Страшные тайны шотландских замков. Повесть 1, Гл10

10    

     Полагая, что теперь на очереди он, Робин с ужасом ожидал расправы призрака над ним. Каждый раз ложился спать с невольной мыслью, что, возможно, завершился последний день его жизни. Долго не мог заснуть, напряженно прислушиваясь к ночной тишине, ожидая, что вот-вот из темной глубины донжона донесется жуткое завывание. Просыпался утром с радостью, что еще жив. Днем старался не оставаться один в помещении: случай с Майклом Нортоном давал основания предполагать, что невидимый при дневном свете монстр избирает для нападения одинокого человека в безлюдной части донжона. Прошло немало дней и ночей, но приведение так и не покусилось открыто на жизнь нашего героя. Однако произошло то, чего Робин боялся не меньше. Причем признаки надвигавшейся беды давали о себе знать каждый день все явственней, тогда как он далеко не сразу понял, чем они вызваны. Более всего его огорчало в этом то, что он перестал быть сильным воином, даже более того, сделался вовсе неспособным к ратному делу. Это произошло не быстро, а проявлялось постепенно в течение многих дней. Он, совершенно непобедимый для своих воинов, упражняясь с ними, вдруг начал уступать в единоборстве то одному, то другому, а потом любому, с кем сходился в учебной схватке. «Что это со мной такое? – огорченно недоумевая, подумал он. – Неужели мои парни так овладели боевым искусством? Вообще-то они все, как на подбор, крепыши, молодцы и действительно многому уже научились. Но не может быть, чтобы все превзошли меня». Робин понимал, что его побеждают потому, что он стал слишком быстро уставать: слишком быстро слабели руки, ноги, все тело. Но ведь раньше мог сражаться долго, почти не ощущая утомления, а поразительная выносливость, данная от природы, позволяла ему вести энергичную борьбу гораздо дольше, чем любой его дружинник. Однако сейчас даже эта сверхвыносливость не выручала его. Правда, преодолевая неимоверную усталость, он еще неплохо бился. Но не было в движениях достаточной резкости, ловкости, стремительности. Поэтому противостоять таким хорошим бойцам, какими действительно были его дружинники, не мог. Он заметил, что ощутимо потяжелели доспехи, меч и другое вооружение. Это верно доказывало, что причина ухудшения боеспособности  именно в ослаблении сил. Причем с каждой неделей ощущал, что силы неумолимо иссякают все быстрее. Вот уже пришлось отказаться от рыцарских доспехов. Стал использовать менее тяжелые латы обычного ратника. Правда, назвать их легкими тоже было нельзя – они весили более двадцати килограммов. Длинный меч сменил на короткий (о булаве, его самом любимом оружии, пришлось забыть еще раньше). Едва ли прошел месяц, как и такое вооружение сделалось слишком тяжелым для Робина. Тогда ему стало ясно, что придется расстаться со своим любимым военным делом и от мечты о будущих подвигах. Командовать своими дружинами, – читатель помнит, что их было две – профессиональная и, набранная из местных арендаторов для несения ночной караульной службы, - назначил вместо себя своего оруженосца Генри Хаагена, которого знал как очень хорошего, сметливого, преданного ему воина.
     Для нашего героя стало большой проблемой подниматься по лестнице. Так, на пятый этаж донжона, где, как говорилось выше, находились его с Маргарет комнаты, не мог взойти без посторонней помощи, тогда как раньше поднимался так легко, что порой даже не замечал, как сделал это. Теперь помогали жена или кто-нибудь из слуг.
     Он и окружающие понимали, что силы и тело его истощает какая-то тяжелая внутренняя болезнь. Маргарет и леди Говард не раз собирались послать в город за лекарем, но Робин строго-настрого запретил им, уверив их, что в противном случае непременно спровадит того со двора. Такое неприятие докторов было вызвано воспоминанием о бестолковом и пагубном лечением отца. «Эти целители ничего так не любят, как кровопускание делать, - думал он. – Тут и так сил почти нет, а от потери крови вообще не будет».
     Многократно за день он впадал в полуобморочное состояние. Перед глазами все плыло. Он расставлял широко ноги, чтобы не упасть, и стоял так, пока приступ головокружения не пройдет. В одну из таких минут его вдруг словно осенило. «Призрак! Так это же призрак отнимает у меня силы! Я думаю, что он не приходит ко мне ночью, а он, оказывается, приходит ! – воскликнул мысленно Робин и предположил: - Наверное, стоит  около кровати и вытягивает как-то из меня силы».
     О своей догадке рассказал жене. Она тяжело вздохнула и ответила:
     - Да об этом все уже давно говорят.
     Однажды мать сказала ему:
     - Ты знаешь, Томас так беспокоится о тебе, он так горюет. Он предлагает  обменяться с ним замками. Робин, дорогой, соглашайся, не раздумывай – там никаких приведений нет. Там, может быть, вернутся к тебе силы, и ты воспрянешь. Надо только постараться как-нибудь тайком перебраться отсюда туда, чтобы этот проклятый Стив Донахью не заметил и не увязался за тобой. Конечно, днем надо. Хоть он, оказывается, и днем рыщет здесь, – мы только не видим его, – все же думаю, - да и люди так говорят, - что призраки в такое время куда менее шустры, чем ночью. Давай переедем туда поскорей, Робин, дорогой.
     - Неужели вы, матушка, думаете, что я настолько боюсь призрака, настолько боюсь смерти, что лишу своего сына такого хорошего замка, как этот? Ни за что.
    Между тем состояние героя нашего все ухудшалось. Он уже не вставал с постели и медленно умирал. Маргарет почти не отходила от ложа больного. Подолгу с ним были мать и Тэсс, которая умела развлечь занятной болтовней. Часто развлекал Робина Эдвин Локхарт песнями и интересными историями. Нередко наведывался Джон Шлосс. Выше уже говорилось, что он был вассалом Говардов. После смерти Джеймса Говарда стал вассалом его старшего сына.
     В последнее время наш герой и Джон Шлосс очень сдружились, главным образом, благодаря любимейшему рыцарскому увлечению – охоте. Надел
Джона находился вблизи рощ, болот, склонов гор, где водилось множество разного зверья, дикого скота, дичи. Наш герой охотился преимущественно там. Нередко встречал Джона Шлосса, занимавшегося этим же. В таких случаях продолжали охоту вместе. Компания соседа каждому пришлась по душе. Стали сговариваться через посыльных о встрече и часто отправлялись вместе на охоту.
     Каждое посещение Джона Шлосса очень радовало умирающего Робина. Ему приятно было общение с ним: тот умел занятно вести разговор на любую тему и вообще обладал большим обаянием. Обрисуем в нескольких словах его внешность. Он имел средний рост, стройное, несколько изящное телосложение, но достаточно сильное для рыцаря. У него было удлиненное лицо, всегда тщательно выбритое, с большими светлыми глазами и прямым длинным носом, которое делала привлекательным шевелюра густых каштановых волос. Когда не носил доспехи, ходил в приталенном розовом полукафтане и разноцветных обтягивающих стройные ноги чулках.
     Джон Шлосс приносил с собой флягу рейнского вина хорошей выдержки, зная, что оно очень нравится Робину. На некоторое время этот хмельной, приятный на вкус напиток разгонял тягостные переживания больного.
     Однажды, когда находился в спальне только с Маргарет, Робин сказал ей:
     - Послушай, дорогая,.. я знаю, как тяжело тебе сейчас без моей ласки,.. я знаю, как тебе надо это…
     - Ну, что поделаешь?.. Обойдусь без этого, - вздохнула она и опустила потускневший взгляд.
     - Не мучь себя… Если ты забудешь теперь о супружеской верности, то правильно сделаешь… Наверняка Локхарт по-прежнему без ума от тебя: в твоем присутствии он так теряется… Как впервые влюбленный юнец… Даже жалко его становится… Но мне, конечно, не его жалко, а тебя… В свои последние дни я хочу видеть тебя не такой печальной, какая ты сейчас постоянно, а жизнерадостной.  И потом,.. когда… похоронишь меня, не томи себя долгим трауром…
     - Ты что?! Ты что?! – воскликнула она возмущенно, прервав его. Даже вскочила со стула. Лицо ее мгновенно покраснело, глаза засверкали, грудь вздымалась от учащенного дыхания. Робин еще ни разу не видел жену в таком сильном негодовании.  – Ты что говоришь?! Ты за кого меня принимаешь?! Я что, похотливая самка, по-твоему?! Ты что, думаешь, что я без этого жить не могу?! Ты зря так думаешь! – далее стала говорить спокойнее и тише, снова сев на стул. – Нет, Робин… Я - только твоя… И только твоей останусь до конца жизни. Я же говорила тебе об этом. И не раз. Даже клялась, помнишь? Или ты считаешь все те мои слова пустыми?
     - Но я же не требую этого от тебя. Оставаться верной мертвецу до конца жизни – это же глупо. Ты еще молода, еще так красива… У тебя немало будет хороших женихов. Постарайся только взять в мужья такого, который не отнимет моего наследства у нашего сына.      
     - За сына не беспокойся. Все останется ему, не сомневайся. Пока он не станет рыцарем, я буду жить с ним. А когда сможет сам управлять поместьем, я уйду в монастырь. Я так решила. И иначе не будет.
     - Не надо приносить себя в жертву ни мне, ни сыну… У тебя еще вся жизнь впереди… Если ты, и вправду, боишься нарушить клятву, то я тебя освобождаю от нее.
     - Ты освобождаешь, но я-то не освобождаю себя от нее. Когда я давала клятву, разве я не знала, что у многих рыцарей жизнь короткая, что могу овдоветь совсем рано? Конечно, знала… Но я решила, - значит, решила. Все.      
     - Маргарет, вот что,.. будь разумнее. Не надо…
     - Замолчи! Замолчи сейчас же! Иначе я уйду! – она порывисто встала и повернулась, делая вид, что собирается уйти. Затем обессилено села на стул.
     Робин печально улыбнулся, с трудом выпростал из-под одеяла ослабевшую руку и заключил в свою широкую ладонь ее кисть руки, холодную, как ему показалось, поскольку у него был жар.


     Как-то ночью Маргарет внезапно проснулась. Ее сразу охватила сильная тревога. Душу пронзило нехорошее предчувствие. Явилась страшная мысль: «Умер! Он умер!» Маргарет посмотрела вправо, где лежал муж. В голубовато-белом слабом лунном свете, проникавшем под подобранный полог балдахина, вырисовывался профиль лица, совершенно недвижимый, как упокойника. Маргарет присмотрелась и увидела, что грудь мужа тоже совершенно недвижима, ничуть не приподнимается от дыхания. Она в ужасе поспешила прижаться ухом к ней. И сразу успокоилась: сердце мужа ровно билось под влажной от пота тканью сорочки. Под щекой ощутила горячее тело – каждую ночь в последнее время у него был жар, отчего не позволял накрывать себя одеялом. Маргарет поспешила поднять голову, опасаясь, что она слишком тяжела для груди, в которой еле держится жизнь. При этом движении угловым зрением заметила что-то белое, большое. Резко, испуганно взглянула туда. У левого дальнего угла кровати во мраке светлела зловещая фигура призрака. В первый момент Маргарет окаменела от ужаса. Но сразу затем мужественно овладела собой. Теперь у нее был страх не за себя, а только за Робина. Она твердым, повелительным, даже угрожающим голосом произнесла:
     - Убирайся отсюда, чудовище. Оставь его наконец, - и добавила: - Неужели ты до сих пор еще не насытился его мучениями? И моими? Если ты пришел его добить, то убей меня вначале.
     Сказав это, Маргарет обняла мужа, закрывая его своим телом. И, повернув голову, через плечо продолжала смотреть на страшного гостя.
     С минуту призрак неподвижно стоял, затем повернулся и плывущей поступью удалился из комнаты.
      

     Не было в Новом Говарде человека, который сомневался, что Робину  жить осталось совсем чуть-чуть. Но проходили день за днем, ночь за ночью, а жизнь явно не торопилась покидать сильное молодое тело. И вдруг к великому удивлению всех наш герой пошел на поправку. У него спал жар. Стал подниматься без посторонней помощи с постели и прохаживаться по спальне. Потом выходил в коридор и прогуливался там. И вот он уже спускается на четвертый этаж, на третий и возвращается обратно, поднимаясь по довольно крутой лестнице, идущей спиралеобразно вдоль стены круглой башни. С каждым днем становился больше путь, совершаемый им самостоятельно. Наверное, никогда еще Маргарет не чувствовала себя такой счастливой, как теперь, А леди Элла радовалась не меньше, чем в тот день, когда сын вернулся из плена. Роб видел и радостные лица слуг.
     У него появился зверский аппетит. Тело возвращало вес и силу. Он трогал свои мышцы груди, бицепсы, бедра и опять ощущал под тканью одежды твердые объемистые бугры. И вот он уже играет двуручным мечом почти с прежней легкостью. Примеряет, словно в первый раз, доспехи.  Вокруг улыбающиеся радостные лица его дружинников. Он упражняется с ними. Они поначалу явно поддаются ему. Но он строго бранит их за это. Теперь воины сражаются с ним в полную силу. Рыцарь побеждает то одного, то другого. Но пока еще не всех. Едва ли проходит месяц, как он снова становится непобедим для каждого, кто выходит против него.  К нему возвратилась прежняя огромная сила.
     Постепенно наш герой возвращался к обычной своей жизни, привычным занятиям. Джон Шлосс не раз уже снова присылал ему приглашение на охоту. Но Роб отвечал посыльному, что подождет, когда установится хорошая погода. И вот начались теплые солнечные весенние дни. Наш герой охотно принял новое приглашение соседа. Накануне охоты пришел в комнату донжона, где хранилось охотничье снаряжение. Это было полутемное помещение с голыми каменными стенами. Свет в него проникал в одно узкое окно-бойницу. На чистом дощатом полу вдоль стен лежали аккуратно сложенные в определенном порядке луки, арбалеты, связки стрел, по дюжине в каждой, другие вещи необходимые охотнику. Прислоненные к стенам стояли грозные на вид рогатины – недлинные копья с толстыми древками и большими широкими наконечниками, холодно мерцавшими в полумраке сталью. Робин стал раздумывать какое оружие выбрать. Его отвлекло желание посмотреть в окно, чтобы полюбоваться красотой весенней природы. Приблизился к глубокой нише окна, вошел в нее, стал перед амбразурой. Из нее, с высоты четвертого этажа, открывался очень живописный вид: за темно-коричневым вспаханным полем, начинавшимся сразу за крепостной стеной, на котором трудились крестьяне, зеленели холмы, долины, рощи, низкие горы в левой части пейзажа; вдали, тая в голубовато-белой дымке, виднелись замки, деревни, хутора среди обширных участков возделанной земли, которая отсюда казалась лиловато-серой. Робину стало несколько не по себе при мысли, что он мог бы и не видеть сейчас этой красоты, если бы не вырвался буквально чудом из цепкой хватки страшной непонятной болезни. Лежал бы теперь в сырой земле на кладбище, вокруг которого сияла бы и благоухала прекрасная весенняя природа, но не для него. Воспоминание о том недуге, как и об английском плене, казалось ему сейчас просто страшным сном.
     Затем подумал, а правильно ли он поступает, перестав бояться призрака, беречься от него, поскольку решил, что тот оставил наконец его, удовольствовавшись видом продолжительных страданий человека, которому мстил. Не слишком ли легкомысленно уединяется теперь в безлюдные части донжона, куда еще не так давно боялся заглянуть? Только подумал так, как услышал приближающиеся легкие мягкие шаги. Вздрогнул, но сразу успокоился, полагая, что шаги призрака вряд ли могут быть слышны.
     В проеме двери появилась фигура Тэсс Джонсон, невысокая, еще стройная, несмотря на возраст. Она была в зеленом платье-безрукавке, надетом поверх светлой льняной рубахи с широкими рукавами и цветной вышивкой на плечах. На голове был белый чепец. Привычным хозяйственным взглядом ключницы окинула помещение, подходя к Робину. Сказала:
     - Робин, мне нужно с тобой поговорить.
     Она обращалась к нему на ты, как самые близкие ему люди, но всегда почтительным тоном.
     - Пожалуйста, я слушаю тебя, - ответил он.
     - Когда ты взял у меня сейчас ключ от этой комнаты, я подумала, что это очень подходящее место для такого серьезного, важного, тайного разговора.
     - Тайного даже? – удивился Роб. – И о чем же?
     - Ты спас мою дочь. За это я тебе необычайно благодарна. Я тебе не раз говорила об этом. А сейчас у меня появилась возможность отблагодарить тебя по-настоящему. Точнее, отплатить тем же: ты спас Грэтту, а я спасу тебя?
     - Спасешь меня? – еще больше удивился наш герой. – А разве мне что-то угрожает?
     - Угрожает. И еще как.
     - Да-а?.. И что же?.. Если ты о призраке, то я и сам сейчас о нем вспомнил. Почему-то я решил, что он оставил меня в покое. Но ведь это вряд ли. Обычно, если призраки хотят кого-то извести, то не оставляют свою жертву до тех пор, пока не добьются своего. Он высасывал из меня жизненные силы, но не умертвил до конца. Почему? Может, он играет со мной, как кошка с мышкой. Сейчас дал мне передышку, чтобы потом обрушить на меня опять что-то страшное. Но что? И как мне защититься от этого? Если у тебя есть какие-то соображения на этот счет, то я, конечно, хотел бы выслушать тебя.
     - Дорогой, никакой призрак из тебя не высасывал жизненные силы. Не призраков ты должен бояться, а живых людей.
     - Ты о чем?.. Не понял. Ты что имеешь ввиду?
     - Тебя просто-напросто отравили. Точнее, притравливали. Постепенно притравливали. Для отравителя это самый надежный способ добиться его гнусной цели – и умрет тот, против кого он злоумышляет, и самому ему куда легче избежать разоблачения. Ведь, если человека сразу отравить, то сразу начинают смотреть, а что он ел и пил недавно, кто это давал ему, что узнать обычно не составляет труда. А когда человека постепенно притравливают, то окружающим кажется, что он просто болеет чем-то. Как правило, никому и в голову не приходит, что его притравливают.
     - Ты что, Тэсс?.. Ты что говоришь? Чушь какую-то, - ответил Робин, но сам вдруг подумал: «Так вот почему я так тяжело болел, чуть не умер даже. Как же я сам не догадался?». Тем не менее отрицательно замотал головой, сказал: - Нет, ты что… Не может быть. Чушь какая-то.
     - Нет, не чушь я говорю. И это я тебе сейчас докажу. Ты поймешь, что, конечно же, не призрак тебя старался отправить на тот свет, а человек. И он не оставил своих намерений. Но от человека защититься можно. Главное, знать кто он, этот человек. И ты узнаешь. Так что, считай, я тебе жизнь спасла.
     Последних фраз Тэсс Робин не уловил, потому что в мозгу его проносились мысли, всецело поглотившие в тот момент его внимание: «Кто это делал?! Кто притравливал меня?! Маргарет. Вот кто. Конечно, она. Хочет избавиться от меня, чтобы стать единовластной хозяйкой поместья. О, тогда она сможет беспрепятственно блудить хоть с кем, хоть с Локхартом, хоть с Джутом, хоть с Джонни, хоть еще с кем ей вздумается. Так вот кого я пригрел на своей груди – змею. Как я раньше не догадался?» Но в следующий момент он усомнился в этом, вспомнив, что говорила Маргарет у ложа болезни, едва не ставшего его смертным одром. Разве он сам не требовал от нее забыть о верности ему? Какой же смысл ей уверять его в том, что намерена до конца жизни своей не изменять мужу даже мертвому? Однако сомнение, ревность, подозрительность мгновенно овладели им. Он уже думал: «Ну и что, что говорила. Можно что угодно говорить, когда знаешь, что муж все равно не сможет проверить, правду ли ты говоришь. Но зачем ей это надо было говорить? Да чтоб показать какая она хорошая». Все же наш герой сразу устыдился таких мыслей, ибо вспомнил тот искренний голос, тот искренний полный любви, сочувствия взгляд, с которым говорила Маргарет те слова. 
     Между тем Тэсс продолжала:
     - Полагаю, что отравителя надо искать не здесь, не в нашем замке. Я в наших кухарках, которые готовят, подают тебе пищу, уверена. Они все благочестивые женщины и ни за что не пойдут на такой грех, сколько бы им ни предлагали денег, чтобы подкупить их.
     - Да? Это хорошо, очень хорошо. А тогда кто?
     - Я смотрю, ты опять на охоту собрался? Знаю, что тебя опять Джон Шлосс пригласил. Знаю, что вы всегда после охоты пируете в его замке. Не охоться больше с ним. Или охоться, но больше никогда не пируй у него. Это спасет тебе жизнь.
     - Что?.. Ты хочешь сказать, что?.. Ну, нет. Конечно, нет. Не может быть. Кто-кто, только не он. Уж я-то его знаю. Он мой лучший друг. Нет, конечно, не он. Он такой хороший человек. Как ты могла так подумать о нем?!
     - Я знаю, что ты в нем души не чаешь. Просто ты один из тех, кого он сумел очень расположить к себе. А он это умеет, когда кто-то ему нужен. Пускает в ход тонкую лесть, ловкую угодливость. Даже подарки делает, несмотря на свою огромную жадность. Но знай, что если он и дарит тебе что-то, то только затем, чтобы потом попросить тебя оказать ему услугу, которая тебе обойдется в десять раз дороже. И ты не сможешь отказать. Потому что тебе будет неловко отказать такому хорошему, как ты думаешь, человеку. Не все умеют просить. А он умеет. И он не стесняется просить даже то, что трудно сделать человеку, которого просит. О, он своей выгоды ни в чем не упустит, даже в малом.
     Хотя наш герой отрицательно замотал головой и подтвердил свою уверенность в невиновности друга, в отношении последних слов Тэсс не мог не согласиться в душе. «И правда ведь, своей выгоды ни в чем не упустит, даже в малом», - подумал Робин. Он и сам подметил эту черту в друге, к которой, однако, почему-то отнесся снисходительно.  Даже при дележе общей охотничьей добычи тот всегда старался заполучить пусть немного, но побольше и получше. Поначалу нашему герою это не очень понравилось. Ничего плохого не было бы в этом, думал он, если б такое происходило от случая к случаю, но ведь Джон каждый раз старается выгадать себе побольше, как - будто так и надо. Но почему он, Робин, всегда делает вид, что не замечает этого? Вначале потому, что терялся перед такой наглостью. Потом просто привык к этому, и это стало как бы само собой разумеющимся. Что-то подобное проявлялось и в другом. Со временем наш герой стал воспринимать это как обычную небольшую слабость друга, вполне понятную и простительную, если учесть его весьма скромное, в сравнении с ним, имущественное положение мелкопоместного лэрда.
     - Ты еще молод, неопытен, а он опытен, хитер и ловок. Ничего плохого не будет в том, если я тебе немного раскрою глаза на него и на то, что он способен сделать ради достижения своей цели. О его умении добиваться такого, на что, казалось бы, он никак не мог рассчитывать, и добиваться этого нечестным образом, говорит хотя бы то, как он, всего на всего обычный крестьянин, вдруг сделался рыцарем. Правда, достиг он этого не таким подлым преступным путем, каким добился положения лэрда. Он был когда-то простым арендатором. Середнячком. Конечно, как и все мужчины, призывался порой в ополчение, на «шотландскую службу», как мы говорим. Ходил вместе со всеми на англичан. Трусостью, впрочем, себя не запятнал. Тут его упрекнуть не в чем. Но и ничем особым не отличился. И почему его, какого-то неприметного ополченца, отец твой вдруг делает рыцарем? Что, у него никого из дружинников не было достойных? Конечно, были – они все у него орлы были. Да у него и оруженосцев двое было, и паж. А ведь люди, занимающие эти должности при рыцаре, имеют больше прав, чем остальные, быть посвященными в рыцари. Разве что не найдется какой-нибудь герой среди обычных ратников. Но Джон Шлосс был далеко не герой. Но стал вдруг рыцарем. К великому удивлению многих. И к немалой обиде кого-то. Как-то удалось ему обойти сэра Джэймса. Как и тебя потом удалось. Я знаю, что он частенько ссуживал ему деньги. Причем под небольшие проценты, что отцу твоему очень нравилось. Обращался бы к кому-нибудь другому, то в долги бы влез. А в деньгах он часто нуждался. Как многие рыцари, у которых немаленький отряд ратников, которым исправно надо жалованье платить. Но давая деньги в долг под малые проценты, Джон все равно очень выигрывал, ибо давал их Джеймсу Говарду, который умел быть благодарным. Потому и давал, что знал об этом, а также о его щедрости. И действительно, когда твой отец получал плату с арендаторов, то всегда хорошо вознаграждал Джона за то, что тот его выручал.
     - А откуда у него деньги были, у Джона? Ведь рыцарь без феода обычно ничего, кроме коня, доспехов, оружия не имеет. Из жалованья, которое получает от сюзерена, вынужден не только сам кормиться, но и кормить коня, содержать оруженосца, оплачивать услуги конюха. Нередко такие концы с концами еле сводят. Потому и не любят мирное время, а любят войну, когда можно добычу захватить. Правда, слышал, что рыцари иные ссужают кого-то деньгами, как купцы. Но только богатые, у которых поместье есть неплохое.
     - Еще когда Джон арендатором был, он, видать, поднакопил деньжат. Кроме того, отец твой ему хорошее жалованье положил, а главное, вознаграждения хорошие давал, о которых я говорила уже.  А Джон бережливый – он умеет копить. И получалось, что сэра Джэймса ссужал его же деньгами… Но, несмотря на то, что отец твой просто души в нем не чаял, и, несмотря на то, что тот умел добиваться своего, как, наверное, никто другой, не мог, однако, Джон добиться от него держания. Как ни просил дать ему хотя бы маленький надел, сэр Джэймс только отказом отвечал. И это понятно – очень не хотел, как многие, свой феод дробить. Но этот хитрый лис, Джон, все равно сумел добиться желаемого. А как сумел, сейчас узнаешь. Конечно, подлым, даже злодейским способом. Ты должен это знать, чтобы иметь представление, на что он способен пойти. Чтобы быть с ним достаточно осторожным… Трудно сказать, что двигало им больше – желание стать лэрдом или желание отомстить жене. Тут надо сказать, что с женой ему не повезло – она была красива, но своенравная да к тому же гулящая. Не сказать, чтоб сильно гулящая, но бывало у нее это. Звали ее Бэкки. Изменяла ему то с одним дружинником отца твоего, то с другим. Джон не мог разобраться с ними по-мужски – любой из них был гораздо его сильнее. Поэтому не вызывал никого на поединок. Хотя без ущерба для своей чести. Он прятался за этот закон, о котором ты, конечно, знаешь.
     - Ну да, он рыцарь, а они обычные воины, не ровня ему. Не вступая с ними в поединок, он не пятнал свою честь. Хотя, если честно, я не ожидал от него такой,.. такой сдержанности.
     - Такой трусости.
     - Ну, не трусости… Сдержанности, пожалуй. Будь я на его месте, то, конечно же, не стерпел бы.
     - Нет, трусости – не старайся смягчить название слабодушию, какое он проявил. На войне он, конечно, трусом себя не показал, тут он молодец, конечно. Но и смельчаком, как я говорила, не был – вместе со всеми шел вперед, вместе со всеми отступал, ну, и убегал, если все убегали. Но это другое. Ведь, когда в бой со всеми идешь, то еще не знаешь точно, выживешь или не выживешь. А тут все ясно – противник будет на много сильнее – никаких шансов ему не оставит… Итак, за честь свою он не постоял, но от жены ушел – переселился в другой покой в донжоне, этажом ниже…  Сейчас должна тебе сказать вот что, - Тэсс поперхнулась и продолжила несколько неуверенно:  -  Может, ты еще не знаешь… Хотя многие в замке знают… Конечно, сэр Джеймс был человек хороший, очень хороший, как вы все, Говарды,.. но ведь и хорошего человека может бес попутать… Ну, в общем-то, я это к тому, что,.. что Бэкки была любовницей твоего отца… Как только ею стала, то все остальные, с кем у нее когда-нибудь что-то было, сразу предпочли держаться от нее подальше. И если с другими она вступала в греховную связь от случая к случаю, то его любовницей была постоянной. Однако я хочу заметить, что сэр Джеймс сошелся с Бэкки не тогда, когда она еще была женою Джона, а тогда, когда тот уже ушел от нее и, значит, она, можно сказать, была свободной женщиной. Поэтому, хоть сэр Джеймс и согрешил, но все-таки вряд ли совершил грех прелюбодеяния. Да он, такой порядочный человек, никогда бы не позволил себе сойтись с женою своего вассала – в этом я совершенно уверена… Об этой связи, конечно, узнала леди Элла. Ну еще бы: от нее ничего не может укрыться в замке и даже за пределами его – в деревне арендаторов, знает даже – кто с кем и когда, а про своего мужа не узнает что ли? Более всего меня удивило отношение ее к этому увлечению сэра Джеймса. Она отнеслась к нему, можно сказать, сдержанно. И даже никак не мстила Бэкки, хотя могла бы. Так, говорят, королева терпит фаворитку короля.
     Так вот, не только Джон стремился добиться от сэра Джеймса согласия дать ему держание, но и Бэкки, пользуясь своим особым положением, старалась уговорить его выделить надел мужу. Ей ведь не безразлично было будущее сына – кем тот станет: простым солдатом или мелким арендатором, или батраком чьим-то, или лэрдом. То, что отец его рыцарь, это еще не значит, что и он им станет. А если у отца будет поместье, то он унаследует его вместе с титулом лэрда. Однако сэр Джеймс, как ни любил ее, ни в какую не соглашался.
     Надо сказать, что дорогу в свою брошенную семью Джон не забыл. Частенько заходил туда. Хотя мне странно это было. Ведь он говорил, что порвал с женой окончательно. Говорил, что ради сына ходит туда. Только зачем? Сын и так всеми днями рядом с ним вертится – делу ратному сызмальства учится. А хаживал к ним Джон всегда не с пустыми руками. Сынишке приносил лепешки медовые. Бэкки – холодные запеканки. Та их не особенно любила, но ела, потому что угощение не дешевое. Для Джона же главное было не то, что она любит-не любит эти запеканки, а то, что сын их, как он хорошо знал, терпеть их не мог. Почему это очень важно для Джона было, сейчас узнаешь. Спросишь, откуда мне известно, что он приносил им, что они любили, что не любили? Эти угощения он у кухарок наших заказывал. И заказывал, конечно, через меня. Иначе бы это были левые заказы. За это им не поздоровилось бы. А они все боятся место потерять. Ну а то, что сын терпеть не мог холодные запеканки, а Бэкки их хоть и не очень-то любила, но ела, я знала от нее самой, ибо ее первой подругой была. А была ею потому, что леди Говард велела – она хотела, чтобы я все знала об ее главной сопернице. А та мне все говорила, считая меня своей наперсницей. Потому я и знала, что она упрашивает твоего отца держание дать Джону Шлоссу. 
     Так вот что произошло. Напала на бедную Бэкки хвороба страшная. Она не скрутила ее быстро, как это часто бывает. Нет, недуг одолевал ее медленно, постепенно, долго, но неумолимо. Подтачивал ее силы изнутри. Точно также, как и твой недуг. И, вообще, все признаки ее и твоей болезни были совершенно одинаковы. Я это точно знаю потому, что ухаживала за нею. Ухаживала потому, что служанок у нас не хватало тогда и нельзя было отрывать их от дел, которых у них по горло. И вот уж слегла она. Почти не вставала. Теперь к ней Джон особенно часто стал наведываться. Боялся момент упустить, как я потом сообразила. И вот видим – ей совсем уж стало плохо. Ну все, думаем, умирает. Джон говорит ей: «Держись, Бэкки. Сейчас сэр Джеймс придет попрощаться с тобой. Помнишь, что сказать ему должна?» Она кивнула ему слабо, насколько силы позволяли. Джон не доверил такое важное дело ни мне, ни кому другому – сам побежал твоего отца позвать. Бэкки, когда прощалась с сэром Джеймсом, собравшись с последними силами, пролепетала просьбу дать держание Джону, добавив, что, дескать, только тогда сможет спокойно умереть, когда будет спокойна за будущее сына. Сэр Джеймс, уж на что был человек сильный духом, и тот, смотрю, - слезы вытирает. Я его еще никогда не видела таким потерянным, расчувствовавшимся. «Не беспокойся, - говорит, - милая, сделаю что ты просишь. Сын твой будет устроен. И в обиду его никому не дам. Не сомневайся. Дам держание Джону». Бэкки отошла умиротворенная. Я взглянула случайно на Джона, а у него морда счастливая-счастливая. 
     - Ну, это еще не доказательство вины.
     - Конечно. Но погоди-погоди – я еще не все рассказала. Так вот. За несколько дней до этого я, как всегда перед зимой, все окна в донжоне осматривала: глядела где, может, рама отошла и надо ее поправить, чтоб не дуло в щель, а где, может быть, промасленная ткань продырявилась и заменить ее надо. И вот добралась до покоя Джона Шлосса. Дверь заперта. Она у него с накладным замком была, что ключом отпирается, – ну, ты знаешь какие бывают, - последнее новшество, из Англии к нам пришло, - Джон просил к его двери приладить. Это понятно – в своем покое все сбережения свои хранил. Так вот, пришла я, значит, - Джона в комнате нет, дверь заперта. Но я на этот случай запасной ключ прихватила. Зашла в комнату, окно осмотрела. И вот, когда выходила из комнаты, заметила под кроватью какой-то ящичек. Вначале подумала: «Деньги что ль там хранит?» Но нет, вряд ли – они в казне у него лежат: вон, сундучок железный у стены стоит, с навесным замком большущим. И так меня разобрало любопытство, бабье, что не удержалась: достала ящичек, открыла. Гляжу – в нем баночка какая-то глиняная. Открыла ее. Внутри вещество какое-то, масса серая какая-то, зеленоватая. «Что это такое? – думаю. – Зачем ему?» Понюхала. Пахнет не сильно – так, слегка. Но запах показался мне очень знакомым. Понюхала еще. Да, действительно знакомый. Но вспомнить не могу где, когда попадался мне такой же запах. Понюхала еще не один раз, стараясь вспомнить. Нет, не вспомнила. Подумала: «А зачем мне вспоминать это? Ерунда какая-то. Наверное, мазь – сапоги натирать иль ремень, чтоб блестели». Поставила баночку в ящичек, ящичек – обратно под кровать. И пошла далее, осмотр продолжать. А вечером так у меня голова разболелась. Ох, и разболелась… С чего это? – думаю. И тут меня как осенило: «Нанюхалась. Мази той джоновой нанюхалась. Поэтому и болит голова». И сразу все вспомнила – где, когда запах тот мне попадался. В детстве, дома, в деревне. У нас кошка мышей ловила хорошо, а крыс вообще не ловила. Взяли в дом еще одну кошку, крысоловку. Но она тоже мышей ловит – крыс нет. И тут мать поняла почему: «Крысы у нас больно здоровые – их кошки боятся, даже крысоловка» И говорит мать: «Ну, ничего – найду на них управу». Сходила в город в базарный день. Вернулась. Нам, детишкам, гостинчики дала, конечно. А потом из сумы баночку какую-то глиняную достает, на стол ставит. Все мои сестры гостинчики уплетают. А мне в рот кусок не лезет – так любопытство разобрало. А тут мать отвернулась зачем-то. Я – хвать со стола эту баночку. Открыла, вижу точно такое же вещество, какое много позже увидела в этой баночке Джона. «Что это?» - думаю. Понюхала раз, понюхала – другой. Невкусно пахнет. Мать в этот момент к столу повернулась. Да как закричит: «Не трожь! Поставь на место! Это яд! Яд – крыс травить!». В тот день голова у меня сильно болела. Мать спросила: не нюхала я яд? Да, призналась я. «Вот от этого и голова у тебя болит. Нельзя это нюхать. Ох, и любопытная ты, Тэсс», - сказала мать. Видела я потом, как она приманки готовила. Крысам всем конец быстро пришел.
     - Да что ты, Тэсс, столько времени с тех пор прошло – неужели ты можешь так точно вспомнить этот запах? Нет, конечно, это не яд, а скорей всего, и правда, мазь какая-нибудь для кожи.
     - Ты разве не знаешь, что мы, старики, очень хорошо можем помнить то, что было давно, хотя, бывает, не помним того, что было недавно... Ну так вот. Решила я, конечно, проверить свою догадку. На мышах.  Хотя у нас их, можно сказать, нет, как и крыс, - коты всех перелавливают, - но к зиме, бывает, опять появляются. Зимовать что ли приходят с улицы? И я знала, что опять появились. Вот и хорошо, думаю, - проверю. Нашла подходящую баночку. Пришла в покой Джона, когда того опять не было там. Глядь – а ящичка того уже нет под кроватью. Поискала по всей комнате – тоже нет.  Видать, почуял что-то Джон этот проклятый. Он, вообще, очень осторожный. Может, я ящичек или баночку не совсем так поставила, как он обычно ставил. Он и заметил это. У них, у преступников иных, знаешь, чутье какое. Видать, припрятал в другое место, понадежнее. А может, поспешил уничтожить улики. Тем более, что яд уже свое дело сделал и был ему уже не нужен. И стало мне понятно, почему жене только запеканки холодные приносил, которые сын терпеть не мог. Да потому, что это давало уверенность, что сын его любимый не поест отравленную пищу.
      - Твои догадки, Тэсс, пустые  – нелепица, сущий вздор. Кроме того, какие бы ни были догадки, они не дают право обвинять человека, тем более в тяжком преступлении. Нужны доказательства. А их у тебя нет.
     - Да, нет.  Потому я и не рассказала никому о своих догадках. Даже матушке твоей, от которой вообще ничего не скрываю. Умолчала и потому, что очень боюсь Джона Шлосса – это страшный человек.
     - Да ты что, Тэсс, - это прекрасный человек. Уж я-то его знаю.
     - Этот прекрасный человек чуть не отправил тебя на тот свет. Пока ты пировал у него, тебе становилось все хуже и хуже. Перестал пировать у него – пошел на поправку и сумел выздороветь. Твоя богатырская сила не дала ему довести дело до конца. Теперь он хочет довести все же его до конца. И доведет, если ты не послушаешься меня.
     - Но ведь он, пока я болел, не раз навещал меня и приносил вина. Если б у него действительно было намерение довести, как ты говоришь, дело до конца, то он бы мог подсыпать в это вино яд. Но я пил его и, как видишь, никакого вреда оно мне не нанесло.
     - О, Джон не дурак, далеко не дурак – он что, не понимал что ли, что вино это могут пить и другие. Так оно и было – и Маргарет пила, и я пила. Если б нам обеим стало плохо, мы бы могли догадаться, что это от вина. Нет, Джон Шлосс очень осторожен, умен – такую глупость он допустить не мог.
     - Нет, я никак не могу согласиться с тем, что он способен на такое. Но я благодарен тебе за твое беспокойство обо мне, за то, что хочешь уберечь меня от опасности. Но никакой опасности я не вижу для себя. Тем более со стороны моего лучшего друга. Я его очень хорошо знаю. Я знаю, какой это прекрасный чело,.. - Робин вдруг осекся. «Пирог с лососиной. Да-да, пирог с лососиной», - внезапно вспомнил он. Это было, можно сказать, коронное блюдо на пирах в замке Джона Шлосса. Его непременно подавали каждый раз. Потому, что хозяин, по его словам, хотел угодить главному гостю, своему лучшему другу, который как-то обмолвился, что очень любит это угощение. По той же причине Робину подавался самый большой кусок.  Наш герой заметил, что каждый раз подносит его ему одна и та же служанка, в то время как остальным пирог с лососиной подают две или три других. Тогда это Робина лишь удивило немного. Ничего странного и тем более подозрительного в том не увидел. Но сейчас вдруг подумал, что не потому ли именно этот пирог подает ему одна и та же служанка, что только ей доверено тайное дело отравления гостя. Он вспомнил также, что каждый раз по возвращении домой после пира у Джона Шлосса чувствовал себя весьма скверно. Но относил всегда это за счет похмелья. «Вообще-то, похмелья не должно было быть – вино подавалось очень хорошее. А не мог ли он еще и в вино добавлять чего-нибудь? Нет, конечно, нет – его все, и Джон в том числе, пили из одних и тех же фляг и баклаг. Нет, пирог с лососиной – вот чем он меня притравливал, это точно», - пронеслось в голове у Робина.
     - Спасибо, Тэсс, дорогая. Ты, и правда, спасаешь меня. Благодаря тебе я понял, какой это негодяй – Джон Шлосс. А я считал его лучшим своим другом. Какой я действительно доверчивый, глупый… Но какая ему была выгода это делать? – сказал Робин.
     - А ты не забыл чей он вассал?
     - Но и Томасу нет теперь никакого смысла меня убивать, ведь он уже отнюдь не единственный мой наследник. Мстит за то, что мне досталась некоторая часть наследства отца, на которую он так рассчитывал?  Нет, на такое Томас не пойдет: он хоть и ненавидит меня, но не нарушит клятву, которую мы оба давали матери, клятву, что никогда, как бы далеко наши распри не зашли, никто из нас не убьет брата.
     - Какую-то выгоду он наверняка преследует. Мы просто не догадываемся пока. Ведь он очень хитер – я его тоже хорошо знаю. Если прямым путем добиться своего не может, то добивается окольным. Поэтому будь осторожнее – он явно что-то замыслил. Не охоться и не пируй больше с Джоном.
     - Нет, завтра я обязательно буду охотиться с ним, а главное, пировать, чтобы вывести его на чистую воду.