Книга вторая. Что такое любительская лингвистика 3

Книга вторая. Что такое любительская лингвистика 3
Олег Глазов
(из серии "Рассказы детям о Языке")


Внешняя форма слова изменяется во времени


ЛИНГВИСТИК:
Главное, чего катастрофически не хватает лингвистам-любителям, – это понимание, хотя бы в самых общих чертах, того, как язык изменяется во времени.

ВОТЯК:
И это я слышу от человека, который не представляет, что есть слово вообще, а ведь без этого знания тем более невозможно представить, что есть процесс детализации (изменения) слова!

ЛИНГВИСТ:
Например, любитель обычно представляет себе наших предков тысячелетней или двухтысячелетней давности говорящими просто по-русски, т. е. в общем так же, как нынешние русские.

ВОТЯК:
Ведь это так здорово, самому отмочить плюху, чтобы потом самому же её поправить! Андрей Анатольевич, не стыдно? Вы свою целевую аудиторию кем видите? Это ведь соискатели соЛЖЕницынской премии только с виду дураки, а на самом деле они обычные подонки. (Кстати, вы как среди них оказались?) Я это к тому, что дурака держать за оппонента не надо, с таким вы истину никогда не найдёте. Я уже не сомневаюсь, уверен, вы здесь совсем не истину ищите. (Так, что же там с премией было?)

ЛИНГВИСТ:
Между тем историческая лингвистика давно установила, что в ходе истории любого языка происходят постепенные изменения на всех его уровнях – в фонетике, грамматике, значениях слов. Скорость этих изменений в разных языках и в разные эпохи различна, но неизменным не остается ни один язык.

ВОТЯК:
Абсолютно с вами согласен и уже предвкушаю, - сейчас я услышу об изменениях в фонетике (знаниях звучания), грамматике (знаниях признаков сознания), значениях (знаниях связей со знаниями признаков), - ну не томите же, бесстыдник!

ЛИНГВИСТ:
Желая связать по смыслу два внешне сходных слова, лингвист-любитель практически всегда берет их просто в том виде, в котором они существуют в современном языке.

В действительности же в ходе истории слова могут менять свой внешний облик чрезвычайно сильно – вплоть до полной неузнаваемости. Вот для наглядности несколько примеров.

Латинское calidus «горячий» превратилось во французском языке в chaud [;o].

Латинское capillus «волос» превратилось во французском языке в cheveu [;av;].

Древнеанглийское hl;fweard (букв. «хранитель хлеба») превратилось в современном английском в lord [l;:d] «лорд».

Древнеиндийское bhavati «он есть» превратилось в хинди в hai.
Древнеперсидское ariy;n;m «арийцев» (родит. падеж множ. числа от ariya «ариец»; подразумевается: земля, страна) превратилось в современном персидском в iran «Иран».

Как можно видеть, древняя и новая формы одного и того же слова иногда могут даже не иметь ни единого общего звука.

ВОТЯК:
Очередные “солнце всходит на востоке”! Кстати, из этих ваших примеров следует только то, что изучением Языка занимаются где угодно, но только не в России. Чтоб это было не так, добавлю свой вариант:

- “рус” из древнего языка превратилось в древнем же русском языке в “солдырь” , что значило [продавец соли].

“Расстояние” между этими словами несколько тысяч лет и, - вот незадача! - все эти тысячи лет не было письменности (а это значит, что лингвистикам туда ход заказан!).  Оказывается, представляя структуру Языка и контекст (проще говоря, основываясь исключительно только на точных знаниях признаков) можно и без письменности проследить процесс детализации  звуковой составляющей слова. Ещё раз, - знания звуковых составляющих относительны, знания признаков абсолютны. (Проще говоря, сало оно и в Африке сало. А вот слова ему соответствующие везде будут разными. )

ЛИНГВИСТ:
При этом, однако, важнейшее обстоятельство состоит в том, что во всех приведенных примерах имели место не какие-то случайные индивидуальные смены звуков, а совершенно закономерные (для соответствующих языков и соответствующих эпох) и последовательно реализованные в языке в целом фонетические изменения. Таков общий принцип фонетических изменений, имеющий основополагающее значение для всей исторической лингвистики.

ВОТЯК:
Археогенетику представляю, а “историческая лингвистика” это как? А не “историческая”? Она точно бывает?
Кстати, мне повезло, я учился во время, когда в школьные программы была включена комбинаторика. Программа оказалась для учеников трудной и после пяти лет эксперимента её закрыли. Так вот, если бы вы её знали хотя бы в том школьном объёме, то наверняка бы поняли, что сейчас на самом деле вы говорили о следствии, а отнюдь не о причине (принципе).

ЛИНГВИСТ:
Например, эволюция, превратившая латинское calidus во французское chaud [;o], – это следующая цепочка сменяющих друг друга во времени форм данного слова (приводим их в фонетической транскрипции):
[k;lidus] -> [k;ldus] -> [kald] -> [;ald] -> [;aud] -> [;aud] -> [;od] -> [;o].
Превращение древнеперсидского ariy;n;m в персидское iran – это [ariy;n;m] -> [air;n;m] -> [;r;n;m] -> [;r;n] -> [;r;n] -> [iran].

ВОТЯК:
Никак не отмечая соответствующих ограничений, таким образом вы создаёте у  слушателей чувство абсолютной уверенности в линейности самого процесса детализации звуковой составляющей слова. А ведь это совершенно не так, всё, что может здесь быть линейным, так это исключительно только сам процесс Осознания. Вы ещё потому не заметили как подменили один на другой, что попросту не представляете их оба.

ЛИНГВИСТ:
Существенно здесь прежде всего то, что каждый из шагов такой эволюции – это фонетическое изменение, совершившееся не в одном лишь данном слове, а во всех словах данного языка, где подвергавшийся изменению звук находился в такой же позиции. (Что значит «такая же позиция», в каждом случае определяется вполне строго, но здесь эти технические детали нет необходимости приводить.) Например, [k;lidus] превратилось в [k;ldus] в силу того, что в данном языке всякое безударное i в положении между двумя одиночными согласными в определенный исторический момент выпадало. Далее, [k;ldus] превратилось в [kald] в силу того, что в некоторый более поздний момент всякое конечное -us отпадало; и т. д.

ВОТЯК:
“Солнце всходит на востоке”. Для науки перечисление фактов (знаний) ничего не значит. Значат только знания их связей (за это мы называем их “значения”), - у вас они где?
Так, слово “фонетика” я услышал, а куда делись “грамматика” и “значения”? Да, вы назвали “как” детализировалось слово, но почему не называете “почему”? Ведь это в науке главное, - знания связей! Без них она ничто! (- религия, понимаешь...)

ЛИНГВИСТ:
Это требование всеобщности любого фонетического изменения (в данном языке в данный период его истории) составляет главное отличие профессионального изучения истории языка от любительского.

ВОТЯК:
Надеюсь и жду, что последующий контекст придаст последней вашей фразе определённость (однозначность), -  в том виде, что вы её сформулировали, она двузначна, - а мы здесь с вами не в “орлянку” играем. Нет, реально, я понял,  что вы кого-то сейчас вежливо дураками назвали, - только вот кого?

ЛИНГВИСТ:
Для любителя примеры вроде приведенных выше – это просто свидетельство того, что фонетический состав слова может со временем очень сильно изменяться и что чуть ли не любой звук в принципе может перейти в любой другой.

ВОТЯК:
“Конечно нет”, - вот хитрый язык, - скажи я так, вы с чем из своей фразы связь образуете? .

ЛИНГВИСТ:
Это вдохновляет его на то, чтобы при размышлении над любым заинтересовавшим его словом смело предполагать, что это слово произошло от какого-то другого, пусть даже сильно отличающегося по фонетическому составу. Почему бы не предположить, например, что флот – это видоизмененное слово плот? или что Тверь – это видоизмененное слово табор? Ведь бывают же самые разные фонетические переходы, так почему бы и не эти?

Если лингвист-любитель кое-что на эти темы читал или слыхал, то он иногда может даже сослаться на какие-нибудь известные ему конкретные примеры, которые, как ему кажется, говорят в пользу его версии. Например, он может вспомнить, что по-латыни «отец» – патер, а по-немецки – фатер; вот и пример перехода п в ф! Или он заметит, что по-английски alphabet, а по-русски алфавит: вот и пример перехода б в в!

ВОТЯК:
Кроме как от вас, я нигде такой ерунды не слышал. Поверьте, это очень  “научная” ерунда, потому как для неё нужны специальные знания, а у любителей, - бог миловал, - их попросту нет (в противном случае, это никакие уже не любители). Зато есть у профессионалов, именно которые на эту ерунду и горазды. Вы откройте Википедию, там столько похожих профессиональных перлов! Идиоты, они же везде, что среди профессионалов, что среди любителей. Только наши (любительские) идиоты завсегда попроще ваших (профессиональных) будут. В подтверждение вам пример от нашего идиота.

Удмуртское (!) название удмуртской деревни Менил на речке с русским (!) названием Меньил (у удмуртов, один чёрт, - “Менил, - оба названия сосуществуют вместе и сегодня, но в разных языковых контекстах) местный краевед перевёл с “непоймикакого” языка как  “родинка у жабы” (!) . И для того до того он потрудился на славу, - разделил слово на две основы “мен” и “ил”, и убедился, что в Языке у обоих существуют значения. Да, конечно, самих значений было гораздо больше, - помните, вы  ещё давеча для “[М][Н]” тоже свои примеры приводили, - но только он выбрал те из них , что вместе для него имели смысл. Вот так и стала у него деревня “Родинка на жабе”. 

Смешно? - смешно. Вот только у этого “смешно” в Языке есть определённые границы, после которых это уже совсем не “смешно”, а конкретная связь. И это ещё одна из причин существования любительской лингвистики, -

- какую ерунду (связь) не придумай, у неё всегда найдётся такая граница в Языке, после которой она будет совсем уже даже не ерунда, а конкретная связь.

А теперь тот же разбор, но уже от просто (не идиота) любителя.

Безусловно, в древнем языке, каким является удмуртский (древний, это тот, что меньше остальных детализировался, т.е. практически не изменился с тех самых времен) существовало объединение “менил” (подозреваю, что звучало оно как “мэнил”), как и в русском языке. Когда же через несколько тысяч лет разлуки предки удмуртов и русскоязычных вновь встретились в начале второго тысячелетия н.э.(чтоб уже потом не расставаться никогда), оказалось, что слово с тем же значением теперь русскоязычные произносят как  “меньил”, т.е. у тех в языке уже появилось смягчение. Потому речку с удмуртским названием “Менил” они стали называть на свой лад, - “Меньил”.

Деревня там появляется позже, когда вотяки перестали совсем бродить, а осели уже окончательно (примерно пятьсот лет назад.).  Назвать деревню по названию реки, - обычное для вотяков дело, - река тогда у них была естественной границей земель, которыми они владели (территория водосбора конкретной реки целиком и  полностью принадлежала конкретной семье, а в случае раздела отдавался какой-либо её приток с его территорией водосбора).

Привычка русскоязычных переиначивать на свой лад названия мест известна издавна. Не то, чтобы они делали это специально, так само получалось, таковы законы детализации Языка. Так вместо непонятного им аборигенного названия, они просто стали называть озеро, с которого предварительно самих аборигенов выжили, “Ильмень”, потому как оно ильменем и было. 

“Мень” - “[М]ь-э[Н]ь” значило [что-то маленькое] (дословно: [что-то, у чего отношение к действительности как у чего-то, что есть у меня, ко мне как к целому]. Объединение “и[Л]ь” тогда имело значение [водоём с нечёткой береговой линией]. А вместе - [маленький водоём с нечёткой береговой линией], - через Волхов у новгородцев был такой же (с нечёткой береговой линией) водоём, но при том гораздо больший. Объединение уже двух этих слов следовало воспринимать именно как “мень”, который “ил”. И таких ильменей разных размеров знали они во множестве, но вот тот, что на Волхове, был самым бОльшим из них, почти как море. 

У нас же в Удмуртии это “ил”, который “мень” - [мелочь водоём’а]  = [малёк]. Так русскоязычные новгородцы называли уже рыбу без чешуи: налима, - европейский, так тот супротив сибирского явный мень будет, - усача, или вьюна. Называние рек по рыбе, что в них жила, вообще свойственно было русскоязычным.  В нашем случае этой рыбой был усач.

А потом пришли греки и сказали, - “До чего же вы тёмный народ, в бога не верите, лиман “ильменем” называете, а налима “менилом” (и “менем” в том числе, - река Мень, - приток Ныдыба, притока Камы, течёт в наших местах). Вот, лучше слухайте сюда, - Иже еси на небеси...“ И понеслось, и поехало... Наши потом ещё искупались, а как стали чистенькими, так сразу стали “грязные” свои слова переиначивать. Так и забыли потом, что “ильмень” у них значило, а потому стал “Ильмень” у них именем собственным.   Впрочем я отвлёкся, - продолжим смеяться дальше? Эх, всё-таки зря вы “[М][Н]”  тронули...

Все те слова, что вы упомянули, что состоят из одинаковых сутей [М] и [Н], имеют конкретную связь с первоначальным (до детализации) значением объединения “[М][Н]” - [что-то, у чего отношение к действительности как и у чего-то, что есть у меня,  ко мне как к целому]. Обращаю внимание, само это значение есть знание признака сознания, разновидности формы принадлежности. А потому присутствует если не во всех, то в подавляющем количестве примеров, что вы здесь привели. А чтобы вы уж совсем это поняли, от меня вам откровение:

- значение, это вовсе не столько знание связи знания признака со знанием “слова”, сколько знание связи с совокупностью знаний признаков, потому как сам признак обычно и есть совокупность признаков.

(Это только у имени собственного есть связь с отдельным признаком, - а потому и “собственное”, что знание признака у него собственное, т.е. ничьё больше. )

Из сказанного вами следует, что вы даже близко не представляете, что есть значение вообще. Потому как правильно говорить не о значении слова, а о структуре значений слова.  А ведь структура значений даже одного слова, это очень и очень сложное знание, чтобы запросто им так оперировать, тем более, как соотношением “один к одному”. А в структуре значений тех слов (которые из них я знаю), что вы привели, в том числе содержится и знание признака сознания “что-то, у чего отношение к действительности как и у чего-то, что есть у меня,  ко мне как к целому”. Потому не совсем уж неправ был идиот-любитель, когда перевёл “Менил” как “Родинка на жабе”, связь там безусловно есть (присутствуют одни те же знания в структуре их значений), как и вообще между словами в Языке. Смешно, правда?

А вам в очередной раз попеняю, - вы зачем, ничего не сказав, никого не предупредив, втюхали нам, что при изменении (детализации) звуковой составляющей слов, значение их (у вас) остаётся постоянным? Предупреждать же надо! Ведь, если подобное и возможно в Языке, то, вероятно в очень редких случаях. (Потому как сам я таких сегодня ещё не знаю.)

ЛИНГВИСТ:
В отличие от любителя, профессиональный лингвист, проверяя эти предположения, немедленно задастся вопросом: имел ли место в истории русского языка общий переход п в ф (или пл в фл)? общий переход б в в (или общий переход сочетания таб в тв)?

ВОТЯК:
Не задаюсь, нет, знаний на то соответствующих нет. А потому я сразу начинаю со структуры значений слова.

ЛИНГВИСТ:
И сразу же получит ответ, что ни одного из этих общих переходов в русском языке не было: например, никаких изменений не испытали слова плавать, плоский, табак, табун и т. д. (не говоря уже о том, что сохранились без изменений и сами слова плот, табор). Тем самым обе эти вольные гипотезы будут отвергнуты.

Что же касается любительских аргументов с патер – фатер и alphabet – алфавит, то лингвист немедленно их отведет, указав, что первый вообще не имеет отношения к русскому языку, а второй недействителен потому, что в русский язык слово алфавит пришло не из английского языка, а из греческого, в котором в соответствующем слове уже было в.

Из сказанного выше понятно, что профессиональный лингвист, если он хочет найти, например, для французского слова chaud родственное ему слово в некотором другом языке L (тоже развившемся из латыни), не подыскивает с этой целью в языке L слова, звучащие сходно с [;o] (или даже [;od] или [;aud]). Он ищет слово, которое должно было получиться по правилам фонетических изменений языка L из первоначального [k;lidus]. Вообще, исследуя происхождение некоторого слова, лингвист всегда рассматривает самую раннюю из зафиксированных в письменной традиции форм этого слова.

ВОТЯК:
Вот представляли бы структуру значений слов, давно бы уже нашли ответы на многие вопросы.

ЛИНГВИСТ:
Напротив, лингвист-любитель этого принципа совершенно не соблюдает (да обычно просто и не может его соблюсти, поскольку не имеет необходимых знаний).

ВОТЯК:
-? (недоумевает) 

ЛИНГВИСТ:

Как мы уже отмечали, он берет для своих сравнений слова непосредственно в той форме, в которой они существуют сейчас, и уже по одной этой причине в значительной части случаев приписывает одинаковое происхождение двум словам ошибочно.

ВОТЯК:
Все ложь, не верьте!

ЛИНГВИСТ:
Вот яркий пример, который приводит знаменитый французский лингвист Антуан Мейе: на первый взгляд кажется очевидным родство французского feu «огонь» и немецкого Feuer «огонь». Однако в действительности они происходят из слов, не имеющих между собой ничего общего: французское слово – из латинского focus «очаг» (с начальным f из более раннего bh), немецкое – из древневерхненемецкого f;ir «огонь» (с начальным f из более раннего р).

ВОТЯК:
Просто взгляните в аспекте структуры значений слова,  и вам откроется истина. Истина, она ведь существует, не правда ли?

ЛИНГВИСТ:
Примеров подобного рода, когда случайное совпадение внешних оболочек двух слов соединяется со случайным совпадением их значений, мало, но все же они существуют. И в этом нет ничего неожиданного, поскольку, как известно, вероятность того, что маловероятное событие не произойдет никогда, тоже весьма мала. Вот некоторые примеры сходства, за которым не стоит ни отношения родства, ни отношения заимствования, то есть ничего, кроме чистой случайности.

(в этом месте Вотяк, для убедительности суча ножкой, уходит, якобы в туалет)

Итальянское stran-o «странный» и русское стран-ный одинаковы по значению и имеют одинаковый корень (но итальянское слово произошло из латинского extraneus «внешний, посторонний, иностранный», от extra «вне», а в русском тот же корень, что в страна, сторона).

Таджикское назорат «надзор» очень похоже на русское надзор (но в действительности оно заимствовано из арабского).

Персидское b;d «плохой» как по звучанию, так и по значению практически совпадает с английским bad «плохой».

Основа арабского r;dd-; «он отдал» практически одинакова с основой латинского redd-; «я отдаю».

Древнеяпонское womina «женщина» очень похоже на английское woman «женщина» (пример С. А. Старостина).

Приведем также пример несколько иного рода, когда речь идет о морфемах8 одного и того же языка. Родство между русскими словами кусать и кушать кажется очевидным. Иногда можно даже услышать, как в шутку употребляют первое вместо второго. А между тем историческое языкознание показывает, что в действительности это слова не однокоренные. Гнездо слов кусать, укусить, откусить, прикусить, раскусить, выкусить, кус, кусок, укус и т. д. содержит корень, первоначально звучавший как [k;s-] ([;] – носовое о) – из еще более раннего [konds-], ср. литовское k;ndu «кусаю». С другой стороны, гнездо искусить, вкусить, покуситься, искушать, кушать, искус, искусный, искусство, вкус, вкусный и т. д. содержит корень, звучавший и прежде как [kus-] (из более раннего [kous-]). Праславянский глагол с этим корнем представлял собой заимствование из готского kausjan «пробовать на вкус», «пробовать, испытывать» (которому родственны немецкое er-kiesen «выбирать» и английское choose). Соответственно, например, покуситься первоначально означало просто «попробовать, попытаться», искусный – «(много) испытавший, опытный», кушать – «пробовать». Исконная фонетическая разница между корнями [k;s-] и [kus-] непосредственно видна в польском языке, где сохранились древние носовые гласные: ср., например, k;sa; «кусать» (; – польская форма записи носового о) и киsi; «искушать».

(возвращается Вотяк)

Разбор данного круга вопросов будет продолжен ниже в главе 2, в разделе «Любительские поиски происхождения слов». В частности, читатель найдет там сведения о том, как решается в лингвистике проблема заимствований, например, как устанавливается, в каком направлении происходило заимствование.

ВОТЯК:
Как жаль, - кажется, я пропустил самое главное, - пример квалифицированного лингвистического анализа. Что ж, время ещё есть, уж теперь-то я точно его не пропущу!