Берёза

Берёза.

                «На судьбу тогда мы не роптали,
                А ракеты уходили ввысь,
                Может не совсем, но начинали
                Понимать мы, что такое жизнь!»
                (Строки из моей песни «Тюратам» 1963 год)

  Пронзительно яркое и чуть подпалённое небо. Жара. Куда ни кинь взгляд до горизонта – грязно-жёлтый песок. Там и сям бугры большие и малые. Это барханы. Они живые и могут перемещаться с помощью ветра. Есть среди них и патриархи, которые пребывают на одном месте много лет. Саксаулы, верблюжья колючка, перекати-поле и ещё что-то вырастало на их склонах и закрепляло песок в единую массу.

 Зной – время не рабочее для всех, кроме нас, солдат.

 Скорпион, дитя пустыни, прикопал ямку и лежит не шевелясь. Ёжик, с иголками сродни с сапожной щёткой, отлёживается в вырытой норке. Черепахи большими и маленькими клетками булыжника валяются там и сям. Хамелеон раскорячился на стволе саксаула, кора которого под стать коже старого аксакала. Вечера ждет каракурт (паук), яд в его укусе смертелен для многих, но, к счастью, не для человека.
Задует ветер, сравнимый разве что с огромным калорифером, нагнетающим горячий воздух. Мы – солдаты, ракетчики и гвардейцы, в нас прочно сидит мысль, забитая в головы неутомимой пропагандой, что мы есть тот самый ракетный щит, за которым могут спокойно жить и работать советские люди.

 Я стою на посту, за плечами калашников, под ногами бетон припорошенный песком. Ангары, хранилища (подземные кладовые) и многое-многое другое – это всё вместе взятое являлось ракетной площадкой № 9. Поставлен на пост – стой себе на здоровье, смотри внимательнее, а вдруг шпион? В своём кругу мы смеялись: какой шпион? Зачем таковому рисковать? Он куда лучше пройдёт по пропуску. Конечно, если он шпион настоящий. Но, а если не настоящий – его и не пошлют. Так что стой и поглядывай в оба направо и налево. Больше всего опасайся разводящего, который не замедлит усечь, что зад у тебя в песке – значит сидел; и что плечо в пыли – значит приваливался, да и мало ли ещё чего.

 Метрах в ста – ста пятидесяти огромная выпуклость. Это не бархан, а изделие под него. Там, в глубине, большое хранилище ракетного топлива, мы называли его «горючкой». Из выпуклости торчит труба небольшого диаметра – это клапан, автоматическое устройство. По каким-то причинам «горючке» становилось тесно и клапан добросовестно срабатывал, выпуская из чрева хранилища чёрно-коричневое облако паров, которое поднимается вверх, расползаясь по округе. Наверное, это вредно. Да, в общем-то это никого не волновало. Ну, вдохнул раз, ну два, ну три… но ведь это совсем не значит, что вдохнул – сразу сдох!

 С поста виден ракетный стол, на нём огромной сигаретой торчит ракета – это макет один к одному к настоящей. С ней обходятся как с боевой. На ней отрабатывались множество раз отработанные нормативы, добиваясь чудовищного автоматизма. Ребята, наши батарейцы, лазят вверх и вниз. Все одеты в прорезиненные плащи и куртки; на головах – противогазы; на ногах солдатские кирзачи, вдетые в резиновые бахилы; на руках – грубые резиновые перчатки. Наблюдая за ребятами, невольно сам представляешь себя на их месте. Будто это ты там трудишься, а когда совсем невмоготу, то оттягиваешь противогаз и выливаешь из него пот, который норовит залиться в рот, находясь внутри.

 – Стой! Кто идет? – это я грозно выдал идущим.

 Идёт разводящий со смены караула. Я громко продолжаю:

 – Разводящий ко мне! Остальные на месте! – кричу громко, но больше для куража и показухи, не дремлющей бдительности и знаний устава.

 Сменяемся и идём с разводящим в караульное помещение. Солнце медленно перекатывается на вечер. Здесь темнеет гораздо быстрее чем дома. Наш дом остался в новосибирской тайге. На вопрос: вы откуда? Мы отвечаем: из леса. На пост нас определяют не часто, для этого есть рота охраны. А мы так – иногда по служебной нужде или еще по какой оказии. Наверное, нет ничего на свете лучше, как оказаться в казарме, скинуть долбаный автомат, подсумок с полным боекомплектом, спихнуть все старшине, возле своей тумбочки раздеться, затем взять полотенце и прошлёпать в «чистилище». «Чистилище» – это крайне убойная процедура. Надо сказать, что совершенно пустым оно бывало очень редко. В этой комнате пол и потолок были металлическими. Пластины потолка имели множество различных отверстий по всей его площади. По желанию посетителей нажималась кнопка нужного напора и сверху ударял кошмарный дождь. Вот жизнь! Вот лафа! Одним словом – кайф!

 Кончился рабочий день, если можно так сказать. То обстоятельство, что дневальный среди ночи может громко вякнуть: «Тревога!» – имела право на жизнь постоянно. Но стоит ли об этом говорить? А так – спокойной ночи, малыши. Самоволок, как таковых, не было вообще. По самой главной причине – бежать было некуда.

 Я скажу несколько слов о наших батарейцах: в основной массе это бравые ребята, не малолетки. Так распорядилась судьба, что большинство из нас были из Курганской области, многие из числа переростков (те, кто был призван позднее сверстников на два – три года). Семь человек из батареи были женаты, имели детей. Времена тогда были другие. Жёны и матери за составами не бегали и о «Совете матерей» никто не слыхивал. Если ты женат и даже сумел обзавестись потомством в числе одного ребёнка жене выплачивались двенадцать рублей пятнадцать копеек в месяц. Если ты очень постарался и произвел двух детей, то в этом случае жене выплачивали двадцать пять рублей. Вот так.

 Ребята были грамотные, образование у всех было не ниже среднего. Отцы и командиры были, как правило, в годах, частично были и фронтовики. Но был и такой нюанс – командиры взводов и расчетов, в большинстве своем, были зелёными, вчерашние десятиклассники, которые успели окончить военные училища, им предстояло отдать долг родине двадцатипятилетней службой. Почти все они были нас моложе. Не малую роль играл созданный нами негласный «совет отцов». Выходил господин случай, когда солдат начинал грубо попирать не только положение устава, но и игнорировать приказы и распоряжения старших, грубо относиться к сослуживцам, да и вообще нарушать дисциплину. После отбоя такого приглашали в «каптёрку» (вещевая комната), где в полном составе был «совет отцов»: младшие командиры и старшина батареи. Приглашенному внятно, по-русски спокойно разъясняли что и как, то что можно и нужно и то, что категорически нельзя. Напоминали, что после оказания такой чести, как беседа совета, повторение нарушений будет чревато неприятностями. Просто и убедительно. Кто-то не понимал, до кого-то не доходило. Ну, тогда пеняй на себя – завтра ты всю ночь будешь разгружать, например, вагон с углем, а завтра, к примеру, будешь чистить туалеты и так далее, пока ухарь, которого начнет покачивать от усталости и недосыпа, будет думать и резко исправляться. 

 Командир батареи – наш отец родной – был капитан Похальчук. Кто и когда и по какому случаю дал ему кличку «Куч-куч» не ясно. Что она обозначает не знал никто, но приклеилась она к нему навечно, также прочно, как и воинское звание капитан. По штатному расписанию он был из разряда вечных капитанов и генеральское звание ему не угрожало. Скорее всего он был просто не везучий или попал в своё время под положение армейского афоризма: «в армии могут резко выдвинуть и не менее резко – задвинуть».

 В полку существовала еще одна личность в чине старшего лейтенанта с фамилией Берёза. Высокий, очень худой и наглый он совал свой нос куда надо и куда совсем не надо. Берёза был начальником связи. В его подчинении были связисты и радисты, кабельщики и другие. Ещё он имел доступ к спирту, который принимал частенько, если не постоянно. Среди солдат авторитет у него был нулевой. Я бы даже сказал, что даже меньше. Солдаты его откровенно ненавидели. Ещё дома, то есть в лесу, Берёза пару раз прокололся, да в добавок получил нахлобучку от командира полка.
 
 Мы батареей шагаем по бетонке с полной выкладкой. Шагаем давно, не считая времени и расстояния. Пять километров по лесу и столько же по бетонке. Это далеко не пустяк. Понятно, что вся эта мурцовка закончится не скоро. Полная выкладка – это сумма всей амуниции, размещенная на тебе. Может и не стоит её всю перечислять, только вся она должна весить тридцать два килограмма. И если вдруг при выходе у тебя по случаю не хватит названого веса старшина кинет в рюкзак один-два мешочка с песком. По левую сторону строя шагает старшина, за ним шаг в шаг идет Берёза. Он назначен старшим в этом марш-броске. Очень радостным Берёза не был по двум причинам: был он с похмелья, да и был у него низкий уровень в тренировках на выносливость. Нам очевидна была его немощь. Время физической подготовки Берёза, видимо, проводил в аппаратной с проводами и датчиками. Так это было или нет, но наш Берёза дал ляп: невмоготу стало парню, и он, шагая рядом с четвёркой солдат, в которой было два гвардейца: Саша Гаёв и я – крутенько сдернув свою скатку, Берёза небрежно протянул, а, вернее, бросил её Гаёву и выдал:

 – На! Понесёшь!

 Рядовой моментально убрал руки и скатка шлёпнулась на бетон. Гвардеец потемнел лицом и гаркнул:

 – На *** мне ваша шинель?!

 Конечно, за этот миг на лежащую скатку не преминули ступить два-три человека строя.

 – Батарея, стой! Раз-два! Встали! Рядовой Гаёв, что вы сказали?

 – Ничего.

 – Рядовой Дружинин, что сказал Гаёв? Вы, конечно, слышали.

 – Никак нет, товарищ старший лейтенант! Не слышал! – отчеканил я.

 – Старшина! Вы были рядом, тоже не слышали?

 – Не слышал, товарищ старший лейтенант!

 У строя можно было не спрашивать. Пришлось Берёзе всё это проглотить, подобрать оскорблённую шинель.

 – Батарея, продолжить движение! – и сразу следом – Бего-о-ом марш!
 
 Побежали. И все знали, что Берёзе это не в жилу и долго он этого не перенесет бежать как надо рядом с нами.
 
 – Батарея, стой! Раз-два! Встали!

 Берёза выкатился в голову колонны и рявкнул, что было сил:

 – Старшина, продолжить движение!
 
 Начинались учения. Впереди маячили двое-трое суток без сна и отдыха (то время, которое боевая единица выкраивала время для сна – не в счет). Используя запасные расчёты мы завтракали-обедали вовремя, но вот на исходе третьих суток, когда за плечами уже самое главное сработано, и по нашей оценке – неплохо, произошёл казус. Виновных найдут потом и очень строго спросят.

 Вечер, почти ночь, всё в свете прожекторов, светло как днём. Команда за командой, рёв динамика: «Всем со старта!». Всё понятно, сейчас в дело вступят заправщики. Напоминать нам было не надо – нас как ветром сдуло с площадки и мы – в пультовой.

 Пультовая – это большой зал под землёй и под бетоном, практически под ракетным пусковым столом. Попасть на эту глубину дело нескольких секунд. Десять-пятнадцать шагов и перед тобой широкая неглубокая траншея, стальная полоса, круто уходящая в глубину на сорок-сорок пять градусов, вынесет тебя в пультовую. Металл отполирован так, что на нём нет никакой возможности удержаться, стоит оказаться в траншее и ступить на полосу – сразу унесёт в место назначения. Конечно, тут предусмотрен и выход, и автоматическая лента, и вообще всё необходимое.
 
 Всё чётко и отлажено. Топливозаправщики могучие и ёмко-пузатые большими жуками подкрались к ракете с трёх сторон. На табло монитора под землей всё видно и слышно, словно ты рядом. Заправочные шланги шевелятся по бетону как живые.
 Заправка дело особое и не дай бог! Девяносто тонн горючки, к счастью без окислителя, за считанные секунды войдут в тело ракеты и разойдутся по ступеням. Но бог всё-таки на свете есть, он предусмотрел два фактора безопасности: заправка осуществляется без окислителя, а все работники находились в защищенных местах.

 Внезапно из наружных патрубков второй ступени ударили чудовищные фонтаны горючки. От происшедшего до автоматного: «Стоп!» – миг. Но этого мгновения хватило, чтобы старт и большая площадь ракетного стола оказались залиты горючкой. Ядовитый дым и испарения рванулись вверх, истошно завыла сирена, хлёстко ударила команда: «Газы!», автомат заиграл боевую тревогу. Многочисленные мониторы яркими вспышками выдавали опасность. Нас всех скопом вынесло из пультовой. Каждая солдатская особь была уже в противогазе.

 Наш Куч-куч прыгал, махал руками, но в противогазе много не накомандуешь. Прожектора с трудом пробивали ядовитый коричневый туман, что завис над стартом. Момент был весьма весёлый. Пожарные машины дружно ударили струями воды. Мы, как муравьи, волочили мешки с хлоркой, разрывая их на ходу, швыряя содержимое направо и налево, а пожарные машины резерва уже были тут как тут. Водяной шквал гулял по старту. Бурая каша закипала, пенилась и катилась к границе платформы. По ходу умирая под струями воды.

 Командир полка был среди всех, но своё присутствие не выпячивал, команды были не нужны, каждый знал своё дело.

 Забрезжил рассвет – всё было закончено. Долой противогазы! Команды не было, но некоторые сняли их давненько. Машина-уборщик прошлась туда-сюда, подтёрла, подлизала и отошла в сторону. Всё, порядок.

 – Боевым расчётам построиться! – приказал Котловцев, командир полка.

 Он прошёлся вдоль строя.
 – Молодцы, ребята. Спасибо! Случай далеко не рядовой, разберёмся. Итоги подведем чуть позднее.

 Командир он был опытный и дело знал. За плечами у него была академия, и что у него не маленький иконостас и послужной список можно было понять из того, что он был не обделён орденами и медалями. Мы его при всех регалиях видели один раз, когда полк заступал на боевое дежурство. В тот день мы впервые встретились также и с командиром дивизии Яковлевым, который присутствовал и открывал заступление. Я говорил как-то, что мы с ребятами шутили по части шпионов, что они на проволоку не пойдут, а спокойно пойдут по пропуску, если этот шпион  настоящий. Когда наш полк заступил на боевое дежурство, на этом завершился ввод в действие ракетной дивизии в целом. Через два дня американское радио поздравило генерала Яковлева с заступлением на боевое дежурство.

 Офицерский строй стоял чуть в сторону и Котловцев без какого-либо перехода спросил:

 – Личный состав ночью кормили?

 Ответа не последовало. И Котловцев, наливаясь гневом рявкнул:

 – А где зам по тылу капитан Радуда?!

 – В гостинице он, – прилетело от офицерского строя.

 Котловцев схватил рацию и, мешая бога с матерью, не стесняясь присутствия солдат, приказал дежурному немедленно разыскать Радуду. Не прошло, наверное, и двух минут, как Радуда проявил себя и вышел на связь.

 – Чем вы занимаетесь?

 – Отдыхал, товарищ полковник!

 – Почему личный состав в ночное время не был накормлен?

 – Но ведь не положено…

 – Ах, вот как… «не положено»? – Далее пошла серия непечатных слов. – Я вам приказываю через полчаса доставить термоса с кофе, мясом, хлебом и еще по вашему усмотрению на старт!

 Захрипел динамик:

 – Внимание! Личному составу боевых расчетов отдыхать по месту дислокации, – динамик подумал и добавил, – в пультовой.

 Мы дружно рванули в пультовую. И тут, как чёрт из коробочки выскочил Берёза и чуть-чуть не налетел на Котловцева.

 – Это ещё что такое?! Где вы были? Пьян?

 – Никак нет, товарищ полковник! Немного задремал.

 – Вижу, – процедил Котловцев, – завтра разберемся, точнее уже сегодня.
 
 Солдаты тащили термоса с горячим кофе, ящик с хлебом, солидный бак с мясом. Радуда стоял на вытяжку перед Котловцевым и молча глотал то, что ему говорят.
Хлеб, тушенка, мясо – всё в жилу, что тут говорить. Мы всей оравой отдыхали после плотного ужина, повалившись кто куда в пультовой. Приборы мигали, шуршали, жужжали, но нас это не волновало и не касалось, для этого были дежурные операторы. Казалось, что их ничто и никогда не сможет вывести из состояния сосредоточенности.

 Мы моментально впали в сон. Мне казалось, что меня кто-то тряс, причем, настойчиво и в то же время бережно.

 – Серый, ну проснись же ты, на самом деле!

 Я разлепил глаза и увидел старшину, и стоящего рядом с ним Берёзу.

 – Витя, ну, скажи же ты ему! Ты же у нас вожак, секретарь комсомольский, да к тому же ещё и партийный!

 – А в чём дело?

 – Да вот Берёза приказывает выровнять всех ребят по линейке, чтобы не лежали как попало, и дневального, говорит, нет. Орёт: «Почему не назначен».

 Я поднялся и подошёл к Берёзе, от которого разило спиртом.
 
 – Зачем назначать дневального, когда у входа контрольной двери круглосуточный боевой пост? В общем так, товарищ старший лейтенант, всё это будет известно на ближайшем партийном собрании.

 Старшина и несколько ребят поднялись и подошли к нам. Стали просыпаться и другие. В пультовой явно запахло жаренным. Берёза мигом протрезвел, и задом, как рак, убрался из пультовой.

 – Ушла Берёза, – констатировал я. – Давайте, ребята, продолжать спать, муссон куда-то исчез.

 Все ворочались и очень красочными словами вспоминали Берёзу.
 
 На партийном собрании с меня спросили что-как и почему, Берёзу строго предупредили, а солдатское радио известило, что Берёза схлопотал от Котловцева выговор. Будет непонятно, если я не скажу несколько слов о себе лично. Дело вот в чём. Стремясь выполнить свой лозунг «учиться и работать», я не только стремился, но и реально добивался результатов. Я прошел ФЗО, получил специальность «каменщика», работал на стройке, вступил кандидатом в члены КПСС, закончил среднюю вечернюю школу, получил аттестат, был избран депутатом курганского горсовета, женился, был призван в армию, через два дня службы, 24 ноября, родился сын. Вскоре я был избран секретарём комсомольской организации батареи. Хотя комсомольцем я не был ни одного дня в жизни – выполнял поручения партии. Разумеется, что присутствовал на партийных собраниях полка, имел заметный авторитет, был постоянно на виду. Это я к тому, что для Берёзы я был страшнее лютого врага.

 После моих откровений на партийном собрании Берёза воспылал ко мне «большой любовью».

 – Батарея, приготовиться к построению на обед! Форма одежды вторая! – пропел дневальный.

 Солнце за окнами казармы трудилось во всю и на природе было не продохнуть. Вторая форма одежды состояла из пилотки, трусов и сапог. Майка солдату, как и трусы не полагалась, но когда встал вопрос конкретный чем прикрыть грешное тело, то трусы нашлись, а вот майка – нет. Трусов выдали по две пары, да ещё и по размеру.

 Ничего, что сапоги вязнут в раскаленном песке и на зубах скрепит песок, путь не ближний. По какому-то замыслу, столовая была вынесена от казармы за тридевять земель. Хотя, может быть, всё это было оправдано. Мы ели и готовили еду сами. С собой в эшелоне мы везли имущество полка, в том числе кухню армейского исполнения. Когда мы только приехали на первых порах обедали и ужинали под открытым небом и, практически, из котелка на колене.

 Обед нас интересовал мало, важно было то, что после обеда нам был положен двухчасовой отдых, а это значит, что пройдя через «чистилище» можно было, намочить простыню, тщательно ее отжать, укрыться ей и вытянуться на кровати.
Идём на обед колонной по четыре. У входа в столовую палатку маячит фигура Берёзы, он сегодня дежурный по части.

 – Стой! – скомандовал старшина. – Строй разойдись!

 – Отставить! – заорал Берёза. – Выравнять строй!

 Берёза был пьян, если не в стельку, то ближе к тому.
 
 – Старшина, что это за подразделение?! Что за сброд?!

 – Вторая батарея!

 – А почему это в таком виде и в такой форме?

 – Форма номер два. – ответил старшина, – Такая команда была дана. Разрешите приступить к обеду?

 – Нет, я дежурный по части и такой команды я не давал. – Заикаясь сказал Берёза.
 
 – Ну, значит без вас дана команда, – огрызнулся старшина.

 – Как это без меня? Что за разговоры! Сейчас верните подразделение в казарму, переодеться и прибыть на обед.
 
 Мне показалось, что знойный воздух стал гуще и горячее. Старшина громко скомандовал:

 – Батарея становись! Направо! Шагом-м-марш!
 
 Уже вслед уходящей батарее Берёза гаркнул:

 – Бегом!
 
 И он хрипло расхохотался. Мы резко взялись вперед, вваливаясь в казарму, увидели, что первая батарея следом за нами подходит к казарме. Мы лежим на кроватях. Громко в тишине голос дневального:

 – Вторая батарея прибыть на обед!

 Вслед ему почти хором:

 – Пошел на…!

 Прошло полчаса. В казарму влетел Куч-куч и с порога заревел:

 – Батарея встать! Форма одежды повседневная! Стройся!

 Секундный подъём, экипировка – всё быстро как в карантине, командует сам Куч-куч. На выходе орёт:

 – Шагом-м-марш! Походным шагом!

 Походным шагом подходим к столовой, Берёзы не видно.
 
 – Стой! Справа по одному размотать ленточку! Бегом!

 Бегом в столовую. Все за столами.
 
 – Приступить к приёму пищи.
 
 Тишина. Не слышно ни стука, ни бряка ложек. Куч-куч ходит между рядами. Прошло пятнадцать минут.

 – Батарея выходи строиться. Старшина, ведите подразделение в казарму.

 Возле казармы остановка и команда:

 – Разойдись!
 
 Все на кроватях, командовать было больше нельзя, потому что самое нежелательное уже случилось – батарея стала неуправляемой.
 
 Саша Гаёв поднялся, поглядел в окно и ни к кому не обращаясь сказал:

 – Ну, вот! И первая батарея вместе с нами не откушали.

 Как бы то ни было, но в казарму к нам никто не заходил. Про нас как будто забыли. Но мы знали, что машина уже крутится и, к тому же, набирает обороты.

 – Батарея приготовиться к построению на ужин!

 Ведёт нас снова Куч-куч. Всё повторяется, как на обед. Один к одному.

 Единственное, что мы не шли в столовую походным шагом и ленточку не разматывали. Куч-куч долго толковал о солдатском долге, дисциплине, даже о присяге и прочее и прочее. Исчерпав весь запас слов отдал команду приступить к ужину.

 К утру началось разбирательство. Не успел дневальный крикнуть подъём, как в казарме появился Котловцев, командир полка.

 – Батарея строиться на плацу!
 
 Замер строй. Весь полк налицо, все три батареи. Мы каждый по себе проигрывали ситуацию. То что полк целиком отказался от пищи это происшествие из ряда вон выходящее, хотя бы потому, что из этого следовал один вывод – полк не только не боеспособен, но и не управляем. Конечно, доклады о происшедшем идут наверх. Командир дивизии далеко в лесу, но в наше время расстояния не существует. Котловцев не устраивал митинг, он громко и внятно отдал приказ:

 – Командирам батарей лично вести военнослужащих в столовую!
 
 Всё повторилось в первоначальном виде. День тянулся очень долго, особенно после обеда, после которого все также дружно отказались от еды. К вечеру общее построение полка. По правой стороне – офицерский строй, слева – наши три колонны развернутым строем. Котловцев, выйдя из штаба, шагал через плац к нам и, не дойдя несколько метров, остановился.

 – Товарищи бойцы и командиры…

 И в это время заверещала рация.

 – Слушаю! Котловцев… Приняли!… Доставьте мне.
 
 От штаба к Котловцеву бежал полковой радист, сжимая в руке бумажную ленту.
 
– Батареями и офицерскому составу вольно! Разойтись на месте!

 Котловцев отошёл к штабу. Потянулись минуты ожидания. К штабу подрулила машина, из неё вышел генерал.

 – Смирно! – прозвучала команда Котловцева.
 
 И печатая шаг по бетону доложил:

 – Товарищ генерал-лейтенант, отдельно ракетный полк войск стратегического назначения, вверенной вам дивизии построен, командир полка полковник Котловцев!

 – Вольно! – командир отнял от козырька руку.

 – Вольно! – продублировал Котловцев.

 – Здравствуйте бойцы и командиры. Как могло случиться, что по чьей-то выходке имеет место такой казус. Трусов и дезертиров среди вас нет, в этом я уверен. Безусловно будут сделаны выводы, вся полнота ответственности лежит на мне, на вас, на каждом из нас. – он обвёл рукой наш строй. – Только вместе, как пальцы одной руки, мы сможем выполнить любую задачу. Задача особенная, о первой задаче вы узнаете завтра. А вторая – ваш боевой пуск. Командир полка – продолжайте.
 
 – Начальник штаба!

 – Я!

 – Зачитайте приказы!

 Майор Огурцов раскрыл папку и начал читать:

 – Приказ командующего войсками сибирского краснознаменного военного округа…

 Приказ гласил, что инженера связи ракетного полка старшего лейтенанта Берёза за ряд упущений по службе, недисциплинированность, и превышение служебных полномочий понизить в воинском звании на одну ступень до лейтенанта. Для дальнейшего прохождения службы направить в распоряжения отдела кадров сибирского округа.
 
 Огурцов передохнул и извлёк вторую бумагу.

 – Приказ командира дивизии по личному составу. Лейтенанта Берёза направить в распоряжение отдела кадров сибирского военного округа. Командиру полка Котловцеву обеспечить своевременное убытие лейтенанта Берёза.

 Котловцев скомандовал:
 
 – Командиры батарей, действовать по распорядку дня!
 
 Мы сидим в столовой, поварёнок наш расстарался, а может мы просто успели изрядно отощать за это время. Подбирали всё под чистую. Вечером после отбоя, когда и плотно отужинали, и письма домой написали, поговорили о том и сём, мы улеглись в кровати. Один гвардеец прошлёпал из чистилища и вдруг громко, почти не фальшивя пропел:

 – На белых стволах появляется сок, то плачут берёзы, то плачут берёзы…