Рассказ незнакомца

               
- Я помню, как первый раз в своей жизни украл. Это чувство не сравнимо. Почему сейчас я об этом вспомнил? – захотелось высказаться какой гнет не дает сердцу насытится и благотворно жить, ощущая себя немощным – лишенное чувства, которым насыщает мир своим богатством, красуясь лишь в отдаленных, от человеческих глаз местах, озаряя глубины таинственной души. Быть может никогда об этом не заговорил, если б не пустота, которая оковала, заставившая лишить себя прекрасного и, в силу своей беспомощности вою, как волк одинокий на луну в холодную пору. Вот что испытывает человек дошедший до точки возвышения, поверивший в свои силы, но не оправдавший их, мнимо пребывавший на земном покрове. Так, к сожалению, могут пролетать все лета незаметно для самого себя. Знать бы только в чем причина. . .
- Этой встречи могло бы и не случится, все произошло случайно, неожиданно, не только для меня, но и для человека нуждавшимся, на тот момент, в собеседнике. Я шел, шаркая подошвой ботинков по серому, словно специально вымазанному, местами, дёгтем асфальту. Да, часто задумывался я: черные, серые – души ведь тоже имеют свой цвет, несмотря что эти существа тонкие, эфирные материи – и, придает, этим всегда стремящимся к вечному, тем самым хорошему, существам, свой безразлично падко – темный цвет, человек. Переливались эти вымазанные пятна как-то по-особому, играясь лучами солнечного света. Окрестные улицы проходили мимо моего взора, будто бы я не был погружен в повседневную, съедающую сознание, суету. Чему я был весьма рад. - Наши взгляды встретились, самая глубина, утопающего во взгляде молчания, будто б парализовала меня, смотрел и ждал вопросительно: что же этот несчастный хочет выразить, да робеет. Порывами, превозмогая свое, что так мешало ему, в тот момент произнести хоть слово, мешкаясь он начал издавать несвязные звуки - нет этот несчастный не был пьян, скорее я предположу, что у него болело то, что измазывает человек на протяжении жизни в серый цвет, то, что мечтает о свободе, о жизни, свете и любви.
 - Постой милый человек - выговорил с великим трудом он, и будто виноватый в чем- то начал конфузится.
- Вы что- то хотели? – обратился, в ожидании ответа, к нему я, но ожидания мои не оправдались. Мысль, покинуть, уйти порочь от дурно пахнущего, слегка взъерошенного человека даже не посетила меня. Крик который я отчетливо слышал проникал в мое сознание, повторяя- «Мы все нуждаемся в помощи»- и не отпускал, словно предостерегая будущность предстоящих событий к которым приближаемся, теряя к чему так привыкли и боимся потерять.
- Я, только хотел. . . . -с протяжностью  выговорил он, и повел бровями, не то чтобы нахмурился, а напротив, в ожидании моего к нему осуждения, в этом мне пришлось его разочаровать. И тут мне пришла потрясающая мысль, а вдруг он голоден, и робость именно в этом его заключается? Но когда снова поймал его уже тяжелый взгляд, на сей раз он был осуждающий, я сам немного отшатнулся, как мне тогда показалось, и пришел в недоумение. Но все же решил спросить:
- Отец, может ты в чем- то нуждаешься, скажи, насколько сил хватит я попробую поспособствовать?
- Нуждаешься, поспособствовать – прошептал он несвязно себе под нос – нуждаюсь милый человек, нуждаюсь, вот только боюсь хватит ли у тебя сил выслушать меня, пронести часть печали моей в нашем разговоре, боюсь юн ты еще, можешь не так понять . . . .  – и он снова поник головою. В тот самый момент колокольный звон начал дарить округе радостную песнь души, приподнимая на ноги даже самых отчаявшихся мирян. И старик, вдруг с этим звоном, летящим ввысь оживился, улыбка, как странно, тяжелый взгляд, но улыбка рисовала на его морщинистом лице жизнь, он вдыхал этот воздух легкими, он питался этим звоном.
Наша встречала была супротив храма, огороженного железным забором, мастерски знающего свое дело кузнеца. Тут то он мне и решил рассказать, что так сильно его тревожило, и не потому, что людей более не было на белом свете, нет, а потому, как мне показалось, я не способен к осуждению, и старческим взглядом, прожив и поведав не мало на своем веку он видел это как никто лучше.
- Сказать, что я вор – продолжал он, вглядываясь в меня не злобным, даже каким- то доверчивым взглядом- слишком громко, но первое чувство моего впечатления, сложившееся в момент преступления, хорошо отложилось в моей голове, его  не позабудешь.
- Этот человек рассказывал с задумчивостью, перерывами, будто в тот момент прибывал на том же месте, в то же время, соблюдая свою определенную осторожность, о которой знал лишь только он, переживая уже давно минувших лет события. Поблёскивание глаз, пробудившее душою в человеке сакральные чувства говорили о переходящей боли в нем десятилетиями. Прорисовывалось смущение, руки немного не находили себе места, видно было волнение.
- С грустью и сожалением я вспоминаю моменты, поддавшись диавольскому соблазну, окунувшийся в бездну, как мне тогда казалось, безвинную, познавшего для себя порока. Что тут скажешь, жизнь моя не святая, но часто вспоминается самые первые отступы от своей правды – совести, которая как никто знает, что такое «хорошо», а что такое «плохо». Быть может не съедала бы меня грусть если б послушался, не шёпоту, как сейчас, а голосу, который в то время кричал навзрыд, обличая нравственное и осуждая негодующее, не был бы на полпути к самосожжению внутреннего состояния, которое так и толкает меня, со слезами спрашивая: как ты живешь?
. . .Тяжело братец, тяжело, отвечаю я порою, еле шевеля губами сам себе. С грустью созерцая в окно – это мое любимое занятие.
- Старик слегка улыбнулся. Детско- старческая улыбка была настолько искренняя, что поражала мое представление о сформировавшимся современном мире.
- Самое зло, когда моя рука, чтоб она отсохла, проникла за желаемым, и не просто проникла, а довольствовалась, как и я сам, - мерзость! – вставлял он слова заменяя их ругательными, будто хотел в вспыльчивости своей временами выругаться, - не останавливаясь на достигнутом, а напротив продолжала, будто наркоман, получая удовольствие совершать попытки к наслаждению, к мнимому наслаждению.
Помню прекратилось ликование. Обрушился словно гром среди ясного неба и все на меня. Молнии поражали глаза, а я видел, но будто ослепляло временами. Язык был нем. Моя душа впервые испытывала дотоле неизвестные чувства, чуждые мне. Головокружение не прекращалось. Стены, в комнате которой я в тот момент находился, сдавливали, под ногами пол играл, мне трудно было держаться на ногах. Кисти рук замлеливали, в руках накапливалась небывалая тяжесть, стан притягивало обрушится всей своей громоздкостью разбивая построенное на боли ближнего «нечеловеческое прости», и в тоже время я не падал. Покачиваясь из стороны в сторону, слух мой то появлялся, то пропадал, думал я о разном и не о чем, не мог сконцентрироваться, хотя в тот момент ко мне была обращена долгая петиция. Во рту пересохло. 
- Колоколов уже не было слышно, только ветерок давал о себе знать легким пощекочеванием по лицу.
- Связать речь требовались усилия, но и их было недостаточно.  Я потихоньку умирал, я собственный, я настоящий, который хотел жить, радоваться, не просто созерцать в окно, как сейчас, а по-настоящему, вдыхать наполняя душу свежестью жизни.
Что мне? Не так много для жизни надо, как это кажется. Пал. Все падают. Но тогда, мне казалось, пребывая в том состоянии, что жизнь закончилась. Я задавал себе вопрос, который преследует меня на протяжении всей моей жизни «как дальше жить?» -  я не понимал.  Честно признаться, задавая себе этот вопрос, я и сейчас не совсем понимаю, хотя жизни уже не мало прошло. Извечная философия обыденности.
- Он наполнил воздухом легкие и смотря в высь, крепко и непринужденно задумался.
Ты знаешь?! – обратился он ко мне, резко направя взор.
Нет мне прощения! – эти слова прозвучали словно нож по горлу.
Да, кляну себя! Что ж я за тварь то такая, что смог обидеть, самого безвинного человека на свете. Трепет, который должен исходить от меня я превратил в огонь безразличия, растоптавши все сокровенно- теплые чувства, которые рождались при взгляде, прикосновении. Все, все в грязи, все ничтожно, превращено мною в прах. Конец света, конец, «как дальше жить?».
Боже, обращался я, часто извиняясь, извиняясь у Него, но не у того человека, который имеет такой же всепрощающий дар, называемый – любовь. У него я искал спасения, находил и, там мысленно для меня было уединение спокойствия, моя отрада, но приходил вновь к мнимому наслаждению.
Почему не было сил, смелости, подойти и сказать: «матушка я каюсь, каюсь за все свое желание стать независимым, стать чем-то вроде взрослым»? дурак, нет не мог, стыд пожирал, гордыня не давала признать себя бессильным, оттого и утопал в беззаконии своем, а любовь, которая окружала меня, отодвигал в сторону за ненадобностью.
Да, как ты уже это понял – желание получить новую дозу в зародившейся зависимости был карман моей матери. Это был не только карман, плеваться хочется, те места, где лежали жизненно - необходимые средства. И только материнское сердце способно ко всепрощению. Какие я только слова не говорил, надежда не покидала ни на минуту, не давала зародится сомнению, когда даже видела, что ее наглым образом, теряя стыд, обманывают.
Обморочное состояние, в прокаженности утопающего человека, вдруг сменилось озарением. Нуждавшийся в помощи, просящий ее, захлебываясь в слезах, я вдруг примерил на себя облик раненого человека, нуждающегося в госпитализации. Надежда, которую томилась мать долгие годы, спустя многие лета оправдалась, возвращение для нее «блудного сына» было самым желаемым событием, которое она оплакивала, покрываясь сединою от переживаний и скорбей.
И знаешь, что самое интересное? - мою мелочность даже и не вспомнили, не попрекнули. Для меня существовало только одно, зависть к окружающему миру, а ей правило нечто большее и сильное, непостижимое для человека с жатым мировоззрением. Я покрывался стыдом, словно струпьями, сторонился сам себя, ненавистен и неприятен был себе, но она этого даже не замечала, она видела, чего не видел я, не видел еще долгое время . . .
- Глаза этого человека вновь наполнялись слезами, губы, немного начинали содрогаться. Мне было жаль его, и в тоже время восторженность испытывал за его внутреннюю борьбу, которая явным отпечатком запечатлелась на его искажённо- старческом лице. Он смог приблизить, отыскав потерянное чувство тепла, которое когда- то подарил ему самый близкий на свете человек. Теперь он несет его лелея, и уже точно не променяет на мнимость бытующей реальности.
На том то мы и простились не попрощавшись. Он остался у того железного забора, территории, принадлежащей храма. Я не ждал от него продолжения, уходя вдаль память не стирала в глазах его образ с глубокими, полными осмысления глазами. И я ему, наверняка, не показался так юн и бессилен, как первое впечатление, сформировавшееся обо мне. Более мы не виделись.