Преодоление. Любовью будь, я красота

Эмали и камеи. "Любовью будь, я – красота"


Аудиокнига на https://youtu.be/Y2QDEJqVwMg


Сотрудничество с издательством «Всемирная литература» было одним из немногих, если не единственным способом выживания десятков поэтов и гуманитариев в послереволюционной России. Работа сводилась к художественному переводу зарубежной классики, а также к написанию комментариев и обзорных статей.
Из тёплого и солнечного зарубежья старым друзьям-доброжелателям русской поэзии казалось легко отделить хлеб от плевел. Письмо Д. С. Мережковского (1865–1941), того самого, кто поначалу приветил молодого поэта издёвкой, дескать, «мы тут стихами не интересуемся… дело пустое стихи», было опубликовано в одной из парижских газет. В нём из безопасного далека великий славянофил и правдолюб Мережковский клеймил работников «Всемирной литературы» за новых хозяев революционной страны. Клеймил писателей и учёных, голодных, нищих, бесправных, отрезанных от читателей, от источников знания, тех, кого уже коснулась смерть, писателей, затравленных доносами ренегатов, вяло защищаемых от усиливающегося натиска власти и безоговорочно, до конца преданных литературе и науке. У мосье Ахти-Мережковского для этого пусть фантастического, пусть безнадёжного, но высокого и бескорыстного усилия нашлось лишь два слова: «Бесстыдная спекуляция».
Николай Степанович воспринял оскорбление издательства, учреждённого Максимом Горьким, как если бы оно было нанесено лично ему. Невольник чести, он был щепетилен во всём, что касалось достоинства работника слова. Его ответ был прямым и резким. Снова, как пятнадцать лет тому назад, мальчик-скрипач, но уже не «безбрадый малец», был вынужден парировать удар, не взирая на обстоятельства:


«“Всемирная литература” – издательство не политическое. Его ответственный перед властью руководитель, Максим Горький – добился в этом отношении полной свободы для своих сотрудников. Разумеется, в коллегии экспертов, ведающей идейной стороной издательства, есть люди самых разнообразных убеждений, и чистой случайностью надо признать факт, что в числе шестнадцати человек, составляющих её нет ни одного члена Российской Коммунистической партии. Однако все они сходятся на убеждении, что в наше трудное и страшное время спасенье духовной культуры страны возможно только путём работы каждого в той области, которую он свободно избрал себе прежде. Не по вине издательства эта работа его сотрудников протекает в условиях, которые трудно и представить себе нашим зарубежным товарищам. Мимо неё можно пройти в молчании, но гикать и улюлюкать над ней могут только люди, не сознающие, что они делают, или не уважающие самих себя».
(Н. С. Гумилёв. Письма. С. 219)


Пьяный дервиш

Соловьи на кипарисах и над озером луна,
Камень чёрный, камень белый, много выпил я вина,
Мне сейчас бутылка пела громче сердца моего:
«Мир лишь луч от лика друга, всё иное – тень его!»

Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера.
Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра,
И хожу и похваляюсь, что узнал я торжество:
Мир лишь луч от лика друга, всё иное – тень его!

Я бродяга и трущобник, непутёвый человек,
Всё, чему я научился, всё забыл теперь навек,
Ради розовой усмешки и напева одного:
«Мир лишь луч от лика друга, всё иное – тень его!»

Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья,
О любви спросить у мертвых неужели мне нельзя?
И кричит из ямы череп тайну гроба своего:
«Мир лишь луч от лика друга, всё иное – тень его!»

Под луною всколыхнулись в дымном озере струи,
На высоких кипарисах замолчали соловьи,
Лишь один запел так громко, тот, не певший ничего:
«Мир лишь луч от лика друга, всё иное – тень его!»

1920



Разводя краску в воде, акварелист хотя бы однажды задумывается о холстах, писанных маслом, или чашах, покрытых эмалью. Замешивая глину, скульптор отвлекается на рисунок мрамора или перламутровую игру теней лабрадора. Пусть материал тяжёл и не совсем подходит для лёгкого вдохновения, из камня вырезается беспристрастная камея, кубок покрывается драгоценной эмалью. Ни много, ни мало надо для вечности – кровь для краски и кость для глины. Шедевр возникает из плоти художника, из его духа страдание и сострадание черпают форму. Тем более ранима и уникальна его работа: дух нигде не сказывается в такой степени, как в человеке живом, выношенном матерью, как в тексте совершенном, выношенном гением.


Рецензии
Аудиокнигу слушайте на http://youtu.be/Y2QDEJqVwMg

Олег Кустов   02.07.2022 08:13     Заявить о нарушении