Если позовёт товарищ

Пьеса по одноимённой повести Виктора Викторовича Конецкого.
(С) Виктор Конецкий, наследники.


Как и в идее постановки пьесы по повести Бориса Васильева «Завтра была война» http://artofwar.ru/k/katilewskij_l_w/text_0160.shtml , используется тот же принцип: на сцене не происходит смены декораций, и игра может вестись одновременно в двух «локациях»: квартира Ольги и казарма военного училища (учебные корабли, военная часть на Курамое). При отыгрыше актеры могут выходить на середину сцены, а потом возвращаться в свои локации. Кроме того, задействуется зал: например, в нем может отыгрываться сцена встречи курсанта Шаталова с патрулём (ее нет в тексте пьесы, но при постановке ее легко дописать) и прогулки Оли и Мани.
  Связующим звеном между двумя локациями в идеале является стоящая в центре сцены шлюпка  - настоящая морская шлюпка, со встречи возле которой начинается любовь героев, и встречей возле которой («такой же») и заканчивается пьеса.
 Пьеса задумана как возможная к постановке как в театре, так и в сельском клубе, школьном актовом зале, и, разумеется, многое можно упростить или показать аллегорически, как часто делают в спектаклях (например, в постановке «Ленкома» «Завтра была война» электричка изображалась на сцене просто скамейками – хотя в данном случае мне не хотелось бы такого). По возможности стоит соблюсти на сцене реализм, передающей дух тех двух эпох: послевоенной и второй половины 50-х. И подчеркнуть важность показанных чувств героев и для людей нашего времени…
 О подборе актёров. Разумеется, непременное требование: соответствие актёров возрасту героев, и внешняя схожесть их, играющих одного и того же героя в разном возрасте. Соответственно, важна и манера игры, но этого легко добиться, ведь работа над спектаклем идет одной командой.
Как прием широко используется звуковое сопровождение: звуки трамваев, идущих по мосту через Фонтанку, крики чаек, шум волн, звон корабельной рынды, музыкальные темы.
  В сценах, показывающих казарму военного училища и прибытие главного героя в военную часть на Курамое очень важна максимальная реалистичность игры, полная достоверность: нет ничего хуже, чем армию показать непохожей на самое себя.
  У меня, как у автора пьесы, есть идеи об использовании музыки и некоторых сценических ходах, но писать детальный план постановки я не вижу пока смысла: во-первых, у каждого может быть своё видение, а во-вторых, я могу это сделать быстро и, например, в соавторстве с теми, кто заинтересуется идеей постановки. Ведь в наш XXI век коммуникации творят чудеса, сейчас многое сделать проще, чем в те далекие послевоенные годы, когда дружба и любовь свела героев повести Виктора Конецкого…



Действующие лица:
Дмитрий Шаталов, военный моряк в запасе, третий помощник капитана рыболовного траулера – и курсант морского училища Димка Шаталов
Ольга, учительница географии в средней школе.
Курсанты Ленинградского военно-морского училища:
Лёшка Филиппов про прозвищу Маня – и капитан третьего ранга Филиппов, командир атомной подводной лодки
Володька Кузнецов по прозвищу  Интеграл
Пашка Павлов
Слава Кулик

Офицеры военно-морского училища, курсанты, патрульные, прохожие.


Сцена I.

   Комната Ольги: стол, диван, шкаф с книгами, на столе ваза с вянущими цветами, на полке шкафа большой бронзовый Будда.  Слышны далекие крики чаек и перезвон трамвая. Ольга, светловолосая тридцатилетняя красивая женщина, одетая так, будто уже собиралась уходить, задумчиво поднимает вазу и смотрит на цветы, потом всё же ставит её на место. Троекратный – три длинных – перелив квартирного звонка.   Ольга стремительно бросается в прихожую.
Ольга:   Разве можно так трезвонить в коммунальных квартирах? Ты всё остаешься прежним…
Шаталов (входя, говорит с лёгкой хрипотцой): Я сперва хотел выбить «SOS», но шесть точек и тире действительно многовато.
Ольга (снисходительно): И ты ограничился одной первой буквой моего имени…
Шаталов: Да. Ты ж ещё помнишь морзянку, раз мечтала когда-то о кораблях.
Ольга: Проходи уже, морской волк! Знаешь, Дима, это глупо, но я волновалась, ожидая тебя… А где погоны? Демобилизовался… Сейчас многие демобилизуются… ну не стой, проходи в комнату.
Шаталов (не садясь, стоя посреди комнаты сунув руки в карманы, решительно): Манька лежит в дрейфе. Надо запросить, что с ним случилось.
Ольга (внимательно глядя на него, медленно, чуть задумчиво): Плохо, что мы находим друг друга только тогда, когда дела наши швах. Садись, человек дальних плаваний, рассказывай подробнее.
Шаталов (садясь за стол, кладет посередине телеграмму): Это всё, что я знаю. Я его четыре года не видел.
Ольга (не притрагиваясь к бланку): Отчего ты так хрипишь? Простыл? Железный вы народ, моряки… Да, и пахнет от тебя… (насмешливо) как это говорят романисты? «Йодистым запахом водорослей»…От долгих разлук люди вообще чужеют, начинают относиться друг к другу проще и лучше, - ты не согласен? (она достаёт из пачки сигарету).
Шаталов (с усмешкой, кивком указывая на телеграмму): Нет, не согласен.
Ольга (берет телеграмму, бросая на неё быстрый взгляд, порывисто встаёт, садится на диван, поджимая ноги и облокачиваясь на валик, смеясь):  Эти «тэчэка» и «зэпэтэ»! Весь Маня здесь!
Шаталов (чуть раздражённо): Да.
Ольга (перебрасывая прочитанный бланк на стол, весело): Маня влюбился. Уверяю тебя. Я рада. Ему давно пора выкинуть из головы такую дрянную женщину, как я.
Шаталов: Успокойся, он давно тебя выкинул. Я не подозревал, что с возрастом ты станешь самокритичнее.
Ольга (вставая, ходит по квартире, зябко обхватив себя за плечи): Ты ещё многого не знаешь. Боже, как медленно вы взрослеете! Плаваете по морям, тонете, воюете, командуете пароходами – и всё мальчишки. А спроси вас, что такое жизнь – понятия не имеете! (Останавливаясь и глядя на Шаталова) И у вас насморк, и вам надо ставить горчичники. И руки у тебя грязные. Иди в кухню, помой их.
Шаталов (разглядывая свои руки): Чистые совсем. Всё ты врёшь.
Ольга (делает быстрый шаг, поднимает его ладонь): А ногти?
Шаталов (вырывая руку): Ногти! Тебе бы вот повытаскивать сети с селедкой из океана! «Мальчишки»! Это и не грязь вовсе!
Ольга (удивлённо): Ты… рыбак? Ловишь рыбу?
Шаталов (с сарказмом): Рыбак? Нет, что ты! Я плаваю в тропиках. Как у Грина и Паустовского… Пальмы, солнце и женщины, смуглые, как ананасы, бегают вокруг по волнам. (Невесело усмехнувшись, выходит из комнаты).
  Ольга, посмотрев ему вслед, быстро собирает на стол, выставляет графинчик с водкой.
Шаталов (выходя из кухни): А я и не догадался чего-нибудь купить.
Ольга (нарезая хлеб, раздражённо): Не будь ханжой! Если во мне есть что-то хорошее, так это отсутствие ханжества. (Взглянув исподлобья на Шаталова) А тебе невесело живётся, судя по ананасам…
Шаталов (садясь за стол): Да Бог с ним, со мной. И потом мы всё уходим от главной темы. Может, Манька сейчас концы отдаёт.
Ольга (сама наливает рюмки, не отвечая чокается с Шаталовым, потом, помедлив, звонко чокается с графинчиком): Пускай это будет он. Он сегодня с нами. (весело) Представляешь, я каждый год получаю две телеграммы – на день рождения и на Новый год. И всегда с «тэчэка» и «зэпэтэ». Но сейчас я, по правде говоря… (смеясь) Помнишь его бесконечные «по правде говоря»?
Шаталов: Да. Где твой муж?
Ольга: Где? Не знаю. Давно уже не знаю. Ты удовлетворён?
Шаталов: Я? Да. Я рад. Мне всегда было обидно за Маню. И, если хочешь, за тебя тоже.
Ольга: Оставим это… А что ребята? Володя Кузнецов, Паша, Слава?
Шаталов: Раскидало всех по разным флотам… У тебя нет горчицы? Когда насморк, колбаса кажется овсяной кашей.
Ольга (вставая, чтобы идти за горчицей): И это всё, что ты мне можешь мне сказать про друзей?
Шаталов (говорит громко, ей вслед, потому что она уходит, не дожидаясь его ответа): Ну, Интеграл удачно атаковал Пашкину подлодку на учениях… Ну, это тебе интересно? А больше я ничего не знаю. (договаривает, когда она подходит к столу с банкой горчицы в руке). Понимаешь, я уволился с флота и, думаю, утратил право знать то, что знали они. Если ты понимаешь…
Ольга: Ну, ну! От твоих рассказов першит в ушах. Ты стал таким же занудным, как и Маня.
Шаталов: Манька не зануда.
Ольга (задумчиво): Маня – человек примитивно простых целей. Он ограничен. Он добр, но духовно ограничен.  «Надо хорошо уметь стрелять». «Нельзя жениться на женщине, если она не любит тебя до сумасшествия». Всё это правильно, но сегодняшний мир сложен и запутан…
Шаталов: Хорошая горчица… (строго) Не тебе судить его. (Он наполняет рюмки).
Ольга (берет рюмку, говорит легко): Я не сужу. Я убеждена только, что эта его телеграмма – какая-нибудь чепуха. (Они чокаются).
Шаталов: Ты, сложная натура, очень увяла за то время, что мы не виделись.
Ольга (равнодушно): Может быть. А в то, что он выбросил меня из головы, я не верю. Маня может решить, что гражданский долг мужчины – завести семью и троих детей. И он женится, и перевыполнит план – вырастит пятерых. Но меня он не забудет. Никогда. Давай-ка сразу ещё. Тебе нужно, вижу.
Шаталов: Я налью. Ты сиди. Держись, Оля, всё на свете…
Ольга: Вся беда в том, Дима, что я из тех женщин, для которых любовь, неважно, счастливая или нет – главное в жизни. А на момент встречи с Маней я любила другого…
Шаталов (с усмешкой): Ха! На момент встречи с Маней…


Сцена II.

  Перезвон корабельных склянок.   Казарма морского военного училища. Кубрик: несколько кроватей в два яруса, тумбочки, табуретки. В кубрике расположились курсанты-первогодки. Кто-то чинит форму, кто-то листает книжку… Долетает окрик старшины: «Курсант Кузнецов, в наряд по роте назавтра заступаешь!»

Интеграл: Ну опять Кузнецов! Жизнь полна несправедливости, братцы…
Пашка: То есть справедливо было бы, чтобы поставили другого, а не тебя.
Интеграл: Паша, ты не поймёшь таких высоких материй. И не пытайся. Я не это имел в виду.
 Огромного роста солдат входит в кубрик и в нерешительности останавливается на пороге. Опускает с плеча вещмешок и полевую сумку и кладет у ноги. Помявшись под удивленными взглядами курсантов, мнет в руках пилотку и, наконец, прерывает молчание, произнеся: «Доброе утро. Меня назначили к вам».
Пашка (посмотрев на потолок, потом в окно, потом на парня): Мне сдается, что сейчас вечер. Или мне только это сдается, а, ребята?
  Курсанты нестройно подтверждают его мнение: «До вечернего чая десять минут! Строиться скоро позовут! Ничего себе утро!»
Солдат (в смущении крутит звездочку на пилотке): Я ошибся, товарищи. Я, по правде говоря, немного смущаюсь, когда прихожу к незнакомым. Вы меня простите, товарищи.
Интеграл (жеманно): А вы не смущайтесь, Манечка. Мы вас щекотать не будем.
 Курсанты обступают его, оглядывая.
Слава (задиристо): Пехота – сто верст прошёл, ещё охота… Каким это ветром вас занесло в морские края?
Солдат: Ну ладно, ребята… ну чего вы, в самом деле…
Пашка: Сколько кабельтовых обмоток на твоих икрах, дружище?
Солдат: Я не знаю, сколько это – «кабельтов» - товарищи. Я, по правде сказать, сухопутный солдат, да и санитар к тому же…
Слава: Да ещё и санитар! Может, ты не в то училище притопал? Тут медицину не готовят.
Дима (делая шаг к солдату и становясь рядом): Это мы без зла! И не думай обижаться! (протягивает парню руку, одновременно предостерегающе глядя на Славу).
Солдат: Ну что ты! Зачем, по правде говоря, я буду на вас обижаться? Ведь нам жить вместе!
«Рота, приготовиться к построению!» - слышится громкий голос дневального.
Пашка: По местам стоять, ребята!
Курсанты выходят, но солдат вдруг хватает за руку Диму, задерживая его у двери кубрика.
Дима (удивленно): Ты чего?
Солдат: Я, кажется, должен сказать тебе одну маленькую вещь. Я должен сказать, что ты – хороший парень. А? Как ты думаешь?
Дима: Почему это я хороший?
Солдат: Ты пришёл ко мне на помощь, когда ребята стали очень уж смеяться надо мной. И ещё ты улыбаешься хорошо, вот.
Дима: Н-н-да… Пошли, на построение опоздаем! Кстати, койка эта со мной рядом свободна. Так что устраивайся.
Солдат: Я обязательно тебе отплачу добром на добро. А пока, если тебе не очень затруднительно, почеши мне, пожалуйста, спину.
Дима: Что?
Солдат: Понимаешь, она у меня очень чешется к ночи, спина. А сейчас на поверке стоять. (Стягивает гимнастерку и поворачивается к Димке спиной). Вот там, где шрам, а?
Дима: Ну ты даешь… (Чешет ему спину). Это откуда у тебя?
Солдат (безмятежно): С детства. Упал с забора. И почему-то чешется до сих пор. Слушай, а утром вам черный или белый хлеб дают?
Дима: Белый. По двести грамм.
Солдат: Это хорошо. Солдатам такого не дают…
 Звучит команда «Рота, строиться!». Ребята убегают. Доносится последняя команда: «Рота, на вечернюю поверку – становись!»…

Сцена III.

 В квартире Ольги Шаталов ещё раз крутит в руках телеграмму, потом складывает и сует в нагрудный карман. В ленинской комнате казармы Димка помогает Мане учить прикладную математику.

Шаталов: Да, вот так Маня и стал Маней. Интеграл умел приклеивать меткие прозвища.
Ольга (глядя в сторону, явно думая о другом): К тебе же не приклеил. А почему Интеграл?
Шаталов: Потому что сутулый, как знак интеграла, и математику сходу схватывал. В отличие от Мани.
Ольга: Где хоть этот Курамой, куда занесло служить Маню?
Шаталов: Учишь школьников географии, а этого не знаешь… Дай атлас. (Она встает, протягивает ему с полки атлас, и он, полистав, показывает ей) Вот он, Курамой. Маленькая точка на берегу Тихого океана. Но не верю, что ты раньше не смотрела сама (ворчливо, откладывая в сторону атлас).
Ольга (легко соглашаясь): Смотрела. Но я хотела, чтобы показал ты.

Димка: Ну показывай, что ты там начертил… (тут же подскакивает к доске, на который Маня вырисовывал схему атаки транспорта): Че-е-его?! Это вот какой угол? Это курсовой угол цели! Цель движется отсюда, понимаешь? А это угол твоих торпедных аппаратов! Твоих, не чужих! А ты их в формулу один вместо другого пихаешь!
Маня (опустив голову, заискивающе): Хочешь морковки? У меня ещё осталось. (Протягивает другу бескозырку, наполненную вымытой морковкой).
Дима: Ты болван, милый мой. Не увиливай за морковку. Не выйдет. Что такое аппаратный угол?
Маня (откусывая морковку сам): Я не увиливаю. Я понимаю, что понимаю мало и плохо, Дима. Это всё оттого, что на фронте я мало тренировал мозги. Но морковку ты всё-таки возьми. Я больше её не хочу. Честное слово, не хочу.
Дима (берет морковку): Манька, почему тебя понесло в училище? Ведь ты любишь военную службу и математику, как дневальство в гальюне верхнего этажа.
Маня (серьёзно и грустно): Сказать по правде, мне легче там дневалить, нежели разбираться с углами и гипотенузами.
Дима (строго): Положи морковку. И иди к доске.
Маня (подходя к доске): Ты понимаешь, Дима… Ты понимаешь… Мне совсем не весело, что я всю жизнь буду военным, но однажды я… убил… и… вот…
Дима (перебивая): Если ты убил какую-нибудь муху…
Маня (сумрачно и раздраженно): Не перебивай, Дима. Ты же знаешь, что я не могу трепаться так здорово, как ты, например. (Отходит от доски и садится на пол).
Дима (помолчав, подходит и садится рядом): Извини, пожалуйста.
Маня: Ладно, это всё пустое… Знаешь, о чем я мечтал когда-то? Я мечтал… (голос Мани звучит торжественно, и он постукивает кулаком по полу) искать красоту! Не все, понимаешь, замечают, по правде говоря, сколько может быть красоты в жизни. Вот я и хотел стать режиссером в кино, что ли…
Дима (жестко): Жук поставит тебе двойку за ТС, и никакой красоты здесь не будет! Иди к доске. Возьми мел и начерти схему атаки тихоходного транспорта с кормовых курсовых углов.
 Маня встает и идет к доске, чертит схему, но вдруг обиженно поворачивается.
Маня: Дима, ты сейчас не захотел понять меня. Я хотел сказать откровенно, а ты…
Дима (жалобно): Да спать жутко охота, два часа ночи уже! Ну валяй, рассказывай откровенно…
Маня: По правде говоря, человека я никогда не убивал. (Садится с ним рядом).
Дима (многозначительно): А!
Маня: Я знаю, Дима, ты хорошо ко мне относишься, но иногда ты меня обижаешь… Это на самом деле был человек, но он и не был человек… Он запрятался в кустах на ничейной земле, стонал там, ругался по-нашему и звал помочь… Первым Коля полез – Степанюк. Мы же думали, свой погибает… Знаешь, как он стонал? Кровь в жилах застывала… Потом кто-то из второго взвода пошёл и тоже не вернулся… А я со стороны немецких окопов заполз… У меня автомат был и пистолет трофейный… Вижу – здоровенный эсэсовец! И сигарету курит… Затянется, потом стонет. И опять затянется, спокойно так… И – ждёт… Я в упор очередь мог… Но, по-правде говоря, я его руками задавил… Я его сам должен был… Понимаешь? Сам. А он – здоровый… Он мне штыком спину распорол: плоский штык, австрийский… А я его задавил, всё одно… А уже в госпитале решил, что если выживу, по правде говоря, то… то… Понимаешь, Дима, пока на земле есть фашисты, надо кому-то их убивать. Вот так я и попал к вам сюда… (Помолчав, поднимается и идёт к доске, поправляет схему) Только ничего не говори ребятам. Они решал, что я сочиняю про себя геройские истории. А математику я раздолбаю, если без нее нельзя обойтись…

Шаталов: И он одолел математику. На третьем курсе у него были сплошные пятерки по всем стрельбам. Этот Манька! Он всегда знал, что делать в первую голову.
Ольга (задумчиво): Не всегда. Потом он встретил меня, и потерял свою разумную голову…
Шаталов: Знаешь, я только дважды видел, как у Маньки дрожали руки: первый раз, когда он рассказывал про того эсэсовца, а второй – когда увидел тебя…

Сцена IV.

  Звон корабельных склянок, плеск воды  и крики чаек.  И… перезвон и скрежет трамваев. Димка и Маня дневалят возле шлюпок на Фонтанке. Друзья сидят в шлюпке и мечтают.
Маня: Дима, я вот думаю сейчас, зачем живет человек. Он живет, чтобы радоваться, понимаешь? Но вся суть жизни в том, сколько человек получает человечности в единицу времени. И сколько отдает её…
 Девичий голос: «Вот я и дома… Как быстро кончилась ночь сегодня…» Мужской в ответ: «Да, пожалуй…»
Женский голос (через шутливость тона сквозит тревога): А ты не хочешь поцеловать меня на прощание?
Мужской: Конечно, поцелую.
Маня (подмигивая Димке): Вот это да!
Дима: Вся суть в том, сколько человек получает поцелуев в единицу времени…
Маня (обиженно): Ну и дурак!
Мужской голос: Курить как хочется!.. Тут возле шлюпок всегда военные дежурят… Что, если у них папироску спросить?
Женский голос: Конечно, Игорь!.. Подожди минуту…
 К шлюпке подбегает юная Оля в наброшенном на плечи пальто. Быстро оглядывает курсантов и останавливает взгляд на Мане.
Оля: У вас нет папиросы?
Маня (ловко выскакивая из шлюпки и шаря по карманам): Есть!!
Дима (помедлив): Они в шлюпке, а не у тебя в карманах. Они лежат в корме: позади заспинной доски, под флагом, твои папиросы.
 Маня кидается за папиросами, находит их, снова подскакивает к Оле и протягивает ей всю пачку.
Оля (доставая одну папиросу и глядя в глаза Мане): Вы очень ловкий. Прямо как обезьяна.
Дима: Он ещё не то умеет…
Шаталов: Я и подумал, что он ещё переписывается с тобой и ты, верно, знаешь его адрес… Думал звонить общим знакомым, а знакомый-то один и есть.
Ольга (кивая и постукивая сигаретой по пачке): Знакомая. Одна на двоих.
Шаталов: Говорят, что любовь с первого взгляда, как вспышка молнии в старых романах – это сказки, это не случается.
Ольга (пожимая плечами): С тобой, Димка, этого не случилось. И со мной не случилось. Но это случилось с Маней и, по правде говоря, этого достаточно.

Казарма. Курсанты готовятся к построению.  Маня отводит друга в сторону.
Маня: Знаешь, Димка, я все не могу её забыть.. ну, ту – на Фонтанке. Мне, по правде говоря, хотелось бы её ещё разок увидеть…
Дима: Вот это как раз просто. Сегодня же ты должен что-нибудь набедокурить. Ну, пихни под ребро соседа в строю после команды «смирно». И вообще получай как можно больше нарядов вне очереди. И старайся заступать дневалить возле шлюпок. Она живет там где-то рядом. И, поверь моему опыту, всё будет в порядке.
Маня (задумчиво): Ты думаешь?
«Рота, строиться!» - доноситься команда. «Третий взвод, в две шеренги становись!» - откликается заместитель командира взвода, и курсанты выстраиваются перед офицером. Дождавшись команды «Смирно!», прямо во время отдачи рапорта, Маня толкает впереди стоящего курсанта так, что тот вылетает из строя…
Командир учебной роты: Курсант Филиппов! Выйти из строя! (Маня чётким строевым выходит из строя с самым серьёзным выражением лица). Вам поиграть в строю захотелось, Филиппов?! (Обращаясь к старшине роты) Вы не можете дисциплину в строю обеспечить, товарищ главный корабельный старшина? А вам, товарищ курсант, я объявляю пять нарядов вне очереди!

Шаталов: Так Маня и схлопотал свои наряды, чтобы дневалить под твоими окнами. И после каждого дневальства честно рассказывал новости: как однажды увидел тебя в окне четвертого этажа, как пронюхал номер квартиры.
Ольга (улыбаясь): Да, но подойти сам он так и не решился!

 Маня дневалит возле шлюпок. Только что его напарник ушел в столовую на обед, и Маня один. Он сидит на планшире шлюпки и поглядывает по сторонам. Оля подходит как раз тогда, когда он смотрит в другую сторону. Обернувшись и увидев ее, он замирает.
Оля: Вы не мальчик, а я не девочка, правда?
Маня (дернувшись встать): Так точно.
Оля: Вы очень добрый, неловкий и вообще хороший человек, да?
Маня: Да…
Оля (удовлетворенно): Ну, вот… Я так и знала. Вылезайте из своего галеона и поговорим.
 Маня тут же оказывается рядом с ней. Она отряхивает ему рукав бушлата.
Ольга: Я люблю. И я счастлива… И не смотрите больше на мои окна так подолгу, иначе кто-нибудь украдет ваши лодки, а вас посадят в кутузку.
Маня (смущенно): Конечно, я не буду больше смотреть. Я ни на что и не рассчитывал. Я, по правде говоря, только хотел бы иногда быть вам полезным… Вот только и всего…
Оля (спокойно и без улыбки): Спасибо. Я это запомню.
 Она протягивает ему руку, и они расходятся.

Ольга: Вот так мы и познакомились. Но отношения наши стали вскоре слишком сложными и запутанными…
Шаталов: И для Мани болезненными. А я тогда этого не понимал, был слишком молод и глуп и слишком любил острить по поводу и без повода, чтобы это понять.
Ольга: А теперь ты понял?
Шаталов: Представь себе, да. Я, между прочим, понял, что отношения с женщиной требуют очень большого душевного напряжения. Женщины любят усложнять и запутывать жизнь, умеют будить жалость к себе, а потом пользуются этим… Ты помнишь, как ты первый раз пригласила его к себе?
Ольга: И он конечно не решился пойти один…
Шаталов (наливая рюмки): А тебя, конечно, не оказалось дома, хотя время ты назначила сама.

Сцена V.

 Отглаженные курсанты – Маня, Димка и Интеграл – в парадной форме выходят из парадной.
Маня (запрокидывая голову, смотрит на окна): Странно. По правде говоря, тут нет никакой ошибки. Именно это время, и именно этот день…
Интеграл (с усмешкой и многозначительно): Умолкнул бес. Мария в тишине коварному внимала сатане!
 Маня, стремительно закосив глазами, делает рывок к нему, но Димка, вовремя замерив его движение, виснет на нем сзади и не дает ударить; Интеграл успевает отпрыгнуть в сторону. Димка оттаскивает Маню от него, и наконец тот успокаивается. Поправляет форму, поднимает упавшую фуражку.
Маня (мягко): Прости, Вова, пожалуйста… Я понимаю, ты не хотел ничего плохого про нее… Но не надо так больше шутить.


Ольга: Ты судишь слишком просто, Дима… Эти отношения были болезненными и для меня. Ты же помнишь, что человек, которого я любила, тогда бросил меня, просто уехал, перестал писать и звонить. Тогда я начала курить и уже стреляла сигареты для себя, а не для него. Потому, что у студентов вечно нет денег, а я еще и осталась без стипендии, но все равно ни черта не делала. Не могла просто делать, понимаешь?
Шаталов: Да. А когда он к тебе приходил, ты над ним смеялась.
Ольга (задумчиво): Наверно, это было потому, что мне нужно было на ком-то вымещать своё горе. А он все терпеливо сносил и прощал. Но от этого я только больше злилась…

Оля и Маня идут, взявшись за руки. Вдруг она вырывает руку и встает перед ним.
Оля: Опера, мой милый, это не конкурс строевой песни и не твой милый джаз. И это не то место, куда ходят спать. А ты заснул на арии герцога! Что с тобой? Тебе со мной скучно?
Маня: По правде говоря…
Оля: Нет? А что тогда?
Маня (привлекая ее к себе): Мне просто необходимо видеть тебя хоть раз в неделю.
Оля (освобождаясь движением плеч): Видеть? Зачем? Чтобы спать со мной… рядом… на соседних креслах в консерватории? Ну, знаешь… В прошлый раз в балете ты заснул на «Танце рыцарей»… (они уходят, но Оля продолжает говорить, то весело, то раздраженно, стараясь задеть) Нет, ну давай на минуту представим… Ты – флотский офицер! Золотые погоны на плечах и твердый взгляд. И дан приказ: «Ему на Запад, а ей…»  Ага? Как ты это представляешь? Видеть меня ты хочешь раз в неделю! А там, ну там, где «ему на Запад», будешь меня видеть раз в неделю, потом раз в месяц, потом раз в год, а когда увидимся, ты так же точно, как сегодня, будешь спать на концертах… в вашем военном клубе между морем и, не знаю, лесом! Здорово будет, да? Нет? А как тогда? А ещё хуже, если она не хочет на Запад, представляешь?
Маня (смущенно, неловко пытаясь перевести все в шутку): По правде говоря, если приказ будет, то скорее всего на Восток…
Оля: Вот ещё не лучше!..

Шаталов: Я было собирался послать ему «молнию», спросить, что же там с ним. Но ты же видишь, он шлет свои телеграммы без точного обратного адреса. Значит, надо лететь. Ты ж тоже не знаешь его адреса? И мы все уходим от главной темы. Может, Манька сейчас концы отдает.
Ольга (привычно насмешничает): Нет, адреса я не знаю. Но ты успокойся. Он не на смертном одре. Если б умирал, прислал бы мне предсмертную записку с пожеланием счастья на вечные времена и засушенной незабудкой в конверте.
Шаталов: (неодобрительно качает головой на ее тон) Я звонил уже в агентство. Сказали, билеты на Хабаровск и дальше будут только дня через четыре. (встает, смотрит в окно и говорит, услышав звон трамвая)  Как Манька мечтал ходить в отпуске целый месяц вот по этой мокрой набережной Фонтанки, под твоими окнами! А ему приходилось каждый отпуск уезжать то в Среднюю Азию, то в Сибирь. Он искал братишку. У них же отец умер ещё до войны в тюрьме, куда угодил за кражу. Мать погибла при бомбежке, когда они бежали из горящего Смоленска. И, умирая, завещала Мане разыскать младшего брата, Федьку…
Ольга: Да, я помню. И он его нашёл где-то в Караганде, в детдоме. И устроил здесь в Суворовское училище. Такой худенький, стриженный под ноль паренек… Мы ездили к нему с Маней в училище, в Петергоф. Худенькие мальчики с синими погонами…И Маня гордо объявил, что ему не надо больше никуда ездить, и он теперь хотя бы раз в неделю может видеть меня.
Шаталов: Ему это было нужно. Видеть тебя каждую неделю. Но вот однажды он вернулся из увольнения раньше срока…
Ольга: А ты жестокий, Дима…

 Димка с конспектом устроился у забора. Одетый в парадно-выходную форму Маня подходит к нему и, садясь рядом, отцепляет от пояса палаш.
Дима: Почему ты разоружаешься, дружище?
Маня молча вынимает палаш из ножен, дотягивается до лежащей рядом консервной банки и насаживает ее на клинок.
Маня: Сегодня произошло событие чрезвычайной важности. (поворачивает проткнутую банку, не глядя на Диму). Оля предложила мне выйти за нее замуж. То есть, по правде говоря, жениться. Она всё назвала своими именами (голос Мани звучит ровно и безжизненно, наконец он со звоном кладет рядом палаш вместе с банкой). Ей всё одно – я или колонна Фондовой биржи. Ей надо так отомстить. И точка. Я этого не понимаю, но…
Дима: Н-н-да… (захлопывает конспект, не зная, что тут скажешь).
Маня: Мне плохо сейчас. И Оле плохо. Я знаю, тебе трудно советовать мне. Есть положения, когда мужчина все должен решать сам. И я решил. Она, я думаю, поступает неправильно, слабо и некрасиво. Я решил отказаться. И я прошу тебя сейчас только об одном: сходи сейчас к ней и скажи об этом. Она ждёт. И её плохо ждать.
Дима (пожимая плечами): Меня не уволят. Меня же в списках нет.
Маня (раздельно выговаривая слова и глядя мимо него): Она ждёт. Я не могу сам. Я боюсь согласиться.
Дима (трогая его за плечо): Командир роты уехал домой. Списки давно уже поданы. Меня не уволят…
Маня (поднимая на него глаза, холодно): Всё это не имеет значения. Нужно, чтобы ты шёл.  И сразу. Она ждёт. И её плохо ждать.
Дима (вставая): Добро. Конспект мне в тумбочку засунешь.


 Оля, явно волнуясь, ходит возле дома. Запыхавшийся Димка подходит к ней. Она резко оборачивается, и Дима даже не успевает сказать ни слова.
Оля: Боже, как всё это глупо! Боже, как всё это глупо!   (на сцене здесь музыка, и Дима что-то говорит, но музыка заглушает слова).

Сцена VI.

Ольга подходит и становится с Шаталовым рядом. Берет его за руку.
Шаталов (хрипло):  Маня никогда не думал о себе, если что-нибудь для кого-нибудь делал. И просить для себя он умел так же честно и прямо. Про то, что мне светило тогда за самоволку, он понимал не хуже меня, но раз считал в данном случае пустяком, то так оно и было…
Ольга: Да. А потом вы уехали на практику на разные корабли, а я не пошла провожать… Вы разъехались на три месяца, да?
Шаталов: Да, на разные корабли, он на минный заградитель «Алтай», я на учебное судно «Комсомолец»…Но потом пришлось задержаться… Да и у Мани это был последний год с нами, он переводился в подводное училище… А у меня умер отец. Умер совершенно неожиданно, далеко на севере, в командировке. И хоронили его совершенно чужие люди. А я только тогда понял, что часто его обижал, на его письма не отвечал, редко находил время для встреч…
Ольга (тихо): Маня не рассказывал…

Кубрик на учебном корабле «Комсомолец» на рейде Кронштадта. Курсанты в парадной форме в кубрике окончательно укладывают вещи перед отпуском, нашивают на рукава новые курсовки. Один только Дима в повседневной робе безучастно лежит на кровати, глядя в потолок, почти не реагируя на прощальные слова и штуки товарищей. Заглядывает помощник дежурного по кораблю.
Помощник дежурного: Отпускники, строиться!
Кубрик пустеет.
Помощник дежурного: Курсант Шаталов! Заступаете сегодня дежурным по камбузу!
Дима (поднимая голову) – Есть…
Маня (входя и осматриваясь): Димка, ты тут? Черт, темно как… по правде говоря…
Дима (резко садясь): Маня?! Маня, это ты?!
Маня: Ага. Я. (садится на соседнюю койку).
Дима (стараясь говорить буднично): Заступаю вот сегодня по камбузу. Схватил пару по стрельбе.
Маня: Ага. Я знаю. Эта койка свободна?
Дима: Да. А ты каким судьбами здесь?
Маня (стягивает бушлат, бросает поверх вещмешка): На барже.
Дима: Да понятно, что не на плоту! Почему ты здесь?
Маня: Тоже прихватил гуся.
Дима: За что?
Маня: Тоже за стрельбу. Никак, по правде говоря, не мог пристреляться. И погода была плохая… Вот и…
Дима (обнимая его): Ты врать не умеешь! Совершенно не умеешь! Весь последний курс на тренажере стрелял лучше всех, а тут не смог пристреляться! Лёшка! Ты всегда был большим дубиной… Неужели ты узнал, что я остаюсь, и специально отстрелялся плохо?!

 Крики чаек, далекие гудки пароходов, звон склянок. Маня и Дима сидят рядом, смотрят в сторону востока, где небо подсвечено огнями Ленинграда.
Маня: Чем дальше от войны, тем слабее махорку делают…
Дима: А помнишь, раньше была в красных пачках и черных? В красных – крепкая, в черных – дрянь.
Маня: Ага… Только не сами пачки были красные, а надписи на них: «Тютюнтрест».
Дима: Ага… Мань, чего ты собрался в подводное?
Маня: Я же ещё на первом курсе решил. Написал кучу рапортов. И вот – удовлетворили…Мы ж оба знаем, что скоро подводная лодка, вооруженная ракетой, будет на море решающей боевой силой. А я хочу держать в руках, раз иначе нельзя, самое грозное оружие…
Дима (помолчав): А вот прикажут тебе подобраться к чужому побережью и выпустить это самое грозное оружие по какому-нибудь большому городу, не меньше Ленинграда… Сможешь кнопку нажать? (Не дожидаясь ответа, продолжает). Нет, я хочу знать, что по врагу стреляю. И – по какому врагу… Пусть будут пушки, и морской простор, и свежий ветер, и горизонт, ясный и чистый, вот как сейчас – хоть иногда… А не тусклая картинка на перископном стекле. Я море люблю, а не духоту в отсеках… (меняя тему) А Ольга, наверно, не спит. Зря ты такое выкинул. И так она уже три месяца одна в Питере. Теперь ещё четырнадцать суток…
Маня: Нет. Она спит. Понимаешь (он говорит неторопливо и убежденно), мужская дружба – не меньше, чем любовь к женщине. Тебе плохо, и Оле, конечно, тоже плохо. Но человек должен сам решать свою судьбу. Нельзя помогать людям, когда они должны решать что-то сами. А тебе я могу помочь: хотя бы вместе потренируемся в стрельбе. И хорошо, что мы вместе. Я соскучился по тебе на этом «Атлае»…
 Рядом стучит движок, плещет волна, и снова звенят склянки…

Шаталов встает, смотрит в окно, слушая звон трамвая.
Шаталов: Весна! Утром меня вез один шофёр… И вот он так радовался весне, а я его обозвал дураком. Стыдно даже вспоминать… Неважно мне, Оля, последнее время. Очень. Не повезло мне.
Ольга: Я вижу… А к Мане ты полетишь?
Шаталов (не глядя на нее): Да. Мне это нетрудно… Маяков я в своей жизни не зажёг, но с якорей научился сниматься легко и быстро.
Ольга, помолчав, подходит к нему и вдруг, положив ему руки на плечи, смеется.
Ольга: Это глупо – то, что ты решил лететь, но в чём-то хорошо для тебя самого. А ещё… ещё мне тебя жаль, Димка.  Не потому, что летишь, нет. Просто так… - она целует его в щеку.
Шаталов (помолчав, освобождается от ее рук и говорит грубовато): Как только раздобуду валюту, махну в столицу. Прямых билетов нет на Хабаровск, говорил же. И не будет до четверга. А про жалость не смей больше говорить – за волосы оттаскаю…
Ольга (улыбаясь): Мальчишка! Обыкновенный мальчишка. Сиди и жди меня. Мне надо сейчас уехать, а ты жди меня до любого часа. Будешь ждать?
Шаталов (послушно): Буду… Между прочим, мы же тогда на круглые пятерки перестреляли стрельбу. Только у Мани отпуск вышел грустным. Ты тогда уехала и не оставила ему даже адреса. А говоришь: «Жди…» (он говорит это, когда Ольга уже вышла из комнаты, и она если и слышит, то не отвечает – в прихожей хлопает дверь).
 Походив по комнате и побормотав что-то типа «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…» Шаталов ложится на диван и выключает свет.

 Слышится строевая музыка, барабанная дробь, согласный строевой шаг по плацу: роты готовятся к параду. Курсанты провожают Маню – пришел приказ на его перевод в специальное училище подводного плавания.
Интеграл (смущаясь, неловко обнимает и чмокает друга в шею): Ещё вчера маяк горел, сегодня слеп и он…
Маня: Да, да, обязательно… Не то говорю… Спасибо, Вова, мне всегда нравились ранние стихи Николая Тихонова. Спасибо, ребята, за всё. Вы сами не знаете, какие вы все… Сами не знаете… (друзья обнимаются).
Паша: Когда станешь подводником, жри меньше, а то не удифференцируешь лодку.
Маня (серьёзно): Хорошо, обязательно…
 Раздается команда «Строиться!» и рядом с Маней остается только Димка. Маня ловит его за рукав.
Маня: Дмитрий! Если тебе будет плохо, если тебя кто обидит несправедливо, пошли мне телеграммку? Пообещай мне это!
Димка: Ну конечно обещаю, Маня. Ну конечно, обещаю!
Маня: Наша дружба – лучшее в нас. Это помнить надо всегда… Вернется Оля, скажи ей, что я любил её, как святыню… Я употребил сейчас религиозный термин, но это неважно… Я желаю тебе успехов в боевой и политической подготовке…
Димка: Спасибо, Маня. Желаю тебе того же!..
 Долетает окрик старшины: «Шаталов, в строй!» Димка, махнув рукой, убегает, и все заглушает тяжелый бой подкованных курсантских ботинок о мостовую.

 Ольга в пальто входит в комнату, смотрит на спящего Шаталова. Потом наклоняется над ним и трясет его за плечо.
Ольга: Ты болен. Весь горишь. И уже очень поздно, а я задержалась. Останешься ночевать здесь, на этом самом диване. Вставай, иди умывайся, я все приготовлю. Но перед сном я поставлю тебе горчичники! (говорит весело) И ты будешь их у меня держать как миленький, хотя мужчины терпеть не могут горчицу, когда она попадает им на спину, а не на язык…
Шаталов (сонно): Давай… Мажь меня горчицей, хотя ты и глупая совсем женщина, потому что упустила Маньку. Правда, ты теперь стала как-то лучше – добрее и симпатичнее.
Ольга: Вот поставлю горчичники – узнаешь мою доброту! Узнаешь-узнаешь…

Звонок будильника. Шаталов, морщась со сна, включает торшер, приподнимается на диване, нащупывает кнопку будильника. Рядом с будильником видит деньги и записку. Разворачивает ее…
  «Ты ужасно храпишь. Билет на самолёт до Хабаровска будет оставлен для тебя прямо в касса аэропорта. (Вот что значит улыбка красивой женщины!) Отправление в 13.40. Ты успеешь съездить за зубной щёткой и др.манатками домой. Деньги вернешь, если сам вернешься от этого зверя живым. А ему скажи, что одно из лучших воспоминаний Ольги за всю её паршивую жизнь – это то, как темнели у Мани глаза от нежности к ней. И Ольга будет помнить об этом всегда.
 Я ушла учить детишек географии. Запри комнату и ключ положи у дверей в черную ботину».
Шаталов (задумчиво): Оказывается, у этого типа от нежности умеют темнеть глаза…

Сцена VII.

Шум взлетающего самолёта. Треск радиопомех. «Наш самолёт готов совершить посадку в аэропорту города Хабаровск…» Обрывки музыки… «Ну ты даешь на ночь глядя! До утра-то хоть подожди!»  - «По два рубля сверх за километр – сгодится?» - «Ну поехали, раз ты богач такой… Случилось, что ль, чего?»  - «Случилось-случилось. Поехали…» «Ты погоди, поехали… Машину погрею. Это вы у себя там, в Ленинграде, такие скорые, ишь ты…»


«Иди на прибой, там огни увидишь!»  - стук захлопывающейся двери автомобиля и скрип снега. Далекий шум прибоя. Голос дежурного: «До утра не подождать?» Голос Шаталова: «Не могу я ждать, объяснял уже. Не пропускаете – вызывайте ко мне самого капитана третьего ранга…» - «Сейчас уже три часа ночи…»   Другой голос: «Королев, пропусти.   Командир «Сто восемнадцатой» давно ожидает этой встречи… Но сейчас он отдыхает. Может, подождёте до утра?»  Шаталов: «Нет, не буду я ждать утра!».
   
По скрипящему снегу Шаталов подходит к шлюпке. Она точно такая же, как та, на Фонтанке. Здесь слышнее прибой и посвистывает ветер. Постукивая каблуками, чтобы согреться, он смотрит в даль.
Шаталов: Что, волны и ветер? И здесь, ребята, хулиганите?
Высокий, плотный  морской офицер в наброшенной на плечи шинели шагает к нему, и они бросаются друг к другу. Шинель падает с плеч Мани, а Шаталов роняет фуражку – они обнимаются.
Маня: Я знал, что ты прилетишь! Знал!
Шаталов: Ну видишь, корсар, я прибыл!
Маня: Я знал!
Шаталов (наконец освободившись от его объятий, поднимает шинель друга): Ну, перестань… Говори, кому морду бить надо, кто тебя обидел? Вдвоем мы со всеми справимся!
Маня (набрасывая на плечи шинель): Меня? Обидел? Никто меня не обижал. Я тут Пашку встретил две недели назад, он к нам подлодку перегонял Северным путём. И он, по правде говоря, рассказал про тебя, про то, как у тебя дела сложились…
Шаталов: Да оденься ты, балда. А потом расскажешь всё по порядку. Что это за дрейф, в котором ты лежишь? Про себя я тебе потом объясню.
Маня (с улыбкой и одновременно серьёзно): Ах вот ты о чём? Тебе причины нужны! А просто так, без причин, ты бы ко мне не прилетел? Если б я тебя на праздник позвал?
Шаталов (медленно, глядя на друга): Праздник – тоже причина…
Маня (спокойно встречая его взгляд): А совсем без причин?
Шаталов (начиная сердиться, хмурясь): Я вижу, ты научился шутить, Алексей.
Маня: Я мог двадцать раз слетать к тебе, перевести деньги. Но я решил, что тебе важнее побеспокоиться о ком-то другом и немножко забыть себя, свои беды. Я знал, что ты рассердишься, если не будет никакой причины вызова.
  Он несколько раз проходится туда и сюда по скрипучему снегу, словно собираясь с мыслями.  Шаталов, ожидая объяснений, садится на нос шлюпки.
Маня (холодно): Есть причина. Я знал, что ты можешь рассердиться, если причины не будет. И мне невесело сознавать это.  И я не тревожил тебя, пока она не появилась. Человек, который трое суток пролежал на грунте после аварии подводной лодки на глубине восьмидесяти метров, имеет право вызвать к себе друга? Да, нас вытащили, и я жив и здоров… Но годы идут, Дмитрий, и море есть море. Ты знаешь, про что я говорю. И мы с тобой как-то всё дальше и дальше друг от друга. И это плохо, старик. И тогда, на грунте, у меня было время подумать обо всём этом.
Шаталов: Трое суток – большой срок…
Маня: Да, большой. Мы испытывали новую лодку. Новое никогда просто не дается. Сперва мы сами не хотели её покинуть, думали, что удастся отремонтировать и всплыть, а потом… Потом поздно стало. Ослабли здорово. И когда уже все концы были отданы, я написал тебе записочку.
Шаталов: Порвал?
Маня: Что порвал?
Шаталов: Записку мне.
Маня: Нет, не порвал. Пускай лежит. Иногда, по правде говоря, полезно вспомнить о смерти… У тебя синяки под глазами, и селедкой от тебя пахнет. Это от шинели, что ли?
Шаталов (хрипло): Дай прочесть.
Маня: Что ж. Можешь прочесть. Пойдём, замерзнешь тут, ещё больше простудишься…

Они входят в кубрик, совершенно такой же, как тот, в котором они познакомились. Маня достает старую полевую сумку – ту самую солдатскую сумку, с которой он пришёл когда-то в их училище, и вынимает из нее записку.
Маня: Прочитай, хотя в этом есть что-то нехорошее: ведь я жив. А я к вестовым схожу, прикажу чай согреть.
 Шаталов, присев на табуретку, разворачивает написанную карандашом записку…
«Передать Шаталову Д.М., Ленинград. Адмиралтейский канал, 9, кв.19.
Дмитрий, тебе перешлют это, если нас не вытащат. Я знаю, тебе будет тяжело. Мне уже трудно писать. Ты последние годы стал прятаться и уходить. А я не настаивал. Всё служба, служба… И я очень виноват. Сейчас над морем где-то день. И я всё тебя вспоминаю… Ты на карниз вылезал, чтобы в баню не ходить. Помнишь, нас в баню почему-то ночью водили, а ты на карниз вылезал, ждал, когда старшина из кубрика уйдет… А я волновался, что ты простудишься… Сейчас над морем день…»
Шаталов (с чувством): Лёшка, вислоухая ты морда…

 Слышен звук работающего корабельного дизеля, слышится плеск волн.  В кубрик спускается Маня, и Шаталов встает ему навстречу.
Шаталов: Алексей, позавчера я видел Ольгу. Пошли ей такую же телеграмму. Такую, как мне.
Маня (после робкой паузы): Ты думаешь, мне стоит это сделать?
Шаталов (твердо): Да. И не ставь в тексте запятых и точек.

 В ленинградской квартире поздний вечер. Ольга, возвратившись с работы, включает свет. Ходит, задумавшись, по пустой квартире. Потом берет с полки книгу Виктора Конецкого и, раскрыв наугад, читает вслух: «… прекрасны бывают не только победы, но и поражения; не только корабли, но и причалы. И вообще всё прекрасно на этом свете – камни и вода, звёзды и ночной чёрный океан, дожди, туманы, мы сами и горизонт, который всегда пахнет ветром…»
 Улыбнувшись, она кладет книгу на стол. Скрип трамвая, ноты музыки и перезвон корабельных склянок.

                ЗАНАВЕС


Рецензии