Зарисовка 7. Лёгкие

Битое стекло хрустнуло под моими ногами. Майский полдень блестит на осколках, пол усеян яркими клочками. Глаза, губы в улыбках, волосы, обрывки цветной одежды. Я замер на месте, чувствуя, как острая грань впивается кожу. Рассматриваю этот чудовищный калейдоскоп и не могу вспомнить, почему до сих пор нахожусь здесь. Голова гудит, во рту пересохло. Пытаюсь как можно тише пересечь комнату, собирая по пути свою одежду, и, выйдя за дверь, быстро одеваюсь. Что бы ни происходило вчера, сегодня — другой день. Прокрадываюсь в кухню в надежде сделать хотя бы глоток холодной воды. Здесь так тихо. Люди с фотографии молчат, кажутся грустными, во взглядах застыл упрек. Они спрашивают меня: «Почему?»

— Я не знаю, — шепчу в ответ, отворачиваюсь и наливаю воды из крана в грязный стакан, на дно которого мы так многозначительно молчали вчера.

Я не знаю, почему вас нет. И не знаю, почему вы до сих пор есть.

У него пересохшие губы, припухшее лицо, заросшее неаккуратной щетиной, которой он расчерчивал моё тело до самого утра, и дрожащие изрезанные руки. Кровь запеклась тёмными подтеками на костяшках. Ничего не делает, просто стоит на пороге и глядит вопросительным взглядом. Неужели опять забыл о моём присутствии? Ссадины и царапины уже затянулись, покрылись жесткой коркой. На левой кисти их меньше… Я смываю мокрым полотенцем засохшие пятна, положив его ладонь на свою, и стараюсь не обращать внимания на то, что он полностью обнажён, стараюсь не скользить глазами по предплечью, запоминая россыпь родинок, чем-то напоминающих созвездие Большой Медведицы, вверх до левого плеча с сеткой едва белеющих шрамов и вниз, до тёмного соска, через выпуклое солнечное сплетение, пупок и…
— Мне пора, — проговариваю, выпуская его руку.

Он молча кивает и делает шаг назад, чтобы уступить дорогу, но потом вдруг хватает меня за плечи и, притянув к себе, целует. Вжимается сухими и горячими губами, проталкивается языком в рот, не принимая сопротивления и отказа, толкает к стене, стягивает футболку и куртку через голову, впивается в шею, кусает и снова целует, так яростно и неистово, словно от этого зависит жизнь. И я падаю, падаю в это сладкое безумие, трусь об его щетину лицом, врезаясь пальцами в кожу мускулистой спины, буквально впечатываюсь всем своим телом, дышу им, как самым близким человеком в мире.

Задыхаюсь. И не могу унять пожар в лёгких. Каждый вдох даётся с трудом. Сегодня змеи озлобленно, с особой ненавистью жалят меня, запускают ещё больше яда, извиваясь в конвульсиях от голода. Я растворяюсь в этой дряни, закачанной в таком количестве, забываю выдыхать, разглядываю красочные пульсирующие узоры в темноте своей головы и насаживаюсь на мощные толчки как можно глубже и сильнее, не сдерживая громких стонов. Он смотрит живыми, горящими глазами, покрывает моё лицо колючими поцелуями и, не спрашивая, вгоняет свой поршень с размаху, входит снизу вверх, поддерживая за бедра и вдавливая в стену.

Если бы я мог выбрать время своей смерти, то выбрал бы именно этот момент. Со сгорающими змеями, заполнившими мои лёгкие до отказа, с ядом вместо крови, выдыхающим чёрный пепел в безмолвное пространство за спиной человека, который так же, как и я, умирает мучительно и чертовски долго.

Его шея покрывается неестественно глубокими тенями. Под кожей едва заметны медленные движения длинных округлых тел, завитки кончиков хвостов и маленькие головы. Они хотят вырваться из него. Широко раскрывают пасти, тонкие острые клыки скользят, вспарывают, кромсают изнутри. И он глухо стонет с закрытым ртом, не позволяя боли превратиться в крик. Тёмные капельки крови сочатся из крошечных ран, собираются в струйки, стекают вниз по груди, и я, не в силах унять голод собственных змей, сначала касаюсь губами, слизываю, глотаю этот невыносимо горький яд, а затем вонзаюсь зубами ему в шею. Он рычит, но не останавливает меня, лишь прижимает крепче и ускоряет темп, пока я одну за другой выдираю из его жил склизких изворачивающихся тварей.

В то же мгновение маленькие люди с фотографии оживают, начинают стучать в стекло. Ещё чуть-чуть и они разобьют его, выберутся наружу, и их крики, упрёки, вопросы без ответов и несмолкаемая ненависть сметут нас, словно цунами. Я со страхом жду, но продолжаю пожирать его змей, втягивая их внутрь себя, поглощаю вместе с желчью и отравой, наблюдая за разъяренными человечками по ту сторону. Яд сковывает горло. Мои гадины, спрятавшись между лёгкими, испуганно шипят, сплетаются в тугой комок…

Он кончает в меня, тяжело дышит. Я кончаю на наши животы, все ещё кусая его шею широко раскрытым ртом, дожидаясь, когда последняя змея, оцарапав нёбо хвостом, исчезнет в глубине моего нутра.

У него ярко-голубые глаза, ясный взгляд без малейшего намёка на боль, сожаление и страх, которые ещё вчера плескались в серой радужке. С удивлением отмечаю эти перемены, глажу по плечам и спине, теперь уже не таким напряжённым и каменным, несмотря на то, что он по-прежнему держит меня на руках. Его член выскальзывает, из моего раскрытого ануса льётся сперма по нашим ногам. И я чувствую неловкость, совершенно не представляя, что делать дальше, растерянно смотрю на него и пытаюсь отстраниться.

Грудь разбухает от новоприбывших жильцов, давит на горло и желудок изнутри. Ещё немного и все эти с*ки проломят мои рёбра. Всё происходит не так, как обычно. Вообще непонятно, что происходит. И он, как будто не замечая моего замешательства, дежурно целует в щёку и спрашивает:

— Голодный?

Я подо льдом. Каждый удар с той стороны отдаётся в моём сердце. Мне хочется кричать и плакать, но ледяная вода мёртвой хваткой сжимает лицо. Ярко-синие сапожки уносит течением, и единственное, что я должен делать — плыть за ними. Пытаться поймать. Постараться быть героем, сильным и взрослым, смелым и отчаянным, а не маленьким зарёванным мальчиком, так и не спасшим свою сестру. Поэтому я здесь, подо льдом. Пусть мир с обратной стороны уже зелёный и тёплый, и вместо мутного льда, приглушающего звук и картинку, — подвижная прозрачная поверхность, но мне не выбраться, не пробиться, не выйти на берег в своём гниющем теле, под завязку набитом, как чучело, паразитами.

— Нет, — отвечаю сдавленным голосом. — Мне нужно идти.

— Давай хотя бы кофе налью? — точным и аккуратным движением, подобно сапёру, обезвреживающему снаряд, касается подушечкой большого пальца моей нижней губы ровно по центру.

Он стоит передо мной, обнажённый и свободный, пришпиливает к стене ясностью своего взгляда, словно бабочку. И мне, правда, хочется ею стать — мёртвой, сухой, но красивой и яркой, на которую иногда смотрели бы с восхищением или показывали гостям, типа: смотрите, что’ у меня есть! И я соглашаюсь. Снова и опять. Кофе, секс, бабочка, жук, бл*дь, утоляющая чужой голод, кукла, пустышка, тело с подписями сотен мужчин… Мы оба соглашаемся на ещё одну, неустанно катающую нас до глубокой ночи карусель, беспощадно кружащую среди вспышек оргазмов и огней поцелуев, среди осколков его прошлого, теперь уже навсегда оставленного позади, и на руинах серого мира, в котором не было место любви.


Следующая часть:
http://proza.ru/2021/01/27/1354