День снятия блокады

27 января.
Этот день в нашей семье, пожалуй, самый значимый после Дня Победы. Мы его всегда праздновали. За одним столом собирались мои дети, муж (если был не в рейсе), его и мои родители. Мы пели песни военных лет. Но сначала знаменитую Волховскую застольную. У моего папы и свекра были хорошие голоса.

Для наших родителей блокада очень много значила в их жизни.

История первая. Про Дорогу Жизни.

Когда началась война, маме было 18 лет. Она и ее родители бежали в Ленинград с Карельского перешейка. Туда стремительно наступали финны. Так они оказались в блокадном городе. Их поселили в какой-то школе. Они рыли окопы и заготовляли дрова для города.
Им все пришлось испытать: и холод (суровая зима), и артобстрелы, и голод.
Их эвакуировали из Ленинграда по Дороге Жизни в конце декабря 1941 года в кузове грузовика. Так вывозили тогда всех. Шофёр их, видимо очень устал или замёрз. Согрелся, глотнув из фляги.
Они поехали в составе сразу нескольких машин. По пути их
машина попала колесом в какую-то яму, из которой они долго не могли выбраться. Все ругали шофёра. А он даже не отвечал. Наверное, сил не было. Их грузовик отстал от остальных машин. Долго плутали они по льду Ладоги. Им повезло, их не обстреливали.
Машины ехали по Ладоге с потушенными фарами и открытой дверцей. Заблудиться на голой снежной равнине было просто. Такие случаи были. И ещё надо было стараться не ехать по следу от предыдущей машины, потому что можно было попасть в полынью, или лёд мог сломаться от постоянной нагрузки. Выскочить из кузова обессиленным людям было почти невозможно. К этому добавлялся страшный мороз. Я читала, что некоторые жители пытались пойти через Ладогу самостоятельно пешком. Но это было нереально. Скорее всего они погибали, замерзали.

Когда мои доехали, наконец, до Кобоны, то стали искать родных, которые ехали в другом грузовике. Но оказалось, что они попали под обстрел, машина с людьми ушла под лёд. Погибли все. Там были мамин двоюродный брат и его мать.

Один из моих родственников Якунин Михаил Иванович работал шофёром на этой страшной трассе. Не знаю, рассказывал ли он кому-нибудь о том времени. Они все ничего старались не рассказывать о блокаде. Может быть,  хотели забыть этот ужас?

Этот стих я посвятила мужественным людям - шофёрам Дороги Жизни. Низкий им поклон! Если бы не они, не родилась бы я и мои дети.

Он шофёром работал,
Точнее служил
В том далеком уже
Сорок первом году,
Сквозь блокады кольцо
В город хлеб привозил
По ещё неокрепшему
Ладоги льду.
Каждый раз
За баранку садился, крестясь,
Потихоньку,
Чтоб это никто не увидел.
На ухабах, а может, от страха трясясь,
Вёл машину
И люто врагов ненавидел.
Вот и берег.
Сегодня фашист не бомбил,
И машина под лёд
Ни одна не ушла.
Он из фляги глотнул,
Сухарем закусил,
Снег смахнул рукавом
С лобового стекла.
Скоро ехать опять,
Рейс назад потрудней.
Вон они уже в кузов садятся
Два десятка
Угрюмых голодных детей.
Ничего, мы прорвёмся!
Вы слышите, братцы!



История вторая. Про свекровь Петрову Нину Валентиновну.

Больше всего блокада затронула свекровь. Ей было 14, ее сестре 10.  На ней был дом: буржуйка, карточки, вода. А поначалу она с одноклассниками тушила зажигалки. Они жили на Старо-Невском недалеко от Александро-Невской Лавры. За водой ходила на Неву. Однажды уговорила сестру помочь, сходить с ней за водой. Было очень холодно и скользко, особенно у проруби, можно было поскользнуться и пролить воду. Нине казалось, что вдвоём будет легче. Сестра дошла с ней до проруби, но обратно Нине пришлось тащить и бидон и сестру. Больше она ее с собой не брала.
Однажды в очереди за хлебом у Нины из рук какой-то мужчина вырвал карточки. Он хотел побежать, но не смог. Сел прямо на снег. Нина догнала его. Но карточки он зажал в руке и не отдавал. Тогда она сняла валеночек и стала его бить этим валеночком. Он разжал руку. Карточки выпали, и Нина подняла их. Я спросила:
- И никто из очереди Вам не помог?
- Нет. Ни у кого не было сил. Это когда по 125 граммов давали. Да и у этого мужчины тоже не было. Мне жалко было его. Но нам бы без карточек не выжить.
Ее с мамой и сестрой эвакуировали летом 42-го по Ладоге. Предыдущую баржу обстреляли и затопили. Им повезло.
Свекровь не любила вспоминать о блокаде, прерывала все вопросы. Говорила, что надо вспоминать хорошее, а не этот ужас.
В ее семье (а она стала и моей) были свои правила.
Никогда мы не выкидывали хлеб. Она считала это преступлением. Никогда в тарелке не должно было ничего оставаться. Нужно положить столько, сколько можешь с’есть.
Всегда в доме должен быть обед из первого, второго и третьего блюда.
Она научила меня готовить и рационально расходовать продукты.
Летом всегда делали заготовки на зиму, соленья, варенья, компоты.
Сейчас это трудно понять. Блокада оставила свой след. Это страх голода. Такое было во многих ленинградских семьях, хлебнувших блокады.

В последние годы, когда мы с ней остались вдвоём (сначала умер свёкор, а потом и мой муж), она стала рассказывать. Из этих ее рассказов получились стихи.

Блокада.
- Я закрыла их в маленькой комнате
И теперь туда не хожу, -
Говорила мать одноклассницы,
Той, с которой за партой сижу,
До войны, вернее, сидела.
Как она танцевала, пела!
Мы по парку часто гуляли,
Обо всем на свете болтали.

А когда наш город бомбили,
Зажигалки с нею тушили.
Помню, склады горели Бадаевские,
Мы оттуда бежали радостные
И в платочках «сладкой» земли,
Прижимая к груди несли.
Правда, мама сердито сказала:
- Только этого не хватало!
Землю есть меня не заставят,
На колени нас не поставят.
Чай несладкий даже полезней,
И теперь нам не до болезней!

А потом началась блокада.
Ничего, казалось, не надо,
Кроме малой корочки хлеба,
Да ещё  спокойного неба
Без налётов и артобстрелов,
Чтоб ходить по улицам смело.

Я зашла навестить подругу,
Им сейчас особенно туго:
Ее бойкие младшие братцы
Перестали играть, смеяться.
Все канючат: «Дайте покушать!»
Тяжело это было слушать.
Перестала ходить к ним в гости.

А однажды осенью поздней
Повстречала их мать на улице,
Как старушка, идёт, сутулится.
Мне махнула рукою тощей:
- Что же к нам не заходишь больше?
Хоть война сейчас и блокада,
Знаю, дочь тебе будет рада.
Я закрыла в комнате младших,
Пусть их хлеб достанется старшей.
Малыши не кричали, не плакали,
Поначалу лишь дверь царапали,
А теперь и вовсе затихли.
Стали как-то путаться мысли...
Им двоим все равно не выжить.

Дальше я не смогла расслышать.
Бормотала что-то бессвязное,
Дескать, судьбы бывают разные.

Мама грустно сказала только:
- Как же этой женщине больно!
Умирать, так уж лучше вместе,
Только, нет! Не дождутся, черти!

Сосед. Блокадная история.

Их соседа дядь Ваней звали,
По здоровью на фронт не взяли
И не взяли его в ополчение.
Это было для них спасение:
Он на мельнице кем-то работал
И взвалил на себя заботу
О девчонках своих соседских,
Сохраняя им жизнь и детство.
Каждый день приходил к «обеду»,
А они стелили газету,
И мука из его одежды
Им давала на жизнь надежды.
А потом назад через город,
Брёл, как будто взбирался в гору,
Мимо трупов, сквозь снег и ветер,
Лишь бы только выжили дети!
Его подвиг никак не отмечен,
Но остался в памяти вечно
У девчонок от смерти спасённых.
Жаль, не знаем всех поименно,
Тех, кто душу имел и сердце
И свой город не отдал немцам.

История 3. Отец и свёкор.

Осталось только добавить, что свёкор служил в Ленинграде с 1944 по 1950 год и был рулевым минного тральщика. Про него я написала отдельно.
Мой отец тоже служил в Ленинграде с 1944 по 1950 год (они были ровесники со свекром). После снятия блокады в лесах под Ленинградом оставалось много разрозненных вражеских подразделений, они об’единялись в отряды, нападали на наши части и местных жителей. Их надо было обезвредить. Вот этим и занималась часть, в которой он служил, это были, в основном, 18-летние мальчики. Однажды ночью на соседнюю роту напали фашисты и всю вырезали, рассказывал папа.

Их посылали и на похоронные работы. Он рассказывал, что почти все пространство от нынешней площади Победы (Средней рогатки) до Пулково было просто усеяно трупами и наших и немецких солдат. Рыли огромные траншеи и хоронили там всех вместе. А ведь там сейчас новостройки, дороги....

Папа рассказывал мне, что 30 апреля 1945 года был торжественно снят чехол со шпиля Адмиралтейства. Он видел сам, как это сделала одна бесстрашная девушка-альпинистка. Он не знал ее имени, но был восхищён ее мужеством. Я тоже не могла тогда найти, кто это был.
А недавно я прочитала, что это была Ольга Афанасьевна Фирсова. Она не была профессиональной альпинисткой. Перед войной закончила консерваторию и работала хормейстером.
В 1935 году совершила восхождение на Казбек, потом на Эльбрус.
Ее и ещё четырёх человек в 1941 году привлекли к работам по укрытию шпилей Адмиралтейства, Петропавловки, Михайловского замка и купола Исаакия. Об этом можно почитать в интернете. Это была героическая и такая необходимая работа! Ведь золочёные шпили служили ориентиром для фашистов, стрелявших по городу. А ещё работа проводилась в холод и под обстрелом.
Во время блокады двое из команды Ольги Фирсовой умерло от голода. Работы по укрытию продолжались во все время блокады, так как чехлы получали повреждения. Как только у голодных людей хватало сил!
Меня просто потрясла эта история.
Нужно знать их имена:
Ольга Афанасьевна Фирсова,
Александра Ивановна Пригожева,
Алоиз Августинович Земба,
Михаил Иванович Шестаков,
Михаил Михайлович Бобров.
Барельеф в их честь и с их именами установлен на стене Петропавловской крепости.

Свёкор был родом из Новгородской области, папа из Рыбинска. Но Ленинград стал их городом, они сроднились с ним душой. Эту любовь к великому городу наши родители завещали нам, а мы своим детям и внукам.