Глава 12. Живые уроки Мастера

   Мастер проходит мимо сакуры – 
   на ветвях расцветают цветы.

Энергии Юрию Куранову хватало помимо литературы и на общественную деятельность. Это были: творческие встречи; выступления в библиотеках, домах культуры, музеях; выставки его акварелей и картин других художников из его семейного собрания. По инициативе Ю. Куранова при Светлогорском Доме творчества был создан клуб любителей поэзии «Голубой простор». С 1999 года начинает работать его студия малых литературных форм.

Впервые я увидела Куранова на представлении его романа «Дело генерала Раевского» в 1998 году. То немногое (из-за опоздания), что мне пришлось услышать о романе, произвело впечатление, и через несколько месяцев я прочла его, взяв в библиотеке (в продаже в Калининграде его не было). По приглашению Олега Каштанова я стала приходить на встречи с Юрием Николаевичем Курановым, которые назывались «У камина Паустовского». Куранов считал Паустовского своим учителем и был как-то особенно тепло к нему расположен. У воображаемого камина (а одна из встреч проходила у камина, в котором горели поленья), читались рассказы Паустовского. Особенно запомнились два из них: «Соранг» и «Ручей, где плещется форель».

В мае 2000 года, обрадованная тем, что стала ученицей литературной студии Куранова, первый набросок своего первого рассказа я написала в порыве вдохновения за несколько часов, загорая на берегу Балтийского моря. Название «Армавир», предложенное руководителем, вызвало яркие воспоминания из далёкого прошлого – незабываемый эпизод, когда душа находилась в состоянии предчувствия любви. Весь рассказ занимал несколько листов. Под влиянием рекомендаций Куранова стремиться к краткому изложению (его представления миниатюры, как квинтэссенции смысла, помещенного в оптимально компактную форму), преодолевая нежелание выбрасывать избыточное, но кажущееся мне ценным, переписывая рассказ не один десяток раз, в конце концов, я сократила его до полутора страниц. Как оказалось, от этого он только выиграл.

Студия Юрия Николаевича Куранова внесла новый смысл в мою жизнь. Каждая суббота с апреля 2000 по май 2001 годов стала праздником узнавания нового; праздником общения с интересными творческими людьми. А главное – праздником встречи с человеком, первым в моей достаточно продолжительной и насыщенной разнообразными встречами жизни, к которому я относилась даже с большим восторженным уважением, чем во время учёбы в школе к смелому бескомпромиссному критику Виссариону Белинскому; праздником встречи с человеком, произведения которого трогали не меньше, чем в юности повести Тургенева; с человеком, сияние глаз которого озаряло сердце радостью.

Особенно нравилось, когда встречи проходили в музее Брахерта, расположенном в маленьком, но очень симпатичном домике, окруженном небольшим двориком с разнообразными растениями: от маргариток в свежей зелени травы и старых, но плодоносящих, яблонь до пышных кустов разноцветных роз под высокими соснами и каких-то совсем экзотических кустов, тонкие веточки которых изгибались даже от казавшихся невесомыми соцветий. С этим природным великолепием гармонично сочетались скульптуры, изваянные Брахертом.

От музея рукой подать до моря, если спускаться по крутому откосу. Мы же шли более длинным путем: пологая мощёная дорога извивалась по склону среди гигантских деревьев и молодой их поросли. Увлечённо говорили на разные, но неизменно интересные неприземлённые темы, задавал которые по большей части Юрий Николаевич. После одной из таких прогулок Марина Михайлова написала свою очередную миниатюру о таинственном возникновении вдохновения. В этой миниатюре ночь призрачным потоком в лучах луны вливается в окно мрачного дома, спрятанного вместе с ручьём в долине, и начинается таинство… Ручеёк действительно стекал к морю поодаль от дороги – всё остальное было плодом поэтического воображения.

Марина начала писать свои миниатюры совсем недавно, случайно попав в студию Куранова. Своим вдохновением она была обязана рассказам Паустовского, романтично-философским миниатюрам Куранова и, в большей степени, как и все мы – студийцы, самому Юрию Николаевичу, его таланту быть «ближнему источником любви, Любви Христовой чистой, бескорыстной»; его таланту помогать развиваться творческим способностям других людей, радоваться их успехам. Как он радовался, что Марина стала писать хорошие миниатюры. И не столько тому, что это произошло благодаря ему, сколько тому, что в человеке, казалось бы, далёком от поэзии вдруг проснулся поэт.

Студийные встречи всегда проходили интересно. Юрий Николаевич знакомил нас с им избранными авторами в их лучших (по его профессиональному и человеческому мнению) произведениях: с творчеством Паустовского, со стихами и прозой Бунина, со стихами Константина Батюшкова, с лирическими миниатюрами японских и китайских авторов, с поэтами «Озёрной школы», с рассказами: Ясунари Кавабаты «Голос бамбука, цветок персика», Чехова «Студент», Короленко «Огоньки», Альфонса Доде «Сангинерский маяк»; с «Затесями» Виктора Астафьева, со стихами Ивана Никитина и Николая Клюева, с прозой Снегова и Шаламова… Несколько раз Юрий Николаевич приглашал Олега Глушкина для обсуждения его рассказа «Сирена», но встреча почему-то так и не состоялась. К подготовке тем для очередного занятия привлекались студийцы: Марина Михайлова представила творчество китайских поэтов, Юля Чекмурина сделала профессиональный, доброжелательный и лирический (как ей свойственно) критический анализ стихов Нелли Беловой (тоже студийки)…

Произведения самого Юрия Куранова звучали редко. Запомнилось, как он прочёл смешное озорное стихотворение, в котором обыгрывалось название горной речки, и своё юношеское стихотворение:

Ты налей мне соснового ветра
в твой прохладный гранёный стакан,
мне не спать в эту ночь до рассвета:
я пойду на гору Джантуган;

не помну луговую сурепку,
не трону орлиных гнёзд,
наберу в свою рыжую кепку
этих спелых грузинских звёзд.

А вернусь до птичьего пенья
и из кепки мерцающий жар
пересыплю тебе на колени
в полинялую ткань шаровар.

И не было сомнений в том, что этот молодой человек сейчас перед нами.

С прозой Юрия Куранова мы знакомились, беря в библиотеках и читая самостоятельно его книги. В студии прозвучали только немногие из миниатюр и рассказ «Маленький ангел» о казни царской семьи и о причинно-следственной связи эпизодов русской истории с момента воцарения Романовых.

Для нашей творческой работы Юрий Николаевич предлагал названия рассказов. Последними были предложены названия: «Туннель» и «Лестница в небо». Свою «Лестницу в небо» мне уже не пришлось показать учителю. Подробных разборов текстов не делалось. Ненавязчивые советы, короткие замечания всегда оказывались ценными. Удивляла способность Юрия Николаевича улавливания текста во всех деталях на слух.

Своё отношение к творческому процессу Юрий Куранов высказал в интервью, данном Владимиру Стеценко:

«Ничего нельзя писать, снижая достигнутый тобою уровень, писать торопливо. Когда пишешь серьёзно, то мастерство ощутимо начинает усиливаться…

Вне всякого сомнения, писатель должен стремиться к совершенству, и для качества литературы очень важно определенное самоограничение, даже когда тебя «пророчески» несёт.

Мне нужно, для того чтобы я вещь сел писать, чтобы она у меня вся была готова и чтобы вся умещалась в сознании. То есть я могу её как организм в себе содержать и на любой странице, на любом сюжетном повороте этого произведения могу остановиться умственно, то есть внутри себя. Только в этом случае сажусь писать. Только тогда нужно садиться писать, когда ты уверуешь, что именно эту вещь ты можешь написать».

И нам он говорил о необходимости ответственного отношения к слову.

«Слово – это живой прекрасный организм… только тогда, когда ты слово не выливаешь куда попало, а когда ты обращаешься с ним как с прекрасным существом, живым и разумным… бережно, с любовью истинной… и пытаешься найти только то место, где в единственном варианте оно может стоять, только в том сочетании, только с той окраской, вот тогда слово не погибнет. Слово можно… казнить, убить, заключить в тюрьму. И, как всякое живое существо, слово, между прочим, противится насилию. Оно не выдерживает лжи. Самые прекрасные слова, когда они используются в неправильном, а особенно в лживом варианте, когда наполняются они какой-то клеветой, мерзостью, теряют вес и смысл». (Вопросы литературы. 1981.№ 5)

В «Размышлениях после крещения» Юрий Куранов говорит о значении слова, одухотворяющего предмет или явление: «Слово придает предмету духовность, оно конкретизирует и одновременно расширяет осязаемость явления. Одновременно слово делает плоть воздушной и прозрачной, обнажает связь ее с духовной вечностью и лишает её, таким образом, бытовой изолированности и обречённости.

Без слова каждое явление и предмет здесь, на земле, замкнуты в себе и мертвы для понимания их».

Обстановка на студийных занятиях была непринуждённая и, в то же время, чувствовалась организующая и направляющая сила авторитета нашего куратора. Никто не позволял себе пустых разглагольствований или вздорных вопросов. Могу сказать о своём состоянии – состоянии осознавания превосходства Юрия Николаевича Куранова надо мной во всех отношениях; сосредоточенного внимания и доверия к тому, что он говорил, и ко всему, что от него исходило (в честности и добром посыле Юрия Куранова у меня была полная уверенность). Мой слишком быстрый, опережающий рассудительность ум присмирел и даже не делал попыток проявить свойственную ему прыть без оглядки на возможные последствия: блеснуть своей остротой или в спешке сесть в лужу. Вблизи Куранова он понимал своё место: где-то далеко внизу. Но душа пребывала в приподнятом состоянии, движимая в вертикальном направлении, заданном ненавязчивым, но постоянно ощущаемым подсознательно духовным учительством Юрия Николаевича Куранова. Думаю, что и с некоторыми другими студийцами происходило нечто подобное.

Духовному существу человека необходим высший авторитет (культ) для выхода из состояния пустоты от всякой веры во что-либо и от всякой любви к чему-либо, кроме веры в себя и любви к себе. О, как мне знакома эта тщеславная самодостаточность, чуть ли не гордость тем, что ни в ком не нуждаюсь. В конечном итоге это приводит к тому, что такой человек и сам никому не нужен. Благодаря Юрию Николаевичу наметился выход из замкнутости на себе, появилась возможность заполнить пустоту безверия и нелюбви, остановить неопределённо блуждающий взгляд на ином, высшем, лучшем, чем я сама. Юрий Куранов был первым человеком, рядом с которым я почувствовала свою душевную приземлённость; и в то же время у души начали прорезаться крылья, появилось желание творческих взлётов.

Я благодарна Юрию Николаевичу Куранову за вдохновение, в результате которого были написаны мои тексты. Уже в процессе работы над этим биографическим очерком, в ходе чтения его миниатюр, в дождливую и ветреную ночь появились два стихотворения. Они вторичны и уступают мастерству Юрия Куранова, но по ним можно судить об образной и смысловой поэтической насыщенности его прозы и её вдохновляющем воздействии.

По мотивам миниатюры «Непоседливый младенец»:

Маленький нежный ручей слышу издалека.
Он под горой среди мёртвой листвы народился;
тёплый ветер весны чуть подтаял снега.
Солнце доброй ладонью ласкает младенца,
а тот шелестит и струится.

К вечеру вернувшийся мороз долы и овраги закуёт.
Ночью к малютке-ручью под гору надо спуститься.
В низкой ложбинке своей он прикорнул, не поёт,
робким сном до рассвета забылся.

Надо в ладони его в дом отнести,
уложить там и дыханием греть,
словно малютку-котёнка.
Сам незаметно заснёшь…

Солнце уж стало всходить –
смотришь в избе его нет,
а под горой кто-то хихикает звонко.

Пальчиками перламутровыми
он играет на дудочке-месяце,
на янтарном рожке, выломанном из воздуха.
И глаза его улыбкой яркой светятся.
И рождается сверкающая радостью мелодия.

По мотивам миниатюры из «Страны среди гор»:

«Этот парк насажен для шагов
и для шагов проложены аллеи»,
и в небе стайки лёгких облаков,
и клёны, светом октября алеющие.

«В аллее Карликовых лип
твои шаги звончее и спокойней» –
от вёсел долетает тихий всхлип –
дыхание свежее и просторней.

 И ветер женским голосом поёт:
«В их сенях ветра шум и свежее дыханье».
Под сень небес возносится полёт
и звук шагов, и сердца трепетанье.

Вспоминается стихотворение Куранова, передающее ту же идею о значении шагов человеческой души к совершенству и о значении души человека для Творца вселенной.

Ты веришь, что жизнь бесконечна
в такие осенние дни.
Пусть солнце и звезды не вечны,
но вечности служат они.

Юрий Куранов обладал редким даже в среде литераторов ораторским искусством, был изумительным рассказчиком: мог на протяжении не одного часа говорить литературным высокохудожественным языком, насыщенным живыми, яркими, оригинальными образами, эмоционально окрашивая в соответствии с содержанием свой рассказ. Многое из того, о чем он говорил, было не повторением давно ему известного, а радостным открытием нового, не только для других, но, казалось, и для него самого. В этом удивительном человеке шло постоянное духовное развитие с сохранением чётко определённого им главного направления.

Нам что-то всё время мешает
и что-то всё время зовёт,
и что-то в душе умирает,
и на сердце что-то растёт,
и что-то нас манит в дорогу
и властно зовёт в высоту –
к прекрасному вечному Богу
Спасителю мира Христу.

В свои семьдесят лет Куранов воспринимался как совсем молодой человек. В нём как-то органически сочеталась мудрость и молодой задор, как будто «из-под самого (его) сердца поднималась весёлая и несколько отчаянная прохлада молодости» («Озарение радугой»).

О том, каким мог восприниматься Юрий Куранов учениками его литературной студии «Дуновение дюн», можно судить по миниатюре Марины Михайловой:

«…FORGET BE NOT.

В комнате, где не было стен и потолка, на полу из незабудок стоял письменный стол.

За столом сидел человек и быстро писал на листах бумаги остро отточенным карандашом.

Этот человек был похож на пирата; казалось, что в его правом ухе раскачивается золотой дублон, а голову покрывает потёртая треуголка. Но это только казалось.

Человек закончил писать.

Листы бумаги сложились в белоснежный фрегат. Из написанных слов человек соткал паруса и отправился в путь по бушующему морю незабудок.

Это было так просто.

Ведь в комнате не было стен, впереди ждала вечность, а попутный ветер был его старинный друг-приятель».

В повести «Озарение радугой» есть гимн зимним радугам:

«Если бы я мог петь гимны, я бы воспел в своём сердце гимн зимним радугам, зимнему искрящемуся по ветвям деревьев солнцу, когда оно в полдень рассыпается по каждой снежинке, по каждой искре инея…

 И не нужно даже трогать ель или березу рукой либо палкой, и без того в морозном воздухе стоят сиреневые, ало-синие и золотисто-огненные дуги света. Они переливаются, они колышут в своих потоках нежные и бесконечно радостные улыбки, от которых веет молодостью и чистотой…

Но если на ходу ты задел плечом или рукавицей ветку, стена сыпучего и огненного снега становится перед тобой и воздвигает радужные высокие ворота.

Через эти ворота нужно пройти, не закрывая глаза, чтобы в каждом из них вспыхнуло по радуге. И нужно еще совсем немного, нужно, чтобы сердце твое в этот миг превратилось в прозрачный, наполненный музыкой любви и восторга кубок. Тогда в этом кубке вспыхнет радуга – вот теперь ты поэт».

С таким поэтом мы и спешили на встречу каждую субботу, и всю неделю проводили в ожидании следующей встречи и подготовке своих робких литературных проб.

Если бы я могла петь гимны, я бы воспела в своём сердце гимн звучащему музыкой любви сердцу Поэта Юрия Куранова и его лучезарным глазам, через которые из высших трансцендентальных сфер лился свет в наши сердца, наполняя их музыкой любви и восторга.

Великое, во всём его величии, можно разглядеть только на расстоянии. Величие Куранова, человека столь мощно и многогранно одарённого, и постоянно прилагающего усилия для своего совершенствования, можно было почувствовать и вблизи. И не из-за своей малости (в уничижительном смысле) рядом с ним: Юрий Николаевич не был высокомерен. Чтобы почувствовать свою малость в перспективе своего развития, надо было прикоснуться к радушно-расширяющейся радуге его величия. Яркое сияние многоцветной ауры его талантов не могло укрыться за его скромной интеллигентностью и христианской кротостью (говорящей не о робости, а о внутренней силе) – оно было доступно для чуткого сердца и от него можно было возжечь собственную радугу.

На одном из занятий Юрий Николаевич вспоминал о своей встрече с Константином Паустовским:

«Я встречался с Константином Паустовским, был у него на Котельнической набережной в 1957 году. Он тогда только-что съездил в Париж….

И вот К. Паустовский рассказывал: собралась русская интеллигенция, бежавшая или изгнанная из Советского Союза, эмигранты, французы, которые любили русскую литературу, там ведь русскую литературу всегда любили. Когда он рассказывал о тех ужасных ситуациях, в которых мы находимся, его спросили: «А что же всё это время делали вы, Константин Георгиевич?» И он им ответил: «Мы спасали культуру!» И ответил точно и правильно. Вот сейчас мы должны продолжать его дело, продолжать спасать культуру. Потому что она в неменьшей опасности… Она нуждается не только в поддержке, но и в восстановлении, и развитии…».