Глава I. Сдача

«Мы живём, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны» …
                Осип Мандельштам.


- Как тихо сегодня.
- С самого утра, какая-то тишина.
- Ты тоже заметил?
- Да. Словно перед бурей.
- Перед бурей? А, что это такое?
- Сам не знаю. Но, рабочие сказали, что затишье бывает перед бурей.
- В моей квартире, они такого не говорили.
- Ты просто не прислушивалась.
- Нет, я очень хорошо слышу, просто часто задумываюсь о бытии. Тогда забываю всё, что происходит вокруг меня. Словно оказываюсь в диком лесу, далеко отсюда, где-то под Архангельском.
- Архангельском?
- Да.
- А, что это?
- Это такой город, на берегу Белого моря.
- Разве море бывает белым?
- Бывает.
- А я думал, что только Чёрным или красным. Но белым? Откуда ты знаешь про белое море?
- Вот об этом я и думаю. Порою мне кажется, что я его видела, потому, что…
- Как ты могла видеть море!?
- Потому, что родилась там.
- Там!?
- Да.
- Возомнила из себя, Бог знает что. С самого первого дня, как только нас с тобой установили, понял; ты не как все.
- С чего ты взял? Я такая же, как и ты, и как все остальные наши братья и сёстры, на других этажах. Просто помню море.
- Ну, конечно, скажи ещё, что выросла у лукоморья! Вот уж не поверю.
- Я никак не могу вспомнить то место, где была моя Родина, будто бы её у меня и нет вовсе.
- Прекратите же наконец свой спор! Мы все родились на ДОКе №3. Забыли, что ли, как нас привезли на стройку в кузове одного грузовика? – вмешалась в спор дверь, предназначенная для другого этажа. Пока она стояла прислонённой к стене на их лестничной площадке, дожидаясь своей установки. Она держалась особняком, ещё на комбинате, считая себя умнее и воспитанней других. Следила за собой, никогда не позволила бы себе скрипеть.
Внешне все они были одинаковые, выполненные по спецзаказу, именно для этого дома, пусть и несколько ниже, чем те, что устанавливались раньше в доходных домах, но, не менее стройные и парадные. Такие же филёнчатые, покрытые лаком с удобными ручками, всё же отличались от своих прежних собратьев. И отличие это таилось в некоем стремлении их же самих казаться иными, заложенным в них самим архитектором. Кто этот человек толком-то и не знали. Видели всего пару раз в лицо, когда заходил в их подъезд, осуществляя авторский надзор, держался надменно, словно презирал всё то, что ему пришлось спроектировать, и теперь воплощать в жизнь.

* * *

- Какого чёрта! Почему полы не начинали!?
- Борис Михайлович нет никакой возможности сегодня начать. Я докладывал по телефону. Не подвезли паркет. А так всё готово, - оправдывался начальник строительства, маленький, полноватого вида мужичонка, переминаясь с ноги на ногу, словно сильно хотел в туалет.
- У нас сдача на носу!
Главный архитектор проекта, подошёл к окну, взялся за ручку. Попытался открыть. Хотел казаться суровым, но в глазах горела искорка юмора. Чувствовал, что становится любимцем Сталина, но не пользовался этим. Просто получал удовольствие от того, что мог заниматься любимым делом, при этом стараясь выглядеть старше своих лет. Но сам образ, основанный на манере одеваться говорил о нём иное. Что человек утончённый, следящий за собой, даже в такие сложные для страны годы. Кожанка, повязанная шарфом, шляпа и брюки, заправленные в гамаши, перевязанные поверху шнуровкой от высоких ботинок.
Рама не поддавалась. Дёрнул, что есть мочи. Вылетело одно стекло. Разбилось вдребезги. Молча посмотрел над головой начальника строительства, на высокого роста прораба, тут же поймавшего его взгляд, ответив:
- Вчера покрасили. Краска масляная. Маляр дура прикрыла створку. Вот за ночь и присохло, - метнув звериный взор на делающую вид, что не понимает о чём речь маляра, оправдался прораб, мужик лет пятидесяти, с густыми, как у Максима Горького усищами.
- Другие надеюсь, дальше мне не стоит проверять? – отойдя чуть в сторонку в опасении не попасть под горячую руку маляра, усердно, с чрезмерным рвением, красящей с козел потолок дрожащей от волнения рукой, поинтересовался Борис Михайлович.
Дом готовили к сдаче ударными темпами. Время, отведённое на строительство, неизбежно подходило к концу, но ещё оставалась надежда на соблюдение сроков.
- Вы очень строги Борис Михайлович. Поверьте, мы строим лучше, чем при царе. Да и потолки не ниже. А стены как выведены! Одно удовольствие смотреть. Успеем. Должны успеть …, - начал было, словно сам себя успокаивал прораб. Но, поймав многозначительный взгляд начальника строительства, понял; лучше молчать.
Аврал, творящийся на стройке переходил уже все границы допустимого. Люди работали в три смены, и по ночам. Казалось, дата, обозначенная в календарном плане строительства не столько важна сама, сколько необходим весь тот накал нервозности и вырастающего из него унижения всех мало-мальски зависящих друг от друга в длинной цепочке строительства, рабочих, каменщиков, краснодеревщиков, штукатуров, мастеров, прорабов, начальников участка, и, наконец, самого руководителя строительством.
Далее, ниточки руководства уходили куда-то в пустоту и черноту. Было не разобрать, кто именно навязывал эту атмосферу на стройке. Превращающую редких специалистов своего дела в скотов, вынужденных забыть на это время о своём профессионализме. Всё падало из рук, до этого таких крепких и умелых. И у многих возникал вопрос; - Зачем это нужно? Для каких целей требуется спешка?
Да, безусловно, такого ещё никогда прежде не было на памяти ни у одного из всех здесь присутствующих специалистов, каждый своего, полученного, ещё до революции, дела.
Но Борис Михайлович тонко улавливал атмосферу страха, зависящих от него строителей, и пользовался этим, навязывая свои решения, которые беспрекословно выполнялись. Не думал, что при советской власти будут слушать его, молодого, неопытного архитектора, так же, как до революции опытных мастеров в его профессии. Столкнулся с колоссальной проблемой нехватки профессиональных кадров. Каменщики не умели класть кирпич, штукатуры штукатурить, а плотники, казалось впервые видели чертежи. Куда же подевались все те высококвалифицированные кадры, что видел в стране ещё до одиннадцатого года, когда уехал учиться в Италию?
От него требовалась ещё и разработка мебели, которую ускоренными темпами, тут же изготовляли по его чертежам, мастерские, уже работающие в цокольных этажах нескольких, построенных первыми секций. Только новую, лишённую завитушек и любого декора мебель можно было изготовить в такие кратчайшие сроки.
Часто думал об Италии. Хотел вернуться туда, и больше никогда не покидать эту страну. Годы, проведённые там, оставили отпечаток. Понимал, что здесь придётся с самого нуля доказывать свой уровень, как архитектору. С великой грустью вспоминал свои Итальянские объекты.
Дом в районе Монтеверди, получался очень богатым. У заказчика были деньги. Но, экономил каждую лиру. Нравилось работать в Италии, куда уехал учиться. Приветливые, улыбчивые, не лишённые юмора люди. В вопросах финансирования, как и полагается – прижимистые и хитрые. Но, легко справлялся с проблемами обоснования смет, иногда даже чувствуя в себе некую Итальянскую жилку.  Не спешил обратно, в Россию. Боялся революции. Знал, что ни к чему хорошему она не приведёт.
Модерн, который становился модным в Питере, откуда уехал в 1911 году в Италию, брал верх, но, так и не стал близок его сердцу, которое ценило, отжившую свой век классику.
Тут же, в этой тёплой, солнечной стране получал колоссальное удовольствие от какофонии архитектурных элементов, морочащих голову его заказчикам, желающим жить в прошлом, но со всеми благами современной цивилизации. Промышленность развивала новые технологии, позволяющие применение железобетона, но, грамотно маскировал все эти достижения двадцатого века под средневековые своды, не требующие в своём воплощении развитых технологий. От возможности оставаться в прошлом, зарабатывая при этом деньги для жизни нынешней, получал удовольствие.
Нелепейшие, дворцовые планировки, созданные таковыми лишь для красоты фасадов, позволяли самоутверждаться. Ненавидел тех, кто шёл в ногу со временем, поверив конструктивизму.
Рабочие высокой квалификации, тесали камень, клали кирпич, не путаясь в чертежах. Грамотные прорабы не спорили с ним, из-за каждого фрагмента плана, или сложности выполнения фасадного декора. Сам мечтал жить в подобном палаццо. Но пока рано было говорить о том, где мог бы себе позволить жить. Хотел стать великим архитектором, шёл к этому своей дорогой, и видел, что она ведёт его к цели.
Виллы, уже построенные им к тому времени в Италии, нравились их хозяевам, создавая ореол удачного архитектора. Понимал, что в Питере сейчас было не до такой архитектуры. Радовался, что вовремя принял правильное решение приехать в Италию.
Поддавшись на уговоры друзей, вернувшись в Россию, вынужден был столкнуться с катастрофическим безденежьем. О котором, конечно знал, но верил в то, что ему будут доверены крупные, знаковые объекты, как большому специалисту своего дела, с опытом зарубежной работы, который всегда ценился в России. Но, был удивлён, ещё и тем, что ни о каком неоклассицизме, без которого не мыслил свою жизнь, не может быть и речи.
Затаился. Терпел, каким-то шестым чувством понимал, что здесь, в этой стране сделает себе мировое имя. Верил; как только страна встанет с колен, справившись с разрухой, Сталин запретит конструктивизм, вернувшись к классицизму. Подсознательно живя в начале прошлого века, хотел и в реальной жизни, создать вокруг себя декоративную видимость благополучия. Понимал, что при отсутствии денег на просторные квартиры, для трудящихся, можно загнать их в клетушки, замаскировав убогость планировок качественным декором лицемерных фасадов. Но, в доме на набережной требовались большие площади.
Конструктивизм во всех, самых лаконичных, дешёвых, простых в исполнении формах требовался молодой стране. Всеми силами пытался наполнить его элементами отживших свой век стилей, старался при первой же возможности применить эклектику, но не удавалось. Там же, где что-то получалось, выглядело нелепо и помпезно, на фоне лаконичности форм остального фасада. Пришла в голову идея покрасить дом в розовый, имитируя цвет кремлёвских стен, посредством добавления в фасадную краску такого близкого ему по Италии молотого мрамора, соответствующего цвета. Но к великому огорчению оказалось, что данное решение слишком дорого, и намного превышает и без того завышенную стоимость строительно-монтажный работ.
Очень любил лепнину и арочные своды. Не имея возможности вставить их снаружи, старался применить декор в интерьерах, получая удовольствие от каждой розетки или резного, узорчатого потолочного плинтуса. И пусть внутренняя отделка не соответствовала фасадам, радовался, что смог хоть в квартирах вставить родные его сердцу элементы декора.
Не думал, что получит жилплощадь в этом доме. Работал на чистом энтузиазме, да и к тому же у него в подчинении была целая проектная мастерская. А элементы лепнины разрабатывались специально приглашёнными из Эрмитажа специалистами.

* * *

Конструктивизм, что это, думала дверь, ведущая в пятикомнатную квартиру. Она понимала, что это очень модно сейчас, догадывалась, что долго не продлится. Но не понимала, почему данный стиль выбран основополагающим в стране, где не умеют правильно рассчитывать сроки. Ведь и так, будучи простым, не имеющим в своём исполнении, каких-либо сложностей или проблем, связанных с нехваткой дорогостоящих материалов, не мог повлечь за собой длительные сроки по изготовлению тех, или иных элементов декора. Но, тем не менее доводился до абсурда поставщиками и многочисленными субподрядчиками, участвующими в таком грандиозном для той Москвы строительстве.
Впереди была целая жизнь. Новый дом, новая квартира. Она не одна здесь, в этом подъезде. И её братья, и сёстры, такие же, как и она. Все, как на подбор, широкие, двухстворчатые двери, никогда не изменят свой внешний вид, оставаясь такими же, как и появились на свет, лаконичными, качественными, лишёнными малейшей возможности для зарождения зависти.
Все они родились в другой, новой стране. Где изменилась не только архитектура, но и сами люди. Они стали проще, при этом не потеряв своей глубины, как ей казалось, ведь и сравнивать-то ни с чем не приходилось. Всё, что знала, удалось подслушать, подглядеть, или постигнуть на собственном, если можно так сказать – теле.
Она должна была служить людям. Для этого и создана.
Люди. Как важны они для неё. Не может жить теперь без них, ибо полностью зависима.
Её вырезали из сосны. Но, где она выросла, оставалось загадкой, так, как плохо знала географию и не ориентировалась на карте. Холодный, северный ветер раскачивал выросшие на песчаном пригорке, прямые, корабельные сосны. Их не собирались рубить, уж так хорошо смотрелись на этом лукоморье.
Соседняя деревня рубила лес под избы далеко в глубине леса, а на взморье не трогала. Уж больно нравился местным этот вид, ласкал взор приезжающих гостей. Но, берег подмывался осенними штормами, постепенно отступая, даря себя морю. Корни сосен не столько укрепляли его, сколько создавали видимость некоего благополучия, придерживая из последних сил время от времени обваливающийся в море утёс.
И, только в том случае, когда происходил очередной обвал, павшие сосны шли на дело. Некоторые из них даже присутствовали в венцах местной церкви, словно свеча устремлённая к небу.
Как же тихо и безмятежно жилось здесь, даже, несмотря на страх быть подмытой штормом.
Но не шторм послужил причиной окончания всей этой беззаботной жизни, а волнения, произошедшие не на море, а в совершенно другом месте. Далёком отсюда, но, не менее свободолюбивом, скорее наоборот, более смелом в своих невольных стремлениях, приближённом к власти земной.
Всего чуть более семисот километров южнее, а как раскрепощённее и увереннее в себе были те, кто жил в том городе, что последние пару веков отнимал право на ношение звания столицы. Юг делал своё дело. И, неизвестно ещё, как бы развивались события, если всё это произошло ещё южнее. В Москве, Киеве, или, не дай бог, в Крыму.
То ли дело Беломорье. Тишь, да благодать. До них никогда не сможет дойти волна, что разошлась вокруг города, основанного первым Русским реформатором, после того, как стремительно меняющийся мир потребовал новых реформ. Вот, если бы они пустили корни ещё севернее, то и вообще, наверно никогда бы не узнали о том, как штормит весь мир.