Пьеса

               

           Главный режиссер порхал по авансцене, словно большая бабочка, потряхивая  все еще пышной шевелюрой, и расхваливал достоинства новой пьесы, с упоением перечисляя перспективы, открывающиеся перед театром.

         Я довольно вяло внимал речам Михаила Марковича. Или успел отвыкнуть от театральной атмосферы, или потому что не вполне еще оправился после травмы. Перелом двух ребер, в середине вьюжной зимы, когда тонкая наледь на тротуарах не всегда была заметна из-за покрывшей ее поземки, надолго вывел меня из строя. Доктора уверяли, что травма была незначительной. Однако выздоровление затянулось, и на работу я вернулся только через месяц. 

          Как нам сообщили, в постановке должны быть задействованы пять актеров. Мы собрались в основном зале, потому что в репетиционном зале в тот день монтировали новые потолочные фермы. Расположившись в первых рядах партера, кто-то внимал каждому слову режиссера, кто-то хихикал и шушукался, а кое-кто решил ознакомиться с текстом. Читку назначили на сегодня, но первые экземпляры пьесы доставили только накануне и никто толком ещё не успел оценить очередной шедевр модного драматурга, известного в первую очередь по скандальным публикациям в прессе и ток шоу, в которых он появлялся с завидной регулярностью.

       -     Интересно, они сами-то ее прочли? - шепнула мне в ухо Марина, сидевшая справа, намекая очевидно на главного и худрука.  -  Мне рассказывали кое-что об авторе.
          Терпкий аромат ее духов разил наповал. Поправив шерстяную юбку, она заложила ногу за ногу и спрятала подбородок в двойном воротнике свитера. 
       -  Что рассказывали? – тихонько поинтересовался я.
       -    Страсти разные, – охотно поделилась Марина. В уголках ее карих глаз заискрились озорные смешинки. – Может правду говорят, а может, и нет.
    Послышались возня и хихиканье.  Я обернулся. 
       -    Это же твой Пашка. С кем это он?
       -    Подшефная. Девочка из театрального училища, – противным голосом сообщила она. -  Мечтает о леди Макбет.
      Я оглянулся еще раз. Взгляд ухватил потрясающую челку, ярко красную помаду и жирные стрелки.
       -     М-да. Есть потенциал.
       -   Ты это серьезно, или чтобы позлить, - прошипела Марина, легонько стукнув меня локотком по больным ребрам.
       -     Уау! – вскрикнул я, больше от страха, нежели от боли.
      Главный на мгновение прервал монолог и внимательно посмотрел на нас поверх очков.
       -    Прости, – извинилась Марина. Совсем забыла о твоих переломах.

     Между тем, завершив вступительную речь, Михаил Маркович перешел, наконец, к пьесе.
       -   Как явствует из названия, нам предстоит проиграть модернизированную версию Онегина, - с чувством произнес он. – Итак, прошу любить и жаловать «Татьянины страсти».

         Наступила гробовая тишина. Даже стажерка перестала, наконец, хихикать.
Первым молчание нарушил Ростислав Генрихович, наш уважаемый народный артист, на счету которого было множество сыгранных ролей. Всегда подтянутый, любитель дорогих костюмов и галстуков-бабочек, он носил щеголеватые усы и идеальный пробор, подходившие к его узкому, немного удлиненному лицу. Он был единственным, кто не боялся открыто выражать свое мнение и возражать руководству, если дело того требовало. 
        -     Простите, великодушно, Михаил Маркович,  -  встав, обратился Ростислав Генрихович к главному режиссеру, - я еще не читал пьесы, поскольку мне мой экземпляр вручили только утром. Не могли бы вы уточнить, я не ослышался или мы действительно будем ставить  Евгения Онегина, да еще вдобавок в какой то новой интерпретации?
        -   Вы не ослышались, Ростислав Генрихович, - раздраженно подтвердил Михаил Маркович.  – Я битый час объясняю, что наш театр должен следовать новым тенденциям, коим следуют и ведущие театры страны. Там где десятилетиями шли классические спектакли, поставленные по классическим произведениям, теперь не боятся пробовать новую режиссуру, новое видение, так сказать, произведения.

          Так как вопросов больше не было, последовало распределение ролей. Мне достался Онегин, Марина получила роль Татьяны, а роль Ленского должен был сыграть Ростислав Генрихович. В пьесе был еще один персонаж - тетушка Онегина. Ее предложили сыграть Анфисе Игоревне, которую в театре за глаза называли Снежной королевой. Прозвище это она получила за манеру держаться очень строго и даже надменно.  Вдобавок она была женой главного режиссера. Вот и теперь, сидя в кресле прямо, словно на приеме у президента, она не выказала никаких эмоций. Даже за выражением ее глаз невозможно было уследить, потому что они вечно были скрыты большими темными очками. 

          - Марин, а у Онегина была тетушка? – осторожно  осведомился я.
          - Наверное, - почесав нос, неуверенно отозвалась та.
       - Мне-то помнится, что у Пушкина речь шла о дяде, который честных правил.
       - А какая разница то? Погляди, кто у нас будет пятым персонажем, – Марина перевернула страницу в моем экземпляре и ткнула пальцем, - читай. 
        В самом низу списка значилась некая порноактриса Кармен.  Ее, почему то поручили Евдокии Федотовне, которая в последние годы играла возрастные роли добрых старушек.
Она сидела по левую руку от меня, яростно обмахиваясь своим экземпляром пьесы.
         - Вам жарко? – полюбопытствовал я. – Маринка вон, наоборот укуталась.
         - Жарко не то слово, - вымученно произнесла Евдокия Федотовна. – Скоро нам всем жарко будет.
        Во время вступительной речи Михаила Марковича, она успела немного ознакомиться с пьесой, и попыталась совсем, было отказаться от участия в ней, но главный был непреклонен, продолжая твердить о новом репертуаре, новых тенденциях и прочей ерунде. Он вбил себе в башку, что роль порноактрисы Кармен должна играть бабушка, которой давно перевалило за шестьдесят и баста.

          Вдруг двери распахнулись, и рабочие сцены с грохотом вкатили огромную пушку, из которой на детских утренниках выстреливали разную мишуру. Правда, с размерами явно переборщили. Широкий ствол запросто мог бы вместить директора, художественного руководителя и главного режиссера, разом. И это при том, что стройными их не назовешь. Обнаружив нас, рабочие ретировались, оставив пушку в широком проходе между партером и сценой.

         Не без трепета, мы приступили к читке. Первое же четверостишие, которое выдала Марина, озадачило всех, включая главного.

                «Давай устроим оргию в финале,
                Ты вспомнишь ночь, когда нагая, я пришла,
                И мы втроем мазурку станцевали,
                Ты, я и Ленский, на колхозном сеновале».

          Пауза затянулась. Уставившись в текст, главный то надевал, то снимал очки.
Наконец ему это надоело, и он засунул их в карман.
       - Мм, у меня тут написано «на колхозном сеновале».  У вас  тоже? – обратился он к нам.
        Мы дружно закивали.
       - Мы там втроем мазурку станцевали,  - не без ехидства вставил Ростислав Генрихович.
       - Возможно в этой фразе некий скрытый смысл, аллегория, гротеск, - главный вытащил очки из кармана, водрузил их на нос и вновь задумчиво уставился в текст.
       – Ты вспомнишь ночь, когда нагая я, пришла. Кто бы мог подумать. 

          Между тем, во втором ряду сдавленные смешки, постепенно перешли в непрерывное бульканье. Я бы охотно разделил с ними веселье, но мои реплики  вызывали у меня обратные эмоции.

                «Прижму тебя, невинную голубку,
                И заберусь к тебе под ха ха ха ха ха».

       -   Да это порнуха какая-то! - воскликнул я в сердцах.
       -  Ничего более мерзкого не слышала! - поддержала меня Евдокия Федотовна.
       – Ставить подобное в Театре юного зрителя аморально вдвойне! Ведь к нам приходят школьники, целые классы с учительницами, понимаете? Представляете, какая у них будет реакция? Вы еще не знаете, что вытворяет моя проститутка!
       - Порноактриса, - поправил ее Ростислав Генрихович.
       - Не вижу разницы, – фыркнула Евдокия Федотовна.

       - Вчера, в комитете по культуре, начал Михаил Маркович и тут же замолчал, поняв, что совершил ошибку.
        Поняли это и мы. В комитете по культуре трудилась дама, ради которой импульсивный главный режиссер едва не оставил семью. Одного упоминания об этом  учреждении было достаточно, чтобы его невозмутимая супруга впала в ярость.
       - Вчера?! –  встрепенулась Анфиса Игоревна. – Вы были там?!
Главный побледнел.
       - Мы, с директором театра, вдвоем ходили туда по работе. – Он сделал ударение на последнем слове.
       -  Вы и тогда ходили туда вдвоем с директором, по работе! - сделала ударение на последнем слове Снежная королева.
       -     Я бы попросил вас, Анфиса Игоревна не начинать эти базарные разборки! Мы все-таки на работе, среди коллег! На нас смотрят корифеи театрального искусства, наконец! – Он поискал  глазами портреты корифеев, забыв, что те висели в вестибюле.
       -    Я вам сейчас устрою базарную разборку! – Снежная королева проворно вскочила с места и побежала к сцене.
        Главный потихоньку отступал в сторону кулис, а когда Анфиса Игоревна появилась на сцене и вовсе удрал. 

       - Антракт! – провозгласил Ростислав Генрихович. - Это надолго. Все в буфет!
       Наш буфет, где можно было вкусно поесть и просто посидеть, чтобы поделиться новостями и проблемами любили все.
        -  Ты чего не идешь?! –  крикнула мне Марина, у выхода.
        -  Сейчас буду, - пообещал я.

       Настроение было хуже некуда. Отчего-то противно заныли ребра. Экземпляры злополучной пьесы, разложенные повсюду, напоминали о новых веяниях и тенденциях. И тогда я, признаюсь неожиданно для самого себя, совершил нестандартный поступок. Повинуясь необъяснимому порыву, собрал все бумаги и закинул их внутрь забытой рабочими сцены пушки.

         А на следующий день разразилась буря.
         Собрали почти всех, кто находился в театре. Директор и художественный руководитель отреагировали на пропажу пьесы довольно спокойно, посоветовав тем, кому, что-либо было известно об этом «прискорбном инциденте», сообщить руководству, чтобы оно приняло соответствующие меры, дабы подобное более не повторилось. Главный режиссер обрушился на негодяя, позволившего себе покуситься на искусство, с гневной отповедью, не забыв заодно ввернуть о новых тенденциях и новациях, не дающих кому-то спокойно спать. В разгар собрания почти никто не обратил внимания на незаметную секретаршу директора, передавшую ему, какую то бумагу. Взглянув на нее, директор удивленно хмыкнул и дал прочесть худруку. Тот, в свою очередь, вручил телеграмму главному. Как нам сообщил Михаил Маркович, из министерства поступила информация о том, что находясь в зарубежной поездке, наш драматург изъявил желание остаться в стране пребывания. При этом он передал исключительные права на постановки своих произведений местному театру и разорвал другие договора. В театре, заполучившем бессмертные творения гения, трудилась очередная его пассия, из-за которой он, слава богу, и решил осесть за бугром. Последняя непроверенная информация  поступила от Марины. Даже не знаю, стоит ли верить словам хорошенькой женщины.

          -     Все, что ни делается, то вовремя, - заключил Михаил Маркович. По счастью не оскудела еще наша страна талантами. Я сейчас же договорюсь о сотрудничестве с Павликом Неверским.

          И он покинул нас, дав пищу тревожным думам о том, кто такой Павлик Неверский и чем нам грозит знакомство с его творчеством. Нам, то есть театру.
 
          Улучив момент, я отправился за кулисы, освобождать пушку. К моему немалому удивлению, она оказалась абсолютно пуста. Я не поленился и слазил внутрь, чтобы убедиться. Точно, внутри не было ни листочка. 
          Размышляя над тем, что бы это могло быть и проходя мимо открытой двери комнатки нашего инженера по охране труда, я увидел его со стаканом чая в одной руке и текстом пьесы в другой.
          - Прижму тебя, невинную голубку, и заберусь к тебе под ха ха ха ха ха, - продекларировал он и изрек. – Талантище, глыба!