Зло и спасение 20

ЭРОС И ПОЛ
(дух пола, половая любовь как творчество)

Говорить о духе пола — это значит говорить прежде всего о женщине, ибо хотя дух пола есть проблема общечеловеческая, глубина духовной проблематики пола раскрывается именно в женщине и в женской судьбе. Но говорить о женщине и о её судьбе, не будучи женщиной, дело двусмысленное и скользкое. Тем более что мы собираемся говорить главным образом об идеальном, о том высшем роде творчества, которое, с нашей точки зрения, не только даровано, но и за-дано Богом женщине в самом её Образе и Подобии, то есть о вещах столь далеко и прочно упрятанных падшестью под спуд бездуховной обыденной жизни, что многим сказанное может показаться выспренно-надуманным, не имеющим ничего общего с реальностью. Но мы идём своим путём и напоминаем, что наш контекст воздвигается на вере в Бога и в божественный смысл жизни, что мы полагаем реальностью только то, что сущностно, в чём реализован или реализуется духовный смысл, то есть смысл эротический, смысл Любви. Мы потому и ищем духовный смысл под спудом бездуховности, что твёрдо веруем в Бога-Духа, хотя эмпирия мира разоблачает себя как преимущественное отпадение от Бога и от Духа, как царство зла, где ничто наступает на что, где бессмыслица преобладает над смыслом, где сущность размывается бессущностным. Наш духовный ориентир — идеальное, а не на¬явное, за-данное, а не данность. Наш разговор — о смысле. Он необходим и для параллельного разговора о наявном, о данно¬сти, то есть об искажениях бытийных сущностей в преобладающей бессущностности наявного не-бытия. Мы сознательно противопоставляем идеальное и наявное, а не идеальное и реальное, ещё раз акцентируя тем самым, что реальность для нас связана со смыслом идеального, а не с бессмыслицей наявного! И поскольку творчество представляется нам единственным путём к Спасению, единственной непризрачной формой борьбы со злом ничтоженья, а проблема пола и половой любви раскрывается перед нами как глубочайший раскол в Творении, пережившем катастрофу отпадения жи¬вой телесности мира от живого духа, постольку половая любовь видится нам великой темой и великой проблемой духовного творчества.
Проблема половой любви — это прежде всего проблема женщины и женственности, и потому нам придётся не только говорить о женщине, но иногда говорить и за женщину. Мы будем стараться по возможности (но только по возможности!) придерживаться интонации предположения, и пусть простят нас те, кого удивит или возмутит написанное, в ком наши мысли не найдут никакого отклика.
Необходимость обсуждать половую любовь и акт плотского соития полов не только в порядке идеальном, но и в порядке наявном, заставляет нас сразу внести некоторое понятийное разгра¬ничение. Мы будем использовать наряду с понятием половой акт, понятие сексуальный акт. С точки зрения языка подразделение это условно (секс /sex/, означает пол), но сущностно оно очень важно. Оно поможет нам прояснить и акцентировать ту принципиальную разницу, которую мы здесь усматриваем.

1. Объективация полового влечения

Людей часто беспокоит, раздражает и даже пугает настаивание на духовности. Неужели Бог — задаются они вопросом — сотворивший человека во плоти, не желает видеть и не благословляет в человеке ничего плотского? Как может это быть, и зачем тогда творил Бог человека существом, снабженным плотью? Ответ на этот вопрос (когда он уже найден), оказывается на удивление прост: проблема не в том, что Бог, сотворивший нас во плоти, не желает для человека ничего плотского, воспрещает ему жить жизнью плоти; проблема в том, что сатана, правящий падшим миром, хочет и добивается от человека исключительно плотского, преграждает ему путь духовности, препятствует ему жить жизнью духа. От самого момента богоотпадения твари сатана всегда провоцирует плоть «жить» и действовать автономно от духа. Всеми возможными прельщениями он побуждает человека забыть, что по тварной своей сущности человек — не просто как тварь, а именно как человек — есть не плоть, а соединение плоти и души в синтезирующей и очеловечивающей духовно¬сти. Сатана хочет, чтобы человек не знал в себе Эроса, чтобы он ощутил и признал себя существом исключительно плотским, чтобы он так никогда и не понял, что ни плоть, сама по себе, ни даже душа несмысленная в нём ещё не делают его человеком, что очеловечивает человека только дух, только «дыхание жизни», ему одному от Бога дарованное. Современная наука, несмотря на очевидные тупики дарвинизма, продолжает выкапывать недостающие кости, продолжает искать недостающие ступеньки лестницы, по которой она могла бы окончательно низвести человека к животному предку, бесповоротно утвердить его звериную природу как единственную и сугубую. Эго-изм с точки зрения науки — нормальная симптоматика здорового человеко-животного. Не бывает духовного эго, эго-изм всегда бездуховен, танатичен, он есть сама животность, диктат сугубой плоти.
Не то плохо, что человек испытывает телесное тяготение и охваченный любовью ищет плотского соития с любимым. Плохо и тяжко, что человек по грехопадении обрёл «способность», не будучи охвачен священным безумием любви, испытывать плотское влечение и даже замещать прямое плотское соитие всевозможными способами плотского же самоудовлетворения. Он оказался «способен» (об этом мы уже говорили в главе «Грехопадение») искать блаженства сугубой плотью и достигать его не целосущностно, а частично, только плотью. Мы не знаем и не можем знать, как задумано было Богом телесное соитие полов, ибо падший мир, в котором мы живём, есть изуродованное Творение. То, что есть — это совсем не то, что было задумано. Мы смело утверждаем это, поскольку для нас важным является не телесная техника, не правила плотской процедуры соития, а духовный смысл через него восуществляющийся. Между Замыслом Божиим и наявным состоянием мира (Dasein) лежит пропасть грехопадения. Для нашей веры наявное не есть реальное. Мы верим, что Замысел Божий о Творении и человеке есть Замысел о Любви. Мы верим, что грехопадение человека выразилось в распаде целостной одухотворённости мироздания, в отрыве и отпадении плоти от духа. По грехопадении акт телесного соития полов перестал быть исключительной прерогативой Любви, часто вообще не подразумевает Любовь, но лишь исполняет эго-истическое желание плоти.
Вожделение к противоположному полу для человека объективировалось, перестало нуждаться в духовно-эротическом горении, в напряжении целостной субъективности. Оно стало частичным, обрело способность побуждаться сугубой плотью и направлять себя на духовно анонимный, то есть без-духовный, предмет, на сугубую плоть. То, что люди называют «эротическим накалом» или «эротическим угаром» есть в большинстве случаев действие абсолютно безэротической сексуальности, то есть не движение духа, а команда плоти. Человеку может быть совсем нечего ни дать, ни взять в духовно-эротическом смысле от предмета своего вожделения. Ему часто это вообще безразлично. В принципе это может быть отнесено и к жен¬щине, хотя речь здесь главным образом идёт (пока ещё!) о мужчине. Несмотря на все разрушения, которые внесла современная циви¬лизация в духовный образ обоих полов, именно женщина чаще бросает мужчине с горечью: «Тебе от меня только этого и надо!» Это типично женский упрёк, и звучит в нём не патетика, не набивание себе цены, а подлинная тоска... тоска по эротическому духу, по невостребованной и неразделённой женской целосущностности.
Неоспорима правота Бердяева, утверж¬давшего, что в жен¬щине половое существо более глубоко и цельно, более всеохватно, а в мужчине более поверхностно и частично. Мужской оргазм может легко быть достигнут и при этом не сопровождаться Любовью, не быть её следствием. Увы, и женщины слишком хо¬рошо освоили эту нехитрую технологию, и это тяжёлый итог истории мира, истории греха. И всё-таки, исходя из того, что свидетельствует нам жен¬ский опыт, для женщины это существенно труднее, хотя акт телесного соития ей совершить «технически» проще. Уже сама по¬становка вопроса о голой «технике» телес¬ного соития печально свидетельствует об отрыве плоти падшего мира от духа, сексуальности — от Эроса, о глубоком ничто¬женьи, которому подверглись духовные первосущности Творения. Ситуация парадоксальна: физически мужчине труднее совершить телесное соитие, чем женщине, но, вопреки относительно большей те¬лесной трудности, душевно-духовно оно значит для него меньше, чем для женщины, ибо меньше задействует его ду¬шевно-духовную сферу. Акт телесного соития для мужчины может быть чисто механическим сексуальным взаимодействием, то есть не задействовать целостно его половое существо, которое больше его генитальной сферы. Па¬радокс в том, что для мужчины телесное соитие, тради¬ционно именуемое половым актом, может и не быть в полном смысле слова половым. Такой нецелостный, частичный акт мы и называем актом сексуальным. Проблематика мужчины в телесном соитии, которое он понимает как половой акт, но которое зачастую практикует лишь как акт сексуальный, больше психо-физическая. Проблематика женщины больше душевно-духовная, потому что для неё акт телесного соития с мужчиной значительно чаще есть акт именно целостно половой, духовно-эротический, творческий. Безлюбовная близость, то есть душевно-духовная неангажированность в акте телесного соития, редукция его до уровня акта сексуального, травмирует и опустошает женщину больше, чем мужчину, потому что половое существо в женщине значительно глубже и всеохватней, чем в мужчине. Дробление полового существа, — а сексуальный акт есть акт дробный, частичный, разрушающий целостность пола, — наносит бoльшую травму женщине, сущностность её глубоко потрясается и повреждается.

2. Верховная ценность

Мужчина в этом мире спасается творчеством иных, более частных ценностей, ценностей художественных и интеллектуальных, которые принято объединять в обширную сферу сублимации. Суб¬лимация же означает видоизменение и «возвышение» (в дальнейшем станет ясно, почему мы берём в кавычки «возвышение») половой энергии в иные, неполовые сферы деятельности.
Женщине трудней этим спастись. Весьма редки, даже исключительны женщины, способные к мощной сублимации в тра¬диционном понимании этого слова. Женщина больше осталась жрицей ценности половой любви, между тем как Богом, на наш взгляд, оба пола были предназначены к сотворению этой ценности. Мы верим, что так было в райском бытии первых людей.
Мы исходим из непоколебимой веры в то, что Замысел Божий есть Замысел о Любви. И поскольку человек есть существо поло¬вое, мы должны с необходимостью и одновременно с радостью признать, что половая любовь есть верховная челове¬ческая ценность, то есть высшая возможная для человека форма Эроса, ибо только в половой любови, — в эротическом влечении цельного пола к цельному полу, — осуществляется Любовь целостного человека к целостному человеку. Такая любовь есть одновременно хотя и не единственное, но наиболее сильное выражение Любви человека к Богу, Творцу человеков, вечному Соприсутствующему в каждом человеческом существе. Бог — мы твёрдо верим в это — сотворил людей не для того, чтобы они безоглядно любили Одного Его, не видя и не желая замечать ничего вокруг, а чтобы они любили друг друга и через взаимную эту Любовь исповедовали Любовь к Богу, Образ и Подобие Которого несёт на себе и в себе каждый из Его детей.
Половая любовь, Любовь целостного человека к целостному человеку, есть высшая доступная человеку форма Эроса, высший взлёт человеческого духа. Не зря первородный грех есть грех половой любви. Соблазняя первых людей, сатана стремился потрясти сами основы тварного бытия, повредить всю духовно-душевно-телесную иерархию воплощённого Божия Замысла. Умыслом сатаны было обесценить высшую человеческую ценность. Поэтому он ме¬тил в половую любовь, стремился разбить её целодуховность, её целосущностность. Ведь тварь, впавшая в греховное состояние, распавшаяся на дух и плоть, познавшая танатический диктат эго, уже не может в полной мере осуществлять целосущност¬ную половую любовь, в ней ослабевает (если вообще сохраня¬ется!) эротическая воля творить безущербную Любовь целостного человека к целостному человеку, а значит помрачается и Любовь к Творцу.
Грехопадение произошло, но умысел сатаны удался не вполне. Эго ворвалось в мир, положив между всем и вся себялю¬бивую вражду и отчуждение, но Дух Эроса оказался сильнее и продолжает предъявлять человеку своё властное требование восстановить распавшуюся целосущностность. В людях выжила, (хотя и не в равной мере: в женщине больше, в мужчине меньше) духовно-эротическая воля и способность к сотворению верховной ценности половой любви. Женщина в большей мере носительница духа половой любви, и всё, что касается этой Любви имеет для неё большее значение чем для мужчины. Поэтому женщина и сопротивляется телесной близости дольше, упрямствует, уходит от соития. Такие проявления часто путают с кокетством, хотя кокетство — это совсем другое, это гримаса падшести. Кокетство есть холодная игра разврата, распаляющая именно сексуальность. Сдержанность женщины в половой любви есть выражение жгучей духовной проблемы. Пушкин очень точно выразил это:

Кокетка судит хладнокровно,
Татьяна любит не шутя
И предаётся безусловно
Любви, как милое дитя...

Женщина, которая любит, не играет чувствами мужчины. Любовь порой подвигает её, в нарушение традиционной половой этики, первой сделать это важнейшее экзистенциальное признание, но она может оттягивать сокровенное телесное соитие, потому что ищет убедиться в душевно-духовной или хоть просто душевной ангажированности мужчины. В женском упрямстве ещё принято видеть животную расчётливость самки — проверку самца на устойчивость интереса, то есть на готовность к зачатию и на согласие сделаться слугой самки и её детей за цену телесного удовлетворения. Это вполне материалистический, то есть совершенно бессущностный взгляд, хотя он и выражает некоторые поверхностные особенности половой психологии. В действительности же положение женщины куда сложней, проблема куда глубже, ибо это проблема духа, а не плоти, это жгучий вопрос о сущности, о целостной человечно¬сти. Смысл полового акта, — соитие целосущностное, духовно-душевно-телесное, — значит для женщины гораздо больше, чем для мужчины, и значение это укоренено не в низине бессущностной материи, а в сущностных высотах человеческого самоощущения, в осознанном или интуитивном требовании реализовать вечный, а не временный смысл, в стремлении к духовно-творческой состоятельности, которая возможна только в духе Любви. Ведь животная функция отправляется вполне полноценно и без целосущностного слияния. Дети, увы! зачинаются и рождаются даже от бесчеловечного изнасилования*. Острота ду¬ховной проблемы половой любви для женщины с потрясающей силой схвачена у Василия Розанова: «И не было бы любви, целомудрия, брака, “материнство” и “дитя” не были бы самоизлучающимися явлениями — если бы пол был функцией или органом, всегда и непременно в таком случае безразличным к сфере своей деятельности, всегда “хладным”, “невыбирающим”. От этого насильственное нарушение целомудрия, т. е. именно отношение к полу, как к органу, — так потрясает, внушает ужас и невыразимую жалость к потерпевшей, а сама она часто мучительно ищет смерти, как будто прервалось, разрушено трансцендентное основание бытия её. Тут вовсе не “обида” только — о, нет! Но “разрушение” человека»*. Требование целостности половой любви есть великое духовно-творческое требование женщины, её специфическая форма трансцензуса.
Неспособность мужчины целосущностно любить, а нам думается, что мужчина, за редкими исключениями, не способен к целосущностной половой любви, не знает подлинного её смысла, — есть тяжелый недостаток и величайшее несчастье для женщины. Она неизмеримо больше чем мужчина зависит от половой любви. Зависит не инстинктом самки, а душой, всей своей человеческой судьбой. Рядом с женщиной всегда бродит тихий ужас душевной нераскрытости, духовно-творческой несостоятельности, сосущее подозрение, что она рискует оказаться незаполненной вечным духовным смыслом Любви, что её участь — остаться только плотью, только «органом» и «функцией», временным объектом дробного сексуального требования и предметом бессущностного сексуального акта.

3. Духовность половой любви

Бердяев говорит, что женщина больше природа, мужчина — больше дух. Но нам думается, что его замечание о большей близости женщины к природе основывается на её большей телесной сенсибильности, на большем богатстве, глубине и интенсивности её телесных ощущений и связанных с ними душевных переживаний. Однако, сама эта глубина и интенсивность уже не природны. Природа имеет границы чувствительности, определяемые воспримчивостью нервной системы. Бoльшая глубина, а равно и большая тонкость переживаний достигается лишь душевно-духовно, острота ощущений, даже ощущений телес¬ных, усиливется не за счёт напряжений плоти, а за счёт духовных накалов.
Любовь же — всегда и только от Духа, в том числе и половая любовь. Неправильно думать, что половая любовь зарождается в плотском естестве, а потом захватывает душу и дух. Это взгляд зоологический. Наоборот, Любовь сотворяется в духе и захваты¬вает телесное естество человека. Любовь всегда нисходит в низину плоти от вершин духа и касанием своим возвышает плоть, давая ей в том числе и новое более высокое качество ощущений. Мы глубоко убеждены в этом. Но в падшем мире властвует не дух, а порождённое плотью эго, поскольку и сам мир отпал в ни-зину бессущностной плоти от сущностных вершин духа. Душа мира, душа человеческая — заложница зоологии падшести. Голос эго, голос плоти всегда звучит в падшем человеке и звучит так оглушающе громко, что собственного душевного мол¬чания (а ведь душа человека молчит, пока её не коснулся дух Эроса) он уже не слышит. Эго побуждает анонимное, то есть долюбовное и бездуховное сексуальное влечение, именно эго за¬крепляет его в качестве фиксации, провоцирует принимать и выдавать его за Любовь. Половая любовь может подтвердить оправданность сексуального влечения, но половая любовь не возникает из сексуального влечения. Страшное поругание Божия Замысла о Любви заключается в том, что любовь в падшем мире вторична и проблематична, само её существование часто подвергается со¬мнению. Первично же и безусловно-рефлекторно в мире всегда желание эго, оно не вызывает сомнений. Для падшего человека зоологические рефлексы эго убедительнее свободы духа.
Западный рационализм на своих языках довёл до логического предела краткости и ясности формулу добивающейся удо¬влетворения бездуховной сексуальности, повсеместно принимаемой и выдаваемой за Любовь: «fare l’amore», «make love», «Liebe machen». Все эти выражения, и итальянское, и англий¬ское, и немецкое означают буквально «делать любовь», не творить: «creare», «create», «schaffen», а именно делать: «fare», «make», «machen», — как делается материальный предмет или как отправляется (делается) любая сугубо физическая натуральная потребность (действие). В русском нормативном языке долго не было такого лобового словесного адеквата бездуховной сексуальности, по-русски всё-таки говорили любить, даже когда подразумевали вполне зоологический сексуальный акт. Матери¬альное отправление телесного соития имело ненормативное, площадное наименование. России, издревле имевшей жуткую, мало с чем сравнимую по без-образию ненормативную лексику, не сразу удалось рационализировать то, что давно уже рационализировала западная ментальность. Ныне это относительное языковое целомудрие «успешно преодолено». Теперь и по-русски вместо любить, вместо того, чтобы употребить площадное определение телесного соития, как материального отправления, говорят — «заниматься любовью». Сегодня бездуховная сексуальность повсеместно рационализирована и принята даже в словесный обиход в качестве Любви. Это проблема общемировая. Миллиарды вспыхивающих сексуальных влечений и отправляемых сексуальных актов, как хаотические удары молний корчат тела и потрясают психику миллиардов людей, но остаются анонимными, бессущностными, так и не переходят в Любовь, не преодолевают бездуховность эго-ис¬¬тической сексуальности, а лишь закрепляют эту сексуальность в недолжном, неподобающем ей качестве «любви». В этих влечениях и актах нет ничего от творящего духа Эроса, они анонимны, не имеют духовного Лица и не открывают духовное Лицо, в них торжествует эго, духовное «я» в них не раскрывается и не соединяется с духовным «ты», не сотворяет своего другого. Эти бесчисленные влечения и акты направлены жалом эго на сугубую плоть, а нередко даже на отдельные возбуждающие сексуаль¬ное притяжение части плоти, у каждого пола свои, в зависимости от развитости сексуального воображения. Такая анонимность телесных влечений и телесных актов есть похоть пола, узаконенная в качестве «любви», хотя ни влечением, ни актом соития она не имеет до Любви никакого касательства.
Анонимное сексуальное влечение, то есть похоть, может возникать и в женщине и в мужчине, но женщина по подсказке духовно-эротической интуиции чаще стремится погасить в себе это эго-истическое побуждение, а мужчина распаляет его и стремится «реализовать». Непопущенное анонимное сексуальное побуждение есть обузданная похоть, которая, в свою очередь, есть либо эго, подавляемое законами и прописной моралью человеческих общежитий, и тогда оно сущностно не побеждено, постоянно грозит вырваться наружу, либо эго, смиряемое творческим актом оригинальной совести человека, и только тогда оно сущностно побеждается. Проблема угасания влечения есть главным образом проблема мужчины. Влечение его значительно чаще носит анонимный, поверхностно сексуальный, а не личностный, целосущностно половой характер, и потому он бесконечно озабочен заменой одного влечения другим, одной женщины — другой, а «остепеняется» как правило не потому, что возвысился до целосущностного избрания, не потому, что сотворил в себе духовную ценность половой любви, а потому, что ему начала изменять его плотская сексуальная сила.
Эго мужчины не ладит с оригинальной совестью, поэтому в половой любви он не имеет решающего голоса, не имеет к ней призвания. Половая любовь — призвание женщины. Только женщина знает в подлинной глубине и значимости, что такое половая любовь. Мужчина бывает сексуально талантлив, он может искренне сходить с ума и даже помешаться от беснующейся сексуальности, от «бесстыдного бешенства желаний» (Пушкин), может сделаться рабом женщины, но крайне редко он может быть гениален в половой любви. Женщина не просто может, она призвана к этого рода гениальности.
Падшая плоть человека не сотворяет Любви, падшая плоть порождает лишь анонимное сексуальное влечение, лишь похоть пола, ищущую выхода и разрядки по команде бессущностной материи, которая слепо стремится к самовоспроизводству. Похоть не знает творческой свободы, она всегда обусловлена, взнуздана рефлексами. Сугубая плоть не знает, что такое Любовь, ибо Любовь есть творящая сила Эроса, свободная воля к восуществлению в тварности вечного духовного смысла, нетленной Логосной сущности. В половой любви Логосной сущно¬стью становится свой другой, и половая любовь всем духом своим стремится восуществить своего другого, как нетленную тварность, как вечный духовный смысл. Падшая же плоть и её похоть бессущностны, оторваны от духа, не-бытийны, им совершенно чуждо и даже непонятно требование восуществления.
Любовь совершается как духовно-творческий акт, как станов¬ление бытия, и насыщает себя отдавая, давая бытию. Плоть насыщается крадя или отнимая, но всегда беря у бытия, множа не-бытие. Падшая плоть не знает творческих актов, только эго-истические инстинкты, и эксплуатируя их, производит ничтоженье. «Плотская любовь» есть бессмысленный трюизм. «Плотской любви» не бывает, от сугубой плоти происходит овуляция, эякуляция, зачатие, прилив крови к гениталиям, срабатывание желёз внутренней секреции, рождение, вскармливание — что угодно, но всегда бессмысленно-инстинктивное, плотски-слепое, никогда не духовное, всегда по распорядку материального закона, закрепляющего в тлене, во времени-к-смерти, никогда не в духовной свободе, выводящей из времени в вечность. Плоть знает оргазм, но она не способна к кайросу. Любовь, как движение в человеке духа Эроса, творит вдохновение, восхищение, трепетное тепло, сердечную склонность и душевную привязанность, а в высших своих накалах достигает блаженства кайросов. Любовь знает и оргазмы плотских соитий, но она способна достигать кайроса и без оргазма и даже без плотского соития.

4. Сила и слабость
(проблема общения)

Акт телесного соития полов, который принято называть половым актом, есть сокровенная часть половой любви, но половая любовь неизмеримо больше, глубже телесного соития. Половая любовь не реализуется в телесном соитии, а реализует его, одухо¬творяет соединяющиеся тела. Духом Эроса — Любовью — творится плоть едина. Не телесное соитие есть смысл половой любви, а половая любовь есть смысл телесного соития. Само по себе соитие, как механическое материальное взаимодействие, есть акт не половой, но сексуальный. Сексуальный же акт, как таковой, возможен и без половой любви. Грехопадение сделало его автономным и плотски возможным, но бездуховным, лишенным сущности, не-бытийным. Бердяев говорит: «Сексуальный акт разъединяет. На дне его лежит отвращение и убийство»*. Взгляд такой степени радикальности не может даже быть объясняем. Он может и должен быть воспринят каждым в меру его духовной зрелости. Для нас очевидно одно — исключительная сосредоточенность на сексуальном акте есть признак духовного убожества, абсолютного непонимания половой любви, незнания, что такое целосущностное единение полов. Половая любовь содержит в себе и соединяет всё то, что один пол может раскрыть и полюбить в другом поле, всё то, чем и за что женщина может лю¬бить мужчину, чем и за что мужчина может любить женщину. Вся жизнь двоих, избравших друг друга Любовью, есть жизнь половая — цепь половых актов, духовных, душевных и телесных, сущностно соединяющих два пола, творящих новую двуединую сущность.
Соединение есть общение. Когда мы говорим общение, мы имеем в виду не те многообразные и поверхностные, сугубо функ¬циональные и совершенно бессущностные в своём формализме со-общения и коммуникативные взаимодействия, которыми соединены люди обоих полов в нуждах обыденности. Общение есть глубокое сущностное взаимопроникновение и взаимообога¬щение личностей, раскрытие духовного «я» в духовное «ты», дание каждым чего-то нового бытию своего другого. Только это и есть общение. Половая любовь восуществляется во всяком роде общения, и прежде всего в его иерархически высших душевных и духовных формах, ибо на всех уровнях общения мужчина и женщина сохраняют свою половую природу. В телесном соитии полов совершается наиболее грубо-вещественная форма общения. Легче всего форму псевдообщения может принимать именно сексуальный акт, плотское взаимодействие без Любви и следовательно без истинного соединения, без общения. Любовь не требует зачатия, она предполагает его как благой плод целосущностного соединения двух в одно. Требует же и настаивает на зачатии бессущностная природа сугубой плоти, дающая человеку в качестве приманки тот самый оргазм, который в идеале должен достигаться теургически, в данном случае — через целостный духовно-эротический акт соединения полов. Но по падшести человеческой оргазм оказался легко достижим через бессущностное меха¬ническое взаимодействие сугубой плоти, через эго-истически односторонний сексуальный акт (акт, в котором каждый ищет удовлетворения для себя), не имеющий ничего от духа и не дающий подлинного со-единения полов, сущностно не раскрывающий «я» в «ты». Более высокие, душевные формы полового общения, — мужчина и женщина продолжают оставаться мужчиной и женщиной и соединяются как таковые, — затруднены без Любви, они быстро исчерпывают себя, ибо без склонно¬сти душ друг к другу между ними не возникает общности, нет единого поля общения. Высочайший же род общения, общение духовное, которое в половой любви тоже есть соединение мужчины и женщины, как существ половых с присущей им половой спецификой, возможно исключительно в духе Любви, только в могучей духовно-эротической ауре, которая и осеняет высшую интимность, наибольшую близость, самое глубокое взаимное проникновение и взаимную чувствительность полов. Высшая интимность половой любви достигается не в телесном соитии, а в половых актах высшего, нетелесного общения. Истинные браки заключаются на небесах, и это озна¬чает, что половая любовь бывает только духовной.
Всякая Любовь питается Духом Божиим, в том числе и любовь половая. От Духа Божия ниспосылается человеку внутренняя способность и внутренняя готовность совершить сердечное избрание и из этого избрания сотворить свою целостную половую любовь. В падшем мире дух и плоть разорваны, процесс возникновения полового влечения и половой любви двойствен, как и процесс возникновения человека. Человек рождается во плоти, а душа его, то есть собственно его чело-вечность, творится в духе. Так и сексуальное влечение имеет зарождение плотское, а половая любовь всегда духовно сотворяется. Однако душу человеку даёт Бог. Бог есть абсолютный гарант присутствия души в любом человеке. Любовь же творит сам человек, творит её душевно и плотски волею дарованного ему эротического духа, силою дух-новения Божия. От человека зависит, совершится ли целосущностное избрание, сотворится ли половая любовь, или его телесные связи останутся цепью дробных анонимных влечений и бессущностных сексуальных актов.
Женщина поставлена перед половой любовью, как перед ценностью, которую она желает и может сотворить, как перед духовно-творческой вершиной. Для мужчины эта вершина менее желанна и доступна, потому что ему мало понятна сама ценност-ная вершинность половой любви.
Вновь напомним себе, что Дух Божий, Дух Святой, есть Эрос — творящий Дух Любви. Замысел Божий о Творении и человеке есть Замысел о Любви.
Как ни оберни — только Любовь есть верховная ценность. Всякое восуществление Любви (насколько падшему человеку дано её восуществлять!) и прежде всего восуществлённая половая любовь есть каждый раз конкретно-духовно реализуемый человеком Замысел Божий. В анонимном сексуальном влечении полов, в акте телесного соития, даже в зачатии и рождении — во всём этом и мужчина и женщина ещё могут быть природой, голой стихией не-бытия, детерминированной слепыми законами бессущностной материи, но!.. но в половой любви и тот и другая есть уже свободный творческий дух, возвращающий бытийность падшей природе.
Дух мужчины в половой любви оказывается слабее, чем дух женщины. Женщина настолько же сильней и активней муж¬чины в творчестве духовной ценности половой любви, насколько мужчина сильней и активней женщины в творчестве иных, более понятных ему и потому более желанных для него духовных ценностей, ценностей художественных и интеллектуальных. И хотя мужчина чаще всего выступает активным на¬чалом в сближении с женщиной, даже и в телесном соитии, но в целосущностном половом акте как духовном акте сотворения ценности половой любви он, за редчайшими исключениями, может скорее участвовать, чем лидировать, не творить, а скорее со-творять, то есть посильно духовно-творчески отвечать на более сильное и более активное духовно-эротическое движение женщины. Есть поговорка: «Большая любовь порождает в мужчине робость, а в женщине смелость». Смелость женщины — это манифестация могучего духовного призвания к сотворению ценности половой любви, готовность трансцендировать, преступить границы обыденной половой психологии, отдать себя всю ради этой ценности. Робость мужчины — это страх перед глубиной и мощью женского полового духа, ощущение своей неадекватности, неспособности к целосущностному отклику на призвание женщины. В робости мужчины перед большой любовью дрожит слабость его полового духа. Мужчине почти никогда не бывает нужно от женщины так много, как она дарит и готова дарить, — он вполне может удовольствоваться меньшим. При всей безумной страстно¬сти домогательств внутренне мужчина чаще всего не собирается отдать себя целиком ценности половой любви. В глубине души мужчина почти всегда чувствует, что не в силах целоличностно ответить на целоличностное духовное требование женщины. Это гениальное и гениально выраженное требование женщины, требование, вырывающееся в отчаянный во¬прос (М. Цветаева):
Вчера ещё в глаза глядел,
А нынче — все косится в сторону!
Вчера ещё до птиц сидел, —
Все жаворонки нынче — вороны!

Я глупая, а ты умён,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времён:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»

И слёзы ей — вода, и кровь —
Вода, — в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая...
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»

Вчера ещё в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, —
Жизнь выпала — копейкой ржавою!

Детоубийцей на суду
Стою — немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»

Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал — колесовать:
Другую целовать», — ответствуют.

Жить приучил в самом огне,
Сам бросил — в степь заледенелую!
Вот, что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе — я сделала?

Всё ведаю — не прекословь!
Вновь зрячая — уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.

Само — что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое...
— За всё, за всё меня прости,
Мой милый, — что тебе я сделала!

Если сбросить с себя на мгновение коросту обыденности, кото¬рая незаметно и неуклонно разменивает на мелочь бессмыслицы все наши слова, если вслушаться сердцем в эти строки Цветаевой, то их станет вообще невозможно читать.
А вот смущённый, но прямой и правдивый ответ мужчины (Б. Пастернак):

Я кончился, а ты жива.
И ветер, жалуясь и плача,
Раскачивает лес и дачу.
Не каждую сосну отдельно,
А полностью все дерева
Со всею далью беспредельной,
Как парусников кузова
На глади бухты корабельной.
И это не из удальства
Или из ярости бесцельной,
А чтоб в тоске найти слова
Тебе для песни колыбельной.

Вся мучительная правда этого ответа кричит в первой строке стиха: «Я кончился, а ты жива...» — это страшное открытие рано или поздно делает в своей жизни почти каждый мужчина, хотя лишь редким честным мужчинам хватает духу открыто это признать. Весь стих, следующий за первой строкой, — лишь подтверждение того, что мужчине нечем ответить на вопрошающее женское отчаяние.
Мужчина может приблизиться к Богу через творчество иных ценностей, пережитое как Любовь. В этом, собственно говоря, путь мужчины к Спасению. В этом он почерпает и призвание. Возможно, это связано как раз с тем, что в половой любви он духовно слабее, поверхностней... мельче, чем женщина. За исключениями редких женщин с выраженным «М» («мужским началом» по классификации Отто Вейнингера), которые могут иметь призвания в творчестве художественных или интеллектуальных ценностей, призвание женщины, её трансцензус, её творчество, её духовная нива, её высший благодатный дар от Бога есть половая любовь. Именно половую любовь сотворяет женщина духом своим как верховную духовную ценность, не только свою, но и общетварную. Именно сотворённой ценностью половой любви женщина приближается к Богу. Тут она чаще всего способна достигать кайроса. Можно сказать, что само дух-новение Божие в «ребро Адамово» есть в-Дух-новение женщине способности к сотворению ценности половой любви.
У писательницы Виктории Токаревой есть высказывание: «Женщина общается с Богом через мужчину». И это отнюдь не комплимент на мужской счёт. Тут вся суть дела, вся активность духовная именно в женщине. Ведь общаться с Богом можно только духом. Женщина не может удовлетвориться анонимным сексуальным влечением, которым чаще и легче удовлетворяется мужчина. Сквозь эго-истическую сексуальность падшей плоти она устремляется в дух пола, трансцендирует, достигает блаженства кайроса. Так она проходит к Богу, возвышается сама и стремится увлечь мужчину за собой, хочет возвысить его до духовного, то есть целосущностного (ибо сущность духовна!) вхождения в половую любовь. В телесном соитии женщина, — если она истинно любит, а не отвечает анонимному эго-истическому влечению, — стремится принять в себя не часть тела и даже не тело мужчины, а всего его. Принципиально и мужчина на это способен, но всё же это чаще свойство женщины, чем мужчины. Именно женщина в большинстве случаев и придаёт телесному соитию значение истинно полового акта. Принятие плоти мужчины в свою плоть есть для любящей женщины великий акт его целосущ¬ностного приятия, символический в порядке падшей плоти, но реалистически-бытийный в духовном порядке акт брака: целостное отдание себя и целостное приятие в себя своего другого. Это противоположно низменной, бездуховной логике анонимного влечения, знающего телесное соитие лишь как эго-истический сексуальный акт. Максимальный «реализм» анонимного сексуального акта, столь понятный и желанный для мужчины, есть тактильный «реализм» краткого совокупления тел. Для женщины в творческом акте половой любви парадоксальным образом именно телесное совокупление символично, а духовное реалистично. Касание и слияние плоти на языке грубой вещественности символизирует невыразимо более тонкое духовное касание и слияние, ибо падшая плоть обречена неизбежности разъединения, а дух свободен и удерживает слияние, он не безраздельно подчинён неизбежностям плоти.
Если женщина не дала обет монашеский или не является творческой личностью со знаком «М», категорически пред¬назначенной к сублимационному творчеству, то она через творческие акты половой любви может совершить свой путь к Богу. Так она угодна Богу. Всё сказанное имеет отно¬шение и к мужчине, но у него меньше возможностей для творческого акта половой любви, ибо его половой дух слабее. В половой сфере мужчина в большинстве случаев действует по низменной логике анонимного влечения и удовлетворяется тактильным «реализмом» эго-истического сексуального акта. Мужчине жизненно необходимо сублимационное поприще, ибо он чаще переживает призвание к творчеству интеллектуальных и художественных ценностей духовно, то есть как Любовь и богообщение. Здесь у него больше возможностей достигать кай¬роса. Женщина чаще переживает духовно (хотя далеко не всегда осознаёт) именно половую любовь, переживает её как творчество ценности, как абсолютное своё призвание, как богообщение.

5. Взаимность как проблема
(трагедия непересекающихся исканий)

Существует ещё один духовно-творческий аспект общий как для женщины, так и для мужчины в их борьбе с ничтоженьем за вос¬становление сущности. И женщина и мужчина, каждый по своему, стоят перед проблемой взаимности.
1. Женщина стоит перед задачей сотворить не просто ценность половой любви, но любви взаимной. Половую любовь, как духовную ценность, она прежде всего сотворяет во внутреннем своём мире, и уже это, само по себе, есть большaя высота, громадный шаг к восстановлению сущности. Но женщина стремится пробудить и мужчину, вывести его из бездуховной логики анонимного сексуального влечения, поверхностного и обречённого на скоропреходящесть, она ищет возвысить его от низменного тактильного «реализма» плоти до духовного реализма истинной Любви, до слияния целосущностного, устойчивого против разрушительных действий времени. Для женщины это стремление есть основополагающее веление её оригинальной совести. И здесь открывается источник трагизма пола. В падшем мире половая любовь делается трагедией женщины, ибо на её целосущностное само-отдание мужчина в большинстве случаев не в силах адекватно ответить. Взаимность мужчины в половой любви всегда меньше ожиданий женщины, мельче её духовного требования. Редко можно встретить мужчину, который был бы способен подняться до высот истинной половой любви. Ещё менее вероятна в нём способность сохранить целоличностную, целосущностную верность Любви.
Верность, которая на языке обыденности означает ненарушаемое постоянство моногамной супружеской связи, исключающее любые другие сексуальные контакты, означает в первую очередь духовную правильность этой связи. Верность, собственно говоря, не надо хранить, ибо если верность может нарушиться, значит с самого начала не-верно, не-крепко, а значит духовно неправильно, было соединение. Мужчина в половой сфере мало способен к верности, потому что мало способен именно к половой любви. Он поверхностен и поспешен, движим как правило не духом пола, который в нём слаб, а автоматизмом эгоистических сексуальных команд похоти, «механизмом стимула и рефлекса» (П. Тиллих), логикой и стратегией анонимных влечений, то есть преобладающих и пересиливающих дух побуждений эго.
Как существо более слабое и поверхностное в духе пола, мужчина, даже возвысившись до Любви, чаще всего не способен удержаться на высоте достигнутой целосущностной близости с женщиной. В его половом чувстве нет того богатства, той глубины и всеохватности, которые есть и раскрываются в половом чувстве женщины. Его половое чувство есть как правило специфически сексуальное чувство, а не целостное чувство пола. Домогаясь женщины, мужчина редко совершает творческий акт оригинальной совести. Значительно чаще он преследует цель склонить женщину к тактильному «реализму» сексуального ак¬та, чем достигнуть с ней духовного реализма взаимной половой любви. Его зачастую вообще не заботит взаимность. Женская проституция была бы невозможна без поверхностности и нетребовательности мужчины, слабости его полового духа. Половой дух мужчины пасует под напором эго-истических сексуальных влечений, когда он «бескомпромиссно» домогается женщины и когда он изменяет ей. В половой сфере мужчина чаще всего изначально компромиссен. Вот почему отец болезненнее, чем мать, переживает замужество дочери. Мужчина-отец не может не сознавать, что большинство мужчин так же как и он сам по преимуществу хотят иметь женщину только как плоть или даже как отдельные, дразнящие эго-истическую сексуальность части этой плоти. Мужской опыт — это главным образом опыт низменного от-ношения к женщине, не только во внебрачных связях, но даже и в браке. И естественно, всякого отца гложет подозрение, что его дочь станет ещё одной жертвой такого низменного мужского отношения.
Домогаясь женщины, мужчина как правило совсем не собирается дать и сотворить, он не имеет в виду ни дух, ни вечность, он хочет на время урвать от женщины и воспользоваться урванным. И в большинстве случаев он добивается от неё временной близости, и даже вполне удовлетворяется её результатами, беспрестанно множа сексуальные связи и доводя этим свою духовную слабость до полного духовного бессилия. Обворожительные по музыкальности строки Пушкина:

Алина! сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви:
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Всё может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!

есть самоироническое свидетельство слабости муж¬ского полового духа, готовности мужчины удовольствоваться «милым обманом», который ему не страшен, потому что он и не хочет, не требует большего, он не добивается от женщины предельной искренности и глубины самоотдания. Обольщённость «милым обманом» мужчине вполне достаточна. Она позволит ему ещё и ещё раз легко удовлетворять его страстную сексуальную нетерпеливость, и будет поощрять и укоренять нетребовательность, поверхностность его полового чувства.
В творчестве иных ценностей мужчине приходится труднее. Сублимационное творчество жестче. С музой, к примеру, не обойдёшься безлюбовной близостью, тут нельзя урвать и воспользоваться, тут необходимо дать и сотворить. Муза духовно бескомпромиссна, она не снисходит к безлюбовным домогательствам.
Дание бытию есть абсолютное условие всякого творчества. В половой сфере ситуация сложнее. Можно сказать — «выиг¬рышнее» и постыдней для мужчины. На стороне муж¬ской поверхностности и эго-изма оказывается доверие женщины, её надежда, а иногда и её отчаяние. В отличие от музы женщина не¬редко сдаётся на безлюбовные мужские домогательства, сдается, обманываясь, или обманывая себя, нередко уступая просто от отчаяния, от долгой обманутости в своих ожиданиях и безнадежности их осуществить, от одиночества, ко¬торое она ищет разрушить, но лишь усугубляет. Сексуальная «близость» отправляется, но половой близости не возникает. Призвание женщины сотворить ценность взаимной половой любви слишком часто остаётся неосуществлённым, и в этом источник её глубоких духовно-душевных мук, её одиночества. В этом мировая трагедия падшего пола. Это преимущественно женская трагедия, хотя вероятно¬стно она может постигнуть и мужчину. Трагедия пола есть трагедия неистребимого требования Любви и отчаянной неравной борьбы с падшей плотью мира за исполнение этого требования.
2. В свою очередь мужчина, несостоятельный в половой любви (не в сексуальности), должен иначе осуществить свое призвание. Он должен склонить ко взаимности свою музу, добиться всходов на избранной им творческой ниве, и это стoит ему невероятных духовных усилий и душевных мук. На ниве сублимационного творчества познаёт мужчина подлинную трудность целосущностного слияния, которую женщина несёт в половой любви. Все те, кто жил и живёт творческой жизнью, знают, что взаимность муз и отдача любой творческой нивы всегда меньше, чем страстное духовное домогательство творца. Сев тяжек и долог, а всходы нередко разочаровывающе скудны. Дары вдохновения редки, самые сокровенные, самые масштабные и глубокие замыслы чаще всего остаются неосуществлёнными. Сотворённое в горячей ауре вдохновения, в целосущностном духовном экстазе, во времени неизбежно отдаляется от творца, начинает дышать на него хо¬лодом утраченного вдохновения. Как сублимационный творец, мужчина чаще всего обманывается в своих ожиданиях взаимности. Тоска и вечная неудовлетворённость творца — всё та же, что и у женщины, невозможность до конца исполнить своё призвание, бессилие добиться от творческой нивы полной и окончательной взаимности. В этом мировая трагедия сублимационного творчества.
3. И, наконец, на вершинах творческих осуществлений, когда призвание исполнено, когда уже достигнута предельная степень взаимности со своим другим — будь то избранник сердца или избранная творческая нива, — и женщине и мужчине открываются горизонты иных возможностей целосущностного раскрытия и слияния, иных неизмеримо высших уровней взаимности, невозможных, нереализуемых в этом мире. И кайросы половой любви и кайросы сублимационного творчества мучительны, ибо обречены на краткомгновенность, не могут перейти в устойчивое бытие. Из осуществлённости призвания, из счастья сотворённой взаимности возникает сознание трагизма всякого творчества, недостаточность самогo мира времени-к-смерти для духовно-творческих потенций человека. Всякое, даже самое счастливое и полноценное творчество подтверждает бердяевскую максиму о том, что дух не узнаёт себя в своих творениях.
Речь здесь, разумеется, идёт о высокоразвитых людях жен¬ского и мужского пола, имеющих духовные стемления, то есть живущих осознанной духовной жизнью. Давно выведенная на¬ми формула счастливого брака — «она любит его, а он любит своё дело» (возможен и инверсивный вариант!), есть формула оптимальная, не максимальная, то есть закрепляющая лучшее из худшего, точней говоря, лучшее из возможного. Эта формула предполагает, что женщина, захваченная любовью к мужчине, может иметь глубокое со-чувствие его творческому делу, а мужчина, захваченный любовью к своему творческому делу, может иметь духовное со-чувствие женскому творчеству половой любви. В этой формуле выражается смиренное понимание того трагического обстоятельства, что в падшем мире недостижима совершенная взаимность, невозможно единение чувств в их полноте и равенстве. Максимумы недоступны, оптимум неиз¬бежен. Духовное стремление женщины сотворить совершенную половую любовь так же неосуществимо, как духовное требо¬вание мужчины сотворить совершенное интеллектуальное или художественное произведение. Каждый страдальчески ищет большего, чем имеет: женщина в половой любви, мужчина в Любви к своему делу на сублимационной творческой ниве. Оба тщетно добиваются полной взаимности. Оба понимают тщетность тоски по совершенству, но мужественно продолжают свой путь в духе Любви, если знают, что в этом единственное Спасение. Мир времени-к-смерти не вмещает совершенной взаимности, ибо искания взаимности у женщины и мужчины трагически не пересекаются, они частичны и направлены на разное, в них нет всеохватной целостно-сти райского Эроса. Оба пола ущербны, искалечены грехопадением, подвержены даже на самых высоких человеческих уровнях танатическому происку эго. Сопротивление этому бездуховному происку и есть непрерывное духовно-эротическое восуществление, восхождение в Любви, творческая борьба со злом за Спасение души.