рентген. Оказалось, что перелома нет, но вывих болел ещё долго. После этого я тоже перестала заниматься велосипедным спортом.

                В июне началась очередная сессия, стояла жара, и мы после зачётов и экзаменов ходили с девочками на пляж на берег Дона. После первого же экзамена мы отправились купаться всей группой. Девочки надели уже летние платья и лёгкие босоножки, у всех новые. Постелили общую подстилку, разделись, разулись и бросились в воду. Народу на берегу почти не было, поэтому нам и в голову не пришло оставлять кого-то сторожить вещи. Где-то вдалеке, метрах в ста от нас сидели два или три человека, женщины, и смотрели в сторону реки. Мы плавали, плескались, баловались в воде и даже не оглядывались на берег. Каково же было наше удивление, прямо таки – потрясение, когда,  выйдя на берег, мы не обнаружили нашей обуви. Ни одной пары, кроме стоптанных шлёпанцев одной девочки. Это было, как ушат холодной воды в разгар жары… Мы молча смотрели друг га друга и просто не знали, что делать. Тех женщин, что сидели вдалеке, тоже уже не было…Но время было не позднее, часа три дня, так что я предложила надеть эти шлёпанцы и съездить в общежитие за другой обувью. Так и решили. Девочки ждали меня на берегу, а я смоталась в общагу, сама переобулась, собрала по комнатам обувь и привезла девочкам на пляж. Домой ехали молча. У многих это была единственная летняя обувь. Мне тоже мама только купила босоножки, и теперь надо было как-то объяснять, почему у меня их нет.

         В один из знойных дней я тоже ходила на пляж после экзамена, но не большой компанией, а с каким-то знакомым юношей, возможно, и с Рюминым. Мы пили холодное пиво из запотевших кружек, а потом получилась какая-то размолвка, и я решила от него убежать. Я со смехом, прыгая через две ступеньки, взбежала по лестнице, ведущей на мост, и пошла по нему. Головного убора у меня не было, солнце сильно напекло голову, а после пива меня немножко развезло. Я шла по мосту быстрым шагом и догнала какого-то молодого человека, идущего не так быстро. Он заговорил со мной. Я ему шутливо ответила. Мне, под влиянием пива, хотелось вытворить что-нибудь этакое. Мы шли теперь рядом и разговаривали. Что мне бросилось в глаза - молодой человек был похож на Петю, как родной брат, только улучшенный вариант. Тоже невысокий, такого же цвета волосы и глаза, похожая стрижка, только телосложением он был стройнее. Познакомились. Витя Сурженко из строительного института. Тоже третий курс. Живёт в общежитии на проспекте Октября, по пути к нашему общежитию, три остановки троллейбуса. Мы ехали вместе, он вышел раньше, предварительно договорившись со мной о следующей встрече. Я подумала, что это будет неплохой вариант для мести Пете.


                21. Весна.

   
               Весной особенно хочется быть красивой.  Я никогда не была худой, но талия у меня всегда оставалась тонкой, и когда я шла по коридору в новой клетчатой юбке – «полу - солнце», мальчики говорили мне вслед: «Ирочка, ты сейчас улетишь!». Мама теперь старалась одевать меня красиво, и даже отдавала свои нарядные вещи. Подруга присылала ей из Германии посылки с хорошими вещами, и мама отдавала мне их все, как и духи. В то время ассортимент духов был крайне бедным. Кроме советских: «Красного мака» и «Красной Москвы»,  в магазинах можно было изредка купить только польские духи  «Быть может!». Так что все девушки пахли одинаково. Немка прислала маме небольшой флакон английских духов «Avon». Они так и назывались. Запах был удивительно тонкий и стойкий. Это были настоящие духи, и достаточно было кончиком пальца чуть-чуть прикоснуться за ушами, запах держался неделю. Мама, конечно, сразу мне их отдала.

               К тому же в Одессе работал «толчок», где можно было купить красивые вещи. И наши девочки из общежития стали давать мне деньги и просить что-нибудь для них привезти. Я очень любила делать покупки, хоть и не себе, и с удовольствием в каждый свой приезд домой что-то им везла. Чаще всего они просили купить купальники и пляжные шляпы. Как-то весной я привезла им целый чемодан купальников. Причём все они были разными и очень красивыми.

              Ещё в конце прошлого учебного года мне удалось скопить денег на давно желанный магнитофон. И когда я была на каникулах дома, мне посчастливилось  купить отличный переносной магнитофон. Я привезла его в Ростов, он стоял у нас в комнате,  но найти хорошие записи было проблемой, надо было у кого-то переписывать. Мы часто включали в комнате музыку и танцевали с девчонками быстрые танцы.

               Иногда, когда становилось очень уж тоскливо, я садилась в поезд и ехала на выходные в Новороссийск. Там я сразу встречала друзей на улице, и никогда у меня не вставал вопрос: где переночевать? Там все были свои и  обижались, если я у них не останавливалась.  В Новороссийске даже воздух был особенным. Стоило утром высунуть голову из окна вагона, как ты понимал: это он, родной дом. Пахло южными растениями: самшитом, кипарисами, тополями и морем. Я обожала этот запах. Он излечивал меня от душевных ран.

              С Витей Сурженко мы начали регулярно встречаться. Оказалось, что он уже отслужил армию, и что он прекрасно поёт и играет на гитаре. Поющие мальчики – меня это всегда завораживало. Мы ходили с ним в кино, в бары, гуляли по улицам. Иногда заходили к нему в общежитие, и он пел мне весь вечер, стоя с гитарой посреди комнаты. К себе я его не приглашала, твёрдо придерживаясь конфиденциальности своей личной жизни. Но однажды всё -таки  мы обнаружили себя, и небольшая месть состоялась. Виктор провожал меня до общежития и, так как было не поздно, хотя уже стемнело, мы не хотели расставаться и отправились гулять на стадион Железнодорожного института, находящийся прямо через забор от общежития. Мы ходили по кругу футбольного поля, иногда останавливаясь, чтобы поцеловаться. И вот после одного такого поцелуя я подняла голову и увидела, что Петя сидит на металлической ограде поля и смотрит на нас. Светила луна, и нас было очень хорошо видно. Я сделала вид, что не замечаю его, и мы пошли дальше.

                На этот стадион я приходила бегать каждый вечер, и никогда там раньше Петю не видела. А тут наши пути пересеклись. Теперь мы были с ним, как бы, квиты, и дальнейшие отношения приняли совсем другой характер. Мы, по-прежнему, сталкивались в коридоре института и общежития, обменивались шутливыми приветствиями, иногда ехидными шутками или замечаниями, но я уже ему не доверяла. Он оформил мне курсовую работу, рисовал мне какие-то картинки-поздравления, заходил посидеть в нашей компании. В то время мы часто слушали модную песню ансамбля "Цветы": "Эти горестные проводы,запоздалые унылые.Незаметно и без повода вдруг любовь меня покинула. С нею радости не нажито. С нею горе не измерено...Но куда же ты, куда же ты? Может быть, не всё потеряно!". Песня очень соответствовала моему настроению.

                В одну из поездок в Новороссийск я познакомилась в коридоре вагона поезда с земляком, курсантом мореходного училища, Володей Солодухиным. Это был весёлый молодой человек, блондин высокого роста, на котором хорошо сидела морская форма. Жил он на углу улицы Советов в районе парка Ленина. Он помогал мне нести вещи и проводил до самого общежития.  Увольнительные им давали не часто, раз в месяц, и он стал приходить к нашему общежитию. Внутрь посторонних не пускали, Поэтому он бросал камешек в окно, я выглядывала и выходила на улицу. С ним мы ходили в кино и на танцы в Дом офицеров, гуляли в парке Горького. Но это было крайне редко, не чаще  одного раза в месяц. В конце года Володя ушёл в свой первый рейс на практику.

              Витя тоже много занимался, поэтому мы встречались раз в неделю, а то и реже. У них были очень трудные предметы, типа Сопромата и Начертательной геометрии, которые они пересдавали по нескольку раз, поэтому нужно было серьёзно готовиться. Ни один из этих юношей мне особо не нравился, но с ними было просто и интересно проводить время. А так как я часто ездила домой, то всегда было, кому меня проводить, и кому - встретить.

               
                22. Родственные связи.


             В выходные дни я  часто заходила ненадолго  к родственникам, мама просила меня «отмечаться» у них.  У папы я всегда встречала тёплый приём. Он меня очень любил, и я к нему  относилась тепло и сочувственно, потому что моя мама была для него слишком молода, и он командовал ей, как хотел. А пожилая Клавдия Григорьевна держала папу в «ежовых рукавицах», и он сам делал всю уборку и ходил в магазины за продуктами. Папа ежемесячно продолжал давать мне деньги, как алименты, и это меня очень поддерживало.

            Иногда у папы в гостях я встречала моего старшего брата по отцу - Юру. Он приходил почти всегда с женой – красавицей Женей. Юра был намного старше меня, возраста моей мамы,  и у него уже имелись два сына: Саша от первого брака, на два года старше меня, и Гаррик (Игорь) на два года младше меня. Гаррик был очень милым мальчиком, лицом похожий на Женю, жену Юры. Папа нас часто фотографировал вместе.С Сашей я не была знакома.

           Юра был таким же общительным и популярным, как папа Глеб. Он прекрасно играл на аккордеоне и  профессионально занимался фотографией. И не раз, называя где-нибудь в библиотеке или  в другом месте города свою фамилию, я слышала от молодых девушек и женщин вопрос: «Ой, а Юра, случайно, это не ваш брат?». Юра был добродушным, всегда весёлым и остроумным и, видно, пользовался успехом у женщин. Но Женя была ему до конца преданной и любящей женой. Она работала преподавателем немецкого языка в специальной школе, а потом там же стала завучем по учебно-воспитательной работе. В меру серьёзная, улыбчивая, она всегда оставалась мудрой женщиной и прощала Юре мелкие шалости.   

             Папа, надо отдать ему должное, любил нас всех одинаково и постарался дать нам максимум от того, что сам умел и мог. Меня он учил в свободное время играть на пианино. А чтобы мне было легче освоить, он упрощал для меня ноты известных произведений. Мы с ним играли в «четыре руки» вальс «Конькобежцы» Вальдтойфеля и вальсы Штрауса. Иногда мы играли с Гарриком, его папа тоже учил. Терпеливо и доброжелательно, без всякого напряжения. Ну, а фотографию я осилила ещё в пятом классе и была бессменным фотокорреспондентом нашей стенгазеты и снимала моих однокурсников и друзей. Плёнки приходила проявлять к папе.Он всегда расспрашивал меня, где я встречаю праздники, и говорил, что если ты хороший человек, то у тебя обязательно должна быть компания и друзья.

           К нашим родственникам по папе Лазарю я тоже любила ездить, но для этого надо было потратить полдня, потому что дорога занимала не меньше часа.  Тётя Ида и дядя Вова  тоже тепло меня принимали. Нонна к этому времени уже отработала год по распределению в Ростовской области и теперь трудилась в Научной библиотеке им. Карла Маркса, так что её я часто видела, приходя конспектировать что-нибудь в читальный зал. Нонна жила с родителями, у неё теперь была своя  большая комната. Бабушка Женя обитала в маленькой комнате, а родители помещались в большой гостиной. Квартира уже была отремонтирована, в ней стало уютно и красиво.

           В один из воскресных вечеров, часов в пять, я должна была посетить дядю Вову с тётей Идой по предварительной договорённости. Не помню, где, я встретила праздношатающегося Валеру Рюмина, и он захотел меня проводить.  Я согласилась, потому что у меня был к нему  корыстный интерес: Валера собирал аудиозаписи известных музыкальных групп, а я   хотела его расспросить об этих группах, чтобы иметь представление, что сейчас модно, и что слушают. И по возможности, попросить его переписать мне что-нибудь. Мы ехали десятым троллейбусом, сидячих мест не было, мы стояли на задней площадке. Я пыталась расспросить Валеру о модных группах, но он, почему-то, отвечал неохотно, как бы через силу, и, практически, ничем мне не помог.

           Мы доехали до последней остановки, вышли, и тут начался проливной дождь. Я уговаривала Валеру ехать обратно, но он упёрся, и только хотел довести меня до дома дяди. Пока мы добежали до подъезда, мы промокли до нитки. Он остался меня ждать внизу, а я поднялась к родным на 4-й этаж. Тётя Ида только руками всплеснула! Меня быстро переодели в сухое и начали расспрашивать о жизни, о делах. Уж не знаю, почему к слову пришлось, что я приехала не одна, и что он ждёт меня в подъезде. Тётя Ида велела немедленно его позвать. Ей хотелось с ним познакомиться.

           Явился Рюмин, весь мокрый. Тётя Ида его тоже переодела и, поставив гладильную доску, заставила меня гладить и сушить ему вещи. Валера совсем не был смущён, даже наоборот. Ему, вероятно, хотелось познакомиться с моими родственниками. Нас накормили, напоили чаем, и мы, уже сухие, отправились обратно. Дядя и тётя были очень доброжелательными людьми и ничего не сказали, понравился им Валера или нет. Сказали, что хороший мальчик. Им я тоже ничего о моей личной жизни не рассказывала, поэтому они знали только о Наянове и Рюмине.

       
                23. Лето 72-го.


           Летнюю сессию сдали успешно. Нужно было защищать курсовую работу. У меня была тема: «Роль природы в романе Ги де Мопассана «Жизнь». Петя оформил мне титульный лист. Но не так красиво, как другим. Он на меня сердился. Мы, конечно, с ним разговаривали, и я объяснила ему, что Виктор похож на него, как брат, и что я нарочно так устроила, чтобы Петя меня ревновал. Это объяснение вполне удовлетворила Петю. Я тоже  спросила его, почему он сам так ведёт себя по отношению ко мне? И он наплёл мне свою сомнительную версию о том, что он «мстит всем другим женщинам за свою мать, которую бросил ради другой девушки его несостоявшийся отец». Якобы его мать встречалась с мужчиной, а когда она забеременела от него, он оставил её и женился на другой. И теперь Петя мстит всем женщинам.
   
           Идея была бредовая, но я тоже приняла её, то есть услышала.  Мы тепло общались, потому что он сразу уходил в армию, и я понимала, что больше никогда его не увижу. Эта мысль так прочно засела в моей голове, что я решила напоследок не портить с ним отношения и оставить о себе хорошую память. Так что с Петей мы очень нежно попрощались. Он проводил меня на вокзал, когда я ехала домой.

            В один из приездов домой я застала там Володю, моего сводного брата, сына папы Лазаря. Он совершенно неожиданно подарил мне отрез белой ткани на летние брюки. И я их сразу заказала и сшила в Доме мод на Энгельса. Мне удалось надеть их пару раз весной. А Петя прямо пристал ко мне с просьбой – продать ему эти брюки. Это удивительно, но у нас был один размер. Я сначала не хотела отдавать ему брюки, но я никогда не была жадной, тем более, что ткань я получила в подарок и заплатила только за пошив. В итоге я подарила эти белые брюки Петьке на память, и мы расстались с ним на доброй ноте.

            Витя уезжал после сессии в стройотряд на всё лето. Перед отъездом он дал мне деньги попросил меня купить ему на «толчке» в Одессе джинсы, футболку и ремень. Сказал, что осенью должен ехать к кому-то на свадьбу. Я охотно взялась выполнить его просьбу. В Одессе на "толчке" мне удалось купить ему все заказанные вещи и уложиться в его бюджет.

             Практику за третий курс мне предложили пройти в пионерском лагере в Ростове, на Левбердоне.  Нужно было довольно далеко туда ехать, но мы как-то добирались вовремя. Я почему-то попала на практику с ребятами второго курса нашего факультета. Девочек я уже не помню, а из юношей со мной работал Вася Немиров. Очень красивый молодой человек, с волнистыми каштановыми волосами, синими глазами и загорелой матовой кожей. Нам приходилось, как всегда, водить детей купаться на реку, так что мы больше видели друг друга в купальниках и плавках, чем одетыми. Можно было рассмотреть все детали телосложения. Прямо – Ален Делон!

            Вася приехал из какой-то северной деревни, чуть ли не Архангельской области. У него в Ростове жили два старших брата, а он был в семье младшим, «мизинчиком». Братья его были гораздо старше него, учились в Ростове, а потом они  остались здесь работать. Один из братьев был известным писателем. Сам Вася был необычайно музыкально одарённым молодым человеком, играл на нескольких музыкальных инструментах и очень красиво пел. Я слышала его в концертах на институтских вечерах. А до института Вася даже пел в каком-то Северном народном хоре и ездил с ними на гастроли.

             Мы с Васей подружились, ездили вместе на практику и с практики. Вася тоже жил в общежитии, но где-то на третьем этаже. Наши девочки уже разъехались, кто – куда. Я осталась одна и по утрам распевала в пустой комнате песни из репертуара «Битлз». «Зачем, скажи, зачем, тебя я встретил? На взгляд упрямый твой зачем ответил?». Это, конечно, перевод. Но Васе понравилось, он сказал мне, что слышал мой «голосок» в своей комнате. К сожалению, при  том, что Вася был застенчивым, провинциальным мальчиком, репутация у него в общежитии тоже была сомнительная. Ему приписывали затяжной роман с девушкой с биофака, а потом он водил к себе нашу Таню Шуркину из 250-ой комнаты. Общежитские парни не заморачивались встречами и ухаживаниями за пределами общежития. Они просто ходили сами в гости к девушкам и приглашали к себе. Так что Вася был таким же ловеласом, как и Петя.
 
          Хотя Вася нравился мне по некоторым аспектам: красивые внешность и фамилия, чудесно поёт и играет на любом инструменте эстрадного ансамбля, но я понимала, что если человек - бабник, то его исправит только могила. Вася даже познакомил меня со своим старшим братом-писателем и представил, как невесту. Но, думаю, что и брат, хорошо зная Васю, тоже отнёсся к этому с сомнением. Когда практика закончилась, мы попрощались и разъехались по домам.

           Забегая вперёд, могу сказать, что мы сразу разбежались осенью. Сначала Вася предложил мне постирать его грязное бельё…  Я посмеялась и предложила ему постирать моё. Я знала, что многие девчонки стирали ему в прачечной бельё руками, и не хотела присоединяться к их компании. После этого осенью я случайно зашла в 250-ю комнату и увидела, что Таня лежит неподвижно в кровати, и губы у неё синие. Стала расспрашивать, взяла за руку, а у неё и ногти синели. Она попросила позвать Васю. Я сбегала за ним, он посидел у неё минут пять и ушёл, а Танино состояние продолжало ухудшаться, и я побежала и вызвала с вахтенного телефона «Скорую». Врачи приехали довольно быстро и забрали её сразу в больницу. Оказывается, она сделала криминальный аборт и чуть не умерла. Врач похвалил меня за то, что я вовремя  их вызвала.

             После этого Вася, как ни в чём ни бывало, явился вечером ко мне в комнату. Я на пороге ему тихим голосом сказала, что он ошибся дверью, и ему - в соседнюю комнату.Вася устроил мне небольшой дебош, он никак не мог поверить, что я его не принимаю больше после такого "пустяка", и наши пути разошлись. 
 
            Уж не знаю, почему, но лето 72-го как-то выпало из моей памяти. Ничего особенного не случалось.  Я осваивалась в новом городе, ездила на разные пляжи, загорала и купалась. Я получала на новый адрес письма от соседа по парте - Толика Иванова, одноклассника Сурена из армии, от Тани из Ленинграда, от крёстной из Владимира, от двух немок из Германии, от папы Глеба.  Ещё мне писала наша  «классная дама» Александрушка. Она регулярно сообщала о событиях в жизни их города и одноклассников. Так она рассказала мне, что встретила на улице Галю «Белку», и что та родила и похоронила своего первого сыночка. Мне очень хотелось съездить в Новороссийск, но из Одессы это было не так просто, как из Ростова, и я оставила эту мечту до августа.

           Зато папа Лазарь смог осуществить свою мечту о поездке: они вместе с другом и однополчанином,  дядей Жорой Бурмак, отправились в Новороссийск на машине. Их путешествие удалось на славу. Папа был очень доволен тем, что повидал   всех своих друзей и знакомых, что им сопутствовала хорошая погода, и они в полной мере насладились морем, солнцем и пляжем. Люди в Новороссийске такие гостеприимные, что там нельзя планировать в один день посетить два места. Только одну семью можно навестить за день, потому что тебе радуются, угощают до отвала и держат весь день до вечера.  Папа с дядей Жорой пробыли в Новороссийске целый месяц. Вернувшись, папа потом долго маялся с желудком, потому что в каждом доме их угощали всевозможными грибами (жареными, солёными, маринованными), а они с трудом усваиваются в больших количествах. В лесу на горах вокруг города растут белые грибы и опята, и только ленивый не ходит их собирать. Так что после такого обильного угощения папе пришлось потом долго «отходить».

            В августе я вернулась в общежитие, положила вещи и поехала тоже в Новороссийск. Чаще всего я останавливалась у соседей по нашему дому из 11-й квартиры, у супругов Прейс – тёти Люси и дяди Васи (Вильгельма Вильгельмовича). Эти добрейшие люди всегда были рады гостям, дружили с моей мамой и хотели знать, как мы живём на новом месте. Дядя Вася был из обрусевших немцев. Они жили прямо над нашей старой квартирой и переписывались с моей мамой.

           Первым делом я побежала к Жене Пановой, которая успела развестись с первым мужем и вышла замуж второй раз за парня из нашего двора, намного старше нас. Её фамилия теперь стала Крамаренко. Женина мама, тётя Валя - тоже добрейшая женщина, приняла меня, как родную, и рассказала, что Женя теперь живёт в бабушкиной квартире на соседней улице. Я немедленно отправилась туда, но дома никого не застала. Соседи по двору сказали, что она вот-вот придет. Я осталась ждать во дворе. И,  наконец, калитка отворилась,  и  сначала, в неё зашли несколько чумазых детей, а точнее, четверо: мал - мала меньше, в одних трусиках, с грязными разводами на животах…  Следом за ними шла Женя.  «Это что, все твои?»- ошарашено спросила я. «Да, все мои»,- ответила Женя.

            Мы прошли на второй этаж небольшого дома, где у Жени находились две скромные комнаты. Она высыпала на стол из кулёчка граммов двести конфет, дети похватали их, кто, сколько успел, и она отправила их играть во двор. Мы остались вдвоём, пили чай, и Женя , глядя на них в окно и изредка корректируя их криками: «Оля, подними с земли Диму!», поведала мне свою историю.

            Первый муж Жени, с которым она познакомилась на танцах, бросил её, как только родилась дочка Оля, и начал снова ходить на танцы. Женя была в отчаянии: одна, с ребёнком на руках… Но её мама, тётя Валя, всегда ей помогала, и Женя смогла и работать, и воспитывать дочку. Через короткое время она успокоилась и вышла замуж за этого Крамаренко, который знал её с детства. У них сразу родился сын Саша. «Аристократ», как его называла Женя, потому что он требовал чистые чашки.  Потом родилась дочка Олеся и сын Дима. Так что детишек уже насчитывалось четверо. Муж работал монтажником-высотником и почти всегда был на выезде. Видно было, что достатка особого в семье пока нет, но, главное, что царила любовь. Мы с Женей долго разговаривали на разные темы. Я спросила её, как муж относится к такому количеству детей? «Молчит», - со смехом ответила Женя. Но первую дочку он усыновил и считал своей. Я провела у подруги несколько часов и была очень рада, что смогла её повидать.

          Галя «Белка» жила у мужа, и я не застала её, хотя и поднялась на их улицу. Толик Иванов уже вернулся из армии. Он жил на одной улице с Галкой, и я зашла его навестить. Толик вышел ко мне в новой нейлоновой рубашке, и мы с ним погуляли по Набережной, посидели и поболтали на лавочке.

          Не могу вспомнить точно, но мне кажется, что Таня тоже была в Новороссийске, и мы опять организовали небольшой поход в Кабардинку. Были какие-то знакомые мальчики и девочки, две большие палатки. Мы отошли недалеко от города и поставили палатки в лесу на побережье. Помню, что с нами ходила Наташа, дочка «Александрушки» со своим молодым человеком, а остальные были без пар. Купались на каменистом берегу, здесь мергель лежал слоями от берега в глубину. Но зато вода была такая чистая, что с горы было видно дно до малейшего камушка.

            Я,  от нечего делать, согласилась сама готовить ужин на костре и варила неизменные «рожки» с тушенкой и какао в отдельном котелке. В самом разгаре моей готовки в лес пожаловали коровы. Они были без пастуха, и сами бродили по лесу, изрядно меня напугав. Коровы подошли к самому костру. Мальчики отогнали их из нашего лагеря, и мы смогли нормально поужинать. Вечером, как всегда, были песни под гитару у костра, анекдоты, розыгрыши.
 
           Когда начали укладываться  спать по четыре в каждой палатке, ребята предложили одному быть «подушкой», и на него все положат головы, а остальные играли роль «одеяла». Вот, что я помню точно, что сначала под голову положили Таню. Кто-то начал её щекотать, она содрогалась от смеха, и спать так было невозможно. Потом попробовала быть «подушкой» и я. Но поняла, что это неудобно, тяжело и нельзя повернуться, не беспокоя всех. И я тоже отказалась. Долго устраивались, и, наконец, угомонились. Помню, что в палатке к утру стало душно, и на рассвете я вылезла наружу и улеглась на пригорке, просто на траве.

           В этот приезд я навестила и Надю Зайцеву. Она училась - таки в Художественном училище в Краснодаре, куда мы вместе с ней поступали.Мы пошли с ней гулять в центр города и неожиданно встретили Сергея Проймина, который в школе не давал мне проходу. Он очень обрадовался, повёл нас в кафе и поведал, что оканчивает Мореходное училище в Одессе, что уже успел сходить в рейс на практику за границу. На нём были очень хорошие, потёртые по моде, джинсы и красивая рубашка. Видя, что я заинтересовалась его джинсами,  он тут же предложил мне подарить такие же, потому что привёз несколько пар.

            Сергей смешно рассказал, как он выносил на себе мимо пограничника несколько пар джинсов.  Я ничего не хотела с ним иметь общего, но обладать джинсами мне очень хотелось. У меня уже была одна пара, но не настоящие, а жалкая подделка зелёного цвета. Сергей просил нас подождать его, сбегал домой и принёс, действительно, пару джинсов небесно-голубого цвета «Супер Ли». Ключи он забыл, а дома никого не было, так что он залез в свою квартиру на третий этаж по балконам.  Он очень хотел, чтобы мы с Надей и его другом на следующий день пошли в поход в Абрау-Дюрсо. Мы пообещали и разошлись. Я в тот день ночевала у Нади, и её отец, услышав, что мы собираемся с мальчиками в поход, категорически нам это запретил. Так что в поход мы не пошли, но уезжала я в новых джинсах. Вид у меня в новой махровой футболке красного цвета и небесно-голубых брюках был  очень модный.   


                24. Возвращение.
 

                Я вернулась в нашу комнату № 251 в августе. Девочки ещё не приехали. Сразу прибежал Витя Сурженко, вызвал, как всегда, камешком в стекло. Он очень хотел получить свой заказ и пригласил меня в ресторан. Они с ребятами приехали уже из стройотряда, получили деньги за работу и спешили их потратить. Витя сразу надел все привезенные мной вещи, но был немного разочарован тем, что у его джинсов фирма была не такая крутая, как у моих «Супер Ли».

                Мы пошли в ресторан при гостинице "Ростов" на Будённовском. Даже не помню, что мы там заказывали, ничего вкусного не запомнилось. Пили «Шампанское», ребята рассказывали о стройотряде. В ресторане засиделись до закрытия, и только потом я вспомнила, что в общежитие пускают до 23.00, а если опаздываешь (с поезда или из театра), то надо договариваться с вахтёром. Я поделилась опасением с Виктором, что меня не пустят. И он предложил переночевать у него в общежитии, потому что его товарищи по комнате ещё не приехали, и есть две пустые кровати. Но время было позднее, что-то около двенадцати, и у них в общежитии правила для студентов были такие же строгие, как и у нас. На что Витя сказал, что это легко устроить.

               Их общежитие находилось ещё ближе к центру, чем наше. Когда мы доехали, время уже перевалило за двенадцать. Двери были закрыты, и свет в вестибюле не горел. Витя повёл меня вокруг здания. Здесь почти все окна сияли светом. Народ ещё не спал. Мы подошли к водосточной трубе, и Витя предложил мне лезть на второй этаж. Там было открытым окно из кухни, и горел свет. Я сказала, что упаду, страшно, но Витя заверил, что будет страховать меня снизу. Я была в новых джинсах и спортивных тапочках, так что лезть было удобно. «Взялся за гуж, не говори, что не дюж»,- любила повторять моя мама. Не идти же к моему общежитию и будить вахтера… И я полезла. Помню удивлённое лицо парня на кухне, который жарил на плите картошку и увидел меня, влезающую в окно. Следом залез Витя, и мы отправились в его комнату, у которой тоже был номер 251. Она тоже была угловая. Я выразила обеспокоенность тем, как я выйду утром из общаги? Но Витя заверил меня, что если я уверенно пройду мимо окошка вахтёра, то она и внимания не обратит на того, кто выходит.

                В ту ночь Витя снова пел мне и играл на гитаре, стоя посреди комнаты и, обернувшись простынёй. С ним всё было как-то легко и просто, без всяких выяснений отношений, обещаний и обманов. Утром я, действительно, смело прошла с группой студентов, выходящих на улицу, и вахтёр не обратила на меня своего внимания.

                25. Последний курс.


                Четвёртый курс начался необычно для нас: всех студентов отправили в разные школы на практику. Мне выпало ехать работать в Аксай. Это такой же пригород Ростова, как Батайск, только с другой стороны  и довольно далеко. Автобус шёл до нужной остановки около часа. Здесь уже не надо было ездить группой или с кем-то. Каждый был сам за себя, и  общался студент только  со своим учителем-наставником. Моя наставница работала на старших классах, и мне предстояло давать уроки в 9 классе. Я сначала некоторое время изучала методы работы этой учительницы, сидела на уроках и помогала ей проверять тетради по русскому языку. Вспоминала, как мы завидовали в прошлом году старшекурсникам, которые проверяли тетради, и напрашивались им помогать. Нам уже никто не рвался помогать.

                Потом наступил момент, когда уже я сама должна была давать уроки. Я очень волновалась. Дети представлялись мне этакими ехидными умниками, которые засыпят меня каверзными вопросами по теме. Я тщательно готовилась, читала дополнительную литературу, учила всё наизусть. Первый урок был, кажется, по литературе, что-то из Пушкина. Но всё прошло гладко. Учительница, видно, поработала с детьми, они не только не задавали мне вопросы, но и сидели притихшие и совсем не активные. Конечно, это были не ростовские дети, а  аксайские. Так что моя практика благополучно завершилась через месяц, и я получила хороший отзыв от учительницы и завуча.

              В общежитии больше не было ни Пети, ни Лиды, которая летом всё- таки вышла замуж за  первокурсника Колпакова и уехала к нему в Сочи. Таня Бородаева из нашей комнаты тоже ушла к своему курсанту, так что у нас освободилось место в комнате. Как когда-то мы восхищались старшекурсницами, так теперь первокурсницы восхищались нами. И одна студентка,  Валя Давыдова,  так просила, так умоляла попасть в нашу комнату, что мы согласились, и она заняла Танино место. Валина мама работала какой-то начальницей в райцентре, и Валя была этакой сельской «мажоркой». Избалованная, не приученная даже к самообслуживанию, она потом стала для нас обузой и заставила пожалеть об этом согласии. Наши девочки были самостоятельными, чистоплотными и организованными девушками, и эта Валя просто поразила нас своей неприспособленностью к жизни без мамы. Но поначалу всё шло хорошо. Мы дружно жили в нашей комнате, вечерами занимались, сидя за столом.

                В одну из моих поездок в Новороссийск я познакомилась в коридоре поезда с юношей из нашего института, Виталиком. Он учился на втором курсе факультета физвоспитания и жил в нашем общежитии на третьем этаже. Мы сразу взяли с ним дружеский тон и после называли друг друга не иначе, как «земеля». Виталик тоже принадлежал к типу «общежитских ловеласов», симпатичный, худощавый шатен с хитрым лицом и наглым взглядом. При первом же случае он пришёл знакомиться в нашу комнату, а потом пригласил нас с девочками в свою. Их комната была гораздо больше нашей, потому что она находилась над столовой, и в ней стояли шесть кроватей, стол и шкаф. Она была довольно просторной, с двумя окнами.

               Товарищи Виталика были очень рады с нами познакомиться.  Павлик  Иванов из города Красный Сулин, два замечательно красивых брата- Саша и Серёжа, они были разного возраста, но учились вместе. Один из них был красавец-блондин, а второй- красавец- брюнет, причём лицом они были очень похожи друг на друга. Одного юношу я совсем не помню, а  последним был первокурсник Дима в очках. Ребята извинились за беспорядок в комнате и принимали нас очень гостеприимно. Уж не знаю, как-то к слову пришлось, что мы напросились навести у них порядок. И в воскресение мы пришли к ним вчетвером и убрали всё до такого блеска, что ребята остановились на пороге и застыли в восхищении. «Всем снять обувь!»- скомандовал Виталик, он у них был главным. Ребята сняли обувь и осторожно двинулись цепочкой вдоль стен в комнату. Мы не только вымыли в комнате всё возможное, но и сложили аккуратно вещи в шкафу.

              Дальше наша дружба  комнатами развивалась. По воскресениям мы обязательно играли в покер. Иногда в нашей комнате, иногда - у них. Потом мы как-то пригласили их пообедать с нами на «семейный» обед, и эти обеды вошли у нас в привычку. Мальчики покупали продукты, а мы по воскресениям готовили, накрывали стол и  обедали вместе (обычно, это были жареная картошка и омлет), потом играли в покер. Играли «на желание». Но желания были обычно смешными и с юмором. Нужно было пройти по второму этажу, постучать в каждую комнату и сообщить, что в Молдавии созрел виноград. Или одному из игроков кто-то заказал пролезть под всеми нашими кроватями, и он вылез, весь в пыли. Мы много шутили и смеялись, рассказывали анекдоты. Всегда было весело. Все симпатизировали всем. Виталик, правда, приударил за Инной Куршиной, но это было совершенно невинно. Никто ни на кого не обижался, всё было дружно и весело. Ребята даже попросили меня помочь им к экзамену по микробиологии, и я читала им учебник, и мы вместе разбирались в непонятных местах.

           В соседней, 250-й,  комнате вышла замуж наша комсорг, Валя Березовец, так что её кровать у двери тоже оказалась незанятой. Потом им подселили первокурсницу Олю. Мы дружили с  девочками из этой комнаты: Верой Крючок, Светой Халтуриной и Таней Шуркиной. Они все были славными, компанейскими девчонками, и с ними было легко. Перед зачётами или экзаменами мы собирались, обычно, в одной комнате, и готовились вместе. Например, к зачёту по зарубежной литературе 19 века нужно было прочесть огромный список литературы. Даже при особом усердии это было почти невозможно. Поэтому мы все читали разные произведения, а потом по списку рассказывали всем остальным содержание той или иной книги. Я как-то почти засыпалась на зачёте, понадеявшись на свои обширные знания. Мне попалось малоизвестное произведение Шиллера "Разбойники", которое я не прочла. Я выкручивалась, как могла, говорила общими фразами, но преподаватель сразу понял, что я не читала. Он хитро улыбнулся, но зачёт поставил, потому что на два других вопроса я ответила хорошо.

                Каждые выходные дни девочки нашей комнаты ездили к себе домой в деревни. Где жила Инна, я так и не узнала, она была очень скрытной. А Шурочка как-то пригласила меня к себе на уик-энд. Мне было очень интересно, я до этого никогда не гостила в деревне, и я согласилась.  Выехали мы электричкой в субботу после обеда. Поезд шёл вдоль берега Дона: с одной стороны всё время виднелась река, а с другой - небольшие холмы, покрытые редким лиственным лесом. Шурина станция называлась Большое Мишкино. Их посёлок располагался на возвышенности от реки, так что пришлось подниматься в гору. Их дом находился ещё выше центра посёлка, где были клуб и правление колхоза.

               Родители Шуры очень нам обрадовались и принимали тепло и гостеприимно. Мы вместе поужинали, я познакомилась с их сибирским котом, потом мы с Шурой сходили к клубу. Здесь собиралась местная молодёжь. Но клуб и ребята мне не только не понравились, они привели меня в ужас: пьяные, немытые и нечесаные, с какими-то уголовными манерами, они заставили нас быстро вернуться домой. Но тут нас ждал «сюрприз»: из города на выходные приехал домой старший брат Шуры – Сергей. Мы познакомились, поговорили, и он начал, буквально, руки потирать от предвкушения чего-то. Мне всё это так не понравилось, что я попросила Шуру лечь снаружи нашей общей на ночь кровати. Часа через два он, «зарядившись» водкой, явился в Шурину комнату и набросился на неё, потому что она лежала с краю. Мы обе подняли шум и прогнали его из комнаты. А у меня закралась мысль: не специально ли Шура подстроила эту встречу? Остался неприятный осадок. Шура извинялась за брата, но я видела по её лицу, что она как бы разочарована происшедшим.


                26.  Похороны.


                Наша староста, Лида Першина, вышла замуж после первого курса. На свадьбе были только две её подружки по комнате, Тамара Ивлиева и Валя Ивахненко.  Она продолжала жить всю неделю в общежитии  в комнате с  девочками,  а на выходные дни она уезжала домой в город Шахты. Электричка шла туда два часа. На третьем курсе Лида родила мальчика и теперь ещё реже приезжала в Ростов, в основном, только на сессии. И вдруг мы узнали, что её малыш заболел и умер. Это было ужасно: молодая семья, младенец 9 месяцев, и вдруг – такое горе. Мы были в шоке и прямо не знали, что делать в таком случае, как помочь? Потом собрали деньги  и почти всей группой поехали в Шахты на похороны. Рюмин с нами не ездил.

                Девочки купили по дороге несколько букетов жёлтых цветов. В электричке мы ещё как бы не осознали всего ужаса этого события. Девочки были оживлены, громко разговаривали, ходили по вагону, присаживаясь то к одной, то к другой компании. Когда добрались до места, притихли, замолчали, Город был незнакомый, мрачный и серый. Мы с трудом и не сразу нашли Лидин частный дом. Зашли всей толпой в очень небольшое помещение.

                В одной из комнат на столе  стоял маленький гробик, и лежащий в ней хорошенький младенец выглядел совершенно живым и спящим. Лида сидела одна перед гробиком и причитала, как делают деревенские бабы. Мужа не было видно, а свекровь ходила туда-сюда. Мы не поместились все в этой комнате, и я с несколькими девочками осталась в коридоре. Здесь тоже было печально: в углу стояла осиротевшая коляска с игрушками и детскими вещами. Всё это было душераздирающе печально. Лида то причитала, то разговаривала с сыном, поправляя кружевную оборку на гробике, то обращалась к нам. Она горько сожалела, что не пригласила нас всех на свадьбу, на радостное событие в её жизни, а собрала нас на горестные проводы её малыша. Всё это рвало наши сердца и заставляло иначе взглянуть на жизнь и её ценности.

             Мы не остались на захоронение и поминки, а, выразив своё соболезнование и сочувствие, пошли на обратную электричку, потому что иначе мы бы не попали в Ростов до ночи. Обратно ехали,  молча глядя в окна и думая, каждая о своём. Девочки переосмысливали свои представления о браке и семье, детях. У молоденьких девушек мысли  о замужестве, как о сплошном празднике. Особенно, у нас, филологов, начитавшихся стихов и романов.

            Когда мы вернулись домой, в общежитие, девочки из 250-й комнаты предложили вместе поужинать. Мы что-то приготовили,  у нас было пиво, и тут появился Рюмин  с бутылкой. У нас не было желания именно - пить, поэтому мы ограничились небольшим количеством пива, потом сидели и  разговаривали за столом. Валера пил портвейн, неизменный «Агдам». Компанию ему составляла только Шурочка Сергеева. Через какое-то время алкоголь подействовал на них обоих. Надо сказать, что «Агдам» был 19-ти градусной крепости. Мы продолжали с девчонками сидеть за столом и разговаривать, никто никуда не спешил.

            Шурочка встала и подошла к зеркалу у дверей. Мы даже не обратили на это внимание. Валера тоже встал, подошёл к Шуре сзади и начал целовать её в шею. Мы  сначала не заметили, что там у меня  сзади,  я сидела спиной к дверям. Потом по лицам девчонок поняла, что там что-то происходит. Повернувшись, увидела  целующихся Рюмина и Шуру. Мы с девочками обменялись взглядами, не зная, что делать дальше? Нас было шесть человек. Если всем уйти, то куда? Пока мы искали выход из неловкого положения, Валера завалил Шуру на свободную кровать, и тут уж нам ничего не оставалось, как только срочно покинуть помещение.

              Мы не были ханжами, но все девочки были просто шокированы беспардонным поведением этих двоих, которых не смутило присутствие четырёх хозяек комнаты и двух гостей…  Я поняла, что Валера хотел показать мне, что не все девушки отказываются от его любви. Но в моих глазах он упал навсегда.


                27. Последняя попойка.

 
                После этого случая мы сделали вид, что ничего не случилось, а Шурочка начала себя вести совсем уверенно и, как бывалая сердцеедка. Мы ей не возражали. Она реально изменилась в лучшую сторону к четвёртому курсу. Из толстой деревенской девахи с веснушками и рыжими волосами  она превратилась за три года в изящную блондинку с маникюром и аккуратной причёской. Шурочка старалась перенять от других девочек  все методы ухода за собой, тщательно красилась каждый день и выглядела вполне прилично. С юношами она не встречалась, за исключением единичных случаев, когда она не помнила, где была.
 
               Наша первокурсница, Валя Давыдова, что занимала теперь Танино место, сначала вела себя довольно деликатно. Единственно, что мы ей могли предъявить, это то, что она не стирала свои вещи неделями от поездки до поездки домой. Поэтому сидеть с ней за столом стало невозможно: запах от ног был нестерпимым, но она его не замечала, потому что у неё было что-то не так с носом. Мы выходили из положения, уходя заниматься к соседям или в «красный уголок». Но в один из вечеров, уже поздней осенью, часов в одиннадцать, раздался стук в нашу дверь. Я открыла и увидела Валю в совершенно ужасном виде: пьяную в драбадан, грязную и пахнущую рвотой. Белый пуховый платок её съехал в сторону и был весь измазан, и сама она выглядела так, как будто валялась на земле. Она сказала мне на пороге: «Ира, я – никакая..» и почти упала в комнату. Мы, как старшие товарищи, конечно, не могли оставить её без помощи. Втащили её все вместе через порог, раздели, разули и уложили в её постель. Так как она сразу изъявила желание «выдавать всё съеденное наружу», мы подставили ей тазик и легли спать, потому что мы уже почти спали в это время.

                Эта ночь была бессонной для всех: Валя то стонала, то храпела, то рвала. А мы - то свистели ей, то поили водой,то водили в туалет, а потом играли в «крестики-нолики» на окнах, которые у нас как раз  были разделены рамками на девять равных частей. Кто-то из девочек говорил, лёжа, куда поставил крестик, а другая «ставила» нолик в другую клетку. Только на рассвете мы забылись коротким сном и на следующее утро дружно приняли решение не ходить в этот день на лекции. Валя потом много раз извинялась за своё поведение. На мой вопрос, где же она так напилась, она рассказала, что пила с каким-то незнакомым парнем в подъезде, а потом сама добиралась домой, заблудилась и падала на землю. Вещи свои она повезла стирать маме домой.

               Мы уже давно поняли, что большие дозы алкоголя вредны для нас и совершенно не нужны девушкам, но за компанию… Чего не сделаешь за компанию? И вот последняя большая попойка произошла именно «за компанию». Не помню, у кого-то был день рождения или какое-то другое  радостное  событие, но почему-то обе наши комнаты собрались в 250-й, пришли какие-то девочки - ростовчанки из нашей группы, появился Рюмин. Слегка выпили, было достаточно весело и шумно, к тому же, поздно, одиннадцатый час. «Девочки, надо выпить ещё!» - сказал Валера. Все начали возражать, что уже поздно, что все магазины закрыты. Но он настаивал и сказал, что обеспечит доставку, лишь бы были деньги. Пришлось «скидываться», хотя я не видела в этом смысла. А закуски совсем не было. Рюмин минут за двадцать смотался в магазин гастрономии на площади, там у него были нужные знакомства с «чёрного» хода, и принёс ещё четыре бутылки «Агдама». Пили стаканами, и Валера следил, чтобы всё было выпито.

               Дальше я могу рассказать только о себе. Валера пошёл провожать девочек на трамвай,  а я легла, одетая, на свою не расстеленную кровать. Комната кружилась у меня в бешеном танце, и мне приходилось отрывать глаза, чтобы она хоть на миг остановилась.  Я была совершенно одна. Через полчаса я поняла, что меня очень сильно тошнит, и мне надо бежать в туалет.А дамский туалет на втором этаже находился в конце лабиринта коридоров, метров за двести от нашей комнаты. Я медленно шла вдоль стенки, стараясь не качаться и не сесть на пол. Через какое-то время я всё же добралась до нужного места, зашла в одну из кабинок. Увы, мне было очень плохо, но выпитое не желало выходить. Я села перед унитазом на корточки и, наверное, громко стонала. Потому что кто-то из девочек сказал: «Ну,  кто-то и нажрался…». Я посидела ещё какое-то время, выпила воды из крана и таким же макаром двинулась в обратный путь. Из знакомых меня в таком виде никто не заметил, слава Богу. Лучше мне не стало. И я дала себе слово: больше никогда не участвовать в пьянках «за компанию» и не пить больше меры.

                Девочки потом рассказывали, что по дороге домой они все падали, благо, что уже выпал снег. Потом в трамвае они садились на пол и вообще вели себя неадекватно. Но мне хватило и своих воспоминаний. Больше никогда в жизни я не повторяла этот дурацкий опыт, да и вообще, кроме шампанского и ликёра в малых количествах, не пила.


                28. Любовь нечаянно нагрянет…


                В один из осенних дней я заглянула к девочкам в 250-ю комнату и увидела там юношу в небесно-голубой  нейлоновой курточке, который разговаривал со Светой Халтуриной. Блестящая каштановая чёлка, быстрый взгляд карих глаз, милая улыбка на смуглом лице. Меня просто, как молнией ударило.  «Знакомьтесь, это Юра, мой брат»,- сказала Света. Он тоже смотрел на меня как-то особенно; что-то мелькнуло в его глазах, какая-то искорка, которую я безошибочно узнаю. Я была поражена в самое сердце. Какой милый молодой человек! Потом Света рассказала мне, что Юра учится в автодорожном техникуме, что в деревне у него была девушка из соседнего села. Я восприняла всю эту информацию с большим сожалением, потому что сельские ребята, обычно, придерживаются своих «невест». Поэтому я старалась не думать об этом Юре, чтобы не разочаровываться.

                Но какова же была моя радость, когда я узнала от Светы, что Юра сам напросился к нам в гости на Новогодний вечер! Я была в восторге! А вдруг он придёт один, без девушки? У меня появилась надежда. Я купила себе новое платье в одном из магазинов и с волнением готовилась к нашей встрече. Валя, Шура и Инна уезжали домой на праздники, так что в нашей комнате оставалась одна я. А тут ещё и Лариса согласилась прийти к нам на вечер, и мама разрешила ей даже у нас переночевать. Столько радостных ожиданий!

              Я купила на ёлочном базаре небольшую ёлку, метра полтора, украсила её скромно мишурой. А когда была в гостях у Биргеров, нашла в подъезде замерзающего котёнка и привезла его за пазухой в общежитие. Здесь он мог хотя бы перезимовать и не умереть  голодной смертью. Котёнок пока жил в нашей комнате и лазал по ёлке.

               Свете Халтуриной нравился один юноша - первокурсник с факультета иностранных языков, Коля Головченко. Белокурый, голубоглазый молодой человек, он чем-то походил на сказочного Леля. И как-то так получилось, что мы пригласили и его. Сначала была праздничная часть с танцами в вестибюле общежития, а потом мы накрыли общий стол в 250-й, и там собралась довольно большая компания наших девочек и ребят с факультета физвоспитания.

                Юра пришёл один, и мы танцевали с ним все танцы. Потом сидели рядом за столом, и смотрели друг на друга. Ребята то уходили потанцевать, то снова садились за стол. Всю мою выпивку я сливала в пустую бутылку под столом.  Мне не хотелось пить вино. Помню, что мы баловались со Светой и наливали в пустые бутылки солёной воды, а ребята с факультета физвоспитания выпивали её, как ни в чём не бывало.

                Я даже не помню, когда мы с Юрой поцеловались, но это было прекрасно. Мы были оба так счастливы, что начали строить планы на будущее. Вечер удался на славу. Даже не помню, когда закончилось это веселье. Спать в моей комнате на четырёх кроватях разместились, кроме меня, Лариса, Юра и ещё какой-то молодой человек. Спали все одетые и на разных кроватях. Помялись, конечно. А утром к нам явилась Света в совершенно изжёванном платье, держа за руку Колю. Они ночевали в его комнате на третьем этаже.  Все были счастливы. Мы выпили вместе кофе, и городские ребята  поехали по домам.


                29. Пять месяцев счастья.

      
                А дальше было просто счастье. Мы встречались с Юрой так часто, как только было можно, почти каждый день. Юра сказал, что в мае его заберут в армию, и мы не хотели упустить ни одного дня из пяти оставшихся месяцев. Юра пригласил меня на вечер к ним в общежитие, и мы тоже танцевали там все танцы вместе. Он познакомил меня с однокурсниками и показал мне свою комнату, она была по размеру меньше нашей,  но похожая на другие комнаты нашего общежития. В ней было три кровати.

                Посторонних в общежития не пускали, разве что родственников, или на такие, вот, праздничные вечера. Так что в гости друг к другу мы почти не ходили. Опять началось кино. Иногда – театр. Гуляли по улицам. Ездили в отдалённые уголки Ростова, знакомились с новыми и старыми районами города. Юра был очень преданным и заботливым кавалером, носил мои сумки, делал мне подарки, хотя я знала, что у них в семье четверо детей, и трое из них учатся в Ростове. Родители могли послать им лишь очень небольшие деньги. И именно его сестра Света падала в голодные обмороки на третьем курсе. Поэтому подарки от Юры мне были особенно дороги, и я тоже старалась не вводить его в расходы и иногда сама покупала билеты в кино или театр.

              Когда потеплело, мы поехали с ним на экскурсию в Таганрог на электричке. Там родился и жил Антон Павлович Чехов, и мы посетили его музей, побродили по набережной, пообедали в кафе. Нам было так просто и комфортно вместе, как будто мы уже были женаты несколько лет. Таганрог оказался маленьким провинциальным городишком, в котором и пойти-то некуда.

             У меня в душе словно открылись шлюзы, и вся нерастраченная любовь бурным потоком хлынула наружу. Правда, о будущем я не думала, мне казалось, что если есть такая любовь, то всё остальное сложится удачно само.

            На четвёртом курсе нужно было представить и защитить дипломную работу и сдать три государственных экзамена. Преподаватель по методике русского языка, профессор Малащенко, предложил  студентам писать дипломную работу у него и обещал помочь. Не знаю, почему, я согласилась писать у него в числе ещё двух студентов. Тема было такая «Алгоритмы в преподавании русского языка в школе». Вроде бы непонятно, но Малащенко очень толково объяснил тему, и я поняла. Он оговорил объём работы и дал почитать свою докторскую диссертацию. Я как-то сразу поняла, о чём речь, и сама начала составлять свои алгоритмы. Этот метод, кстати, потом использовали для работы  Windows на компьютерах.  Мне приходилось сочетать написание дипломной работы, подготовку к госэкзаменам, зачёты и встречи с Юрой.

            На четвёртом курсе не заставляли насильно ходить на репетиции Академического хора, мы уже сдали экзамены по медицине, и конспектирования поубавилось. Появились такие предметы, как Советская литература, Научный коммунизм и Научный атеизм.Советскую литературу читала профессор Каджуни. Она могла прийти на лекцию и сказать так: "Сегодня у нас - Маяковский. Я его не люблю, читать не буду!" И уйти. Так что появилось свободное время. С Ларисой у нас тоже сразу наладились прежние отношения, и мы  днём куда-нибудь ходили,  а  в день стипендии обедали в кафе «Дружба».

             Я полностью прекратила всякие встречи с другими юношами. Петя писал мне из армии и даже прислал бандеролью кусочек фанеры с графическим рисунком на чёрном фоне на нём, подписав, что это его первая работа в стиле - эстамп, и она – мне, но ему я тоже честно написала, что встретила свою любовь. Петя ответил мне довольно пакостным письмом, нарисовав в письме могилку и себя, со скрещенными руками над этой могилкой. Так он, якобы, хоронил свою любовь. Я не стала ему больше отвечать.

            8 марта Юра подарил мне красную лакированную сумку. Как мужчина, он, конечно, в этом не разбирался и подарил мне то, что попалось ему на глаза в магазине. Но я была тронута его подарком. Добрый, щедрый, ласковый Юра заслуживал только одобрения и поощрения. Мы с ним дружили душа в душу, как с Ларисой. Никаких разногласий, обид и недоразумений. Единственно, что омрачало мне жизнь, это сознание того, что в мае он уйдёт в армию на два года, и я могу его больше никогда не увидеть… Иногда я даже плакала от этих грустных мыслей, оставшись одна.

            Весной с нами произошёл смешной случай. Юра проводил меня вечером до общежития, уже стемнело, и мы гуляли с ним вокруг здания общежития. Мама как раз прислала мне новые французские колготки из дома, и я надела их на свидание. Мы несколько раз обошли вокруг общежития, и когда в очередной раз проходили под нашими окнами, я увидела Юрину сестру Свету, стоящую с её кавалером Колей у окна в коридоре второго этажа. Я показала на них Юре, и мы подошли поближе, чтобы крикнуть им. В темноте мы не заметили невысокий штакетник, окружающий клумбу возле здания. Я шла впереди и со всего маху завалилась через этот штакетник на клумбу, изорвав мои новые колготки. Юра не успел меня подхватить, хоть мы и держались за руки. Штакетник доходил до колен по высоте, так что колготки были безвозвратно потеряны. Я лежала на клумбе и безудержно смеялась. Меня почему-то смешат такие моменты. Мы увидели, что Света с Колей услышали через окно какие-то звуки и, приставив ладони к стеклу, пытаются рассмотреть что-то в темноте. Как рассказала потом Света, им показалось, что кто-то на улице плачет, и они пытались это увидеть.

               А в другой раз мы с Юрой приехали из театра, а общежитие уже оказалось закрытым. Свет не горел, и вахтёр ушла спать. Мы покричали девочкам в 250-ю, и они скинули нам из окна покрывало с моей кровати. Ничего другого сделать не представлялось возможным. Мы пошли на стадион Железнодорожного института, там по периметру стояли крытые беседки. Сначала сидели на лавочке одной из беседок, а потом, когда дело пошло к утру, постелили на пол моё покрывало и легли спать, обнявшись.На рассвете в беседку заглянул какой-то бездомный, он стоял на пороге и пристально на нас смотрел, и я проснулась от его взгляда. Я спросила его громко: «Что надо?», и он ушёл.

                Но дни и месяцы сменяли друг друга, и незаметно подкрался май. Все события происходили запланированной чередой, мы сдавали экзамены и зачёты, Юра окончил свой техникум, и мы проводили последние дни вместе. Он пригласил меня к себе домой на «проводы» его в армию.


                30. " Проводы »


                Мы приехали с их посёлок Ново – Роговский, Егорлыкского района  вместе с Юрой и Светой автобусом. Их родители не удивились, потому что знали меня, как Светину однокурсницу. Их маму, как и мою, тоже звали Нина. Маленькая, темноволосая женщина, она поразила меня своей добротой и гостеприимством. Имея четырёх детей, большой огород, два дома, она ни на что не жаловалась, всё успевала и была душой своей семьи.

                Живя в небольшом двухкомнатном домике, они смогли построить рядом во дворе  большой кирпичный дом с верандой и высокими потолками. Там оставались только небольшие отделочные работы, но все Халтурины были очень трудолюбивыми и мастеровыми, и работы должны были вот- вот закончиться. Веранда и одна комната в этом доме были уже пригодными для житья.

                Юру ожидал дома сюрприз: отец купил ему к окончанию техникума новый мотоцикл «Восход», и радости Юры не было конца. Он, конечно же, тут начал его осваивать. И я должна была везде его сопровождать. Так как я уже была опытным «наездником», составляя компанию папе Глебу даже без шлема, я бесстрашно села сзади Юры на мотоцикл. Первым делом мы поехали в соседнее село, где у Юры когда-то была девушка. Ему хотелось похвастаться и мотоциклом, и новой подружкой. Всё прошло благополучно, мы доехали и вернулись живыми.

            Потом за обедом мы что-то пили, какое-то вино. И Юра снова захотел куда-то ехать и позвал меня. Надо сказать, что дороги там были все грунтовые, с ямами, а кое-где вообще дорог не было. Мы поехали через поле, по вскопанной земле: Юра хотел показать мне настоящую мельницу. Я брала с собой фотоаппарат, потому что хотела, чтобы у нас остались на память хотя бы фотографии. Мельница, действительно, была настоящая, хоть и старая. Мы на фоне неё сфотографировались и поехали назад. На обратной дороге через поле колёса пошли  «юзом», и мы завалились на бок, накрывшись мотоциклом. Хорошо, что он был лёгким. Потом поднялись, отряхнулись и, как ни в чём не бывало, поехали дальше.

             В этот же день родители Юры устроили празднование «проводов». Было уже очень тепло, поэтому большой стол накрыли прямо во дворе. Подали  много необычных угощений, но я не особо интересовалась едой. Юра держал меня за руку, и все мои мысли были только о нём. Его мама, добрейшая тётя Нина, всё время меня потчевала, окутывала меня своей добротой и повторяла: «Ирочка,  свекрухи тут нет!». Я сидела за столом рядом с Юрой, как невеста. Что-то пили, скорее всего – вино. Водки не было. Из еды мне запомнилась только какая-то простокваша в больших тарелках под названием «закваска». Она очень хорошо снимала опьянение и охлаждала. Я только её и ела.

             За столом сидели две сестры Юры – Света и Ира, младший брат Юры – Коля, родители  и несколько их соседей и Юриных одноклассников, всего человек двадцать. Пришёл какой-то сосед с баяном. И когда выпили, стали петь песни. Застолье затянулось до вечера. Приходили ещё какие-то соседи, я помогала девочкам и Юриной маме убирать со стола и подавать новые блюда. Потом Юра опять захотел куда-то ехать. Оседлал мотоцикл и ждал, чтобы я тоже села сзади. Я села, хотя почти все возражали, потому что Юра много выпил. Мы не успели даже отъехать. Что произошло,  я не успела осознать: то ли Юра сразу наехал на камень, то ли резко затормозил, но я вдруг перелетела через его голову и приземлилась впереди мотоцикла. 

           Женщины выскочили из дома, подняли меня и повели домой. А Юра всё же сел и уехал куда-то. Дома меня осмотрели. Ссадины на коленях, порванные вдрызг колготки и пара огромных синяков – так я отделалась при этом падении. Я быстро привела себя в порядок, сняла колготки, смыла кровь со ссадин и снова пошла на улицу, потому что Юра вернулся и ждал меня у калитки. Мы ещё раз где-то навернулись в поле, но мотоцикл был лёгким, а земля – вспаханная и мягкая, так что обошлось без серьёзных травм.  Почему я всегда хорошо дружила и ладила с мальчиками, - я никогда не ныла и не жаловалась, что бы ни случилось.

            Дальше пошло уже не так весело. Сначала мы сидели в новом доме на веранде с Юриными одноклассниками. Они продолжали пить вино. Юра как-то совсем ослаб и почти не слушал, о чём они говорили. А более сильный в вопросе выпивки его одноклассник начал ко мне приставать и сказал: «Ох, будешь ты «Халтуринихой», ну и пощиплю же я тебя!». Причём он был с девушкой, и она сидела и молчала. Я ответила ему твёрдым взглядом, но уже начала понимать, что Юра мне – не защитник, что мне придётся защищать себя самой. Потом мы  пошли на берег какого-то ставка, развели там костёр и сидели вокруг него какое-то время. Ребята продолжали пить. В конце концов, Юра лёг под куст и заснул крепким сном. Потом все остальные постепенно разбрелись по домам.

              Я оказалась в неприятном положении: уйти без него я не могла, бросив его под кустом, а обратной дороги я не знала. Просидев так с час, я попыталась его разбудить. Он был совсем невменяем. Я, как девушка сильная, кое-как подняла его, поставила на ноги и, закинув его руку себе на шею, поволокла его домой, как санитарка раненного бойца. Мы шли, качаясь, потому что Юра был тяжёлый, хоть и худой, но шёл плохо. Мы ходили  по улицам посёлка наобум. Я только приблизительно помнила дорогу. На счастье, нам встретился отец Юры, который вышел нас искать, и мы всё же попали в их дом. Я спала со Светой в старом домике, а Юру положили в комнате нового дома.

              На следующий день мы с Юрой ещё раз поехали кататься на мотоцикле в какое-то поле клевера. Бегали по траве босиком и целовались. Мне даже удалось снять нас целующихся с вытянутой руки. Снимок получился шикарный! Мама Светы и Юры собрала ему вещмешок в дорогу, а я положила ему туда нашу красивую ложку из общежития, которую сама купила. Мне очень хотелось, чтобы  у него было что-то от меня на память.

             В Ростов обратно вернулись только мы с Юрой. Света осталась дома. И в армию на следующий день утром провожала его я одна. У меня, как на грех, разболелся зуб, и на нижней челюсти появился небольшой флюс. Это было так некстати…  Я не хотела, чтобы Юра запомнил меня некрасивой, но что поделаешь? Я всё равно плакала, он обещал писать мне каждый день, и автобус увёз Юру вместе с другими призывниками в неизвестном направлении.

             Я так переживала, что у меня, видно, ослаб иммунитет. Хотя откуда у голодных студентов иммунитет? У меня очень часто темнело в глазах, и кружилась голова. А тут кроме этого флюса началась ещё и ангина, да такая, что пришлось слечь и вызвать врача в общежитие. Девочки мне сочувствовали, делали на гланды компрессы, как нас учили, и я лежала в жару в одном купальнике и с компрессом на шее. Говорить я не могла, и есть тоже.

              По моим запискам с просьбами девочки покупали мне в общежитской столовой несколько стаканов киселя, и это было единственное, что я могла проглотить. Тут как раз должен был состояться госэкзамен по немецкому языку, а я с температурой и говорить не могу. Мне было очень обидно, потому что по этому предмету у меня были отменные знания, а пересдача есть пересдача… Приходил доктор – какой-то студент-практикант, судя по возрасту. Помочь он мне ничем не помог, но ощупал меня всю под предлогом проверки лимфатических узлов.


                31. Выпускной вечер.


             Через неделю, когда я, наконец, встала, я ходила сдавать немецкий одна. Это было уже не так торжественно и памятно. 

             Девочки решили фотографироваться на виньетку. Нужно было всем по одному съездить в какое-то фотоателье на Энгельса и сфотографироваться. Не помню, что мне помешало, но я не успела, и меня нет на фотографии группы. Я её себе перефотографировала на память и об этом не жалела. Фото Рюмина поместили рядом с фото Шуры Сергеевой.

             Потом начали думать, где праздновать выпускной вечер. По традиции, нужно было пригласить преподавателей, и хотя в то время ресторан не стоил катастрофически дорого, но некоторые наши девочки не смогли сдать деньги на это мероприятие.

             Праздновать решили в ресторане "Балканы" на спуске Ворошиловского проспекта к Дону. Со всего курса набралось человек пятьдесят вместе с преподавателями. Мама сшила мне новое платье из крепдешина, я сама сделала себе причёску, и мы пошли из общежития вместе с Верой Крючок. Ни Света Халтурина, ни Инна, ни Таня Шуркина  на выпускной не пошли.

            Я сфотографировала нас с Верой по дороге в ресторан. В баре меня ждала Лариса в красивом серебристом платье. Мы с ней посидели до начала вечера за столиком, выпили сок, сфотографировались. Потом народ собрался, и выпускной пошёл своим ходом. Стол по тем временам был очень скромным, я даже не помню, что мы ели. Были какие-то закуски и «нарезки» в небольших количествах. Пили «Шампанское». Из-за присутствия преподавателей всё было очень чинно и скучно. Когда заиграла музыка, танцевать никто не пошёл, потому что из кавалеров был один Рюмин и пара юношей из других групп, которые уже были женаты.

              Володя Порохня из Ларисиной группы уже год жил со своей молодой женой в отдельной комнате на нашем этаже. Последнее время он ходил за мной по пятам и настойчиво просил продать ему мои голубые джинсы «Супер Ли». Я ему объясняла, что это подарок, что я не хочу продавать их, но он был настойчив. Уже в последние дни моего пребывания в общежитии я однажды зашла в нашу комнату и увидела, что мои джинсы пропали. Они обычно висели у меня на спинке кровати, а тут - их нет. И я увидела деньги, лежащие на моей постели. Я поняла, что Вова открыл нашу дверь ножом, забрал брюки и оставил деньги. Первым порывом было бежать ругаться. Но потом я подумала, что мне предстоит ехать в какую-нибудь Тьму - таракань работать учителем, и вряд ли они мне там понадобятся в ближайшие годы… Я немножко «остыла» и никуда не пошла ругаться, а довольный Вова щеголял в моих джинсах.

               Возвращаясь к нашему выпускному, придётся рассказать, что закончился он для меня неприятно. Мы вернулись с девочками в общежитие, за нами увязался Рюмин. Поначалу он крутился в нашей комнате, но когда мы начали ложиться спать, он никуда не ушёл и сел к Шуре на кровать. Я сказала им: «Извините, ребята, но мне некуда идти ночевать». Это их не смутило. Потушили свет, и на их кровати началась возня. Шура шептала: «Валера, не надо!». Наверное, были ещё остатки совести. Но возня и скрипение кровати продолжались до самого утра. Когда он ушёл - не знаю. Я почти не спала и задремала только под утро.

             Мне не хотелось смотреть ни на Шуру, ни видеть больше Рюмина. Как бы там ни было в общежитии, но никто никогда не занимался у нас любовью в присутствии других. Это было мерзко и низко. Они вполне бы могли найти себе пустую комнату, если уж так хотелось. А тут прямо-"собачья свадьба". 

            
                32. Распределение.


             Распределение у нас состоялось раньше выпускного вечера, ещё в мае. Конечно, мы с девочками обсуждали все возможные варианты. У каждого студента свои жизненные обстоятельства, поэтому решение мы должны были принимать самостоятельно. В том году распределение было в Омскую область, Ростовскую область и Чечено  - Ингушскую АССР. По общему мнению, Омская область – это был совершенно гиблый вариант, похожий на ссылку. Вернуться оттуда когда-нибудь домой не представлялось возможным. Этот вариант многие из нас отвергли сразу. Ростовская область тоже представлялась мне этаким «медвежьим углом», потому что я внимательно слушала рассказы наших студенток из Ростовской области, и я понимала всю беззащитность молодой учительницы перед местными хулиганами, которые безраздельно там «правили». Мне не нравился домашний уклад донских казаков, где женщина не имела никаких прав и могла стать жертвой любого произвола;  где сплетницы обсуждали все подробности личной жизни односельчан и вмешивались в дела других людей.

             Мы рассуждали с девочками о том, откуда будет легче вырваться домой. Ч-ИАССР находилась совсем не далеко  от Ростовской области, да и в Одессу оттуда шёл поезд Баку – Одесса с остановкой в городе Гудермес, и можно было бы ездить домой. И мы ещё в мае приняли решение, что едем туда работать с Шурой и Светой Халтуриной. Я хотела быть поближе к дому и сестре Юры.

             Распределение происходило в Главном корпусе института. Несколько преподавателей сидели за столом в аудитории и приглашали студентов по одному. Я зашла в числе первых. Профессор Нина Каджуни очень доброжелательно спросила, куда я хочу ехать работать? И я сказала, что в Ч-И АССР. Она очень обрадовалась, потому что я была первая, кто изъявил такое желание, и стала советовать мне,  какой  лучше выбрать район. Я не имела ни малейшего представления об этой республике, хотя знала, где она находится.  Каджуни показала мне подробную карту Чечни и рассказала, что там есть горные районы и равнинные. В горах могли царить суровые мусульманские законы, а на равнине, ближе к столице, правила были советские. Она предложила мне выбрать посёлок Суворов-юрт  Гудермесского района. Во-первых, русское название. Во-вторых, этот посёлок находился прямо на трассе Ростов - Грозный и был в 14 километрах от города Гудермес и в часе езды от Грозного. И я согласилась ко всеобщему удовольствию. В этот же посёлок взяла направление Шура Сергеева, а Света Халтурина с какой-то девочкой из другой группы получила направление в Ачхой-Мартан.

          Но после  произошедших событий и выпускного вечера мне уже совсем не хотелось ехать с Шурой в одно место. И не потому, что она имела эпизодические отношения с Рюминым, а потому что она своим поведением могла скомпрометировать и меня в незнакомом месте. После выпускного вечера мы довольно равнодушно расстались, ни о чём не договорившись.  Мне пришлось остаться в городе ещё на пару дней, чтобы забрать документы из института и получить «подъёмные» деньги. Света Халтурина предложила съездить к ней домой в гости. И мы с ней отправились в их станицу.

          Автобус шёл к ним часа два. Станица Ново-Роговская находилась на юге Ростовской области, почти на границе с Краснодарским краем. Посёлок был довольно большой, улицы достаточно широкие, но не асфальтированные. Везде  стояли частные дома, только школа у них была трёхэтажная. Посреди станицы располагалась площадь, где  проходили всякие праздники и собрания. Один магазин. Больше никаких достопримечательностей не было.

           Светина мама нам очень обрадовалась, поселила нас в старом доме в Светиной комнате. Она сама пекла хлеб в печи и вкусные блины. Мы что-то там копали ей в огороде, а потом валялись в кровати и смотрели по телевизору фильм «Большая перемена» об учителях, который только вышел на экраны.

           В этот раз я лучше рассмотрела посёлок, он находился в живописном уголке природы на берегу большого ставка,  но была сырая погода, улицы развезло, и ходить по посёлку можно было только в резиновых сапогах. Светина мама рассказывала мне, какой Юра хороший и трудолюбивый мальчик. Я и так это знала. Но два года армии. Я окончила институт в 22 года. « Когда он вернётся, мне будет 24! Совсем старуха. Ужас! Стыдно будет даже фату надевать»,- думала я. И жить, конечно, придётся здесь. Грустные перспективы. Хотя мама у Юры  была прекрасная, мечта любой невестки.

         Письма от Юры уже начали приходить дня через три. Я получала их каждый день, он писал мне с дороги. Их увозили всё дальше и дальше от Ростова, и я всё отчётливее понимала, что вряд ли когда-нибудь его увижу. Письма были ласковые и нежные, слегка грустные. Солдат везли в поезде, и он отправлял свои письма на станциях. Ответить я ему не могла, потому что у него пока не было адреса. Перед отъездом из Ростова я купила себе золотое обручальное кольцо и носила его теперь, как будто я замужем.

         С Ларисой мы расстались тепло, обещали писать друг другу. Лариса ехала в Углегорск,  Тацинского района, Ростовской области. У нас у обеих были домашние адреса и телефоны, так что потерять друг друга мы были не должны. В Омскую область отправлялся Рюмин, Валя Широкова и Вера Крючок. Об остальных девочках я ничего не могу сказать.

           Когда я была у Светы дома, мы разговаривали с ней о наших назначениях на работу. И я сказала ей, что не хочу работать в одном месте с Шурой. Мы договорились, что когда приедем в августе на место назначения, то попросим в ГОРОНО, чтобы Свету направили со мной в Суворов-юрт, а Шуру в этот Ачхой-Мартан. Какая разница? На этом и договорились.

         
                33. Опять лето.


           Учёба закончилась, я вернулась домой, в Одессу. Юра доехал, наконец, до места своего назначения: Приморский край, Владивосток… Потом их отправили в какую-то воинскую часть вдали от города. Теперь у него был адрес, какая-то Рыбачья балка, и я могла писать ему письма. Из такой дали даже на побывку не приедешь… Мама сообщила мне, что её двоюродный брат, дядя Володя, генерал-лейтенант, командовал в то время  Пятой армией на Дальнем Востоке, и я написала об этом Юре. Наши письма, оказывается, читали. И это сообщение помогло Юре комфортно отслужить в армии. Хотя дядя Володя, конечно, знать об этом не знал, и в глаза Юру не видел.

           Мои родители были очень недовольны моим распределением, но альтернативы пока не было. И мы с мамой отправились в вояж, как всегда, в Москву, а потом  - в Ригу.

          В Москве мы остановились на Смоленском бульваре Садового кольца у маминого дяди Коли и тёти Гели. Нас поселили в гостиной на огромной тахте. Рядом находился большой книжный шкаф с редкими книгами, и мы с мамой читали на ночь. Днём гуляли по городу, заходили в наши любимые магазины: ЦУМ, ГУМ и Детский мир. На Пушкинской улице нашли новое кафе-кондитерскую «Шоколадница» и обедали, обычно, там. Здесь предлагали очень вкусные блюда: десерты, пирожные, блинчики с шоколадной подливкой и сладкие напитки. Конечно, здесь всегда было полно людей, и часто стояла очередь, но оно того стоило. В ГУМе я купила себе маленький кофейный сервиз, производства Болгарии, «кобальт с золотом». Он мне очень понравился, был недорогим и красивым. Мне уже хотелось думать о моём собственном доме. А так как в то время почти ничего хорошего не продавалось, то обо всём надо было позаботиться заранее и свозить из разных уголков страны.

          Мы с мамой посетили в этот раз Музей им. Пушкина, Третьяковскую галерею, которую можно было посещать бесчисленное количество раз, и Политехнический музей. Так же нам удалось достать билеты и побывать в Цирке на Цветном бульваре, в Театре им. Ермоловой и во МХАТе. Во Дворце съездов мы посмотрели балет «Спартак». Ну, а в Кремле и в Оружейной палате мы были уже несколько раз в предыдущие приезды. Я взяла с собой фотоаппарат, но почему-то мало снимала: он был слишком тяжёлым, а нам приходилось много ходить пешком.

         Володя, мой троюродный брат, к этому времени окончил уже свой МГИМО и получил назначение в арабскую страну. Троюродная сестра, Оля Давыдова, окончила МГУ и собиралась работать учителем в Москве. А сын дяди Ростика, Женя, учился ещё в 10 классе. Их семья переехала в новую просторную квартиру в Чертаново. Мы повидали всех родственников. Тётя Таня Давыдова с Олей тоже получили новую квартиру в большом доме возле ВДНХ. Они жили теперь на первом этаже, и к ним было очень удобно добираться метро из любой точки города. Родственники тоже были недовольны моим распределением, но выразили надежду, что я найду себе что-то получше.

          В Ригу мы ехали фирменным поездом, где уже в вагоне пахло заграницей и порядком: чистейшие туалеты, туалетная бумага, свежее бельё, вежливые проводники, говорящие тихим голосом, скатёрки на столиках. Я тоже, как и мама, полюбила Ригу. Замечательный старинный город с Европейской цивилизацией. Домский собор, десятки древних костёлов, деревня-музей под открытым небом, замечательный Зоопарк.  Семья тётушки Сони, как обычно, проводила лето на даче в Дзинтари, так что квартира на улице Лачплеша была в  нашем распоряжении. Мы с мамой расположились в одной из спален. К этому времени Карл Янович - «латышский стрелок», отец дяди Юры, уже покоился на их Центральном кладбище Райниса, а его брат – Антс Янович с женой, Мильдой Андреевной, жили в отдельной большой комнате.

           В Риге мы, конечно же, попали на органный концерт в Домском соборе, посетили Музей – деревню под открытым небом, где были собраны латышские домики, мельницы, мостики через речки, и находились всякие народные промыслы.  Вместе с тётей Соней мы были в чудесном Рижском зоопарке, обширном и ухоженном с множеством диковинных животных. Конечно, же погостили и на даче в Дзинтари. Братья мои уже оба были женаты, Костя жил с семьёй в Москве, а Коля с женой и маленьким сыном тоже отдыхали на даче. Слава Богу, никто уже не заставлял меня купаться в холодной воде Балтийского моря.

           Мне самой было всё здесь интересно, и я, отпросившись у мамы, поехала электричкой в Саласпилс, где находился мемориальный комплекс. А по дороге вышла ещё на какой-то большой станции и сходила, поискала ГОРОНО этого городка. По случаю летних каникул, там никого не оказалось, я  записала себе адрес и потом написала  туда письмо с предложением взять меня на работу в любой посёлок. Здесь, как и везде за границей, не было деревень в нашем понимании этого слова. Здесь каждый посёлок был, как идеально чистый маленький город. Ответа, я, правда, не получила, но попытку остаться там всё же сделала. В то время я не понимала ещё, что русский язык там никому не нужен. Я купила себе самоучитель латышского языка и в магазинах, и в транспорте использовала только латышские слова. Никакой неприязни к себе от окружающих я не ощутила.

          Здесь, в Риге, мы участвовали в празднике Лиго, Дне святого Яна. На улицах города прошёл карнавал, и тысячи людей в национальных костюмах наводнили центр города. Я удивилась, увидев, что почти у всех жителей Риги, от мала до велика, есть национальные костюмы, которые они надевают по праздникам.  Сама я во второй половине дня часто посещала костёлы, пока мама общалась с тётей Соней. Мне очень нравились их службы и то, что в костёле можно сидеть на удобных, полированных лавках. Почти во всех костёлах играл орган, и звучали прекрасная музыка и пение хора.

          В одном из костёлов со мной произошёл курьёзный для меня случай. Во время службы я так осмелела, что постепенно пробралась в самую середину толпы людей. Был всё тот же праздник Святого Яна, и народу в костёле было больше, чем обычно, и люди стояли. В какой-то момент служка позвонил в колокольчик, и все дружно опустились на колени. И только я осталась стоять посредине, как пень на поляне. Уйти сразу в сторону я не могла, вокруг стояли коленопреклоненные люди, а самой опуститься на колени мне было мучительно стыдно. Ходить в церковь, я ходила, а проявлять там свои чувства я ужасно стеснялась. Я испуганно оглядывалась вокруг, ища выход, и увидела сбоку мужчину, который энергично жестикулировал, как бы предлагая мне уйти. И я, осторожно переступая среди молящихся, покинула середину костёла и вообще вышла наружу. Мне было очень стыдно, что я вот так просто не могу показать, что тоже верю, и стать на колени. Этот случай стал для меня уроком.

          За окончание института мама купила мне в Риге и подарила большой транзисторный приёмник Рижского радиозавода VEF, а от папы Глеба я получила деньги на золотое кольцо, и мы с мамой выбрали его в Риге в ювелирном магазине-очень красивый перстень, с большим овальным рубином, обрамлённым, как бы, золотой оборочкой. 

          В июле мы с мамой вернулись домой. У меня оставался почти месяц на отдых и сборы в дорогу. Я решила пересмотреть весь репертуар Оперного и Драматического театров и почти каждый вечер, когда с родителями, когда одна ходила на спектакли. Одесский оперный театр восхищал своей красотой, и каждое его посещение было, как посещение храма искусства. Здесь было, что рассмотреть. Мраморные лестницы, огромные зеркала в вестибюле, бархатная обивка кресел, золотая отделка декора, фрески на куполе потолка, прекрасный орган и потрясающая люстра- всё это впечатляло. Я любила сидеть в ложе бельэтаже, отсюда всё хорошо было видно, и зрители не мелькали перед глазами. Из балетов тогда ставили «Лебединое озеро», «Тщетную предосторожность», одноактные балеты: «Шопениана», «Пахита», «Кармен-сюита», «Щелкунчик» и «Спящая красавица». Из опер удалось посмотреть и послушать «Травиату», «Чио-чио-сан», «Риголетто» и «Иоланту».

             Был в Одессе и Театр оперетты, но очень маленький и скромный, а новый только строился. Я посмотрела в нём "Здравствуйте, я ваша тётя !" и "Марицу". В театре играли молодые и талантливые актёры с хорошими голосами.

             Драматический русский театр имени Иванова не был таким уж монументальным и интересным, как оперный. Но режиссёр Терентьев старался ставить в нём современные пьесы, которые привлекали зрителей. В спектакле «Аэропорт» по А.Хейли играла замечательная одесская актриса Елена Аминова, которая потом снялась в фильмах «Формула любви» и «Миллион в брачной корзине», «Трест, который лопнул» и многих других, и потом уехала в Москву.  Она украшала любой спектакль своей эффектной внешностью и ярким исполнением. Мне удалось посмотреть спектакль «Закат» по Бабелю, «Миллионерша» и ещё несколько  пьес зарубежных авторов. Я набиралась впечатлений для долгого прозябания в глуши.

            На море мы часто ездили с папой Лазарем, он тоже был большой любитель  плавания, поэтому мы же и переехали именно в Одессу.  Я всегда брала с собой ласты. А ходили мы на пляж Отрада или в Аркадию, куда от нас удобнее всего было добраться. Конечно, мы побывали на всех пляжах Одессы, их тогда было 12, но в Лузановку ехать было очень далеко, как и на 12-й и 16-й станции Фонтана. К тому же там был очень крутой и долгий спуск к морю с горы. А в Отраде уже работал фуникулёр, и можно было на обратном пути им воспользоваться.  На пляже стояли деревянные топчаны, на них было удобно загорать и просто сидеть. Многие играли в карты.  Всё стоило копейки: топчан- 10 копеек, фуникулёр – 5 копеек.  На всех пляжах продавали мороженое, пирожки, пиво и всякие напитки. Но мы, обычно, не ели на пляжах, потому что больше двух-трёх часов на солнце не выдерживали. Пляжных зонтов тогда не было, а топчаны под  навесом предлагались только инвалидам и ветеранам, и они всегда были заняты до вечера.

       Мы с мамой прошлись по магазинам, и она купила мне миниатюрный будильничек с мелодичным звоном, чтобы я не опаздывала на работу.

            
                34. Начало самостоятельной жизни.


               В дорогу я не собиралась брать много вещей, потому что уже натаскалась тяжестей за студенческие годы и не хотела обременять себя лишним грузом. Выяснив, что поезд ходит в Одессу регулярно, я решила тёплые вещи пока не брать и ограничилась небольшим чемоданом, дорожной сумкой и транзисторным приёмником без упаковки. Это тоже было достаточно тяжело, потому что надо было захватить хотя бы постельное бельё.  Поезд шёл через Грозный в Баку, и я, выйдя на станции, отправилась искать транспорт.  В Грозном в то время жила тётушка Кати Измайловой с семьёй, мне дали её адрес на случай, если что-то пойдёт не так. И я, первым делом, решила зайти к ней, оставить у них  вещи и потом уж идти искать ГОРОНО. Но никого дома не оказалось, и мне пришлось со всеми вещами сразу ехать в это учреждение. Город я, конечно, не успела хорошо рассмотреть. Это был обычный советский город, чем-то похожий на Краснодар.

            На удивление, меня сразу принял зав. ГОРОНО Батруддин Батруддинович. Он тут же, лично, повёз меня и ещё одну девушку на своей машине в Суворов-юрт. По дороге мы завезли эту девушку в другое село, а потом доставили и меня. Зав. ГОРОНО сказал мне по дороге, что сегодня меня временно поместят в одно место, а завтра мы пойдём искать мне квартиру. Суворов-юрт находился в часе езды от Грозного прямо на трассе. Это был небольшой посёлок с одноэтажными домами. Мы приехали к вечеру, и меня с вещами выгрузили возле какого-то дома. Когда мы зашли внутрь, я увидела, что в доме две комнаты. В одной из них жила хозяйка, а в другой находились уже три девушки, не считая меня. В маленькой комнатушке у стен стояли четыре кровати, а посредине – небольшой  квадратный стол. Комнату освещала тусклая лампочка под потолком.  Я была в шоке. После общежития мне совсем не хотелось жить в такой куче людей и готовиться к урокам в нечеловеческих условиях. Но Б.Б. пообещал, что завтра мы со всём разберёмся.

             Я поставила свои вещи в угол и села на предоставленную мне на ночь кровать.  Стала присматриваться в полутьме в девушкам в комнате. Две из них были «старожилами» и, кажется, работали здесь второй год. Одна была татаркой  с характерной внешностью и представилась, как сестра женщины –режиссёра Динары Асановой. Вторая была замужней женщиной, приехавшей на пару дней уволиться, потому что у неё родился ребёнок. Третья девушка выглядела совсем молоденькой, но сказала, что тоже уже замужем, и что ей  дали отдельную квартиру на окраине посёлка. Она хотела сразу же туда переехать и попросила меня помочь перенести её вещи. Надо сказать, что вещей у неё было гораздо больше, чем у меня. И мне пришлось тащить её огромный, тяжёлый чемодан, потому что ей, видите ли, нельзя было носить тяжёлое. В несколько этапов, с остановками,  мы перетащили её вещи в какой-то дом на окраине села. Я даже не успела ничего толком рассмотреть, мы немного поговорили, она сказала мне, что собирается здесь жить с мужем. Он отправил её вперёд с вещами, а сам приедет позже.  И я пошла обратно.

           Сестра этой Асановой мне очень не понравилась, и мне не хотелось оставаться с ней даже не наедине. Когда я вернулась, она начала задавать мне всякие вопросы, я старалась на них отвечать и видела, что ей ничего в моих ответах не нравится, и настроена она враждебно. Я сказала, что я замужем, что муж – в армии, а я хочу жить одна. Это её вообще возмутило.Ей, видно, хотелось, чтобы новенькие жили с ней, а она бы нами командовала и держала под контролем. Но я не стала с ней спорить и больше её и не видела потом, даже не знала, что она преподавала.

             На следующий день этот Батруддин Батруддинович снова приехал в Суворов-юрт, и мы с ним прямо с утра начали ходить и смотреть квартиры. Он привёз ещё одну девушку, учительницу физики, Раису Анатольевну Краснову, она тоже пожелала жить одна, и мы втроём ходили по селу и смотрели варианты. Некоторые не подходили совсем, мы осмотрели три или четыре частных дома с хозяевами и ничего не выбрали. Многие селяне хотели сдавать квартиры учителям, потому что школа им за это хорошо платила, но предлагали какие-то коморки без отдельного входа. И вот мы зашли в один дом совсем недалеко от школы. Нас встретила худая до измождения хозяйка маленького роста. Показала нам свой большой кирпичный дом, где она жила с семьёй, а потом показала то, что она сдаёт квартирантам. Оказалось, что это отдельный небольшой домик во дворе с двумя комнатами – летняя кухня. Обе комнаты были метров по 12-14, в каждой - по два окна, в одной комнате стояла кровать и стол, а в другой была только печка и столик. Солнышко светило в окна, комнатки были наполнены свежим воздухом  и выглядели очень привлекательно. Я сразу сказала, что мне подходит комната с кроватью. А Рая захотела поселиться во второй комнате. Мы поняли, что можем тут жить, не мешая друг другу. Быстренько перетащили свои вещи в наш новый домик. Б.Б. пообещал завтра же обеспечить Раю кроватью, а первую ночь она спала на полу.

             Начали располагаться, знакомиться друг с другом и с хозяйкой. Впрочем, вещей у нас у обеих было мало, так что я просто застелила кровать и поставила свои сумки в угол. Рая была симпатичной пухленькой блондинкой с круглым лицом и короткой стрижкой, типичная северянка – белокожая и голубоглазая.  Она приехала из посёлка Лодейное Поле Ленинградской области и окончила  Ленинградский педин, факультет физики. Так что мы получились с ней: физик и лирик. Она много рассказывала мне о своих однокурсниках, которые тоже попали в Чечню работать, о своей семье, где было четверо детей, и их нелёгкой жизни.

            Хозяйка сама пришла к нам знакомиться. Её звали Асма. Ударение на последнем слоге. Она работала на виноградниках местного совхоза, подвязывала на солнцепёке плети винограда и  зарабатывала копейки. Ей было 36 лет, но выглядела она лет на 50. Сморщенное, коричневое от загара лицо, худая, впалая грудь, измождённая фигурка, натруженные руки. Её муж уехал на заработки в Сибирь,на "шабашку", как это здесь называлось,  а она осталась на хозяйстве.  У Асмы  было 8 живых детей, и трое младенцев умерли. Она сразу начала знакомить нас с порядками мусульманского домостроя, а мы сидели и слушали её, открыв рот.

              Первым делом, она сказала нам, чтобы мы и не думали искать здесь себе мужа. Никто на нас здесь не женится, потому что мы – «нечестные девушки», мы учились в институте и сидели с парнями на одной скамейке. Потом она рассказала, что их мужчинам разрешается брать в дом четырёх жён, но обычно берут двух, потому что муж должен всем жёнам обеспечить одинаково хорошую жизнь, а у многих денег не хватает больше, чем на двух жён. В каждой семье по 10-12 детей. И если две жены, то муж строит два одинаковых дома у себя во дворе и обеим жёнам должен покупать всё одинаковое по стоимости. И посещать муж должен обеих жён одинаково часто. Но в народе говорили, что "молодая жена- в постели, а старшая жена - по хозяйству и с детьми".

           Сама Асма решительно выступала против второй жены, потому что уже пострадала от такой несправедливости. Браки здесь заключал мулла каким-то подпольным образом, и в ЗАГСы люди почти не ходили регистрироваться, кольца не носили, для них этот ритуал был неважен. Для того, чтобы развестись,  муж должен был просто громко сказать три раза:«Ты мне - не жена!». И брак был расторгнут.  Жена должна вернуться к родителям, а детей оставляют мужу. Асма рассказала, что её муж проделал такое, когда у неё родился первый сын. Она должна была вернуться домой без ребёнка. Муж женился второй раз, и новая  жена плохо относилась к их сыну, тогда он выгнал  её и вернул Асму обратно. Трое детей умерли у них во младенчестве, но Асму это не особенно огорчало. Она сказала, что по их понятиям, она теперь прямиком пойдёт в рай после смерти. Такое у них поверье.

            Хозяйка приходила теперь к нам каждый вечер и подолгу засиживалась, рассказывая свои истории и уча нас жизни. Других развлечений у нас не было. Она предупредила нас, что у них не положено девушкам разговаривать с мужчинами даже на улице. Нужно носить на голове косынку. И в дом никого нельзя приводить.  Ну, это мы и без предупреждения прекрасно понимали. У хозяйки был большой двор с сараями и огород. Туалет находился в огороде. А мощные железные ворота были вровень с крышей нашей летней кухни. Колонка водопровода была на улице через дорогу от дома. И что смешно – между летней кухней и хозяйским домом стоял невысокий, по грудь человеку высотой, штакетник. Так что при желании любой мог залезть во двор. Вероятно, они ещё не успели достаточно укрепиться.

             Ещё Асма рассказала, что за девушек у них платят родителям калым деньгами и вещами. Чем менее образованная девушка, тем больше калым. Парням чуть ли не с подросткового возраста приходится зарабатывать этот калым на жену. В чеченских селах большинство мужчин ездили на заработки в Сибирь, а женщины с детьми подолгу оставались дома. Но  так как на что-то надо было жить, эти женщины ездили иногда в Москву, закупали там дефицитные вещи и перепродавали в Чечне на базарах или с рук. На это и жили.

             Рае сколотили и доставили деревянный топчан, так что она спала теперь на просторном, хоть и жёстком, спальном месте. Асма дала нам свою электроплитку и чайник, и мы могли кипятить чай и что-нибудь готовить. В  первые же дни мы выяснили, что в селе имеется базарчик, три магазина, кафе и баня, где «мужские»  дни чередовались с «женскими». Был ещё и медпункт с фельдшерицей, одноэтажная большая школа и клуб, где крутили фильмы. Единственным двухэтажным зданием было общежитие в центре села, где на первом этаже находилась бухгалтерия. Так что мы с Раей стали обедать в кафе, там девушка очень вкусно  готовила национальные блюда : «хинкали», «харчо»; а завтракали и ужинали дома. Село было вполне цивилизованным, люди приветливыми и вежливыми, нам всё понравилось, о чём я немедленно сообщила родителям в письме.

          Конечно, снабжение было слабым, в продовольственном магазине почти ничего не было, но мы выяснили, что если выйти на трассу и сесть в попутную машину, то за полчаса можно доехать до Гудермеса и там купить всё нужное. Школа очень заботилась о своих учителях. Сначала нам привезли по два мешка хорошей картошки каждой, а потом  доставили дрова и уголь, позже поставили и газовую плиту с баллоном. Хозяйке от нас была большая выгода. Нашу картошку поместили к ней в подвал, а дрова и уголь сложили в их сарай.

          Когда мы, наконец, обустроились, состоялась встреча с директором школы. Я, как положено у них, сделала себе причёску с шиньоном и надела на голову газовую розовую косыночку, концы завязала сзади, под причёской. Так что меня вполне можно было принять за чеченку. Директор, Магомед Абдуллаевич Абдуллаев был молодым человеком,  лет 35,  очень похожим на Паллада Бюль-Бюль - Оглы. Увидев нас Раей, он начал потирать руки и сказал: «Как нам повезло в этом году!». Но было видно, что "глаз" он сразу "положил" на Раю  с пышным бюстом. У него был тонкий голос и крючковатый нос. Он собрал нас, новых учителей,  в одном из классов (актового зала в школе не было) и распределил часы. Мне достались часы русского языка и литературы в двух четвёртых и двух пятых классах и классное руководство в 4-А классе. Он сказал, что дать мне четыре четвёртых или четыре пятых – это будет слишком хорошо для меня и несправедливо. Я не возражала.

             Но учебный год начался для нас гораздо раньше. Оказывается, перед началом учёбы нужно обойти всех учеников по домам и напомнить им, что пора в школу. Иначе они не явятся, потому что многие пасут в горах овец, а некоторые работают на виноградниках. И вот мы с Раей со списками и адресами в руках ходили по селу, заходили в каждый дом и оповещали родителей и детей, что пора садиться за парты. Мои, маленькие, были дома и собирались в школу. А Раин 8-й класс пришлось искать. Мне запомнился один Раин ученик, Ильяс Гагаев, взрослый,  не по годам,  и красивый юноша.


                35. Серые будни.


               До первого сентября мы успели съездить с Раей пару раз в Гудермес и в Грозный.  Нужно было выйти на трассу, «проголосовать», и на любой попутной машине  доехать до места совершенно бесплатно, за «спасибо». Ходил и автобус, но на него нужно было садиться на конечной остановке, т.е. на обратном пути.  Поймать же его на трассе было невозможно. Попутно выяснилось, что наш посёлок только русские называли Суворов-юрт, а на самом деле его название было «Нойберы», т.е. поселение Ноя. И именно это название нужно было использовать, называя водителю пункт назначения.

                Гудермес не произвёл на нас никакого впечатления: маленький, ничем не примечательный городишко со стандартными пятиэтажными домами. Здесь совершенно нечего было смотреть, можно было только посетить пару магазинов. В Гудермесе нам пришлось проходить медкомиссию в местной поликлинике. В единственном большом промтоварном магазине продавались самые разные вещи от гвоздей до занавесок. И я купила там себе ватное одеяло из жёлтого атласа и весёленькую ткань на занавески для единственного окна.

              Надо сказать, что люди в городе, чеченцы, по внешности совсем не отличались от русских. Они не были смуглыми или черноволосыми. Здесь встречались и блондины, и шатены, и глаза у них были  разные -  от голубых и зелёных до карих. Чёрных почти совсем не встречалось. Я заметила, что мужчины не носят обручальные кольца, и поначалу, не зная их обычаи, подумала, что они все не женаты.

              Грозный тоже нам не понравился.  Рабочий город – какой-то серый и безрадостный.  Никакой архитектурной планировки не было заметно, дома стояли хаотично, вперемежку с частными строениями и заводами.  В плохую погоду улицы были грязными. Людей на улицах суетилось много, как и в других городах.  Висели афиши новых фильмов в кинотеатрах и  концертов ансамбля песни и танца «Ичкерия». Мы с Раей решили приезжать сюда в выходные дни и, по возможности, как-то участвовать в культурной жизни.

             В самом посёлке Суворов-юрт мы с Раей налаживали свою жизнь.  Посмотрели, что продаётся в трёх местных магазинах и на базаре, купили себе разные продукты. Мы договорились с ней каждый месяц откладывать из зарплаты определённую сумму на питание в "общий котёл", так сказать. Остальные деньги каждая тратила, как хотела. Рая тоже курила, и курила много. А я – наоборот, почти бросила, потому что курящая учительница в Чечне – нонсенс.

               Узнав, когда в бане «женский» день, мы с Раей отправились купаться. Баня представляла собой небольшое помещение с душевыми кабинками, лавками и одной ванной. Мы, конечно, пользовались душем и на ноги надевали резиновые тапочки-вьетнамки. В бане оказались две чеченки. Они мылись в  одежде – черных штанах-трико и чёрных майках. Мы изрядно их напугали, раздевшись догола. Они быстренько домылись и исчезли. Ходить часто в баню – у них тоже считалось неправильным.

               Когда, наконец, мы собрались в учительской, оказалось, что там один на всех длинный стол, и все учителя, кто в данный момент в школе, сидели за ним вместе. Когда заходил директор, все вставали и кланялись. Кроме нас с Раей, в школу прибыли две новые учительницы начальных классов - чеченки, выпускницы Грозненского пединститута.  Одна из них была красивой и худенькой, как звали, не помню, кажется, Фатима.  А вторая, Эльза Билаловна, была полноватой, с некрасивым круглым лицом, изрытым шрамами от прыщей.  Обе носили непрозрачные цветные платки синего и зелёного цвета. Но они улыбались и шутили с молодым учителем Имраном Хасмагомедовичем, худым, лысеющим блондином, и вели себя свободно.  Запомнилась пожилая учительница математики, Зоя Матвеевна, супружеская пара учителей из Эстонии, которые приехали «подзаработать», потому что в Чечне было много «часов». Ещё запомнилась пионервожатая Зухра, которая работала и библиотекарем. Маленькая, худенькая смуглянка, её можно было принять за ученицу, она сразу предоставила мне доступ в богатую библиотеку, которой почти никто не пользовался, и расширяла наше представление о местных порядках.

           Зухра рассказала нам между делом, что в Чечне часто невест крадут. Когда денег на калым не хватает. Можно, конечно, прийти и посвататься, но надо быть уверенным, что невеста согласится, и денег на калым хватит. Но если девушка просто нравится, а молодой человек не уверен, захочет ли она за него замуж, он может её украсть. Крадёт, обычно не сам, а его друзья, кунаки. Они могут схватить её прямо на улице, когда она идёт к колонке за водою или в магазин,  в халатике и тапочках, и засунуть её в машину. Везут куда-нибудь в горы, в дом к кунакам. Если у невесты есть отец и братья,  они могут погнаться за похитителями и отбить девушку. Но бывали и такие случаи, когда  жених мог сразу её изнасиловать, и тогда ничего другого ей не остаётся, как  согласиться на брак. Саму Зухру крали два раза, и братья её «отбивали», на третий раз она вышла замуж. Лет ей  было от силы 18 – 20, но у неё уже имелся ребёнок. 

          Все эти рассказы пугали, заставляли нас быть скромными и незаметными.Директор собрал сход села и предупредил всех людей, что в школу приехали молодые, хорошие учительницы, чтобы нас никто не обижал и не пугал, иначе мы уедем, и детей опять некому будет учить. Об этом сходе мы узнали от хозяйки. В селе к нам относились с уважением. Когда мы шли по улице, все, сидящие рядом с домами на лавочках, вставали и кланялись нам, даже старики. Это было приятно, но как-то неловко.

         Мы с Раей старались закончить наши дела в первой половине дня и с наступлением сумерек из дома не выходить. Была, правда, одна совершенно авантюрная попытка сходить в клуб в кино. Но она так напугала нас обеих, что мы решили больше такого не повторять. Фильм начинался в 6 часов вечера, время детское. Мы купили билеты в кассе  у клуба, а когда зашли внутрь и сели, то испытали этакую оторопь: кроме нас двоих в зале не было женщин. Все остальные места занимали молодые парни. Встать сразу и уйти -  было бы похоже на бегство. Поэтому мы, сжавшись в комок, мужественно досидели до конца (фильм шёл индийский) и спокойно вышли и пошли домой. Хорошо, что клуб располагался метрах в двухстах от нашего дома. Мы шагали по дороге, а за нами, молча,  шла толпа парней, как стая псов. Только заперев за собой калитку на засов, мы вздохнули свободно. Асма пожурила нас за безрассудство, но рассказала про тот сход.

             Мне относительно повезло, и,  хотя моя нагрузка была 30 часов, уроки у меня заканчивались до 2-3-х часов дня, и я могла запереться с моими тетрадями и транзисторным приёмником дома. У Раи же был предмет -физика, часов гораздо меньше, и не было тетрадей, поэтому её догрузили часами в вечерней школе. В селе работала и вечерняя школа. Поэтому Рая работала и вечером и возвращалась тогда, когда наша хозяйка запирала калитку на засов. Стены нашего домика были такими тонкими, что если костяшками пальцев постучать в стену, выходящую на улицу, то было очень хорошо слышно. Рая стучала мне, и я отпирала ей калитку.

            Жили мы дружно: готовились к урокам, проверяли тетради( Рая иногда мне помогала), читали, обсуждали прочитанное, готовили, пили чай, курили. Всё было не так плохо. Юра писал часто, и я ему отвечала. Почта находилась в соседнем доме. Там работал очень приветливый пожилой мужчина. Асма рассказала, что у него две жены и по девять детей у каждой. Кстати, никого не интересовало, замужем ли мы с Раей.Несмотря на моё обручальное кольцо. Само собой разумелось, что если мы, две молоденькие девушки, болтаемся сами в чужой стране, то, естественно, мы одинокие. Меня только успокаивало заверение хозяйки, что мы не годимся в жёны для местных мужчин…

                36. Ученики.


                Моих учеников я увидела 1 сентября, когда все школьники собрались на линейку. Девочки хорошо одетые, в красивых плиссированных юбочках, шёлковых блузочках, с пышными бантиками и наглаженными пионерскими галстуками. Я была удивлена тем, что дети в обычной маленькой деревне  так хорошо одеты. Когда я рассмотрела детей более детально, я заметила, что многие мальчики  страдают стригущим лишаём, у некоторых больные уши.  Ведь мы, учителя,  прошли такой тщательный медосмотр, а тут можно заразиться от самих детей.

                Наш класс располагался в дальнем от входа коридоре и представлял собой унылую комнату с оштукатуренными серыми стенами. Три ничем не завешенных окна выходили на пустырь за школой, а в самом классе  стояли только парты, учительский стол со стулом, и висела доска. Не было ни штор, ни портретов писателей, ни плакатов на стенах. В  первые же дни я постаралась как-то приукрасить наш класс: оформила классный уголок, выпустила стенгазету и нарисовала несколько весёлых детских картинок.Дети  4-го «А» мне очень понравились. Они были непосредственны, открыты, чисто говорили по-русски, и я почувствовала их желание учиться и идти мне навстречу. У нас сразу установился душевный контакт.

              Познакомилась я и с остальными тремя классами. Что интересно, каждый класс отличался  своим характером, как коллектив, от других и,  как бы, имел «своё лицо».  Детей было много, по 40-45 человек в каждом классе. И если  4-А, 4-Б и 5-Б были настроены учиться, слушаться и симпатизировать друг другу, то 5-А класс, где большинство учеников были мальчиками, настроился проказничать.  Ребята  отбивали ритм лезгинки ладонями на крышках парт, намекая на чью - нибудь  свадьбу. Мне удалось навести у них порядок и дисциплину, но при каждом удобном случае они начинали меня расспрашивать и переводили разговор на посторонние от урока темы.

            На переменах дети учили меня говорить по - чеченски, и я быстро научилась считать до десяти и отвечать на вопросы словами «да» или «нет», которые имели в этом языке мужской, женский и средний род в зависимости от контекста. Утром, когда я шла в школу, дети бежали ко мне со всех концов посёлка и висли на мне, обнимая. А после уроков они помогали мне нести увесистые пачки тетрадей домой. Я не проверяла их в учительской, а делала это дома. Мой стол стоял у окна, которое выходило на запад, и после обеда здесь было прекрасное освещение. Потом я слушала радиопередачи. Мой приёмник хорошо ловил турецкие радиостанции, иранские и азербайджанские. Я слушала радио - спектакли и музыку. Вечерами Рая часто работала, и я коротала вечера одна.

               Позже обнаружилось, что почти у всех детей в школе педикулёз. Особенно у девочек с длинными волосами. Мы могли наблюдать, как по воскресеньям хозяйка с детьми садились на пол на веранде и щёлкали друг другу насекомых в головах. Это было дико, мы очень боялись заразиться. Я спросила Асму, почему она не обработает головы своим детям?  И она мне ответила: «Нельзя! Это же к деньгам! Нельзя полностью выводить. Тогда денег не будет!» Что мы могли ей возразить? Она была убеждена и стояла на своём.

              Я начинала урок с переклички, чтобы лучше запомнить учеников. Фамилии в каждом классе повторялись, потому что в школе учились братья и сёстры из многодетных семей, и фамилии были простыми, «от-именными»: Захаровы, Магомедовы, Абдуллаевы, Саидовы. Я старалась сразу запоминать детей по именам, а фамилию называла лишь тогда, когда было непонятно, какого именно Аюба или Али я вызываю к доске.  Имена тоже повторялись: Хасан, Ибрагим, Иса, Ильяс, Рашид, Тумиша, Лейла, Фатима, Зухра…

            Директор перевёл в мой 4-А класс своего сына Тимура Абдуллаева, хотя мальчик только закончил 2-й.  Он объяснил это тем, что  ребёнок очень смышлёный, и нечего ему сидеть лишний год в школе. Тимур  был, действительно, сообразительным мальчиком,  но, по сравнению с четвероклассниками,  отставал от них в росте. Лицом он был очень похож на своего отца.

            Учебники здесь были новыми и другими, не такими, как в России. Они учитывали специфику обучения национальных меньшинств. В пятом классе по программе шла повесть Л.Толстого «Кавказский пленник». Я читала её детям вслух, потому что сами  они читали ещё очень медленно. Там есть момент, когда  главный герой уже сидит в яме, в плену, и слышит, как просыпается аул. «Мулла закричал с минарета: « Алла, бесмилла, ильрахман!» - собирайся, мол, народ, на молитву!». Когда я это прочла, дети сразу насторожились, оживились и начали смотреть на меня ещё более дружелюбно, чем раньше. Они подумали, что я тоже мусульманка, а не «неверная».

            Скучно мне не было: гора тетрадей из четырёх классов, четыре подготовки к урокам каждый день – было, чем заняться.  К тому же для меня это была настоящая экзотика. 

          Первая зарплата ошеломила своим размером: 300 рублей! Это когда в среднем люди получали в Одессе 90-120 рублей! У Раи получилось ещё больше. Пока мы прикидывали, что нам делать с такими деньгам, к нам домой заявились две незнакомые чеченки и предложили купить у них с рук разные новые вещи, привезённые из Москвы. В селе хорошо знали, когда у учителей зарплата, и не пропускали этот момент. Я сразу купила маме подарок с первой зарплаты: большой отрез красивой ткани на платье- "ворсолан", модный в то время. Материал и рисунок на нём были очень красивыми, и я сразу отослала его маме по почте. Себе выбрала только красивые домашние тапочки и изящные кожаные перчатки. Рая тоже почти всю зарплату потратила на подарки родным - маме и сёстрам.
          

                37. Наши гости.


            Нас начали посещать гости. Кроме хозяйки к нам стала захаживать старая-престарая бабуля, мать хозяина. Она совсем не говорила по-русски, заходила к нам, садилась на стул и, молча, за нами наблюдала. Мы, конечно, оказывали ей все знаки внимания, какие только можно, но друг друга не понимали.  Асма представила нам её, ей представила нас, и  этим общение  ограничивалось. Она дружелюбно на нас смотрела, как  на диковинных существ, и наблюдала, чем мы занимаемся, что едим, как убираем в комнатах. Нам она не мешала. Следом за ней к нам потянулись дети хозяев. Мальчики сначала стеснялись заходить, только помогали что-нибудь занести в дом, а девочки сразу приходили с Асмой или бабулей. Самой младшей, Заре, было три года. Её старшая сестрёнка,  Рената, ходила во второй класс. Младший сын – Аюб, был учеником первого класса, а старший - Хасан, был Раиным учеником 8 класса.

               Каждое утро и каждый вечер бабуля стелила коврик на топчане под навесом сарая и совершала на нём намаз. Мы относились к этому с пониманием – старый человек, придерживается традиций и их обрядов. Но потом увидели через окно, что и старший Хасан, комсомолец, тоже совершал намаз у них дома. Занавесок у Асмы не было, так что было видно всё, что происходило в доме. Правда, все окна выходили во двор, и никто со стороны не мог ничего видеть, кроме обитателей этого подворья.

               Дети быстро осмелели, видя наше доброжелательное к ним отношение, и начали приходить к нам с тетрадями и учебниками с просьбой помочь им сделать уроки, и мы, конечно, помогали. Учились они все хорошо, старались. Аюб вообще был отличником. Меня только удивляло, что у детей совсем не было игрушек. И когда я в конце сентября первый раз поехала на два дня домой за тёплыми вещами, я сшила себе на машинке занавески для окна и купила им разных игрушек. Сколько было радости, когда они увидели подарки! Малышке и девочкам я купила среднего размера кукол, а Аюбу – большой игрушечный автомат на батарейках, который громко стрелял очередями, из дула вырывался «огонь», а снизу вылетала ракета – снаряд. Аюбу недолго пришлось наслаждаться игрушкой. Старшие братья тут же взяли у него «поиграть», и сами стреляли во дворе дома.

           Потом к нам заехал в гости Раин однокурсник, который тоже работал учителем где-то недалеко. Я уже не помню, как его звали, и как он нас нашёл. Он появился в воскресение днём и пробыл у нас пару часов. Мы делились с ним впечатлениями, говорили о международной обстановке, нас это тогда волновало. Где-то произошёл военный переворот, то ли в Чили, то ли в Аргентине, и мы живо сопереживали их народу. Бабуля сразу зашла посмотреть, чем мы занимаемся, неодобрительно покачала головой и ушла. И этот молодой человек вскоре нас покинул.

           Но потом к нам явился родственник хозяев, Мовлади, юноша лет 17-18. Он зашёл познакомиться и потом начал часто приходить. Чем он занимался, я не помню, но мог свободно появляться в доме хозяев. Этот Мовлади влюбился в Раю. Он приходил, садился у неё в комнате на стул и сидел часа два. Рая, если не была занята, развлекала его разговорами. Бабуля, как самый старший член семьи в отсутствие хозяина, приходила тоже в это время  и высказывала этому Мовлади своё недовольство на чеченском языке. Но мужчины у них ведут себя, как хотят. Поэтому Мовлади что-то ей возражал и оставался сидеть.

          Надо сказать, что если я скромно пользовалась в Чечне успехом, то Рая имела ошеломляющую популярность. Она, не привыкшая к вниманию мужчин у себя дома, и не встречавшаяся ни с одним парнем, просто голову теряла от такого успеха. Асма в самом начале объяснила нам эталоны красоты у них в стране.  Привлекательными считались полные и белокурые люди. Она рассказывала нам об одном из своих умерших младенцев:«Он был такой красивый! Полный и белый-белый!».  А я, как  худенькая и  похожая на местных девушек, не считалась очень уж красивой. Рая же была здесь эталоном красоты, и в неё влюблялись все,  от мала до велика.  Кроме Мовлади в Раю влюбился ученик 8-го класса, Махмуд. Он ей просто проходу не давал. Ходил за ней по селу, если она куда-то шла, и бубнил сзади: «Раиса Анатольевна! Я вас люблю! Я  хочу на вас жениться». Это было смешно, но очень неудобно.

             Директор школы, Магомед Абдуллаевич, обхаживал Раю другими, испытанными  методами опытного мужчины, и она не была против. Он  забирал её с уроков под предлогом покупки каких-то физических приборов для уроков и вёз на своей машине в Грозный или в Гудермес, где у него было меньше знакомых. Они обедали в ресторанах, он покупал ей подарки.  Директор был женат, у него росли двое детей: старший, Тимур, учился у меня в 4-м классе, а маленькая дочка находилась у  бабушки в деревне.  Жена, Лейла, болела туберкулёзом и в тот момент полгода лечилась в санатории. Дом директора располагался так же недалеко от школы, как и наш дом, и соединялся со школой телефоном.

             Ещё к нам приезжала однокурсница Раи Бэла, которая работала совсем недалеко от нас, в посёлке Новогрозненский, в трёх километрах по трассе от Суворов-юрта. Этот посёлок был крупнее нашего, в нём имелся большой продовольственный магазин,больница, школа,  и автобусы чаще ходили именно до этого посёлка. Бэла жила не в летней кухне, как мы, а в «кунацкой», т.е. в большом кирпичном доме, в отдельной комнате. Но ей приходилось топить печку, к чему она привыкнуть никак не могла, потому что жила всю жизнь в Ленинграде.

            В одну из моих поездок домой, я вернулась в Грозный поездом поздно вечером. Мне удалось сесть в автобус, идущий до Новогрозненского. До нашего села уже никакой транспорт  не ходил. Вышла я из этого автобуса около одиннадцати часов вечера, и мне предстояло идти пешком 3 км до нашего села. Я была «налегке», без тяжёлых вещей, и быстро зашагала по трассе. Машин в то время было мало, а уж ночью вообще никто не ездил. Я шла быстрым шагом и миновала почти уже половину пути, когда заметила идущие за мной по дороге две смутные фигуры. Ускорила шаг, но фигуры понемногу приближались, и я рассмотрела, что это двое взрослых парней, высоких и плечистых. Они шли, молча, но постепенно догоняли меня.

           Некоторое время эти парни шли на расстоянии десяти шагов от меня, и мне это начало действовать на нервы. Мы как раз поравнялись с первыми домами нашего посёлка, который раскинулся на километр в длину вдоль трассы. Я остановилась, повернулась к ним и начала на них кричать: «Что вам нужно? Почему вы идёте за мной? Пошли вон! Я сейчас такой крик подниму, что сюда прибегут люди!». Я много, чего  им прокричала, они выслушали и так же, молча,  свернули с дороги и  пошли в сторону села. Наверное, это были местные парни, предупреждённые директором. По крайней мере, мне повезло, и я, хоть и изрядно испугалась, но отделалась лёгким испугом. В следующий раз я старалась так не рисковать.      
 

                38. Свадьба.


            Приблизительно через месяц, в начале октября, когда уже изрядно похолодало, и мы ходили в пальто, одна из учениц пятого класса, Асия Захарова, пригласила меня на свадьбу своего старшего брата. Это была совершенно белокурая девочка с голубыми глазами, не похожая на чеченку. Она объяснила мне, что у неё русская мама, вышедшая замуж за чеченца. А так как мама – его вторая жена, то и фамилию она и дети носят её, русскую. Но все дети воспитаны по мусульманским правилам, в исламе.

         Я сначала отказалась идти, потому что приглашение исходило от маленькой девочки и могло совсем не понравиться её родителям. Но она настаивала, сказала, что это её мама приглашает меня, как почётного гостя.  Я не очень-то хотела идти в незнакомое место, но Асия сказала, что их дом находится прямо за углом, недалеко от нашего, и я согласилась. Мне удалось уговорить Раю составить мне компанию, и мы пришли в назначенное время.

         Свадьба была уже в разгаре, на улице звучала национальная музыка и, был слышен бой барабана, отбивающего ритм лезгинки. Мы зашли во двор, и меня, действительно, подхватила за руки мама Асии и торжественно повела в дом, «смотреть невесту». Рая осталась во дворе. Меня торжественно провели через несколько комнат, и мы очутились в самой дальней, плохо освещённой комнатушке. Один из углов был завешен какой-то неряшливой занавеской, и за этой занавеской стояла невеста. Она была одета в простое, мятое платье белого цвета, без фаты и других украшений. Платье было сшито «мешком», на скорую руку, без  рукавов, короткое и не приталенное. Асия, её мама и ещё какие-то девочки, окружившие меня, спросили моего мнения о невесте и ждали, что я отвечу. Я прекрасно понимала, что они ждут похвалы, и я должна быть дипломатичной, хотя привыкла говорить правду. «Какая красивая у вас невеста!» - промямлила я и добавила ещё какие-то эпитеты. Мне самой было неприятно, что девушку рассматривают чужие люди, как какой-то неодушевлённый предмет, и высказывают своё мнение прямо при ней. Потом мне рассказали, что, по традиции,  невесту ставят в самый тёмный угол дома за занавеску, и все гости ходят и смотрят на неё, высказывая своё впечатление. Невеста может быть в красивом платье, если всё идёт по согласию. И может быть в том платье, в каком её украли. Жених не видит невесту на свадьбе. Он гуляет с кунаками до темноты, а потом прокрадывается в дом к своей новой жене. Алкоголь мусульмане не употребляют совсем, и на свадьбе никто не пил.

            Потом меня торжественно повели в столовую, где «почётных» гостей угощали «борщом». Комната тоже была темноватой, ничем не украшенной. Посредине стоял круглый жёлтый стол из тех, какие были в моём детстве. За ним ели два незнакомых старика в шапках. Меня усадили с ними за стол и в большую, глубокую тарелку налили бульон с картошкой и варёной бараниной. Это блюдо почему-то называлось - «борщ».  Я просила налить мне меньше, но они не слушали, думая, что я стесняюсь, и положили мне полную, до краёв, тарелку. Я поняла, что я не смогу столько съесть, но меня оставили наедине со стариками и ушли. Долго я боролась с этим «борщом». Было вкусно, но очень  много.  И потом, когда никого не стало в комнате, я оставила в тарелке недоеденное и вышла во двор.

             Рая ждала меня, и мы прошли в другую половину двора, где звучала музыка. За домом располагалась квадратная  площадка – «майдан», где происходили танцы. Девушки сидели по одну сторону площадки, а парни стояли по другую. Посредине ходил «тамада» с веточкой в руке. Парни шептали ему, с кем они хотят потанцевать, и тогда он касался плеча той девушки, которую вызывали на танец. Танцевала всегда только одна пара лезгинку  посреди площадки.

           Мы с Раей подошли поближе и стали в толпе, не относящейся ни к парням, ни к девушкам. Вдруг тамада начал пробиваться через эту толпу и коснулся веткой моего плеча. Я хотела ретироваться назад, но вокруг начали говорить, что отказываться нельзя…  Эх, была не была! Лезгинку я танцевать умела. Я сбросила пальто Рае на руки и вышла в круг в свитере и спортивной курточке. Могу сказать, что я лихо станцевала (неизвестно, с кем) танец, не поднимая глаз, как и положено у них. Я была всё в той же газовой косыночке и с причёской. Так что всё было по правилам. После этого мы постарались с Раей незаметно покинуть это празднество. Чтобы не было «в чужом пиру похмелья».


                39. Личная жизнь.


                Никаких отношений здесь я не собиралась заводить. Поэтому не допускала даже мысли о том, чтобы строить кому-то глазки или встречаться с кем-то. Юра писал мне очень часто, письма я получала «до востребования» на почте, а ему писала в какую-то Рыбачью балку Приморского края. Я чётко не представляла, как мы будем жить дальше, но пока перспектив не было. Света, сестра Юры, работала довольно далеко от меня, в другом районе. Летом она расписалась с её Колей и теперь ждала ребёнка. Поэтому все её мысли были о том, как бы побыстрее отсюда уехать, а не обо мне и брате.

              В один из выходных дней в сентябре я решила навестить наших девочек в этом их Ачхой-Мартане и отправилась в дорогу. День был очень жарким. Я доехала на попутных машинах до поворота в их село, а потом километров пять мне пришлось идти пешком. Вдоль дороги росли тополя с одной стороны, но тени они совсем не давали.  Дорога, отходящая от трассы, не была асфальтирована, и я шла по грунтовой дороге, вся в пыли. Ни одной попутной машины мне больше не встретилось. Думаю, что шла я больше часа, а когда пришла, не сразу смогла отыскать дом, где живут учителя. Девочек поселили всех вместе в двухэтажном доме.

          На пороге меня встретила Света со смущённым видом. Она явно не ожидала, что я могу сюда приехать. А мы ведь договаривались с ней работать вместе!  Для меня так и осталось загадкой, что произошло, кто кому что сказал?… Но со второго этажа вдруг раздались крики Шуры Сергеевой: «Уберите её! Иначе я не знаю, что я сделаю! Пусть она уйдёт!». У неё бывали такие припадки и в общежитии. Она явно билась сейчас в истерике  на втором этаже. Я ничего не могла понять, а у девочек был такой смущённый вид, они тоже ничего не понимали и не могли ничего объяснить. Я напилась у них воды и отправилась в обратный путь, так ничего и не поняв. Потом уже, после долгих раздумий и анализа происшедшего, я пришла к выводу, что именно Света сказала Шуре, что я не хочу работать с ней в одном месте. И не объяснила главную причину – Юра и его родные, а просто насплетничала и сумела восстановить Шуру против меня. Это было предательством с её стороны. Я удивилась, но не сожалела обо всём этом. Меня вполне устраивала моя новая напарница Рая, и я постаралась забыть этот неприятный инцидент.

                Ещё в августе, через неделю после нашего приезда, к нашему дому подъехала «Волга», и нас вызвали на улицу. В машине оказались два или три солидных мужчины лет 32-35, в костюмах и при галстуках. Они представились нам парторгом  местного совхоза, начальником отделения и директором совхоза.  Строго, на полном серьёзе, они начали расспрашивать нас о том, как нас устроили, всё ли нам нравится, и не нуждаемся ли мы в чём – нибудь?  Мы искренне отвечали, ни на что не жалуясь. Они назвались русскими именами, типа – Юрий Иванович, чтобы вызвать наше доверие. Потом они предложили нам показать местные достопримечательности, и мы не могли отказать таким почётным людям.  Они приехали ещё раз, вечером, и повезли нас к «факелам». Это единственная достопримечательность в этих местах. Немного дальше, в горах, добывают нефть. В этих местах вместе с нефтью идёт «попутный» газ. Чтобы он не отравлял всё вокруг, его просто сжигают, и он горит день и ночь, ярко освещая всё вокруг, как днём. Из земли торчат высокие трубы, а на конце горят факелы из газа.

               Ну, посмотрели мы один раз. Ничего особенного. А у них там было принято ездить на пикники вечером именно к этим факелам. Второй раз нас пригласили уже на пикник вшестером с нашей местной фельдшером, полной блондинкой лет под 50.  Приехали на двух машинах, включали музыку из автомобильных приёмников, жарили шашлыки. Всё было очень прилично. Я вызвалась помогать  что-то  резать на стол и очень сильно поранила большой палец левой руки. Буквально «крышечку» срезала острым ножом. Было много крови, но я, как дипломированная медсестра, не растерялась. И хотя под рукой не было ничего из дезинфицирующих средств, я приложила «крышечку» обратно, сверху  наложила кусочек лука и крепко забинтовала носовым платком. Удивительно, но отрезанная часть приросла, и потом остался только круглый шрамик.

              После этого пикника мы уже не хотели с ними никуда ездить, но они продолжали приезжать и вести «серьёзные» разговоры об образовании. Этот Юрий Иванович, оказавшийся Юсуфом Ибрагимовичем, попытался ухаживать за нами с Раей обеими. Но мы быстро это выяснили  и прекратили всякие попытки с его стороны. Он очень обиделся и даже советовался с этой медсестрой по поводу меня. И та сказала ему, что я – перечитавшая книг девица и совсем не знаю настоящей жизни. А Асма рассказала нам потом, что все они женаты и ищут развлечений с русскими девушками. У этого Юсуфа была вполне молодая ещё жена 30 лет, работающая в посёлке Новогрозненском кассиром в магазине,  и двое маленьких детей. 

            Эти начальники не были очень уж навязчивыми и, получив «от ворот поворот», оставили нас в покое. Зато в школе за мной начал ходить по пятам завуч - Иса Алиевич.  Невысокий, неопрятный мужчина, по которому можно было сказать, что он – кто угодно: пастух, плотник, строитель, но не завуч. Он сначала просто заглядывал под разными предлогами в мой класс, потом начал говорить мне в коридоре : «Я сегодня к тебе приду!». «Нет, не придёте»,- отвечала я. «Я хочу на тебе жениться!».- Говорил он.  « А я не хочу за вас замуж!»- опять же отвечала ему я. Я рассказала об этом Асме, и та  сразу предостерегла меня, что этот Иса уже два раза был женат, и обе его жены умерли. Одна повесилась, а вторую он застрелил.  И он воспитывал сам двоих детей. Я, конечно, отбивалась от него, как могла. Но он продолжал бубнить мне, что хочет меня видеть. А я ему отвечала, что он видит меня в школе. Ворваться в наш домик он, конечно, не мог. Хозяйка стояла на страже нашей нравственности вместе с бабулей. Но он надеялся, что я сама пущу его. Я ему говорила: «Дом для меня - святое место! Мы и так с вами видимся каждый день в школе!». А он отвечал мне: « А для меня школа- святое место».  Мне пришлось прибегнуть к помощи директора, чтобы этот Иса отстал от меня.

             У Раи личная жизнь развивалась вполне счастливо, как ей казалось. Они с Магомедом нашли общий язык и были вполне довольны. Он, по-прежнему, возил её по магазинам и ресторанам, она пару раз ночевала у него дома, но, кажется, никто об этом не догадывался. Я ничего ей не советовала и не вмешивалась. У меня своих забот хватало.

             Вдруг неожиданно приехала жена директора «на побывку» из санатория. Не знаю, уж, то ли ей сообщил кто-то, то ли она сама почувствовала, что что-то не так. Это было как раз на День учителя. Директор повёз нас в Гудермес с какой-то целью. То ли поздравляли нас в ГОРОНО, то ли конференция была. Потом мы, учителя, пошли все вместе в кафе. Директор познакомил нас со своей женой, и я заметила, что она очень внимательно присматривается к нам с Раей. Даже не помню, что было в том кафе, наверное, чаю попили. Из еды ничего не было. И потом эта Лейла отбыла обратно в свой санаторий долечиваться.

                После той свадьбы, которую мы с Раей посетили, я шла один раз широкой улицей днём, и меня нагнал грузовик. Водитель, который сидел за рулём, открыл дверцу кабины, высунулся и сказал мне: «Если ещё раз придёшь на свадьбу, я тебя украду!». И поехал дальше. Тут я реально испугалась и решила больше ни на какие мероприятия не ходить.

                В школе, в самом начале учебного года, в учительскую заходил молодой парень, Турко Билалов.  Высокий, красивый, воспитанный, лет так 23-24, он заканчивал или закончил Грозненский пединститут. Он  то ли практику в нашей школе проходил, то ли уже работал, не помню. Этот Турко сидел с нами за столом в учительской, ходил по школе и выразительно на меня смотрел. Я не придавала этому значение, но однажды нашла в кармане своей спортивной курточки, которую я вешала в учительской, записку от него.  В ней он просил меня выйти на улицу, просто за калитку, в 7 часов вечера. Я удивилась, но вышла. Рая, отсутствовала, и мне было скучно. Мы с ним просто разговаривали, что уже даже это одно запрещалось. В другой раз он пригласил меня прогуляться за пределы села. Мы пошли с ним по безлюдным вечерним улицам и гуляли по трассе. С ним было интересно разговаривать и расспрашивать его о местных обычаях. Он был вполне современным образованным молодым человеком, нормально одетым, и ни за что нельзя было догадаться, что он родом их этого села и живёт здесь.

             Как-то так получалось, что люди здесь не гуляли по улицам, а уж вечером вообще никто не выходил, поэтому наши тайные встречи и передвижения никто не видел. У нас ничего не было с этим Турко, просто гуляли.  Я думаю, что и их мулла тоже предупредил молодых людей вести себя корректно по отношению к нам.

             И ещё в меня влюбился Раин ученик, Ильяс Гагаев. Очень милый юноша, он тоже иногда заглядывал ко мне в класс. Я помогала ему писать сочинения по русскому языку. Мы всегда улыбались друг другу, и он тоже пару раз вызывал меня за калитку – поболтать. Его я попросила встретить меня в Гудермесе с поезда, когда в очередной раз ездила домой. Мне было не так страшно возвращаться с ним вместе домой. Он встретил, и мы почему-то ехали в кузове попутного грузовика, стоя. Нас трясло, кидало из стороны в сторону, и, в конце концов, нам пришлось обняться, чтобы не вылететь из кузова. Мы доехали до нашего Нойберы, слезли из кузова и были очень смущены. Но когда прощались, Ильяс меня поцеловал, и мне было очень приятно. Больше это не повторялось. Мы только улыбались друг другу в школе. Мне было 22 года, а ему-16.

    
                40. История с бухгалтерами.


               Кроме нас в том же году в этот посёлок приехали ещё несколько учителей и две девушки-бухгалтера. Школа была такой большой, что эти новые учителя как бы «растворились»  в ней, мы с ними не встречались. А две русские девушки – бухгалтера поселились отдельно в двухэтажном общежитии на втором этаже и повели себя свободно, как дома. У них не было таких замечательных наставников и опекунов, как у нас с Раей, и они не вникали в нюансы местной жизни. Их очень обрадовало повышенное внимание со стороны мужчин, и они не были осторожными.  Они не только ездили на пикники, но и принимали гостей у себя дома. А для местных это выглядело так: если Мусса заходил к ним в гости, то и я пойду. Русские девушки было «неверными», т.е. другой веры, и к ним было совсем другое отношение, не такое, как к мусульманским женщинам.

             Не знаю, сколько времени удалось этим девушкам порезвиться в нашем посёлке, но в один прекрасный день, вернее, ночь, к ним в комнату ворвались распалённые кавалеры, накинулись на них, и девушки выпрыгнули из окна второго этажа. Если одна только ударилась, то вторая сломала шейку бедра, и её госпитализировали в больницу посёлка Новогрозненский. В нашем селе имелся только медпункт с совершенно некомпетентной фельдшерицей. История получила громкую огласку. Вызвали родителей пострадавшей девушки, и они увезли свою дочь. После этого случая мы с Раей стали вести ещё более «закрытую» жизнь, и больше к нам нагло никто не приставал.

             В воскресение мы с Раей иногда ездили в Грозный, ходили там в кино, заходили на базар и в магазины. На обратном пути заезжали в Новогрозненский к Раиной  однокурснице, Бэле. Она не была довольна своей жизнью, рассказывала, как скучает, как хочет домой. Мы сидели у неё немного и  потом как-то зашли в магазин, где работала кассиром жена «Юрия Ивановича». Мы что – то купили, платили в кассу, а она взглянула на нас с ненавистью, хотя мы видели друг друга впервые, и почти швырнула сдачу. Наверное, ей что-то рассказали о похождениях её мужа.
      
                41. «Угорели».


               В одно солнечное  и погожее утро я зашла в 5-А класс и услышала  знакомый ритм лезгинки, отстукиваемый мальчиками по крышкам парт. Дети были взбудоражены, их глаза блестели, они радостно улыбались. «Что случилось, ребята?»- поинтересовалась я.  « Сегодня ночью Имран Хасмагомедович украл Эльзу Билаловну!»- радостно сообщили дети. Эта новость очень удивила меня сначала. Эльза была такой полной, такой некрасивой! Я бы украла её подружку- худенькую Фатиму. Но потом подумала, что и сам-то Имран не очень красивый, мягко сказать: костлявый, с белесым «ёжиком» на голове, и к тому же – учитель. Как бы то ни было, но событие уже произошло, и теперь стоило ожидать свадьбы. Но, вероятно, денег на калым не было, а Эльза откуда-то приехала издалека. Они без всяких церемоний поженились у муллы и снова вышли на работу.

           Мне у этому времени надоело носить шиньон. Я сняла его и пришла в школу со своей причёской - распущенными волосами до плеч. Девочки были этим очень расстроены: "Ирина Глебовна! Зачем Вы отрезали Вашу красивую косу?". Я не стала им объяснять, что это были не мои волосы, чтобы их не разочаровывать.

           В октябре уже стало холодать. Наверное, потому что рядом горы. Мы с Раей «отапливались» двумя электроплитками. Вечером включали их, каждая в своей комнатке, и было тепло. Но вскоре к нам прибежала хозяйка со счетами на электричество и пыталась нам втолковать, что нужно заплатить много денег. Мы не сразу поняли из её сбивчивой речи, что она хочет. За нас же платила школа. Но потом явилась бабуля и без слов начала учить нас топить печку. Потом до нас, наконец, дошло, что счёт за электричество слишком велик, и нам предлагают уже топить печь для обогрева. Дрова и уголь нам завезли.  Я спросила у Раи, умеет ли она топить печь. Она заверила меня, что сама не топила, но видела, как это делала её мама.

              Для начала нам нужно было наколоть дров, потому что те чурбаки, что нам привезли, не влезли бы ни в какую топку. Асма одолжила нам топор, и мы с Раей по очереди кололи во дворе дрова. Это опять была экзотика. Я одним ударом всаживала топор в полено, а потом переворачивала топор вместе с поленом у себя над головой и била древком топора о чурбак. Полено раскалывалось на две части. А потом так же с каждой половинкой. Накололи мы дров, и вечером затопили нашу чеченскую печь.

               Как оказалось, устроена здешняя печь совсем не так, как у русских. Дымоход не идёт «змейкой» в стене, а прямым ходом выходит в небо. Пока ты топишь, тепло, но стоит прекратить подбрасывать дрова, холодный воздух через трубу заходит в помещение. Печь находилась в Раиной комнате. Мы потопили пару дней дровами, но их уходило много, а тепла добывали мало. Асма почему-то не объясняла нам сама, как топить, хотя она лучше говорила по-русски, хоть и неправильно. А бабуля могла нам только показать.  Увидя наши усилия с печкой, она опять устроила нам наглядную демонстрацию: когда дрова хорошо прогорели, она сыпанула сверху совок угля. Горело хорошо, и мы тоже начали подсыпать уголь. Он был здесь мелким и назывался «семечки».Бабуля не смогла объяснить нам, что же делать дальше?

              Рая хоть и «видела», как топит её мама, но чаще печку топила я. Уже в начале ноября, когда пошёл первый редкий и мокрый снег, мы затопили вечером печь и собирались ложиться спать. Как вести себя в таких случаях, я не знала. Ждать, пока прогорит? Или не ждать? А спать очень хотелось. Рая уже дремала на своём топчане и слышала меня сквозь сон.

      - Рая! Я ложусь спать. А печка ещё горит. Заслонку закрывать?- пыталась узнать у неё я.
      - Закрывай!- бормотала сквозь сон Рая.
      - А там ещё уголь тлеет. Может его водой залить? – вопрошала я снова.
      - Заливай, - шептала мне Рая, впадая уже в глубокий сон.
И я, с полным незнанием дела и законов чеченских печей, залила ковшиком воды тлеющие угли и закрыла заслонку в трубе.

          Нас обеих спасло то, что я плотно закрыла дверь в свою  комнату и легла спать. Часа в три ночи, когда мне снился яркий, солнечный день в Артеке с толпой пионеров, в моей комнате вдруг загорелся свет. Я вырвалась из моего сна и увидела, что в дверях моей комнаты стоит Рая в белой ночной рубашке. «Ира! Я умираю!»- сказала она и рухнула на пол. Я моментально сообразила, в чём дело, и вскочила с кровати. Я подхватила Раю и поволокла на улицу. Дверь из её комнаты сразу открывалась наружу, никаких сеней или прихожих у нас не было. Я распахнула дверь и выволокла Раю на крыльцо (к двери вели три ступеньки). Было ещё темно, падал редкий снег, а я, в лёгкой пижаме с короткими рукавами, пыталась поставить бесчувственную Раю к стенке и сбегать в дом за стулом. Рая всё время падала, но мне удалось, всё же, прислонить Раю на минуту к стене,вытащить стул и Буквально уложить на него Раю без сознания посреди двора. Потом я распахнула наши окна и дверь, открыла дымоход и начала приводить Раю в чувство. Слава Богу, мне это удалось.

             Когда Рая, наконец, пришла в себя, уже начало светать. Никто нас не видел, а мы стояли в своих ночных одеяниях под летящим снегом и тряслись от холода. Бедная Рая, когда потеряла сознание, она вся испачкалась. И когда она начала что-то соображать и увидела, в каком она виде, она ещё пошла на улицу к колонке мыться. Надо сказать, что вода в колонке и летом была ледяная, а тут – ноябрь. Пока она пыталась там как-то отмыться, я зашла в дом, помахала полотенцами, стараясь окончательно выгнать  угарный газ. Было ясно, что в Раиной комнате спать нельзя какое-то время. Поэтому я постелила Раину постель с матрасом на полу в моей комнате и помогла ей вытереться и улечься в эту постель. Мы изрядно обе замёрзли!

             Утром я сходила в школу, предупредила, что мы обе угорели, и сегодня на уроки не придём. Нам посоветовали обратиться в медпункт. Я зашла в медпункт, но та самая фельдшер- блондинка только руками развела. Она не знала, чем можно помочь в таком случае. Или не хотела говорить… Лечить нас взялась Асма. Она принесла какой-то кислой простокваши, напоила нас. Посочувствовала. У меня хоть и болела голова, но я была в лучшей форме, по сравнению с Раей.  А Рая пролежала дня три.  После этого случая директор вместе заведующим ГОРОНО лично завезли нам  новую газовую плиту и баллон с газом. Теперь мы могли готовить не в печке, а на плите.


                42. Ураза. Лейла Хамидовна.


          Не могу вспомнить точно, когда именно это было, но мы застали в селе праздник «Ураза».  Судя по фотографиям, которые я сделала, это было осенью, потому что дети были одеты в пиджачки и курточки и резиновые сапоги. В чём суть праздника, я не поняла, но знаю точно, что селяне целый месяц постились, не ели и не пили ничего днём, даже таблетки. И только ночью, когда стемнеет, они могли есть и пить. Поэтому режим жизни в селе изменился. Они днём спали, а потом в середине ночи все вставали и плотно кушали.  Асма старалась нам объяснить эти традиции, но говорила она сбивчиво, с акцентом и неправильно, так что мы понимали в общих чертах.

           Как раз к этому времени вернулся с "шабашки",с заработков из Сибири наш хозяин. В честь его приезда устроили праздник в доме. Вечером в огороде развели костёр и в котле варили всё тот же «борщ» - баранину с картошкой. В доме было много людей,  это приходили родственники хозяина. Мы закрылись в нашем домике и задёрнули занавески. Асма и дети потом рассказывали, что хозяин всем пришедшим раздавал деньги, одаривал, так сказать. С нами он не знакомился, и мы видели его только издалека во дворе.

            В конце месяца  строгого поста состоялся праздник. Мужчины стреляли в небо из разного оружия, а дети ходили по селу и , как бы, колядовали. Они просто заходили во дворы, и люди дарили им сладости. Так что нам с Раей пришлось купить в магазине побольше пряников и конфет и одаривать этим наших учеников. Кажется, «колядовали»  только мальчики. Был у нас во дворе и ученик пятого класса, Рашид Билалов, красивый высокий подросток, брат Турко.  Он насобирал уже огромный пакет печенья и конфет, и я его сфотографировала на память.  Я часто фотографировала моих маленьких учеников, и у меня осталось много их фотографий.

              Приблизительно в это же время из санатория вернулась жена директора, Лейла Хамидовна. Лично я её видела всего один раз, в кафе на День учителя. Больше не доводилось видеть. О её приезде мне сообщила Рая. Их поездки с Магомедом Абдуллаевичем  резко сократились, но не прекратились. Лейла ещё ездила в деревню за дочкой, а потом уже сидела дома. 
   
              В один из рабочих дней я зашла в учительскую, где за столом сидели несколько учителей, и вдруг раздался телефонный звонок. «Это вас!»- сказали мне и передали трубку. Я очень удивилась. Кто бы мог здесь мне звонить? Учителя, хотя и разговаривали между собой, но начали приглушать свои голоса, прислушиваясь к моему разговору.

       - Здравствуйте, Ирина Глебовна! Это вас беспокоит Лейла Хамидовна, мать Тимура. Я, вот, приехала и хочу узнать, как у моего сына дела с учёбой?
       - Здравствуйте, Лейла Хамидовна! У Тимура всё хорошо, он старается, умный мальчик. Есть , конечно, пробелы в знании грамматики, которые изучались в третьем классе, но он догонит.

        В таком ключе мы поговорили минут пять, я заверила её, что мы всё наверстаем, и вдруг она резко сменила тему.
         - Ирина Глебовна! Почему каждая приезжая проститутка хочет разрушить чужую семью?  Почему бы вам не завести свою собственную семью, а не встревать в чужие отношения?
         - Лейла Хамидовна, я вас очень понимаю, но вы  ошиблись и обратились не по адресу! С таким же успехом вы могли бы обвинять Зою Матвеевну!
          - Тогда скажите мне – кто она? С кем мой муж крутит шашни? Кто эта гадина?
          - Дорогая Лейла Хамидовна! После того, как вы меня незаслуженно обозвали, я вообще не хочу продолжать наш разговор. Узнавайте сами!

Я положила трубку, бросила настороженный взгляд на находившихся в учительской учителей в надежде, что они не поняли из моих реплик, о чём речь, и вышла. Я была абсолютно спокойна, но нужно было предупредить Раю, что ей грозит опасность разоблачения.

         У Раи шёл урок физики в 8-м классе, я вызвала её в коридор и передала наш разговор. Мы ещё не осознавали серьёзности положения, Рая похихикала, и я пошла домой. Она тут же рассказала об этом директору, и тот передал мне через неё свои извинения. Больше у меня никаких разговоров с Лейлой Хамидовной не было, и я её никогда не встречала.

                43. Поворот судьбы.


           В жизни каждого человека, наверное, бывают такие ключевые моменты, когда судьба может кардинально измениться в ту или иную сторону. Так и у меня уже было в жизни два момента, когда всё могло сложиться иначе: первый раз, когда я подала документы в институт на филфак, а не на иняз, как я хотела. Второй раз, когда выбрала Чечню, а не Ростовскую область. И вот в конце октября у меня снова возник такой момент.

           Я активно переписывалась с моими друзьями, родителями, одноклассниками; эти письма морально поддерживали меня и поднимали мне настроение. Лариса часто писала мне из своего Углегорска и рассказывала о своей жизни. Я уже много раз пожалела о том, что не поехала в Ростовскую область. Не все девочки попали в «глухие» места. Лариса была направлена  в посёлок городского типа и жила в квартире на втором этаже пятиэтажного дома. Там хоть и было скучно, но вполне цивилизовано.  В одном из писем в октябре Лариса сообщила мне, что ездила в посёлок Тацинский, райцентр, по делам и встретила там Петю Мурланова.  Он как раз пришёл из армии.  Петя проведал её в Углегорске и расспрашивал обо мне. Лариса дала ему мой адрес.

             Одновременно с Ларисиным письмом я получила письмо и от Пети. Письмо было хорошее, тёплое. Он рассказал мне, что пришёл из армии, получил работу директора школы в одном из посёлков Тацинского района. Ему дали большой дом из 3-х комнат и кухни с большим двором, огородом и летней кухней. И он официально делал мне предложение – выйти за него замуж. Не скажу, что это предложение меня очень уж обрадовало. Я помнила, как Петя был падок на женский пол. У меня было тогда, наверное, устаревшее мнение, что брак заключается один на всю жизнь, и не хотелось разочарований и разбитого сердца. Поэтому я не спешила с ответом Пете. Я снова написала Ларисе, хотела с ней посоветоваться. Лариса быстро ответила мне  и привела такие разумные доводы: «Замуж всё равно надо выходить, а Петю ты знаешь, и он же тебе нравился.»   Всё это было правильно, но я хотела проверить запасной вариант – можно ли просто уехать домой?

                К этому времени меня, как волка, обложили уже  всюду «красными флажками». В школе хотели получить мою трудовую книжку.  Там я сказала, что у меня её нет, и мне завели новую. Так что полгода стажа пропало. На улице меня начал останавливать участковый милиционер и напоминать, что надо обязательно здесь прописаться. Я ему всё время говорила, что я поеду домой и выпишусь из Одессы для начала. А сама этого не делала. Тогда я бы точно не вырвалась из этого прекрасного места.

           Я слетала на самолёте из Грозного в Одессу на два дня и поговорила с мамой. Я рассказала ей об обстановке в моём посёлке и спросила, могу ли я просто уехать? Ничто меня там не удерживало. Мама поговорила с отцом;  в данном случае он выступил, как отчим, в первый раз за всю жизнь. И он, как честный коммунист, а, может быть, просто, как  чужой для меня человек, сказал маме, что я должна отработать три года, как положено, а потом могу возвращаться. Когда мама сообщила мне этот его приговор, я сидела на полу и плакала. Папина племянница, Нонна, отработала всего один год в Ростовской области и вернулась в Ростов. А я должна жить три года на чужбине. Я поняла, что выхода у меня нет. «Тогда я выйду замуж»,- сказала я маме. Тут уже начала плакать мама. Хотя она не очень поверила, что я могу быстро выполнить мою угрозу.

             Я вернулась в наш Суворов-юрт и написала Пете ответ. В нём я просто предложила ему встретиться  4 ноября в Ростове, посмотреть друг на друга, и тогда уже решать, хотим ли мы пожениться. Петя ответил согласием.

             В то время осенние каникулы выпадали как раз на начало ноября и длились до 10-го числа. 4-го ноября мы встретились на вокзале. Сейчас только диву даёшься, как люди могли не потерять друг друга, имея в распоряжении только почту?  Тем не менее, мы встретились и поцеловались, как будто расстались только вчера. Мы побродили по Ростову, посидели в каком-то кафе и приняли решение знакомиться с родителями. Сначала пошли к папе Глебу. Мой добрейший папа принял нас ласково и гостеприимно. Сфотографировал нас, сделал потом хорошие портреты. Мы познакомились с Клавдией Григорьевной, Татьяной и её мужем Виктором, пообедали у них и пошли дальше. У деда Николая мы не задерживались, посидели и отправились в аэропорт. Взяли билеты и  самолётом  к вечеру уже очутились в Одессе.

            Мои родители были буквально ошеломлены нашим появлением. Папа Лазарь был гостеприимен, а мама,  молча, присматривалась к Пете. Его уложили в отцовской комнате на раскладушке, а я спала на своём месте в маминой комнате. На следующий день мы с утра поехали во Дворец Бракосочетания на углу Ленина и Дерибассовской и подали заявления на вступление в брак. Нам назначили день росписи 4 января и выдали талоны в Салон для новобрачных. В этот же день мы покинули Одессу и отправились  знакомиться с Петиной мамой.

             Здесь добираться пришлось разными видами транспорта. Тацинский район находится на севере Ростовской области, и по дороге встречается много препятствий в виде бушующих речек и сломанных мостов. Нам пришлось ехать сначала в очень медленном поезде, потом в автобусе, а разлившуюся речку переплывать в переполненной  людьми  лодке. Дорога меня очень утомила. Петина мама оказалась из тех, кто «мягко стелет». Она встретила нас с распростёртыми объятиями, но сразу начала назойливо меня спрашивать, как я её буду называть? Это меня очень обескуражило и напрягло. Потом она постелила нам вместе одну постель.  Я, конечно, не стала привередничать, но Пете сказала, что у нас ничего не будет этой ночью. И он согласился.

                Домишко Пети находился в 4 километрах от посёлка Тацинского на трассе, и туда ничего не ходило из общественного транспорта. Нужно было идти пешком. Петя рассказал, что так пешком ходил десять лет в школу. Домик был небольшой, и Петина мать хвасталась, что она сама его построила. Было видно, что сначала была одна комната, потом к ней пристроили сени и ещё одну комнату, а потом уж появилась и третья комната. Планировки никакой не было, налепила, как могла. Потолки были низкими, а окна не открывались, поэтому в помещении  стоял спёртый воздух.  Печка находилась в одной из комнат, и тепло не доходило равномерно во все комнаты.  Мы ночью изрядно замёрзли.  А мамаша похихикала, сказав, что думала, что нам холодно не будет. Утром она меня ещё спросила, поменял ли Петя трусы? Это вообще уже было слишком. Я поняла, что уйдя от одних проблем, я приобретаю другие, не менее неприятные. Потом она показала мне кусок тюлевой занавески и сказала, что я могу это использовать вместо фаты…

        Кушали мы в летней кухне, если можно было так назвать это тёмное помещение с низким потолком, облепленным жужжащими зелёными мухами. Мухи падали с потолка прямо в тарелки и плавали в бульоне. Повсюду стоял нестерпимый запах, и "мама Лида" объяснила это тем, что в сарае находится свинья.

         Мы на следующий же день покинули Тацинский поездом и опять на перекладных добирались до Ростова. Здесь мы успели ещё зайти в Салон для Новобрачных и купить мне красивую, длинную фату, туфли, а Пете - два модных ярких галстука. По желанию родителей у нас намечалось две свадьбы – в Одессе и в Тацинском. И мы разъехались по своим рабочим местам.


                44.  И пошла я замуж…


           Вернувшись после каникул, я опять втянулась в работу. Мы с Раей жили, как и раньше, кололи дрова, топили печку, обедали в кафе. Это, кстати, тоже осуждалось. Хотя там работала всего одна молоденькая девушка, в кафе чаще заходили одни мужчины. Они любезничали с девушкой, которой просто некуда было деваться, а на нас смотрели неодобрительно. Дома  мы  больше жарили картошку на новой газовой плите. Но баллон с газом тоже стоял в комнате, и это представляло определённую угрозу.

                Петя писал мне письма и рассказывал, как он делает ремонт в «нашем» доме и расписывает стены. А я отвечала ему и продолжала писать Юре. Мне нужно было подготовить его к нашему с ним разрыву, как-то всё объяснить.  И чтобы это не было неожиданным ударом для него, я в каждом письме описывала, как здесь опасно для нас, и как нужно уехать. Юра ничем помочь мне не мог, увы. А я в глубине души всё ещё надеялась на какое-то чудо, которое исправит всё лучшим образом.

            Я постепенно начала пересылать мои вещи домой посылками. На почте продавались большие картонные коробки, и я  отсылала понемногу летние вещи, книги. Но вещей у меня  было немного, просто я хотела лететь самолётом, у меня уже даже был куплен билет, поэтому хотела уезжать налегке. Хозяйке я призналась, что скоро выхожу замуж. Рая была приглашена на свадьбу в Одессу, как и Лариса. Рая рассказала об этом директору, но тот или не воспринял это всерьёз, то ли был озабочен уже своими проблемами. Поэтому никакой реакции с его стороны не последовало.

          Почта находилась в соседнем доме, так что мои приготовления к отъезду никто не видел. Только однажды я встретила одну свою ученицу 5-го класса, и она сказала со слезами в голосе: «Ирина Глебовна! Вы уезжаете?». «Нет, что ты!» - ответила я. «Вы уезжаете!»- повторила она, чуть не плача.

           В школе завуч начал приставать ко мне с открытым уроком. А по сути - какой открытый урок может или должна дать молодая, только что приехавшая,  учительница? Это её надо приглашать на уроки более опытных учителей. А не наоборот. Но он не отставал, и я пообещала ему дать в декабре. Я уезжала 25-го, и всем, кому от меня что-то было нужно, говорила: «Хорошо. После 25-го».

          У меня не было по школе никаких задолженностей, все планы и журналы я вела аккуратно, тетради проверяла вовремя, так что совесть моя была чиста. Хозяйке оставались мои два мешка картошки, дрова и уголь, а Рае будет просторней жить одной в нашем домике. Я примеряла фату, которую захватила с собой, а мама заказала у портнихи два свадебных платья: на первый и второй день.

          В декабре немного сгустились тучи над нашими головами. Жена директора, видно, пригрозила мужу пожаловаться в партийные органы, и он перестал встречаться с Раей и, соответственно, рьяно нас защищать. Рая забеременела и пыталась народными методами от этого избавиться. Она ходила в баню, пила там водку и парилась в ванной.  Кажется, ей удалось.  Меня она в эту историю не втягивала.

         Потом я проснулась однажды утром, и  мне показалось, что кто-то на меня смотрит. Я испуганно глянула в окно и увидела, что оно открыто.  Запиралось оно изнутри на маленький крючок. Значит, кто-то ножом откинул крючок и смотрел на меня. А уж перелезть через штакетник нашего двора не представляло труда.  Это было очень неприятно. Хозяева, обычно запирали на ночь свои двери и во двор никогда не выходили. А большая застеклённая веранда отделяла их жилые комнаты от двора, и они не слышали никакие шумы с улицы.

          Я попрощалась с Турко через штакетник нашего двора, и мы подарили друг другу на память фотографии. На обороте своей я написала ему стихи Ахматовой:
                Не будем пить из одного стакана
                Ни воду мы, ни сладкое вино.
                Не поцелуемся мы утром рано
                И ввечеру не поглядим в окно…

          Рая вызвалась меня провожать. Самолёт у меня был утром, но мы с Раей выехали из посёлка поздно вечером в Грозный. Доехали попутками. У меня с собой был только портфель с документами. В аэропорту совершенно случайно встретили Раиного однокурсника, что приезжал к нам в сентябре. Он улетал на каникулы в Ленинград. С ним втроем мы просидели почти всю ночь в ресторане, пили шампанское и закусывали бутербродами с чёрной икрой, которой здесь, вблизи Каспийского моря, было много. Вот и всё. Я улетела домой.

            И пошла я замуж…

                45.    Послесловие.

               Я благодарна  Богу, моему сильному Ангелу-хранителю и моей прекрасной подруге Ларисе за то, что они в тот момент повернули мою судьбу в нужную сторону, и со мной не случилось никакой беды.

               Раечка побывала у меня на свадьбе и потом писала мне. А я живо интересовалась тем, как сложилась дальше её жизнь. Сначала Рая рассказала о том, что произошло с Бэлой, её однокурсницей. Эта девушка, полненькая еврейка из Ленинграда, так заскучала в своём посёлке, что когда к ней тоже приехали на машинах какие-то местные  «начальники»,  она радостно согласилась поехать с ними куда-то. Сначала пили в ресторане, потом в машине, а потом они все трое надругались над ней. Эта бедная девушка уехала домой, в Ленинград делать аборт, и больше не вернулась.

             Рая, одна в доме, и без покровительства директора осталась совсем беззащитной. В одну из ночей к ней в окно влез какой-то парень с ножом и начал угрожать: «Или будешь моей, или умрёшь». Рае каким-то образом удалось вырваться от него, и она бежала из села в накинутом на ночную рубашку пальто, без денег и документов. Как она мне потом написала,  Рая поехала искать справедливость и защиту то ли в ГОРОНО, то ли в Грозный, в Министерство. Получился большой скандал. Директора сняли с должности без права преподавания в школах. А Раю перенаправили работать в Шалинский район, ещё в более глухое место. Вещи и документы ей пересылала потом Асма.  Рая скоро перестала мне писать и отвечать на мои письма. Я искала Раю по её домашнему адресу, но мне так никто и не ответил.

            Я написала письмо нашей хозяйке и послала ей пару свадебных фотографий. Она ответила мне: «Нам понравился наш «взять». Фотографии смотрели, чуть руки друг другу не оторвали. Не хватило посмотреть!»