Повесть о превратностях любви. Глава 2-я

Глава вторая.
Леван Кавтарадзе.

   Первым, кто появлялся в день вечеринки в квартире Майи Полонской, был Леван Кавтарадзе, ее однокурсник и друг. Он приносил вино: грузинское «Киндзмараули» в двух аккуратных пятилитровых бочонках с ручками и краниками.
Леван был худ, невысок ростом и хром от рождения на правую ногу. Из-за этого подъем в квартиру, находившуюся на мансардном этаже, давался ему нелегко.
Он падал на диван, закрывал глаза и просил:
- Майя, утешь меня своим стихом…
Она смеялась:
- Лучше укрепи свой дух и тело вином… Ты с таким трудом пёр его на пятый этаж, а наша честная компания разопьет эти десять литров за пять минут, не успеешь опомниться.
Леван вздыхал:
- Ты права, Майечка, ты, как всегда, права. Я никогда не понимал, откуда у русских такие умные девушки… Принеси, пожалуйста, два больших бокала, и мы выпьем их с тобой за моего отца, лучшего винодела Кахетии. Когда я однажды спросил его, как он делает такое хорошее вино, он сказал мне: «Ты бумажный человек, Леван. Ты все время пишешь и пишешь свои стихи и не хочешь узнать, что делает твой отец, чтобы люди пили настоящее «Киндзмараули» и говорили, что такое вино бывает только у Кавтарадзе». И я стал наблюдать за его нелёгкой работой и заметил одну удивительную вещь: чем бы он не занимался на виноградниках и на винном дворе, он всегда, не переставая, пел. Песни эти были неприхотливы, но по-своему красивы, и тогда я спросил отца, чтобы доказать ему , что он тоже причастен к поэзии: «А кто сочинил песни, которые ты поешь?» - «Я сам, - ответил он гордо. – И музыку, и стихи» - «А кто научил тебя этому?» … Ты знаешь, что он сказал мне в ответ? Он сказал, что этому невозможно научить, что музыка и стихи зарождаются в душе человека, как ребёнок в утробе матери. То есть, он еще раз хотел упрекнуть меня в том, что я в своём институте занимаюсь пустой ерундой, стараясь познать тайны поэзии… И мне всё чаще кажется, что он не ошибся. ..
Он тонкой струйкой наливал вино в бокалы и сделав глоток, начинал читать стихи на грузинском языке. Майя заслушивалась ими, даже не понимая, о чём они.
- Переведи, пожалуйста, - попросила она однажды.
- Зачем? – ответил Леван, подняв вверх указательный палец, бывший у него главным выразителем его эмоций. – Ты прекрасно знаешь эти стихи.
Он сел за рояль, давно уже стоявший без дела, ласково прикоснулся к клавишам и тихо запел:
                «Виноградную косточку в землю зарою,
                И лозу поцелую, и спелые грозди сорву…»
-Ты сегодня должен обязательно спеть эту песню на вечеринке по-грузински, - сказала она.
- Нет, не буду, - решительно ответил Леван. – Я еще не говорил Булату, что сделал перевод его песни. Может быть, он ему не понравится…
Он допил вино и задумчиво сказал:
- Вообще-то, я отрицательно отношусь к поэтическим переводам и никогда не читаю их.
- Не надо оригинальничать, Леван, - строго выговорила ему Майя. – Все читают прекрасные переводы Пастернака и Лозинского, восхищаются ими, а ты нас один такой…
- Я – не все, я – Леван Кавтарадзе, который считает, что, если перевод плохой, то его вообще не стоит читать, потому что он унижает автора стихов. А, если он хороший, то автором надо считать именно переводчика. Или указывать на обложке, например, так: «Гамлет», через тире: «Вильям Шекспир – Борис Пастернак». Потому, что Шекспир придумал сюжет этой трагедии, а Пастернак написал на этот сюжет своё оригинальное произведение.
- Не выдумывай, Леван, - обреченно сказала Майя, поняв, что спорить с этим упрямым грузином бесполезно. – Ты лучше подумай, что ты будешь читать сегодня вечером.
- Я буду читать стихи о любви на грузинском языке. И, если кто-нибудь после этого спросит меня, о чём они, я подойду к этому человеку и тихо скажу ему: «Ты больше никогда не приходи сюда». Стихи надо понимать на слух, а не по значению слов. Вот я сейчас прочту тебе два своих четверостишия, и я уверен, что ты поймёшь их без перевода.
Леван встал, сдвинул свои густые брови и прочел своё первое четверостишие, затем, расслабившись и, как провинившийся ребенок, опустив руки и голову, - второе.
- Говори, Майя, - сурово приказал он. – Я по твоим глазам догадался, что ты всё поняла.
- Первый стих, по-моему, о горах. В нем часто повторяются звуки «т» и «а». Создается впечатление, что в горном ущелье течет бурливая река, и в ней стучат камни, а путник на вершине кричит от восторга: «А-а-а-а!» А второе четверостишие, я думаю, о маме. Я не знаю ни одного грузинского слова, но слово «дэда», которое у тебя повторяется в конце каждой строки, по-моему, означает «мама». Получается очень интересная форма, когда рифмуются предпоследние слова. Я у кого-то из наших институтских поэтов читала нечто подобное:
                «Ты долго будешь сниться
                по ночам,
                И сердце будет биться
                по ночам…»
А голос у тебя был такой, каким говорят только о маме. Я права?
- Ты самая умная русская девушка! – закричал Леван, по-братски целуя её в щечку. – Ты все поняла правильно. Первый стих, действительно, о горах. Только там не путник, а пастух, и он ничего не кричит. Просто стоит наверху и смотрит на своих баранов. А второй стих, конечно же, о маме. Теперь ты будешь знать по-грузински одно, но самое главное слово в нашей жизни – «мама». А главное – это то, что ты поняла: никакие переводы поэзии не нужны…
Вечером он читал на грузинском языке свое длинное стихотворение о любви. Все слушали его зачарованно и недвижно, и никто из слушателей не спросил, о чем оно. После чего Леван торжествующе посмотрел на Майю и высоко поднял свой указующий перст.

   В июне собирались на последнюю вечеринку перед каникулами, так как в июле и августе все разъезжались кто куда , и квартира Майи два месяца отдыхала от шума и гама.
Леван пришел к ней веселым и неузнаваемо похорошевшим. Казалось, что он  стал выше ростом и перестал хромать. Как всегда, принес два бочонка вина, н затащив их наверх, даже не присел.
- Вчера приехала моя любимая девушка, - торжественно сказал он. – Её зовут Этери. Ты когда-нибудь слышала такое красивое имя?
Потом он вдруг погрустнел, подошел к окну и глухо произнёс:
- Я неправильно сказал: «любимая»… Любимая – это когда ты любишь сам, правда? А я не люблю Этери, хотя и не представляю своей жизни без неё. Но она, я знаю, любит меня и будет любить до гроба. Мы выросли с ней, считай, в одной семье, потому что Шалва Думбадзе и его жена Нино живут по соседству с нами, и между нашими дворами нет даже маленького заборчика. А Этери - их единственная дочка…
- Дочь, - поправила его Майя.
- Спасибо, - совсем равнодушно ответил Леван. – Мой отец считал нас женихом и невестой с пяти лет. И, если я не женюсь на ней, он убьёт меня из ружья, которое висит у нас на стене в большой комнате. Ты представляешь, он специально уговорил родителей Этери, чтобы они отпустили её в Москву! Девушку, которая дальше своего села никогда не была! Да еще нагрузил её бурдюком «Киндзмараули»! Таксист на Курском вокзале не захотел везти нас, когда увидел этот бурдюк. Он сказал, что дохлых баранов в своей машине не возит. Я ему полчаса объяснял, что это не баран, а его шкура, а внутри её – вино. И он тогда вспомнил, что читал об этом в какой-то книжке о Грузии, и повез нас…
- А откуда ты знаешь, что не любишь Этери? Может, тебе это просто кажется. А на самом деле…
- Я знаю это потому, что люблю другую девушку. Она живет не в нашем районе, а высоко в горах, куда на машине надо ехать целых четыре часа по очень плохой и опасной дороге . Эту девушку зовут Лали. Она не такая красивая, как Этери, но у неё совершенно другой характер, гордый и прямой.
- А как ты с нею познакомился?
- После школы я окончил курсы киномехаников в Гурджаани. Но у нас в районе работы мне не нашлось, и меня направили в горы. Ты знаешь, что такое «кинопередвижка»? Эта такая маленькая машина с будочкой, в которой находится аппаратура для того, чтобы показывать кино. И я ездил по сёлам, где не было клубов, и показывал его прямо на улице, под открытым небом. Правда, в ГАИ мне долго не хотели выдавать водительские права из-за моей ноги, но я доказал им, что могу водить машину лучше тех, у кого ноги в порядке, и мне выписали права шофера второго класса.
Леван замолчал и начал шарить у себя в карманах, видимо, стараясь найти эти права и показать их Майе. Но, не найдя их, махнул рукой и продолжил свой рассказ:
- Однажды моя кинопередвижка застряла в какой-то грязной луже за перевалом. Машины там ходили редко, и я уже думал, что мне придется заночевать в горах. Я даже разжёг костер, чтобы не замёрзнуть ночью, но в это время появилась эта девушка… Она была верхом на белом коне, в мужской черкеске с газырями и с нагайкой в руке. «Тебе помочь?» - сразу спросила она. «Чем ты можешь помочь мне, слабая девочка?» – грустно ответил я, так как на вид ей было лет пятнадцать, не больше, а я уже закончил школу. Но она не обиделась на то, что я назвал её девочкой, а, наоборот, рассмеялась и сказала: «И это говорит мне мальчик, который не может вытащить из лужи какую-то жалкую повозку?» А потом она сняла с седла верёвку, какой у нас обычно вяжут баранов, когда собираются их стричь, и привязала её к машине. «Дай лопату!» - приказала она. – «У меня нет лопаты», - ответил я, покраснев, а она снова рассмеялась: «И этот мальчик называет себя шофером!». Я был готов расплакаться после таких слов, но ответил гордо: «Я – не шофер, а киномеханик». – «Какой ты киномеханик, мы узнаем сегодня вечером, а пока ты шофер, поэтому садись за руль и заводи машину». Затем она намотала другой конец верёвки на заднюю луку седла, вскочила в него и звонко крикнула: «Вперёд, Заза, вперёд!» И моя машина медленно вылезла из лужи…
Глаза Левана посветлели и заулыбались. Видимо ему было приятно вспомнить о том, что он  сейчас рассказал.
- А что дальше? – нетерпеливо спросила Майя.
- А дальше – ничего особенного, - ответил Леван. – У меня было направление в совершенно другое место, но в тот вечер я показывал кино в селе, где жила Лали. После сеанса она пригласила меня переночевать в своем доме, сказав: «Ты замерзнешь ночью в своей железной будке». Ее родители встретили меня очень радушно, накормили сытным и вкусным ужином, а потом Лали пригласила меня в свою комнату, чтобы показать фотографии любимых киноартистов, которые она собирала с детства. Если бы ты зашла в это помещение, по-другому я назвать его не могу, ты бы никогда не подумала, что в нём живет совсем молодая девушка. Там стояла одна узкая кровать, покрытая грубым шерстяным одеялом, а у окна - стол, сбитый из досок, которым было, наверное, сто лет. И больше – ничего. Не было даже зеркала, в которое вы так любите глядеться. В комнате Этери они были на каждой стене, большие и маленькие, круглые и квадратные, и, проходя мимо, она обязательно заглядывала в них…Утром Лали проводила меня на своем коне до самого перевала, подождала, пока я не проеду злосчастную лужу, и махнула мне на прощанье рукой. А я, не отъехав и километра, уже знал, что люблю её…
- И ты встречался с ней после этого?
- Конечно, два раза каждую неделю. Диспетчером у нас была очень мудрая женщина,  Манана Беридзе, и она сразу поняла, почему я прошу выписывать мне путевки именно в это село. И делала это даже тогда, когда я не просил. Прошло полгода. При каждый встрече я читал Лали свои стихи о любви, но так и не набрался смелости поцеловать её. Зато я пошел к её родителям и сказал: «Я хочу жениться на вашей дочери». И тогда её отец, суровый и сильный мужчина, лучший кузнец в окрУге, ответил мне: «Скажи об этом ей самой. И не спеши…».
И я попросил её быть моей женой через полгода после этого, когда уезжал в Москву учиться в Литинституте. И она сказала: «В Москве много красивых девушек, желающих выйти замуж за грузина, который пишет стихи. И ты скоро забудешь обо мне, потому что я некрасивая и не умею красиво одеваться. И тогда я выйду замуж за пастуха Бадри, который давно уже сохнет от любви ко мне»... Вот и всё…

  На следующий вечер Лева н вошел в гостиную, заполненную любителями поэзии, под руку с красивой, черноволосой девушкой в белом платье. И сразу сказал:
- Сегодня я буду читать стихи первым. Я посвятил их вот этой девушке, потому что она скоро станет моей женой. Налейте в бокалы это чудесное грузинское вино, которое сотворил мой отец и выпейте за наше с Этери счастье
Он стал во главе стола, усадил Этери в кресло и поднял бокал, полный искрящегося вина. Потом он начал читать свои стихи. Голос его немного дрожал, но в нем было столько ласки и искренности, что Майе стало понятно: Леван любит Этери, и только её. И все слушатели во время чтения стихов смотрели только на Этери и наверняка думали так же, как и Майя. А Этери краснела от этих взглядов и не поднимала от пола своих больших и чудесных глаз.
И, когда Леван закончил читать стихи, все выпили за счастье этой прекрасной пары, а Майя даже заплакала.
А Леван поцеловал Этери и сказал:
- Мы через час уезжаем в Грузию. Вспоминайте нас…
Майя вышла проводить их в прихожую. Несмотря на то, что она тоже писала трогательные стихи о любви, в душе она была немного жестокой и прямой женщиной, и потому спросила Левана, когда Этери вернулась в гостиную, где забыла свою сумочку:
- А как же Лали?
И Леван, будучи честным грузинским юношей, ответил ей:
- Этери привезла мне письмо от нашего диспетчера, Мананы Беридзе, которое я прочел сегодня утром. Она написала мне, что к ним в контору приезжала девушка на белом коне и спросила Манану: «А вы ничего не знаете о хромом киномеханике, который работал у вас на машине с голубой будкой?» И Манана ответила : «Ничего», потому что эта девушка очень не понравилась ей. И мне тоже не понравилось, как она спросила обо мне… Я думаю, что ты все поняла…
Осенью Леван не явился на занятия, а вскоре все узнали, что он еще до своего отъезда подал заявление с просьбой отчислить его из института.
Доцент Любин вспоминал, что когда ректор, прочитав это заявление, спросил Левана, кем же теперь он хочет стать: тот ответил:
        - Хорошим виноделом... Как мой отец...   

                (продолжение следует)