Рецензия на роман турецкого ингуша С. Джанполата

ОЧЕНЬ ЦЕННЫЙ «СЕРЕБРЯНЫЙ КИНЖАЛ»
(после прочтения романа турецкого ингуша Садеттина Джанполата «Серебряный кинжал»[1]

в переводе на русский язык Ахмеда Абадиева)

Вот и я, наконец, прочёл эту замечательную книгу (без ложной лести к автору и к тем, кто над ней трудился ради нас) – «СЕРЕБРЯНЫЙ КИНЖАЛ» турецкого ингуша Садеттина Джанполата из тейпа Салагхой (Дзауровы).[2] Интерес у меня к ней был двойной: тем, что она из среды нашего мухаджирства, и тем, что в ней рассказывается о моих односельчанах, хоть и из другой эпохи. Я и сам родом из того же ТIой-Юрта (Кантышево),[3] который упоминается в произведении, родился и вырос там.
      Для начала скажем о своих впечатлениях и нашем мнении после прочтения, а затем укажем и на некоторые, на наш взгляд, замечания.

ВВОДНАЯ ЧАСТЬ


И поэтому, упоминая  стараПоявление самой такой книги – значимое культурное событие для ингушского народа. И весомость его в том, что впервые в нашей литературе появилось произведение из жизни своего, ингушского зарубежья, ингушской эмиграции, или, скажем, «мухаджирства», из самого его «нутра». До сих пор именно эта тема оставалась у нас своеобразной «лакуной» в литературе и даже историографии. Хотя, надо отдать должное, саму тему мухаджирства наших соотечественников в Переднюю или Малую Азию, на Ближний Восток, их жизнь там, как никто другой, своими трудами нам открыла учёный и журналист, кандидат филологических наук Марем Ялхароева. её монография «Литературно-публицистическая деятельность Ингушской диаспоры в Турции» (Назрань, 2008 г.), насколько мне известно, первая печатная «ласточка» в форме цельной книги по теме нашего мухаджирства и имеет не только публицистическую, познавательную значимость, но и научную ценность. А статьи, публикации в прессе и фильмы М. Ялхароевой, запечатлевшие жизнь потомков наших мухаджиров в Турции и в Иордании, просто уникальны, неповторимы и представляют из себя ценнейший этнографический видео- и киноматериал. Марем – не просто первопроходец в этой теме. Она до сих пор, можно сказать, остаётся символической связующей нитью нашей ближневосточной эмиграции с родиной, Ингушетией. Заслуга и роль её в этом неоспоримы и заняли своё непоколебимое место в истории и культуре нашего народа. И никто из нас пока её путь и её труд в изучении и освещении ингушского мухаджирства, во всяком случае, в тех масштабах темы, которых мы к сегодняшнему дню имеем, не повторил и, тем более, её в этом не превзошёл. Правда, позже на этой тематической ниве обозначился и активно её тянет «с той стороны» другой наш соплеменник, потомок мухаджиров, турецкий ингуш Сельман Бештой. Возглавляя ингушский культурный центр в Турции, он с энтузиазмом, на общественном поприще, занимается вопросами, связанными с нашей диаспорой там, где в основном и осела более века назад основная часть наших соотечественников. Сельман прилагает большие усилия в деле поддержания в потомках знаний о своих корнях, о своей исторической родине Ингушетии, о своей национально-культурной самоидентичности, занимается исследовательской деятельностью, собирая, аккумулируя, пропагандируя информацию о жизни, быте и культурных особенностях, пока ещё сохранившихся у нынешних потомков и всех поколений наших эмигрантов на той чужбине, когда-то избранной их отцами себе в качестве второй, «более предпочтительной», родины. Сельман тесно поддерживает связь и с исторической своей родиной Ингушетией, чтоб мы тут тоже знали о них больше и лучше.
     И поэтому, упоминая о стараниях наших соплеменников в теме изучения, освещения и пропаганды ингушского зарубежья, следует особо отметить личную заслугу в большей степени Марем Ялхароевой в появлении у нас сегодня данной книги «Серебряный кинжал» турецкого писателя, этнического ингуша, так сказать, из недр самого мухаджирства.

ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ

Из кратких постов в интернете и из личных бесед с Марем Ялхароевой уже знаем, какой колоссальный труд она вложила, чтобы этот роман стал нашим общим достоянием, чтоб наша национальная культура не только обогатилась ещё одним хорошим, качественным литературным произведением, но и открыла для нас и для нашей литературы уже новое звено – ингушскую эмигрантскую литературу, в данном случае – мухаджирскую, чего нам очень не хватало. Сегодня с появлением этой «первой ласточки» в виде качественного художественного произведения «лакуна» эта, можно сказать, начала заполняться (моё мнение).
     Прочитав этот небольшой по объёму роман (237 стр. литературного текста), мы немало узнаём для себя о том сложном периоде из жизни наших предков, о той не столь уж давней нашей истории, о закутанном клубке многих противоречий и масштабных трагических событий той эпохи, как тут на родине, на Северном Кавказе, так и на той, как казалось нашим обманутым предкам, «обетованной» османской (турецкой) земле. Яснее начинаешь понимать не только о том, как ошибались наши предки, но и почему они ошибались, почему поддались такому «искушению», как смена родины во имя лучшей доли. Понимаешь, что это было не просто заблуждение, обманным образом внушённое фанатично преданным своей религии массам, ловко внедрённое в их непросвещённое сознание… Понимаешь, что это был самый настоящий Великий Обман. Великим Обманом оказалось то, что их убедили в существовании некоего «священного места», находящегося «где-то недалеко за горами», в существование некоей «обители», где есть защита для всех мусульман мира, неправедно притесняемых несправедливым, враждебным к ним режимом иноверца, навсегда закрепившимся в статусе «вечного хозяина» на их отцовской земле. И они в это слепо поверили, хотя проживали тут тысячелетия, хотя в сам ислам большей частью пришли только в том же XIX веке.
     По большому счёту, помимо правды о царском режиме это был и великий обман по-детски доверчивого, наивного и фанатично преданного своим вековым адатам, ментальности, мировосприятию и религиозному мировоззрению горского населения, туземцев завоёванного империей края, где избавление от них новым хозяевам казалось, как благо для достижения своих глобалистских геополитических целей. В то же время, по имперскому духу сам;й османской империи, также раскинувшейся на огромных завоёванных просторах Малой Азии с частичным захватом Европы, являвшейся зеркальным отражением той же русской, английской и др. империй, было нужно и выгодно заполучить именно такое население – как для заселения приобретённых территорий, так и для привлечения этих «отчаянных головорезов» в своё воинство. Ведь весь мир знал уже кавказцев, особенно фанатичных мусульман, как непревзойдённых и мужественных воинов.
     «Этот план шаг за шагом претворялся в жизнь по всему Кавказу. Сначала урезали земли у горцев, лишая их тем самым возможности нормального существования, и, в конце концов, вынудили наиболее непокорных эмигрировать. Им, уставшим терпеть непрекращающийся гнёт, оставалась лишь одна альтернатива – покинуть родину и отправиться в земли халифа, покровителя всех мусульман. Фактически это было изгнание. Кавказ опустошался плановыми операциями» (стр. 109).
     В этой большой и бесчестной закулисной игре империй каждая решала выгодные для себя задачи, а «разменной монетой» были наши завоёванные, но не покорённые народы – кавказцы. Фактически такой лейтмотив прослеживается в фабуле данного романа иносказательно, между строк. Это читается в картинах, созданных автором, когда его герои оказались сначала на приграничной, а после и на сам;й турецкой, «заветной» для них территории. Конечно, нашим путешественникам там, узнав, кто они и с какой миссией, везде оказывается радушие, даже если оно напускное, формальное, хотя в основном верится, что искреннее. Ведь попадающиеся им уже на приграничной территории пограничники, военные чины и даже гражданские жители, сами в большей части «не коренные», но такие же «баловни судьбы» в разных поколениях: то азербайджанцы, то северокавказцы, то ещё кто, коих привели в этот край в разное время служба или иные обстоятельства. Но, путникам нашим повезло в этом чужом для них краю тем, что, во-первых, Джамбулат владел турецким языком, выученным им за долгое время занятия торговлей, ради чего часто приходилось бывать в землях кумыков, азербайджанцев и других тюркоязычных народов, а во-вторых, тем, что в офицерах-пограничниках там, в Карсе, в захваченном Россией пограничном городе, оказался молодой офицер-ингуш, и не просто земляк, а его родной сын, уже заслуживший уважение и хорошую репутацию среди своих сослуживцев, имеющий налаженные дружеские связи и хорошо ориентирующийся в местности, знающий местный край. Это – Берс Дзауров. Благо, что Берс, хоть и офицер, но вдали от родных мест не растерял своё ингушское самосознание, истинно кавказскую культуру, сохранил воспитание и верность отцовским адатам, любовь к родине, родному языку. И это всё он показывает там, в чужом краю, в совершенно ином для ингуша мире, за что, в большей степени, и вызвал к себе симпатии, уважение сослуживцев. Во многом его нахождение там облегчает миссию и нелегкий путь нашим героям – отцу и дяде этого молодого перспективного офицера.
     Не знаю, как это предстанет другим, но мне ближе к концу произведения показалось, что наш главный герой повествования – Джамбулат – сам, пройдя весь этот путь и увидев, прочувствовав всю ту местную реальность, начал осознавать некую ошибочность предпринятого ими дела, для реализации которого их делегировали старейшины там, на родине, в Ингушетии, из родного ТIой-Юрта. Он и его брат Иса, мне кажется, начали понимать, что решение их старейшин о переселении в эту страну является не самым мудрым и даже не самым правильным решением – оставить навсегда родной Северный Кавказ, Ингушетию, благословенный край, какие бы трудности им там ни грозили. Даже молодой совсем Берс, впитавший в себя «местный климат» «околотурецкой» жизни, то есть, сам воочию всё увидавший и познавший, высказывает несогласие с решением родных и других своих сородичей перебраться навсегда туда, бросив родину, Ингушетию.
     Вот очень показательный диалог отца и сына об этом: «Поражённый такими новостями, Берс, не веря своим ушам, спросил:
     – Д;ди, ты хочешь сказать, что вы вот так просто, бросив всё, собираетесь переселиться в Турцию?
     – Разумеется, никто из тех, кто решил переселиться, не делает это с удовольствием. Покидая родную землю, они лишь хотят положить конец всем этим не прекращающимся мучениям. Наш народ достаточно натерпелся, царские чиновники не сделали ничего из того, что обещали. Решение принято. И мы сделаем всё, что необходимо для его осуществления, чтобы наши будущие поколения не испытывали трудностей из-за своей религии и образа жизни.
     – Д;ди! Османское гражданство не решает всех проблем! Разница между жителями соседних областей и султаном, сидящим в Стамбуле, величиной с Казбек. Я не раз видел, как много переселенцев татар, дагестанцев, черкесов пытались вернуться обратно. За два года, что я здесь, я многого повидал. <…> Неужели вы думаете, что переселившись, закончатся все ваши невзгоды?
     Юноша умолк, и в комнате повисла тишина. Никогда прежде в таком тоне он не разговаривал с отцом. Ему стало не по себе, и теперь в душе он корил себя за это. Берс не хотел соглашаться с решением, принятым там, в Ингушетии. Ингуши не должны покидать свои земли, надо было искать другое решение» (стр. 106-107).
     Путников и самих, увидевших этот новый край воочию, начали одолевать сомнения, что тут их вряд ли будет ждать «манна небесная», хотя в силу характера стараются внешне их не выдавать. Но... «машина» запущена в действие и изменить от себя её «ход», тем более с такими характерами, как у наших героев, уже невозможно. Безысходность сквозит в судьбе этих людей как на родине, так и на том месте, с которым они хотят связать в дальнейшем свою и своих потомков судьбу.
     В целом роман пропитан интернациональным духом.
     Один из его героев, старший из братьев Джамбулат, человек, уже немало повидавший на своём жизненном пути, успевший побывать во многих местах далеко за пределами его маленькой Ингушетии, занимаясь торговлей, а торговля – это в те времена самая познавательная школа жизни. Сам он вырос в высокогорном старинном ингушском ауле Хой, и уже повзрослев, оказался в Той-Юрте. Но с детства рос романтичной натурой: «Он с детства просыпался с рассветом, чтобы помечтать. Ему нравилось наблюдать, как огненный шар выходил из сизой дымки между высокими вершинами в долине солнечных могильников. Наблюдая за плотными белыми облаками, проплывающими на противоположной стороне, обволакивая верхушки боевых башен, представлял, как он летит на них с высоких гор. И где бы ни находился, Джамбулат не изменял своей привычке» (стр. 185).
     Иса же, по всей видимости, значительно младше Джамбулата, ещё не познал узы семейного счастья, хотя уже даже по местным меркам ингушей вполне созрел для того, чтобы жениться и обрести семейный «покой». Но по всем внешним признакам Иса тоже не менее романтичная натура, чем старший брат, а то наверняка и более, чем Джамбулат. Но в произведении, в силу своего возраста и, наверное, исходя из правил строгого ингушского менталитета, Иса проходит только «на вторых ролях», рядом или более «за спиной», «в тени» Джамбулата. К тому же, видно, что для Исы это первый дальний путь в своей жизни. Но к романтической натуре Исы мы ещё вернёмся.
     Начиная от родного порога и вплоть до конечного пункта в Турции автор так или иначе сводит своих героев, братьев – Джамбулата и Ису, с представителями самых разных народов как Северного Кавказа, включая имперских русских «церберов режима» – казаков, так и осетин, затем из числа черкесов, дагестанцев и представителей народов Закавказья: грузин, азербайджанцев, персов, армян... и, естественно, турков. если не обращать внимание на некоторые малозначительные географические неточности, в том числе и топонимики местности, то вполне определённо может сложиться впечатление, что автор сам лично прошёл по всему тому маршруту, по которому он повёл своих героев, с описанием всех этих совершенно различных мест, стран и народов, притом представляя нам характеры представителей каждого из этих этносов – настолько детально и хорошо он показывает, описывает, словно словесный художник, всех и всё вокруг на этом своём долгом, длинном и нелёгком пути. Читатель поверит, что автор не раз, а может и много раз, бывал в этих местах и даже подолгу находился в каждом из них – настолько ему все эти места знакомы.
     Тут совершенно понятны агрессивность со стороны казаков и военных русской армии – они ведь и оккупанты, и свежие завоеватели, покорители этого края, его «диких» туземных народов; потому понятны опасения его героев нарваться на сторожевые и патрульные посты казаков и солдат вокруг Владикавказской крепости и по Военно-Грузинскому тракту. Там же попадающиеся на пути наших героев осетины не столь агрессивны, а даже скорее доброжелательны к двум ингушам, хотя холодок между ними всё же чувствуется – соответственно духу и отношениям того времени между этими народами. Но совершенно тепло и с ностальгией показана в романе сцена случайной встречи наших путешественников с ранее переселившимися в тот край, в бытность его в составе Турции, представителями местной осетинской общины, также обманутой судьбой, как собираются обмануться сейчас и эти вот ингуши.
     «... с севера из перелеска выехали два всадника, пожилой погонщик с сыном. Они гнали более дюжины лошадей. Остановившись чуть поодаль от братьев, они спустили их на водопой. Увидев путников, старик что-то сказал парню и, медленно переехав поток, направился в их сторону.
     Он был в короткой папахе, на ногах – сапоги из овчины и кожаные наколенники, называемые «жангайта», поверх шальвары из домотканой ткани. Старый пастух, подъехавший к ним, судя по всему, был осетином.
     – Салам алейкум!
     – Ва алейкум ассалам!
Не зная, как продолжить, старик спросил:
     – Вижу, что кавказцы. Жеребцы у вас – красавцы кабардинские. А вы сами откуда?
     – Мы сразу поняли, что ты осетин. Ты разве не можешь понять, кто мы?
     Посмотрев внимательно на каждого из братьев, улыбнувшись, старик молвил:
     – Не знаю. Я здесь живу давно, как говорится, уже и след лошади от собачьей не отличаю. И вновь оглядев их с ног до головы, продолжил:
     – Не обижайтесь. Теперь я вижу, что вы или ингуши, или чеченцы. Давно тут ингушей не было.
     Каким ветром вас занесло сюда?
     – Да вот, в Турцию едем. Проезжая, решили тут остановиться, передохнуть.
     – Хорошо, что остановились. Добро пожаловать!
     – Спасибо.
     – Меня зовут Батраз, я сын Багатарбека из Верхнего Сарыкамаша, села, что вы миновали. Поехали ко мне, гостями будете.
     Джамбулат, поблагодарив его, сказал, что у них мало времени и, в свою очередь, пригласил посидеть с ними, пообщаться. <…>
     Он оказался дигорцем, переселившимся сюда с Терской долины ещё в 1850 году. Вдруг, посреди своего рассказа сжав кулаки и зубы, он спросил:
     – Сказать вам кое-что? – и не дожидаясь ответа, продолжил. – Мы оказались здесь как в ссылке. Но и этого как будто мало. Десять лет назад после войны с русскими, от которых бежали, мы вновь оказались под их властью.
     В этой округе было три села, которые основали осетины и лезгины. Но после последней войны, распродав остатки имущества, многие вновь двинулись далее в поисках лучшей жизни. Теперь в наших сёлах осталось лишь по три-четыре дома, а русских в Сарыкамыше – два полка <…>. Как только они появились здесь, почти все осетины распродали свои дома и перебрались в глубь Турции. Осталось всего несколько семей, да и они с Верхнего Сарыкамыша. Земли не смогли свои продать. Ещё недавно мы могли заниматься лошадьми, арендуя недорого пастбища. Но с приходом сюда молокан, русские все отдали им, цены и налоги подняли, да ещё иногда бесплатно работать заставляют. И заработка нет уже того…» (стр. 125-127).
     Здесь, на мой взгляд, очень интересен тот факт, что автор, никогда не живший на Кавказе, в Ингушетии, но так же, как определяли ингуши тут у себя представителей соседних народов чаще по внешним признакам, то есть по одежде и другим предметам, «вычислил» осетин по их наряду, вложив это в уста своих героев. Эта деталь тоже показывает, насколько автор знаком с «особенностями» жизни на своей исторической родине, особенно в сфере межнациональных отношений.
     Подчёркнуто доброжелательная картина предстаёт при описании автором грузин, Грузии, и общения наших героев с ними. если бы автор был местным ингушом, из Ингушетии, то некоторые из наших соседей, ревнители нынешних тёплых, поистине братских отношений ингушей с грузинами, наверняка сказали бы, что автор ангажирован и поэтому так «специально идеализирует» отношения грузин и ингушей, пристрастно описывает Грузию и грузин. Но автор, к счастью (или к сожаленью), не из местных «ангажированных» ингушей и даже очень далёк от всей местной нашей тут взаимной грызни, от всей нашей склочной действительности, и соответственно не заражён нашими местными «идеологическими» и националистическими «бациллами». Значит, у него есть свои основания и своя база познаний, чтобы подать картину так, как он её подал. Кроме того, автор великолепно владеет и грузинским языком тоже. Это видно по диалогам, которые он вложил в уста своего героя ингуша и грузина.
     Не могу здесь не обратиться к одной из картин описания автором окружающего пейзажа вокруг грузинской станции Казбеги (Степанцминда). Не могу знать, как эта картина описана художником слова на языке оригинала – турецком, но в переводе на русский язык она предстаёт просто восхитительно: «Взгляд Джамбулата упал на горы, и ему открылась великолепная картина: вершина Казбека, по-ингушски Баш-лоама, озарилась первыми лучами солнца. Медленно опускаясь вниз, они заставляли сиять всё ярче и ярче её серебристую шапку. Позади неё, словно в немом приветствии, выстроились в ряд белые облака. Золотистые искры, разбегаясь по соседним хребтам, а затем спускаясь к подножию, продолжали свою задорную игру. К середине дня они успеют развеять весь ночной холод. Древний монастырь Святой Троицы Гергети, стоявший на холме у подножия Казбека, готовился вобрать своими стенами всё тепло утреннего солнца. Мелкие ручьи, стремившиеся вниз по зелёным склонам, бежали навстречу Тереку» (стр. 38).
     Несомненно, это классика. если настолько проникающе красочно смог передать написанное переводчик текста, то наверняка оно не менее красочно и не менее талантливо представлено и в оригинале у автора. Так сказать, так изложить мог только мастер, глубоко влюблённый в этот край. А не влюбиться в грузинские пейзажи, в саму Грузию в целом, невозможно. Да, Грузию, как и любое иное место, даже хоть самое «райское», можно невзлюбить по различным причинам, можно возненавидеть, но при этом душевно и мысленно невозможно не проникнуться симпатиями. А нам, северокавказцам, и в особенности ингушам, эти чувства к Грузии присущи даже на интуитивном уровне, на уровне подсознания, они сидят на нашем генном уровне. Соответственно, не мог иначе ни мыслить, ни чувствовать и ингуш из среды мухаджирства, хоть родился и вырос в иной культурной, идеологической и природной «матрице».
     К «грузинскому» эпизоду из романа мы ещё вернёмся, теперь же интереснее развить тему человеческих отношений героев произведения.
     Не только доброжелательно, а очень тепло показана автором и дружба молодого офицера Берса Дзаурова, сына Джамбулата, со своими армейскими товарищами. Искренность этой дружбы сквозит в диалогах каждого из его сослуживцев, в особенности из представителей северокавказских народов, хотя одинаково положительно высказываются о нём все, включая военных и гражданских лиц на казённой службе.
     Например, очень символично описал автор дружбу Берса с капитаном Мирзой Кулибеком Агаларовым, из дагестанцев.
     «Широко улыбнувшись и по-свойски поздоровавшись с братьями, офицер пригласил их к себе в кабинет.
     – Я капитан Мирза Кулибек Агаларов. Пожалуйста, проходите. Как там мой брат Берс? Я уже два-три месяца не был в Карсе.
     – Просил передать салам, – сказал Иса.
     – Вы из Ингушетии приехали? Далеко едете?
     – Да, из Ингушетии. В Эрзурум едем, – ответил Джамбулат.
     <…>
     – Я рад с вами познакомиться. Родственники Берса – мои родственники.
     – Спасибо! Нам очень приятно. А как вы с Берсом познакомились?
     – Мы случайно встретились в Гюмри, когда я направлялся в Карскую область. Я там повздорил с одним служащим с таможни, но вмешался Берс и, успокоив всех, вытащил меня оттуда. В дальнейшем мы сдружились, – с улыбкой стал рассказывать Мирза. Затем после паузы продолжил:
     – Через несколько дней после встречи в Гюмри мы выехали в дорогу. В одном из туркменских сёл на почтовой станции кто-то предложил нам молока, и у нас одновременно родилась идея стать названными братьями.
     Повертев на пальце старинное родовое кольцо, Мирза продолжил:
     – Это кольцо как символ нашей братской дружбы мы опустили в стакан с молоком и выпили его.
     С тех пор мы стали братьями.
     Затем он вытащил из ящика украшенный серебром кинжал и сказал:
     – Этот ингушский кинжал – подарок моего брата. Я тоже подарил ему похожий, но только дагестанский. Дагестанцы, как и ингуши, дарят оружие только близким друзьям. Вот так, в далёком приграничном городе у меня появился брат» (стр. 130-131).
     Значительное место уделено в романе описанию черкесской темы, описанию боли и трагедии черкесов, раскрывая причины и последствия. Оно и понятно. Ведь трагедия этого героического народа, по сути – союза родственных племён под общим названием «черкесы», не сравнима ни с какой иной трагедией того времени. Тяжело, плохо и трагично было везде на Кавказе, в том числе и на восточной части Северного Кавказа, где на четверть века растянулась кровопролитная Русско-Кавказская война, где равнялись с землёй целые населенные пункты непокорных горцев, уничтожалось во взаимных схватках всё вокруг, и целью которой была окончательная колонизация края Российской империей. Но трагедия черкесов Западной части Кавказа, также попавших под молот этой войны, но не подчинившихся и не покорившихся, сознательно идя на гибель, затмила все иные трагедии и боли Кавказа XIX века. естественно, что основная волна мухаджирства (исход из Родины, массовое переселение в чужие края) случилась именно с этим народом. Мухаджирство из восточной половины Кавказа в Османскую империю и далее на юг явилось только продолжением этой волны, диктуемой волей Империи, завоевавшей данный стратегический край, выводящий эту империю на Ближний Восток, Переднюю Азию и т.д.
     Автор с явным сопереживанием описывает трагическую судьбу черкесов, даже более проникновенно, чем трагедию своего собственного народа и своих предков: «В то же самое время за сотни километров от них представители пяти тысяч черкесских семей: шапсугов, хетуков, бжедугов, темиргоевцев, махошевцев – общей численностью более двадцати четырёх тысяч человек из Екатеринодарского и Лабинского уездов обратились с прошением в канцелярию генерал-губернатора Кавказа о разрешении на переселение в Османскую империю.
     <…>
     Спустя десять лет после войны 1877-1878 годов Османская империя всё ещё ощущала последствия большой волны мигрантов. Во время первого большого исхода османы расселили черкесов на Балканах для подавления любых националистических выступлений славянских народов. А по окончании войны с Россией, в соответствии с мирным договором, эти черкесы принудительно переселялись во внутренние районы Анатолии, что приводило к ухудшению их и так тяжёлого положения. Из-за недостатка пригодных для расселения земель большая часть мухаджиров направлялась в Алеппо, Дейр-зор, Дамаск и другие области вплоть до Алжира (стр. 176-177).
     Настоящим везением судьбы можно считать для братьев то, что она подарила им для их сопровождения в качестве спутника и помощника на основной части пути уже во внутренней Турции – от Эрзурума до Стамбула и обратно в Эрзурум – молодого офицера из черкесов. если точнее, то из шапсугов – одного из черкесских народностей. Молодой черкес родился и вырос в Турции, но сохранил в себе все утончённые черты кавказского воспитания, черкесской этики: «За небольшим столом сидел весь погруженный в работу высокого роста и худощавого телосложения лейтенант с нежными чертами лица, лет двадцати. Когда Джамбулат с Исой вошли, он оторвал от бумаг свой взгляд и, увидев статных кавказцев в черкесках, резко вскочил. Подойдя к братьям, он внимательно посмотрел на них и обратился в Джамбулату, показавшемуся ему старшим:
     – Чем я могу помочь вам?» (стр. 149).
     Молодого турецкого офицера черкесских кровей звали Даниш-эфенди (Даниш-бей). Оказалось, что его семья с первым большим потоком мухаджиров вынуждено переселилась в Турцию. С юных лет ревностно относясь к учёбе, а в дальнейшем и к службе, он обещал стать блестящим офицером османской армии. И похоже, это у него получалось. Он показывал такой же храбрый, бесстрашный характер, как и его предки. Молодой лейтенант был выпускником престижного учебного заведения, по окончании которого оказался в Эрзуруме, сначала в качестве адъютанта генерала Мусы Кундухова, осетина по происхождению. На его личности остановимся ниже.
     Почувствовав в путниках ингушах что-то родное и ностальгируя по отцовскому Кавказу, молодой черкес-шапсуг по-особому проник чувствами к ним.
     «– Джамбулат-бей, а вы бывали на родине моих предков? Я так мечтаю когда-нибудь увидеть Кавказ!» (стр. 161) – вопрошает он, когда они, близ селения Ашкале, устав от долгой езды, присели отдохнуть, а заодно и подкрепиться, испробовав купленный Даниш-беем местный мёд, который он назвал «очень знаменитым».
     «Я так мечтаю когда-нибудь увидеть Кавказ!» Эти слова снова и снова звучали в ушах Джамбулата. Он вдруг подумал о том, как последующие поколения будут оценивать решение, принятое старейшинами в Той-Юрте» (там же).
     По всему нелёгкому и долгому пути молодой офицер-черкес, словно младший товарищ, как принято и у ингушей, выказывая огромное уважение, старается во всём услужить своим спутникам. Но, как-то, когда настал момент, позволивший всем немного расслабиться, оказавшись на корабле при переправе на Стамбул, он выплеснул всю свою ностальгическую боль по покинутой его сородичами далёкой, и, как оказалось, заветной для него, а в его лице и всем поколениям мухаджирства, родине – по Кавказу. Неожиданно для всех он стал изливать душу Джамбулату. Но это откровение можно посчитать и как невольное, не намеренное предупреждение и даже назидание путникам, которые вознамерились поменять родину, благословенный Кавказ, на фактические иллюзии и даже самообман. «Даниш-бей, взяв чашку с горячим пенистым напитком, отошёл к перилам кормы и, устремив свой взгляд в морскую даль, простоял так несколько минут. Что-то нахлынуло на молодого черкеса. На его лице отобразились какая-то детская обида и злость. Показывая рукой куда-то на северо-восток, он произнёс:
     – Знаешь, Джамбулат, на этих берегах черкесы познали много бед!
     Двадцать пять лет назад отплывший от земель шапсугов из порта Туапсе дряхлый русский корабль бросил на этом побережье мою семью и родственников вместе с сотнями других сосланных черкесов. Мой дед по материнской линии умер в пути на этом корабле. Его, как и многих других, выбросили в море. Вслед за ним, не выдержав тягот дороги, уже на берегу скончалась и супруга. Бабушка по отцу вместе с сыном и снохой добралась до Самсуна, но каким-то образом смогла переехать к родственникам в Стамбул. Это были очень тяжёлые времена для нас, черкесов, покинувших родину из-за лишений. И как рассказывала мне в детстве бабушка, многим из нас, несмотря ни на что, удалось выжить. Я не помню её улыбки, взгляд всегда был грустным, тоскливым.
     – Знаю, знаю! – ответил Джамбулат, – сколько бед перенесли кавказские народы, особенно черкесы. А самое печальное в том, что эти беды не прекращаются. Многие из наших краёв, ушедшие вместе с Мусой-беем, пережили то же самое. Ингуши, чеченцы и некоторые осетины ушли в Турцию. В то время мой отец и дед были против переселения, поэтому никто из нашего рода не последовал за ним. Но как ты теперь видишь, с новым царём наши беды не прекратились, а у кого-то их стало даже больше. Чтобы наши потомки не пережили это вновь, мы приняли тяжёлое решение покинуть родину. И сейчас делаем для этого всё необходимое. Да благословит Всевышний Аллах наши деяния!
     <…>
     За двадцать пять лет депортации более миллиона черкесов было переселено со своей родины в земли Османской империи. И практически половина из этого числа умерла от голода, болезней и других причин.
     <…>
     Джамбулат понимал, что многолетняя борьба кавказских народов за свою независимость заканчивалась большим разочарованием» (стр. 196-198).
     И тут мы вернёмся к личности Мусы Кундухова, генерала, этнического осетина, коего в Турции с уважением называли Муса-беем, Муса-пашой, в том числе и наши герои.
     М. Кундухова по праву можно назвать знаковой фигурой для Кавказа и политики вокруг него, всего кавказского мухаджирства XIX в., ибо вся эта политика мухаджирства, направленная на изгнание наших соплеменников со своей Родины в Турцию и далее на Ближний Восток, так или иначе связывают, главным образом, с этим именем. Наверное, именно эта фигура была выбрана, и не случайно (политическими спонсорами ли, судьбой ли…), для «успешного» осуществления столь сомнительной, рискованной и неблагодарной миссии, как изгнание из Родины своих соотечественников. И в нём не ошиблись. Ставка на него для реализации имперских замыслов по Кавказу не только царской России, но и османской Турции, действительно оказалась «продуктивной», безошибочной. А вот, какую роль во всём этом (особенно, в геополитическом «закулисье») играла третья сторона – Английская «корона», и были ли в этой «игре» какие-то ещё заинтересованные игроки – вопрос, на наш взгляд, требующий более детального научного изучения.
     Но расчёт на то, что наивных и доверчивых кавказских мусульман-туземцев будет легче обмануть и заманить в свою подлую авантюру именно подобной Мусе Алхастовичу Кундухову фигурой, в том числе и с учётом происхождения (например, сам – кавказец, из северных осетин, мусульманин) оказался точен. Ведь северокавказцы именно ему и поверили, доверились (прямо, по аналогии с ингушами, поверившими своему кавказцу-грузину Серго Орджоникидзе при установлении большевистской власти на Северном Кавказе, пойдя за ним, и тем самым изменив ход истории ХХ века на Кавказе). Северо-кавказцы разного этнического происхождения поддались на агитацию, пропаганду осетина мусульманина М. Кундухова и большими группами, а некоторые и целыми этносами, покинули Кавказ, оставив родину на власть захватчику, переселились во владения «благословенной Порты», под «защиту единоверного халифа», «покровителя всех мусульман», как им было обещано.
     Что тут более сработало: гены, ум, сноровка, хитрость, коварство, алчность или наивное, слепое убеждение, что «свой» и, тем более, «мусульманин не обманет», и т.д. – вопрос риторический. Нам представляется, что с этой личностью связано немало тем, касающихся судьбы народов Северного Кавказа и мухаджирства указанного периода, которыми стоило бы заняться в научном плане исследователями соответствующего профиля.
     О нём, генерале Мусе Кундухове, конечно, сказано и написано немало. Но есть сомнения, что сказано достаточно, чтобы на этом успокоиться. Эта личность, её роль и значение, её правдивый жизненный путь, как представляется, недостаточно изучены и раскрыты. Думается, что не будет ошибкой, если сказать, что в кавказской истории XIX в. и в памяти кавказцев, в большей части, он несомненно вписан, как главный злодей того времени и тех событий. Никому из этнических кавказцев за всю историю, не считая большевистских и советских вождей, не удалось вляпаться в самую трагическую часть кавказской истории и так прочно занять в ней своё место, как ему. Возможно, от отсутствия объективной, полновесной информации (а может, и справедливо), но в представлении автора данной рецензии он был и остаётся олицетворением коварства, высшей дьявольской натуры, столь подло и цинично, предательски сыгравший свою роль в трагической странице Северного Кавказа и в судьбе многих северокавказцев, в их числе и своих соплеменников-осетин. Возможно и то, что его роль во всём этом была продиктована сознательным поведением, расчётом, но возможно и так, что это было исполнением воли «хозяев» и реализацией обозначенной задачи. Но также возможно допустить и то, что эта его роль была на самом деле трагической, банальной ошибкой; вряд ли стоит исключать и то, что он «хотел, как лучше», был уверен, что поступает во благо, но… Но, ясный ответ всему этому история и наука всё ещё не дали. Наука и история не дали пока ещё ясного ответа и такой загадке: скольким разведкам он служил, являясь агентом каждой из них? Ведь до сих пор устойчиво живо «альтернативное» мнение, что он являлся агентом сразу аж трёх разведок: царской (российской), английской и турецкой (османской).
     Все эти загадки вокруг имени этого человека до сих пор не имеют полных разгадок. Например, на наше уже сформировавшееся мнение об этой личности не повлияли даже его мемуары. Известно, что мемуары – это личная исповедь лица, и в них не всё будет сказано, особенно из того, что может «испортить» имидж их автора, может негативно сказаться на его реальной биографии. Поэтому, из мемуаров черпается та или иная информация, но не берётся всё на веру.
     Правда, в данном романе «Серебряный кинжал» Муса-паша Кундухов подан автором весьма положительной фигурой, можно даже сказать, человеком, вполне заслуживающим уважения и даже почтения, как, на самом деле, и поступает наш главный герой Джамбулат, который, как выясняется, имеет с ним давнюю историю знакомства, хотя подробности этого знакомства нам автором не раскрываются в достаточной ясности. А может, это всего лишь такая задумка автора и никакого прежнего знакомства у прототипа главного героя романа с Мусой Кундуховым в жизни не было? Об этом может знать только сам автор произведения. Но, читая произведение, даже мы увидели в лице этого человека несколько иную, противоположную устоявшемуся нашему мнению, положительную фигуру, вполне себе симпатичную, даже сентиментальную, нежели до сей поры мы себе представляли. Хотя, можно согласиться и с тем, что его поведение допустимо назвать и напускной игрой хитреца, умного и ловкого, опытного политика, играющего свою очередную роль перед земляками с родины, которые снова вернутся на Кавказ; возможно в этом кроятся и сожаление за «содеянное»; возможно, и ностальгия по родным местам даёт о себе знать пожилому мужчине, уже семидесятилетнему старику, отставному от службы и важных дел, которым он посвятил жизнь, и оторванному от своего народа; а потому, возможно, уже дорог; любая встреча с любым из соотечественников в этом далёком, но не ставшем родным, краю. Но, при этом, всё же чувствуется его совсем не напускная радость от встречи с земляками, его желание услужить им в истинно кавказском стиле. Он очень оперативно оказывает нашим путникам щедрую помощь и с изготовлением необходимых документов, и в виде полезных рекомендаций в пути. Даже даёт им в помощники для сопровождения туда и обратно, куда они направляются, включая и решение всех вопросов с турецкими чиновниками, своего верного и молодого бывшего подчинённого, но оставшегося надёжным соратником, из числа таких же кавказцев, уже знакомого нам офицера из черкесов Дениш-бея. А на обратном пути снова зовёт гостей к себе в дом, чтобы они не поселились где-то в отеле, а остановились только у него – всё в истинно кавказской ментальности. Разумеется, это – положительные качества, свойственные настоящему кавказцу, не растерявшему себя на чужбине, – и сохранились в нём до конца своей жизни. Хотя, вполне возможно, что в этом так «расщедрился» сам автор произведения, от себя надарив этими качествами своего героя, как они описаны им в романе.
     Тут, на наш взгляд, столкновение двух позиций: нашей – с уже, как сказано выше, сформировавшимся критическим мнением в отношении этого лица (М. Кундухова), т.е. мнение ингуша, представителя российского Северного Кавказа, с набором своего багажа знаний и информации (возможно, и недостаточного багажа), и – позиция автора, тоже ингуша, но турецкого, выросшего в своей информационной и коммуникативной среде, имеющего свой собственный багаж знаний по той же теме (возможно, более наполненный и достоверный по источникам), что, естественно, – со своим восприятием всего описываемого.
     «Муса-паша, усадив гостей, в соответствии с общекавказским этикетом расспросил их о делах и здоровье. Вспомнив годы своей службы в Чечне, он с грустью произнёс:
     – Сколько времени прошло! Сколько всего пережито!
     – Да, Муса, двадцать пять лет уже минуло!
     Когда-то бывший бравым генералом, сегодня перед ними сидел седовласый семидесятилетний старик. Усталые глаза Мусы-паши, наполняясь влагой, смотрели на ингушских гостей с Кавказа, в них переплелись воспоминания и жгучая тоска по родине.
     Сын тагаурского алдара Алхаса Кундухова с болью вспомнил своё детство в восточной Осетии, как отец брал его с собой в поездки по родным землям. Поговорили они о том, что теперь происходит на Кавказе, особенно в Терской области.
     <…>
     – Похоже, что всё происходившее ещё двадцать пять лет назад на моих глазах не осталось в прошлом, а продолжается и сегодня. Письма, что изредка мне приходят с Кавказа, люди, которых я отправлял туда, – всё подтверждает рассказанное вами. Эта политика начата ещё Петром Первым с его желания достичь южных морей. И она стала главной целью всех последовавших за ним царей, политикой государства. Начав с Северного Кавказа, Россия поглотила весь Кавказ. Вот что я тебе скажу, Джамбулат, они на этом не остановятся. Заполнив наши земли казаками, они растворят оставшихся горцев, захотят русифицировать их, сделав похожими на себя. Не дай Аллах свершиться их планам!
     – Амин! К сожалению, всё так и есть. С давних пор ни у ингушей, ни у других народов Кавказа нет никаких изменений к лучшему. Ты и сам, Муса, знаешь не хуже меня! Последний век, прошедший весь в войнах, ни на один день не оставил нашу землю не омытой кровью и слезами. Спокойствие, к которому мы так стремились, словно застряло где-то там в пещере на горе счастья, и ничего, кроме рабства, не осталось нам на нашей родине.
     <…>
     Взяв бумаги у Джамбулата, Муса-паша бегло взглянул на них и сказал:
     – Джамбулат, мы с тобой знакомы очень давно. Я, конечно, помогу, чем смогу, тебе и твоим землякам.
     Двадцать пять лет назад, когда многие были против эмиграции, Муса Кундухов вывез морально разбитые, вынужденно покидавшие родину черкесские племена в святые для каждого мусульманина земли халифата, чтобы под покровительством предводителя правоверных они процветали и были счастливы. В дальнейшем он мечтал собрать армию из окрепших переселенцев и с помощью османов очистить от русских Кавказ. Однако теперь, мысленно возвращаясь назад, он понимал, что, подтолкнув людей к переселению, никому из них не принёс блага: ни тем мухаджирам, приехавшим с ним, ни османам, давшим возможность прижиться на своих землях.
     <…>
     – Хочу, чтобы те, кто прочтут мои воспоминания, поняли меня. Инша Аллах, будущие поколения осознают, что я стоял перед сложным выбором и выбрал, на свой взгляд, из двух зол меньшее.
     – Инша Аллах, поймут! – сказал Джамбулат, сделав знак Исе, чтобы он подал подарок, приготовленный для Кундухова. Иса передал брату отделанный серебром кавказский кинжал. Это была редкая работа известного мастера-оружейника Расула из Гази-Кумуха. Муса-паша вынул лезвие из ножен и, рассматривая его, произнёс:

     – Кинжал – символ настоящего кавказца, спасибо тебе, Джамбулат! В детстве тайком примеряя кинжалы своих старших братьев Хаджи Хамурзы и Хасбулата, мечтал о таком же блестящем клинке. Не знаю, известно ли тебе, что они были мюридами Шамиля.
     – Я слышал, что они погибли в бою против русских.
     Глаза старого генерала наполнились слезами, и он, пытаясь скрыть своё волнение, стал оглядывать гостиную, затем сменил тему разговора» (стр. 151-153).
     По отношению автора к своим героям и этническим темам, можно сказать, несколько «особняком» стоит «армянская тема». Представители этого народа – единственные, кто автором поданы, мягко говоря, только в негативном плане. Они – только криминал (банда) и политический деструктивизм в виде подпольной антигосударственной сепаратистской деятельности на фоне единого для всех патриотического поля поведения, то есть, они – проблема на теле Османской Турции. По отношению именно к армянам у автора чувствуется некая предвзятость негативного содержания. Видимо, это есть проявление черт «воспитания» человека, сформировавшегося в строго протурецкой идеологии, основанной также и на мусульманской религиозной доктрине. Здесь за не очень замысловатыми описаниями деструктивного поведения представителей армянской общины просматриваются и причины того политического явления, хотя об этом прямо и не упомянуто, которое называется «геноцидом армян», чем армянская политическая повестка бравирует по всему миру с целью шантажа и провоцирования международного давления на современную Турцию ради продвижения своих глобальных политических целей. если заглянуть глубже в смысл той скупой информации, что подал автор в своём произведении, то, на наш взгляд, высвечиваются и некоторые «скрытые пружины» появления на свет темы этого с;мого пресловутого «турецкого геноцида армян 1915 года». Автор, как бы осторожно, но отдельными эпизодами показывает нам, как это всё зарождалось, кто был «главным виновником» тех без сомнения масштабных трагических событий для обеих сторон конфликта, оставивших вековой оттенок вражды между этими двумя великими народами, культурами, мирами…
     «Причины активности этих служб[4] крылись в политических процессах, происходивших вокруг попыток самоопределения армянского населения Восточной Анатолии. Они, поддерживаемые Европой и Россией, не могли не приниматься во внимание Высокой Портой. В восточной части Турции различными агентами армянского происхождения уже активно велась пропаганда. На всех уровнях государственных служб Османской империи для профилактики и пресечения этой деятельности активно применялись различные методы.
     <…>
     После войны 1877-1878 годов в соответствии с Берлинским договором реформа местного самоуправления была инициирована Западом и поддержана Россией в интересах армян Анатолии. Имея такую поддержку и чувствуя слабость Порты, они уже не скрывали своих истинных целей по возрождению Великой Армении.
     Патриарх Нерсес Варжапетян прибыл в верховную ставку Российской армии и предложил Великому князю Константину под патронажем России создать на территории восточной Анатолии армянское государство. По его инициативе и упорным просьбам в Берлинский договор был включен 16-й параграф, который обязывал Высокую Порту ввести реформы в Западной Армении.
     <…>
     Ослабленная Турция, терявшая территории, в этот сложный период была переполнена европейскими и армянскими агентами, без передышки работавшими на развал Османского государства. Приехав из Тифлиса и Эривана под видом помощи для церкви, они развернули среди христианского населения активную деятельность, подстрекая его к вооружённому противостоянию» (стр. 145-146).
     То, о чём сказано выше, есть только политическая мотивация «армянского контекста». Но для нас сейчас, не менее чем даже глобальный политический подтекст, который неплохо освещён и за рамками данного произведения, интересен в целях разбора криминальный сюжет, которым автор изначально и вывел «армянскую тему» своего романа, то есть, с чем этот «армянский контекст» вошёл в роман.
     Изрядно отдохнув и совершив кое-какие свои дела в Тифлисе, 27 мая 1888 года наши путешественники отправились далее в путь, и, преодолев область Джавахети, что на границе с основной Арменией, перешли на территорию сам;й Армении, которая также была уже владением Российской империи. В то время в тех краях свирепствовала холера, от которой погибло более миллиона человек, и потому был введен карантин. Для осуществления карантина была привлечена даже армия, везде было наводнено карантинными постами и патрулями из военных и полиции. Но в результате принятых мер удалось снизить карантинный режим.
     «Этот карантин пошёл «на пользу» криминальным элементам, прибывшим из Эривана и Тифлиса и занимавшимся мелким воровством у находившихся в изоляции путников. Помимо них, здесь также орудовали банды, состоявшие в основном из армян, выходцев из Османской империи, которых называли «беглецами». Среди ожидавших в карантине людей они вычисляли богатых, а затем по пути их следования нападали на них в Карской области. В её окрестностях орудовала самая известная и безжалостная банда братьев Ары и Геворка. За год до описываемых событий при попытке похищения человека из приграничного османского села она потерпела серьёзный урон. Геворк был убит, а его брат Ара схвачен. Несмотря на это, её остатки продолжали терроризировать окрестности. Возглавил их самый жестокий Багдасар Осепян по кличке Бадо. Его ближайшими подручными были тифлисский армянин Давид Манукян и самый безжалостный убийца банды Арам Погосян.
     Будущих жертв в Гюмри подыскивал Надо по кличке Лис. После выезда из карантина жертвы скрытно преследовались до селения Высокая Церковь близ Карса, и здесь их обычно грабили» (стр. 92).
     Именно с этой бандой, как бы нарочно, судьба решила столкнуть наших героев, братьев-ингушей, и, как бы ни казалось это гиперболизацией их мужества, то и судьбу этой банды, как получилось в итоге, решили они. Фактически, благодаря беспримерной смелости, мужеству, ловкости и силе наших героев, оказавших ей достойный отпор, банда в итоге прекратила своё существование.
     «Пробыв в карантине один день, Джамбулат с Исой ранним утром покинули Гюмри и направились в сторону Карса. <…> Сразу <…> путников выжидала пара подлых глаз. Заприметив всадников, она начала на безопасном расстоянии свою слежку.
     <…>
     Вдруг на одном из изгибов дороги, где густой ивняк рос близко к обочине, братья увидели двух человек, преградивших им путь. Это были армянские «беглецы». Один из них сидел на низкорослой татарской лошади, другой стоял рядом. Верхом был Бадо, он держал в руках кремнёвое ружьё, направленное на братьев, вторым – Арам Погосян по кличке Потрошитель. Махнув своим перообразным ножом, бандит сделал знак остановиться.
     Следовавший за ними по пятам от самого села Лис Надо на хилой татарской лошади рысью подоспел к месту засады. Тут же из ивняка сзади них выскочил Давид Манукян. Бандиты окружили путников» (стр. 93-95).
     В итоге стычка завершилась, как и сказано выше, полным разгромом банды, где основные её участники оказались убиты, а спастись едва удалось только одному, и то тяжело раненому Лису (Надо).
     Но судьба снова сведёт наших героев с этим Лисом. Автор романа выведет его с присущим ему подлым лисьим норовом, наверное, чтобы через него более определённо показать всю криминальную антигосударственную деятельность вооружённого армянского подполья. Но, как и должно быть по не писаному закону справедливости, Лиса (Надо) убивают свои же армянские товарищи, заподозрив в измене.
     Ну а далее, продолжая разбор романа, «сам бог велел» затронуть саму душевную, чувствительную, лирическую тему – тему любви и высоких человеческих чувств. Какой роман бывает полноценным без этой темы? И какая «живая» жизнь бывает без неё? Без темы любви и жизнь мертва, как говорится, да и любое произведение неполноценно и тоже мертв;.
     Потому и в нашем романе значительное место уделено этой теме – теме романтических чувств и любви героев.
     Но, как кажется очевидным и как следует понимать из фабулы романа, в силу ментальности как самого автора (хоть и «турок», но всё же ингуш), так и принадлежности одного из его влюблённых героев к строгой кавказской ментальности – ингушской, тема эта подана в столь же строгих, и даже, можно сказать, аскетических тонах, без привычных современному читателю пошлых или «любвеобильных» сцен, истерик, ревностных скандалов и т.п. То, как мы видим, проявление влюблённости героев и развитие этой темы скорее можно назвать «романтикой молодых душ», нежели «горением сердец», потерявших не только покой, но и г;ловы – от внутреннего чувственного пламени безрассудной страсти, как бывает при внезапной и даже случайной вспышке такого чувства у молодых людей. То, что мы видим в романе, это не «шекспировские страсти», то есть не европейское поведение, и не «страсти Лейли и Меджнуна», то есть, не восточные страсти. Но – по чуть-чуть от того и от другого, но в преломлении всё же на моральный «пласт» Кавказа. Это – Кавказ – сдержанный, строгий, высокоморальный, аскетичный. Скорее можно назвать – «святая невинность». Наверное, настоящие горцы Кавказа – кавказцы – только так и могут (и должны!) вести себя, не позволяя особо «терять голову», какие бы высокие и нежно страстные чувства их не одолевали.
     Но обратимся к автору. Следуя ему, думается, можно с уверенностью сказать, что самую точную характеристику он, автор романа, дал поведению влюблённых, которых вдруг, внезапно и даже при совершенно случайной встрече «поразили стрелы Амура». Как представляется, это сказано им в следующих словах: «Любовная тоска, словно сильное зелье, охватила молодые сердца» (стр. 52).
     И всё. Точка. Дальше можно бы и не развивать эту тему. Но мы на этом всё ж не остановимся, а продолжим «философствовать» над ней и далее.
     По сути, только «любовной тоской» и остаются эти светлые чувства «обожжённых» молодых сердец – ингуша и англичанки – посреди этой суровой, как оковы невольника, кавказской действительности – снаружи очень завораживающей, поэтически возвышенной, словно волшебная муза, романтической, как и сама окружающая природа, но внутри, за всей внешне манящей оболочкой скрывающая стылую и даже в некотором смысле «безжизненную» строгость нравов, словно покрытая сияющим снежным покровом вершина Казбека, внешне играющая многими переливами манящих ярких цветов и красок, а внутри – вечный лёд и холодные, безжизненные камни и скалы.
     С другой стороны, если заглянуть в подтекстный смысл поведанного автором в описании именно этой темы, то, вроде можно сказать, что нам, читателям, как бы даётся понять, что горцы, суровые и аскетичные по своей натуре, по воспитанию и ментальности, не способны по-иному, или, скажем, более ярко и впечатляюще проявлять свои чувства – не только публично, но и наедине. Но вряд ли будет ошибочным, если сказать: то, как показал автор своих героев, это и есть настоящий пример аристократического поведения – как кавказца, ингуша, так и европейки, также воспитанной в строгой нравственной манере. И даже слоган, вынесенный автором в качестве эпиграфа к своему роману – «Благородство, как и серебряный кинжал, бывает не у каждого джигита!» – вполне можно считать отнесённым именно к такому поведению его влюбленных друг в друга героев, в особенности, к поведению Исы Дзаурова, демонстрирующего благородство и внутреннюю силу духа, стойкость и аскетизм, не давая волю никаким низменным страстям, несмотря на сжигающий душу пламень любовных чувств, мучительную плотскую тягу к молодой, красивой, полной страсти и жизненной силы, словно манящий сладкий свежий фрукт, юной женщине, – этого, от природы здорового молодого человека, находящегося в расцвете сил своего природного естества и до сей поры не познавшего сладости плотской близости ни с какой женщиной, ибо в его родном краю вне супружеского брака такое невозможно априори. Это также можно отнести и к поведению его возлюбленной Жасмин. Поведение их обоих, даже на свидании, находясь наедине, в высшей степени благородно, хотя и могли бы позволить себе «слабинку» в этот единственный «шанс» для проявления чувственной страсти. Но автор удержал их обоих в строгих рамках кавказской аристократической этики, или же, скажем, в рамках присущей кавказским горцам аскезы.
     И всё же, видится не случайным, что автор внёс в роман этот «любовный» сюжет и поместил его именно на территории Грузии, а не в каком-нибудь ином месте на длинном пути следования героев от Владикавказа до Стамбула. Ведь и вправду, где ещё можно бы создать романтические образы и написать о любви и светлых чувствах, как не в благодатной и прекрасной во всех смыслах Грузии, где сама природа, сама атмосфера во всём только и «рисуют» музу, рождая везде поэтические образы, наполняя души возвышенной лирой? Где ещё так неожиданно и даже порой внезапно может рождаться любовь и к себе подобным, и к жизни самой, как не в Грузии? Поэтому и становится понятным, почему и наш автор зажёг сердца любовным огнём именно на территории Грузии, в окружении её природной романтики, под волшебными сводами величественного Казбека. Ибо, как кажется, помести он этот сюжет в какое-нибудь иное место, кроме как в Грузии, где ещё побывали герои романа, воспринималось бы всё неправдоподобно. Ведь, все иные места, где оказываются братья Дзауровы, какие-то унылые, скучные, даже в некотором роде кажущиеся бездушными, из которых ушла жизненная энергетика, не располагающие к каким-то жизнеутверждающим чувственным порывам. И только в Грузии видится правдоподобной эта картина любви и высоких, светлых, романтических чувств, несмотря на такое же, как и везде, суровое время. Только Грузия, её волшебная умиротворяющая природа и человеческий климат дают автору простор для полёта таких романтических фантазий в стиле «L`amour».
     Он – Иса Дзауров – молодой ингуш, ещё не женатый, с нежностью женской ласки ещё не знакомый, и даже не особо знающий, и не совсем понимающий, как вести себя с возлюбленной в подобной ситуации. Стойкий красавец, с железным характером, но с чувственной душой, хотя внешне и достаточно суровый, сдержанный и в некоторой степени стеснительный, скромный. Но во взгляде и в глубинах загадочных пронзительных карих глаз всё-таки заметно, как штормит целый океан чувств и закованной в кандалы страсти. Вместе с тем, в них бушует и буря благородной энергии. Она просто бьёт ключом, в определённые моменты пытаясь вырваться наружу, охватить просторы, обжигая собой всё вокруг. Только внешняя оболочка, словно панцирь из особой кавказской стали, удерживает это всё взаперти, не давая даже высунуться. И как не влюбиться тонкому, нежному, юному сердцу девушки, впервые оказавшейся в этой экзотике, о которой до прибытия сюда могла только слышать по рассказам просвещённой публики или вычитать из книг; об экзотике, о которой доселе могла только мечтать, хотя бы только увидеть, особенно этих необычных для европейского глаза суровых кавказских джигитов, настоящих исполинов, о взаимных любовных чувствах и отношениях с которыми можно было только мечтать или грезить в самых волшебных снах?
     Она – Жасмин Аллен – европейка, англичанка, дочь английского учёного-исследователя Фредерика Аллена. Вместе с грузинским лингвистом, тоже учёным и исследователем Кавказа, они совершают экспедицию по центральному Кавказу, и сейчас, направляясь из Владикавказа в Тифлис, остановились передохнуть, переночевать, как и все проезжающие тут путники, на перевалочной станции Степанцминда (Казбеги), под сводами того величественного Казбека, при раннем утреннем созерцании которого и столкнула её судьба с неведомым ей доселе ингушом, статным красавцем Исой Дзауровым, зажгя в их душах пламень любви. То случилось совершенно неожиданно и даже не очень-то понятно самим, словно это был предутренний сон.
     «Едва уловив лёгкий аромат духов с нотками жасмина, Иса, который был всегда настороже, резко обернулся, держа правую руку на рукояти кинжала. Он увидел очень красивую барышню лет двадцати, с точеным профилем и лёгкой улыбкой на пухлых розовых губах. Её рыжие кудрявые волосы были элегантно собраны на затылке серебряным гребнем.
     Разговаривая с братом, Иса не услышал, как тихими шагами она приблизилась к ним. Сверкающие зелёные очи смотрели в карие глаза юноши. Они оба на мгновение застыли. В замешательстве, словно очнувшись ото сна, девушка отвела взгляд.
     <…>
     Девушка впечатлилась видом этого кавказского джигита. Суровые черты лица вместе со смешливыми карими глазами, загнутые кончики рыжих усов, какой-то таинственностью притягивали её внимание.
     – Таким прекрасным утром, глядя на эту внушительную гору, вспоминаешь греческую мифологию: историю о Прометее, похитившем огонь у богов, – сказала она и с волнением продолжила, – и сейчас, глядя на Казбек, кажется, будто это тот огонь, украденный Прометеем, освещает его склоны. Какая красивая картина!
     <…>
     Как бы невзначай, они оба посмотрели на Казбек, задумавшись каждый о своём. И седовласый Баш-лоам[5] стал лишь фоном для их силуэтов.
     Иса, впервые в жизни ощутив непонятное волнение, был сильно удивлён. При первом же взгляде в эти зелёные глаза он словно потерялся в глухом лесу. Непонятная дрожь играла в его теле, и эти странные ощущения ему начинали нравиться.
     Похожие чувства овладели и Жасмин. Перед нею стоял симпатичный кареглазый красавец. Она не пыталась отогнать внезапно нахлынувшие чувства и лишь глубже погружалась в них. Девушка не чувствовала собственных ног, то ли от холода, то ли от лёгкого волнения» (стр. 38-40).
     Расставшись в Казбеги, они снова встретились в Тбилиси (Тифлисе). Судьба дала им этот шанс, хотя, наверное, его смысл, как потом стало очевидным, оказался по сути своей бессмысленным, пустым и даже напрасным – это мимолётное свидание только вновь обожгло их души, заставив их снова помучиться. Судя со стороны, кажется: может быть, было бы лучше, если б судьба не свела их так снова. И тогда, возможно, что этим опалённым любовью сердцам могло быть намного легче расстаться и с любовными грёзами, постепенно и вовсе стереть их из памяти, забыть про них, как забывают любую случайность. Но судьба – проказница, как говорят у русских. Она, стараниями автора романа, свела их вновь, в Тифлисе, чтобы чувственный огонь ещё раз опалил их души, заставив по новой настрадаться, но всё равно расстаться, уже навсегда. Наверное, тем самым, устроив эту холостую, совершенно бессмысленную сцену свидания этих вожделенных сердец, автор как будто решил иносказательно поведать нам то, насколько бессмысленны некоторые наши чрезмерно строгие, закостенелые условности, порой выступающие во вред, чем во благо, и застрявшие в перепутье времени, эпох и пространстве.
     Но так кажется, если взглянуть на всё это только с одного взгляда. А с другого, если посмотреть, то это есть «Кавказский, «спартанский», аскетический строгий нрав, как высоко этическое, морально-нравственное проявление традиционалистского воспитания. если сказать применительно к кавказцу Исе Дзаурову. А применительно в европейке Жасмин Аллен – наглядный пример строгого аристократического воспитания, в основе которого положено целомудрие.
     «Всегда сдержанный Иса немного волновался в предвкушении встречи с Жасмин.
     <…>
     Взволнованная сообщением, Жасмин встала и, стараясь не подавать виду, медленно направилась к стойке администратора. Пройдя лишь несколько шагов, она увидела Ису. Он стоял, приосанившись, с одной рукой на рукояти кинжала. Его по-щегольски закрученные кончики усов слегка смягчали суровое выражение лица. Белый башлык, украшенный переливистой нитью, свисающий через плечи за спину с заткнутым за пояс концами, красиво контрастировал с чёрной черкеской и серебряными набалдашниками газырей. Чёрные сапоги из мягкой кожи были начищены. На голове красовалась такого же цвета каракулевая папаха, которая у ингушей, да и у большинства кавказцев, являясь сугубо мужским атрибутом, имела особое значение и была обязательна к ношению в любое время года. Когда Иса увидел Жасмин, его карие глаза блеснули. При приближении девушки суровое выражение лица сменилось добродушной улыбкой.
     На ней было прогулочное платье темно-синего цвета, украшенное шелковыми шнурками и отделанное чёрными складами. Кудрявые рыжие волосы были собраны шёлковым бинтом в цвет платья. Зелёные глаза, глядя в которые юноша терялся, словно в густой чаще, смотрели на него с волнительной влюблённостью. И вот она стояла перед ним с чувственной улыбкой на розовых губах в том самом образе, который запомнился ему с их первой встречи. Заправляя за ушко с маленькой жемчужной серьгой упавшую прядь волос, Жасмин с сильным акцентом взволнованно произнесла: – Здравствуйте, Иса.
     – Здравствуйте, Жасмин.
     Молодые люди не знали, как вести себя. Едва знакомые, они чувствовали большое притяжение друг к другу, но ещё до конца не понимали, что с ними происходит. Влечение, охватившее молодые сердца на склонах Казбека, было любовью, но не той, что вырастает из познания друг друга. Это была страсть, возникшая внезапно, с первого взгляда. Они в этот миг испытывали одновременно волнение и смятение.
     <…>
     Необычная пара – красивая рыжеволосая девушка-англичанка в сопровождении статного молодого ингуша в черкеске – привлекала к себе внимание. Прохожие оборачивались им вслед, а удивлённые взгляды с проехавшей рядом конки заставили их улыбнуться. Хотя они и пытались в рамках этикета держаться на почтительном расстоянии, но, увлекаясь общением, часто обнаруживали, насколько близко друг к другу они идут.
     <…>
     Не прошло ещё часа с начала их прогулки, но молодые люди успели побеседовать о разных вещах. Только поговорить о непреодолимом влечении друг к другу, вопреки огромному желанию, им не хватало смелости. Хотя оба прекрасно понимали, что у них есть только один единственный сегодняшний день.
     <…>
     Молодые люди приумолкли ненадолго, затем, словно сговорившись, внезапно, посмотрели друг на друга. Тот блеск, что излучали зелёные глаза Жасмин, глядевшие на Ису, невозможно было изобразить: он был ярче переливов драгоценных камней. Их взгляды словно кричали друг другу о любви. Не сводя взгляда с Жасмин, Иса взял её за руки, ему хотелось раскрыть свои чувства. Сердце девушки, взволнованной близостью молодого человека, учащённо забилось от его прикосновения. Ей также хотелось признаться в своей любви, но было сложно справиться с волнением. Слова вот-вот готовы были сорваться с её уст. Розовые полные губы зашевелились, но в этот миг Иса медленно приложил к ним свой палец. И больше не сдерживаясь, в чувственном порыве они бросились в объятия, и поцелуй, словно печать, засвидетельствовал их любовь. Оторвавшись друг от друга и глядя в глаза, они одновременно воскликнули:
     – Я люблю тебя!
     У молодых не было шанса встретиться вновь, казалось, будто печальный майский дождь под мерный цокот копыт оплакивает эту любовь.
     <…>
     – Я не хочу прощаться, Иса! Давай разойдёмся так, как будто завтра встретимся вновь. – Жасмин…
     – Пожалуйста, я не хочу прощаться!
     Они вновь крепко обнялись. <…> Настало время расставания. Взяв её за руки, глядя в её мокрые глаза, Иса произнёс:
     – До свидания, Жасмин!
     – До свидания, любовь моя! Я не забуду тебя никогда… – тяжело роняя слёзы, промолвила Жасмин» (стр. 74-82).
     В конце концов, завершив «эпопею» дальнего путешествия «за тридевять земель», в заветный Стамбул, братья Дзауровы возвращаются в Ингушетию. Возвращаются с двойным чувством: и выполненного долга, и зародившихся в пути внутренних сомнений: «Без всяких происшествий к вечеру двенадцатого июля (1888 г. – прим. А.К.) всадники добрались до Владикавказа» (стр. 226). Поздним вечером они оказались и у родного порога в Той-юрте.
     «Никого не встретив на пути, они приехали домой. Несколько домов, объединённые общим двором, стояли в кромешной тьме. Только в дедовском доме горел свет. Спешившись, братья прямиком направились туда. Лучина, горевшая на веранде, едва освещала её и не предвещала ничего хорошего.
     Взяв свечу, Джамбулат с Исой быстро вошли в комнату и увидели лежащего на тахте Гази-Гирея. У его изголовья сидел мулла Мухаммад и тихо читал Коран» (стр. 226-227).
     Но конец романа, как и само завершение «эпопеи» братьев-путешественников, символичен и печален, точнее – трагичен. Придавленный горестными думами и заботами старец, наконец, «сдал» и слёг на смертный одр. И эта смерть – скорее, аллегория, чем реальность, если подходить к фабуле романа с точки зрения символизма.
     Дед Гази-Гирей, инициатор этой затеи исхода родни в Турцию и путешествия братьев, его внуков, в далёкий Стамбул, умирает в ту же ночь, когда внуки, вернувшиеся издалека, вступают под отчий кров. Он не доживает до следующего дня – дня, который, возможно, и стал бы другим, изменив их жизнь. Но… он, этот «другой день», не наступил. А наступил обычный, очередной… И он с собой принёс новую, совершенно иную эпоху – без деда Гази-Гирея, с его непреклонным авторитетом старейшины, и с его смертью умершей связующей с Родиной нитью всех оставшихся от него поколений – его потомков и сородичей. Смерть старейшины только усилила решимость довершить его «посмертную волю», понятую ими уже, скорее, как завещание – навсегда покинуть родную Ингушетию, родной Кавказ, ставшие для них особенно теперь какими-то чужими.
     «Джамбулат медленно подошёл к деду. Слегка поправив свой серебряный кинжал, присел у софы. Иса же стоял у изголовья больного. Джамбулат тихо сказал:
     – Дада, Дада!
     Хотя не было никакого движения со стороны деда, он продолжил:
     – Это я, Джамбулат! Смотри, и Иса здесь! По милости Аллаха, мы вернулись с земли султана-халифа с добрыми вестями.
     Обессилевший Гази-Гирей лежал последние четыре дня совсем без движения и не мог пить даже воду. Услышав голос внука, он приоткрыл глаза. Две капли слезы по осунувшейся щеке. Лицо приняло невероятно красивое выражение, губы медленно зашевелились. Затаив дыхание, Джамбулат пригнулся ближе к деду, пытаясь расслышать слова, на которые он тратил последние силы. Давно перешагнувший за сто лет ингушский старейшина тейпа Салгырхой, лёжа на смертном одре, пересохшими устами едва слышно прошептал:
     – Да хранит Аллах вас и весь мой народ!
     Огонь свечи, стоявшей на маленьком окне, вздрогнул от дуновения ветра, задрожал и, становясь всё меньше и меньше, медленно угас» (стр. 226-228).
     Вместе с Гази-Гиреем ушла, умерла и вся предшествующая этому моменту вековая эпоха, итогом чего и явилось твёрдое убеждение старейшины «спасти свой угнетённый народ» ценой расставания с родиной, с Ингушетией, с землёй и всей прошлой историей предков. Но судьба изменила старцу. Физически он остался в родной земле, найдя себе в ней собственное ложе. Только мятежная душа улетела неизвестно куда, возможно, и в «обетованную», столь вожделенную Турцию. Неведомый рок или судьба не дали старцу покинуть родной край и узреть чужой, не дали ему самому совершить «акт измены родине», ибо вся его долгая жизнь была пропитана именно этим краем, его воздухом и природой. Другого он и так бы не вынес. Потому уж лучше, что закончил земной путь тут, дома, на земле предков. А оставшееся продолжить род поколение пусть само и решает, как далее быть. Но поколение решает выполнить его предсмертную волю до конца – искать лучшую долю на чужбине.
     «Весной 1902 года первая партия мухаджиров, в которой были Джамбулат и Иса, вышла в путь по маршруту, по которому много лет назад они ездили в Стамбул» (стр. 235).

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ЧАСТЬ

Данный роман «Серебряный кинжал» уверенно можно охарактеризовать, как очень ценное, важное, значимое произведение – не просто талантливое художественное литературное полотно, а даже как важное свидетельство, бесценный памятник описанной в нём эпохи, и, в особенности, одного из наиболее трагического периода истории нашего народа, с его совершенно уникальным «оттенком» – мухаджирством.
     Автор романа, безусловно, «подкован» в знаниях истории своей страны – Турции – и своей отчей родины – Кавказа, прекрасно владеет исторической фактологией. Он с большой любовью и даже нежным трепетом описывает каждую сцену, каждую картину, особенно касательно Кавказа, и с одинаковым сопереживанием рассказывает о жизни людей разных этнических культур и мест обитания. Через призму романа довольно ясно просматривается истинная человеческая сущность писателя, создавшего эти непростые образы и поведавшего эти сложные, порой и тяжелые, события уже более чем вековой давности, испытанные и пережитые нашими народами, нашими предками, родителями… – он, писатель, очень любит людей, очень любит природу, дорожит каждым камушком, восхищается окружающей картиной мира. Причем, он любит не только родных ему людей и не только представителей своего народа или даже страны, а – всех! – подряд, не деля и не сортируя. Но при этом, показывает и свою способность отделить плохое от хорошего, негатив от позитива – как в политике, так и в образах своих героев.
     Читая многие места в романе, особенно в описательной части, включая пейзажи, просто восхищаешься столь талантливо написанным автором, сумевшим так красочно и образно создать свои словесные картины. Роман от начала до конца читается на одном дыхании, словно поэма, словно поэзия в прозе. И тут становится понятно, почему это так: автор сам и писатель, и поэт, и прекрасный, талантливый художник, живописец – триединый талант в одном лице. И это все сказалось (или отразилось) на романе. Автор раскрылся тут во всех своих ипостасях. Поэтому, представляется, что не будет ошибкой или лестью, гиперболой, если назвать данный роман классикой. Да – классика! Особенно в плане созданных картин и образов, в плане прекрасного текста. А выправив те незначительные «шероховатости» или «огрехи», что нами выделены и могут быть выявлены на ранних порах другими читателями или специалистами, можно будет считать его совсем даже безупречным. Но появление этого литературного произведения у нас, на родине предков автора – несомненно, значимое, и даже можно сказать, бесценное культурное событие. Ингушская литература теперь уже обогатилась и новой стороной – качественной эмигрантской литературой. Это важно и для литературы, и для культуры всего Кавказа. А в данном произведении Кавказ наш представлен во всём своём этническом многообразии и многоцветье.
     Поэтому, учитывая то, как великолепно и содержательно, помимо собственно ингушской темы, поданы в романе и сюжеты на разные этнические темы по народам Кавказа, в особенности грузин (Грузии) и черкесов, также неплохо представлена и осетинская тема, видится целесообразным предложить подвергнуть данное произведение переводам и на языки этих народов (во всяком случае, стоит предложить представителям этих народов такое благое дело осуществить) с тем, чтобы ознакомить их народы. если для грузинского читателя всё же необходим перевод на родной ему язык, то для северокавказских народов, для россиян, к коим относятся адыго-черкесы и осетины, достаточно представить вариант данного романа и на русском языке. Но, при этом, перевод и на их языки, только добавил бы позитив не только в пропаганде самого произведения, но и в позитивном влиянии на межнациональную политику в целом, на улучшение, оздоровление отношений между всеми нами.
     Но и само собой разумеющееся: данный роман, с учётом замечаний, необходимо переиздать и у нас в Ингушетии новым тиражом для более широкого охвата читателя, как в самой Ингушетии, так и в зарубежье, для охвата живущих вне исторической родины наших соплеменников.
     И завершая тему, хочется поздравить всех нас с этим замечательным событием и поблагодарить в первую очередь писателя и нашего соплеменника из эмиграции Садеттина Джанполата, сказать ему – Браво!!! – пожелать ему неугасимой энергии для достижения новых творческих высот.

ЗАМЕЧАНИЯ

Ну, и в завершение, логично остановиться и на замечаниях, которыми, как обычно бывает, «грешит» любое новое произведение, пока не «прокатится» по многим критическим рукам. естественно, имеются такие и в данном произведении.

     Вейнахи (вей нах) – собственно ингушский «бытовой» термин традиционно внутреннего употребления ими, обозначая друг друга или уточняя принадлежность того или иного ингуша к, собственно, и только, своему социуму. Переводится, как «наши люди» и не более. До недавнего времени только у ингушей и был принят в употреблении. Чеченцам он не был присущ и даже ими не признавался, как «маркер», обозначающий свою национальную идентичность, им был привычен только термин «нохчо». Однако, в 30-х годах ХХ века, после слияния Ингушетии и Чечни в один субъект – Чечено-Ингушетию, в целях унификации двух образующих этот субъект народов, родственных, в основном, по языковому признаку, со стороны власти была предпринята попытка постепенного слияния двух этих этносов в один – «единый народ Вайнахи». А для этого, естественно, необходимо было иметь не только политическое желание, но и идеологическую основу. Вот, в качестве такой идеологической основы и был «вынут» из «ингушского быта» как бы внешне универсальный термин «вей нах/вайнах». Таким образом, появился Чечено-Ингушский госансамбль танца «Вайнах», в котором за всю историю в разные периоды было только два ингуша и ни одного настоящего ингушского народного танца, соответствующего традициям народа. Также были попытки создания иных структур, используя в названии данный термин. Но старания власти в этом направлении потерпели фиаско; смешать и создать из ингушей и чеченцев единый народ не получилось, и тема эта в советский период постепенно сошла на нет. А создание в середине 1980-х годов в Грозном Ингушского национального театра вопреки противодействию чеченской стороны, включая и Министра культуры ЧИАССР А. Киндарова, но, в основном, благодаря поддержке руководителя республики А.В. Власова, а на Гостелерадио ЧИАССР появление музыкальных редакций на ингушском языке, вовсе похоронило окончательно всякие «планы и надежды» «вайнахистов» об унификации.
     Правда, в период развития политики перестройки в стране и разгула всякого рода общественных (неформальных) организаций, в Грозном, в среде чеченских неформалов-активистов, настроенных преимущественно националистически, появились и те, которые решили использовать термин «вайнах», надеясь под его прикрытием провести политику тотальной чеченизации всего и вся на просторах расселения чеченского и ингушского этносов, включая в этот план, разумеется, желание чеченизации главным образом ингушей. Именно на такой идеологической платформе появилась т.н. Вайнахская демократическая партия (ВДП) во главе с ультранационалистами З. Яндарбиевым и сотоварищи. Разумеется, мнение самих ингушей учитывать никто из них не собирался, априори объявив ингушский народ несуществующим в качестве самостоятельного этноса, а только лишь в виде одного из составляющих единый чеченский этнос «тукхумов», то есть его «заблудшее колено». Но ингушский народ, выдвинув из своих рядов лучших представителей, к тому времени уже вёл собственную борьбу за самостоятельность, национальный суверенитет, с целью восстановления своей прежней, отдельно от Чечни государственности путём образования собственной республики, предполагавшей восстановление и всей её территориальной целостности, включая территории, что ранее отторгнуты путем сталинских и прочих репрессий в пользу соседей. естественно, ни о какой «вайнахизации» хоть в какой угодно перспективе ингуши не помышляли. Но в чеченской общественно-активной среде, особенно у адептов великочеченской (панчеченской) идеологии, перекочевавшей из ВДП в ОКЧН, а затем и к ичкерийцам, эта идея не только не померкла, а, наоборот, оказалась взятой на вооружение и активно стала продвигаться в разных формах, используя все возможности и средства пропаганды. Так продолжается до сего времени.
     Поэтому включение чеченцев самими ингушами в собственный термин «вайнах» играет на руку проводникам обозначенной выше политики и вводит в заблуждение непосвящённого и не искушённого в данных темах читателя.
     Тушины. Упоминание их тут в качестве одной из «вайнахских» этнических групп также в корне неверно. Видимо, когда включали эту группу в данную категорию, имели в виду грузинскую субэтническую группу «цова-туши», по-другому в науке именуемую, как «бацби, бацбийцы», имеющую на самом деле ингушское (кистинское) происхождение из общества Фаьппи. Тушины и цова-туши – не одно и тоже, а совершенно разные этногруппы, хотя вместе, по соседству, в одном микрорегионе сосуществующие. Тушины, в отличие от цова-тушинцев (бацбийцев), являются сугубо грузинской субэтнической группой, имея именно (и только!) грузинское происхождение
     Кисты. Это уже практически то же самое, что и собственно ингуши. Это – один из грузинских этнонимов, под которыми грузины ранее именовали ингушей, ингушские горные общества. К чеченцам имеют только опосредованное отношение – через отколовшихся от ингушского этноса в силу различных административных и политических процессов и в связи с этим очеченившихся частей родовых обществ Мелхи и МIайстой (Местой), а также и иных обитателей Аргунского ущелья и Галанчожа.

Вот и все замечания.

Понятно ограничение возможностей переводчика и редактора в работе над чужим текстом в плане «ломки» и изменения (правки) написанного автором, тем более, когда автор очень категорично и даже болезненно в плане «уберечь все свои мысли» подходит к своему творению, какого бы качества оно ни было, и не очень позволяет вмешиваться в «ткань» своего текста, даже ради выправления огрехов. Таким, как и все неординарные авторы, скорее всего, видится и автор данного романа. Наверняка, такого плана сложности испытали и те, кто работал над данным произведением, готовя его в переводе на русский язык для нашей аудитории. Мы не являемся участниками бесед с писателем, автором данного романа, и тех, кто над ним далее работал. И не в курсе деталей их договорённостей. Но знаем, что подобное закономерно и часто встречается в писательской среде. Поэтому остаётся только похвалить и переводчика Ахмеда Абадиева, и редактора-консультанта Альфину Сибгатуллину, и руководителя проекта, редактора Марем Ялхароеву за их огромный, можно сказать, титанический, и в то же время превосходный, очень удачный труд, за открытие нам столь неординарного, чрезвычайно талантливого и интересного писателя из нашего же мухаджирского зарубежья. Но, что вовсе немаловажно, то это – великолепный, художественный, очень грамотный, красочный русский литературный язык. Просто диву даёшься, как непрофессиональный переводчик, который доселе ни разу литературой не занимался, и редакторы также, хоть и профессиональные филологи, учёные, но всё же сами не из русских, сумели так качественно сотворить свою работу. Нам не дано знать, в виду не владения турецким языком, и оценивать оригинал, но то, что мы получили в переводе на русский язык – это просто великолепно. Спасибо вам!

ВМЕСТО РЕЗЮМЕ

И как бы резюмируя данную тему, представляется, что можно привести следующий нарратив автора, как ни к какой иной теме: «Таковы были превратности судьбы. К старым невзгодам добавятся новые, незаживающие раны вновь закровоточат. И как это было всегда у народов Кавказа, они останутся один на один со своими проблемами, в решении которых не будет ни помощников, ни советчиков. И только время может помочь избавиться от боли и страданий» (стр. 177).

Воистину: «Кошка мечтает о мышке, а курочка – о зёрнышке. Так и вертится этот мир!» (стр. 84).

-----------------------------------

[1] Садеттин Джанполат: «Серебряный кинжал». Магас, 2020. Перевод с турецкого на русский – А. Абадиев, редактор-консультант – А. Сибгатуллина (г.Москва), руководитель проекта, редактор – М. Ялхароева.

[2] Фамилию Дзауровы следует читать с ударением на втором гласном – «у». Ингуши, проживавшие и проживающие среди осетин в Пригородном районе и Владикавказе, в отличие от иных ингушей, уподобились осетинскому варианту произношения своих фамилий – с ударением на первую гласную букву. Например: Дз;уровы вместо Дза;ровы, ;зиевы вместо Ози;евы и т.д. Так и по другим ингушским фамилиям. Это искажение упоминания ингушских фамилий.

[3] ТIой-Юрт (инг.) – вариант названия на ингушском языке селения Кантышево (ныне находится в составе Назрановского района Республики Ингушетия, одно из крупнейших сельских поселений не только в Ингушетии, но и в России).

[4] Имеются в виду турецкие миграционные службы.

[5] Баш-лоам – ингушское название горы (ледника) Казбек, переводится, как «тающая гора».

----------------------------

Сентябрь 2020 г.

Научный вестник
Ингушского НИИ им Ч. Ахриева
№ 2, 2020 г.