Щепотка сухого чая и кипяток

С верха дверного проёма свисали на серых ниточках пучки сушёных розмарина и полыни, но пахло почему-то кофе с ванилью и немного уже угасающим ароматом глинтвейна. Это было уютно. Сарви подумал, что свет и запахи — как идеальные актёры, в любых декорациях могут создать ощущение дома.
— Проходи, проходи, — его соседка по лестничной площадке залезла на один из трёх табуретов и, щёлкнув кнопкой чайника, обняла колени руками, скрутившись в клубок из полосатого свитера.
Сарви зашёл и сел на табурет. Кухня была неубранной, с кучей вещей. Везде лежали страницами вниз раскрытые книги, как распластавшиеся на грудах мусора чайки. На столе громоздились чашки, плошки, блюдца — всё это щедро присыпано сахаром и сушёной гвоздикой. Горела только одна лампа над столом, странный абажур которой в виде жёлтой мыши почти не давал света, но делал полумрак кухни более уютным.
Его соседка была ещё подростком, но уже жила одна. В первый раз они встретились, как ни странно, в продуктовом через два квартала — она с серьёзным видом стояла над грудой свежепривезённого дайкона, а он искал свой любимый чай и никак не мог его найти, потому что забыл очки. Они бесконечно сталкивались в узком проходе.
— Извините, — в очередной раз сказал он.
— Ничего, — спокойно ответила она. — Это жизнь нас сталкивает.
В первый раз он отметил только её мультяшную внешность — большие очки, изумрудные волосы с выбритыми висками, а ещё яркое пальто со скандинавски унылым пейзажем. Он предложил отвезти её домой, и она согласилась, складывая дайкон в холщовую сумку. Они говорили, как старые знакомые, и у Сарви не было этого нервного ощущения, сопровождающего новые встречи: желание понравиться, желание произвести впечатление, показать себя с лучшей стороны. Нет, они обсуждали Джойса и Виана, жизнь в большом городе — и нужно ли считать собаку больше, чем она есть, если у неё большой объём шерсти. Потом они обсудили лазанью (вегетарианскую и почему-то с креветками), а потом Дори повернулась к нему и сказала:
— Давай покатаемся.
Они ездили по городу, пока везде зажигались фонари, смотрели на людей, говорили о ерунде или просто молчали. От неё пахло барбарисом и свежим снегом, и вся она казалась хрупкой, какими бывают только очень умные подростки с реакциями детей и разумом стариков.
Так началась их дружба, хотя Сарви казалось, что правильно было бы сказать — продолжилась с середины, как будто они всегда были друзьями и вот, наконец, встретились.
Теперь он знал о Дори гораздо больше. Он различал её черты, и смог бы узнать и без очков и с другой причёской. Она очень быстро и решительно ходила по улицам, пока он чуть прихрамывал и любил ходить медленно, рассматривая всё вокруг. Если Дори была в хорошем настроении, она могла вдруг пойти задом наперёд, засунув руки в карманы, что-то оживлённо рассказывая. У неё была родинка у уха, шрам на левом мизинце и ожог на ступне, прямо перед пальцами. Она любила ходить босой. Не терпела запах горелого мяса и почему-то стручковой фасоли, очень много читала, очень серьёзно относилась к вопросу творожных запеканок с черникой, но совершенно их не ела.
Дори заняла в его сердце особое место — не собственного ребёнка, не сестры, не знакомой. Это была просто Дори. Она могла зайти к нему в гости просто так и через полчаса подбить его разрисовать его ванну джунглями и дельфинами. Они оба не умели рисовать дельфинов, и те были больше похожи на сине-голубых собак, выпрыгивающих из волн.
Но это был первый раз, когда он был у неё в гостях. У неё — но, казалось, и у всех жильцов, которые снимали эту квартиру до Дори, потому что их вещи были здесь.
— Я думаю, эта квартира пожирает людей, — серьёзно сказала Дори, проследив за его взглядом. Чайник щёлкнул, и она разлила по двум пиалам кипяток, целясь точно в щепотку зелёного чая. — Они всё больше и больше вливаются в неё. И, наконец, становятся призраками. А она оставляет себе их вещи, как трофеи.
— А ты не боишься стать частью этой квартиры? — спросил Сарви. Он шутил, потому что не представлял себе мир без Дори.
— Здесь почти нет моих вещей, — отмахнулась Дори. — Я беру то, что выше лежит в кучах. А потом кладу на то же место. Ей меня не поймать.
Здесь было странно уютно. Не как в обычной человеческой квартире, где всё лежит на своих местах и хорошо подобраны занавески, а как в логове, пещере, гнезде. Дори легко и естественно стряхивала со всего налёт цивилизации, оставляя глиняную прочную основу из истиной человечности, звериной её части. Она не до конца понимала очень многие условности — то, в чём человечество запуталось, как в леске, за долгий путь своей истории, Дори подбирала решение по прямой, прорезая клубки лески раскалённым ножом.
Сарви никогда не спрашивал, откуда она, где работает, хватает ли ей денег, где её семья. С такими, как Дори, всё было просто: они — то, что есть здесь и сейчас, отсюда и на следующие двадцать минут. Она была человеком, сидящем на табурете, закопавшись в свитер, дующим на горячий чай с расправляющимися чайными листьями. Она была с отросшими уже немного волосами, теперь мято-лохматыми и почти не изумрудными. У неё было три прокола в одном ухе и пять в другом, и все серьги были серебряными и круглыми гвоздиками, а одна была треугольником, свисающим с левой мочки уха. Сарви видел, что на её шее какая-то татуировка уходит под одежду, и, кажется, это был кит на волнах, но ему довольно было знать, как она выглядит на видимой части белоснежной кожи, пахнущей барбарисом и свежим снегом. Этот запах ассоциировался у Сарви с долгими приятными беседами, ощущением уюта и спокойствия, какое чувствуют собаки, спящие рядом друг с другом, стаей.
Седьмого числа он подарил Дори сплетённый из старых ниток браслет, изумрудно-голубые нити которого свивались во что-то мягкое и прочное, как сама Дори, а восьмого числа она пропала. Просто не пришла, не выглянула встречать его с работы, не постучалась в дверь. Он постучал к ней сам, ощущая её отсутствие странно, словно холодок из приоткрытой форточки. Никто не ответил, и он чувствовал квартиру пустой.
Она не появилась и девятого, и десятого, и одиннадцатого, и двенадцатого. На самом деле, Сарви не очень понимал, что при этом нужно делать. Он не знал ни полного имени Дори, ни её телефона, ни даже возраста — где-то шестнадцать лет? И не очень знал, что ему делать, потому что у него было ощущение, что из его жизни пропала, к примеру, его правая нога. Внезапно и бесследно. И непонятно было, где её искать, как искать. Надо ли искать?
Через два месяца из квартиры Дори начали вывозить вещи, и Сарви уговорил новую хозяйку продать ему две пиалы, из которых они с Дори когда-то пили чай.
Дни стали странно тягучими. Дежурство в офисе с продавленным креслом, горький чёрный чай, стоящий у замызганного горшка с кактусом. Жизнь постепенно вошла в свою привычную колею, но Сарви так и не вошёл. Иногда он ездил в тот продуктовый магазин и выбирал дайкон. Иногда долго колесил на машине по ночному городу. Гулял подолгу по улицам. И, когда его никто не видел, оборачивался и ходил задом наперёд. Но у него никогда это не получалось.
Она вернулась через два года. Похудевшая, загоревшая, с фиолетовыми волосами в косе, потрёпанным браслетом на запястье, пахнущая барбарисом, свежим снегом и купленным на углу пирожком с вишней.
Сарви молча открыл дверь и крепко обнял её, не сказав ни слова. Они сели на диван, и он обнял её, прижимая к себе за круглые покатые плечи, потому что курточка на ней была не для зимы — весенний дождевик, и её всю трясло от холода. Дори привычно залезла на диван, прижав колени к подбородку, и некоторое время сидела так, греясь, как уличный зверёк.
— Хочешь чаю? — спросил Сарви мягко.
Дори кивнула. А потом посмотрела на него серьёзно и сказала:
— Ты знаешь, я видела гусей. У них очень распластанные лапы, как из воска или резины.
Сарви накинул ей на плечи тёплый плед и, улыбаясь, пошёл доставать чашки.
— Они на тебя не нашипели?
— Ещё как! — всплеснула руками Дори и стала рассказывать о том, какие гуси были толстыми, здоровыми, сверху белоснежными, а снизу грязными, словно они машины на деревенских дорогах.
Сарви кинул по щепотке зелёного чая в каждую пиалу, внимательно слушая, и залил их кипятком, стараясь попасть обжигающей струёй точно по сушёным скатанным листьям.