Время сказок

Памяти Л.А. Ревиной, певицы Мариинского театра
 
   Подъезжая к станции А., мне показывали этот дом из окна электрички. Дом был тёмно- зелёного цвета, с двумя большими верандами. От железнодорожного полотна его отделяли пустошка и маленький лужок. Забор, конечно. За забором - яблоневые деревья. Дом ещё издали казался мне неприветливым и угрюмым. Но, Боже мой, сколько с ним связано парадоксальных воспоминаний! Дом красив. Потому что таким его вижу я.
   Хозяйка была вдохновенна и говорлива, тащила с собой хозяйственные сумки, полные снеди, купленной чуть ли не оптом, и говорила, чаще всего, о летающих тарелках или дирижёре Т., в которого была платонически влюблена. И даже, помнится, делала операции, чтобы казаться моложе. А было ей тогда уже далеко за пятьдесят.
   - И вот, я гляжу из окна, а Саша маленький стоит под той яблоней и трясёт её. Я кричу ему: "Саша, перестань!", а он продолжает, и тут я вижу, что прямо над яблоней, на высоте нескольких метров висит НЛО!... Ой, как мне страшно стало за ребёнка!, - рассказывала она, легко топая по узкой тропинке и, временами, оборачиваясь к нам.
   Тропинка вела мимо забора к калитке, и мы оказывались на территории совершенно запущенного огорода и сада. Но тем привлекательнее он был. В сарайчике слева жили дачники, улыбчивая, хитрая семейка себе на уме, а вот за поворотом справа, прямо у входа в дом, званых и незваных гостей поджидала неожиданность: откуда-то из-под ступенек выскакивал лохматый, как бы в дополнительную шкуру одетый пёс со страшным волчьим оскалом.
   - Проходите, проходите! Он не укусит, - говорила хозяйка уверенно, одновременно загораживая собой проволочную сетку, которую пёс норовился пробить.
   Из зева двери несло дачной сыростью, кошками, тряпками, что ли, в общем - несло. Видок тамбура и кухни не оставлял сомнений: здесь живёт баба Яга. Пол и утварь не мыты уже очень давно, всё завалено, заставлено: где сахар, там и нитки; ведро с затёками на боках уже просто никакого цвета; стол? - пожалуй, стол. Ну, и так далее. А в углу огро-омная бутыль, и в ней что-то булькало.
   - А это у меня домашнее вино!
   Замечательно.
  - Пройдёмте в комнаты! Вот здесь моя спальня.
   Заглянув, я увидела старого образца кровать с железными витыми спинками, уже слегка проржавевшими. Нагромождения на ней напоминали нерасправленную перину. Но это было что-то другое, менее постельное. Впрочем, неважно.

 - А вот и зал!, - с гордостью провозгласила она. Помпезное словечко из провинции. Залом оказалась комната метров двадцать квадратных. Однако, гордость хозяйки имела свои основания: мебель, которую я увидела, делал своими руками её отец.
   Диван тёмной кожи с высокой спинкой и застеклённым шкафчиком наверху: квадратные окошечки стёкол с хрустальными срезами по бокам, дубовая полированная основа, резные подлокотники и панели. Резьба ручная: цветы, напоминающие тюльпаны или лотосы. Не ампир, конечно, и даже не модерн, но впечатляюще. Кожа дивана в одном месте треснула и просела, кожа, которую хочется гладить тыльной стороной всей руки, ползать по ней, скользить, откидывая голову. А вот сидеть на диване не очень было удобно: покато.
   В углу зала стояла невысокая горка для ценной посуды, графинов, напитков. Она полна была какими-то разными предметами. Там можно было найти жестяную коробку из-под чая, мыльницу с пуговицами, булавками и пажиками, фаянсовый кувшинчик без ручки, пару дешёвых ( а теперь - антикварных) расписных статуэток, старые открытки, залежалые обрывки газет и бумаги... и прочее, и прочее, и прочее... И всё это было богатством, потому что сама по себе горка, хоть и маленькая, напоминала чем-то отдалённо часть древнего индуистского храма: всё какое-то вытянуто-пузатое, в цветах и листьях, и, одновременно, готическое. А посему любое содержимое этого реликвария становилось реликвией.
   В комнате было что-то ещё. Вероятно, стол, стулья, комнатные растения, выцветшие дачные шторки, ковёр, коричневый от грязи, вездесущие кошки - Маркизы и Муськи, но это - смутно.
   Из зала был выход ещё в одну комнату и на веранду. Комната не представляла собой, кажется, ничего примечательного. Кажется, опять кровать, резной отцовский комод (вещи отца встречались везде) и опять рухлядь, тряпки, старые журналы.
   Мы, не заходя, поспешили на веранду в надежде на близость яблонь и сферическое ощущение, которое кружит голову: да, веранда была безупречна, веранда была божественна: она была отстроена полукругом. И хотелось в ней кружиться и быть, и думать о своём, и трогать пальцем и дышать на стекло. Только окна были в ней заколочены, так как плохо держались в проёмах от старости, и это меняло всё. Не запоёшь, не полетишь. Или, всё-таки, запоёшь, но не так громко. А хозяйка, обведя очами свои хоромы и уперев руки под бока, иногда пела густым мяукающим сопрано. Лиза, Шарлотта, Манон - она была звезда, которая погасла, звезда, которую затоптали.
   Голос её на низкой веранде звучал глуховато, и я смотрела на её вздымавшееся декольте, глаза, вылезающие из орбит и ярко накрашенный рот. В остальном же внешность примадонны оставляла желать... хоть чего-нибудь: когда-то причёсанные волосы были перехвачены чёрной аптечной резинкой; кримпленовый костюм (она любила синие и бордовые тона) в затяжках и пятнах; на ногах истоптанные босоножки. Уже серые. И, в довершение, изуродованные полиартритом руки и ноги. Я бы даже сказала, комки рук и ног. А глаза? - Огромные серые глаза сияли будущим, сияли твёрдой уверенностью в том, что завтра будет лучше, чем вчера. Это - талант, это - благословение и милость Господня.



  - Когда мне было 15 лет, Елена сказала, что, не смотря на все трудности, я этот дом продам успешно.
   Елена была гадалка, которая рассказала ей шаг за шагом, год за годом всю её жизнь. Каждый раз, когда что-то происходило, она поминала Елену. Надо заметить, что... дома этого ещё не было, когда Елена сообщила о его продаже. Но с хозяйкой никто не спорил, не пытался докопаться до истины или, не дай Бог, не выводил хозяйку на чистую воду, доказав ей, что Елены-то самой никогда не существовало.
   - А Елена как раз и говорила мне...
   И все вежливо улыбались.
   Да-а. Однако, надо было устраиваться на ночлег. Вернулись в тамбур, чтобы пройти на второй этаж. Там была очень крутая и довольно высокая лестница, подымающаяся мимо запылённого окошка. И - о, ужас! - В углу над окном висел на своей паутине крупный паук-крестовик.
   - А ну и что?! У меня их тут полно! Ну, если тебе не нравится, возьмёшь веник да и выметешь их всех отсюда.
   Эта дача навеки отучила меня бояться пауков. Я прошла через страх. Десятками я выкидывала их из окна. Они были везде, везде! И самку с гнездом, где были сотни беленьких (?) паучат, я выбросила тоже, стараясь никого не раздавить: говорят, плохая примета.
   Верхнее помещение также оказалось странным. Хозяйка открыла белые двери. Досчатые стены, стекловата. Опять дверь. Две двери по бокам. Ещё дверь. Длинный коридор. И последняя дверь на верхнюю веранду. А-а! По бокам две спаленки. Здесь нам предстояло заночевать. Разобравшись с пауками и застелив постель, стали ждать ужина.
   - Сейчас-сейчас! , - говорила хозяйка, не допуская меня до священнодействия приготовления пищи.
   У ведьмы на кухне, как водится, были котлы и огромные сковородки. И она, косматая, что-то рубила, вмешивала, доливала, и всё это с наслаждением и быстро, в предвкушении позднего пиршества. Всё это готовилось на четырёхкомфорочной газовой плите. На кухне воняло газом и шныряли кошки. Обедали, помнится, ещё дома, в два часа дня, а тут - уже одиннадцать вечера!
   Наконец. На верхнюю веранду понесли: тазик с летним салатом, латку-гусятницу с тушёной бараниной с томатом, фасолью, чесноком и луком, большую кастрюлю с отварной картошкой, только что выкопанной на огороде. В кипящую картошку она всегда добавляла, кроме соли, лук, укроп и кусочек сливочного масла.


  - А- бал- деть!
   Несли приличный графинчик с густым домашним вином. Боже! Я всё простила, даже пауков! И от хозяйки веяло праздником, и вся эта неухоженность, неубранность куда-то испарялась, всё менялось в вечернем свете и наступало время сказок.
   Ела она жадно и смачно, уставившись вникуда, по-певчески забирая воздух ноздрями. Слегка притрагивалась к вину. Зато уж я пила, как ласточки с Ян-Цзы, ибо ничего лучше этого вина я никогда не отведывала. Разве что, чёрный токай однажды в Литве.
   Итак, сперва она ела с передышками и помногу, а потом начинала врать. Заслушаешься! Особенно интересно было гадать на картах, когда все знали, что в сказанном нет ни слова правды, ни намёка, и сверхзадачей было поверить хоть во что-то, чтобы поддержать эту интересную игру.
   - Вот, смотри: тут у тебя два короля и семёрка пик. К слезам.
   К чьим слезам?
   - "К чьим, к чьим"! Ну, откуда я знаю, к чьим?! Наверно, королей.
   - О! А здесь удача упала! Смотри: твоя бубновая девятка, десятка и туз! Думаю, всё будет хорошо. Ты задумала что-нибудь?...
   И так мы продолжали, пока ей не надоедало заниматься чужими проблемами. Потом взгляд её начинал блуждать где-то в туманно-огородной дали, и она вещала:
   - Нет. Надо всё-таки сшить себе это платье к премьере. Цвет электрик. С серебряной блёсткой... Он как увидит - ахнет!... Волосы завтра покрашу... Он прошлый раз всё время на мою ложу смотрел... А, может, ему цветы купить и преподнести? ... Мне не нравится Шевченко, она грубая. И что он в ней нашёл? Голос ситцевый...
   Поток сознания. Любовь, любовь... А потом опять появлялась Елена, которая сказала, что он бросит свою жену; проплывали вдали армады летающих тарелок с зелёными человечками, и так оно всё кружилось и пело часов до трёх ночи, ибо никто не хотел спать, а все только ходили за хозяйкой и, пьяненькие, почти всерьёз её слушали.
   Спали на влажных простынях и всем, кажется, мерещились пауки. Или я ошибаюсь? Или мы заснули сладко, глубоким, детским сном, который проводит раздел между далёким "вчера" и радостным утром, когда босиком спускаешься по влажным от росы ступенькам в тихий сад, к умывальнику? Хорошо бы. Только не было там умывальника в тихом саду, не было в чистом тазу серебристой воды. Не было и хрустящего белизной полотенца. На кухне кое-как умылись. Хозяйка спала за полдень. Бродили, срывали созревшие яблоки, пили чай с мёдом и сотами и маялись бездельем.
Вернувшись из далёких странствий... нет... с трудом понимая, где находится, хозяйка поднялась с постели:

   - Сейчас будем завтракать!
   Но завтрак не настал ни в два, ни в три часа дня. Она полезла на крышу, стала кричать сыну что-то про черепицу, потом ей вздумалось остричь сухие ветки у яблонь, потом... она устала.
   Хорошо, что я ушла на это время гулять. Парк - а он существовал - тянул меня. Роскошный, забытый туристами парк Екатерининских времён! Тропинки, выложенные когда-то мелкой галькой, поросли муравой. Произведение садово-парковой архитектуры... английский стиль... Иль нет? - Всё быльём поросло... Непонятные тропинки, вроде бы, не водят кругами, а возвращаешься. На то же место? Туда? Не туда?... Кружение, шорохи, вспорхнувшие птицы, редкие заблудившиеся посетители... Когда я там бывала, я сама становилась мечтой, и не помнила уже, откуда и куда иду.
   Вернувшись к четырём, я подоспела к столу. Завтрак был в самом разгаре: вчерашний салат, картошка, мясо. И шутливо- обезумевший крик хозяйки:
   - Молока хочу! Хочу молока!!!
   Бегом к холодильнику. Молоко наливалось в поллитровую чашку и медленно заглатывалось, не отрываясь от края. Ещё. Напилась. Все сидели, притихши, и ждали. Она, удовлетворённая, переводила дух и начинала хохотать:
   - У меня такое бывает: вот хочу молока - и всё! И пока не напьюсь - не успокоюсь.
   И тут она начинала петь, ибо в этом была потребность её организма. Она поднималась со стула, поводила левой рукой и выдавала кусок из арии, пробуя кульминационные верхние ноты. Мяу.
   - Ой, извините.
   И, всё равно, нам нравилось, потому что в этом была настоящая жизнь и настоящее добро, которым она старалась одарить нас всех, сама не замечая этого.
   Возвращаясь по вечерней траве на перрон, хотелось ещё собрать луговых цветов, но уже не успевали: скорей к электричке.
   - Вот здесь его и сбило поездом... Моего отца... А на том поле до сих пор следы от ножек летающей тарелки! Даже журналисты ко мне приходили!, - успевала сообщить нам она, когда мы садились в вагон.
   - Приезжайте, приезжайте ещё! Приезжайте хоть на всё лето!
   Мы приехали... И не приехали... Это всё равно. Но иногда мне кажется, что я никуда оттуда и не уезжала.