Владимир Андреевич Камышников
ОГЛАВЛЕНИЕ
Плесень ……………………………………………. 3
В глуби 157
Дорога домой ……………………………………………. 160
Сураз 165
Митрич ……………………………………………. 169
Брат 172
Митюня ……………………………………………. 175
Дети 192
Пожар ……………………………………………. 210
…зонанс 216
Исповедь ……………………………………………. 220
Баран……………………………………………. 237
Детство ……………………………………………. 241
В догон 245
Грбёж 247
Молодец 248
Долгая дорога 250
Математика 253
ПЛЕСЕНЬ
Повесть
Грязнов, наконец, проснулся. Было светло. Он спал почти
сутки, иногда вставал, смотрел на часы и снова проваливался в
глухую без звука темную яму.
Первое что ощутил Грязнов, когда проснулся это обста-
новку какой-то ирреальности. Вроде это он и в то же время по-
чему-то хотелось в этом как-то удостовериться. Будто бы он
ложился в одном мире спать, а проснулся там же, но все же не
там. Выглянув в окно, Грязнов увидел знакомую площадь, лю-
дей спешащих как всегда, светофор и успокоился.
День склонялся на свою вторую половину и в четыре часа
начало темнеть. Грязнов почему-то подумал, что к пяти можно
будет попытаться пробраться домой, взять документы и хоть те
немногие деньги, которые затерялись забытыми в карманах. Го-
лова трещала, и он никак не мог вытолкнуть из нее только что
подсмотренный странный сон, скорее пьяное видение, беско-
нечное с продолжениями.
…Жизнь, как она началась, как она стала быть? Никто не
знает. А было все так.
…Жерло выплевывало и выплевывало ненужное...
…Малец проснулся, заревел. Наверное, от скуки. Пошел
домой. Я тоже поднялся и направился вдоль речки, решив прой-
ти путем, по которому ходил в детстве. Не по дороге, а по речке,
по воде, где по берегу, переходя по мосткам, вспоминая минув-
шее, стремительно пролетевшую жизнь…
Была у меня и еще одна тайная мечта, приведшая меня в
родные места. С недавнего времени во мне как будто поселился
другой человек, гражданин с больным воображением. Он шеп-
4
тал, а может это не гражданин, а гражданка… Я не хотел этой
раздвоенности, я ее боялся, но, увы, не был в силах ее преодо-
леть, не в силах прогнать эти персонажи сознания.
Вот, например, сегодня меня посетил неизвестный мне
Петр. Судя по всему, он летел, или прилетел уже на космиче-
ском корабле на какую-то планету и как многие из нас утром
любуется на себя у зеркала. Вот как это было.
Он снял рубашку и брюки и подошёл к зеркалу. Сотами
было покрыто всё, кроме шеи и лица и отовсюду смотрели чёр-
ненькие головки со смышлеными глазами. Соты пчелиные из
воска, жёлтые, а эти с острыми выступами, скорее похожи на
поверхность головы вымолоченного и заветренного подсолнуха,
сероватые, с нечистой поверхностью. Но, судя по всему, ника-
кого отвращения он при виде своего странного тела не испыты-
вал, а, наоборот, в нём зрела уверенность, что это не может быть
просто так, а это начало чего-то важного и главного, того, что
как видно приготовила ему жизнь. Это уверенность просто рас-
цветала на его лице.
Другой персонаж моих снов – Крауньш, явный иноплане-
тянин, тоже с недавнего времени поселился в моей голове. Это
был интеллектуал, его интересовало многое из того, чему и я
был не чужд. Он научный сотрудник, в обсерватории, смотрит
на небо. Их небо не такое как у нас, солнце тоже другое – голу-
бое.
Однажды я обнаружил, что не могу с уверенностью ска-
зать, где я и кто я. Глазами я вижу привычную земную картину,
но в сознании она перемежается с одной из нескольких калейдо-
скопически сменяемых картин незнакомых миров.
Вот и сейчас надоедливое голубое солнце тускло светит в
густеющих сумерках бесконечного дня. Я как будто там, Кра-
уньш четвертый день не уходит из обсерватории, таймер гудит,
не переставая, раскалился и готов вот-вот развалиться. Он уже
четыре раза перевернулся на дневную сторону, с ночной, зеле-
ной, а Крауньш все никак не отключает газовое питание. Пони-
маю, что нарастает перерасход энергии и, что удивительно, я
далекий от физики человек откуда-то получаю знания. Вдруг
ясно понимаю, что искажаются «нелинейные локальные, дейст-
5
вующие в ограниченном пространстве параболические гравита-
ционные и электромагнитные воронкообразные развития».
Таймер, а по-местному – ай, предпринял последнюю по-
пытку внести равновесие в схему взаимодействия полей энер-
гии. Он подпрыгнул и ударил по ручке газового крана. Ручка
обломилась, и ай потерял всякую надежду оправдать свое пред-
назначение – объявлять ночь и объявлять день.
Крауньш, как и другие обитатели этой планеты, не были
аборигенами, все они когда-то прилетели. Там они родились и
получили профессию исследователей звездных миров. Их появ-
ление на этой молодой и, наверное, поэтому безжизненной пла-
нете было открытие еще их пра-пра-пра-дедами озер с пресной и
совершенно прозрачной из-за полной безжизненности водой с
вогнутой поверхностью.
Вогнутость была идеально параболической.
Озера отличались величиной и кому-то, еще двести лет
назад пришла в голову мысль использовать их в качестве зеркал
телескопов для исследования ближнего и дальнего космоса.
Эту планету они называли Юм, что в переводе на язык
землян означало бы – Луч. Здесь постоянно никто не жил. Меж-
ду планетой Луч и их родной планетой была налажена инфор-
мационная, пассажирская и грузовая связь на совершенно не-
знакомом до сих пор для землян принципе диффузной аккризии.
Смысл этого понятия в том, что пространство пятимерное, а не
трехмерное или не четырехмерное как считают на Земле, и дви-
жение в плоскости тех двух дополнительных координат не тре-
бует времени, происходит мгновенно, зато требует расхода ма-
терии. Поэтому после мгновенного перемещения необходимо
было произвести некоторое возмещение материей за счет израс-
ходования энергии, но этот процесс пока для них был незнаем.
Поэтому все больше и больше их родная планета теряла в весе.
Операция замещения времени материей постепенно при-
вела к тому, что на их родной планете с ужасающей быстротой
изменялся пейзаж. Исчезали горы, леса, а иногда даже целые
моря и постепенно их планета из аккуратненького голубого ша-
ра с великолепной атмосферой превращалась в изрытую беспо-
рядочно какими-то гигантскими кротами пустыню. У нас бы
сказали – лунный пейзаж. Вот такой стала их планета через не-
6
сколько десятков лет освоения Юма.
Не было бы счастья, да несчастье помогло. А случилось
вот что. Для удовлетворения аппетитов очередного похода диф-
фузной аккризии долбили шпуры, закладывали взрывчатку в
гранитную гору у начала болот. Готовили материю для транс-
портации. А болота на этой планете занимали всю экваториаль-
ную часть, и были источниками не то чтобы неприятностей типа
комаров и мошек – этого добра тоже хватало, а самое главное
источниками неизвестности. На сотни километров хляби, ни од-
ного островка твердой суши. Место необитаемое – даже птицы
не считали это место раем.
Откуда птицы и комары? Ответ прост – занесли первые
посетители вместе с воробьями, а последующие увидели в этом
сходство с их родиной.
После очередного взрыва из-под земли вырвался фонтан
газа и тут же вспыхнул. Высота пламени достигла нескольких
километров, шум был похож на непрекращающийся взрыв не-
скольких тонн взрывчатки. Болото потихоньку стало сохнуть и
превратилось постепенно в степь.
Фонтан газа бушевал более ста лет, пока не придумали
удачный, 1118 по счету способ его заглушить. Этот способ был
прост, как все гениальное потому и банальное – взорвали гору, и
ее обломки надежно закупорили горловину пещеры, из которой
вырывался газ.
Прошло еще сто лет, и догадались соединиться газопрово-
дом с планетой Юм, чтобы компенсировать утечку материи. И
конечно сразу же озаботились учетом расходования газа. Были
определены дневные нормы потребления для каждого, рабо-
тающего на Юме, и за их соблюдением должны были следить
айи.
Ай – это автономные устройства, способные существовать
в пространстве, в любой его точке, где расходуется газ, и кон-
тролировать, а при необходимости и отключать потребителя от
газовой трубы. Они были вездесущи и были гордостью НИИАЙ
создавшего их.
…Постепенно их планета залечила следы безумного про-
гресса, и изучение вселенной приобрело некоторый романтизм и
даже шарм. Но газ рано или поздно должен был кончиться, и
7
тогда жителям планеты нужно будет что-то предпринимать.
Об этом думали. Не всегда. Не каждый день, а так, по пре-
стольным праздникам. Размышляли недолго и всегда приходило
одно и то же решение – все бросить, забыть о космосе, о других
мирах и жить, как жили их предки, замкнуто на своей планете,
может небогато, но долго и счастливо.
Не случилось… Ну, как же! Прогресс… Освоение космо-
са… Будущие поколения…
Громко кричали, набивали карманы, придумывали и раз-
давали степени и звания, да и газа было пока еще много.
Крауньш был один из них, но ему повезло – он сделал на-
стоящее открытие. На фотографиях звездного неба несколько
дней назад он обнаружил вспышку сверхновой звезды. Эта звез-
да вспыхнула там, где ничего не было, не было крупных звезд-
ных скоплений или одиночных звезд. Это было пустое про-
странство и считалось, что там могут быть холодные несветя-
щиеся небольшого незвездного размера космические тела.
Вот видимо одно из таких тел и вспыхнуло… То есть взо-
рвалось? Но если это не белый карлик, и даже не звезда, то по-
чему оно это тело взорвалось? Вот над этой загадкой бился Кра-
уньш.
На фотографиях последующих дней вспышка еще фикси-
ровалась, но становилась менее отчетливой, пока не исчезла со-
всем.
– Взрыв водородной бомбы громадной мощности разум-
ными существами? Уничтожение жизни на обитаемой планете?
Никакого другого объяснения я не могу предложить, – говорил
он сам себе, с опаской поглядывая на обиженного ая.
А в это время, совершенно выбившийся из сил от возму-
щения, ай прыгнул ему на колени. Крауньш с омерзением за-
швырнул его в угол, и оттуда вскоре послышалось примири-
тельное похрюкивание.
Крауньш составил отчет, приложил фотографии, в конце
сделал вывод, что эта планета была обитаема и сейчас, когда там
после катастрофы жизнь видимо полностью исчезла, все равно
могли остаться какие-либо свидетельства этой жизни и прикос-
новение к ним, несомненно, обогатит науку их родной планеты.
Крауньша не любили, отчет хотели забыть, потерять, но
8
потом и из других обсерваторий Юма поступили похожие отче-
ты и фотографии и не заметить появления информации о другой
жизни в космосе, об обитаемой планете, пусть погибшей, было
уже нельзя. А хотелось!?
Совет постановил – лететь! Крауньша взяли с нескрывае-
мой надеждой на его погибель – надоел.
Он этого не чувствовал и был счастлив. Вернуться из по-
лета он не рассчитывал. Полет туда и обратно должен занять
примерно пятьдесят лет. Воспользоваться диффузной аккризией
было нельзя, так как расстояние до этой сгоревшей планеты
требовало количества материи соизмеримой с весом самой пла-
неты.
Их было трое Крауньш, и только что поженившиеся два-
дцатилетние Саб и Нета. Обязанности распределились очень
просто. Командир – Саб, штурман – Нета, исследователь – Кра-
уньша. Нета, может быть, и была той самой причиной, по кото-
рой Крауньша взяли в полет. Нета не была штурманом, она,
правда, кончила краткосрочные курсы где-то на отдаленной
станции слежения за космическими телами, но знала она мало.
Она была женой Саба и за время полета могла родить ребенка и
не одного. А это, наверное, тоже было частью плана – как меро-
приятие, продляющее период исследований.
А штурманское дело хорошо знал Крауньш. Он никогда
не был женат. Мать Крауньш не знал.
Отец перед смертью рассказал ему слышанную когда-то
притчу – зачем человеку жена. Чтобы было, кому подать перед
смертью кружку воды… Но вот я умираю, а пить не хочется.
Что хотел этим сказать его отец? Об этом Крауньш иногда
думал и, может быть, потому и остался одинок, но мать ему до-
брая, белая приходила во сне.
Перед полетом Крауньш используя непропорционально
большую разрешиловку на энергию, выпростал из пространства
фотографию взорвавшейся планеты за мгновение до взрыва…
Не он, а я с ужасом узнал в неясных очертаниях материков
и океанов нашу родимую планету Земля. Но я же жив, это про-
неслось в сознании утвердительно, да и изображения были до-
вольно-таки размытыми, и оставалась надежда на ошибку.
Корабль не требовал особого управления, летел самостоя-
9
тельно под управлением автономной, не связанной с планетой
компьютерной системы. Нета раз в месяц сообщала краткую
информацию на планету и получала указания, которые впрочем,
иногда она даже не читала, а передавала текст Сабу, иногда и
Крауньшу, но потом как-то забыла позвать Крауньша. Забывать
стала все чаще, пока окончательно не забыла о его существова-
нии. А он этому только был рад.
У Неты и Саба родилось за время полета, за двадцать пять
лет, девять детей – девочек, и понятно, что им совсем было не-
просто выделить время для Крауньша, а он и не настаивал. И
умудрился за все эти двадцать пять лет почти ни разу не попа-
сться им на глаза.
Когда-то все кончается. Окончился и полет. Корабль во-
шел в зону гравитационного поля черной, почти без атмосферы,
обугленной и местами оплавленной планеты. Приборы радиоак-
тивного измерения показали повышенный фон гамма излучения,
оценили время пребывания человека без особой опасности для
жизни не более 72 часов.
На корабле находилось 1+2+9=12 человек, то время посе-
щения увеличивалось до 864 часов, если использовать труд де-
тей, что по законам метрополии разрешалось в исключительных
случаях.
Крауньш подсчитал, что если в день тратить на исследо-
вания 6 часов, то общее время исследований растянется на 144
дня, а это почти пол года. Что-то, может быть, за это время и
удастся в этой куче пепла и золы найти. Конечно, девочки,
младшей исполнилось едва ли пять лет, не могут работать, эти
подсчеты так, для отвода глаз, думал Крауньша. Командир как
отец большого семейства тревожится за свою жизнь – тоже не
работник. Вот и остается совсем ничего.
Он еще в полете выбрал для посадки самое обугленное
место, эпицентр взрыва, воронку, заполненную жидкостью, и
вот с этого озера он и хотел начинать поиск.
К поискам экспедиция была хорошо подготовлена, они
могли существовать автономно друг от друга и передвигать со
скоростью, которая задавалась их разумом, мало отягощенным
инстинктом самосохранения. Они искали жизнь. Любое прояв-
ление жизни. Рисунки, строения, дома, дворцы, дороги – эти
10
материальные следы жизни мог уничтожить ядерный взрыв, но
отпечатки интеллекта в окружающем пространстве в виде ос-
татков, следов голосов, смеха, мимики, вздохов, криков не под-
властны, вечны, как и душа их производящая.
Был у них прибор ИН-1 – интеллектоанализатор. И его
показания говорили, что жизнь была и может даже еще есть где-
то здесь на черном озере…
Что-то резко осветило иллюминаторы корабля. Вспышка.
– Что это?
– Крауньш, проверь защиту!
– Командир! Защита включена и на мониторе предупреж-
дение: ВОЗМОЖНА УГРОЗА РАЗУМНОЙ СИЛЫ.
– ???
– Что показывает прибор? На планете остался разум? Но
где он? Сплошь оплавленный адским огнем камень.
– Камень-то камень… Но плотность…
– Плотность? Какая плотность?
– Плотность как вы говорите оплавленного камня ниже
плотности пуха из Вашей подушки.
– Как это? Ведь я ясно вижу, что планета это не туман, а
каменный с неровными краями шар.
– Шар, и возможно полый внутри?
– Жизнь, обращенная вовнутрь, в себя… А что мы слуша-
ем? Это ведь отголоски прошлой, исчезнувшей жизни?
– Наверное, но точнее можно будет сказать, если мы опус-
тимся на планету и походим по ее поверхности…
…Жизнь, как она началась, как она стала быть? Никто не
знает. А было все так.
…Жерло выплевывало и выплевывало ненужное...
…Малец проснулся, заревел. Наверное, от скуки. Пошел
домой. Я тоже поднялся и направился вдоль речки, решив прой-
ти путем, по которому ходил в детстве. Не по дороге, а по речке,
по воде, где по берегу, переходя по мосткам, вспоминая минув-
шее, стремительно пролетевшую жизнь…
Была у меня и еще одна тайная мечта, приведшая меня в
родные места. С недавнего времени во мне как будто поселился
другой человек, гражданин с больным воображением. Он шеп-
тал, а может это не гражданин, а гражданка… Я не хотел этой
11
раздвоенности, я ее боялся, но, увы, не был в силах ее преодо-
леть, не в силах прогнать эти персонажи сознания.
Вот, например, сегодня меня посетил неизвестный мне
Петр. Судя по всему, он летел, или прилетел уже на космиче-
ском корабле на какую-то планету и как многие из нас утром
любуется на себя у зеркала. Вот как это было.
Он снял рубашку и брюки и подошёл к зеркалу. Сотами
было покрыто всё, кроме шеи и лица и отовсюду смотрели чёр-
ненькие головки со смышлеными глазами. Соты пчелиные из
воска, жёлтые, а эти с острыми выступами, скорее похожи на
поверхность головы вымолоченного и заветренного подсолнуха,
сероватые с нечистой поверхностью. Но, судя по всему, никако-
го отвращения он при виде своего странного тела не испытывал,
а, наоборот, в нём зрела уверенность, что это не может быть
просто так, а это начало чего-то важного и главного, того, что
как видно приготовила ему жизнь. Это уверенность просто рас-
цветала на его лице.
Другой персонаж моих снов – Крауньш, явный иноплане-
тянин, тоже с недавнего времени поселился в моей голове. Это
был интеллектуал, его интересовало многое из того, чему и я
был не чужд. Он научный сотрудник, в обсерватории, смотрит
на небо. Их небо не такое как у нас, солнце тоже другое – голу-
бое.
Однажды я обнаружил, что не могу с уверенностью ска-
зать, где я и кто я. Глазами я вижу привычную земную картину,
но в сознании она перемежается с одной из нескольких калейдо-
скопически сменяемых картин незнакомых миров.
Вот и сейчас надоедливое голубое солнце тускло светит в
густеющих сумерках бесконечного дня. Я как будто там, Кра-
уньш четвертый день не уходит из обсерватории, таймер гудит,
не переставая, раскалился и готов вот-вот развалиться. Он уже
четыре раза перевернулся на дневную сторону, с ночной, зеле-
ной, а Крауньш все никак не отключает газовое питание. Пони-
маю, что нарастает перерасход энергии и, что удивительно, я
далекий от физики человек откуда-то получаю знания. Вдруг
ясно понимаю, что искажаются «нелинейные локальные, дейст-
вующие в ограниченном пространстве параболические гравита-
ционные и электромагнитные воронкообразные развития».
12
Был у них прибор ИН-1 – интеллектоанализатор. И его
показания говорили, что жизнь была и может даже еще есть где-
то здесь на черном озере…
Что-то резко осветило иллюминаторы корабля. Вспышка.
– Что это?
– Крауньш, проверь защиту!
– Командир! Защита включена и на мониторе предупреж-
дение: ВОЗМОЖНА УГРОЗА РАЗУМНОЙ СИЛЫ.
– ???
– Что показывает прибор? На планете остался разум? Но
где он? Сплошь оплавленный адским огнем камень.
– Камень-то камень… Но плотность…
– Плотность? Какая плотность?
– Плотность как вы говорите оплавленного камня ниже
плотности пуха из Вашей подушки.
– Как это? Ведь я ясно вижу, что планета это не туман, а
каменный с неровными краями шар.
– Шар, и возможно полый внутри?
– Жизнь, обращенная вовнутрь, в себя… А что мы слуша-
ем? Это ведь отголоски прошлой, исчезнувшей жизни?
– Наверное, но точнее можно будет сказать, если мы опус-
тимся на планету и походим по ее поверхности…
…В это же самое время за миллионы километров от места
будущей посадки корабля смотрел в небо мужчина. Обыкновен-
ный деревенский мужик, всеми забытый, никому не нужный.
Их, таких потерянных жизнью в наше время можно легко встре-
тить на просторах России. И от этой встречи просторы ощуща-
ются уже ничем не заполненным пространством – пустыней.
Совсем рядом под горой над озером долго носился, никак
не решаясь прикоснуться к черной, перемешанной с выворочен-
ным илом и безжизненными плетями водорослей покрывавшие
жирно блестевшие берега с грудами дохлых разлагающихся тел
диких уток, чирков и кряковых, пух. Была осень и сотрясение
земли, вызванное взрывом, что-то изменило в природе и этот
пух, садясь на руку, не прилипал больше и не казался мягким и
теплым, а тихо таял, превращаясь в слезинку безвинно погиб-
ших птиц. И посреди этого разгрома на куче выброшенного ила,
водорослей перепутанных с дохлой рыбой и не менее дохлыми
13
утками лежал Пашеко.
А начиналось все так… В деревушке затерянной в глухой
и давно заброшенной степи жили люди. И, однажды оказалось,
что ни они, ни их труд не нужен больше никому. Да и им са-
мим….
Поля пшеницы они все еще по привычки засевали, осенью
в непогоду трудно созревший урожай, как и в старое время в
неравной борьбе с неласковой природой пытались спасти, су-
шили зерно, но продать его не могли. Отдавать за бесценок не
хотели, а за ту цену, которая хоть немного бы окупало их труд,
им никто дать не хотел, да и не мог. Очень дорог труд, много его
нужно вложить, чтобы на этих бесплодных равнинах что-нибудь
вырастить.
Они теряли почву под ногами. Не нужны?! Как же так?
Хлеб всему голова часто приходила на ум мудрость лозунгов
недавнего прошлого.
Павел – Пашеко это деревенское прозвище, оно прилепи-
лось к нему с давних пор. Когда-то в деревенском клубе шел
фильм «Рукопись, найденная в Сарагосе». Так вот там был
страшный одноглазый мужик Пашеко. А у Павла вокруг одного
глаза было совсем не уродливое «винное пятно» сиреневого
цвета. Издали казалось, что на одном глазу черная повязка. Вот
и пошло: Пашеко и Пашеко.
Он не обижался. Да и обижаться было не на что – прозви-
ще не обидное, не то что, например, Гитлер! Этим прозвищем
иногда награждали ребят по имени Гена в войну и сразу после
нее. Несчастные, награжденные таким несправедливым прозви-
щем плакали, дрались, убегали из дома. Так это было обидно.
Павел – обычный русский мужик – пьяница, мастер на все
руки, уже несколько дней бродил по окрестностям в поисках.
Спросите у него что он искал? А он и не ответит, посмот-
рит мутными глазами давно небритого лица и пойдет, нетороп-
ливо.
Он и сам не знал – что… Так просто бродил, чуть-чуть
пьяный, чтобы с глаз долой, пятидесятилетний здоровый, краси-
вый, небритый одетый в рваный когда-то небесно-голубой халат
мужик.
Сейчас он сидел на берегу озера и наблюдал за порядоч-
14
ной стаей, в несколько десятков голов, уток то и дело бессове-
стно выставляющих в сторону неба зад, стараясь захватить на
дне очередную порцию ила, чтобы, процедив ее через клюв,
проглотить оставшееся. Личинок комаров и стрекоз в этом озере
было предостаточно.
– Учатся, готовятся лететь в Китай за гриппом – думалось
ему.
Подкрался он незаметно, благо, что кусты подходили к
самому берегу, а берег соприкасался с крутой стеной увала за-
росшего непроходимыми дебрями черемушника, крушинника,
калины и рябины перевитого плетями с поспевающими, испус-
кающими сладкий дурман ядреными шишками сибирского хме-
ля.
Пашеко любил помечтать. Иногда это были его мечты,
иногда он их заимствовал. Он почему-то считал себя моряком-
подводником, хотя в армии не служил, а просидел три года в
лагере за драку. Неудачная была драка, он о ней и не вспоминал,
а придумал красивую легенду о службе своей на флоте. Сооб-
щения в прессе о катастрофах, об устройстве субмарин, об отсе-
ках давали ему дополнительную информацию и он, даже по
мнению отслуживших на флоте, довольно правдоподобно рас-
сказывал о своих приключениях.
Его слушали, хотя знали, что он врет, но врал он красиво.
В этих рассказах он был то капитаном – его не смущало
почти полное отсутствие образования, то боцманом, то летчи-
ком с палубного бомбардировщика. Правдивость его рассказов
основывалась, видимо, на том, что он вставлял в рассказ только
достоверные, где-либо произошедшие факты и сочинял самую
малость, украшал, как украшает фантик конфетку не меняя ее
вкуса. А вкус у Пашеко был.
В известном рассказе о боцмане кем бы вы думали он себя
выставлял? Не боцманом конечно. Он не мог позволить к себе
такой фамильярности как:
– Дурак, ты боцман, торпеда мимо прошла!
Он был капитаном, который эти слова и произнес. Но
слушали! Слушали, как боцман ударил кувалдой, как корабль
развалился, как Пашеко выплыл, успев крутнуть рукоятку на
торпеде. Пашеко мечтал как тот чукча, увидя вертолет, говорил
15
жене:
– Вертолетка летит, тебя любить, мне морда бить!
Мечтал о чуде. Что какой-нибудь олигарх увидит эту кра-
соту, эти озера, протоки, эту русскую степь без края и устроит
здесь для себя и своих друзей раша-сафари. Построит, даст ра-
боту, даст жизнь, не позволит вернуться в эти места каменному
веку. А век уже гремит камнями, железа все меньше и меньше,
почти нигде не встретишь, не валяется, не звенит… Все подоб-
рали, сдали в чермет, а деньги, как водится – пропили.
И дождался таки Пашеко чуда. Видно чудеса случаются
не только на Чукотке или в Куршавеле. Из-за горы появился
вертолет, утки испуганной многосотенной стаей снялись. Вер-
толет сделал круг над озером и улетел, удовлетворенно помахав
хвостом.
– Точно, это олигарх, увидел уток. Теперь прилетит само-
лет, забомбит озеро, а меня заставят уток щипать… Нет, нет не
бывать этому! – С этими словами Пашеко кинулся прочь напря-
мую через заросли, но время было упущено, самолет уже бом-
бил озеро…
…И надо же было такому случиться, ИН-1 зафиксировал
возглас Пашеки и в тишине корабля прозвучало:
– …не бывать этому!
– Что это? – воскликнула Нета.
– Пашеко! – ответил ИА-1 дребезжащим от страха голо-
сом.
– Кто такой Пашеко? Ты слышал, Крауньш? Это кто гово-
рит?
– А я подумал, что это сон, что я еще не проснулся…
Иашку я вчера при посадке на всякий случай обесточил.
– Тихо! Я его включил. Случайно. Стоп, это что-то новое!
… Передаем сигналы точного времени:
– Пик, пик, пик…
– А сейчас перед вами выступит главный санитарный врач
Мотархии господин Зелькинд.
– Здравствуйте жители Мотархии. Что же сказать вам?
Птичкин грипс побежден. Ура!
– Значит опять не удалось сидельцам, умникам образо-
ванным, с помощью птиц погубить наше светлое будущее.
16
– Да, да! Птиц больше нет, нет и грипса. Я даже больше
скажу, побежден и энцефлинт, нет клещей – переносчиков эн-
цефлинта. Нет и Спидуса как нет и механизма его переносяще-
го. Конечно, без птичкиных трелей и зеленой травки и детского
крика еще не везде привыкли жить, даже иногда еще слышатся
крики о противоречивости результатов ядерной стерилизации,
но результат на лицо! Победа! Ура! Ура!
– Вот я удивляюсь, – спрашивает ведущий,
– Чего они хотят?
– Уже не хотят, их нет, и не будет их потомков!
– Почему?
– А они не захотели получить тысячелетнюю сыворотку.
Им не захотелось жить тысячу лет. А мы то с вами будем жить
долго и счастливо…
– Тысячу лет. Просто не верится…
– …Что это, Крауньш? Кто это говорит? Пашеко? – это
бедная Нета от неожиданного голоса льющегося из ИА-1 после
многих лет молчания никак не могла придти в себя.
– Нет, это не Пашеко, это сигнал с нашей, к которой мы
приближаемся планете, но из прошлого. Видишь дата.
– Семьсот лет назад?
– Они, похоже, стерилизовали ядерным взрывом планету.
– И, таким образом, уничтожили смертельные болезни.
Они стали жить тысячу лет?
– Не думаю, что это хорошо! У них не было больше детей.
Они уничтожили свое будущее…
– Включай скорей! Ищи! Что, потерял?
– Тихо! Ищу, никак не удается, а вот что-то?
– …Командир, пройдите в рубку – голосом одной из
младших дочерей командира проворковал динамик громкогово-
рящей связи. Крауньш совсем недавно эту связь опробовал по-
сле долгого периода молчания в полете. Она входила в систему
слежения за окружающим миром и обращалась к командиру,
если наружи, за бортом корабля что-то происходило.
– Крауньш! Опять твои шуточки?
– Командир! Я думал тебе будет приятно это ведь твоя
дочка! Иди командир, наружное наблюдение что-то обнаружи-
ло.
17
Командир встал только для того, чтобы тут же и упасть на
свою жену чем вызвал в этом добром, лучезарном существе бу-
рю восторга.
– Что это?
– Ничего пока страшного, – опять голосом младшей дочки
вещало радио, – просто с планеты нас обстреливают…
В это время засветился экран монитора наружного наблю-
дения и Крауньш, нажав клавишу <РЕТРОСПЕКТИВА>, про-
демонстрировал, что происходило в предшествующие две мину-
ты.
Голубой экран демонстрировал безжизненный обуглен-
ный краешек планеты и небо над ним. И вдруг из него из этого
оплавленного адским взрывом каменного куска вселенной вы-
рвался всплеск красного дымного пламени, будто маленькая, да
какой там маленькая, занявшая половину экрана комета, пома-
хивая как кокотка прозрачным многообещающим хвостом, уст-
ремилась в объятия к кораблю, одновременно сдвигаясь к краю
монитора.
– Видели! Как нас спасла система жизнеобеспечения, уве-
ла резко корабль в сторону…
Эти слова Крауньша предварили поток ругательств, кото-
рые готов был обрушить на его несчастную голову командир.
– Ты думаешь это нападение?
– А что же еще это может быть?
В это время в динамики ворвался отставший значительно от ко-
меты, резкий, все нарастающий, тревожный, переходящий в
многократно усиленный визг железнодорожных тормозов звук
ее полета, звук смерти промчавшейся на этот раз мимо…
– …Крауньш, ради бога, нас чуть не убили! Выключи
свою шарманку, – это долгое молчание нарушил командир, под-
нимаясь из жарких объятий своей жены.
А система, как ни в чем не бывало, продолжала исследо-
вать планету, прошлое ее до взрыва, а у планеты, оказывается,
было и настоящее.
– Вот чей-то глуховатый голос. Видно, что человек редко
выходит на свежий воздух.
Наверное, такой же придурок как и ты, Крауньш! – Кра-
уньш поежился от этих слов, но ничего не ответил. Он привык к
18
многообразию низменных инстинктов окружающих. Они, эти
инстинкты, не дают людям по настоящему стать людьми.
И здесь в этот момент Крауньш понял, что он уже давно
говоря о себе или о своих спутниках применяет слова «люди»,
«человеки», «Земля». И это открытие его так позабавило, что он
с благодарностью взглянул на командира, а тот, ожидая совсем
другой реакции на свое раздражение, плавно осел на пульт
управления, одновременно нажав разблокированные кнопки за-
щиты. Корабль от его нежного прикосновения задом, шарахнуло
в сторону, перевернуло и понесло вокруг Земли по постепенно
сужающейся спирали в конце которой было то, чего никто не
знал.
…А в конце был человек, обгорелый, голодный, который
жадно смотрел на небо, на приближающийся корабль и направ-
лял в его сторону ПЗРК, последний неразряженный, безотказ-
ный, клин небесный – переносной зенитно-ракетный комплекс.
Совпали, случайно ли траектории задней мысли команди-
ра и отчаяния недогарка. И случилась катастрофа. Корабль был
поражен в самое сердце – была разрушена двигательная уста-
новка, она выделяла больше всего тепла, а ракету вела головка
самонаведения в наиболее теплую точку.
Все остались живы, системы жизнеобеспечения тоже не
нарушились, но летать больше корабль не мог.
А голос, что ему сделается, все продолжал, тускло и нев-
нятно.
…
– Ты жив, Крауньш? Что произошло?
– Ты сел на пульт управления и включил спиральную за-
щиту, а потом был взрыв и посадка. Мы сели на планету.
– А откуда был взрыв?
– Похоже, нас опять обстреляли с планеты?..
…У вытянувшегося в струнку, ловящего каждое движение
глазной кассеты Мотарха, Старшого начинала кружиться голо-
ва, уводя назад из поля зрения Герасимуса единственное богат-
ство и отличие – глаз. Старшой знал, к чему такое невниматель-
ное любование Мотархом может привести. Он еще помнил как
совсем недавно, Мотарх вызвал Спецнас и он этот Спецнас вы-
сосал специальным насосом глаз у Младшого. Голубой печаль-
19
ный глаз долго еще плавал в водовороте, шарахаясь от окурков
и сора, затягиваемых крутящейся воронкой в трубу канализа-
ции.
– Уф!
Странный и ничего хорошего не обещающий сон. А все
началось обычно, мы выпивали с друзьями по случаю какому-
то, очень важному. Жены не было, а водки было много. Так нам
было хорошо, как теперь, наверное, уже не будет…
Мои размышления, как это бывает в детективе, прервал
шум за окном. Живу я на пятом этаже, дом старый, квартира без
балкона. Кто там может быть кроме птицы? Я повернул голову,
ожидая увидеть синицу или на худой конец ворону, но там был
человек.
Виднелась его расплющенная физиономия, я присел, стек-
ло вяло треснуло, как гнилой арбуз с подсохшей на солнце кор-
кой, упала разбитая пулей картина, осыпав меня стеклами. Одно
стекло попало за шиворот и чувствительно резануло, впиваясь,
все глубже и глубже. Я пошарил рукой, схватил мусорное ведро
с пустыми бутылками и швырнул в окно. Где-то внизу послы-
шался звон разбитых бутылок, а было их штук около десяти, не
все, правда, вошли в ведро. Мне попалась пузатая, из-под шам-
панского, я ее тоже запустил в сторону окна, потом выглянул,
рамы не было.
Не мог я ведром выбить раму, я подполз к окну – внизу
собирался народ, а на асфальте неподвижно лежал человек. Лю-
ди смотрели на мое разбитое окно…
– Он там! – послышался крик, я скрылся и начал лихора-
дочно думать как мне и куда исчезнуть.
Вариантов почти не было. По крыше можно уйти только
на ее край, спуститься по водосточным трубам не удастся из-за
их отсутствия. Трубы сняты якобы для ремонта, а я, воспользо-
вавшись правом провозглашенной прозрачности траты средств
из квартплаты на ремонт дома квартир, после долгих скандалов
получил неожиданно подругу в жилконторе.
От нее я не сразу, а после душевных разговоров без ма-
терков и со стихами в ее честь, узнал, что наш дом давно по
трубам и крышам отремонтирован и скоро планируется новый
ремонт – облицевание цоколя дома мрамором под мавзолей.
20
Пробраться по стене в другую квартиру можно попытать-
ся, но как из той другой выбраться, если у всех железные двери
и если они закрыты снаружи, то изнутри их не откроешь.
Я решил никуда не идти, а ждать, как говориться, естест-
венного развития событий.
Включил компьютер и послал письмо дочери. Она и не
подозревала о той драме, которая разворачивалась здесь в сне-
гах Сибири.
Пишу письма, хоть и электронные по старому, так как пи-
сали мои бабушки и дедушки. Жалко, что жизнь все дальше и
дальше отдаляет нас от них, от их размеренной жизни до ста
лет. Мы и живем меньше, бежим, ничего не замечая вокруг. Это
не банальность, а закон. Его мне пришлось, увы, не первому от-
крыть достаточно давно. И был я этому совсем не рад.
Мои дети сын и дочь, сын помладше на год, а дочь по-
старше каждое лето три месяца проводили в деревне, на моей
родине. Тогда еще были живы их дедушка и бабушка. Мы с же-
ной старались свой отпуск проводить там же. Дочь была увле-
чена куклами, а мы с сыном пешими вначале, а позже велоси-
педными прогулками, рыбалкой, грибами и ягодами.
И вот когда мы пересели на велосипед, то нам стала под-
властной не только скорость, но и несравненно большее про-
странство. Столько не обойдешь, сколько объедешь.
Конечно, спидометр велосипедный, который я купил сы-
ну, подстегивал наше желание и за лето велосипеды, мой и его,
прошли по доброй тысячи километров. И мальчишка восьми-
девяти лет впервые ощутил скорость в сорок километров в час,
достиг ее своими усилиями и проехал почти, что до Москвы.
У нас была старая машина «Запорожец», который тоже
был в нашем распоряжении и вот тогда летом в жаркой кабине
«Запорожца», глядя на пролетающие в боковых окнах красоты,
наблюдая как насмерть разбиваются о лобовое стекло ни в чем
не повинные мухи и жуки, я понял, как важно жить размеренно,
осторожно, не вредя окружающему миру. А это возможно, если
ты живешь в природе, по законам ее, с тем арсеналом средств и
способностей, которыми природа наградила человека при его
рождении.
21
И второе обстоятельство, не менее обидное – это то, что
быстрое перемещение в пространстве создает иллюзию покоре-
ния, познания его, хотя на самом деле гущина познания превра-
щается с ростом скорости в ее жижину. Это уже не густой слад-
кий кисель познания, а холодная серая вода дождливой осени,
которую надо переждать, а после того как переждешь, наступит
зима с ее холодом и пустотой.
Пора остановиться.
– Философ, – так говорит мне моя жена,
– Ну, прямо Кант недорезанный.
Кант это понятно, был такой немецкий философ, жил в
городе, которого нет, страны тоже. Стерты с лица земли. Но
Кант умер своей смертью, слава богу, его никто не резал.
Я иногда рассуждаю не один, привлекаю тех, кто не мо-
жет отказаться. Например, пишу и посылаю письма. Хочешь иль
не хочешь, но читай. Может и читают?
Вот мое письмо дочери:
– Здравствуй Лина.
Я пытаюсь дописать книгу, но она не дается, все продол-
жает расползаться вширь. Но как-то надо закончить, ведь пишу
уже более шести лет. Уже неприлично.
Моя дочь живет в Англии несколько лет и знает англий-
ские порядки и свободы не понаслышке. Ей не нравится многое,
но все же больше нравится. Мы с ней рассуждаем в письмах о
судьбах демократий о перспективах существования «золотого
миллиарда» как с недавнего времени стали именоваться жители
Западной Европы и Северной Америки.
Мне кажется, что в России демократия невозможна, у нее
мнение расплывчато. Иногда она соглашается со мной, иногда
спорит, доказывая свое. Ее мнение весомо, она живет в Англии,
а Англия – одна из старейших в Европе демократий.
Вот пример одного из моих монологов.
Мороз и катаклизмы – требуют торопливых изъятий денег
и собственности для спасения людей, населения, а изъятия в
пожарном порядке не дают возможности выявить и устранить
раз и навсегда причины. Эта торопливость, бег в никуда, мол,
когда добежим – там разберемся – порождают толпы горлопа-
нов.
22
Истиной считается то, что кричится громче, а громкость
прикрывает беззаконие, расточительство – любой ценой, война
все спишет, а беззаконие – порождает безответственность, а
безответственность – порождает безнаказанность, а безнаказан-
ность – превращается в самолюбование, что ни захочу – все ис-
делаю, и все будет правильно, и все одобрят, а самолюбование
притягивает подхалимов.
Растет, расширяется гарантированная кормовая база на-
хлебников – и вот уже зрелый надежный росток чертополоха
возвышается над пространством покорных – диктатура, а дикта-
тура – порождает еще более страшные системные катаклизмы
необразованности и морали, а постепенно и маразм поражает
все вокруг и не только власть предержащих. Им вторит электо-
рат, особенно когда он нетрезв и особенно патриотичен.
Мораль не то чтобы в запрете, а в загоне, над ней смеются,
сравнивают с новой нравственностью – новая личность, с глад-
ким лицом и корявой душой утверждает нового человека. И этот
новый человек даже физически становится другим существом.
Вспомни лицо покойного генерала Стрепета, или ныне
здравствующего олигарха Антихиса Суволича. Как говорится –
печать на лице. А таких печатных лиц все больше, но, увы, не их
разнообразия. И удивляешься, сравнивая современных с лицами
простых людей, толпы столетней давности в сохранившейся ки-
нохронике.
Из современных смело выделяешь два типа.
Это тип – игроков, освоивших правила игры, с гибкой
спиной, улыбчиво шипящих, пляшущих топорно, в смысле ног,
но весело.
Второй тип – лица измятые как в кошмарном сне, с веч-
ным вопросом, как бы поднимающемся из глубин сознания, и
оставляющим там после себя пустоту:
– Где я?
Иногда он перемежается, наверное, с еще более глупым и
неуместным вопросом:
– За что?
И вот уже не ценят люди свою жизнь – дешевка, дешевле
у милиционера чем у судьи, а у обездолжностных она free, то
23
есть свободная и ничего не стоит, можно скачать. И скачивают
насосом.
Вот так.
Тон моего письма чуть назидательный по родительски,
наверное, простителен, учитывая в какое положение я попал.
Кроме того, это письмо не то, чтобы натолкнуло меня на
мысль, а скорее связало давно маячившие в сознании обстоя-
тельства мучительной жизни одного хорошо знакомого мне че-
ловека, жизни начавшейся в грехе и в еще более страшном грехе
закончившейся.
Он умер, сгорел, облив себя бензином. Жена не дала ка-
кие-то жалкие гроши, а ему хотелось выпить. Вот так, а он про
нее говорил уважительно:
– К ней майоры ходили…
Познакомились они в зоне. Он досиживал и работал в по-
селке по плотницкой части уже без конвоя. Она жила с двумя
дочерьми, прижитыми от разных отцов. Как-то у них все полу-
чилось? А также как это получается у тысяч и тысяч других. У
нее был жив родной дядя. Митюня ему понравился и дядя, в ко-
торый раз, благословил ее брак.
Позже я пытался в глазах этой страшной, измученной ба-
бы, худой, давно и неизлечимо больной, уловить хоть искру со-
жаления о случившемся. Ничего в провалах глазниц.
Поговаривали, что спичку бросила она. Не знаю. Может
быть.
В дверь уже ломились, она у меня не железная, долго не
выдержит. Я нажал на <Send> и письмо ушло. Дверь упала.
…Очнулся я в комнате с серыми стенами, темно. Вроде
цел, руки свободны и ноги. Встал, подошел к зарешеченному
окну. За окном ходил часовой с автоматом, ночь была безлун-
ная, белесая, не такая как на юге, звездочки тусклые. Пошел к
двери, подергал, дверь была заперта снаружи.
Куда же я попал? Это не милиция, у часового общевой-
сковая форма – пехота или танкист, эмблемы на погонах не раз-
глядеть, а на рукавах их похоже нет.
Взяли в армию? Ведь я накануне был вызван как офицер
запаса в военкомат. Это в день, когда мы с друзьями выпивали, а
потом все вместе пошли в военкомат. Они остались внизу, там,
24
на первом этаже и в подвале был ресторан, а я поднялся на вто-
рой этаж, зашел в кабинет начальника отделения.
В приемной у него сидела секретарша, сейчас я припоми-
наю, что она что-то мне говорила, махала руками, но я шел на
автопилоте по курсу и не обращал внимания на все что за бор-
том. Автопилот управляет моим телом несколько хуже, чем ко-
гда управляю я сам и включается, поэтому только при большом
подпитии, когда я сам собой отключаюсь.
Дверь кабинета сразу не поддалась, наверное, разбухла от
сырости – подумал я, пришлось напрячься, и она открылась, но
почему-то не со стороны, где была ручка. Хлипкий военкомат, а
крыльцо хорошее, кирпичное, облицовано мрамором. Опять
мрамор.
В таких кабинетах всегда ждешь неприятностей, и в этот
раз не обошлось без них. У майора был, оказывается посетитель.
Молодой парень, лет двадцати пяти, лицо расплывалось, так что
я его сразу и не узнал. Он сидел за приставным столом, против
него на столе лежал портфель, так называемый дипломат.
– В баню, браток, собрался, – указывая на дипломат, не-
удачно пошутил я.
Во времена моды на покупку таких портфелей ими обза-
велись многие и после длительного поиска их применения – на-
шли, что лучше посуды для чистого белья для бани не придума-
ешь. В баню ходят редко, раз в неделю, так что дипломаты дол-
го еще будут блуждать по улицам города.
А когда-то в нашем провинциальном городке появление
дипломата было связано с приездом академика местного разлива
и неподдельной завистью стремящихся в их число.
– Тук-ту-ду! Тук. Тук-ту-ду! Тук – так плотник вгоняет
гвоздь в доску гроба и таковы современные ритмы. Прибитая
доска всегда напоминает гроб. Может не плотнику, а нам рафи-
нированным маргиналам, наблюдателям. Последний «Тук» про-
веряет, достал ли гвоздь до живого, правильно ли поняли его, он
пришел надолго, по крайней мере, до того как доска сгниет и
гроб рассыплется. Но это – прах, а не ритм.
Сейчас рассыпается все, что было скреплено этими гвоз-
дями. Рушатся пятиэтажки, стоят пустые, без окон и крыш скот-
ные дворы, заводские корпуса. И вся страна опохмеляется, кача-
25
ет ее то вправо, то влево, голова болит, на сердце тошно и в рот
кобель наделал. И в этом пьяном чаду, в этом горе и неразбери-
хе суетятся те, которые всегда приспосабливались, умели при-
способиться, всегда знали, куда дует ветер.
Это те, которые всегда в хоре, всегда вместе.
Если начинают воровать, то хором, потом эти же самые
также хором борются с ворами, которые, чуть запоздав, пришли
взять, как им казалось свою долю. Для них придумано – опо-
здал, значит, не успел.
Смысл жизни первачей – это дружное участие и борьба
против кого-нибудь, или против чего-нибудь, но главное вместе.
Неистребимое племя столпов общества крепнет их стараниями.
И не зря. За десять лет демократию – власть народа превратили
в тесный междусобойчик. Обозначен круг, сами себя выби-
рают, или назначают и аплодируют.
В романе моего любимейшего писателя Олега Куваева
«Территория» инженер Гурин, легкий человек без особых
внешних устоев, не приемлющий ни в каком виде «не пущать»
говорит, что не важно чему быть основоположником, важно
просто им быть. Повиснуть на основе положенной (пожалован-
ной) и не давать оторвать никому другому от нее кусочек. Ви-
сеть до самой смерти и даже после неё. Все мое! А другие лю-
дишки – эти голодранцы они должны. А если не хотят, то «туды
ее в качель» – гром и молния, а иногда царственно-трясущиеся
губки от обиды – не понимают.
Они цельные натуры. У них нет различия между домом и
работой, между своим имуществом и имуществом на работе. У
них нет интересов отклоняющихся от основоположенных. Даже
книги они с детства читали только те, которые положены по
школьной программе и никаких других. А зачем?
В школе они хорошо учились, благодаря своей чугунной
усидчивости, которая обычно дополняла недостатки особого
основоположнического интеллекта. Воспринимая все с трудом,
запоминали, и уже не выпускали, и не допускали вариантов.
Только так, а не иначе.
Утром делали зарядку – так надо, не курили и пили в ме-
ру, берегли здоровье для долгой жизни. В общем, были положи-
тельны, не имели родственников за границей и держали всегда
26
нос по начальственному ветру. Их не смущала частая смена на-
правления этих ветров, они вовремя поворачивались и сразу же
принимались нахваливать то, что совсем недавно клеймили. Со-
всем недавно они хором стали верить в бога и проклинать тех,
кто рушил храмы. Что поделаешь, храмы разрушать нехорошо.
А кто рушил храмы? Кто рушил жизнь?
В том университете был, да и сейчас он одной ногой стоит
в нем Митрич, когда-то профессор, а сейчас, как водится, ака-
демик. Так вот он основоположник.
Чего основоположник? Что он такое создал? В науке – ни-
чего. Оказывается, чтобы стать академиком не надо что-то соз-
давать, или не дай бог открывать, надо просто быть основопо-
ложником. В академики выбирают такие же основоположники,
за плечами которых такой же ветер. Просто нужно быть одним
из тех незаметных, громко кричащих, вечно страдающих за что-
то, подчеркнуто обязательно неличное. Для непосвященных они
подвижники и бессеребренники. Для посвященных простое за-
конное ворье, а по современному властная вертикаль, становой
хребет власти страны с высоким интеллектуальным потенциа-
лом. Хребет крепкий, правда длинноват и изгибчив, но только
такой и выдержит любые выходки электората.
Сейчас – электорат, а не так давно – “я умею с людями…”
Еще в те далекие времена, когда он еще не был академи-
ком его за глаза, причем как-то боязливо-уважительно уже так
называли. Может потому, что на глазах был другой профессор,
сморщенный старичок, который все что-то рисовал и писал в
потрепанной склеенной и переклеенной клочками бумаги тетра-
ди. И уж конечно примером подражания был академик, а не этот
талантливый чудак.
Наш академик был не такой. Чего он только не основы-
вал? Плясал на сцене в студенческом ансамбле, плясал основа-
тельно, плясал так, что выплясал себе теплую должность после
окончания института – лабораторию управления вузом, хотя
изучал электромеханику. Ансамбль, как ему и положено, сыграв
свою роль, исчез. Лаборатория управления создавала систему
расчета расписания студенческих занятий, но не создала. А
Митрич стал кандидатом наук. После чего лаборатория исчезла
вместе с расписанием.
27
Следующий этап – это создание системы управления уни-
верситетом. Для этого был создан факультет управления, куда
попал и я. На этот факультет набирали с третьего курса хороших
студентов, я учился хорошо, но не вел никакой общественной
работы. Не хотел. Видел в этом глупость и лизоблюдство. Мит-
рич только что бросивший жену с двумя детьми и женившийся
на студентке, пытался меня не взять, но мои успехи в учебе убе-
дили, видимо других членов комиссии. Меня все-таки взяли.
Митрич раздобыл американскую книгу, студенты ее пере-
вели, и он представил ее как докторскую диссертацию. Об
управлении вузом он забыл, переложил это на другого осново-
положника и занялся управлением министерством.
Его нельзя было увидеть за книгой, он никогда не погру-
жался в размышления. Все проблемы его были решены, и их
просто нужно было реализовать в камне, в раскрашенной бума-
ге, в призывных и поучительных плакатах, в бесконечных реор-
ганизациях учебного процесса.
Он с упоением руководил влажной уборкой здания фа-
культета, оформлением наглядной агитации – плакатов с нуж-
ными достижениями. Был членом всего чего только можно
быть, при этом оставаясь глубоко убежденным, что вот он, а не
кто другой светоч науки и столп прогресса.
Почему так происходит? Да по-другому и нельзя. Ведь
дают другое, такие же основоположники, за которыми не менее
эпохальные дела исчезающие также бесследно.
– Ни стыда, ни совести, – скажете вы. Увы, так сейчас уже
не говорят.
Во Франции с четырнадцатого века ведутся записи начала
сбора винограда. И вот по этим записям можно исследовать, как
менялся климат за более чем пятьсот лет. По этим же хроникам,
я думаю, по исчезновению некоторых слов и выражений и появ-
лению новых можно проследить как за появлением нового чело-
века так и за процессом утраты черт человека прошлого. Воз-
можно, что утрата кровожадности характерной для средних ве-
ков сопровождалась утратой моральных устоев. Может быть,
отмене дуэлей и просто кровавой расправы со сволочами мы
обязаны их повсеместному распространению. И еще более важ-
28
но завоеванию их моралью главенствующих позиций в общест-
ве.
– О чем это я?
Как-то надо выбираться. Стучать бесполезно. Надо по-
нять, почему и кому я так срочно понадобился? Не убили – зна-
чит, нужен живой. Действительно, Кант недорезанный. Пить
меньше надо. Это я от имени жены себя поругал. Что меня бу-
дут спрашивать? О чем? Что я такое знаю, чего не должен был
знать? Вспомнить, что я делал пьяный в военкомате.
Говорят, что пьяный эскимос – незабываемое зрелище. Я
хоть и не эскимос, но тоже хорош, бываю, причем своих худо-
жеств почти не помню, так рваные обрывки. Кстати, как и мой
брат, покойник. Удивительные приключения его и мои по от-
дельности и увлекательные, когда мы были вместе, приходится
под гнетом совестливых жен предать забвению.
В один из моих приездов в гости к брату, мы, как водится,
большой компанией, с женами и детьми, а его сыновья прихва-
тили своих жен двумя рейсами на мотоцикле и машине прибыли
в наше любимейшее место – на Протоку. Это небольшая стари-
ца Оби, которая одним концом с Обью соединяется, а второй
конец соединяется только при сильном половодье или приходе
коренной воды в июне, когда тают ледники в горах Алтая.
Прибыли мы утром, часов в десять. Ненадолго, к обеду, к
часам двум трем хотели вернуться, у брата была пасека, восемь
ульев и настало время пчелам роиться и нужно следить за их
вылетом.
К середине лета в каждом практически улье выводится
особая пчела – матка. Ее появлению предшествовал громадный
труд большого числа рабочих пчел. Они ее кормили маточным
молочком, когда она была гусеницей, и внимательно следили за
ее рождением из куколки. Новая, молодая матка остается в род-
ном улье, а старая набирает себе команду и летит на новое ме-
сто. Это новое место уже найдено, пчелы разведчики его нашли.
Это может быть пустой улей – ловушка для таких роев. В нем
есть немного меда в сотах, и висит он высоко над землей на бе-
резе, на высоком месте, ближе к солнцу. Может быть, это про-
сто дупло или какое-то укромное место, например, под полом
дома или сарая.
29
На новое место рой полетит не сразу, вначале он прироит-
ся где-то рядом, на каком-нибудь из деревьев окружающих па-
секу. Там пчелы постепенно собираются в тугой клубок, видимо
договариваются, как и куда им лететь. Рой на дереве сидит не-
долго, через некоторое время этот клубок тучей взвивается в
небо, и тогда его ищи свищи. Вот во время этой короткой оста-
новки рой и ловят, просто стряхивая в ловушку, сметая осто-
рожно веником.
Рой нужно обязательно ловить, потому что семья пчели-
ная теряет лучших работников. И если семья слабая, то может
не успеть, не только дать хозяевам пасеки меду, но и себе не
создаст запас на зиму. А если сильная семья, то такой рой может
послужить основой для новой пчелиной семьи. В хороший год,
когда цветы выделяют много нектара, такой рой может принес-
ти мед и людям, но у нас в Сибири лето короткое и такое случа-
ется редко.
Валя – жена моего брата испытала превратности судьбы
пчелиного роя на себе. Она работала в магазине, уходила рано,
сразу, как отправляла коров в стадо. Брат уходил еще раньше в
мастерскую, он был механик в гараже. На обед они приходили
домой. Валя пришла в тот день раньше брата. Откинула замок в
сторону…
О замке стоит сказать отдельно. Это был громадный ам-
барный замок с тяжелой судьбою. Ему уже когда-то перепилили
дужку, потому что потеряли ключ. Перепилили ее у места, где
дужка входила в тело замка, и защемлялась планкой, поэтому у
дужки отсутствовал только язычок, а так она была целой. В
шарнире дужка проворачивалась туго, поэтому замок мог пока-
заться со стороны вполне целым, если конечно его не тянуть
руками.
Вот Валя откинула замок, вошла в сени, поставила на га-
зовую плиту сковородку, чтобы пожарить рыбу, открыла дверь в
дом…
Был солнечный день, а в комнате был осязаемо жужжа-
щий сумрак. Пчелы нашли избу – пустой просторный улей и
располагались в нем для будущей жизни. Она замахала руками,
а пчелы во время роения очень злы и агрессивны. Они ее иску-
30
сали, она выбежала в сени, закрыла за собой дверь и села на
крыльце плакать от обиды.
Скоро пришел брат и узнав в чем дело с криком:
– Кто в доме хозяин, я или пчелы, – рванул дверь. Как он с
ними помирился никто не знает, но через некоторое время пче-
лы были в ловушке, рыба, жаренная в омлете, на столе.
А тогда на Протоке с чего все началось? Вначале мы ры-
бачили, недолго. Поймали быстро, много. Быстро почистили,
помыли рыбу, костер горел, котел кипел и скоро, когда мы на-
лили по четвертой достали первую рыбу из щербы, завалили
вторую партию рыбы, и когда щерба была готова, мы налили,
наверное, по восьмой, я так думаю, но не помню.
Потом племянники как обычно захотели проверить мою
силу, армрестлинг был для них неудачен, я не поддался, была
ничья. Потом мы пошли купаться с братом. Нырнули в Протоку,
под водой в самой гуще зарослей лопухов и камыша нашли себе
по тростиночке и упали на дно отдышаться.
Недалеко от нас какие-то люди, наверное, городские ры-
бачили на удочку. У них была лодка с пробкой в дне. Для удоб-
ства выливания воды. Мы сначала стали лодку раскачивать, а
потом выбили пробку. У них в лодку фонтаном пошла вода, они
кинулись ее затыкать, а мы вновь выбивали.
Наши у костра всполошились. Племянники стали нырять,
искать нас. Мы с братом подплыли к кустам лежащим в воде,
выбрались на берег и, пользуясь тем, что все столпились у воды
или были в воде подошли к костру, налили по стопке и позвали
остальных.
Жены были недовольны, а детям понравилось. А те город-
ские так видно ничего и не поняли. Продолжали рыбачить. А
потом мы вернулись, пчелы в этот день не полетели, и мы хо-
рошо посидели у костра ночь.
Это было, а что сейчас в этой камере, что я должен вспом-
нить?
Никогда мне не приходилось быть в тюрьме или на допро-
се. Хотя у меня был друг, не друг. Вместе росли. А узнал я его в
первом классе, с семи лет. В селе все друг про друга все знают,
даже иногда больше, чем ты сам знаешь о себе.
31
Родились мы с ним в один год, в самой середке прошлого
века. Звали его Митей. Но постепенно почему-то стали называть
Митюня, с подчеркнуто презрительной интонацией. Он был ко-
собокий и нескладный, одно плечо выше другого, пузичко ост-
ренькое, лицо унаследовал от неизвестных отцов кавказской на-
циональности. Как кобель с мордой от колли и статью от сен-
бернара. Бегал он тоже по собачьи, сместив зад влево, выбрасы-
вая в стороны когтистые лапы ног.
Портрет его будет неполон, если не упомянуть о его пол-
ной неспособности к обычным занятиям ребятишек села. Это
ловля рыбы, мелких зверей, птиц, сбор ягод и грибов. Он ничего
не умел делать. Чем он занимался? А ничем. Просто проводил
время, в одиночестве – может быть, мечтал.
Не прошло еще и десяти лет, как закончилась война. Мес-
тами на Украине, да и в Прибалтике еще постреливали.
Все, что тогда было и страна, и люди, и здоровье, и мечты
– это все, что пережило войну, страстно хотело жить. Жить – как
подарок, как счастливый билет, жить любой ценой.
Так тогда хотелось жить нашим родителям. Они, родив-
шиеся в двадцатых, пережившие раскулачивание и коллективи-
зацию, первые пятилетки и отвоевавшие на фронте, отголодав-
шие и отхолодавшие в тылу, мечтавшие с самого рождения до-
сыта наесться хлеба наконец-то дождались, как им казалось,
времени своего счастья.
– Сыт, пьян и нос в табаке, – говаривал мой родной дядя,
ефрейтор, артиллерийский разведчик, орденоносец, так видимо
после войны до самой своей смерти окончательно ни разу не
протрезвевший. Что тут скажешь? С пяти лет от роду, а родился
он в двадцать втором году, сирота, вместе со своей сестрой, мо-
ей будущей мамой, детский дом, потом колхоз, потом война.
У руся в те времена главным счастьем считались дети. Вот
мы и родились.
У меня был отец, а Митюнька был сураз1, отца не было.
Конечно, он был, но кто он, что за человек, никто в деревне не
знал.
1 сураз: по-псковски – это толк, успех, порядок, а в Сибири это же самое слово
означает совершенную противоположность – и небрачно рожденный ребенок,
32
Его мать сразу после войны уехала в город и поступила на
работу проводником на железную дорогу. У нее там еще с дово-
енных времен работала родная сестра. Поезд ходил в теплые
края, в Ташкент из Сибири, и ее сестра в войну не голодала. На-
оборот, по казахской степи навыменивала на хлеб у голодных
эвакуированных с крестьянской обстоятельностью пропасть це-
лую барахла. Еще был у нее большой пакет, прямо мешок, обли-
гаций. Как он попал к ней? Неизвестно.
Предположить, что она меняла хлеб на облигации, кото-
рые тогда государство выпускало с очень призрачными сроками
погашения? Вряд ли, этого не допустила бы крестьянская пси-
хология. Да и много позже этот мешок долго валялся у них на
подизбице, пока в один прекрасный день Митюня не выменял на
него у проезжего еврея канистру спирта.
Село, а в войну голодали крепко. Ели кашу из поляка –
травка с маленьким колоском растущая край полей. Зернышки у
нее мелкие черные, белые и зеленые. Хлеб давали только тем,
кто работал в колхозе, и малым детям в яслях. Детей постарше
тогда не было, с весны до зимы, все работали. Этот порядок за-
хватили и мы рожденные уже после войны. Семь лет считалось
достаточным возрастом, чтобы начинать работать, или как тогда
говорили чертомелить.
И вот мать Митюни начала работать проводником в ку-
пейном вагоне. Кто тогда в этих вагонах ездил?
Одна наша деревенская девка, много лет спустя, приехав
на поезде в наш неблизкий город по делам, остановилась у сво-
их земляков, то есть у нас. И вот она говорила, что пока не уви-
дела поезд, паровоз и вагоны думала, что люди садятся как в
телеги, продевают ноги через плетение пуртика и разница толь-
ко лишь в том, что телегу тянет лошадь, а поезд паровоз. Она,
конечно, знала, видела в кино, училась в школе, что это не так,
но почему-то ей хотелось, чтоб было именно так, справедливее,
по-людски, теплее, необидно.
и бедовый случай, и удар, и огорченье. – Владимир Даль. Толковый словарь
живого великорусского языка. – С-пт. Диамант, 1999.
33
Мать Митюни много увидела в вагоне интересного. Ехали
военные, с золотыми погонами – пехота, артиллеристы. Этих
она не боялась. Дорогой пили, приглашали ее, но она отказыва-
лась. Не умела, да и охоты не было. Из чалдонов некрепких бы-
ла, из сибиряков коренных. Веру свою старую они не почитали,
ходили со всеми в церковь, но обычаи – хранили. Ее сын Митю-
ня уже и обычаи не соблюдал.
Чаще других в поезде она встречала офицеров с голубыми
погонами. Они были строги, пить не пили и при них и другие
вели себя тихонько. От кого-то она узнала, что эти из НКВД.
Мне тоже пришлось, правда, много позже, познакомиться
с этой организацией и даже стать в некотором роде продолжате-
лем ее дел. А было это так. Я тогда уже несколько лет жил в
этом неблизком городе. И вот, пришла очередная середина ян-
варя, закончились праздники, в разгаре зимняя сессия, я прини-
маю экзамены и провожу консультации. От дома, где я живу до
университета пятнадцать минут спокойной ходьбы. Это, собст-
венно, и было главной, да, наверное, и единственной причиной,
что я там стал работать. Привык и вот уже десять лет зарабаты-
ваю на продолжение жизни.
Закончив консультацию, никто из двоечников на неё, ко-
нечно, не пришел, я зашел на кафедру, оделся, попрощался и
двинул к дому.
Путь, который мне предстоял, довольно живописен. Уни-
верситет стоит на площади, которая имеет название, но которой
на местности нет. Ее занимает один из корпусов университета,
выстроенный ещё до войны посередине площади из кирпича
разрушенного храма. Здание первоначально предназначалось
для вмещения разбухавших в конце тридцатых годов штатов
местного НКВД.2
Архитектура корпуса довольно оригинальная. Видно, что
в то время еще не боролись с украшательством, поэтому, хотя
город и потерял площадь и храм, но приобрел величественное
здание. Место расположения символичное – напротив губерн-
2 Для тех, кто родился поздно, сообщаю, что НКВД – это наркомат
внутренних дел или система планового наполнения узилищ лагерной пылью.
34
ского суда, в котором судили Прошку Громова, сибирского ка-
питалиста начала прошлого века, судьба которого описана в ро-
мане В. Шишкова «Угрюм-река» говорит само за себя. На кры-
ше здания суда сохранилась статуя греческой богини правосу-
дия Немезиды, которая уже вторую сотню лет держит в одной
руке весы, а в другой короткий меч.
К зданию суда корпус обращен почти правильной дугой,
но зато противоположная стена имеет, некоторые непонятные
пока не зайдешь внутрь, особенности. Внутри четырехэтажное
здание разделено коридором, по обеим сторонам которого ауди-
тории. Коридор выполнен зигзагообразно, как будто строители
следовали наставлениями об устройстве окопов, и, вполне воз-
можно, был предназначен, в том числе и для ведения боя. Види-
мо чекисты допускали мысль о возможном возмездии, которое
рано или поздно их настигнет, и готовились отбиваться. Но,
увы, даже суда не дождались, обошлись поедальческим между-
собойчиком. Новые ели старых, и так несколько раз.
Миновав этот таинственный корпус, и пройдя перекре-
сток, я попадаю в сквер, в центре которого расположилось озе-
ро. Оно имеет форму круга, в самом глубоком месте, как гово-
рят ребятишки, а они толк в этом знают, дна не достать. В озере
водится всевозможная рыба, и недавно появились раки. Ребя-
тишки научились ловить раков и продают их здесь же по рублю
штука. Но это летом, сейчас озеро подо льдом.
Университет и площадь, и озеро находятся в самой высо-
кой части города. И если здания университета – творение рук
человеческих, то озеро имеет природное происхождение. Озеро
расположено в воронке на вершине пологого холма и питается
от бьющих с ее дна родников. Из озера вытекает ручеек, даже
маленькая речка настолько мощный поток создают эти родники.
По берегам растут старые раскидистые ветлы, вдоль чугунной
решетки изгороди – тополя, а между ними наши сибирские яб-
лони, боярышник, желтая акация и березки. Место живописное,
небольшое по площади, но такое уютное. Любимое место отды-
ха молодых мам и бабушек с ребятишками.
Все это я, конечно, видел много раз, поэтому прохожу без
всякого внимания, а думы мои о другом, совсем не касаются
этих красот. Я вдруг понял, что после окончания института уже
35
отработал тридцать лет. Десять лет в этом университете, десять
лет еще в другом университете, который я когда-то закончил. А
сразу после его окончания, я десять лет работал на заводе.
Мне подумалось, что очередные десять лет это не просто,
а это сигнал, что пора на крыло, что зажирел, что все надоело. А
может, и нет?
Если уходить, то куда? На завод возврата нет, хотя люди
меня до сих пор помнят, здороваются. Просто зачем, что там
делать? Идти ради денег, то там их тоже нет. Идти из-за карье-
ры, то какая там карьера в пятьдесят с гаком лет.
Вернуться в тот университет, где учился и десять лет ра-
ботал – можно, но зачем? Чем он лучше того, где я сейчас рабо-
таю. Также там стыдно сказать какая зарплата у рядового до-
цента, каким являюсь я.
Когда-то основоположники, ну те, что разрушали храм и
строили узилище, те с голубыми погонами говорили:
– Мы заставим вас быть счастливыми!
И так были уверены в этом, и так искренне удивлялись,
когда лагерная пыль улеглась, и выть партийные гимны вместе с
ними уже никому не хотелось, и бояться их перестали, и смея-
лись в лицо, когда они пели:
– Мы будем жить при коммунизме!
Еще и сейчас эхо этих песен и дел доносится из прошлого,
да и настоящее не беднее.
И вот мать Митюни проверяет билеты у пассажиров, моет
пол в вагоне, оттаивает канализацию в туалете, разносит чай,
печенье, газеты. Поезда тогда ходили редко, общие вагоны были
переполнены, в купейный вагон или плацкартный билет можно
было купить только по брони,3 поэтому они не всегда были за-
полнены. Часто бывало, что половина вагона пустая, но впус-
кать без билета было запрещено.
И в пути встречались люди, которые или по старой памяти
доставшейся им от николаевских времен, или по причине сроч-
ности или болезни просились допустить их в купейный вагон,
предлагая деньги, сало или одежду. Трудно было ей деревен-
3 Бронь – список фамилий, которым разрешено партийными органами или
органами НКВД купить билет на поезд, самолет, пароход.
36
ской девке устоять перед такими соблазнами. Совсем недавно,
когда ей выдали форму проводника: юбку, пиджак, рубашку,
белье, да еще и бушлат, то этого было так много, намного боль-
ше, чем она имела до тех пор. Это счастье она уже пережила,
уже свысока смотрела на людей, толпящихся у подножки сосед-
него общего вагона, уже начинала их презирать…
Уже стала думать, что поняла, как надо жить. Но, как из-
вестно, жадность губила и не таких. А здесь человек впервые
досыта наевшийся, оделся, жил в тепле среди важных людей как
он не соблазнится, ощущая свое величие. Она соблазнилась,
взяла прилично одетого гражданина, он сразу расплатился, дал
ей примерно столько же, сколько ей платили в месяц на желез-
ной дороге. Она посадила его в свое купе, он почти уже доехал
до нужной станции, когда к ней в купе заглянул пассажир ехав-
ший в середине вагона. Он спрашивал, какая станция следую-
щая.
Цепким, каким-то скребущим взглядом осмотрел пасса-
жира и потребовал предъявить документы. Тот отказался, пы-
тался выйти из купе, поезд как раз замедлял ход. Но этот цепкий
вытащил из кармана пистолет и выстрелил вверх, полетели
стекла разбитой лампочки, краска. На выстрел прибежали дру-
гие пассажиры этого среднего купе и скрутили, как ей казалось,
беднягу. Открыли чемодан, он до краев наполнен был деньгами,
такими же какие он дал и ей. На всех купюрах были одни и те
же номера.
Поняв, наконец, что и она попалась, попыталась выбро-
сить деньги в ведро, которое потянула якобы для уборки. Ее
обыскали, нашли деньги, сличили серию и связали поясом руки.
Так она оказалась в лагере как фальшивомонетчица.
По началу ее били. Били бабы, насиловали, заставляли де-
лать бесстыдные дела. Но и здесь ее крестьянская смекалка не
подвела. Опять она поняла, надо играть поближе к начальству.
И скоро она мыла полы в штабных бараках. По деревенской
привычке она трусов не носила и не возражала, если кто из ох-
ранников забрасывал ей подол на шею, когда она, наклонив-
шись, выгребала сор и окурки из-под столов.
Скоро она научилась совмещать эту работу с удовлетво-
рением быстрой сексуальной потребности охраны. Она не отка-
37
зывала никому. Тогда вышел указ об освобождении из лагерей
женщин родивших детей. Ей хотелось выйти, десять лет, кото-
рые ей дали – это очень долго, поэтому старалась, работала на
совесть. Ей завидовали, многие хотели бы тоже так, но изнури-
тельный труд на лесозаготовках не оставлял у них сил, а измож-
денное тело не вызывало желания у охраны. А она была всегда
справная, но то ли она по-женски была больная или женихи бы-
ли нездоровы, но забеременела только через два года усиленных
занятий.
Долго скрывала, боялась, что изобьют товарки, и она ски-
нет. Но когда правда выперла до подбородка, ее побили. Выби-
ли глаз, сломали нос, но она выжила, не скинула и родила Ми-
тюньку. Состоялся суд, и ее отпустили. Она вернулась с суразом
домой, в село и жила там до смерти никуда не выезжая, разве
только в район, в больницу.
Говорили про нее и другое, ссылаясь на ее сестру, которая
жила где-то в теплых краях и иногда наезжала в деревню, удив-
ляя всех богатством одежды и непривычностью манер. Она до
сих пор работала проводником на поезде, у нее был бесплатный
проезд по железной дороге и это все для наших колхозных баб,
не видевших копеечку годами, было большим шиком. Ее уважа-
ли, и когда она приезжала, старались пригласить в гости, тайно
надеясь, что вместе с ней в дом войдет так долго ожидаемое до-
вольство и благодать.
Так вот она якобы рассказывала, что Митюнькину мать
поймали на краже простыней. Она прихватила из другого вагона
приготовленный для сдачи в стирку мешок с использованным
бельем и спрятала в своем вагоне. Проделывала она это не в
первый раз, воровали и у нее, но на этот раз ее поймали. Дали ей
четыре года.
Эта версия больше устраивала деревенских. Это было
время, когда после смерти Сталина по амнистии вернулись, от-
сидев, отработав в лагерях по десять-пятнадцать лет мужики.
Они разбирались в сроках, за что и сколько дают и не верили,
что по статье за пособничество фальшивомонетчику возможно
досрочное освобождение.
Ее не жалели, в деревне тогда еще воров презирали. Это
позже, когда страна стала побогаче, и нашлись деньги на амери-
38
канское кормовое зерно «для общественного животноводства»,4
то его в раздробленном виде воровали работники колхозных
животноводческих ферм и продавали по деревням за бормотуху.
Вот тогда, чтобы как-то оправдать тех, кто ворует и тех, кто
скупает ворованное, стали говорить что мы, мол, не воруем, а
бярем. Страх прошел, забыты были колоски, и горсть зерна на
кашу в кармане и лагеря. За это уже не садили.
Но власть не спала и быстренько придумала и запустила в
обиход новое слово, означающее массовое многомиллионнору-
кое воровство за которое не следовало уголовное наказание –
несуны. Не от бессилия власти это происходило, а просто поче-
му-то не захотела власть вновь наполнить опустевшие лагеря и
замершие стройки коммунизма. А если бы захотела, то ее вновь
бы весь народ ровными рядами поддержал. Как поддерживал
всегда и поддерживает сейчас.
Но тогда еще не наступило время массовой пьянки, пяти-
десятые года еще были годами стыдливыми, еще люди стара-
лись быть людьми, еще вор не был положительным героем. Это
время, в котором Глеб Жеглов говорил:
– Вор должен сидеть в тюрьме, – и вот в это самое время
мы с Митюней пошли в первый класс.
…Что ж, я сижу в тюрьме, за решеткой. Что же все-таки я
такое совершил, что заставил такое с собой сделать?
Вот и не зарекайся! Попался, а выйду ли? Хоть бы дочери
в письме намекнул, что страшного, если бы и побеспокоил их
английское благополучие. Все ж как-никак рядом с премьер-
министром живут, не как мы здесь в тьму-таракани сибирской.
Но надо постараться все вспомнить, подготовиться, может
быть представится возможность защищаться. Может как-нибудь
обманом удастся выскользнуть, прикинуться дураком – я, мол,
ничего не понял. Но обман намного труднее правды, да и я в
этом деле не мастак.
4 Кормовое зерно, закупаемое в США и Канаде использовалось для корма
крупно рогатого скота на фермах совхозов и колхозов, оно расхищалось пер-
соналом этих предприятий и реализовывалось среди сельского населения. Та-
ким образом в этот незаконный бизнес была вовлечена значительная часть
населения страны.
39
Когда-то правда из меня выстреливала. В детстве я просто
не мог врать. И во что я превратился. Как все-таки жизнь безжа-
лостно коверкает нашу душу.
В детстве, тогда мы были все равны, так мне, да, наверное,
и всем нам казалось, когда дело доходило до ссор, иногда закан-
чивавшихся дракой, моральная победа доставалась тому, у кого
была большая родня.
Один малец говорил другому:
– А я скажу Кольке, он тебе даст, – Колька старший брат
того мальца, например. А другой, ему на это, отвечал:
– А я скажу дяде Сереже, он Кольке как даст, – ответ ана-
лизировался противоположной стороной и если действительно
дядя Сережа был сильнее Кольки, то выдвигался новый аргу-
мент. Если вдруг оказывалось, что победы может и не быть, то
приходилось дядю Сережу кем-то подкреплять.
Спор заканчивался, когда оба спорщика уставали, и обида
как-то сама собой улетучивалась. Это представление семей, их
силы, авторитета никогда не носили элементов издевательства
или насмешек. Здесь взвешивалась только сила и не обязательно
физическая, но нами тогда конечно более всего ценилась имен-
но физическая.
Я помню, как мы на переменах на школьной волейболь-
ной площадке боролись. Правила были строгие, честные. За-
прещалось применять подножку, ну а о бросках через себя, пин-
ках и ударах руками и речи быть не могло. Даже в драках, со-
блюдалось правило – лежачего не бьют, ниже пояса не бить, не
пинать. Надо сказать, что по-другому драться я так и не научил-
ся, а теперь и не научусь, наверное.
К разговорам взрослых мы тогда не прислушивались осо-
бо и, как я сейчас вспоминаю, от нас особо и не таились. На во-
просы полового воспитания мы легко получали ответы, как
только этот вопрос кто-то задавал. Все происходило на наших
глазах в природе. Куры, коровы, овечки. Свиней мы с матерями
гоняли к борову, чтоб он ее покрыл. Если матери было некогда,
то она оставляла сына или дочь, чтоб он наблюдал, покрылась
свинья или нет. Но эта открытость живого мира создавала для
нас непреодолимую черту, отделявшую нас, людей, от этого ми-
ра. Мы знали все, и при этом не только целомудренно относи-
40
лись к девочкам, но даже и похабные анекдоты рассказывали
тогда редко, и слушать их еще долгое время мне было противно.
А не рассказываю их я до сих пор.
Эти анекдоты и само это слово появились вместе с тю-
ремщиками, так у нас называли людей возвращавшихся в пяти-
десятые годы из лагерей. До этого остроумные, смешные исто-
рии назывались у нас побасенками.
Наверное, голову мне вчера сильно повредили, когда во-
няли каким-то газом. Наверное, «черемухой»? Не дай бог! Не
выкрутиться теперь. Хотя с «черемухой» теперь баллончики га-
зовые и пистолеты продаются. Это когда-то из-за этой земляни-
ки-ягодки разыгралась целая драма.
Устроили себе праздник – отметили десятилетие сущест-
вования отдела. Собрались все, кто работал в отделе в это время,
пригласили и всех других, работавших ранее, и с кем хотелось
встретиться, вспомнить прошлое. Гуляли в заводской столовой,
пили, говорили тосты, танцевали, потом, кто близко жил, пошли
пешком, а мы на троллейбусе поехали домой. Наутро прибежала
наша соседка и по совместительству сотрудница и участница
этого празднества и сообщила, что четверых из нашей компании
арестовали, и они находятся в настоящее время в милиции, си-
дят в камере.
К обеду выяснилось, что они совсем не те, кого рассчиты-
вала арестовать, и арестовала милиция. Разрешить конфуз –
просто выпустив заключенных, не позволяли два выстрела из
пистолета «черемухой».
Короче говоря, попались наши «граждане» крепко. А дело
было так.
Один из наших сотрудников, с женой и ребенком жил в
заводском общежитии, занимал комнату. В этом же общежитии
жили и незамужние девчата и ребята. Иногда и пенсионного
возраста. Обычно в фойе при входе, где положено быть вахтеру
терлась группа мужчин неопределенного возраста со смытыми
лицами желающие приключений, а еще больше денег, и пьяная
компания – три мужика и одна женщина представляла для них
очевидный интерес. Завязалась непринужденная беседа.
Так получилось, что и среди наших товарищей интерес к
приключениям вызвал ответный отклик. У одного из встречаю-
41
щих были гнилые зубы, и он от них после некоторого сожаления
избавился. Паша, помогавший решить зубную проблему, ста-
рался свои способности каратиста развивать, и здесь, надо от-
дать ему должное, своего не упустил. Пока он тренировался в
фойе, остальные поднялись на последний, пятый этаж. Через
некоторое время туда пришел и Павел.
Интересно, чуваши – дальние потомки гуннов, часть кото-
рых, после разгрома их империи древними монголами, осели на
Волге. Так вот Вася – чуваш, в нем только капелька, маленькая
капелька крови того неустрашимого гунна, но вот какова она,
что смогла зажечь всю эту историю.
После прихода Василия гостеприимный хозяин и его жена
начали быстро накрывать на стол. Время уже было позднее, но
лето и еще не совсем стемнялось. Гости пошли в туалет, чтобы
умыться. Туалет и умывальные комнаты в таких общежитиях
общие и находятся по торцам здания, с одного торца – женские,
а с другого – мужские.
Уже проходя по коридору, из рассказа еще одного участ-
ника этих событий, чувствовалась напряженная недружелюб-
ность коридора, который в этот поздний час отличался стран-
ным многолюдьем. Возвратиться назад, закрыть и забаррикади-
ровать дверь ему удалось только после кровавого боестолкнове-
ния в туалете, а потом по пути и в коридоре.
За дверью что-то упало и отвлекло меня от бесполезных
воспоминаний. Хотя нет, я, кажется, вспомнил того человека,
который сидел у майора в кабинете. Он постарел, облысел, но
если ему прилепить кудрявость тех лет, то будет вылитый стар-
шой, благодаря которому удалось вытянуть тогда наших выпи-
вох из-под «черемуховой» статьи.
Он меня узнал? Скорее всего, нет. Тогда с ним я встречал-
ся один раз, да и то мельком, а все переговоры с ним вел Анато-
лий Иванович.
Толя приехал в наш город после службы на флоте. Он бо-
лее десяти лет плавал на подводной лодке, под конец службы
был командиром БЧ-5. В распоряжении КЭЧ5 была квартира в
5 КЭЧ – квартирно-эксплуатационная часть министерства обороны, занима-
лось предоставлением квартир действующим и отставным офицерам.
42
доме, где жили действующие и отставные офицеры КГБ и МВД,
квартира была просторной, потолки высокие, так называемая
сталинская постройка. Анатолий был несказанно рад и начал
тянуть след мирной жизни. Вот живя в этом доме, первым с кем
он познакомился, был Эдик, как стало известно позднее, со-
трудник тюрьмы и наипервейший пройдоха.
А произошло это так. Получив документы на вселение, а
по ним ключи, Толя на машине с вещами подъехал к своему до-
му, к подъезду. Ему помогал его сын. Ссадив вещи у подъезда,
Толя расплатился с шофером, и отпустил машину. Машину тоже
предоставила КЭЧ.
Эдик весь красный, полуодетый выскочил из дверей дома:
– Это вы вселяетесь в квартиру №11?
– Да.
– Кто принял это решение? Это ошибка!
– Иди ты на …! – просто и убедительно оборвал его То-
лик.
И это подействовало.
Потом этот инцидент почти забылся, да и Эдик оказался
приятным человеком, с постоянным, искренним желанием по-
мочь, даже услужить, без видимой для себя выгоды. Он обладал
обширными связями во всех мыслимых и немыслимых кругах и
мог достать все что угодно. Эта способность тогда во времена
всеобщего дефицита ценилась весьма и весьма. В то же время,
как ни странно может показаться, Эдик обладал обширным те-
лом. Согласитесь, что для такого типа людей подобная дебе-
лость все же редкость.
У Эдика была больная жена. Ее большие библейские глаза
были всегда печальны, даже когда она улыбалась. Эдик ее бого-
творил, и говорили, что она бы давно умерла, если бы не его
способности. Постепенно наши жизненные пути с Анатолием
разошлись, и я потерял его из виду. Людей типа Эдика я всегда
сторонился, хотя к их услугам в тяжелых ситуациях приходи-
лось прибегать не один раз.
Унитаз, стоит ли об этом писать? А если его раскололи и у
вас в туалете только труба? А раскололи служители жилконто-
ры, объясняя необходимостью технологической и при этом,
клятвенно обещая поставить новый немедленно, якобы на скла-
43
де он новенький стоит. Расколоть технологически раскололи, на
складе стоял такой же расколотый инвалид, видимо кто-то по-
старался и раньше «достал».
Вы скажете, что чем мучится лучше уж истратить свои
деньги и купить в магазине. Правильно, но это сейчас в любом
хозяйственном магазине они стоят, бери – не хочу. А каких-то
десять пятнадцать лет назад о простой их покупке мысль даже в
голову никому не могла прийти. Тогда унитаз, как и многое дру-
гое можно было только «достать». Под словом «достать» подра-
зумевалось многое. И в этом сложно связанном хитросплетении
сам факт оплаты деньгами терялся из-за своей незначительно-
сти. И тогда хочешь, не хочешь, а иди, ищи, не ищи – все равно
не найдешь, никто не терял. Вот так, один выход – Эдик.
Точно так же получилось и в тот раз, только «достать»
нужно было не унитаз, а свободу для трех мужчин и двух жен-
щин. Эдик помог. Как он это сделал – осталось для нас тайной.
Мы тогда просто боялись дышать, боялись спугнуть удачу.
А причина применения «черемухи» была, как часто это
бывает – «один недослышал, а другой недовидел», короче на-
ших ребят приняли за других.
Оказалось, что буквально перед их приходом были изби-
ты, и ограблены несколько человек и комендант вызвала мили-
цию. И так совпало, что кто-то указал на комнату, в которой ук-
рылись якобы эти бандиты.
Гора зеленых долларов. Не во время я зашел. Был пьян.
Но ведь мог соображать! Не хотел? Надоело!
Что теперь?
Что доставал у майора Эдик? Было понятно и непонятно.
Ходили слухи, что в арсенале пустые ящики, нет ни авто-
матов, ни патронов. Все продано. Но верить этому не обязатель-
но. Каких только слухов не ходит. Да и арсенал, насколько я
знаю структуру вооруженных сил, к майору не имел отношения,
правда, это ничего не доказывало и к моему жалкому положе-
нию не имело никакого отношения.
Наконец-то ощущение, что я раньше знал его, преврати-
лось в уверенность. Я все же вспомнил, где раньше нам прихо-
дилось встречаться. Да, майор не всегда был майором.
44
Это было давно, как сейчас модно говорить – в другой
жизни. Я только что начал работать в университете, уволившись
с завода. Работа моя была связана с математическим моделиро-
ванием использования в боевой обстановке некоторых разно-
видностей вооружения. Был соответствующий договор между
университетом и одним из НИИ министерства обороны. Майор,
он тогда был полковником, был начальником отдела, курирую-
щего нашу тематику.
Я часто, раз в три месяца ездил на сдачу заказчику, то есть
в этот НИИ, работ. Сдача предполагала демонстрацию про-
граммного обеспечения, оценку достоверности поведения про-
тивоборствующих сторон, эффективность учета вмешательства
командиров в схему боя. Все это я демонстрировал и обсуждал с
группой офицеров во главе с заместителем начальника этого
отдела. Майор, тогда полковник, редко появлялся на работе.
Про него говорили, что он то в бассейне, то в бане со своим тес-
тем. Тесть занимал высокую должность в министерстве обороны
и за пять или шесть лет довел старшего лейтенанта до звания
полковник.
Как это можно? Оказывается очень даже можно, как и то,
что после полковничьей должности в Москве – майорская в Си-
бири. Что-то произошло капитально повлиявшее на его судьбу.
Может, изменил жене?
А женился наш майор на дочери этого генерала. Она была
ему ровесница. Приезжая в Москву, я ее тоже узнал. Она рабо-
тала в этом же НИИ. Если вы думаете, что майор женился на
образине, которую никто не брал замуж, то ошибаетесь. Не бы-
ло в ее облике или поведении ничего отталкивающего. Хорошая
простая женщина. И вышла замуж может быть даже по любви.
А карьера от старшего лейтенанта до полковника состояла
из обычных этапов соответствия звания офицера и должности
офицера. Все дело в том, что часто должность не позволяет при-
своить хорошему офицеру очередного звания. Так называемый
потолок должности. Например, потолок должности – звание ка-
питан, а капитан, занимающий ее уже по выслуге лет, может
рассчитывать на звание майор. И майора ему присвоят, только
если перед этим переведут на должность, где потолок выше ка-
питана.
45
Но бывает и наоборот. Герой романа АлексКорна Бека
«Волоколамское шоссе» комбат старший лейтенант Боурджан
Момыш-Улы в разгар боев за Москву был назначен командиром
полка, то есть на полковничью должность. Но это – война, ране-
ния, смерти быстро передвигают и звания и должности. А наш
майор стал полковником в мирное время, а как это все происхо-
дило, знали в этом НИИ доподлинно все.
А было это так. После четвертого курса теперешний май-
ор, а тогда студент проходил военные сборы в одной из частей
на Украине. Небольшой зеленый городок, яблони, черешни,
роскошная зелень дубовых рощ, городской сад. Забор части не-
высокий и в самоволку после вечерней поверки ходили и солда-
ты срочной службы, и курсанты, прибывшие на сборы. Главное
вернуться к утреннему построению. А ночи украинские жгучие,
сочные, как и их феи – хохлушки. И глазу приятно, а уж погла-
дить…
Вот там он ее и высмотрел. Два месяца военных сборов –
она забеременела, и перед уездом домой сыграли свадьбу. Май-
ор окончил институт, она родила дочь, тесть устроил его в ар-
мии ротным в кадрированную часть в июле, а осенью назначил
его на неделю командиром батальона и отправил в академию с
этой должности. После академии назначали тогда на должность
с повышением, то есть начальником штаба полка, а осенью
вновь академия только Генерального штаба. После ее окончания
– командир полка и полковник немного погодя. Все эти пере-
движения были в соответствие с существовавшими тогда прави-
лами при эффективнейшем руководстве командира и родствен-
ника одновременно.
Вот так любовь «делает людей богаче».
Счастье, которое тогда свалилось на майора, не покинуло,
судя по горе денег, его и сейчас.
Черт меня занес без спросу в кабинет. Помешал людям,
напугал их.
– Вы меня простите! Я никому ничего не скажу. Считайте
ваши деньги спокойно, а я пока на стульчике посижу. Это, что
такая зарплата? В армии долларами теперь выдают?
Что было дальше, я опять не помнил.
46
Давно ушло то время, когда я, после каждого подпития,
казнил себя, перебирая в памяти все свои пьяные выходки, со-
бираясь, а иногда и делая какие-то шаги, принося извинения,
ощущая жуткие приступы стыда. Но постепенно моя любвео-
бильная память избавила меня от этих атак стыда, все менее
кровавыми становились угрызения совести, да и сама совесть
как-то истончилась, вытянулась, стала похожа на белую беско-
нечную дорогу, ровную, без ухабов. По такой дороге идти или
ехать – все приятно. Тем более что от этих похмельных мук ни-
какого толку. Все повторялось в своем однообразном разнооб-
разии, я стал замечать, что многие из моих художеств нравились
окружающим. И я перестал вспоминать.
Но не сегодня. Сегодня я обязан вспомнить.
На улице становилось все светлее, и из окна свет смело
проникал в комнату и бороздил по стене, вырисовывая какую-то
географическую карту материка, не то Южная Америка поперек
от Северной, не то Африка с Азией, выдержавшей строгую тю-
ремную диету.
Во втором или третьем классе я увлекся географией. На
политической карте мира, которая непонятным образом попала
в наш сельповский магазин и стоила так немного, что на деньги
за сданные заготовителю третьим сортом шкурки пойманных
мною сусликов я смог купить это сокровище, были разрисова-
ны, раскрашены разными цветами страны и континенты. Это по
времени совпало со чтением романов Жюль Верна, которые как
бы оживляли эти раскрашенные листки бумаги. Сейчас такой
прием не редок в телевидении, это можно увидеть наяву, как из
силуэта Австралии вдруг вырастает, становится все отчетливее
кусочек ее джунглей или пустыни, с аборигенами у костра.
Вот и тогда, развернув на полу сложенную гармошкой по-
литическую карту мира, я путешествовал, представляя себе про-
исходившие там события, бушующие войны, переживал неспра-
ведливость устройства мира особенно заметную на фоне счаст-
ливой жизни в Советском Союзе. Гана, Алжир, Патрис Лумумба
и где-то в памяти отголоски корейской войны. Образ советского
солдата – освободителя угнетенных. Справедливость – вот что
кипело в сознании десятилетнего сибирского мужика.
47
И, правда, много лет спустя, эта политическая карта на-
помнила о себе отголоском тех событий, начало которым было
положено в те далекие времена национально-освободительного
движения, это тогда называлось «победным маршем социализма
по миру», совершаемого, как теперь стало известно, не без по-
мощи Советского Союза.
В Африке, в Азии и Латинской Америке получали незави-
симость страны – бывшие колонии мировых империй, создава-
лись различного толка режимы, от коммунистических до откры-
то диктаторских с душком людоедства. Бывшие дворецкие ста-
новились президентами. Бесконечная цепь свержений этих но-
вых властей, хаос, охвативший освобожденные страны, дает о
себе знать и сейчас почти уже через пятьдесят лет после тех со-
бытий. Отголоски людского горя, тех которые были в игре и
остались там, когда крупье удалился, слышны до сих пор…
…Пришло письмо по электронной почте от неизвестного.
Как водится в последнее время – спам, то есть непрошеное.
Письмо написано на английском языке. Сейчас такие письма не
редкость. Писать легко, а еще легче отправить. И идут письма
во все концы, только успевай читать.
Думали ли анархисты, изобретая Интернет, что мир на-
полнится свободным шумом, который, а эту их мечту, не смо-
жет обуздать ни одна из спецслужб даже самая репрессивная и
кровавая. Можно разрушить все, одним махом, взорвать, напри-
мер. А если выборочно, то, сколько нужно ушей, какие нужны
глушилки?
Воистину, нет, худа без добра. За короткое время по всей
стране появилось великое множество радиостанций. Даже «Ра-
дио Свобода» транслируется на УКВ. Я предполагаю, что это
задействована мощь бывшей густой сети радиостанций – глу-
шилок. Вот и многолетняя борьба с идеологической диверсией
может оказаться полезной.
А письма, о которых идет речь в нашем повествовании,
приходят из стран экваториальной Африки. Это письма несча-
стных взрослых детей, теперь уже скорее взрослых сирот высо-
копоставленных в прошлом, местных, там у них африканских
начальников.
48
Начальники, как известно, на то они и начальники – во-
руют. Не знаю где больше. Наверное, не у нас в России. А дети
– виноваты. Дети страдают. Маются с этими деньгами. Папа
умер или убили, нет отца, а деньги есть, еще не пропали. Но мо-
гут.
Вот эти несчастные дети и пытаются найти надежное ме-
сто сохранения честно, как они утверждают, заработанных на
чиновнической должности, читай уворованных, отцами миллио-
нов долларов. Часты письма из Нигерии, реже из Анголы, и Мо-
замбика. Иногда пишут из Южно-Африканской республики. От-
туда пишут, уже убежав от преследователей из своей нефтяной
или алмазной страны.
Такие письма я поначалу читал, переводил на русский с
помощью электронного переводчика «Сократ», удивляясь полу-
ченной абракадабре из русских слов. Думал, что это шутки «Со-
крата», его несовершенство, но оказалось, что и исходный анг-
лийский текст такая же абракадабра, только английскими сло-
вами. Теперь не читаю, а удаляю, трачу свои деньги – Интернет
у меня платный, платный из моего кармана. Зачем я обращаю
ваше внимание на затраты? Да потому, что вошло в традицию и
уже не порицается как-то словчить, например, поехать в гости за
счет командировки, отметить день рождения как презентацию
продукции фирмы. Что есть что – хочется спросить?
Тьфу ты, пропасть! Опять лезут в голову со своей корруп-
цией, не хочу ничего знать, охота еще пожить. Но Эдик? Забу-
дет ли он? У него были дети? Что-то не помню. А как звали его
жену? Может это не Эдик? Кто-то мне говорил, что он уехал в
Нью-Йорк, у него там жил дядя. Отец Эдика и, соответственно,
дядя из Черновцов. Только отца Эдика сослали в Сибирь после
присоединения Закарпатской Украины к СССР, а дядю опреде-
лили вскорости в Освенцим – гитлеровский концентрационный
лагерь. После освобождения дядя сумел перебраться в амери-
канскую зону, а позднее и уехать в США. Или это был дядя не
Эдика, а его жены. Да, что-то такое. Она уехала первая с детьми,
а он все не ехал почему-то.
Путается все, в голове какой-то бесшабашный праздник,
гудит, но, слава богу, терпеть можно. Попить бы воды, холод-
ной из цинкового ведра, из колодца, через край, чтоб солнце
49
спину жгло, а голова была в теньке, чтоб девка рядом деревен-
ская стояла, смотрела и пахла потом из подмышек.
Этот Эдик не тот, этот с моей работы, с той, где я десять
лет помогал Митричу строить управляемый социализм в вузе и
в вузовском министерстве. Там был Эдик интересный своей от-
вратительностью тип. А жена у него была красавица. Странно,
но сейчас кажется, что она и жена того Эдика из тюрьмы одно и
то же лицо. Может они сестры? Но та из тюрьмы должна быть
старше.
Этого Эдика я знал хорошо, так хорошо, что даже бил в
студенческие годы в общежитии на кухне на женской половине.
За что? Теперь уже и не помню. Я не любитель драк, но так уж
выходило, да и драться приходится не всегда по желанию, а об-
стоятельства вынуждают. Опять оправдываю себя?
После института нас судьба на целых десять лет развела.
Я работал на заводе, а он писал диссертацию. Через шесть лет
мы встретились кратко на защите диссертаций его и моей. Оба
защитились, но его не утвердил ВАК. Говорили потому что ев-
рей. Наверное, это правда, так как его диссертацию я читал, и
она была выполнена хорошо. Может не из-за национальности, а
просто перешел кому-то дорогу. Сие неизвестно.
Через четыре года мы вновь встретились, и надолго, я в
роли заведующего отделом, а он в роли моего подчиненного за-
ведующего лабораторией. Драка уже забылась, прошло много
лет, и мы поначалу были как товарищи, бывшие однокурсники.
Товарищ, сосед, знакомый, друг – в этих словах есть ка-
кой-то налет двусмысленности, в них как бы замаскирована ие-
рархия взаимоотношений. Этот мне друг, а вот этот только зна-
комый, а этот – товарищ по работе. Определяя степень отноше-
ний, мы как-то забываем спросить о согласии на это определе-
ние противоположную сторону. Если это происходит в присут-
ствии того, кого мы называем друг, товарищ или знакомый, то
ему или ей приходится согласиться, проглотив незаслуженно
полученное стеснительное неудобство.
Виной тому, может быть, несовершенство нашей слуховой
и голосовой систем – говорим по очереди преимущественно, а
хором только поем, причем поем обычно одно и тоже.
50
Как долго, сейчас, однако, стыдно, мы пели, прямо греме-
ли:
– Мы будем жить при коммунизме! – как смеялся и, ока-
зывается, боялся нас мир.
А до этого еще страшнее:
– Боже, царя храни, – причем особо не верили ни в ком-
мунизм, ни в божественное предназначение монарха. А под ко-
нец почти открыто насмехались над его вполне человеческими
проявлениями – царь любил детей, жену, фотографию и не лю-
бил пьянствовать и материться как его предшественники и по-
следователи.
Когда-то в детстве на столбе напротив нашего дома при-
били плакат. На деревянной раме была натянута красная мате-
рия и что-то написано, сейчас уже и не вспомнить что именно.
Да и написано было уже по ранее написанному и стертому. Мо-
жет, сменилась линия партии, как тогда нередко бывало или что
еще. Этот плакат был удобной мишенью. Мы, пацаны тогда ув-
лекались многим. Одним из таких занятий было метание или как
мы говорили бросание плиток.
Плитки – это ножи от режущего инструмента сенокосилки
или комбайна в виде усеченной равнобедренной пирамиды. Не-
годные, отработавшие свое, валялись возле кузни, где мы тогда
проводили немало времени, бросая их в подзор крыши так, что-
бы плитка впилась в дерево досок. Была нарисована мишень в
виде гитлеровского солдата, и само по себе это занятие для нас
было не только спортивным, но и что-то большое и многообе-
щающее пробуждало в душе. Наши отцы все без исключения
воевали совсем недавно, редко кто был не ранен или не конту-
жен. И мы, наверное, считали это нормой, потому что у ребят
постарше, совсем чуть-чуть, отцов совсем не было. И фамилий
на памятнике погибших тоже не было, как и самого памятника.
Кузня была совсем недалеко, через дом, а плакат еще
ближе. И я решил попробовать. Взял плитку, прицелился и бро-
сил. С первого раза я попал в нужную букву, плакат порвался, а
плитка пролетела насквозь. Бросив вторую плитку, я опять по-
пал, но материя не порвалась, она была теперь не натянута, при-
нимала удар и просто гасила его, не выказывая несогласия ви-
51
димым образом и, тем самым, оберегая оставшееся благополу-
чие.
Как бы и мне сейчас сохранить то, что от меня еще оста-
лось. Кто они? Ну, явно не друзья. Что мне им говорить? Пора
бы им и объявиться.
Я незаметно для себя подошел к двери. Это было странное
сооружение, на ощупь – пустота, а за дверями ничего. Не пустое
место, не свет, и не темнота, а ничего что может увидеть глаз.
Это были двери в никуда.
Это трудно представить мне сейчас, а тогда…
Шагнуть на порог я не решился, а протянул руку за дверь
и не увидел руки. Видел только часть руки до плоскости двери.
Отдернул руку назад и ощупал пальцы. Все вернулось целым и
невредимым.
С подобным чудом я уже был знаком. Память услужлива и
вот уже и русская печка, полати, лестница на второй этаж и сте-
ны, бревенчатые, нештукатуреные, в бревнах дырочки – жуки
проточили… Когда-то я мог в них засунуть свои тоненькие
пальцы.
В три года отца перевели на зиму работать в другое село.
Там я познакомился с мальчишкой, у которого была настоящая
машинка, как мне тогда казалось. У нее были не только колеса,
но открывались и дверки, а внутри кабины был руль.
Это был 1953 год, и я должен помнить смерть Сталина, но
не помню. Наверное, все было буднично, и никто о нем не пла-
кал в нашей степной глуши.
В этой деревне развозили воду и продавали ведрами. А в
моем родном селе воду брали зимой из речки. Речушка малень-
кая, вытекает из бора, бор ленточный тянется до самой Кулун-
ды. Вода в речке чистая, дно из промытого песка, в который
прячутся усастики и вьюны – маленькие рыбки, намного мень-
ше пескарей и чебаков. Чебаки – временные жители, они растут
в речке на вольных кормах до тех пор, пока она с горем пополам
скрывает их в своей воде.
Первое, что я помню, связанное с моей мамой это как ма-
ма мне сделала удочку. Помню и удочку, она была настоящая
почти. Только крючок мама согнула из гвоздя, а так леска из
52
конского белого волоса, поплавок из гусиного пера, удилище из
тонкого талового прутика.
В это же время у меня появился и первые друзья – два
брата Витька – старше на год меня и Колька – младше меня на
год. Их отец начал строить недалеко от нас дом.
… Приходит на память – мы идем по лугу по дорожке.
Еще дождь сегодняшнего утра, проливной не так чтоб лил, но
достаточно, скользим, луговая почва и дорожка идеальное сред-
ство поглощения энергии, просто требует ползти. Даже на чет-
вереньках нельзя, носом, носом.
Лето или осень как-то не приходит в голову определить-
ся...
Направились домой. Подходя к речке, Коля потянул меня
к железным воротам или тому, что от них осталось.
Они появились на свет, когда в очередной раз обвалился
крутой берег реки. Высота обрыва в этом месте достигала пят-
надцати метров – пятиэтажный дом. Песчаная стена к своему
основанию переходила в камень – песчаник и вот на этом ка-
менном основании и показались ржавые железные ворота. Они
представляли собой два столба ржавчины соединенных наверху
перекладиной из такой же мягкой ржавчины. Когда и зачем они
были построены – остается только гадать, но то, что массив пес-
ка вокруг ворот был нетронут и первозданно чист, маловероят-
но, что эти ворота спрятал наш современник. Видимо они поя-
вились раньше, чем древняя река нанесла этот песок, эти почти
десять метров от основания ворот и еще добрый метр чернозема.
Учитель истории – молодой парень, недавно окончивший
университет взялся определить их возраст с помощью научных
методик применяемых в археологии. Взял пробы и уехал в го-
род, и пока еще не вернулся.
Узнали мы про ворота от Митюньки. Он имел привычку
приносить удивительные известия. Так, например, он первый,
учитывая, что это была глухая деревня, прочитал и потом нам
рассказывал вечером в темноте, чтобы было пострашнее «Пик-
ник на обочине». Это уж я потом, когда прочитал эту книгу, по-
нял, что он рассказывал. А тогда это все он приписывал воро-
там. В них по его словам исчез мальчик Женя, приехавший в
гости на лето к директору нашей школы. Митюня видел, как он
53
входил в эти ворота. Он немного присочинял, приближал к на-
шей действительности, к речке, к яру, к тем местам, которые мы
хорошо знали. И от этого его рассказы становились правдопо-
добнее. Вот его рассказ:
– В тот раз, переходя в брод речку, и поднимаясь на пес-
чаникового камня пьедестал, мне было страшно. В воротах,
внутри было какое-то движение. Я и спросил:
– Женя, что там в воротах?
– Что? Песок, какой-то жидкий, пойду копну немного.
Женя поднялся на каменный выступ. Камень песчаник –
это скорее не камень, а спрессованный песок. Он легко разру-
шается под воздействием воды и напоминает прессованный са-
хар. Также всасывает воду, теряет форму и превращается в не-
что жидкое и неприятное.
– Размок песок. Может родник пробивается?
– Родник идет по глине, ниже песка, песок воду не дер-
жит.
– А что тогда?
– Не знаю. Не ходи, вернись, мало ли что.
Он не послушал, шагнул к воротам, встал на порог и как-
то незаметно пропал. Исчез.
Волшебные какие-то ворота, подумал я. Сказка «Тысячи и
одной ночи»...
Я тоже поднялся, пощупал с недоверием косяк, который я
видел перед собой. Конечно, косяка не оказалось, он был не-
ощутим.
Надо что-то делать. Искать Женю там, в воротах, но и по-
дать весточку о себе тоже надо. Так размышляя, я спустился к
речке...
Но вместо речки, воды я уперся в стену, в невидимую, но
твердую на ощупь стену. Инстинктивно попробовал идти вбок,
обойти препятствие, потом уже стал искать выход вполне осоз-
нанно... Вокруг меня была прозрачная стена, краями уходящая в
железные ворота.
Я не мог выйти за стену, но все видел, что за ней происхо-
дит. Потеряв всякую надежду выбраться, я сел на песок и, на-
верное, даже заснул. Или нет, я все видел, но как-то так издале-
ка, как-то отстраненно.
54
Долгое время на речке никого не было. Примерно через
час по тому берегу реки важно прошествовал гусак. Почему-то
один, без своей горластой семьи. Я махал на него рукой, чтобы
он загоготал, чем мог привлечь, может быть, внимание людей.
Вряд ли это озаботило кого-нибудь, но утопающий хватается и
за соломинку.
Гусак меня не заметил, что показалось мне странным. Гу-
си – очень чуткие птицы, их иногда используют в качестве ноч-
ного сторожа, гусь – не проспит. Кто-то мне говорил, что гуси в
древности спасли Рим, предупредив гоготанием жителей о не-
приятеле.
Наверное, слепой на один глаз, кто-то ему выклевал его
или выткнул.
Через некоторое время появился мальчик с удочкой. Он
размотал удочку, порылся в банке с червями, видимо ничего в
ней не обнаружил, поэтому, положив удочку на песок под вет-
лами, направился в мою сторону.
Иди, дорогой, поближе, иди скорее.
Мальчик, не дойдя до меня каких-то десяти метров начал
разгребать растительный мусор, который накопился на берегах
после половодья.
С большим трудом через студенистое дрожание, я узнал
этого мальца. Это был Петька Таньки Караваевой младший
брат.
– Здравствуй, Петя! Подойди ко мне.
Но сколько бы я ни кричал, ни махал руками, ничего не
получалось. Он меня не слышал и не видел.
Меня охватило такое чувство, как бывает во сне, когда
кричишь, хочешь закричать, а звука нет, хочешь побежать, вы-
скользнуть от надвигающейся опасности, но не можешь, обми-
раешь и просыпаешься.
Ему конечно не поверили.
– Ну и враль же ты Митюнька. Я вчера ходил по тому бе-
регу и ничего такого не видел.
– Не веришь, давай завтра пойдем туда. Сам увидишь, – на
этом сговорились и разошлись по домам.
Но завтра мы не сходили, теперь уж и не помню почему.
Потом берег обвалился и завалил ворота. Учитель из города так
55
и не вернулся. Говорили, куда-то пропал. Никто и не удивился.
Его не искали, тогда часто пропадали люди.
Митюнька утверждал, что учитель вошел в ворота…
Ему верили и не верили.
Может и мне попробовать исчезнуть за дверью? Неожи-
данно мне пришла первая за утро здравая мысль:
– Если это дверь в никуда, то, как они сюда войдут?
Вторая мысль была не менее революционна:
– А как я сюда попал?
Эти неожиданно свалившиеся на мою больную голову
мысли окончательно утомили мой организм и еще, не понимая,
а, только чувствуя, что опасность видимо, миновала, я уснул.
Проснулся я, когда день был в разгаре. Светило солнце и
его лучи плясали на потолке.
Вначале я не обратил на эти зайчики никакого внимания,
болела голова, хотелось пить. Но потом неестественность ме-
няющихся картин на потолке проникла в затухающее сознание с
вопросом:
– Где же солнце?
Но вопрос был встречен и проверен и поставлен диагноз,
которого не могло быть.
…Тогда тоже было лето или как сейчас зима, может и то-
гда цвел на окне, как ни в чем не бывало роскошно рекостав, не
обращая внимания на временами вскипающую жизнь.
Тогда зима пришла хоть и с опозданием на целый месяц
или даже полтора, но со всей своей щедрой морозностью. Воз-
дух у земли теплее, земля еще не остыла и дым из труб стелется
по снегу, заволакивая пространства мыльной духовитой пеной.
Только бритвы опасной пока природа не придумала в наших
мерзлотных просторах, чтобы сбривать непокорных замерзнуть.
Рекостав зацвел нынче в ноябре. Этот красивый цветок
как оказалось кактус с роскошными розовыми цветами без ко-
лючек. Цветет всю зиму, скрашивая пустынные русские про-
странства и жизнь. А я, смотря на него, почему-то думаю о лете.
О жарком дыхании степи, о Демином логе. Как там было хоро-
шо летом.
Дёмин лог – это место заметное, место, которое, наверное,
есть у каждого парнишки деревенского. Может и городского, но
56
такое место должно быть знакомо до мельчайших подробно-
стей, до каждой кочки, травинки и сусличьей норки. Это такое
место, где не год и не два, не только летом, но и зимой и осенью
ты все облазил, осмотрел, попробовал на вкус.
Крестьянская изба виновата или то, что тогда не было те-
левизора, но в те далекие пятидесятые годы сразу после войны
мы дома только спали. Кое-как сделаешь на лавке уроки, стол
бывал часто занят, да и один он был. Скажете – бедность. Нет,
стол сделать мужику недолго, тогда все сами делали – стол,
скамейки, шкафчик, сундук, но лишнее в избе ни к чему, а вы-
брасывать в сарай, это место называлось «на погреб», или на
потолок – «на подизбицу» считалось грешно.
Тогда подобные табу соблюдались естественно, они орга-
нично соответствовали тому образу жизни и были вполне целе-
сообразны. Я до сих пор если тешу топором, то что-то подкла-
дываю, доску, щепку, чтобы не дай бог топор задел землю, ру-
банул по земле… Почему? Не знаю, мне не говорили почему,
просто, что топор затупится… Но, наверное, дело все же не в
этом.
Всякое лезет в пьяную голову. Но все же надо напиться,
поискать воду. Я встал, ничего не видно, взгляд упирается в
пустоту. Опять волной подступила тошнота, и вдруг, что-то уп-
руго толкнуло меня в грудь. Да не просто ударом снаружи, а
изнутри. Я вспомнил вчерашний день, он вспыхнул в моем соз-
нании весь сразу в каком-то ярком столбе света, как театраль-
ные подмостки, как взгляд на сцену с галерки.
Там я узнал только себя. Остальных собственно и не было
видно, они были в тени этой гигантской лампы. Я услышал го-
лос:
– Ты как сюда попал?
– Здравия желаю, товарищ майор!
– Ты что коммунист? Нет сейчас товарищей!
Боковым зрением я видел, как Эдик сгребает в черный
портфель пачки денег. Они не слушаются, падают на пол, он
начинает подбирать, роняет портфель.
– Эдик, успокойся, он от нас никуда не денется. Как тебя
звать? Хотя это ни к чему, жизнь твоя кончится не позже утра,
причем придется тебе стать героем Ичкерии. Ха-ха-ха!
57
– ???
– Да, ты не ослышался, арсенал на площади знаешь? Вот
его ты и взорвешь, а остатки сожжешь. Потом найдут твой об-
горевший труп с канистрой пустой из-под бензина, а в кармане
документы, и собственноручная записка с проклятиями России.
– Я же пьяный. Как я это смогу сделать? Без письменного
приказа не буду, – сказав это, я покачнулся и упал лицом вниз.
Свет стал гаснуть, и скоро все затянуло каким-то ржавым
туманом.
Пустой арсенал, все продали прапора, да и майору доста-
лось видно немало, вишь как хлопочет. И деньги хочет при-
крыть, и воровство огнем списать и отвагу, и преданность роди-
не проявить.
А как день хорошо начинался вчерашний.
Я рано проснулся, приготовил завтрак своей В. и стал со-
бираться потихоньку идти в тот дом. В. – это моя жена, живем с
ней уже больше тридцати лет, иногда неладим, но друг другом
дорожим. Тот дом – это дом на земле, который мы купили не-
сколько лет назад. Тогда наши дети стали выходить в самостоя-
тельную жизнь – заканчивали университет. Думали, что женится
сын, дочь выйдет замуж, и нашим новым семьям будет, где
жить. Не придется тесниться. Но по-нашему не вышло.
Дом есть дом, это не квартира в многоэтажном и много-
квартирном доме. Дом можно пристроить, сделать второй этаж.
Только не ленись, работай помаленьку.
К дому прилагался небольшой участок земли, где мы ста-
ли огородничать. Участок маленький, крошечный, но как он хо-
рошо отзывался на наш труд, кормил и поил. Мы варили из ягод
варенье и делали из этих же ягод вино. Дом находится в городе
не на окраине, а недалеко от центра, в его горной возвышенной
части. Ходу туда мне полчаса. Но все по порядку.
Начинаю собираться. Это каждый день. Уже десять лет я
живу на два дома. Беру ключи – это мешочек, а в нем как у ка-
кого-то скопидома ключи от квартиры, от дома, от калитки, от
погреба. На окнах решетки, двери железные.
А совсем недавно было совсем не так. Свою дверь мы до-
брых тридцать лет закрывали на простейший английский замок
– никто не воровал, не пытался к нам проникнуть.
58
Почему? Нечего было брать? Так и сейчас нечего. Или все
же есть. Просто запах нищеты все чаще и чаще доносит ветер
перемен. Потерять легко, а как восстановить?
Выхожу из дому. Хлопает железная дверь – это так с ней
неласково обращается в который раз уже половинка автомо-
бильной шины. Я прикрутил ее несколько лет назад к двери, и
она исправно служит, никто не покушается на нее. Болты – са-
моделки, открутить можно, но продать нельзя.
Дом наш пролетарский. Живут пролетарии, потомки, но
не тех мастеров, которые умели подковать блоху, и не седоусых
большевиков – рабочих, которые якобы знали сермяжную прав-
ду, а забулдыг, которые потеряли многое из пролетарского, хотя
как говаривал их вождь:
– Пролетариату нечего терять кроме цепей…
А эти смогли все же потерять. Они не умели читать чер-
тежей и, может быть, даже и не подозревали, что они существу-
ют, брили усы по утрам и от этого по утрам и вечерам запах во-
дяры – их словечко – отлакированой пивом или портвейном с
настойчиво прилепившимся душком ханки. Вот таков этот класс
гегемон, которому были вручены ключи от счастья, да и самой
жизни доброй половины мира на целых сто лет, и за это счастье
столько положили ни в чем не повинных людей. А им хоть бы
что – воняют, ищут виноватых среди тех, кто живет не по их
правилам.
И понять их можно. Ведь были рождены они, «чтоб сказку
сделать былью», а приходится работать.
Правильная жизнь – это когда тебе и когда ты никому не
должен и никому не завидуешь, такая жизнь до полного износу,
долгая. За нашей с женой смертью никто не следит, некому ос-
вобождать жилплощадь, стремясь для этого скорее умереть. А
эта атмосфера настояна домом. Здесь не выздоравливают.
Моя В. уже на работе, зарабатывает на продолжение жиз-
ни. Мы живем вдвоем, дети разъехались давно и живут без нас
уже почти столько же, сколько и с нами, если не брать раннее
беспомощное детство в расчет.
По пути захожу на почту отправить письмо в редакцию. У
меня довольно давно тлеет вялая без признаков успеха перепис-
ка с одним московским издательством. Не хотят печатать ни
59
моих стихов, ни моей прозы. Нет сюжета острого, нет жареного,
в общем, не нравится москвичам правдивая склеенная из кусоч-
ков не связанных причино-следствием жизнь.
На почте пусто, девушки за стеклом с утра невеселые. У
окошка пожилая женщина пытается получить пенсию. С нее
требуют сдачу, что-то немного, а у нее нет. Да, собственно, по-
чему у нее что-то должно быть. Она получит из окошечка вот у
нее и будет.
Это думаем мы так по эту сторону окошечка. Нас много и
думаем все одинаково. Какое-то сумасшествие. Нам всем из
окошечка что-то должны. Должны, но не всё.
Девушка в окошечке, почтовый работник, почраб, навер-
ное, в традициях названий двадцатых годов прошлого века. Го-
ворю прошлого века, а чувствую, что век все еще тот, почрабов-
ский. Она за окошком, может дать деньги на продолжение жиз-
ни, не свои, а законные, вырешенные государством, заработан-
ные человеком…
А может и не дать?
Поизвивайся ужом у окошка! Что это? Откуда это?
Школа, двойки, первые беспорядочные на столе, на окош-
ке в подъезде любовные впечатления. Чувство, что жизнь про-
шла, так и не начавшись, и теперь до самой смерти – окошечко.
И все это после вранья в книжках, вечно пьяного папки, матери
с лицом изношенной тряпки в сорок лет.
А здесь еще эта бабка с пенсией.
Дожила до пенсии, не сдохла.
А зачем? Кому ты нужна?
Семьдесят лет, судя по ведомости. Мама не доживет. Одна
живет в квартире, а мы всемером в общежитии все в одной ком-
нате. Чтобы дали побольше квартиру родители пятнадцать лет
назад, мне было четыре года, привезли из деревни деда с бабуш-
кой. Бабушка померла, а дед сошел с ума, днем спит, а ночью
ловит рыбу в коридоре – тащит в комнату все что найдет. А что
там можно после ежедневного обыска друзей отца – алкашей
найти?
Упирается, нет у нее мелочи, только крупняк, поди еще и
«капуста» в матрац зашита. Надо Толику сказать, чтоб прове-
рил. Восьмая квартира – это второй этаж, невысоко.
60
Особенно в нашем доме очень удобно по решеткам нашей
квартиры забираться на второй этаж. Самые молодые пролетки
освоили этот путь давно и, пользуясь своей уголовной безнака-
занностью подкрепленной жалостью незнакомых доброхотов,
обворовали по несколько раз балконы и смежные с балконами
квартиры. Не пойман – не вор! Это принцип работы полиции и
милиции. Также действовали и центурии и прокураторы в Древ-
нем Риме, наверное. Не знаю.
Мои письма тоже не к месту пришлись. Заказные. На каж-
дое письмо нужно выписать бумажку. Посылаю заказные, они
доходят до адресата. Простые, увы, сразу же почти на твоих же
глазах бросаются в урну для мусора, а деньги за пересылку,
гроши, по сути, находят применение, не успев бесследно исчез-
нуть в недрах министерства связи, или как там его в очередной
раз переименовали.
Я слабо возражаю, говорю, что хочу заказным отправить.
Реестр выписывать мне ни к чему, но все же начинаю писать.
Написал, все равно не принимают, нет печати. Я ставлю оттиск
большого пальца и по окружности пишу «Дурак». Взяла, счита-
ет, требует без сдачи.
У соседнего окошка женщина канючит, просит деньги.
Зачем они ей? Деньги? Наверное, надо, приспичило с утра.
Деньги, деньги, а здесь жизнь проходит за этим стеклом. Стоит
ли упираться за ее продолжение. Уйдешь ты убогая или так и
будешь гнусить.
– Нет у меня сдачи, нет!
Ишь, сейчас просит, а недавно когда я бессильная девчон-
ка второклассница, уважающая тогда всех взрослых, уронила
пакет с обувью и пыталась поднять в толкучке автобусной, упи-
раясь носом, лицом в зады и ляжки окружающих, может от нее
получила пинок, что потом пришлось идти в больницу, так бо-
лел живот. Может быть, от этого у меня и нет детей. А это мо-
жет и хорошо – в нашем общежитии не мучаются.
Я подхожу к почтовому ящику, открываю, достаю счета в
оплату за квартиру. В доме тоже есть почтовый ящик без замка.
Замок был, много замков, но не на месте они были. Шину авто-
мобильную на дверях не воруют, а замки всегда кому-то нуж-
нее, чем нам.
61
Решаю вмешаться в их диалог. Говорю, что обычно стар-
шие учат младших. Мои слова услышаны, жар еще больше, но
деньги нашлись. Звали ее пить чай. Чай все и решил.
Вышел на улицу, шапка перестала обручем сдавливать го-
лову, разогрелась. Я купил шапку в поезде, когда ездил в Екате-
ринбург, который до этого был Свердловском, в память о воро-
ном соратнике Ленина, а до этого был Екатеринбург, а еще
раньше как он назывался, я не знаю. Так вот я не шапку купил, а
заплатил деньги за обман и пытки. Шкурка ондатры была не
выделана, а сырая наклеена на матерчатую основу и теперь,
ссыхаясь, больно сжимает голову.
Перешел через улицу и углубился в двор школы-
интерната. Здесь у них довольно большая площадка, футбольное
поле, баскетбольная и остатки волейбольной площадок. В зда-
нии ремонт, детей нет.
Рядом тюрьма. Тюремный замок, построен еще в царские
времена из красного кирпича. Тюрьма слева от тракта, а крас-
ные казармы – справа. Отсюда ушла в 1941 году кадровая пе-
хотная дивизия и сложила головы, прорвав фронт, и попав в ок-
ружении. Мало кто остался, в основном те, кто был ранен в са-
мом начале боев, когда горловину прорыва немцы еще не отре-
зали.
Одного из счастливчиков мне довелось знать и даже дру-
жить. Рассматривать его трофеи, которые он привез в конце
войны, сменив за почти четыре года несколько фронтов и до
десятка дивизий, попадая после ранения в самые жуткие, жду-
щие пополнения места. Когда его спрашивали, сколько он был
на фронте на передовой, он, подвыпив, плакал и говорил, что
ему хватило досыта одного месяца. Один месяц – в среднем ме-
жду ранениями два-три дня. В большинстве после ранения вы-
ползал сам, на Курской Дуге собирали раненых на полуторке.
Потом госпиталь и очередная нянечка. Может, и привирал на-
счет нянечек, не знаю.
Пришел он капитаном. На удивление всем. Медали и ор-
ден Красной Звезды. Потом уж узнали, что награды были его, а
форму он купил на базаре в городе, продав один из двух тро-
фейных венских аккордеонов. Еще он привез большие наручные
часы с несколькими циферблатами. Говорил – швейцарские.
62
Так вот ему повезло, ранили, когда пошли в прорыв, он
выполз к дороге, и там его подобрали танкисты, буксировавшие
подбитые танки в ремонт. Он до смерти первый тост провоз-
глашал за танкистов, хотя всю войну, весь этот свой месяц про-
воевал в пехоте.
Постепенно в его рассказах о войне он все ближе и ближе
становился к генералу Власову, а под конец стал его ординар-
цем. Я его спрашивал, сколько, мол, ты у него был в ординар-
цах, он начинал считать, и выходило немного, около месяца, под
Киевом.
Умер он зимой. Был холод под сорок, под Новый Год.
Снега не было почти. На елбане, где могилки он задерживается
в редкий год. И в этот год снег выпадал два раза и стаивал до
основания.
За дверьми завозились с замком, наконец, дверь подалась,
и в ней образовалось окошко, его еще называют кормушкой и в
ней лицо.
– Живой? А зря, сдох бы с газа – нам меньше возни, –
кормушка захлопнулась, и все опять стихло.
Пить надо меньше. Это так. Теперь эти выводы ни к чему.
Наверное, не выбраться. Пожил, а все же мало. Старался дер-
жаться подальше от лихих людей – не уберегло.
Как они отсюда из Сибири везут оружие на Кавказ? Через
всю страну. С Дальнего Востока и то ухитрялись, там ведь тоже
рвались и горели арсеналы. Если этот арсенал загорится и если в
нем есть еще боеприпасы, то нижней части города достанется,
будет что-то похожее на авиаобстрел с бреющего полета. Удач-
но кто-то расположил склады на краю увала, на стрелке так, что
любой вылетевший снаряд, чтобы достигнуть земли, должен
опуститься на сто метров. Обстрел будет подробный.
Нет у меня мобильного телефона, да и если бы был, то они
все равно отобрали бы. Жена теперь беспокоится, а мои друзья,
не дождавшись меня вчера из военкомата, может что-то делали?
Может все же есть шанс?
Надо выбить окно. Сказано, сделано. На звук оглянуться
должен часовой. Да это не часовой, а пугало. Вот оно что! Они
освобождают, готовят склады арсенала к взрыву, а я так здесь
видимо и останусь. Но если меня потом найдут за закрытой две-
63
рью? Зачем за закрытой – дверь сгорит, и оковы рухнут, но сво-
бода примет радостно у входа мой обгорелый труп!
Послышался собачий лай, рычанье, потом звуки драки,
крик боли. Так кричит собака, если ее укусили за ногу. Берегут
они ноги.
Лай показался знакомым. Неужели Тимофей меня ищет?
Не может быть! Он в том доме на цепи.
Собачья драка продолжалась. Послышались выстрелы, за-
визжала смертельно раненая собака, быстро затихла. Я рванул
решетку окна, пытаясь выглянуть. Решетка была прибита гвоз-
дями к косякам, и если бы у меня был топор или выдерга, я лег-
ко мог бы ее снять. Но, увы, у меня ничего не было.
Как бы мне пригодилось сейчас умение героинь романов
Иоанны Хмелевской. Они находили всегда выход в, казалось
бы, безвыходных ситуациях. У них голова всегда была светлой,
они не пили до бесчувствия. Но что делать, хоть разбегайся да
головой об стену.
Ломать стену не пришлось, дверь открыл снаружи человек
в синем халате:
– Выходи!
Я вышел:
– Иди вперед, – я пошел по коридору, дошел до двери и не
то чтобы оглянулся, а как бы боковым зрением увидел, что он
сейчас выстрелит. Я рухнул на пол, пуля попала в дверь, выбив
в фанерной филенке порядочную дыру. За дверью была улица. Я
рванулся к двери, но, услышав, что сзади набегает тот в синем
халате, отшатнулся в сторону и как бы провалился.
Как потом, оказалось, там было творило в подпол закры-
тое фанеркой. Я ее сдвинул и очутился среди банок и кадочек.
Прапора хранили здесь зимой соленья и варенья.
Я спрятался за бочку. Человек в синем халате потоптался
у творила, видимо пытаясь меня рассмотреть, потом выстрелил
в место, где, по его мнению, я должен находиться, и вдруг рух-
нул в подпол, выронив пистолет. Пистолет ударил меня по го-
лове. Это я позже понял, когда в очередной раз очнулся. Под
рукой был лед, гладкий холодный лед как в тот год, когда в ночь
на Новый Год лил теплый, почти летний дождь.
64
Горы тогда покрылись льдом и стояли черно мраморные.
Ни взойти, ни спуститься. Особенно трудно приходилось коням
– их давно никто не ковал. Кузня деревенская была разрушена
почти сразу же, как умер кузнец – Никита-Худодач.
Вначале растащили инструмент. Какой был у Никиты ин-
струмент! Там были молотки кузнечные, особые, зубила, бород-
ки. Были и матрицы и пуансоны. В те годы в деревне об элек-
тросварке и не знали. Оси телег, а позднее и тракторные детали
Никита сваривал кузнечным старинным способом – в горне. Он
мог отремонтировать любой механизм, любую технику в своей
глинобитной кузне.
Умер он от рака, тихо, также как и жил.
Мы жили поблизости, и я часто уже лет с пяти бывал в
кузне, смотрел, как он работает, как с ним говорят мужики, рас-
сказывая, а больше показывая, что надо сделать. А это было не-
просто – ведь Никита был глухой и немой от рождения.
Когда он помер, то могилу копали двое суток, отогревая
землю костром – жгли автомобильные шины. Так и не дошли до
талой земли. В день похорон поднялась метель, повалил мороз-
ный сухой снег. Ветер сбивал с ног, несли на руках, его товари-
щи, двое братьев Митрий и Иван и на перехват мы с Колькой
Дорофеевым, Винамин и Вася Боев.
Пришла вся деревня, перемерзли, особенно ребятишки.
Потом бабы с ребятишками забежали в первый дом под горой.
Его отец погиб. Поминали, выпили, поели, поплакали. Душев-
ный был мужик. Ни на что не горели его глаза. Не стяжатель.
Сейчас уж все померли. Я, почти что один, из тех старых,
послевоенных мужиков. Да и я видно теперь не жилец.
Ощупав внимательнее кусок гладкого льда, я понял, что
это стеклянная банка видимо с солеными огурцами. Человек
упавший вслед за мной зашевелился, я зашарил руками вокруг,
пытаясь найти что-нибудь для защиты. Ничего не попадалось,
все банки большие и маленькие, картошка, в ящике с песком
морковка. А вот, наконец, что-то стоящее, похожее на пистолет.
Может он даже и стреляет?
Я направил пистолет на шевелящуюся фигуру и нажал
спуск. Пистолетный ствол выбросил струю огня, осветив яркой
вспышкой просторное подполье. Человек упал.
65
Явственно потянуло дымом, я начал осторожно продви-
гаться к выходу. Взобравшись по деревянной трехступенчатой
лестнице повыше, я высунул голову из творила, осмотрел кори-
дор. Было пусто, и от дыма по полу стелился туман.
Быстрее! Эта мысль неожиданно мобилизовала все мои
невеликие силы, я налег на дверь, она подалась, и я вместе с ней
вывалился на волю.
И тут началось!
В двадцати метрах горело здание склада. Мне было видно
пламя над крышей и черный дым, который бывает, когда горят
автомобильные покрышки. Сам склад мне не был виден, его
скрывали стены моего недавнего узилища.
Горело жарко, летели горящие куски рубероида с крыши,
но взрыва все не было. Я побежал куда-то в сторону, как потом
оказалось не к воротам, не к проходной арсенала, а, наоборот, в
его дальний конец. Добежал до забора, это было метров уже в
двухстах от пожара, я залез на стоящую рядом с забором поход-
ную кухню, осторожно наступил на две параллельные колючие
проволоки, и, ухватившись за столб, переступил на бетонную
плиту забора. Забор стоял на краю увала, который обрывался
вниз стометровой заснеженной, заросшей кустами черемухи и
березками почти вертикальной стеной. Я прыгнул так, чтобы
тело было как можно ближе к горизонтальному положению,
чтобы не закувыркаться по методу «голова-ноги», а съехать в
виде лыжи по снегу. Опыт таких кульбитов я выработал еще в
детстве.
Все получилось. Я оказался далеко внизу. Полураздетый,
мороз раньше не чувствовался, а сейчас прижало. Вверху рва-
лись снаряды, трещали выстрелы, бушевал огонь. Пожары нача-
лись и внизу. Под горой дома были деревянные двухэтажные
еще постройки конца позапрошлого века. Из домов выскакивали
тоже полуодетые люди, так что на меня никто не обратил вни-
мания.
Незаметно дошел до спортивной площадки. Ребята, как ни
в чем не бывало, играли в футбол в одни ворота. Я обошел за
воротами, чтобы не мешать, они это отметили и оценили.
В те послевоенные годы в деревне играли в волейбол ре-
бята постарше, довоенного и военного рождения. В войну тоже
66
родились. Приходили по ранению отпущенные вчистую, без но-
ги или руки, контуженные. Приходили и на побывку после гос-
питаля, эти ненадолго. Один раз.
Площадка тогда была около школы рядом с забором, от-
делявшим от клуба. Вдоль забора росли кусты клена. Зимы у нас
холодные и малоснежные, так что клен за зиму сильно обмер-
зал, и представлял из себя мешанину тонких зеленых живых и
сухих мертвых сучьев.
Когда-то клуб был церковью. Сейчас его нет. Голое место.
Фундамент был известняковый, возили камень за сто километ-
ров на лошадях из Камня, есть такой городок на Алтае. Следа не
осталось. Только и напоминает то место, где он стоял, памятник
односельчанам – красным партизанам, погибшим в Граждан-
скую войну.
Площадку я почти миновал и, подходя к дыре в железном
заборе, еще раз обернулся. Справа на краю площадки росли два
огромных тополя, я всегда смотрю на них с этого места, они мне
напоминают баобабы…
Баобабы настоящие я никогда не видел, но мне кажется
они именно такие, свободные и гордые в своей прекрасной гро-
моздкости. В ногах у этих великанов жалкий двухэтажный до-
мик из силикатного кирпича с трещиной по диагонали, с нево-
образимой мансардой из битых стекол и рваной фанеры.
Пройдя вдоль стены гаража, из которой на уровне колен
проходящего мимо человека торчит труба, из которой сочатся
гаражные нечистоты, я подошел к одноэтажному зданию жил-
конторы. Здесь живет моя знакомая диспетчер этой конторы.
Зовут ее Света. У нее муж алкоголик, не работает, выгнали ото-
всюду. Частенько она носит от него синяки.
Замуж вышла – он пришел из армии. Молодой, после Аф-
гана, с медалями, герой. Первые годы жили уже и не помнит
как, потом дети, болели, работу оставила. Жили у свекрови, не
ладили, дети ей мешали. Муж пропил все движимое, он пропил
бы и недвижимое, но она, пользуясь своим служебным положе-
нием в личных целях, несколько раз останавливала покупателей,
которые по счетчику пытались завладеть квартирой. Обычно
счетчик включали с небольшой суммы – стоимости поллитровки
плохого спирта.
67
У нее двое детей школьников. Мальчики – седьмой и
восьмой класс. Учатся плохо, ее зовут в школу, но она не идет.
И так все знает.
До того как я узнал ее имя, она успела несколько раз на
меня наорать также как она орала на всех приходящих к ней
мужчин и женщин, которые обращались с неисправным водо-
проводом, протекающими крышами, мышами и тараканами. Ее
понять можно, она не хотела быть богом, а этого от нее требова-
ли окружающие. Они не просто сообщали о своих несчастьях, а
кричали, плакали, у них была уверенность, что она все может. А
она ничего не могла, только врать. И так с утра до вечера. А ве-
чером домой в другой ад.
Как-то однажды мне стало ее жаль.
Может оттого, что умудрился родиться после войны, ко-
гда берегли совесть, самым страшным укором было:
– Что скажут люди?!
А может потому, что напомнила она мне мою давнюю
знакомую, может даже тайную любовь, другую Свету.
Нежные чувства пропадают иногда еще и до свадьбы и
любимая уже просто никто – метелка. Пожалел я ее, поздравил
ее с праздником 8-е марта и подарил гвоздику. Она покраснела,
засуетилась. Почувствовала несоответствие божественной кра-
соты цветка и ободранность захватанной грязными руками ме-
бели, стен с отпечатками рук и потеками воды на обоях, и усто-
явшийся канализационный запах.
Она заплакала, прямо зарыдала от охватившего ее ужаса,
может быть, впервые ощутив просто кожей всю убогость жизни,
ее комнаты, ее кабинета, с дверью и кормушкой на смежной
стене для посетителей и собственную, в общем-то, загубленную
жизнь.
Как мало внимания и участия надо нашим русским жен-
щинам и как редко оно им выпадает.
Миновав жилконтору, я привычно попадаю на дорожку,
прилепившуюся к тюремной стене. Эта стена представляет со-
бой рукотворный памятник недавно отзвеневшей эпохи – эпохи
устойчивого отвращения к труду класса-гегемона и застенчиво-
го хамства вороватых начальников.
68
Слева от дорожки и от стены соответственно стоят два
дома. Один из домов стандартная пятиэтажка, а второй – обще-
житие. Какой-то из предыдущих начальников тюрьмы, чтобы
соблюсти хоть видимость честности построил эти два дома на ее
территории, выдав их по документам за два блока камер следст-
венного изолятора. И после того как гроза миновала, да и грозы
то большой не было, так немного денег, шкурок московским
модницам, шапок, водки и коньяку, то снесли часть старой, про-
стоявшей сто лет стены из красного кирпича с маркой изготови-
теля на каждом. Вместо нее возвели нечто невообразимое: низ
из слабого силикатного кирпича, а верх из остатков разобранной
стены. Стена стоит, но кажется, что толкни ее плечом, и она
упадет, сквозь нее можно даже наблюдать жизнь внутри…
С вышки ударил автомат. Пули, казалось, свистели у меня
над самой головой. Я, не сбавляя шага, дрожа всем телом, падая
и снова вставая, продолжал продвигаться к дому. Стреляли не
по мне, наверное, меня и не преследуют?
Успокоенный я выглянул из-за угла дома, который распо-
лагался на территории тюрьмы, и его стены были частью тю-
ремной стены. Наверное, в нем и жили тюремщики. По улице и
справа и слева бежали люди в масках.
Я сделал вид, что удивлен, как и другие зеваки неожидан-
но прогремевшими выстрелами и постарался максимально при-
близиться к довольно плотной толпе, собравшихся около стола
прибитом гвоздями к вкопанному в землю столбу. Вокруг все
было вытоптано, заплевано окурками.
Низкий забор, дорога и за ней кирпичная стена, за которой
во множестве располагались склады.
– Надо попасть туда, на склады. Там своя охрана, она,
этих, конечно, допустит, но не сразу, может я успею уйти. Вот
привязались, с чего бы это?
Перешагнув забор, и перейдя дорогу, я поднял валявший-
ся мешок с мусором и битыми бутылками понес его к мусорным
бакам. Эти люди приближались к толпе, но как-то неуверенно,
видимо не знали, кого именно нужно схватить. Встав на бак, я
дотянулся до верха забора, подпрыгнул и перемахнул на ту сто-
рону. Не успел я приземлиться, как попал в руки какого-то му-
жика:
69
– Ах, ты, не успел еще начать работать, а уже убегаешь
через забор. Я тебя второй час ищу. Давай подключайся, вон
вагон с цементом, чтоб к вечеру выгрузили, – я не знал, что от-
ветить и он, видя мое замешательство, добавил:
– Давай! Давай! Расчет вечером! Работай!
Наконец осознав, что я свой, пошел к вагону, надел быв-
ший синим когда-то халат, и подставил спину. Вечером, полу-
чив расчет, поужинал с новыми знакомцами и завалился спать в
тепляке, где кроме меня еще было двое таких же, как и я без-
домных бродяг. Одного звали Петя, а другого – Хан. Хан – это
было ненастоящее его имя, да и Петя легко откликался на Васю
или Ивана. Ребята были молодого, но неопределенного возраста,
копченые и видимо уже успели кое-что повидать на своем веку.
Вася и Хан молчаливо угомонились. А я после всего пе-
режитого не мог уснуть. Все прогонял в памяти, все искал при-
чину такого внимания ко мне вооруженных людей. На топчане
напротив никто не спал. Топчан был застелен одеялом, подушки
не было, а вместо нее лежала книжка – обыкновенная, в потре-
панном переплете, видно прочитанная многими обитателями
этого кильдыма. Я взял ее в руки. На обложке, основательно за-
хватанной грязными руками все-таки можно было прочитать
название «Плесень». Конца у книги не было…
…А начиналась она так.
«Это не отчет о жизни, и не маленькая ее частичка – это
скорее эскиз, скульптура из песка, недоговорённость причудли-
вого переплетения событий, желаний и чувств, с неожиданно-
стью поворотов судьбы, с мучениями, смертями, торжеством
радости и всевластием печали. Скульптура бессильна что-либо
сохранить, а уж тем более передать. Она – мгновение. И может
только напомнить неосознанность сложного над величием про-
стого.
Скульптура недолговечна, время безжалостно к ней. По-
дует ветер и вот уже нет образа, только кучка песка с некоторым
количеством глыбочек помнящих форму как обрывки рукописи,
не забывшие еще руку писавшего их, не унесенные ветром об-
лачка сознания, тревожащие прошлое, память. Череда образов,
видений часто не связанных между собой событий. Часто при-
чина неясна, а кровоточит и взывает следствие. Сон с частыми
70
просыпаниями, тяжёлый сон наяву. Суд прожитых лет. Все как
всегда в нашей голове, каждый день, перепрыгивая с одного на
другое, мысли, мечты, воспоминания... Зачем?
Моими соавторами были и волны неожиданно вскипаю-
щих чувств обычно сдерживаемых тисками внешней пристой-
ности, той самой, бескорыстной защите которой, мы обязаны
тайнами своей драгоценной души. В этой фразе нет и доли сар-
казма. Власть над телом человека не индивидуальна, она, как и
человек, переходит из рук в руки. Первыми касаются тела чело-
века руки акушерки в родильном доме или повитухи в родном
доме или чьи-то случайно подвернувшиеся руки. Последними –
руки жены, перед тем как вобьют последний гвоздь в последнее
пристанище тела человека…»
Незаметно наступило утро. Мне нужно было уходить, на-
деяться, что отсижусь здесь еще один день, было нельзя. Воен-
ные сейчас оформили все документы и с утра приступят к пла-
номерному обыску складов.
Книгу я оставил, хотя желание большое было ее забрать.
Ее строки просто стояли у меня в глазах. Что-то знакомое, даже
родное было в ее сюжете, чуть фантастическом, но таком реаль-
ном. Еще и сейчас время от времени я вспоминаю Сидельца и
задаю ему вопросы, на которые он не отвечает, ведь я не знаю
окончания книги…
«У вытянувшегося в струнку, ловящего каждое движение
глазной кассеты Мотарха, Старшого начинала кружиться голо-
ва, уводя назад из поля зрения герасимуса единственное богат-
ство и отличие – глаз. Старшой знал, к чему такое невниматель-
ное любование Мотархом может привести. Он еще помнил как
совсем недавно, час или два назад Мотарх вызвал Спецнас и он
этот Спецнас высосал специальным насосом глаз у Младшого.
Голубой печальный глаз долго не желал исчезать в Уркитазе.
Все цеплялся вырастающими ручками и ножками за струи ре-
вущей воды, но дурная сила пересилила. Старшой помнил еще,
с каким удовольствием и значением герасимус выловил из ло-
ханки промытый в воде глаз Младшого и вставил в свою кассе-
ту, как весело она закрутилась, засверкала, как рождественская
елка и Мотарх выдал очередную банальность:
– Утром светло, а ночью темно!
71
Младшой был нездоров, у него развивалось недопонима-
ние от чрезмерного старания понять и привести в какую-нибудь
стройную систему банальности герасимуса. Это была его рабо-
та.
Старшой и Младшой были из элиты, то есть из того слоя,
который неколебим, никакие ветры не в состоянии вызвать вол-
ну, волнение в нем, Он должен поддерживать в нешелохнутом
состоянии то, что в нем плавает. Поддерживать то, что неожи-
данно всплыло наверх, это мягкое и слабое, после политическо-
го пережевывания и переваривания, пострижения и подравнива-
ния, не очень хорошо пахнущее, оставляющее неприятные сле-
ды рук и ног, злобное, подозрительное, подозревающее всех и в
первую очередь себя, элиту – секрет цивилизации.
Поддерживать всегда, даже если совсем недавно требова-
ло поддержки другое беззаботно плавающее и как теперь, при
новом Мотархе, стало известно мерзко смердевшее. Как только
этого раньше никто из элиты не замечал, удивлялась сама же
элита, вознося здравицы в честь нового гения, не забывая раз-
глаживать бассейн великолепия нового герасимуса.
Конечно, в этом слое случались неожиданности. Не долж-
ны случаться, но случались. Иногда волна доходила до Мотарха.
Небольшая волна. Неожиданности были редко и небольшие.
Младшой писал летопись поколений и неосторожно отве-
тил на вопрос, находившегося в хорошем расположении духа,
Мотарха:
– Что пишем?
– Летопись поколений, ваше мертикальное величество!
– Каких поколений! – начал сердиться Мотарх.
– Тех, что были до нас, ваше гипер-экстра-мертикальное
оглушительство!
– Да! Интересно! Старшой! Что было до нас? – спросил
Мотарх. Кассета на голове герасимуса заскрипела, останови-
лась, заскрежетала шестеренками и закрутилась в другую сто-
рону. Мотарх напряженно думал и сличал свои думы с процес-
сами в голове Старшого и Меньшого.
– Искра! – вскричал Старшой,
72
– До нас ничего не было, великолепнейший кассетно-
окружительный Мотарх, не было поколений, есть эра светлей-
шего, умнейшего, красивейшего герасимуса.
– Эра! – мечтательно протянул Мотарх, и повторил уже с
железными нотками:
– Эр-р-р-а!!! – Звук был так силен, что зазвонили колоко-
ла, и народ вновь почувствовал прилив невыносимой любви к
Мотарху. Со словами:
– Мы любим тебя, герасимус, – прыгали в кремду, которая
была налита в озера богато разбавленная обычной водой. Тону-
ли с улыбкой счастья:
– Эра! – неслось по державе,
– Мы одни, – вторило эхо,
– Неповторимы и велики, – начинали отвечать, кто не рас-
слышал.
Но был один, он ничего не слышал.
Так бывает…
Был один такой счастливчик в узилище…
В каземате сиделец смотрел в стекло. У него был глаз,
временно. Посадили его давно, он сидел тихо, не кричал, не
бился головой в стену, не требовал прав шеловека, не писал жа-
лобы в Баагу, и самое интересное не требовал еды и питья. В
общем, был незаметным.
Незаметность его устраивала, славы и богатства он не хо-
тел, поэтому незаметность, а значит и непотревоженность ему
зачем-то были нужны. Такие шеловеки, которые чем-то увлече-
ны и не нуждаются в руководстве власти, в первую очередь ин-
тересовали Спецнас, для таких шеловеков содержались в пол-
ном порядке ряды блестящих, сверкающих на солнце насосов.
Но и Спецнас не знал, забыл, эра была так длинна, о существо-
вании сидельца. Недоглядели…
Сиделец хотел жить, хотел, есть и пить. Всего этого в ка-
земате не было. Была плесень на стенах, камень ей нравился,
она с удовольствием его облизывала и хорошела день ото дня.
Сиделец закрывал глаза и не видел тогда плесени, ее также не
было на клочке, пятнышке стены, куда совсем ненадолго летом
падал лучик солнца. Сиделец по его появлению считал годы,
проведенные в каземате. Он ошибался уже на целых четыре го-
73
да, потому что в эти годы были пасмурными те самые дни, когда
лучик только и мог к нему заглянуть.
Сиделец рассматривал плесень через стекло, сравнивал ее
с камнем и находил между ними и собой много общего. Та же
неприхотливость в существовании, спокойствие и серость. Ка-
мень питался туманом, дождя сырыми вздохами, плесень ела
камень, лизала его, сиделец ел плесень. Да, ту самую, которую
так внимательно рассматривал.
– Невкусно, – скажете вы,
– Это только вначале. Она не менее вкусна и становится
скоро привычной, как и любая другая еда, если ничего другого
просто нет. Если и было, то очень давно и не очень веришь, бы-
ло ли это вообще. Нет сравнения и нет зависти, нет мечты, всего
достиг, и всем доволен, потому что все доступно, и в этом сча-
стье.
Воды тоже не было. Но жажды сиделец не испытывал, он
слизывал капли падающие на камень с потолка в маленькую
ямочку в камне, выдолбленную за столетия этими каплями. Во-
ды было мало, но и она, если ее не слизывать вовремя, перепол-
няла ямочку и бесполезно стекала на пол. Боясь умереть от жа-
жды, сиделец первое время даже ночью просыпался, чтобы не
потерять ни капельки драгоценной влаги. Постепенно он понял,
что жажды не испытывает несмотря на ничтожное количество
выпиваемой, вылизываемой воды. Перестал просыпаться ноча-
ми, слизывал только днем, иногда забывал. Воды было летом
больше, а зимой в холода она почти совсем исчезала.
Трудно быть счастливым, наверное, поэтому иногда сиде-
лец был несчастлив. Редко. Это было, когда солнечный луч, на
несколько минут, проникал в его узилище, или еще когда ему
приходила одна и та же повторяющаяся мысль:
– Почему плесень живет на камне?
В эти минуты к нему возвращались забытые картины его
жизни до каземата. Он видел университет – профессор читал
лекцию. Себя он там не видел, но видел много других молодых
людей.
Он и не знал, что теперь людей называют шеловеками. Он
и не задумывался об этом. Иногда ему казалось, что здесь в этой
сырой норе он и родился.
74
А в шеловеках, встреться он с ними, было совсем не так
просто распознать тех давнишних, знакомых ему людей. Даже
облик их изменился, а душа, их внутренний мир с недавних пор
под влиянием контроля Спецнаса представлял собой облитую
лучами солнца сладкую неизбывную любовную радость к Мо-
тарху.
Как это произошло? Как можно было добиться такой еди-
нодушной любви? Вы, наверное, подумали, что это сделал
Спецнас своим тотальным контролем? Нет! Просто контроль
помог определить, а затем и устранить неискренних. От искрен-
них рождались почти всегда искренние. Вот так!
– Но как же Спецнас не увидел сидельца? – спросите вы.
А все дело в том, что насосы ловили неискренних, тех, чьи мыс-
ли противоречили Мотарху, не соответствовали его банально-
стям. Если же шеловек долго и обстоятельно размышлял, обду-
мывал каждое слово Мотарха, восхищаясь глубиной и проница-
тельностью его мысли, то он не беспокоил Спецнас. Сиделец
мыслей не имел, он забыл о них, пока не пришла эта глупая
мысль, не мысль – вопрос:
– Почему плесень не живет на живом? Что ей мешает по-
селиться на руке или ноге человека не мертвого, а пока он еще
жив?
Но так эта мысль появлялась редко и так она была слаба и
очевидно не создавала никакой угрозы банальной политики Мо-
тарха, то почти вся задерживалась фильтрами насосов, и только
иногда мелкой рябью прокатывалась по мониторам сонных
Спецнасовцев. Но до поры до времени.
Мысль стала появляться все чаще и чаще. Требовала отве-
та. Память подсказывала:
– Это вертикацидный эффект! – это из прошлой образо-
ванности.
Что это такое он плохо представлял, как-то не вспомина-
лось. Вместо эффекта из его памяти выплывал худосочный с
редкой бородой Процестор, который далеко внизу бегал вдоль
стены, время, от времени рисуя на ней какие-то знаки правой
рукой и почти сразу стирая их левой. Сиделец забыл, честно го-
воря, какая рука правая, а какая левая. Пробуя повторить дви-
жения Процестора, сиделец чертил на стене то одной рукой, то
75
другой, при этом свободной рукой как бы стирая написанное. От
этих упражнений он разогревался, ему хотелось пить, а иногда
даже есть. Просыпавшаяся плоть тормошила разум, вопросы,
которых он не боялся, потому что они никогда почти не прихо-
дили к нему, стали возникать, всплывая как щепки, как листочки
с потревоженного дна озера. Вопросы кружились в мутной воде
его кормленного плесенью сознания и, не собираясь утонуть,
уйти на дно, исчезнуть, вопрошали…
Вопрошали и вопрошали! Начинали кричать. Он не спал
по ночам, перестал, есть, только пил, слизывая те немногие ка-
пельки сочившиеся из трещины.
Вопросы, звучавшие из пустоты, приходившие из неотку-
да, позже возникавшие из пространства наполненного сидящи-
ми людьми и бегающим с лихорадочными движениями рук
Процестором, стали приходить то из уст паренька, который об-
ращался к Сидельцу с вопросом, называл его по имени. Сначала
слова были нечеткими, движения туманными, образ расплывчат,
но постепенно, как будто окуляры бинокля наводились кем-то
на резкость изображения, перед Сидельцем появился молодой
человек, который будто был ему хорошо знаком. Он стал назы-
вать его – Сиделец, а это слово оказалось его именем, стал
спрашивать и Сиделец с удовольствием ему отвечал. Постепен-
но всплыло и имя юноши – Человек.
Да это был Человек. Как удивился бы Спецнас, и с визгом
слетела бы с оси глазная кассета Мотарха, если бы до них до-
неслось это известие. Но, увы, толстые стены каземата не про-
пускали, искажали мысли и фильтры насосов улавливали излу-
чение головы Сидельца как шум. Да и не удивительно, уже мно-
го лет назад был уничтожен, трансформирован последний Чело-
век. Потомки человеков после трансформации уже обладали
несомненными достоинствами, они могли усиливать своим ра-
зумом, мыслями банальности Мотарха.
Следует сказать, что это было одно из величайших откры-
тий Процестора. Он на склоне лет открыл процесс резонанса
мыслей, энергии мыслей, а Сиделец был его самым молодым и
талантливым учеником.
Над проблемой резонанса Процестор работал долго. Еще в
школе, собрав свой первый детекторный приемник и услышав в
76
наушниках голос человека поющего «Подмосковные вечера», он
впервые задумался:
– Откуда это?
Не песня. Песни из радиоприемника он и раньше слышал.
Но откуда берется электрическая энергия, колеблющая мембра-
ну наушников, если детекторный приемник не имеет электропи-
тания, у него нет батареек и он не подключен к какому-либо
другому источнику тока?
Этот вопрос он задал учителю физики. Тот ответил не хо-
рошо и не плохо, он объяснил все явлением резонанса.
Антенна принимает электромагнитное излучение, в состав
которого входит и излучение радиостанции передававшей в тот
злополучный день «Подмосковные вечера». Этот сигнал попа-
дает в колебательный контур радиоприемника и усиливается за
счет резонансного эффекта только тот его компонент, частота
колебаний которого равна внутренней частоте колебаний коле-
бательного контура. Усиленный сигнал очищается дополни-
тельно от шумов детектором и поступает в наушники, и человек
слышит музыку или речь. Таким образом, слабый сигнал радио-
станции, находящейся за сотню километров от приемника уси-
ливается в тысячи раз, накачивается энергией способной заста-
вить колебаться мембрану наушников или даже засветить ма-
ленькую лампочку.
Когда молодой Процестор в другой раз спросил у учителя,
откуда все-таки берется эта энергия, то тот ответил, что сигнал
усиливает резонанс, и что тебе еще рано это знать, подрасти не-
много.
Но закон сохранения энергии? Этот закон не давал Про-
цестору покоя. А учителя можно было понять – разговор проис-
ходил в четвертом классе. Просто у Процестора был брат, он
прислал ему в его глухую деревушку книгу с описанием детек-
торных и ламповых радиоприемников. Это было так давно.
Сейчас удивительно, как такое могло быть? Но тогда еще не по-
дозревали о существовании транзистора, не говоря уже о мик-
ропроцессоре.
Описание было составлено так, что из подручных мате-
риалов можно было построить детекторный приемник. Процес-
тор из фольги и бумаги от шоколадных конфет свернул не-
77
сколько конденсаторов, сплавил серу с кусочками свинца и по-
лучил полупроводник, из магнето от трактора эмалированный
провод использовал для катушки индуктивности. Не было у не-
го только наушников, и нигде он их не мог ни достать, ни ку-
пить.
Это было время, когда купить в магазине можно было
только очень ограниченный набор товаров: хлеб, соль, конфеты,
вино, сапоги, фуфайку, да и, пожалуй, это и все. В селе была
почта, а на почте телефон и Процестору удалось уговорить на-
чальника почты дать ему на ночь телефонную трубку. И вот та-
ким сложным путем пытливый Процестор начал свой звездный
путь к своей заслуженной казни.
Ответ учителя не остановил пытливого ученика. Откуда
берется энергия – этот вопрос стал путеводной звездой всей его
короткой жизни. В старших классах он узнал, и убедился на
опытах, на уроках физики в школе в его справедливости, о су-
ществовании закона сохранения энергии. Получается, что энер-
гию детекторный приемник берет из окружающего пространст-
ва, из пустоты. Значит, пустота содержит энергию и если нау-
читься ее извлекать, то станут ненужными электростанции, не
надо будет добывать нефть и уголь.
В последующем он все больше и больше находил под-
тверждений своей гипотезе. Так, например, известно, что свет
идущий от какого-нибудь источника, имеющий материальную
природу рассеивается, а скорее поглощается пространством.
Скажем источник света, помещенный в глухой ящик и осве-
щающий внутренности этого ящика, то при отключении источ-
ника от электрического тока мы не обнаружим в ящике и следов
света, кроме инфракрасного, который нагреет ящик, то есть пре-
вратиться в тепловую энергию. Куда девался остальной свет и
почему никак не проявляет себя закон сохранения энергии?
Ведь источники света вселенной вместе с излучением отдают
энергию. Куда? Где скопились за миллионы и миллиарды лет
излучения ее запасы? На этот вопрос физика не знала ответа…
Поиск ответа на этот вопрос стал его богом, его мечтой,
его семьей и любовью. Он даже и во сне думал об этом. Книги,
которые он читал, не могли ему помочь, они мягко обходили
ответ на этот вопрос. Он с ужасом обнаружил, что физика про-
78
возгласив некоторые законы природы как объективные, незави-
симые ни от времени, ни от пространства, ни от разума стыдли-
во обходила те немалые исключения, где они не выполнялись, и
не существовало убедительного объяснения для множества по-
добных феноменов.
Ведь известно, и так его учили, что открытию закона фи-
зики, или другой какой науки предшествует либо случайность
проявления неожиданных ранее неизвестных свойств и явлений,
которые фиксируются в эксперименте, либо гипотеза о сущест-
вовании некоего эффекта, существование которого также под-
тверждается экспериментом.
В нашем случае Процестор имел подтвержденный много-
численными экспериментом проводимыми на протяжении мно-
гих тысячелетий эффект поглощения и испускания пустотой
энергии, но сам эффект как бы не существовал.
Интересно, что даже и не ставилась задача наладить по-
лезный обмен энергией, заменить установки сжигающие уголь и
нефть или получающие энергию, используя радиацию на извле-
чение энергии из ничего.
Физические эксперименты требуют лаборатории, прибо-
ров, затрат денег и материалов. Ничего этого у Процестора не
было, да это ему оказалось и не надо. Он начал создавать энер-
гетическую установку как в своем далеком детстве – из подруч-
ных материалов.
Первое, что он решил создать в своей крохотной комнатке
источник электрической энергии из пустоты, из воздуха, из ок-
ружающего пространства. Его установка состояла из нескольких
детекторных приемников, настроенных на радиостанцию обла-
стного города, усиленный сигнал приемников накапливался в
предварительно разряженном аккумуляторе.
Процестор мечтал об успехе, он его страстно хотел, он
был в нем уверен, но все-таки так велико было его изумление,
когда стрелка вольтметра поползла уверенно вправо. Скоро, че-
рез несколько минут заряд аккумулятора достиг такой величи-
ны, что сначала тускло, а потом все сильнее накалилась спираль
электрической лампочки и ее светом озарилась новая эра в жиз-
ни человечества – эра бесплатной неисчерпаемой электрической
энергии пространства.
79
Со своими результатами он выступил на научной конфе-
ренции, где его маститые ученые высмеяли. Главным их дово-
дом в недостоверности его опыта было то, что он собирал энер-
гию в аккумуляторе, который, по их мнению, был не полностью
разряжен. Эти ученые не могли поверить и конечно допустить,
что никому неизвестный небритый, с длинными волосами в
плохом костюме Процестор мог создать то, что положено было
создавать только им. Как это так они не смогли, а этот смог? Да
как он посмел!
Процестор после этого разгрома не хотел жить. Он бы и
покончил с собой, но было утро и солнце так усиленно накачи-
вало космос своей энергией, что он решил перед смертью до-
быть ее из пустоты еще раз хоть чуть-чуть.
Он представил, как земной шар летит в космосе, пересекая
электромагнитные поля и, если на земной шар как на магнитный
сердечник поместить хотя бы один даже неполный виток прово-
да, то в нем возникнет электрический ток. Как такое осущест-
вить, не имея ни денег маститой науки, ни признания маститых
ученых?
Оказалось совсем нетрудно. В стране после очередной по-
беды кремлевских долгожителей были остановлены сотни заво-
дов и фабрик. Уже не обсуждалось, постепенно даже стало за-
бываться ощущение счастья от новых послепобедишных пер-
спектив, когда само все пойдет, просто не надо мешать. Никто
не мешал, но само не шло. Но и не наступило еще время новой
победы – точного определения причин нехождения и их немед-
ленного устранения, после чего уж точно-преточно все не про-
сто пойдет, а прямо полетит.
Искали!
И здесь Процестору повезло. Даже не Процестору, а его
делу. А началось все так. Он узнал, что большой завод, постро-
енный специально для скрытности от врагов в тайге, не работает
уже несколько лет. И совсем недавно линия электропередач –
ЛЭП идущая к этому заводу отключена от электростанции. Да и
сама электростанция не работает, так как окончились в матушке
земле запасы газа и нефти.
ЛЭП – это четыре параллельных на протяжении пятисот
километров проводов, если их соединить в виде спирали, то по-
80
лучится три витка катушки на магнитном сердечнике. Придума-
но – сделано. Процестор съездил на тот завод, соединил прово-
да, вернулся в город, подсоединил концы проводов к электро-
подстанции и включил рубильник, замкнувший обмотку. Элек-
троподстанция задымилась, вспыхнул трансформатор, загоре-
лись провода, и все закончилось страшным взрывом.
Процестора арестовали. Кто-то видел, как незадолго до
взрыва лохматый мужик что-то делал на верхушке опоры ЛЭП.
Процестор рассказал все, что он узнал об энергии из ничего, о
резонансе. Пытался продемонстрировать свою лампочку, горя-
щую от энергии колебательного контура, но его не слушали. Их
больше интересовали мотивы и цель взрыва. По их версии, это
было не что иное, как попытка террором повернуть процесс на-
бирающего обороты прогресса назад, в темноту средневековья.
Процестор просил эксперта из академии Маститых наук,
какого-нибудь академика. Пусть этот эксперт даже ничего в
своей жизни не создал нового, но всегда этого хотел, истратил
кучу денег в своем институте, провел массу научных конферен-
ций ни о чем, ревностно следил, чтобы в государственном бюд-
жете на науку отпускались положенные проценты, ездил за гра-
ницу, учил, прочитал много книг и за всю эту многогранную
деятельность, по сути бесполезную и даже вредную экономиче-
ски, но имел авторитет и положение своего человека среди ему
подобных приближенных к власти людей. Процестор также
знал, что безопасник вызовет такого эксперта, что это шанс, ко-
торый подарил ему случай, чтобы о его открытии, об этом эф-
фекте узнал весь мир.
Эксперт прибыл, выслушал Процестора, взял для исследо-
вания его установку и через некоторое время сообщил, что сло-
ва Процестора об открытии нового источника энергии не под-
твердились. Эксперты взрывотехники обнаружили на всем про-
тяжении ЛЭП слабые следы взрывчатки, Процестора повесили,
но на этом история не закончилась, она по сути дела только на-
чалась.
У Маститого дрожали руки. Неужели удача улыбнулась и
ему. Это справедливо, думал он. Какой-то грязный научный со-
трудник не имеет право на такое великое открытие. Как рад был
бы его папа, его дедушка. Они бы сказали, что годы учебы, на-
81
писанная энциклопедия, десяток учебников – все это подготав-
ливало его к приему в свои надежные объятия этого явления.
Академический институт, который он много лет возглав-
лял, и в который являлся, пять раз в неделю все реже и реже
бросал взгляд в будущее, а чаще всего в качестве своих новей-
ших достижений предлагал перекрашенные, перелицованные
результаты прошлых лет, открытия гениев провинции. Институт
что-то открыл на заре своего появления, да и то честь этого от-
крытия справедливо было бы разделить с Безопасниками, кото-
рые достали за границей описание этого открытия, а переводчи-
ки института перевели на язык страны, а Маститым осталось
только понять суть украденного и выдать как свое.
Надеяться постоянно на Безопасников было нельзя, ин-
ститут был большой, люди в нем работающие были родственни-
ками или близкими друзьями и любовницами Маститых, поэто-
му затраты на их содержание росли как в сказке – не по дням, а
по часам. И постепенно те немногие средства, и оборудование
для экспериментов, которые институт передавал Умникам из
провинции, уменьшались, уменьшались и превратились в нуль.
В нуль превратился и научный улов института и его директора.
В этих обстоятельствах установка Процестора была очень
кстати. Хотя она и не стоила институту ни копейки все-таки бо-
лее справедливо, если она будет его изобретением, а не этого
волосатого, да его и нет уже и на свете. Так думал Маститый,
перебирая варианты как подать, как объяснить значение этого
открытия для державы.
Справедливости ради, думал Маститый, давно известно
было, что вакуум, пустота, пространство имеют неисчерпаемые
запасы энергии, просто руки не доходили добраться до них, бы-
ли дела поважнее. Он больше не вспоминал о Процесторе, а весь
с головой с присущей ему энергией ушел в эксперименты. И вот
чудо, заработала первая установка, ее мощности хватило на ос-
вещение и отопление целого города с миллионным населением.
Однажды в лабораторию Маститого пришел странно оде-
тый человек. Маститый как раз вызвал к себе секретаршу, и они
предавались разврату на диване. Секретарша годилась Масти-
тому в дочери, но это их не смущало. Не смущало его – отца
двоих детей, а ее тоже – она была очень довольна своей зарпла-
82
той и положением. Был доволен и ее муж – командир местного
Спецнаса. Он всегда имел, свежую информацию о том, как про-
двигалось дело с созданием абсолютной энергетической уста-
новки АЭУ–1.
Человек вошел в кабинет, куда без приглашения никто не
входил уже на протяжении десяти лет, с тех самых пор как Мас-
титый стал братом Мотарха.
Человек посмотрел на толстое лоснящееся с заплывшими
глазками лицо Маститого, хмыкнул и исчез незаметно, как и
вошел.
Вот как бывает! Был человек и вдруг проснулся Мотар-
хом.
– Как? Каким образом? – спросите вы, а очень просто, вы-
брали Умелые своего Умелого, самого выгодного, самого равно-
злобного, чтобы жить не тужить, говорить, воду лить.
Брат денег не жалел, торопил Маститого, мечтал о миро-
вом или даже вселенском могуществе. Очень жалел Процестора,
проклинал тех недальновидных костоломов повесивших Про-
цестора. Приказал разыскать записи и дневники Процестора, и
вот тогда впервые всплыло имя Сидельца.
Сиделец не сразу стал учеником Процестора. Вначале он
просто жил с ним рядом, в одной коммунальной квартире. Эти
квартиры были придуманы отцами четвертной цивилизации
много лет назад для общего и равного счастья. «Людям» они
говорили, что если у всех всего поровну, то все друг друга лю-
бят и пребывают в состоянии опьяняющей любви. Но такими
полагалось быть только «людям», ударение на последнем слоге.
Отцы гордились, что «умеют с людями разговаривать».
Мотарх был последним правителем четвертной цивилиза-
ции, и внутреннее мироустройство уже далеко не походило на
тот проект отцов-основателей. Любви не было, пьянство было,
считать «ровными» считали все себя, но не доверяли. Следили,
чтобы тот другой не хапнул больше чем положено «людям»,
стремились проверить.
Комнаты были рядом, через стенку. У Сидельца отец
умер, а мать работала горничной в санатории для наиболее
«ровных» и дома забывала появляться годами, так что Сиделец
больше находился в комнате Процестора, читал книжки, посте-
83
пенно начал помогать строить его фантастические модели, а по-
том и спорить с ним и обсуждать. Стал настоящим, выросшим
из семени, посаженном в Процесторную землю растением.
Когда Процестор готовил свой эксперимент с ЛЭП он на
заключительный этап не взял с собой Сидельца. ЛЭП находи-
лась в лесу, далеко от их города и Процестор не нашел денег на
второй билет. Они оба были удручены данным обстоятельством,
но в глазах Процестора нет-нет, да и проскальзывали веселые
искорки. Может он радовался исполнению своей мечты, а может
тому, что нашелся ненадуманный повод не брать с собой Си-
дельца. Может Процестор предчувствовал, чем все это может
кончиться.
После того как все произошло, Сидельцу приходила не раз
догадка, что все это и ЛЭП, и взрыв, и экспертиза Маститого, и
виселица – дьявольский план Процестора. Что только такой
взрыв в прямом и переносном смысле был способен пробить ту
стену ленивого высокомерного непонимания Маститыми круга-
ми очевидного, выпадающего из орбиты так любимых баналь-
ностей. Что только так могло до оплывших жиром мозгов Мас-
титого дойти, что это возвеличит его, а как позже оказалось и
возведет на трон его брата.
Сиделец ждал, что придут и за ним. Но Безопасники от-
лично знали, кто живет в этом доме и что там делается по часам
и минутам как в каждом из миллионов домов этой страны, и не
посчитали нужным делать в комнате Процестора обыск. На вся-
кий случай был составлен протокол обыска, в котором был ука-
зан перечень нехитрого имущества, которое мог иметь в этой
стране каждый «ровный» другим человек.
Когда ждать надоело, Сиделец захотел забыть и Процес-
тора и его идеи. Он забывал, старел, пил и скоро превратился во
вполне опустившегося мужчину, которого уже ничего не инте-
ресовало, даже вино. Вот тогда его и нашел командир местного
Спецнаса и доставил к Маститому вместе со всем имуществом,
которое было обнаружено в его комнате. Там было и имущест-
во, в основном бумаги, и покойного Процестора.
Маститый пришел посмотреть на Сидельца. Его постриг-
ли и побрили, одели в синий комбинезон и накормили кашей из
магара с бобами. Это кушание он сам выбрал из длинного спи-
84
ска предложенного меню. Ничего другого он в жизни не ел. Ка-
ша хорошо упрела, а бобы были чуть недоварены, как раз на
столько как он любил, как готовила его мама, пока не умерла, в
редкие свои посещения сына.
Маститый думал, как начать разговор. Наконец он решил-
ся:
– Давайте познакомимся, меня зовут Маститый, я руково-
жу этим академическим институтом, главной задачей которого в
последнее время стало сформулированная Мотархом идея соз-
дания АЭУ–1 – абсолютной энергетической установки.
Сиделец молчал, он смотрел на устройство извлечения
энергии из вакуума на основе колебательного контура, которое
они вместе с Процестором собирали и испытывали, на жирные,
покрытые рыжим волосом и веснушками руки Маститого и
вдруг ему захотелось забыть, что погиб Процестор, и как и за
что он погиб, что он сам находится в неволе, и работать, созда-
вать то, что хотел создать Процестор.
– АЭУ–1 как вы назвали это игрушка. Она, конечно, дает
энергию, но это энергия одного кубического миллиметра про-
странства и ее хватит этому городу с миллионным населением
на миллионы лет. Ее энергия неисчерпаема, она пополняется,
как пополняется вода в сообщающихся сосудах. Только приток
энергии из видимой вселенной больше чем ее отток из невиди-
мой, из пустоты, из вакуума, из потустороннего мира. А можно
оседлать энергию всей вселенной, всех звезд доступных самому
большому телескопу и недоступных ему, всей этой бесконечной
холодной пустоты, всего потустороннего мира.
– Как? – выдохнул Маститый.
– Я могу это сделать, если захочу, – сказал Сиделец.
– Что тебе для этого нужно, говори, все кроме свободы я
готов тебе предоставить, – шептал, наклонившись к самому уху
Сидельца Маститый. У сидельца от запаха дорогих духов и ма-
кияжа Маститого с непривычки кружилась голова, вскипала
волна протеста и презрения.
– Вот такое дерьмо управляет наукой, страной, в их руках
сосредоточены все богатства и распоряжаются они этим сооб-
разно своей душной, далеко не великой, наличности, – думал
Сиделец, а Маститому, пересилив себя, сказал:
85
– Много чего потребуется, сразу и не скажешь.
Сиделец знал, что отсюда ему живым не выбраться, в нем
заинтересован Маститый, не в нем, а в результатах, хороших –
чтобы их присвоить, плохих – чтобы их скрыть. Ни в том ни в
другом случае места Сидельцу среди живых не предусматрива-
лось, на продолжение жизни он работает пока не получит ре-
зультат или плохой или хороший.
– Увы, пожили, и вот пришла пора, когда надо поспешать,
не торопясь, – шепнул на ухо Сидельцу кто-то сзади.
Сиделец оглянулся, там, на ящичке сидел мужчина сред-
них лет и улыбался. Судя по всему, Маститый его не замечал.
– Странно, подумал Сиделец, – но не стал делиться своим
открытием с Маститым.
– Подумай, вот тебе бумага, напиши, что тебе нужно для
начала, а там посмотрим, как дела пойдут. Не вздумай меня ду-
рить! Тебе отсюда живым не выйти, – грозно закончил Масти-
тый.
– О как страшно, – засмеялся человек на ящике.
Дверь за Маститым захлопнулась, щелкнул замок, потом
громыхнула решетка и наступила тишина. Окон в помещении не
было, стола тоже.
– Кто ты, – спросил Сиделец у человека на ящике,
– Как вы сюда попали, вы тоже в неволе, как и я или вас
приставил ко мне Маститый или Безопасники?
– Нет, нет, не беспокойтесь, я сам по себе.
– ?
– Я потусторонний комиссар, слежу за расходованием
нашего богатства. Помнишь сказку «О рыбаке и рыбке»?
– Помню, сказки Пушкина.
– Да нет! Это не Пушкина! Это наша программа помощи
вашему миру.
– Программа помощи? Что же это за программа, если
сказка начинается с разбитого корыта и им же заканчивается?
Это не помощь, это издевательство.
– От тебя зависит, чтобы наша помощь не превратилась в
издевательство. Я второй раз здесь у вас. Природа мне нравится,
а люди – нет, совсем не нравятся, очень уж корыстные, не любят
друг друга, ненавидят.
86
– Первый раз я побывал у вас, чтобы встретиться с Сашей
Пушкиным, вернее с его няней, Ариной Родионовной. Я пришел
к ней, представился ее племянником. У нее был брат в солдатах
и пропал, говорили, что его взяли раненого в плен турки, а дру-
гие наоборот говорили, что он остался в Польше. Помнишь, на-
верное, что Суворов подавлял восстание поляков. Так вот я
представился сыном ее брата и полячки, которая его пожалела
раненого, вылечила, он принял католичество, женился на ней.
Немного по годам не сходилось с моим возрастом, но Арина
Родионовна – умная женщина, хоть и не поверила ни одному
моему слову, с удовольствием слушала меня, смотрела, как я ем,
пью чай. Вот тогда я ей и рассказал сказку про «Рыбака и рыб-
ку», которую она поведала Сашеньке.
– Так что ж АлексКорн Сергеевич тоже занимался поис-
ком источников энергии?
– Нет, он был великий. Он взял джина за горло. Вот пото-
му-то я так рано его навестил, потому-то он так рано и умер, а
Процестор схватился только за кончик хвоста. До горла ему еще
было очень далеко.
– Так, значит, Пушкин представлял для вас большую
опасность, чем Процестор?
– Несравнимо большую. Перед тем как повидать тебя я
побывал у Маститого, да пришел не во время. У него секретар-
ша как раз была. Сальный и неумный, но очень корыстный че-
ловек. Он сам ничего не в состоянии сделать, но организовать,
согнать кнутом, заставить – в этом он преуспел, да еще и преус-
пеет, немалого стоят амбалы и амбалицы института, насколько
они неискренни, настолько расцвели в хамстве и подхалимстве.
– Как вас зовут?
– Зачем тебе? Я удаляюсь с докладом к конгрессу, что на-
ша помощь в надежных руках, под управлением надежной голо-
вы, в твоей, дорогой, воле.
– Подожди! Как мне избежать печального финала?
– А зачем? Ты живи! Читай Евангелие. Пока-а-а!
Сиделец дернул себя за бороду, забыв, что его обрили и
остригли перед свиданием с Маститым,
– Нет, не сплю, – запишу первым пунктом,
– Не прикасаться к моей бороде и шевелюре,
87
– Мой мозг не работает, если лыса голова.
Так начался самый продуктивный, и по-своему счастли-
вый период жизни Сидельца. Неволя, но и воля для мысли, для
фантазии, для эксперимента. А ему, наверное, большего и не
надобно.
Он когда-то слышал, что ученые в других странах не
стремятся продавать свои изобретения, фиксируют авторство и
на этом их претензии к использованию и пользе от использова-
ния изобретения заканчиваются. Наверное, не все ученые, а
большинство, а может и меньшинство. Его это удивляло. В его
стране продать ничего нельзя было, здесь не покупали, а воро-
вали. Придумали даже название этому особому типу воровства –
передел собственности или еще – спор хозяйствующих субьек-
тов или еще совсем простое – «забить стрелку» или встречу
«пацанов» со стрельбой или без нее.
Позже кто-то ему рассказал, что зарплата профессора или
доктора наук в университете или фирме за границей вполне
приличная и позволяет ученому достойно, правда, без особой
роскоши жить и самое главное даются средства для творчества.
– А что еще нужно ученому? – тогда заключил Сиделец.
АЭУ–1 быстро распространялось, электрическая энергия
стала сказочно дешевой.
– Страна погрузилась в эру благоденствия? – спросите вы,
– Увы, и имея богатство можно быть нищим, важно иметь,
а еще важнее им распорядиться. А этого не умели делать в этой
стране. Не умели правители, не умели Маститые, не умели
Безопасники, не умели люди.
– Почему, – спрашиваете вы,
– Да все очень просто, никогда в этой стране богатство не
превышало сегодняшних, кричащих и плачущих нужд. Всегда
была нехватка, холод, бедность и злоба. Злоба съедала душу. В
такой стране и богатство стало несчастьем.
– Куда девать деньги? – вопрошает правительство,
– Мы сделаем вашу жизнь счастливой, даже если вы этого
не хотите, – гневно вскрикивает потомственный Мотарх.
Так долго продолжаться не могло. Народ взорвался:
– Поделить, всем поровну! – поделили, не хватило и опять
несчастны.
88
– Как мне охота всех вас сделать счастливыми, – вопро-
шает по субботам Мотарх,
– Но как? Кто подскажет?
Закрывались тепловые и атомные станции, спускалась во-
да из водохранилищ гидроэлектростанций, автомобили работали
на неиссякаемых АЭУ–батареях. За ними следом закрывались
угольные шахты, нефте - и газопромыслы, заводы, выпускаю-
щие оборудование для старой энергетики. Толпы людей запол-
нили улицы городов и поселков, никто или почти никто не ра-
ботал.
– Так что, назревала революция, трон Мотарха зашатался?
– Вы забыли, наверное, а я говорил, что Мотарх в этой
стране потомственный.
– Ну, и что? Что это значит!
– А это означает, что он доживает до смерти и на его ме-
сто встает Потомок. Революция невозможна. Интересы Мотарха
и его Потомка – нового Мотарха выше и значимее интересов
некоторой части или даже всего народа.
– Но ведь революции и в прошлом случались.
– Правильно, случались, но никогда этого не происходило
по воле народа. Всегда Прежних свергали или не выбирали или
травили приближенные, те, кому они доверяли, кого боялись и
благодаря которым держали в повиновении народ.
– Так, значит, все-таки революция возможна?
– Нет, и еще раз нет! Мотарх в эру АЭУ–1 смог единолич-
но сам управлять каждым человеком без приближенных.
– ?
– Начали с того, что деньги заменили на «ровное» обеспе-
чение. В это обеспечение входило питание, жилище, автомо-
биль, одежда, обувь и все-все что только нужно человеку и это,
когда в стране ничего не производилось. Все покупалось за ру-
бежом на деньги, вырученные от продажи дармовой электро-
энергии.
– Но это же хорошо! Человек свободен от забот, может
полностью посвятить все свое время своим интересам.
– Если бы не тотальный контроль. В индивидуальный
АЭУ–1 каждого человека был вмонтирован ЧИП, который за-
пускал механизм АЭУ–1 и по желанию Мотарха мог его остано-
89
вить. Человек при этом лишался не жизни, а привычных благ
цивилизации, питания, одежды, автомобиля, квартиры. Нет, это
все у него оставалось, но автомобиль не ездил, квартира была
холодна, удаление отходов не производилось, пищу приготовить
было нельзя, продукты в холодильнике приходили в негодность,
не было освещения, не работал банкомат и компьютер, человек
не мог пойти ни в гости, ни на работу, так как при входе в зда-
ние обесточенный идентификационный ЧИП не мог ответить на
вопрос охранного ЧИПа.
– А нельзя было этот ЧИП перепрограммировать?
– Можно, но для этого нужно было знать код входа, а его
знал только Мотарх. Причем этот код нельзя было подбирать.
После трех неверных попыток ЧИП взрывается и хоронит на-
всегда даже саму возможность возвращения человека в лоно
цивилизации.
– И что это всех воспитало? Но ты же говорил, что были
Безопасники.
– Воспитало, но не всех. Безопасники их и вылавливали,
но Мотарх обезопасил себя, рядом с ним был только Потомок.
Конечно, Потомок мог убить Мотарха, но это был бы просто
новый молодой Мотарх.
– Столько неудобств Мотарху доставляли люди. Почему
Мотарх не уничтожил их? Зачем в такой стране повелителю
нужны подданные?
– Не так все просто. Нужны. Армия требовала ежегодных
рекрутов. Какой Мотарх без армии? А другие страны будут ли
уважать страну и ее повелителя, если у того нет армии и ему
нечем грозить соседям.
– Уровень уважения к стране в мире разве определяется
величиной ее армии?
– Не только, много значат и претензии на мироустройство.
Эта страна совсем недавно провозглашала свое право на миро-
вое господство. Совсем недавно в ней был единодушный, еди-
новдохный режим всеобщего счастья. Многое еще осталось в
памяти в самом начале эры АЭУ–1, правда, тогда Мотарх только
мог контролировать телесную жизнь, но не душу народа…
– Так что, он смог позже контролировать мысли человека?
90
– Не только контролировать, но и заставить думать син-
хронно с ним о том же, о чем и он думал!
???
Сиделец читал Евангелие. Читал уже не первый раз. Он
перестал запинаться на той словесной шероховатости, которой
изобилует текст, много раз переведенный с языка на язык. Дол-
гое время смысл ускользал от его технического миропонимания,
стройной система никак не хотела становиться, не помещалась в
его сознании. Отрывочность впечатлений требовала еще и еще
раз перечитывать почти наизусть выученные мысли древних.
– Что же имел в виду Посланник, когда говорил: Читай
Евангелие! И опять же Арина Родионовна и мальчик Саша
Пушкин, и его смерть? Как все это связано?
Иногда ему казалось, что отгадка где-то совсем близко, но
это только казалось, мысль ускользала, и опять оставались слова
древних в Евангелие. В лаборатории он был всегда один, разго-
варивать с ним было запрещено, да и он сам не проявлял ника-
кого интереса к разговорам.
Иногда к нему заходил Маститый, узнать есть ли что-то
новенькое. Потом уходил, Сиделец вновь оставался один и ду-
мал до головокружения, до обморока.
Сиделец стал замечать, что настроение Маститого стало
меняться, тон его вопросов долгое время отечески-
покровительственный стал нервическим, требовательным. Вид-
но, что ему необходим был новый результат, но Сиделец ду-
мал…
Хвост дракона, если он здесь на земле, думал Сиделец,
смотря в окошко далеко в высоте, где по ночам можно было ви-
деть звезды, то где же его голова?
Продолжать дальше думать о звездах он не мог, не мог
решиться, хотя решение уже пришло, он понял, что имел в Виду
Пришелец, говоря о горле дракона. Но как АлексКорн Сергее-
вич в век, когда даже электричество не было известно, мог дер-
жать за горло дракона?
Энергия, какой энергией мог владеть поэт, чтобы ему бы-
ли подвластны звезды? Божественной? Неужели это о ней в
Евангелие от Иоанна говорится?
91
– В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово бы-
ло Бог.
– Оно было в начале у Бога.
– Все чрез Него начало быть.
– В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков.
– И свет во тьме светит, и тьма не объяла его…
– И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благо-
дати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного
от Отца.
– Слово, жизнь, свет, а свет стал плотию, – пронеслось в
голове у Сидельца. Свет, который испускают звезды миллионы
лет, имеет материальную природу, Евангелие подтверждает его
многочисленные эксперименты, что свет поглощается простран-
ством.
– Да евангелие просто и прямо на это указывает. Как же
это не поняли богословы?
– Да они, может быть, и поняли, по крайней мере, некото-
рые из них, но власть, власть их не слышала.
– Да что толку, если бы и услышала, ведь обратный про-
цесс неизвестен?
Сиделец за долгие годы заточения привык сам с собой
разговаривать.
– Так уж неизвестен? А АЭУ–1? Правда эта установка из-
влекает из пространства только электромагнитную энергию.
– Ведь Процестор построил не гигантскую АЭУ–1, он за-
ставил просто земной шар работать в качестве магнита, а неис-
пользуемую ЛЭП в качестве обмотки. Он построил гигантский
генератор. Но гигантский или негигантский генератор преобра-
зуют тепловую и кинетическую энергию. Это традиционный
путь человечества. Дрова, костер, огонь, котел, пар, крышка с
котла слетела, потом в крышке просверлили отверстие, постави-
ли крыльчатку, которую назвали многозначительно турбиной.
Нет, это тупик, ограниченный КПД не более 100%. У АЭУ–1
КПД никто и не пытался определять, потому что эта система не
потребляет энергии, чтобы ее преобразовать, при этом частично
потерять, рассеять, а просто ее родит, производит из ничего,
КПД для АЭУ–1 не существует, это бессмысленное понятие.
92
– Если создать что-то подобное АЭУ–1, но не просто вы-
качивающую энергию из потустороннего мира, а закручиваю-
щую ее в гигантскую спираль резонанса, то, несомненно, про-
изойдет уплотнение энергии. Видимо такими островками уп-
лотненной энергии и являются небесные тела. Глобальное уп-
лотнение уничтожит вселенную, будет некая точка и вокруг ни-
чего, даже не будет пустоты, пространства, вакуума, потому что
и пустота, вакуум – это не пустота, это пространство наполнен-
ное материей. А тогда не будет пространства, не будет материи.
– Этого нельзя представить себе!
– А если это будет Слово? Ведь слово, когда оно не звук, а
когда оно понятие, обозначение – нематериально.
– И слово будет у Бога?
– И слово будет бог!
– ???
– А вдруг это Слово будет не Бог? У людей нередко полу-
чается совсем не то, что они хотят. Вдруг это будет, страшно
даже подумать… Вдруг это будет Слово – Конец?
– Да, если этого достичь, то речь может идти не о горле
дракона. а о его жизни или смерти. Пришелец читает мои мыс-
ли, но они не вызывают у него беспокойства. Неужто, верит в
меня? Неужто, это можно остановить?
– Если не сделаю я, то может придти другой Сиделец, а
Пришелец уснет, забудет, не распознает, да мало ли еще какие
могут быть причины, которые допустят такое развитие собы-
тий? Что тогда? Эта вселенная, так приветливо моргающая
огоньками-звездочками в мое высокое окно, исчезнет, сожмется,
чтобы после нового расширения, нового взрыва стать новой
вселенной, пустой и холодной, без разума, без жизни.
Ведь жизнь это не только дыхание, живые существа – это
не только их питание, а жизнь – это разум, мысли, любовь и
стихи. И этого ничего не будет по воле одного человека, того
Сидельца, который, как и я может оказаться в заточении и от
безысходности решиться на такое?
– Этого нельзя допустить! Хотя бы на нашей планете я
должен этого не допустить. Должен, потому что, может быть, я
один об этом догадался, один об этом знаю! Хотя бы в память о
93
Процесторе и во имя жизни великой цивилизации пусть и столь
порочных людей!
– Надо разучить людей продуктивно мыслить. Мыслей
должно быть мало, должна быть одна мысль без вариантов.
– Но этого же хочет и элита, это самое большое желание
Мотарха? Но я не хочу этого, я против единомыслия, зомбиро-
вания, фанатизма, любого – церковного, национального, дер-
жавного, семейного. Все это выпрямляет извилины и сжигает в
бессмысленной по своей ласке и заботе жестокости тела и души
людей.
– Единомыслие! Такое общество неспособно создать ни-
чего нового. Новое требует столкновения идей, их проверки,
допускает мирный антагонизм и соперничество, но не людей, а
их мыслей, идей и открытий. Главное весомое звено в этом про-
цессе познания не авторитет, не прошлые заслуги, не слово
Маститых, особенно, таких как в нашей стране, не слово элиты,
а идея умницы, идея таланта. Только талант может подхватить
знамя прогресса.
– Но Саша Пушкин? На что-то ведь намекал Пришелец?
Ведь Пушкин был просто поэт. Пусть великий, но поэт. Не фи-
зик, не инженер? Почему он держал за горло дракона?
– Надо представить себе то время, и может быть, тогда
удастся понять, чем он так напугал Тех. Почему тогда впервые
за всю многомиллионную историю Земли прибыл Пришелец?
– Что это было за время?
– Родился Пушкин в самом конце восемнадцатого века –
века у истоков которого, в России стоял Петр I с его реформами
европеизации. Стриг бороды, учил грамоте, рубил русским то-
пором в европейской стене, в глухой, до сих пор для русских,
стене окно. Прорубил корявое топором…
– И когда русаки заглянули в то окно, многие заглянули, и
подивились на кукольно одетых людей, на их города и веси, по-
дивились, как дивятся картинкам из книжки. Диво, и все тут. Им
не понравилось. Привыкшие к хитрости и бесчестности татар-
ской русские с удивлением столкнулись со скопидомством и
жадностью европейской. И это все благодаря Петру.
– Тогда расцвело на русских равнинах в поместьях дво-
рянских дурным цветом европейское. Простые люди не понима-
94
ли дворян, стали называть своих повелителей немцами – те бы-
стро забыли родной язык, говорили то по-немецки, а как случи-
лась революция в Париже, стали говорить по-французски.
– Все громче и громче. Рукоплескали, радовались безмер-
но воздуху европейской свободы, правда, немного по-
восточному смущенно отводили глаза, узнав про гильотину. И
не надеялись, привыкнув к показному единомыслию, на челове-
ческие проявления в этом европейском райке – обществе совер-
шенного единомыслия, обществе национальной гордости фран-
цузов и европейцев, оседланных великим деспотом – Наполео-
ном.
– Пришелец может, напугался поднимающейся после по-
беды над Наполеоном гордости русской нации? Ведь тогда Рос-
сия впервые показала себя, свое истинное могущество западно-
му миру. Впервые тогда Европа стала уважать нашу «дикую»
страну.
– Но и бояться стала тогда же! Пушкин тогда в двадцатые
годы девятнадцатого века был в самом расцвете своих поэтиче-
ских сил. На Руси поэзия – это всегда песня.
– Неужели он мог стать тем самым буйным малым?
– Не «малым», у Высоцкого не так: «Настоящих буйных
мало – вот и нету вожаков».
– Вполне возможно. Не зря же он так озаботил Тех.
– Так это они его уничтожили?
– ???
– После смерти АлексКорна Пушкина это поле, засеянное
Петром европейщиной, цвело еще почти сто лет и, наконец, со-
зрело, плод сорвали новые гунны, с новой тотальной идеей, под-
стать Петровской, погрузили страну на добрых сто лет во тьму
нового теперь уже классового единомыслия. Провозгласив ни-
щих и убогих гегемонами, пристроившись рядом с ними в виде
опекунов, но, так и не дождавшись их очеловечивания, которого
они, может быть, и не ждали, рухнули, исчезли.
– Вот почему тогда, в эти сто лет, Те не прислали При-
шельца? Не чувствовали опасности? Знали, наперед, что это де-
шевая бутафория? Что это ненадолго?
95
– Прошло сто лет нищие и убогие хоть, и были номиналь-
но гегемонами остались нищими и убогими. Ничего не измени-
лось. Только время постарело.
– Да, тогда единомыслие было только государственной
политикой, овладеть мыслями всех людей оно не могло, руки
были коротки. Хотя то количество расстрелянных и уничтожен-
ных в войнах, лагерях и на стройках коммунизма единомыслие
усилило. Руки были и не такие короткие, и не такие бессильные.
Вначале столетия, по крайней мере. Почему тогда?
– Может как раз поэтому. Уж очень сорванный плод был
невкусен и кровав. Этот плод – как плод дурного цветка сгнил и
только смердевший его остаток все еще напоминает об этой эре
всеобщего равенства и братства гегемонов.
– Как заставить людей мыслить одинаково? Ни один дик-
татор, даже обладая великолепной объединяющей людей идеей,
не смог достичь единомыслия!
– Ведь только что рожденный человечек кричит, оповещая
всех – то, что с ним произошло, его отнюдь не радует, он не ви-
дит повода для радости, которой охвачены все его окружающие,
эти улыбки и похлопывания по заду совсем неуместны. Уже в
эти первые мгновения жизни душа человечка уже живет своей
особой жизнью, уже имеет свое мнение. Если даже в дальней-
шем мнение новой жизни, ее мнение и будет совпадать с мнени-
ем окружающих иногда, то и в этих случаях, кроме положения,
когда это соглашательство не есть лукавство, найдутся незамет-
ные, может не очень важные черточки несовпадения. Предпо-
ложить что это не так, а как-то, по-другому, трудно.
– Почему трудно?
– Да очень все просто. Представь душу человека как сеть,
рыболовную сеть, но не плоскую и прямоугольную, с верхней и
нижней тетивой, а рваную, многомерную, когда из каждого
узелка выходят на соединение или висят свободно не четыре
нити, как в плоской сети, а несколько, разное число. У разных
людей эти сети плелись по-разному, события, впечатления и
встречи, горе и любовь, вера и надежда – все это узелки сети
нашей жизни. Даже у однояйцовых близнецов сети разные…
96
Живут по-разному любят, ненавидят, изучают, встречают
разное, разное дает сравнение, а, сравнивая, человек себя инди-
видуализирует, отделяет от общего.
– Есть среди людей и что-то общее, человеческое. Так они
могут понять друг, друга. Как звери обнюхивают друг друга, так
и люди сцепляются висящими ниточками чувств. Но понять не
значит познать. Впитать, исследовать всю сеть другого человека
невозможно, как невозможно прожить две жизни и обе с начала
и до конца. С самого рождения все испытать и почувствовать,
как это испытывал и чувствовал другой человек.
– Можно, наверное, попытаться сделать идентичными эти
сети?
– Разорвать и снова сплести?
– Нет! Разорвать это, значит, стерилизовать, промыть моз-
ги? Удар электрического тока? Резонанс? Но у А.С. Пушкина не
было электричества, да и от таких людоедских занятий он и его
время были далеки.
– А резонанс, почему эта мысль все чаще и чаще приходит
мне в голову. Пушкин и резонанс, что между ними общего? Да и
зачем современному Мотарху какой-то резонанс? У него полная
власть над каждым человеком в отдельности, правда, не над
мыслями, а над его жизненными условиями. И что-то менять –
это всегда риск. И мало кто решится ухудшить свое существо-
вание, существование своих близких. Как знать! В семье не без
урода!
– Если представить себе подобных заговорщиков сейчас,
то и им не до резонанса. Термоядерное оружие, атомная кнопка
– вот для них лакомый кусочек.
– Чтобы бабахнуть?
– А что им еще надо?
– Пожалуй, так, но и от этого может быть спасет едино-
мыслие. Если мысли Мотарха будут транслироваться по всем
головам, то никто и не сможет поднять самолет в воздух, если
Мотарх этого не может, запустить ракету или взорвать бомбу.
Они смогут делать ровно столько, сколько может, умеет и хочет
делать Мотарх.
97
– Не кажется ли тебе, что это идеал, о котором мечтали
тысячелетиями люди – долгая, счастливая, без малейших потря-
сений жизнь?
– Счастливая? Хорошее счастье, если размножить нашего
современного Мотарха? Что он знает, и что он умеет – то и бу-
дут знать и уметь все остальные?
– ???
– Немного – у него скромное гуманитарное образование.
Будь у него даже техническое образование и многолетний опыт
все равно одному человеку не под силу запустить знать все и
конечно он не сможет начать термоядерную войну. Знаний не
хватит ни у него, ни у подконтрольных существ.
– Получается, что единомыслие благо. Но как тогда по-
нять промысел божий? Ведь с его легкой руки человечество вы-
лезло из шкур, из пещер, создало цивилизацию. И теперь все это
уничтожить?
– Почему уничтожить? Просто остановиться, не разви-
ваться дальше.
– Но это же невозможно!
– Что невозможно? Не развиваться?
– Да нет, не развиваться можно, но невозможно удержать
достигнутый уровень цивилизации без постоянного участия че-
ловека в ремонте, в профилактике стихийных бедствий, ликви-
дации результатов разбушевавшейся стихии. Наводнения, цуна-
ми, землетрясения, русская зима, ураганы – как быть с этим?
– Значит, останавливаться тоже нельзя? Хотя бы для ре-
монта. Так, где же выход?
– Выход должен быть. Создатель не мог позволить войти,
не указав выхода. Просто мы его не видим.
Размышления Сидельца нарушил Маститый. Он пришел в
неурочное время – ночью.
– О чем думаешь? Доносят мне, что ты целыми днями и
ночами сидишь, ничего не делаешь, и только думаешь. Хотелось
бы знать? Уж не обдумываешь ли ты как убежать отсюда?
– Нет, что вы! Я здесь, быть может, даже в какой-то мере
счастлив. Могу работать, и у меня впервые за всю мою жизнь
все есть для работы.
98
– Так не работаешь! Почему? Молчишь. Может, мыслей
нет? Так я тебе помогу. Или все-таки замышляешь что-то? Мы
хотим тебе верить, но и проверить тебя, темная твоя душа, не
мешает. Вот тебе срочное задание – создай устройство не только
читающее мысли человека, но и меняющее все уже накопленные
мысли и знания, ну, в общем, все в голове, на содержимое вот
этой кассеты. Поставь потом в компьютер, послушай. Если бу-
дешь тянуть с выполнением, будем считать, что скрываешь со-
держимое своей головы, в которой зреет заговор против Мотар-
ха. А это ты сам знаешь, чем грозит!
И с этими словами Маститый удалился.
– Обычная речь господина выдержанная в цивилизован-
ных рамках перед рабом. И кнут, и пряник. Что ж, наверное, он
прав, мозги нужно промыть.
Когда-то очень давно, еще вместе с Процестором, они пы-
тались создать распознаватель мыслей собаки. Собака была вы-
брана не, потому что когда-то ее выбрал Павлов для своих опы-
тов по рефлексии, Процестору было противно даже имя Павло-
ва. Он готов был упасть в обморок при одном упоминании о его
изуверских опытах. Собаку они выбрали потому, что другого
животного рядом не было, а был пес – друг, преданность кото-
рого была безграничной.
Тогда им удалось распознать положительные и отрица-
тельные эмоции собаки и даже перевести на русский язык. На-
пример, распознаватель мыслей вдруг говорил:
– Хочу, есть, – или,
– Здесь жарко, – и так все в этом роде.
– Надо поискать распознаватель, – все это было в комнате
Процестора и когда все эти вещи привезли, то свалили в угол, а
Сиделец еще не нашел времени их перебрать. Все оттягивал
момент, ему эти вещи напоминали Процестора, его добрый
взгляд и теплые руки.
Лиха беда – начало! Получилось. Распознаватель он на-
шел и проверил на себе. На ком он мог в своем узилище еще
проверить? Они с Процестором тогда не догадались почитать
мысли друг друга. А мысли собаки читать было труднее, один
перевод с собачьего языка чего аппарату стоил!
99
Известно, что мы думаем словесно. Есть, говорят, люди,
думающие на двух языках, на родном и выученном, или на сме-
си языков. И такое говорят есть. Сиделец, слава богу, говорил и
думал только на русском языке.
Не успевал он произнести в уме слово, как тут же распо-
знаватель произносил его вслух, имитируя тон и настроение.
Произносил слова все-таки немного коряво, механически, но это
вина динамика ретрансляционной сети, ничего другого в те вре-
мена достать не удалось.
– Можно звать Маститого, пусть почитает его мысли.
Маститый не заставил себя ждать. Пришел, прибежал да-
же.
– Ну, что, оглоед, совесть проснулась, хочешь за кормеж-
ку заплатить! Показывай, да не забывай – кто ты и кто я!
– Этот прибор был сделан давно. Его собрал Процестор, я
ему немного помогал.
– Ну, ну, давай показывай, а то у меня через час совеща-
ние у Мотарха. Нельзя опаздывать. Один раз в год он меня при-
глашает, – горделиво сообщил Маститый.
– Начнем! Положите вот на эту полочку руку.
– Какую? Левую или правую? – не снимая маски значи-
тельности со своей персоны, снисходительно спросил Масти-
тый.
– Согласился, – с облегчением подумал Сиделец.
Сиделец боялся, что Маститый потребует проверки его
мыслей, откажется быть первым испытуемым. О собаке Сиделец
предусмотрительно не упомянул. Побоялся, вдруг это унизит
Маститого. Хоть Сиделец и не очень беспокоился за свою судь-
бу, знал, что он весь во власти Маститого, все же ухудшать сво-
его положения не хотелось.
Сиделец понимал, что распознаватель мыслей может сыг-
рать с ним злую шутку, открыв перед Маститым его истинные
мысли. Боялся он напрасно, и, поняв это, совсем не обрадовался.
Маститый играл. Играл с ним, как кошка играет с мышкой. И
прекратить игру можно было, только перестав жить. Правда, все
случилось немного не так, как думал Сиделец.
Маститый положил руку на полочку распознавателя мыс-
лей, и из динамика полилось такое…
100
И как только отдернутая рука Маститого прервала хулу в
адрес горячо любимого и единственного, умнейшего во всей
вселенной Мотарха, в лабораторию вбежали в масках с автома-
тами Калашникова бойцы Спецнаса и скрутили Маститого.
– Прощай, Маститый, – только и успел прошептать вслед
неудачнику из элиты Сиделец. Ему почему-то искренне стало
его жаль. Может потому, что он знал, что ожидает Маститого.
Даже если его и не будут пытать, то смена качества жизни сама
по себе губительна. Почему-то пришел на ум огурец, как он
бедняжка, только что сорванный твердый и блестящий с пупы-
рышками, сморщивается на глазах на солнечном припеке.
Сидельца Спецнас не тронул. Они просто отключили
электроэнергию. Сиделец лег спать. Он давно придерживался
мудрости, что утро вечера мудренее. Раз не можешь остановить
поток – подчинись ему. В полной темноте, ощупью он добрался
до угла, где были свалены вещи Процестора и его. Перебирая
наугад, он пытался найти фонарь минус один. Такое странное
название этому фонарю дал Процестор. Фонарь не попадался, но
зато он наткнулся на ракушку.
Это была обыкновенная раковина – раковина южных мо-
рей, ее как-то Процестор купил на рынке, восхитившись вели-
колепием ее форм и удивившись пестроте, просто изумительной
пестроте ее окраски. Он часто брал ее в руки и рассматривал.
Сиделец даже находил его такой живой и даже назойливый в
какой-то мере интерес чрезмерным. Он эту раковину, пожалуй,
в руки и не брал ни разу.
Взяв ее в руки, Сиделец, по правде говоря, не сразу понял,
что это такое. Похожа на шляпу, но очень уж твердая. Наконец,
он вспомнил, что это раковина, вспомнил своего друга, неволь-
но раковина вернула его на много лет назад, в его юность. Но
воспоминания не начавшись, были прерваны свечением из ее
недр. Теплый мягкий свет полился плавными волнами, наполняя
пространство, но как-то необычно, не светящимися лучами, а
туманом, розовым клубящимся туманом.
Сиделец заглянул внутрь и отшатнулся. Повернул ракови-
ну, картина сменилась, но от этого не стала менее ужасной. Он
видел площадь, город, дома, в домах квартиры, в квартирах лю-
ди, но все это вывернуто наизнанку.
101
Трудно представить, как это было, но раковина смогла это
сделать и представить. Это было что-то похожее на рыбу в ки-
тайском ресторане, которая подается без костей вывернутая на-
ружу всеми внутренностями. И то, и то зрелище завораживаю-
щее и тяжелое.
Небольшие размеры раковины вмещали каким-то спосо-
бом несравнимо большие по объему пространства – города и
целые страны. Причем так, что сиделец мог в подробностях рас-
смотреть не только каждый дом или квартиру, но и каждого че-
ловека или животное. Как такое возможно? Много позже, уехав
за тысячи километров от своей тюрьмы, Сиделец понял этот
эффект и подивился быстроте с которой зрение человека при-
способилось к системе показа действа, которую предложила ра-
ковина.
Все очень просто. Раковина высвечивает ярче и в увели-
ченном размере ту точку картины, на которую упал взгляд чело-
века и с меньшей яркостью то, на что человек смотрел в преды-
дущее мгновение. Раковина приняла в расчет и с успехом поль-
зовалась памятью человека. В памяти впечатления постепенно
гаснут, как на экране монитора, светочувствительный состав
которого после ухода луча электронов еще некоторое время све-
тится, помнит это воздействие и совместно с другими участками
создает изображение.
Поборов отвращение, вначале охватившее его, Сиделец
стал рассматривать картинки с присущим ему интересом иссле-
дователя. Он обнаружил, что вывернутые существа чаще встре-
чаются в центре страны, а в столице и в некоторых городах бук-
вально ходят друг у друга по головам. Цвет у выворотней сизый
с красноватыми пульсирующими прожилками. Отростки малые
и большие прижатые к телу неожиданно выбрасываются в сто-
роны и захватывают, подтягивают к себе более слабого выво-
ротня и буквально обтекают его, поедая, высасывая его при
этом, наверное, утробно урчат. Но звуков не слышно, да и сама
утроба у всех этих существ вывернута наизнанку, поэтому вряд
ли смогла урчать.
Едят кто с краю, съев, высосав, перемещаются к центру,
заметно полнея и увеличиваясь в росте. За ростом выворотней
растут квартиры, дома, автомобили, шире и чище становятся
102
улицы, а в центре самом шпили до небес и трон златокипящий с
Мотархом недремлющим.
Сиделец отложил раковину, прикрыв ее каким-то пиджа-
ком на всякий случай. Хотя какой такой всякий случай может
произойти с ним в этой тюрьме. На скорый финал он не рассчи-
тывал. Пока он нужен кому-то он будет жить. Быть может, толь-
ко сейчас Сиделец освободился от той ложной скромности ин-
теллигента, которую долго и с успехом внедряли в умы и тела
людей, интересы которых простирались дальше обыкновенного
поддержания жизни на высоком уровне, дальше интересов червя
– прогрызть дыру и потом сосать, интересов волка – догнать и
сожрать, интересов начальника – не давать и не пущать, интере-
сов обжоры – жрать, жрать, жрать, и интересов туриста – смот-
реть и гадить, сжигать, копать, ловить, давить.
Они читали книги, которые другие читали только в объе-
ме школьной программы, и все. Их мироустройство не основы-
валось на силе, но на справедливости и свободе. И этот взгляд
на мир у них отличался от взгляда другого из их когорты. Отли-
чия были незначительными, но совершенно непроходимыми.
Поэтому они были одинокими. Не то, что все остальные с их
вечным ОДОБРЯМСом. Их терпели, пока хватало терпения или
до тех пор, пока они что-то полезное для пожирателей делали.
Автомобили придумали, но сами не ездили, им мало платили, а
они требовать не умели и не могли потому и не просили боль-
ше…
Утро наступило не скоро. В окошке на потолке несколько
раз появлялась светлая полоска, потом ее сменяла ночь, загля-
дывали звездочки, но все когда-то кончается. Вспыхнул свет, и
наступило утро.
Вошел картинно одетый господин в сопровождении лю-
дей в масках. Что-то знакомое было в его лице, но Сиделец с
некоторых пор и не пытался что-либо вспомнить. Почему? Да
потому что вспоминалось почти всегда такое, которое не только
не грех забыть, а лучше, чтоб об этом никогда и нигде даже
упоминаний не было. Вспоминалось даже такое, участником,
которого он никак не мог быть.
Землянка, выкопанная в берегу. Его бабушка, только мо-
лодая. Она совсем не похожа на себя в старости. Окошка нет,
103
только дверь. Горит лучина. Дверь открывается, вваливается
громадный мужик.
– Ивановна! На собрание! Кулачить будем! Тебя бабы вы-
брали в комбед.
Что отвечает бабушка, он не слышит. Мужик машет рука-
ми, разевает рот, ищет, обо что ударить кулаком, не находит,
бьет в потолок, сыплется земля…
– Из земли пришли, и в землю уйдем, – чей-то голос, а это
из другого сна наяву.
Канава, окоп, только мелкий, нет, залит водой, бредет му-
жик, солдат с винтовкой, лицо наполовину в воде повернуто ко
мне. Это мой отец, только молодой. Стреляют, бьет пулемет,
вижу, как летит с бруствера земля, снег, отец ныряет с головой в
воду, выныривает у поворота траншеи, осторожно осматривает-
ся.
– Петька проклятый не нашел лучше этих болот места для
города, – ругается мой отец.
Сарай, кирпичный, без окон, только двери, железная кры-
ша. Керосиновый дух, пол земляной, неровный, с ямами, залит
керосином. Сараю много лет, в нем держали керосин.
Мой дед, молодой, висит у матки на крюке, головой не
доставая до земли. Зима, армяк свалился на голову. Как я вижу
лицо, оно закрыто армяком?
Стол, красной тряпкой застелен, за столом в кожаной
куртке щуплый, туберкулезного вида черноволосый с библей-
скими глазами мужик. Он долго кашляет, сморкается, харкается,
потом сиплым голосом спрашивает:
– Награды царские имеешь, белогвардейская сволочь?
– Имею, четыре Георгия и медали!
– За что награжден?
– За службу царю и отечеству!
– Полный георгиевский кавалер, значит. Где кресты?
– Спрятаны.
– Какую должность занимал у атамана Дутова?
– Сотник.
– В убийстве Чапаева принимал участие?
– Нет, не принимал, мы были в это время в рейде.
– Золото сдать отказываешься?
104
– Нет у меня золота! – произносит дед…
– Что задумался, смотри сюда, – обращается ко мне боец
из Спецнаса.
– Перед тобой Младшой – страший помошник Младших-
вместе. Он теперь будет тобой руководить вместо Маститого.
– Почему не спросишь где Маститый?
– Он в ваших руках, как и я, так что о нас с ним не надо
беспокоиться.
– Хитер! Покажи Младшому как работает прибор.
– Пожалуйста, прибор готов, электричество подключили.
Нужно, чтоб испытуемый положил руку на вот эту полочку. Кто
из вас будет испытуемым? – все обернулись и смотрели на
Младшого, ожидая его решения.
– Я сам испытаю этот прибор, – просто сказал Младшой и,
подойдя к Сидельцу, положил руку на полочку. Сиделец вклю-
чил распознаватель мыслей, и из динамика полилось, но суще-
ственно не то, что ожидал Сиделец:
– Хип-хоп, о-ё-ё! Хип-хоп, ё-ё-ё!
Повесили две груши,
Девки – рваное бельё,
Развратные кривуши!
А та толкалась от меня,
Хотела у Старшого
Быть наложницей – нельзя
И допустить такого… – Младшой отдернул руку, динамик
сразу замолчал, повисла тишина. Спецнас, потупив головы,
молча стоял вокруг.
– Наконец то я вспомнил, кто он! Он отвечает у Мотарха
за летопись, он летописец, да еще и с поэтическими задатками.
Что они будут сейчас делать? Пасквиль на Старшого безнака-
занно пройти для их ушей не может. Для меня это ничто, меня
давно просто нет, уничтожен много лет назад, правда, не знаю
каким способом. Два раза не уничтожают.
– Маститый сразу загремел, а на Младшого что, руки ко-
ротки? – с вызовом думал Сиделец, оглядывая Спецнас.
На его, не произнесенные слова, никто не обратил никако-
го внимания.
105
В Спецнас всегда брали детей и внуков Заслужённых. Все
это происходило для всех остальных незаслуженных вполне не-
заметно и сюрпризно.
– Смотрите, а он оказывается Заслужённый!
– Как, за что? – иной спросит, правда редко, чаще интере-
са никакого.
Заслужённые удостаивались особого внимания государст-
ва, но это не главное. Заслужённые удостаивались особого рас-
положения Мотарха. Он их выделял из всех и иногда даже ода-
ривал. Они между собой обменивались впечатлениями о внима-
нии Мотарха. Незаслуженные редко могли услышать это чино-
вание, это была закрытая, почти тайная каста. Иногда что-то из
этой касты просачивалось, доходило до ушей незаслуженных:
– В ларьке для Заслужённых дают гречку, беги скорей! –
это фраза из разговора Заслужённых самого нижнего слоя кас-
ты.
Каждому слою полагалось свое – слоевое. Слои не смеши-
вались, это происходило как-то само собой. Заслужённые алка-
ши и пролетарии, полковники и майоры в отставке, Маститые,
около столов пасшиеся женщины.
Заслужённых повыше слоем интересовали более весомые
подачки. Квартиры, автомобили, мебель. Каждый слой ревниво
следил за другими членами слоя, и его совсем не интересовали
события, происходившие в других слоях.
Заслужённые считали себя счастливейшими людьми:
– Мне руку жал Хозяин!
– Областной? А мне только городской.
– Так ты отморозил только руку, а я еще и ногу.
– Тебе подачки хватает?
– Мне хватает, а тебе?
– А мне нет – я же пью.
Заслуженные были сплочены общими идеалами, эти идеа-
лы менялись, но постоянным оставалось то, что эта по большо-
му счету безгласная каста, вдруг по знаку Мотарха превраща-
лась в боевую партию готовую по слову Мотарха идти, бежать,
дружить или даже сражаться против того, на кого укажет Мо-
тарх. Это все можно принять, но не понять. Откуда эта искрен-
ность единомыслия?
106
Массовые выступления Заслужённых впечатляли. Страш-
ные, испитые лица, безногие, на костылях и протезах, грозящие
раздробить и разорвать, с красными флагами, с плакатами, текст
которых с трудом держит даже ко всему привыкший кровавый
фон.
Здесь же рьяные полковники и майоры в отставке, разбит-
ные бабы – бойкие работницы, около профсоюзные и около пар-
тийные дивы, честно служившие и душой и телом, Маститые на
покое – этих мало, они до смерти держатся в Маститых – «вос-
питывая молодежь».
Здесь книга обрывалась. Так я и не узнал, чем закончилась
эта фантастическая история удивительно похожая на нашу
жизнь, на мою жизнь. Фантасты нередко предсказывали буду-
щее, а в этой книге было, как будто описано и наше прошлое и,
не дай нам бог. наше будущее. И Мотарх, и элита, и Маститые,
и прочее, и прочее. Как-то стало вдруг не по себе, захотелось
оглянуться.
Может благодаря книге, я вдруг ясно понял, что жизнь
моя закончилась. Нет ей продолжения. Когда я родился известно
точно и известно так же точно когда умер. Сейчас умер или еще
чуть-чуть попозже. Но это просто путь до смертного успокое-
ния.
Повесть наша подходит к концу. Так я и не добрался до
своего дома. Да и зачем мне это было нужно? Не знаю, так ка-
кое-то неосознанное желание защиты. Или чего-то еще.
На попутной машине шедшей по проселку к железнодо-
рожной станции, находящейся в соседней области – а там другая
милиция, на другом корме – и до которой по шоссе, где меня
поджидали, быть может, добрых двести километров, я благопо-
лучно добрался, сел в поезд и через сутки уже ехал по просто-
рам родины туда, где меня никто не знал и не знает. Документы
предусмотрительно порвал и выбросил в унитаз вагонного туа-
лета, смыв прошлую жизнь зловонным потоком под стук и за-
вывание колесной вьюги.
Вернулся в купе, взял сумку, хотелось есть. В сумке еды
никакой конечно не было, денег тоже. На дне лежала мятая бу-
мага. Я ее развернул. Это был кусок без начала и конца книги,
107
но не той которую я читал, формат и шрифт были другие, но
текст… Вот что было в этом обрывке.
Это рассказ о ней. Имя не называю. Это – табу. Нельзя
выдавать или передавать для всеобщего использования, рас-
смотрения и, возможно, даже и глумления ее слабости. Она это-
го не хотела тогда, а сейчас ей все равно. Сейчас она вне чело-
веческой, обычной обоймы, где все одинаковы, как патроны и
пока не выстрелишь, не поймешь, в котором скрыта осечка.
Сейчас она одна, не осечка, а особая, не похожая ни на кого. Ну,
а теперь все по порядку.
Она вяжет, точнее тогда вязала. Из шерсти вещи разные.
Это так мне казалось вначале, что вещи. Там носки, шапочки,
кофточки. Одну я ношу до сих пор, правда ее связала не она, а
неизвестная, давно. Крепкая кофточка, душегрейка, очень ред-
кая вязка с открытой грудью под рубашку, для зимы для тепла.
Она тоже связала, почти таких же, две, но вязка была плотная, в
них душе было не просто тепло, не просто душа грелась, а заки-
пала.
Вязание завораживает. Я сам никогда не вязал, но почему-
то так думал. Это легко объяснить, ведь Она вязала все время
кроме тех редких мгновений, когда спала или ела. Что это бу-
дет? Часто этот вопрос повисал без ответа в едкой атмосфере
нашей одиноко висящей квартире оставшейся от целого дома.
Дом рухнул от старости, а квартира висела, висела на нитках, из
которых она и вязала.
Квартира первоначально была на пятом этаже, теперь же
мне казалось, что она поднялась, подтянув за собой трубы кана-
лизации и водопровода. Лестницы не было, она разрушилась
вместе с домом, и на землю мы спускались трудно. Просто я и
сам не знаю как. Просто вдруг оказывался я на земле с чувст-
вом, что был какой-то грохот за мгновения до этого. Она на
землю редко спускалась – вязала. Что? Не только я, но и она не
знала.
Еще в те давние времена, когда Она еще была как все, мы
распределили обязанности, семейные. Она взяла на себя заботы
экспедитора, тыбика. Правда, тыбик из изгибчатого «ты бы сбе-
гал?» вскоре превратился в «беги сам!»... Но иногда она отбра-
сывала вязание и бежала, просто срывалась что-нибудь купить.
108
Не то, что было необходимо сейчас, а что-то совсем важное для
нее и ее вдруг проснувшегося момента.
И вот не далее как вчера она была в подобной экспедиции
– я обнаружил новые стаканы и ножи – любимые ее предметы
мимо которых она не могла никогда пройти. Особенно ножи.
Причем ножи, для нее, не были связаны с каким бы то ни было
разрезанием чего-либо. Это были просто особые для нее пред-
меты, такие же какой особой она стала теперь.
Как-то давно, много лет назад мы с ней летели на самоле-
те куда, теперь и вспоминать ни к чему. На вопрос служителя
сдает ли она в багаж чемодан, она заголосила, что нет-нет, там
хрусталь, побьется.
– А ножи? – спросила аэрофлотовская дива,
– У нас нет ножей! – кричала в запале она, хотя на экране
монитора отлично видела картинку с шестью ножами столового
набора. Для нее уже тогда ножи были чем-то другим, не ножа-
ми.
Я спросил ее, как она спустилась, а потом поднялась. Она
не ответила. Что ж я привык.
Подошел по привычке к дивану, на котором она сидела,
напряженно вывязывая очередную петлю. Горела настольная
лампа, ее короткий шнур лежал на спинке дивана, Она иногда
отклонялась назад, чтобы рассмотреть на расстоянии свое про-
изведение, тогда шнур касался ее затылка. Наверное, это было
опасно. Так я думал, когда видел, то убирал шнур из-под ее го-
ловы за спинку дивана. Показывал ей, как это делается, и что
это нетрудно. Много раз. Зачем?
Я не очень-то доверял изоляции этого шнура, и может
быть, поэтому всегда с каким-то не то страхом, не то подозрени-
ем осматривал ее затылок.
За окном зима сменяла короткое лето, и что-то такое там
происходило внизу. Нет, звуков не было. Живые существа были
где-то в другом месте, или их совсем не было, когда я заметил
небольшую шишку чуть ниже затылка, в ложбинке. Такая ши-
шечка бывает от укуса комара у чувствительных натур. Но ко-
маров и более крупных насекомых, не говоря уже о млекопи-
тающих, вокруг не было.
109
Шишечка росла, росла не вширь, как это бывает, как рас-
пространяется раздражение по коже от укуса, кругами, а вверх,
уже заметно возвышаясь над кожей. В старое время можно было
бы сходить к врачу, но сейчас врачей, полицейских и просто
людей вокруг нас не было видно давно. Все вымерло. Почему?
Да, я и не знал почему, и не знаю и сейчас. Да и знать как-то не
интересно, после того как это все произошло.
А произошло вот что. Происходило, постепенно. Впервые
это обратило на себя внимание мое не тогда, когда исчезли во-
роны и воробьи – самые многочисленные обитатели городских
нечистых улиц и скверов. Их не стало меньше, их просто не ста-
ло. Ни одного и ни одной. Я, может быть, этого и не заметил, не
знаю. Но однажды у озера, вокруг которого по вечерам я кружил
всю мою жизнь, купил у ребятишек осьминога. Появились ось-
миноги в пресном озере за три тысячи километров от ближай-
шего моря. Появились совсем недавно и как вы догадываетесь,
их появление как-то было связано с исчезновением птиц. Иначе,
зачем бы я об этом написал. Связь была. И очень простая.
Когда я разрезал осьминога, то обнаружил внутри воробь-
иные перья. Вы может, подумали, что осьминог наглотался
перьев, или съел воробья? Нет, перья росли естественным обра-
зом, только внутрь. Осьминоги были ни чем иным как выверну-
тыми наизнанку воробьями. Но это было начало.
Дальше – больше. Появились изогнутые стены в виде
стоячего воротника дамы средневековья. Я такой воротник ви-
дел на картине, он был высок, достигал затылка. Появившиеся
стены были высоки, прозрачны по началу и туманные их очер-
тания терялись в вышине и в снежной зиму и лето дали.
Небо как-то странно разделилось, появилась явная неок-
рашенная полоса, которая раздвинула синь. Ночью звездочки
горели на разделенном небе, а полоса ночью была черна, без
звезд и как-то особенно безжизненна. Полоса понемногу расши-
рялась, она располагалась вдоль млечного пути, и теперь млеч-
ный путь окаймлял края разреза небесной сферы. Ножи, неда-
ром я о них вспомнил, здесь постарались на славу.
Вниз до земли становилось все дальше и дальше, резали
ножи и землю, беззвучно, разворачивали как апельсин, нутром
наружу, преисподней на божий свет. Жмурились кто там в пре-
110
исподней. Серой пахло, мы к ней привыкли, кашляли редко и по
утрам, от свежего воздуха.
А Она все вязала. Облик ее, хотя я и видел ее каждый
день, стал все заметнее меняться. Шишка на голове росла и в
один прекрасный момент ее верхушка лопнула, растроилась,
стала похожей на банан со снятой до половины в два лоскута
кожурой. На ободранном банане, на самом его кончике появился
глаз и два зуба, один сверху, другой снизу. Верхний зуб бал ко-
нусообразной заточки, как пуансон, а нижний имел в центре от-
верстие и напоминал матрицу, скорее компостер на одно отвер-
стие. Банан приобрел после ошкурения высокую подвижность,
заглядывал в ее рот, уши, нос, что-то там выгрызал зубами. Ко-
журки нашли себе опору – завились вокруг ушей, и ее голова
сзади стала не менее инструментально оснащенной, чем спере-
ди.
Наша квартира летела в этом беззвездном пространстве,
она только начинала вступать в полосу обновления. Трубы исче-
зали в клубящейся серной глубине, и мне иногда казалось, что и
они, подобно всему остальному, развернутся…
?..
Что это такое?
Ужас!
Это я прочитал? Смерть старого через рождение в муках
нового. Как начать новую? Трудно начинать, но жить старую
дальше невозможно.
За окном солнце садилось в черную тучу, ниже которой
ярко сияли, все, увеличиваясь в размере, хвостатые звезды.
Метель с морозным снегом, жестким, нельзя на ветер
взглянуть, открыть глаза – сечет... Там силуэт, вроде машет, зо-
вет, никак не рассмотреть.
Между нами жесткость, жестокость, стыд, не поднять
глаз...
У нее за свое, у меня за свое... Она ждет, как не ждала ни-
когда...
Сумрак. Не давит, манит призывно.
Таинственен цвет зелени сукна биллиарда. Бессмыслен-
ность многоглазия шаров.
111
И, наконец, освобождение, радость свободы. Не долго-
жданной, как раз за миг до этого совсем нежеланной, нахлыну-
ла, охватила меня.
Нет того, что тяготило, что радовало, что ушло...
Освобождение, добрая пустота, еще не ожидание, а тор-
жество, торжество свободы..
Свобода – это пустота!
Неужели?
Мы люди, и поэтому стараемся отдавать долги. Животных
господь бог освободил от этой обязанности. А нас гложет внут-
ри что-то, если задолжали, и нет возможности вернуть. А если
этот долг человеку, которого уже нет? А если это родная мать?
…Начну с начала. Я – последняя буква в алфавите, но Я –
это личность, человек, это основа, ножка от МЫ, если МЫ су-
ществует, если Я, может опереться на МЫ, если это для МЫ не
тяжело, привычно, и Я, не задумываясь, не ощущая вины, опи-
рается, а если МЫ – нет или МЫ – слабое, например, женщина,
или мать, у которой своего МЫ нет, она только Я?
Тогда Я, без МЫ.
Разговор начинался ни о чем, так... Мы когда-то были зна-
комы. Давно. Сейчас встретились, как это бывает, оказались
вдруг рядом. Узнали друг друга. Узнал он меня, а я его с тру-
дом, через некоторое время. Он сильно изменился. Постарел,
поседел. Лицо какое-то мятое, дряблая изношенная кожа висит
неопрятно, седина немолодая, с желтоватым отливом. Шепеля-
вит довольно заметно и прихрамывает, подволакивает левую
ногу.
После обычных слов:
– Как ты?
– Да нормально. А как ты?
– Тоже ничего, – разговор грозил навсегда прерваться.
Поиск темы беседы ничего не давал. Но сидеть рядом и молчать
так неудобно и тягостно даже с совершенно незнакомым чело-
веком, даже в автобусе, когда время общения определено оста-
новками...
Ленивый вопрос, без интереса ожидание ответа. Такой же
с задержкой ленивый ответ. Как и следовало ожидать, разговор
скоро переместился на поиск общих знакомых. Ох, как далеко
112
они были от нас, в самом нашем скрывшимся за туманом, розо-
вым туманом юности.
Мы с ним родились в один год. Я в самом конце ноября, а
он в начале декабря, в одном и том же селе на Алтае. Меня за-
писали по дате рождения, а его аж второго января следующего
года. Так он стал младше меня на целый год. Тогда так делали.
Спросите – зачем?
Конец сороковых годов, пятидесятые годы, еще не забыта
война, еще шустро скачут, передвигаются без ног обрубки от
войны на тележках с подшипниковыми колесами в толстых ру-
кавицах с мозолями, копытами на руках. Очень все просто. Дата
записи года рождения одних оставила в земле в Берлине, других
пересадила на тележки или заставила кандылять на одной ноге,
а третьим подарила пусть трудную, но жизнь после войны.
Мой родной дядя, прошедший артиллерийским разведчи-
ком всю войну, хлебнул он досыта военной удачи и считал, что
живет второй раз. По сути, не верил до самой смерти, что остал-
ся после четырех лет войны живым и даже почти невредимым.
Осколок в глазу стал беспокоить только под старость.
Пятидесятые годы, первые взрывы атомных бомб по со-
седству, недалеко, был слышен гул земли. Почему-то тогда счи-
тали, что взорвали бомбу на берегу Ледовитого океана.
Пятидесятые годы, первые радиоактивные осадки. Взрос-
лые по привычке, а мы, мальцы по примеру, пьем из каждого
озерца, лужи, едим все, что выросло съедобного, что попало в
руки живого. И нам все нравится.
Пятидесятые годы, еще степь не вся распахана, еще не
поднята целина. Море пшеницы разрезает неровная строчка бо-
ра и рядом с ней голубая, с желтыми проплешинами песка, по-
лоска речки. Наше село на берегу речки под боком у бора. Речка
полная птицы. Гуси, утки целыми выводками, без охраны, сви-
ньи, телята и овцы. Жеребята, пососав мать, скрываются на це-
лый день в прохладу, на сквозняк под мост. Стоят по колено в
воде. Здесь же примостятся и телята. Мир и покой.
Петухи кричат не по утрам – с двух часов ночи. Если про-
снулся с первыми петухами, то, значит, и не ложился.
Тепло, солнце выдубило нас до звона, лаптями меряем
длину тени, узнаем время, и из омута, от купания, от речки бе-
113
жим в клуб на детское кино. Сидим на полу, прохладно и таин-
ственно в бывшей церкви – хорошо строили наши деды, на хо-
рошем месте, спасибо им.
Потом бежим на переход через речку встречать коров, от-
деляем от стада свою и ее старшего сына или дочку и гоним до-
мой. Мама доит, рядом кот, она иногда ему струйку молока на-
правит прямо в рот, он доволен, облизывает облитую молоком
морду.
Потом ужин, простой молоко, хлеб, яйца и картошка.
Огурцы, квас – это в обед. К осени помидоры и грибы.
И еще «цыпки». Это потрескавшаяся от воды и жара кожа
на верхней части ступней ног. Мазали их парным молоком, они
успокаивались, меньше щипали. Потом спать до утра.
А утром все сначала. В поле, в бор, на реку. Омута без
дна, лук и капуста польские, яйца из гнезд птиц, разные, голу-
бые, белые, в крапинку, рыба, саранки и еще много чего.
Мы с ним не были особенно дружны. Вместе нас сводила
только работа в колхозе. В те годы крестьянские дети начинали
работать рано. У себя дома, в своем хозяйстве сразу же, как на-
чинали ходить. Еще и разговаривать парень не научился, еще
ему и первых штанов не сшили, а он уже чеплажку подставляет
под струйку теленку, который привязан у печки, да еще и свою
струю пустит туда же.
Работать в колхозе мальчишки начинали еще до школы,
лет с семи, копновозами. Девчонки позже, лет с десяти, тоже на
сенокосе. Они сгребали высохшее сено в кучки, называлась эта
работа – ручная гребь.
Бескрайние луга, озера, Обские протоки, жаркое солнце,
жар от сена, пауты облепившие коней, кони бьются, норовят
упасть на бок и покататься по земле так уж их донимают крово-
пийцы. Мальца-копновоза семи лет от роду на своей спине кони
не чувствуют и подчиняются, если уж очень захотят. А его бед-
ного тоже едят пауты, жарит солнце, а взрослые и у стога и у
копны мало, только что не бьют.
Копну надо окружить веревкой, увезти к стогу, там поста-
вить удобно для метчиков, спятить коня назад, выдернуть дере-
вянную занозу из веревочной петли продетой в гуж, объехать
114
вокруг копны высвобождая веревку и галопом за следующей
копной.
Седло не полагалось, поэтому очень скоро зад до крови
сбивался. Особенно было плохо тем ребятам которым попада-
лись кони с выпирающим острым хребтом. Мягкие кони цени-
лись высоко и, конечно, доставались только «дедам» – маль-
чишкам постарше, школьникам да и то не всем. Сбитый зад по-
крывался коростой, постепенно заживал, дубел, и через неделю
от боли и следа не оставалось.
И вот в этой патриархальной благости в мальчишеской
среде возникала подлость.
Как все было...
Лежим мы в холодке под березкой. Поели. Суп сваренный
на костре, пустой, без мяса. Зато с польским луком и щавелем.
Выпили бутылку молока, которую захватили из дома, Съели по
огурцу. Огурцы к сенокосу, к началу июля уже появляются на
навозных грядках. Мы едим их с удовольствием, к середине ию-
ля они нам уже надоедят, охота будет помидоров, и в огурцах в
это время мы выедаем только середину.
Я на колхозном сенокосе первый год. Мне почти семь лет,
но возить копны я умею, на домашнем сенокосе научился. Глав-
ная трудность это залезть на коня, то есть сесть верхом. Это де-
лается так.
Я долго хожу с уздой за конем, пытаюсь закинуть на его
шею повод чтобы потом пригнув его непокорную голову к зем-
ле надеть узду. Конь мною спутан вчера с вечера. Путо только
на передних ногах, он прыгает, поворачивается ко мне задом,
намекая, что если что-то лягнет. Я упорно хожу за ним, жду,
когда ему эта игра надоест, он меня не считает за серьезного
мужика и, наверное, в этом есть частица правды. Охота плакать,
но нельзя, люди засмеют, да еще как-нибудь назовут. Ведь был
у нас в деревне Гитлер... А прозвали за что? За имя – Гена.
Наконец коню надоедает эта мазурка, и он сдается, даже
сам без принуждения наклоняет голову, я надеваю узду, засте-
гиваю ремешок под подбородком, снимаю путо, забрасываю
путо на шею и надеваю на козелок пута петлю, забрасываю по-
вод на шею коню и, держа конец повода – хлястик в руке начи-
наю карабкаться по ноге, хватаюсь за гриву, изо всех сил подтя-
115
гиваюсь, одновременно закидываю ногу. И вот я на коне. Пону-
жаю его, рысью подъезжаем к озеру, я его пою и потом, не сле-
зая с него, обуздываю. Для этого голову подтягиваю уздой в бок
так, чтобы достать до удилов. Расстегиваю удила, сую ему же-
лезкой в рот, он нехотя открывает рот, устраивает удила по-
удобнее, я застегиваю вертушок и вот мы готовы до самого обе-
да на съедение комарам и паутам, на матерки и потычки всех
кто нас с конем старше, а нас старше все.
Метчики в нашей партии, так называлась бригада, Пашков
Николай и Бабкин Николай. Они ровесники, рождения довоен-
ного, старше меня всего-то лет на пятнадцать-двадцать, а кажут-
ся до того внушительными и авторитетными. Бабкин Николай
спокойный, уравновешенный, не заматерится, а уж руку поднять
на кого бы то ни было... Напротив другой Николай в издева-
тельствах видит удовольствие и развлечение. Он несколько раз
ткнул вилами коня под ребра, до крови. Конь его боится, хра-
пит, когда подъезжаем с копной к стогу. Меня он несколько раз
огулял черенком полустоговых вил, я увертывался, скользил на
шею коня, чуть не до головы, но все равно попало мне.
Пожаловаться было некому, да и считалось позорным жа-
ловаться на это. Это как вроде воспитание. Также как громкий
похабный смех и похабные действия.
Пашков бил не только меня, не только колол вилами мое-
го коня, он не забывал и о других копновозах. Но меня он нена-
видел особо. Ненавидел не за мои какие-то проступки, затро-
нувшие его, я просто еще не успел за свои семь лет что-либо
сделать. Ненавидел он меня за моего брата и за отца. Отца он
ненавидел, что тот живой пришел с фронта, а его отец погиб. За
то, что брат отца и брат моей матери тоже вернулись живыми, за
то, что брата моего любили деревенские девки, а его не любили,
и еще за то, что мой брат был удачливый во всем и в работе, и в
рыбалке, да и в любви тоже..
Сказать, что я этого в свои семь лет не ожидал, нельзя. Я
ожидал, конечно. Были для этого основания. Было неравенство.
Тогда оно мной только начинало ощущаться, потом в школьные
годы это чувство окрепло. Я несколько раз пытался выйти в ти-
раж, то есть быть как все, но не мог подравняться, хотя и иногда
хотел.
116
Один раз в классе, наверное, пятом я с деревенскими ре-
бятами целый день и вечер ходил в их стае. Для меня это было в
новинку, а для них всегда. Что только мы не сделали! Выверну-
ли в клубе пол, набрали окурков, попавших туда в щели между
досками, разламывали, курили, рвали огурцы в чужих огородах,
переворачивали телеги. На другой день я не пошел и не ходил
больше никогда.
Я любил и люблю работать. Люблю любую работу, даже
самую грязную. Уборка, мы работаем с моим одноклассником
Ваней на разгрузке машин с зерном. Возим от комбайнов, возим
с тока в зернохранилище. Он остер на язык, а работает абы как.
Я часто говорю ему, чтоб он рассказывал побасенки, так тогда
называли у нас анекдоты, а я уж буду разгружать. Он так и дела-
ет. Эта моя тяга к работе вызывает какое-то подозрительное не-
доверие у сверстников, тогда у большинства из них было от-
вращение к труду в колхозе. Их можно понять. За тот труд ниче-
го практически не платили. Трудодни называли палочками и
часто ничего кроме отметки в тетради учетчика колхозники не
получали ничего.
Придется, пояснить, что такое трудодни? Это было одно
из гениальнейших изобретений властей прошлого века. Замечу,
что оно было не единственное по своей гениальности. Суть это-
го изобретения в том, что люди работали, а платили им не день-
гами, не какими бы то ни было материальными ценностями, а
палочками, черточками в бухгалтерской тетради. Они спраши-
вали друг друга:
– Сколько ты заработал трудодней, – или по-другому:
– Сколько ты заработал палочек?
Так за целый день копновоз мог заработать треть трудо-
дня, а метчик – два трудодня.
Контора суммировала в конце года трудодни, и делила
доход колхоза на количество трудодней. Если конечно был до-
ход, то колхозникам выдавали деньги и натуроплату, так назы-
вали выдачу зерна, иногда сена, отходов. Чаще всего ничего не
давали:
– Опять должны остались? – говорили тогда колхозники
ничего кроме палочек в тетрадку не получив за свой труд.
117
Правда, тем, кто выработал норму трудодней, разрешали
иметь огород – разрешали не помереть с голоду.
Изобретение трудодней, наверное, было гениальнее изо-
бретения ГУЛАГА и уж конечно не менее эффективное. Одно
то, что колхозы не требовали от государства тратиться на про-
кормление трудников, на их охрану, что охраной был голод и
еще то, что колхозники и их дети никуда не могли поехать, сме-
нить место жительства, им не положены были паспорта, а без
паспорта тогда, да и сейчас не устроишься на работу и не смо-
жешь начать маломальскую жизнь. Большевисткая барщина.
Исключением были ребята, которые после службы в ар-
мии завербовывались на стройки коммунизма. ГЭСы, магистра-
ли, ЛЭПы и прочие были той форточкой, через которую утекала
молодежь, из деревень оставляя невест, порождая безотцовщину
надежнее, чем ее способна была порождать совсем недавно за-
кончившаяся война.
Мой собеседник дремал, не там, на сенокосе, а здесь, сде-
лав сон причиной для остановки утомительной беседы. Там, на
сенокосе, он в который раз начинал разговор о заработке, о тру-
доднях, сколько мы заработали с начала сенокоса...
Он тогда уже второй год возил копны, был более опыт-
ным, чем я. Он все подзуживал меня сходить узнать. Невдалеке
лежали на траве наши метчики Николаи и вместе с ними брига-
дир Иван Шевляков хороший, деловитый и справедливый му-
жик.
Результат подобного похода собственно был ясен еще до
его осуществления. И никаких сомнений у меня, да я думаю и у
него, не было. Но, тем не менее, он настаивал. И мне тогда по-
чему-то так сильно захотелось высветить истину, редко это уда-
ется, она обычно скрыта за человеческой многозначительностью
и недоговоренностью, убедиться самому и убедить его в истин-
ности его и их сволочизма. Хотя, размышляя позже, я пришел к
выводу, что, подталкивая их на проявление этих крайних нече-
ловеческих, или наоборот человеческих, потому что чьих же
еще, чувств я сам был не меньшей сволочью.
Сам я тогда в первый раз, может быть и, не ведая о том,
переступил через запретное, убил в себе что-то большое, чело-
веческое. Я впервые тогда не просто понял, а удивился самому
118
существованию моего недавнего неведения. Я понял, что убить
в человеке человека – это просто и легко.
Он это помнил, как зверь заглядывал мне в лицо, чтобы
понять помнил ли я, ему хотелось отпущения грехов, но я не мог
этого сделать. В этом мы с ним были ровней, и не важно кто
первый начал тогда...
Помнил ли это Николай Пашков? Откровенная жестокость
против слабого, учила, готовила и, наверное, за все это испы-
танное в раннем детстве, когда многое воспринимается как уче-
ба, когда взрослых уважаешь только за одно, что они взрослые,
надо благодарить. Этот урок, а он был таковым, меня обезопа-
сил, научил обходить острые углы, не биться головой в стену,
когда рядом открытая дверь.
Я не люблю вспоминать прошлое, не люблю встреч со
старыми друзьями, потому что всегда в розовом тумане воспо-
минаний, эдаким ангелом, вдруг пронесется небольшенькая
подлость.
И благодарить за это не хочется...
Радио, я увидел рано, еще в старом доме, на первом этаже
на бревенчатой неоштукатуренной стене висела черная тарелка.
Мне ее показали и сказали:
– Радио.
Я по малости лет ковырял мох между венцами, ловил дву-
хвосток. К этому же периоду относятся события с некоторой
трагической окраской. Это я упал со второго этажа, видимо,
скатился по лестнице и меня схватила мама и с ужасом в глазах
ощупывала, цел я или нет, еще я наелся марганцовки, которую
нашел в ящике стола. Порошок, тогда, а это были пятидесятые
годы прошлого века, все лекарства были или в жидком виде или
в виде порошка, завернутого в бумажный конвертик.
Этот же период был связан и еще с одной неприятностью
– меня укусила двухвостка своими жесткими хвостиками. И с
тех пор я их опасался ловить, благо тараканы и сильные и не
кусаются. У меня была тараканья тележка двухколесная, ее сде-
лал мой дед, который умер задолго до моего рождения, и вот в
эту тележку я запрягал таракана. Заводил ему на голову ярмо –
соломенную рамочку, прикрепленную ниточками к оглобелькам
и отпускал, таракан бежал к печке, к дырочке, где он жил, но
119
дырочку я предусмотрительно затыкал. Распрячься таракан не
мог, так как не любил пятиться назад. Тараканы тогда были
большие, таких сейчас нет, всех вывели дустом и остались на
наше время шустрые худые тараканы, о существовании которых
в те безотравленные времена никто и не знал.
И было мне тогда около трех лет, это я установил точно,
потому что в пятьдесят четвертом отец перестраивал наш двух-
этажный, порядком, подгнивший дом в одноэтажную избу. В то
время, да и сейчас, очень трудно в наших степных местах с топ-
ливом на зиму, а изба требует меньше дров, чем большой дом.
Почему-то не помню, как это радио говорило, за исключе-
нием одного случая – смерть Сталина. То ли помню это, то ли
позднее влияние заставило думать, что помню. А помню, что
чувствовал большое горе.
Вот и все мои первые впечатления от радио.
Позже радио заняло в моей жизни достойное место. Не все
передачи, не пропаганда конечно, не бесконечные почины.
Кстати, сейчас уже кто-то и не помнит, что такое почин. Это не
от слова чинить, то есть не от слова возводить или ремонтиро-
вать, а, может быть, как раз от этих слов произошло это. Что это
такое почин? А это ничего такого, как и ничего, незначащие
слова: соцреализм или коммунизм, это и не сказка, которая
ложь, и в которой намек, это просто глупость и без урока, к со-
жалению, добрым и недобрым молодцам.
В детстве я любил вместе с мамой слушать передачи «Те-
атр у микрофона». Наряду с кино это чудо вторгалось в наш
патриархальный быт с русской печкой, с привязанным около нее
теленком или ягушкой, с курами под лавкой пережидающими
зимние холода, не разрушая его, а превращая в некий призрак
прошлого, задержавшегося случайно в наш век атома и космоса,
осколочка патриархальной жизни наших пращуров.
Позже намного, когда радио перестало быть только рупо-
ром пропаганды и починов, и когда очень популярными стали
слезливые передачи с воспоминаниями ветеранов о трудностях
во благо, появились программы поздравлений с днем рождения.
Поначалу это касалось «особо заслужённых», а позже распро-
странилось и на «обыкновенных» людей.
120
И вот однажды мама мне сказала, что хочет, чтобы я ее
поздравил по радио. И тут же сразу, будто сделав что-то мне в
тягость, заторопилась, сказала, что это потом, когда-нибудь, не
сейчас. И больше об этом не заговаривала.
А я помнил, но почему-то не сделал. Не то чтобы я был
против таких поздравлений, хотя и считал, что это дело пусть не
интимное, но личное и выносить его на всеобщее обозрение не
стоит. Она ведь тоже так считала. Но почему-то все-таки хоте-
ла?
Ее нет. А я так и не поздравил. А теперь и не поздравишь
и не спросишь...
Мне бывает стыдно за мою жестокость. А могло быть
стыдно за слюньтяйство. Но, увы! Не получилось, а теперь
поздно, не вернешь.
Кладбище, по-нашему, местному – могилки. Бабушка,
отец, мать и брат лежат рядом. Чуть поодаль дядя – брат моей
мамы, один как жил. Я пришел помянуть, спросить и понять.
Они не скажут…
…Как это было. Я очнулся в холодке. Слышалось какое-то
божественное пение, как, наверное, бывает в раю.
Промелькнула мысль, что я умер и попал в рай. Бабушку
вспомнил, как она говорила, что дети – безгрешны и все попа-
дают в рай. Страшно открыть глаза…
Но это был не рай. Людей не было, рядом со мной пере-
бирая тоненькими ножками-веточками, пиликали беленькие и
черненькие, и пестренькие тетеревята. Что-то клевали в траве,
разгребали растительный сор ножками, чистили носы о край
рядна, на котором лежал я.
Небо проглядывало голубизной сквозь листву и все это и
небо, и холодок и черемуха, и тетеревята подчеркивало нере-
альность происходящего. Где я?
Приподнявшись, я увидел людей, сначала брата верхом на
Серке, он возил копны. Потом я увидел, наверное, отца и мать.
Не помню. Да и вообще из того дня я мало что запомнил. А они
не напоминали...
Ни брат, ни отец и даже мать никогда не обмолвилась об
этом ни единым словом. Иногда мне хочется думать, что этого
не было.
121
И вот таким примерно было удивление от встречи, много
лет спустя, с одним интересным человеком Лейлой Меджнунов-
ной Аскаридовой.
У меня заложило ухо. Не сразу, а как-то так постепенно.
Утрами оно, левое, не слышит, а потом как-то отлегнет и вновь
все вроде хорошо. Это продолжалось неделю пока в четверг оно
так и не захотело услышать звуки до четырех часов дня, то есть
до того самого момента, на который мне был назначен прием у
врача.
За эти десять часов односторонней глухоты много мыслей
посетило мою голову. Мне было так себя жалко, что я готов был
смириться с той ролью, которую мне предназначила моя судьба.
Пятьдесят пять лет слышал – теперь оставшиеся годы и глухим
можно пожить. Но тут же приходила мысль, что глухим можно,
но если еще и онемеешь? Это уже невозможно, это недостойно
жизни. Так мне думалось.
Звуки слышались только с одной стороны, справа, хотя их
источники могли находиться и слева, и сзади, и спереди. Спаси-
бо есть еще нормальное зрение, а то, как ориентироваться в ус-
ловиях шумного города. Ну, это я, конечно, преувеличивал, и
чтобы как-то отвлечься красил белой краской потолок. Маляр я
неважнецкий, любитель, поэтому много краски вместо потолка
оказывалось на полу. Зная это, я пол застелил старыми газетами
и разорвал несколько журналов. Среди журналов попался один с
цветными иллюстрациями и мне наверху нет-нет, и царапало
внимание яркая картинка на полу.
Особенно часто я смотрел на одну лежащую почти в са-
мом углу недалеко от окна и поэтому освещенную наполовину
косо падающими лучами солнца. Вторая половина находилась в
относительной тени, и над ней поднимались струйки не то дыма,
не то тумана. Мне стало весело – мало слуховых галлюцинаций,
теперь начинаются и зрительные. Может этот туман материали-
зуется в джинна и закричит:
– Кушать подано!
Читатель уже догадался, что туман имел совсем не таин-
ственное происхождение, а был результатом попавшей на бума-
гу теплой недогашенной известки. Но все-таки я слез со стре-
122
мянки и подошел к этому листку. Поднял его и стал рассматри-
вать.
На цветной фотографии во весь лист формата А3, как ста-
рый, советских времен лист журнала «Огонек» была, изображе-
на явно позирующая, выбравшая наиболее выигрышную для ее
лица и фигуры молодая или не очень женщина. Причина, поче-
му она меня так заинтересовала, проста – фотография мне на-
помнила давнишнюю мою сослуживицу техника-интенданта,
старшего лейтенанта медицинской службы, отставную выслу-
жившую свой срок в армейских условиях и не потерявшую от-
талкивающей привлекательности деваху.
Читатель, наверное, понимает, что звания данные мною
персонажу и ее фамилия, имя и отчество Аскаридова Лейла
Меджнуновна в действительности существовали, а может быть
придуманы мною, чтобы запутать вашу любознательность. Не
думайте, пожалуйста, о том хорошо ли я знаю армейские поряд-
ки? Тем более что про армию больше не будет ни слова произ-
несено и написано.
Как-то я услышал или прочитал, что генотип нации фор-
мируется много лет и по генному коду нельзя с уверенностью
выделить славянина, а тем более, русского. Встречаются беспо-
родные собаки, над рождением которых потрудились носители
разных пород, и результатом их краткой, но запоминающейся
любви появилось на свет существо с головой шотландской ов-
чарки и задней частью от боксера с явно выраженной границей
сошития. Так и кажется, что где-то рубят собак и, как попало
сшивают. Так вот такой особенностью и отличалась Лейла
Меджнуновна.
Основу ее лица составлял широкий почти правильной
формы четырехугольник, вытянутый поперек, обтянутый рых-
лой с какими-то норами и норками землистой с налетом плесени
кожи. Посередине прямоугольника немного повернутый вправо
относительно центральной оси и бровями, сдвинутыми чуть ни-
же разного цвета глаз, располагался нос, вывернутые ноздри
которого являли большую часть внутренностей головы. Это
произведение неизвестного большинству ее сослуживцев и со-
служивиц портного было пристебано на скорую руку к шее
сдвинутой относительно головы вперед и поэтому, когда Лейла
123
садилась на стул за свой стол, чтобы поискать в ящике стола
что-то, то ее затылок нависал над столом ее соседа сослуживца
сзади из-за тесноты войсковых канцелярий.
Оригинальность головы заканчивала особая великолепно-
го желтого цвета протухшего яйца прическа, из которой водопа-
дом свешивались толстые с шишками на концах волосы, поче-
му-то каждый по отдельности. Они отталкивались и прилипали
ко всему, с чем встречались.
Особенной прелестью отличался ее голос, она пищала как
мышь, которой прищемили хвост, и звук крика которой усилили
через звуковой широко частотный усилитель. Увы, этот голос не
вызывал чувства жалости, становилось как-то не по себе. А
вдруг укусит?
Она недолго совсем была доброй и всегда злой и мсти-
тельной. Добротой она лучилась через свои разнополые глаза.
Вы удивитесь:
– Разве глаза имеют пол?
– Имеют, оказывается! – так в первый день моей службы,
увидев мое изумление при появлении Лейлы Меджнуновны Ас-
каридовой, сообщил генерал-капитан, дежуривший по кухне.
– Левый глаз у нее, а правый у него.
– У кого это его?
– Э, браток! Ты еще узнаешь!
Надо сказать, что в военно-хозяйственном учреждении,
где я работал вольно или невольно в связи с изменениями в Мо-
скве был издан приказ об экономическо-рыночном всевобуче.
Двадцатые и тридцатые годы, слава богу, никто из нас не захва-
тил, а литературу, тексты литераторов и журналистов тех лет
также, слава богу, никто не читал. Спасибо нелюбознательности
меньше пафоса в малоубежденности при полной и преданной
вере в квасной патриотизм великого русского народа. Но только
не у Меджнуновны. Она была самая русская, самая-самая.
Я в те годы еще иногда спорил – осталась с детства такая
наша деревенская привычка. И вот некоторые словесные бата-
лии с Лейлой, а она оказалась неплохим спорщиком, и у нас к
концу нашего недолгого сосуществования установилось нечто
похожее на дружбу. Если я не видел ее, то искал взглядом, и она
непременно спрашивала, куда это я запропастился.
124
Но перед тем как начать излагать наши баталии я должен
посвятить читателя в одну из своих тайн, условностей, которая в
значительной степени определила мою жизнь.
Не надо бы об этом писать. А рассказывать тем более. Это
и не личное, но какое-то постыдное, не достойное жизни, ее пе-
на. Но эта пена породила меня. И я-то помню…
Давно в тринадцать лет я дал тогда зарок, первый зарок,
позже были и другие. Некоторые я соблюдал, некоторые забы-
вал, но этот был первым и вот сейчас мне 55 лет и я не могу еще
сказать, что сдержал данное в юности слово. Да и смогу ли ко-
гда-нибудь?
А началось это еще до моего рождения, еще в войну и
может быть она война и должна взять на себя и эту ответствен-
ность, до кучи, ей уже все равно.
Тогда казалось, что все позади, не будет больше горя, хо-
лода и голода. Враг разбит, мы самые сильные и можем, и
должны построить жизнь не хуже чем она была до войны там, в
Европе, в Германии и в Австрии, там, куда добрались на четвер-
тый год войны наши мужики.
Добрались и ошалели. Ошалели не от разбитых американ-
скими бомбежками городов, этого добра им пришлось повидать
немало, а от той роскоши, от той жизни частично порушенной,
но нет-нет, да и выглядывающей из-под развалин Берлина. А
Вена, ее не бомбили. А хутора и деревушки в цветении сливы. А
гладкие немки и дети не успевшие повоевать, но вдоволь хлеб-
нувшие военного лиха.
Хорошая была у немцев жизнь до войны.
…А в тот день меня растрепал Серко. Мы приехали ме-
тать сено на луг. Мама должна была подкапнивать, мы с Серко
возить копны к стогу, брат метать, а отец как стог получит свое
начало, как только его заведут, начнет его править, то есть утап-
тывать сено и укладывать его ровно, чтобы, в конце концов, он
стал похож на зеленую пузатую рождественскую свечку. Такому
стогу не страшна будет летняя и осенняя непогода, дожди и до
зимы он будет хранить тепло и аромат лета.
Серко – это наш конь. Конечно, он не наш, он принадле-
жал колхозу, но на нем работает мой отец, поэтому Серко хоть и
ночевал в колхозной конюшне, все равно много времени прово-
125
дил у нас в ограде и был знаком с нашей коровой Зорькой и со-
бакой Грозным и пользовался их уважением чего нельзя сказать
о его отношении к ним.
Собака видимо напоминала ему волков, с которыми в те
годы домашние животные хорошо были знакомы.
Один Васька кот не любит Серка. Тот сгонял его с телеги,
любил сам поискать в клочке сена самую вкусную былинку и
пожевать пока нет хозяина.
Серко хоть и колхозный конь, но красив, серый в яблоках,
копыта аккуратно подрублены, без трещин, хвост и грива по-
стрижены не коротко, хвост ни на секунду не забывает – хлещет
и хлещет, отгоняя летом паутов и комаров, а зимой воспомина-
ния о них. Глаза большие, фиолетовые и какие-то обиженные,
или может быть виноватые.
Он уже не молод, но и не стар, так сказать мерин в самом
расцвете сил.
Работал Серко много, чего только он не возил на телеге и
санях. Зимой, возил и сено, но копны на веревке волоком по лу-
говой стерне в первый раз. Он был по натуре своей лошадиной
пугливым конем, я не раз слетал с него на рыси или в тех редких
случаях, когда я на нем решался проехать махом – так у нас на-
зывался галоп. Мах – это когда конь не перебирает ногами как,
например, при ходьбе, а скачет – попарно переставляя передние
и задние ноги. Я знал его способность ни с того ни с сего на
полном галопе или рыси прыгнуть в сторону, а седок, то есть я,
по инерции слетал с него как говно с лопаты.
И вот в тот день все собралось… Коня с раннего утра на-
жгли ауты и ему, только что начавшийся день казался нескон-
чаемой пыткой, потом зашуршала копна, и этого уж Серко не
мог выдержать, прыгнул в сторону, я этого прыжка всегда ждал,
потому и не свалился с него. Уж лучше бы я свалился! Потому
что-то, что началось позже, чуть не угробило меня.
Копна зашуршала еще более враждебно, Серко наддал
еще, сбесился и рванул изо всех своих немалых сил. Копна от-
цепилась, но Серко уже ничего не слышал всего его, заполнил
ужас и он, а вместе с ним и я влетели в самую гущу лугового
черемушника, где меня с него и сбило, видимо, каким-то суч-
126
ком. Сбило хорошо, что я, также напуганный не меньше его,
потерял сознание и как у нас тогда говорили – обмер.
Кусты черемухи тоже пострадали, но кому было и есть
дело до них.
Мы часто бываем нетерпимыми, если не знаем, чего ожи-
дать от встретившихся в жизни людей другой культуры, или
внешности, да и просто незнакомых. А при явном открытом на-
падении на себя, иногда способны ответить злом на зло.
Природа не может сама себя защитить, и уступает любому
неприятелю, простому невооруженному человеку. Пусть даже
он оставляет за своей спиной пепелище…
Если и мстит, то не сразу, потом.
Штрафбат, отец ординарец командира взвода, Невский
пятачок. Атака, лопающаяся мина, горячая кровь, январь, мороз,
ползком к санитарам, очнулся в госпитале далеко в Сибири, в
Сталинске. Отец? Но мать?
Это я о том дне, когда я обмер. Меня притащили из чере-
мушника, положили под куст на рядно и ушли дальше работать?
Что-то здесь не так? Неужели мать так легко согласилась меня
оставить?
Неужели это природное, не человеческое? Думай о жи-
вом? Неужто, русский человек так бесчувственен, как трава или
кустарник?
Как с этим мне смириться? Греховное смирение. Мать?
русская жизнь? Обидно? Нет! Не знаю…
Как передавала моя бабушка, а она была любознательная
и дотошная до глубокой старости, штык принес мой пращур, то
ли отец ее свекра Панфера Харитоновича, то ли его дед, с какой-
то войны. Мои предки по ее же словам воевали много и часто, в
большинстве своем удачно. Правда, какой-то мой предок все же
не увернулся и был пойман турками и жил у них в плену. Как-то
вернулся и еще успел пожить и на родине, в России.
Жили они подолгу, по сто лет и более. И если считать, что
долголетие – это генетически предопределенное свойство, то
ранние смерти моих родных связаны с изменением этого кода
природы. Обидно, если это так.
Штык был русский, четырехгранный, с канавками для
пуска крови, с хомутиком крепления к стволу винтовки. Это
127
видно был один из тех штыков-молодцов, когда пули дуры. Же-
лезо, из которого он был выкован, отличалось от железа наших
дней – его не покрыла ржа, не смотря на то, что он был вбит в
бревно в сарае, погребице, и на нем висели хомут и дуга, добрые
сто лет летом в жару, в мокрядь весны и осени и морозы зимой.
Рядом, как новенький, был вбит и сверкал своим боком екатери-
ниских времен шомпол. На шомпол вешали узды.
Наверное, где-то была спрятана и винтовка. Дом праде-
довский, в котором я родился, был двухэтажный, строил его
видно еще дед моего деда, давно, на фундаменте, так как строи-
ли в Германии. Понятно, что мой пращур побывал там не как
турист.
Фундамент был из известняка. Я спрашивал у бабушки –
деда я не знал, его повесили красные за ноги в кирпичном амба-
ре, он провисел ночь, у него что-то внутри лопнуло, хоть и был
он Георгиевский кавалер и герой вскорости умер, оставив ба-
бушку, а это был 23 год, с четырьмя детьми на руках. Старший,
дядя Сергей 1914 года рождения, а младшей моей тете Нюре
исполнился только год. Так вот я спрашивал у бабушки откуда
камень, у нас в округе отродясь камней никто не видывал, ко-
лодцы глубочайшие не находили камня, а прапрадед нашел. Она
тоже не знала точно, но когда строили школу, то возили камень
за сто километров от города Камень.
Китайцы, когда сбросили иго динлинов – немногочислен-
ного, по сравнению с численностью китайцев, маньчжурского
племени завоевавшего однажды Китай, придумали особую казнь
– отрубали лишнюю длину головы. Динлины с детства помеща-
ли голову в широкий обруч, и она росла в высоту, но не в шири-
ну. Так и красные после гражданской войны уничтожали всех,
кто не жил в лачугах, поэтому мой дед взялся перестроить дом –
из двух этажей сделать один. Дом разбирали и из пространства
между венцами из тайников сыпались деньги, письма давних
лет. Тогда изнутри дома не штукатурили.
Не спасла деда перестройка дома, все равно убили его ко-
миссары под командой чернокоженного Лелюйко.
Вот таким вбитым в бревенчатую стену своим острием и
предстали перед моим туманным рассудком рассуждения Лейлы
о нашей жизни и конечно такой широты человек не мог обойти
128
стороной и судьбу России, а может и мира. Несчастные амери-
канцы были бы более счастливы, если бы поговорили с ней.
Я сижу у окна в комнате, где спят мои племянники. Они
еще совсем дети, чуть старше меня тогдашнего – одному двена-
дцать лет, а другому уже целых семнадцать.
Они, когда не спят, слушают меня в пол уха, параллельно
с музыкой из плеера, каждый свою. Я не обижаюсь, у меня цель
рассказать и может быть доказать им что-нибудь из того, что
сам я понял в этой жизни. Да и понял ли?
А наш разговор обычно вращается вокруг России, ее судь-
бы, ее прошлого и будущего. Что-нибудь о судьбе мира или
России. Известно, что русские мужики любят говорить о поли-
тике, а племянники мои – молодые мужики.
Почему любят говорить о политике? Да, наверное, потому
что русскому пришлось много повоевать за последние тысячу
лет и предок почти каждого русака лежит в чужой земле, хоть и
нет там могил русского солдата… Забыты, прокляты, оплеваны!
Они не всегда согласны со мной, не верят в плохое, верят
в хорошее, в счастье, богатство и бесконечную жизнь.
У моих ног сидит наша собака по имени Шарик. Это не-
мецкая овчарка не очень чистых кровей. Он боек, любознателен
и агрессивен, любит полаять от избытка чувств, или, требуя на-
шего внимания, когда мы не сразу откликаемся на его неожи-
данно возникшую нужду. Не иначе как среди его предков был
пес наших мерзлых просторов – сибирская лайка.
О его существовании Шарика, тогда он еще был без име-
ни, одним из пяти щенков и, ни о чем, не подозревая, сосал
сиську у своей матери, мне сообщил мой сын, четвероклассник
обычной городской школы. Он был в не меньшей степени, чем и
его товарищи лишен тех благородных таинств жизни благост-
ной Руси, которые дают молодому мужчине природа, дом, жи-
вотные и люди в деревне, в маленькой степной или лесной рус-
ской деревушке.
Это чистота и красота безасфальтовых просторов благо-
ухающей не бензиновым смрадом жизни. Если деревня старин-
ная, то она обязательно стоит на веселом месте, у речки, улицы
с хорошим грунтом, в палисадниках цветы с ранней весны до
поздней осени.
129
Новые деревни, которые лепились не к красоте, а к пункту
труда, дело обычное в те годы героического труда, построенные
по указанию начальства, а не по любви заметишь сразу, но наша
родная деревня старинная, трактовая. Стоит на крутом берегу
маленькой речки, летом мелкого, но просторно разлитого по
белому песку ручейка.
Первой из деревьев зацветает черемуха, и ее аромат раз-
ливается исцеляющей волной по недавно еще безжизненным,
выбеленным морозом и метелью пространствам. И жизнь набу-
хает как семя, готова уже проклюнуться, показаться и сказать:
– Вот я! Не видите? А вы присмотритесь.
И правда, трава вчера еще незаметная уже, оказывается,
затянула, закрыла безобразную после зимнего разгула стихии
смерти наготу земли. Пригорки зеленеют, речка ожила, рыба,
таившаяся в омутках, пережидая весенний шум половодья, ис-
ход льда, бешенство несущихся с гор потоков с любопытством
высовывает наружу свой нос, любуется свободой, осознает, что
льда больше нет и можно разогнавшись весело выпрыгнуть из
воды просто так от избытка чувств, чтобы размять уставшее по-
сле долгого зимнего ожидания члены и даже поймать на лету,
весеннюю муху.
И вот в такой прекрасный день мы с сыном пошли выби-
рать ему и, как оказалось и мне, друга – щенка…
…Мысли прелестного утра прервала как всегда ворвав-
шаяся с часовым опозданием Лейла. Она сломала каблук, ее сын
вчера бросил полиэтиленовый пакет с водой с двенадцатого
этажа на иномарку «крутого», так сказала она, пострадавший
приходил утром к ней, и она его спустила с того же этажа толь-
ко по лестнице, по пути сказав все, что она думает о современ-
ной жизни, о ворье и о нем лично. Интересно, что была она, ви-
димо, достаточно убедительна, потому что больше этот госпо-
дин ее не донимал и даже, как сказала, ухмыляясь, она, здоро-
вался по утрам.
– Опять дума не дает олигархам проводить реформы, –
сказал, чтобы с утра досадить Лейле третий наш сослуживец по
кабинету 1781, Сергей Петров.
130
– И цари, а раньше еще князья, а потом вожди, а сейчас
дума и президент… Неужто нельзя просто жить, жить, как при-
выкли?
Сергей верит, что Россия пойдет к счастью, как только
полностью без всяких ограничений вольется в мировую эконо-
мическую систему. Если ему говоришь, что капитал бежит из
России, то он упирает только на то, что «крутые» боятся конфи-
скации, боятся, что Россия повернется назад.
Это он говорит иногда, когда нет Лейлы. Обычно утрами.
Он ее боится. Она способна ударить, и, говорят, так было уже не
раз, но до моего появления в конторе.
Лейла верит только в справедливость, глобальную аска-
ридную справедливость.
Вопрос Петрова повис в воздухе. Да и ответ на него был
настолько очевиден, как и не очевиден. Живем, как оказалось,
по-африкански находясь в Европе. Что-то надо менять, но все
как-то неудачно. Все время, что ни сделают все зря – станет еще
хуже, чем было.
Недолго висел вопрос, сняла его с гвоздя Лейла. Ее муж-
ской глаз лихорадочно блестел, тогда, как женский глаз был
влажен и располагал к ухаживанию. Но кто бы решился на это?
– Что ты сказал, – рубанула она, одновременно сморкаясь
в четырехфутовый платок. Лейла когда-то учила английский
язык и выучила таблицу мер и весов и с тех пор время от време-
ни удивляла собеседников осведомленностью в футах, дюймах и
денежных единицах имперского периода Великобритании.
– Ничего не менять? Да ты, знаешь ли, что в некоторых
местах России вот-вот начнется голод подобный голодомору
двадцатых и тридцатых годов, тогда по вине тогдашних «кру-
тых» вымирали миллионы.
– Конечно, Лейла права, надо что-то делать, ведь подоб-
ный голод не зафиксирован больше ни в позднейшей истории
России и нет упоминания о подобном и в прошлом. По крайней
мере, я не встречал.
– Конечно, опыт коммунистов не уникален, в мире его с
удовольствием подхватили страны Африки. И там до сих пор в
Сомали, Эфиопии, Мозамбике, Анголе бродят толпы голодных
людей строивших коммунизм.
131
– Ты коммунизм не тронь! Гнилая у тебя натура Сергей,
как по батюшке все забываю.
Сергей непроизвольно съежился, будто ожидая удара.
– Надо бы тебе знать, сын незаконнорожденной матери,
что реформы начинаются всегда легко. Даже, можно сказать, это
русская традиция. Народная традиция. Каждую весну после
зимней смерти начинаем жить, быстро, впопыхах. И к осени за-
бываем надежно, с чего начали и чего хотели. Не забываем да-
же, а просто неохота вспоминать. Помидоры. яблоки, варенье,
молодая картошка, капуста квашеная свежая – что не жить, за-
чем плохое помнить. Разве это не чудо? Не захочешь, а пове-
ришь. А ты говоришь… А о чем ты тут распинался? Я пропус-
тила, повтори!
– Он про Анголу вспомнил, что там люди голодают.
– Ангола и сама от слова гола, там и надо голодать. Шут-
ка, ха-ха-ха.
– Лейла Меджнуновна, к вам приходил Сенокосов и про-
сил вместе с ним зайти к капитану Литовченко.
– Зачем?
– Мы не знаем, – примирительно буркнул Сергей. Лейла
унеслась.
– Конечно, русский народ любит верить в чудеса. Я и сам
по утрам верю, что день будет лучше, чем вчера. А вечером об
этом и не вспоминаю. А в сказках, принес жаро-птицево перо,
ищи золотую рыбку, потом царевну и все это чтобы потом же-
ниться. Такой русский калым, русское сватовство. Удаль – залог
успеха. Без вопросов. Надо и все.
– Вчера, подходя уже к своему дому, я увидел привычную
компанию ребят, тех которые уже не дети, но еще и не женихи.
Возраст разный. Отцов некоторых я знаю, некоторых с такого
примерно возраста, в котором я застал вчера их детей. Они били
камнями голубя, он сидел, видимо больной, на козырьке над
входной дверью в дом. Двое из них убивали этого несчастного
голубя. бросали в него камнями – побитие камнями дьявола, а
дьявол – любимая птица, символ мира не улетал, назло им был
жив, никак они не могли в него попасть. Наконец он решил уле-
теть,… Но куда? Где его не будут убивать?
132
– Я помню, как в школе изучали хрущевский моральный
кодекс строителей коммунизма и программу построения комму-
низма к 1980 году. Кодекс был как необходимое условие, и как
оказалось он недостижим. Мне тогда должно было сравняться
30 лет, – поддержал мои размышления Сергей.
– Я честно скажу, наверное, все же верил или не верил,
родители мои сомневались, но тянули, почти сто лет. Так вот
эти ребята… Я спросил их, что неужели не жалко им голубя? В
ответ услышал, что при Сталине нельзя было голубей бить – это
намек на мой возраст, а другой самый из них длинный, сын и
внук потомственных алкашей, крутителей недовернутой винтки,
повторял: Гитлер …здец, Гитлер …здец! Может мир боится их
растущих, никому не нужных. Скоро они молодые заполнят го-
рода и веси, заменят своих спившихся родителей?
– Хватит о грустном, не надо с ними разговаривать. Заре-
жут, они безнаказанники. Их сильнее, чем наказало их рожде-
ние, не накажешь. Это новая орда с «раскосыми и жадными гла-
зами», – и сразу же без паузы на размышление
– Куда пойдем сегодня обедать? Может к Марату?
– Нет, он что-то нам стал подавать без улыбки, боюсь от-
равит. Эти пацаны и его достали. Ходит в синяках.
– Еще бы, ведь он считает, сколько мы съели и сколько
пользы принесли.
– Вот интересно, коммунисты утверждали, что коммунизм
неизбежен, так как предопределен законами природы. И сейчас
опять то же самое. Ждем, когда законы свободного рынка сде-
лают страну богатой, и не видим, что растет армия пролетариа-
та, которому нечего терять, он ничего не имеет, даже совести.
Опять все ждут, что все само собой образуется, рассосется. По-
сле зимы придет весна? Ждем чуда в чистом виде!
– Петя, у меня никак не помещается в голове, что ты ска-
зал о России.
Петя – это я. Я как-то рассказал Сергею и показал на про-
стейших примерах существования парадокса России. Россия
богата, но потенциально. Имеет богатства. Это и земля плодо-
родная, и недра, и лес, и моря, и реки, но использовать эти бо-
гатства невозможно. Невозможно из-за высокой, намного выше
мировой цены их извлечения. Все Российское дороже. И лес, и
133
полезные ископаемые. Дороже из-за нашего климата, отдален-
ности, неосвоенности территорий. Нет дорог, а если и есть, то
перевозки дороги. Как говорится: за морем телушка в полушку,
да рубль – перевоз.
– Это ты о вступлении в мировой рынок? – Сергей обре-
ченно кивнул.
– Нет, худа без добра. Холод и расстояния как погубили
нас, так они нас и спасут.
– Как так? Ты противоречишь себе!
– Ничего я не противоречу. Коммунизм у нас был только
70 лет, а все остальное время был свободный рынок. И что же?
Самая богатая страна потенциально не была таковой реально.
Почему?
Открылась дверь и ввалилась красная, потная Лейла. Мне
почему-то хотелось у нее всегда узнать, кто ее так назвал? Отец
ее или мать? Мы обычно старались при ней не спорить. Она
спор воспринимала как скандал и лезла с оскорблениями, с соб-
ственным мнением как единственно правильным. И после тако-
го разговора с ней в душе гнездилась тревога и чувствовалась
опустошенность.
– Что случилось, Лейла Меджнуновна?
– Ты представляешь, Петька, он хотел меня послать в по-
мандировку, – Лейла некоторые слова произносит в нос чувст-
вительно их, искажая, а то ни с того ни с чего начинает грасси-
ровать. Молодой организм, еще не сформировался, говорит о
ней наш начальник.
– И что в этом такого уж плохого. Такова задача нашего
кабинета – проверять…
– Ты бы помолчал, иуда, не встревай, когда люди разгова-
ривают. Но я ему показала, откуда ноги растут!
– Так это «скорая» к нему приезжала?
– К нему – он ее вызвал еще до моего прихода, секретарша
мне сказала…
– И что с ним?
– Сдох? Туда ему и дорога.
– И кто теперь на его месте будет?
– ???
134
Вот тебе и пожили тихо. Придет другой, с друзьями и на-
до будет уходить или приспосабливаться. Скорее приспосабли-
ваться.
Что это, спросите вы? Это моя способность отключаться
от действительности, думать о своем «девичьем», в то же время,
если обратятся, отвечать осмысленно, ну может быть чуть от-
влеченно и общо.
При таких порядках, когда смерть или уход одного чело-
века коренным образом меняет все взаимоотношения, рвет на-
лаженные связи, меняет направление работ, когда нет ничего
стабильного, кроме постоянных потуг приспособиться, выжи-
вать любой ценой нельзя ждать, что японцы будут покупать
русские компьютеры, Европа и Америка забудет про Боинги и
начнет летать на наших ТУ или ИЛах. А ведь было время, что
верили,… Верили, что чудо произойдет, что интеллектуальный
потенциал вытянет Россию.
Но, видно чудо творится не там, где мы его ждем.
Почему-то вспомнился младший племянник – сын моего
брата. Он учится в третьем классе, учится хорошо. Не отличник
и не троечник. Тройки, конечно, попадают, и от матери за них
тоже попадает. В общем, обычный парень, рыбак, топор в его
руках уже сейчас искусник.
Зовут его Сеня, Семен Степанович иногда представляется
он. Повторяя за отцом, говорит, что топором, мол, он сделает
лучше и быстрее чем ковыряться с рубанком. Да и где он тот
рубанок? Наверное, давно на подизбице заржавел. Он не согла-
сен со мной, не верит, что какие-то американцы могут делать
лучше, чем русский мужик.
В один из моих приездов к ним, чтобы помочь в сенокосе
или уборке урожая, а скорее просто охота посмотреть на роди-
ну, на свои корни, на людей, рядом с которыми прошло детство
и юность, на места моей молодости, он меня и спросил:
– Дядя Петя, ведь Россия самая большая и самая богатая
страна. Почему же тогда американцы богаче нас и ты говоришь,
что так всегда и будет. Мы все равно будем лучше американцев
жить. Вот я вырасту и посмотришь!
Может он и прав… Новое время рождает новых гениев, а
иногда и возможности. Ведь до первой мировой войны населе-
135
ние России не было так экономически ничтожным, бедным. Я
тогда ему ответил помню:
– Еще совсем недавно в песках Аравии ничего не было –
пустыня. Пройдет караван верблюдов, пробежит ящерица, и все
опять затихнет на день, а может и на год. А как только нашли
нефть, на нефтяные деньги построили опреснительные установ-
ки – они из морской соленой воды стали производить пресную
воду – и пустыня зацвела. Саудовская Аравия стала выращивать
кроме экзотических для нас продуктов тропиков еще и пшени-
цу, даже вроде как продает ее за рубеж. Тепло, урожай несколь-
ко раз в год.
– А что там еще растет? – вступил в разговор старший сын
брата – Иван. Ему семнадцать лет, он спал, а мы разговором
своим его разбудили. Ивана донимают невесты, приходят в дом,
зовут на улицу. Он парень видный, оканчивает школу, и поду-
мывает о дальнейшей учебе.
– Да я толком не знаю. Что в тропиках растет, то и там.
Наверное, пальмы, бананы, гевеи. Что-то там еще. Может и кар-
тошка. Все там может расти – тепло, солнце, вода и земля пло-
дородная.
– Там же песок, а на песке ничего не растет!
– Ваня, немцы во время той войны возили эшелонами
землю украинскую в Германию. Может и они навозили земли,
не знаю. Но, когда кончится нефть, то кончатся, и деньги и пус-
тыня вновь все затянет. И это не впервой для истории тех мест.
Когда-то почти в тех же местах, где добывают нефть саудовцы,
цвело государство Царицы Савской, но что-то произошло, и нет
царства, все затянули пески.
– И без нефти можно жить. В Египте нет нефти, а на бере-
гу Красного моря у них курорты. Саудовская Аравия тоже так
сможет жить потом после нефти, – будто подслушав наш разго-
вор, возвращает меня к действительности Сергей.
– Сможет? А почему не живет сейчас? Почему так не жи-
вут Ирак, Иран, Йемен, Пакистан?
– Ты намекаешь на запреты ислама в смысле морали и
нравственности?
– На них самых, они для некоторой массы мусульман до-
роже денег, дороже свободы.
136
– Но у нас почти нет мусульман и земля у нас хорошая и
нефти много… Так чего же нам не хватает? Как ты говоришь,
может ума? Неужели мы нация дураков-мужиков? – это уже не
выдержала нашего вялого тона Лейла.
– Нет, наверное, не только мужиков. И еще, как говорят
те, у которых спрашивают, нет иностранных инвестиций? Свои
деньги бегут миллиардами за рубеж, а от туда ждут дурных де-
нег, а они никак не хотят идти. Да и пользу они приносят не
стране, а тем, кто их приватизирует, а стране – долги.
– Петя, а ты знаешь, примерно, сколько сейчас этих дол-
гов?
– Точно не знаю, нет памяти, но что-то больше 100 мил-
лиардов долларов, по тысячи долларов на человека. Есть при-
знанные, и есть непризнанные.
– Как это – непризнанные? – подозрительно затихнув,
спросила Лейла.
– Очень просто. Как сейчас наша страна называется? Рос-
сийская Федерация или Россия. А несколько лет назад она вхо-
дила в качестве республики в Советский Союз, а сто лет назад
была Российская империя. Это все – Россия, но разные прави-
тельства – самодержавная монархия, затем диктатура большеви-
ков, сейчас демократическое правительство. И все они занимали
деньги у своих граждан и за рубежом, в других странах. Заняв,
не торопились отдавать, а потом исчезали бесследно, а долги
принимали их заменяющие новые.
– Я что-то про это читала, что Советский Союз ссужал
деньгами африканские страны, которые якобы строили комму-
низм. А на самом деле они никакой коммунизм не строили, а на
эти же самые деньги покупали оружие и десятилетиями воевали
с соседями или внутри страны со своим населением.
– Заметь, что оружие покупали у того же, кто им деньги
давал. Конечно, с долгами не так все просто. Вот, например,
долги царского правительства. Деньги были взяты на первую
мировую войну. России та война была не нужна.
– Это правильно, частично. Та война, наверное, никому
кроме Германии не была нужна. Германия считала себя обде-
ленной, обманутой. Произошедший территориальный раздел
мира был совершен в пользу Британской и Французской импе-
137
рий. Даже Голландия имела больше колоний в Африке и Азии
чем имела их там Германия и Австро-Венгерская империя. К
долгам России это не имеет никакого отношения. А долги цар-
ского правительства в основном были в виде ценных бумаг –
облигаций, которые покупали обыкновенные граждане Европы
во время строительства Транссибирской железнодорожной ма-
гистрали, которую построили задолго до 1914 года. Царское
правительство гарантировало их возврат и выплачивало процен-
ты. Здесь нет никакой незаконности или преступности. Магист-
раль существует уже более ста лет, и за это время перевезла
громадное количество грузов. Мы по ней тоже с вами ездили.
– И, что, Россия за это так и не заплатила? – сморкаясь,
застенчиво спросила Лейла.
– Нет, не заплатила. Да, видимо и не сможет этого сде-
лать, так как за сто лет неплатежей наросла непомерная по воз-
можностям России сумма процентов.
– И правильно сделала. Россия заплатила Европе кровью,
освободив ее от фашизма и показав на своем примере гибель-
ность коммунизма.
– Это понимает и Европа, поэтому много долгов России в
последние годы прощено.
– Зачем нам инвестиции, это ведь новые долги?
– Нет, это не так. Инвестиции – это вложение капитала в
промышленность, сельское хозяйство. И их главное отличие от
кредитов и долгов в том, что по инвестициям рассчитывается не
Россия, не народ России, а прибыль, которую получит тот богач,
который решится вложить свои деньги в Россию. Он или полу-
чит или не получит, он сам будет в выигрыше или в проигрыше.
Он один рискует, поэтому если риск слишком велик, то и инве-
стор сто раз подумает, прежде чем вложить деньги.
– А что в России этот риск больше чем в других странах?
– насмелившись, подал свой голос Сергей.
– Наверное, если это не так, то почему же инвестиции к
нам не идут? Да и зачем они России эти инвестиции, чтобы но-
вые трактора и комбайны купить?
– Да, для этого тоже. А вообще-то, очень нужны для
строительства новых заводов, чтобы расширить производство
различных товаров, нужных как в России, так и за границей. Ес-
138
ли товары будут покупать, то будет и заработная плата, ты не
будешь думать целый год, как купить тебе велосипед, и я не бу-
ду ремонтировать, чуть ли не каждый день свою «копейку», а
куплю себе новую машину. Нужны деньги, чтобы осваивать но-
вые месторождения полезных ископаемых, ведь чего только нет
в нашей земле. А сельское хозяйство при внимательном к нему
отношении могло бы производить во много раз больше продук-
ции. И еще приход инвестиций сопровождается приходом с за-
пада и их управленцев, их культуры управления – менеджмента.
А это, наверное, не менее ценно, чем деньги.
– Так почему же иностранцы деньги вкладывать не хотят?
Чего же они боятся?
– А чего боится наше правительство, когда накопленные
деньги от продажи нефти не вкладывает в Российскую экономи-
ку, а вывозит за границу и вкладывает под проценты в ино-
странные банки? Чего же оно боится? А недавно правительство
решило рассчитаться досрочно с иностранными долгами. А это
всегда невыгодно – в долг берешь на время, а отдаешь навсегда.
Это конечно шутка, но ведь отдавая долг, правительство заявля-
ет миру, что деньги России не нужны, их невыгодно внутри
России использовать, выгоднее отдать тем, кто их с прибылью
может вложить и потом поделится доходом с Россией. Наши
деньги некуда вложить, а выгоднее вывезти из страны, что и де-
лает наше правительство.
– Может в нашем правительстве дураки сидят, раз не зна-
ют, что делать с деньгами?
– Наверное, дураки! Санькина сестра приезжала в гости и
говорила, что у них в Англии за час работы платят три доллара,
а у нас в двадцать раз меньше. Деньги за границу увозят, а зар-
плата такая маленькая.
– Надо выбрать другое правительство!
– Помните басню И. Крылова «Лебедь, рак и щука»? Как
там они пытались играть, как старались, пересаживались, и ни-
чего у них не вышло. Почему?
– Музыкальных школ для зверей еще не придумали.
– Правильно, но может быть не только из-за этого?
– А из-за чего же еще?
139
– А ты не допускаешь, что лебедь, рак и щука, их сообще-
ство, ни при каких условиях не сможет, согласовано ничего ни
исполнить, ни создать. Экспромт с бессмысленным звучанием,
какафонию – это, пожалуйста, но стройное сочиненное произве-
дение не в их силах. Чего-то у них нехватает. По крайней мере,
те лебедь, рак и щука которых имел в виду И. Крылов.
– Но ведь и медведя считать учат!
– Это, верно, считать учат,… Но вы бы видели, как он
считает! Это интересно и смешно в цирке, но если все осталь-
ное, где людям приходится считать, поручить медведям?
– Может они и справятся?
– Может и справятся, но зимой, когда медведь спит, кто
же будет считать? Не подходят медведи – много спят. Так и
Россия, она тот же медведь, она все может делать, но все делает
хуже других стран. Виноваты не люди России, а сама Россия.
– Но ведь страна – это люди!
– И правильно, и неправильно! Страна – это не только
люди!
– Все, мальчики, я побежала. Если спросит, – она подняла
многозначительно палец вверх, – то я в бухгалтерии.
– Ушла, слава богу. Ты не поверишь, но я ее боюсь. Бо-
юсь, что укусит, что зубы у нее ядовиты, в общем, мне даже не
стыдно в этом признаться. Вот баба!
– Не баба, а ледокол.
– Вы читали «Ледокол» Виктора Суворова?
– Нет, не читал.
– Спорная книга. Суворов обосновывает, что если бы Гит-
лер не начал войну, то ее начал бы Сталин.
– ??
– Да, да! Довольно убедительно.
– Что он имеет в виду? Может величину армии СССР пе-
ред 1941 годом? Так не меньшая армия была у Франции.
– Да нет, не только это. Он объясняет, почему СССР вы-
кормил Гитлера, его военную машину. По его рассуждениям
получается, что Гитлер до самого момента начала войны был
таким же послушным винтиком в руках Сталина, как и каждый
житель СССР.
140
– Ты хочешь сказать, что нападение Гитлера на Францию
было произведено по приказу Сталина?
– Нет, конечно, прямых приказов не было, наверное. Но
обстоятельства так складывались, или так их складывал крем-
левский горец, что другого варианта, как только напасть на
Францию у Германии не было. Иначе бы Франция могла сама
напасть особенно, после того как Германия разделила с СССР
Польшу.
– Но позволь, ведь СССР пытался заключить союз с
Францией и Англией, это они не захотели.
– Это дело темное. Скорее всего, Сталину для выполнения
людоедского плана присоединения к СССР стран Европы этот
союз не нужен был.
– Неужели это план мировой революции чужими руками?
– Вот, вот. На это и намекает Суворов, может быть, когда-
то и документы всплывут, как всплыл протокол о разделе мира
подписанный Молотовым и Риббентропом. А может, таких до-
кументов и в природе не существовало, может быть, были толь-
ко устные договоренности.
– Это что же Сталин хотел, чтобы Гитлер сокрушил одну
за другой европейские страны, а СССР после этого выступил бы
освободителем порабощенных народов, напав на Германию и по
праву победителя, навязал бы советские порядки европейцам.
– В Сибирь, в Нарым сослали бы богатеньких французов,
в Якутию немцев, на Колыму испанцев?
– Примерно так. Еще Суворов анализирует военную тех-
нику на предмет приспособленности ее к обороне на своей тер-
ритории или к захвату чужих территорий.
– Обидно за европейцев, такие перспективы закрыл для
них Гитлер.
– От твоего сарказма мороз по коже.
– Это не сарказм, а осень намекает, что пора ее настает.
Зима и осень – ожидание лета. Как-то мне попалась карта
мира с нанесенными на нее линиями средних годовых темпера-
тур. Я ее расстелил на столе, большая карта и для меня открылся
мир с океанами и материками только искривленный, будто я
смотрел через особую линзу. На этой карте принцип: чем юж-
141
нее, тем теплее соблюдался не всегда, особенно он был искажен
в России.
Я мысленно наложил на эту карту другую карту с данны-
ми о народонаселении и пришел к очень неутешительному вы-
воду – относительно густое население присутствует только в
России на территориях с таким климатом. С каким таким спро-
сите вы? А с таким, что в декабре-январе он мало, чем отличает-
ся от арктического или антарктического. Там –60 и в России –
40, а то и все 60.
В Антарктиде геологи открыли многие полезные ископае-
мые. Там есть нефть, каменный уголь, металлы. Открыли давно,
может быть когда-нибудь эти богатства человек станет добы-
вать. В Антарктиде, да и в Арктике только зимуют, а в России в
подобных условиях уже не первое тысячелетие живут и работа-
ют.
Я как-то показал карту полезных ископаемых мира своим
племянникам и спросил, почему не используют богатства земли
в Антарктиде? И услышал в ответ:
– Там же холодно, невыносимо холодно, мороз до 80 гра-
дусов зимой! Сеня, посмотри, сколько сегодня у нас на градус-
нике?
Сеня встает из-за стола, подходит к окну и силится раз-
глядеть сквозь намерзший лед столбик термометра. Дует на
стекло, это мало помогает, замерзло стекло на наружной раме,
ее дыханием не отогреть.
– Сегодня утром я слушал сводку погоды, говорили, что
днем будет –35;.
– А если бы было –70;? Это в два раза больше!
– А если бы было +10; как в Великобритании сегодня, или
+ 7; как в Норвегии?
– Я такую погоду зимой не люблю, сыро, дождь.
– Тебе –35; больше нравится, то-то ты сегодня носа на
улицу не показывал еще, а день уже кончается.
Было 4 часа дня, 16 часов, а солнце, толком не подняв-
шись, село.
Надо сказать, что в этот день мы собирались на рыбалку.
Зимнюю рыбалку, которая похожа на браконьерство, но прино-
142
сит намного больше пользы рыбьему стаду, чем вреда. Эта ры-
балка бывает не каждый год, а лишь тогда когда соберутся в
один день и мороз под сорок градусов и метель.
Мерзлый снег и мороз перемораживают родники, осве-
жавшие воду протоки подо льдом, принося в реку с водой и ки-
слород. Вода прокисает, и рыба начинает дохнуть. Этого момен-
та ждут мужики, проверяют, долбят проруби. Сачок на длинной
жерди, его в прорубь повыше под самый лед и быстро, энергич-
но круг, чтоб ухватить прогуливающуюся около проруби зады-
хающуюся рыбу. Нет? значит еще рано, ждут, долбят проруби,
кислород понемногу поступает, там глядишь, и морозы ослабе-
ли, и родники оттаяли, и рыбы так и не добыли.
Ну, а если и добывают за зиму, то немного, столько в один
летний день вылавливают, вреда мало, но польза несомненная.
– У нас очень холодно, холоднее, чем где-либо из обитае-
мых мест земли. Например, в Финляндии среднегодовая темпе-
ратура +1,5 градуса, а в России –5,5. Небольшое скажете отли-
чие, но при +1,5 градуса большая часть года проходит при та-
лой, жидкой воде, а у нас при замерзшей. Еще и суровость кли-
мата, разность между ночной и дневной температурами, между
зимней и летней, разность показателей атмосферного давления в
течение суток – все это отличает, выделяет Россию из всех без
исключения стран мира. Мы живем в таком месте, при таком
климате, где больше никто не живет. И живет Россия здесь не
год и не два, а второе уже тысячелетие.
Помолчали…
– Почему у нас так? Все очень просто. От печек юга, запа-
да и востока нас надежно защищают горы, начиная со Сканди-
навии, затем Хибины, Карпаты, Кавказ, Эльбурс, Гиндукуш,
Памир, Тянь-Шань, Алтай, Саяны, Большой Хинган. И тепло к
нам идет, как это ни странно, с севера – слабое охлажденное
льдами дыхание Атлантики – тепло течения Гольфстрим. И, по-
этому в России теплее на северо-западе и холоднее на юго-
востоке. В Санкт-Петербурге теплее, чем в Москве, а он намно-
го севернее, в Хельсинки зимой теплее, чем в Тамбове, хотя
Хельсинки примерно на 1000 километров севернее.
143
– Наверное, потому и заводы строят автомобильные ино-
странцы не на Урале или в Сибири, а в Калининградской да в
Ленинградской области, – это подал свой голос старший.
– А если у нас построить завод-автомат, без людей чтоб
работал и тогда не топить?
– Есть почти безлюдные производства, но и в них прихо-
дится поддерживать определенное тепло. Химическая реакция,
перегонка нефти или обжиг цемента, разгрузка мерзлого угля
требуют тепла и его нужно намного больше, чем ниже темпера-
туре наружного воздуха. Если разница с температурой внутри
здания и снаружи достигает 40–50 градусов, то денежные затра-
ты на тепло становятся сравнимы с остальными производствен-
ными издержками. Для России доля отопления в объеме общих
энергозатрат промышленности составляет три четверти. Что вы-
берет иностранный инвестор? Холодную Россию или Индию,
где чтобы обогреть помещение достаточно открыть окно?
– Не только из-за этого, но холод – важнейший фактор,
который учитывают при строительстве предприятий по всему
миру. У нас более полугода природная среда такова, что человек
без одежды погибнет через несколько минут, просто замерзнет.
Где еще такое есть? В Антарктиде? В Арктике? В Канаде по-
добные места редко посещаются и используются в качестве мест
для туризма.
– Холод победить трудно, трудно без денег. У нас чтобы
одеться нужно во много раз больше средств, чем скажем в Аф-
рике, или Европе, а отопление…
– У нас все из-за этого дороже. Возьми строительство.
Толщина кирпичных стен у нас около метра, а в Англии – 25
сантиметров, могло быть и меньше, если бы англичане не боя-
лись, что дом от ветра упадет. Фундамент у нас для кирпичных
строений, чтобы мерзлый грунт, выпучиваясь, не разрушил его,
копают на глубину промерзания, то есть примерно на 4 метра.
Также глубоко закопан водопровод, а у них это все идет в кана-
вах, прикрытых плитами, не глубже одного метра, да и глубина
канавы такая не для укрытия от мороза, которого там никогда не
бывает, а лишь, для того чтобы их, трубы не было видно. А мо-
розов там нет давно, это точно, это подтверждают растущие по
144
улицам пальмы и удивительные растения и деревья, которые
англичане свезли на свою родину со всего мира.
– А крыши из-за веса снега? Бывает и два метра налетает с
подветренной стороны.
– Это вы не знаете. Дороги асфальтовые разрушает лед,
который образуется в трещинах от попавшей туда воды. Чтобы
у нас были хорошие дороги нужны над ними крыши или ото-
пление.
– А наши природные богатства, прежде чем их взять тре-
буют больших затрат. Поэтому-то сейчас используются постро-
енные в советское время, когда деньги не считали, а новые ме-
сторождения не разрабатываются.
Расстояния России не просто велики, а уникально, как и
все остальное. При низкой плотности населения транспортные
расходы несравнимы ни с одной страной мира.
Если равномерно разместить население какой-либо стра-
ны на ее территории, то англичане и японцы друг от друга будут
на расстоянии 60 метров, французы – в 100 метрах. Между рус-
скими будет 570 метров. Вот и оценка удорожания наших тари-
фов на связь, переезды и перевозку грузов.
Перекачка нашей нефти по трубопроводам требует подог-
рева ее, так как наша нефть очень вязкая. И это обходится на-
много дороже транспортировки ее по морю, но в Сибири моря
нет, только ледовитый океан.
– Так что Россия из-за мороза из-за климата не может де-
лать все, также хорошо и дешево, как это делают в других стра-
нах? – задал вопрос Сережа.
– Просто производить в России, что бы то ни было невы-
годно и невыгодно не только из-за морозов и длинных зим.
– А я считал, что главной причиной, по которой не поку-
пают Российские товары, является их низкое качество. Если это
качество поднять, то товары наши будут нарасхват?
– Качество важно, но важна и стоимость товара. Ведь ко-
гда мы покупаем, то смотрим в первую очередь на цену, а уж
потом на качество. Качество не всегда видно, а цену различить и
сравнить легче. Английские роллс-ройсы совсем неплохие ав-
томобили, но завод их производивший обанкротился.
– Почему?
145
– А ты, Сеня, уже знаешь, что такое банкрот?
– Я знаю – это когда разоришься.
– Да, когда не сможешь платить по долгам. Причем у нас в
России, банкротство определяет суд, на котором кредитор тре-
бует возврата долгов, а должник не может заплатить.
– Я слышал, что в Америке долги прощают стоит только
объявить себя банкротом? – вставил все еще сонным голосом
свою реплику Сергей.
– Да, ты прав, у них банкротство обычно заканчивается
легким испугом, моральными потерями. Банкрот освобождается
от долгов и начинает новую жизнь.
– Чтобы долго существовать в бизнесе, что-то продавая и
производя необходимо все время добиваться, чтобы выручка от
продажи товаров была всегда больше чем затраты на производ-
ство. Конкурентоспособность – это превышение доходов над
расходами. Твою продукцию покупают, она нравится покупате-
лю и ценой и качеством, а ты при этом имеешь прибыль, а не
убыток. Вот и все, совсем просто!
– А плохой товар тоже будут брать?
– Будут, если он дешевле хорошего, а хороший не будут,
если его цена выше, чем уровень его качества, по ощущению
покупателя цена выше, чем стоит товар данного качества.
– Значит, наши товары низкокачественные при заявлен-
ных ценах, потому их и не берут. Так нужно снизить эти цены,
хоть сколько-нибудь выручать все равно выгоднее, чем совсем
не работать. Тогда заводы заработают, пусть без прибыли, но
хоть людям зарплату будут платить?
– Нет, не заработают! Если и поработают, то недолго. Не
позволит соотношение издержек на производство и выручки.
Чем выручка выше и ниже затраты, тем больше дохода получает
производство. А если выручка за проданные товары ниже за-
трат, то продавая – отдавая машину, трактор или что еще в руки
покупателю получает меньше денег от него, чем затратил. Он
как бы ему еще и доплачиваете из своего кармана, из своих сбе-
режений, из своего капитала, постепенно разоряясь, теряя капи-
тал. Ведь в условиях свободного мирового рынка уровень про-
изводственных издержек почти любого Российского предпри-
146
ятия выше среднемирового, и поэтому оно это производство яв-
ляется инвестиционно-непривлекательным.
– Я студентов иногда спрашиваю – сможет ли Россия про-
давать свои автомобили, например «Жигули», в Японию? Они
мне начинают отвечать примерно так. Если повысить качество,
что возможно, и снизить затраты на производство, перевозку и
продажу автомобиля… Здесь я их прерываю и говорю, …что к
сожалению невозможно… И начинаю доказательство этого не-
приятного для молодежи момента. И для вас неприятного?
– А нельзя ли создать выгодную атмосферу для инвести-
ций, установив низкие налоги?
– Наверное, можно, но будет ли интересна для инвесторов
страна без армии, без полиции, без государственного аппарата?
А это все существует только благодаря налогам.
– Конечно, раз нельзя продавать автомобили, то и все ос-
тальное тоже будет нельзя.
– Кроме нефти и металлов, которые дешевы в России из-за
отсутствия почти полного очистных сооружений и рекультива-
ции земель в местах добычи полезных ископаемых. Помните
шахтерский город Киселевск!
– Это по дороге в Горную Шорию? Там горы гигантские
надвиганы земли. Как там жить? Так, наверное, и на Луне? Ни
травинки, ветер, пыль…
– А у нас живут. А вот, например, Германия, Рур, разве
там такое возможно? Если Киселевск и другие города и земли
привести в порядок, то стоимость угля, нефти, металла повы-
сится намного, может быть кратно, дороже будут и автомобили.
– А почему у нас так?
– А все из-за нашего холодного климата. У нас все и все-
гда будет дороже.
Мне вспомнился давно, в детстве я смотрел в сельском
клубе летом сидя на полу – так прохладнее – фильм о Гренлан-
дии. Меня тогда не удивили льды и снега, это я сейчас четко
осознаю, у нас этого добра тоже немало. Пейзажи Гренландии
там были, но я их не запомнил, там была любовь датчанина жи-
вущего в Гренландии к женщине приехавшей туда ненадолго, то
ли артистка то ли просто так, та женщина в сиреневом кружев-
147
ном наряде, через который просвечивало тело, а за стеклами
оранжереи мороз.
В этой оранжереи росло много экзотического невиданного
нами в глуши сибирской. И еще долго некоторые из нас убежда-
ли друг друга, что и у нас так будет, только надо подождать, от-
дохнут от войны наши отцы, и мы подрастем. А другие в это не
верили.
Тогда была в ходу песня не песня стих не стих, но там бы-
ли такие слова:
– «Товарищ Ворошилов, я только подрасту, и встану вме-
сто брата с винтовкой на посту». А вот теперь у нас говорят: нет
врагов и бананы не растут, и мы подросли, и состарились. Отцов
мы давно похоронили. Они ушли с непоколебимой верой в пра-
воту нашей русской жизни. А мы идем на поклон Европе? Или
еще не идем? Может еще все наладится?
– А вот и я! Соскучились? – Залетела в кабинет Лейла.
Сергей съежился, казалось, хотел исчезнуть, залезть под стол,
даже под кровать, если бы была.
– Сейчас я вас буду кормить! – указывая на раздутую сум-
ку, из которой она обычно доставала платок и в него сморка-
лась, потом назад возвращала платок на место.
– Мы пообедали без вас Лейла Меджнуновна, – с трудом,
наконец, без ошибки я произнес ее имя.
– А что будет у нас, когда Россия станет членом мирового
свободного рынка, когда снимутся всевозможные барьеры на
пути товаров и капитала? Может тогда у нас все наладится? Бу-
дет безвизовый режим поездок, научимся, посмотрим, и будем
жить как они?
– Увы, увидеть это еще мало, да почти ничто. Что тогда
случится? Это мы узнаем, если это произойдет. Не дай бог! То-
гда мы узнаем, что такое нищета настоящая. Настоящее безлю-
дье и, наверное, исход русских из освоенных ими и их предками
негостеприимных просторов севера.
Кто-то уже мне называл современность антистолыпин-
скими реформами. Те заселяла Сибирь сто лет назад, а нынеш-
ние нововведения гонят в шею потомков тех, которые тогда по-
верили Столыпину. Переселение народов начала третьего тыся-
челетия? Гунны идут на закат!
148
Почему мы идем рядами в огонь как саранча, и с треском
сгораем? Откуда такое слепое доверие к идеям запада?
Рыба, покрытая нежной белой мохнатой плесенью. Живая,
едва плывет. Тронь белый хвостик, он отвалится и обнажится
хребет. Сухая и черствая рука взяла из мелкого ручейка, где она
жила среди своих не очень сытно и богато, подержала и пустила
в большую реку – плыви одна, богатей, но сил нет, нет умения,
привычки жить одной.
– Но ведь тогда, когда снимутся барьеры и мир поверит,
что наше государство охраняет собственность, то потекут ино-
странные деньги, чтобы богатства России предоставить миру.
– Увы, оказывается, тогда наоборот привлечь иностран-
ные инвестиции в Российское промышленное производство бу-
дет совсем невозможно. Ведь при отсутствии барьеров на гра-
ницах России поток дешевых товаров хлынет со всего мира к
нам и наша промышленность, последний раз вздохнув, умрет
навсегда. В мертвое дело деньги не вложишь. Трудно в это по-
верить, но это правда.
– Получается, что в условиях мирового рынка цены на все
товары во всем мире примерно одинаковы? Но свое-то сырье
дешевле?
– Нет и свое не дешевле. Нет своего, есть покупное. Все
сколько-нибудь ценное принадлежит кому-то, и владелец хочет
получить из своего максимум возможного.
– Мы живем в России и для нас Российское сырье дешевле
потому, что ближе?
– Как сказать! Совсем не ближе по стоимости. Сухопут-
ный транспорт дороже морского, и отвезти морем норильский
никель в Лондон и даже в Гонконг не дороже, а дешевле, чем в
Москву, из-за перевалки и длинного железнодорожного пути.
Доставка тюменской нефти в центр России обходится не намно-
го дешевле, чем в Германию.
– Так уж ничего! Послушайте. Трудно верится и мне са-
мому, но найти ошибку в доказательстве теоремы я не могу.
Может вы найдете!
– Я математику не люблю, мне история больше нравится.
Там сражения, войны… Россия всегда побеждала.
149
– Россия великая страна, ты прав Петя! Но ты не обратил
внимания на то, что Россия жила до последнего времени и при
царях и при советской власти обособленно. К нам мало кто при-
езжал, и мы мало куда выезжали. Были запреты и при царях и
при советской власти. Даже информация о том, как там, на запа-
де живут, проникала скудно и мы, если не видели своими глаза-
ми, до сих пор не представляем, как там живут.
За окном чем-то недоволен Шарик, ругает, учит кого-то…
Мы как по команде встали и вышли на воздух.
Любой инвестор понимает, что значительная часть его де-
нег, вложенная в Российскую промышленность, будет потрачена
просто на борьбу с неблагоприятными условиями. Вся обраба-
тывающая промышленность, все товарное сельское хозяйство,
большая часть сырьевого сектора могут просто исчезнуть, если
Россия войдет полностью в мировое экономическое пространст-
во. Недаром до самого последнего времени Россия жила за же-
лезным занавесом, который был непреодолимым препятствием
для проникновения товаров из-за рубежа и исчезновению Рос-
сийских капиталов там. Наверное, наша страна и мировой рынок
– несовместимы.
Никто, даже сумасшедший, не будет вкладывать деньги в
Россию и это конец того гибельного пути, на который встала
Россия сто лет назад, поверив Столыпину, его реформам.
– А что это были за реформы?
– Если в двух словах – сделать жизнь в России такой же,
какая существует, а Англии или в Америке. Мой дом – моя кре-
пость. Все что за забором – не мое и меня не касается.
– Но ты же сам говорил, что мужики, пришедшие с войны,
и видевшие Германию и Австрию, хотели сделать ее жизнь та-
кой же и в России!
– Говорил, могу и еще раз сказать! Но сказать и сделать –
это разные вещи. Можно ли сделать? Не знаю, может и можно.
Если найти такой алмаз, какой был найден в фильме «Ширли-
мырли». Но пока такого алмаза нет, и, поэтому жизнь будет не в
лучах алмаза, а в отражении льда.
России пошла вторая тысяча лет. И тысячу лет назад на ее
просторах жили русские, то, расширяя ее границы, то, уступая
часть земли очередному завоевателю, чтобы вновь вернуться.
150
Некоторые из нападавших успокоились, скрылись за болотами и
горами, некоторых и след простыл, и время их прах развеяло. А
Россия жива и вновь, как и всегда за последние сто лет, перед
выбором не простого жизненного пути, а «правильного».
Сколько их было этих «правильных» путей! Каждый новый пра-
витель уверял, что раньше все было неправильно, даже преступ-
но, но с ним то уж все будет как надо и быстро, быстро Россия
въедет в царство божие. И верила Россия. Да и как не верить,
если человек желает людям добра!
Почему же ничего у этих реформаторов не получалось? А
могло ли получиться?
Богатства России – ее счастье и несчастье. Ее леса и поля,
ее недра и реки, ее озера и моря. Неужто Россия – это «собака на
сене» – «сама не гам и другому не дам». Охраняет свои просто-
ры, свою особую жизнь, жизнь осколков древних воителей, ус-
тавших от крови и несчастий. Или ее нет России, это не страна,
а призрак, фантом, «нате вам, боже, что нам негоже»?
Но нет. Сейчас на Русь бегут многие кому дома плохо. И
все находят себе место, никого русские люди, научившиеся на
этих просторах пусть бедно, но славно жить, жить, как жили их
предки, дорожить ею и защищать от всяких недругов, которых
всегда было предостаточно. Не обижают, а привечают и раду-
ются, если чужаки сегодня – завтра становятся родными.
Недаром еврей Пастернак – русский поэт, грузин Баграти-
он – русский полководец, а Вахтанг Кикабидзе и Нана Брегвадзе
– русские певцы.
Так что же назад за железный занавес, опять в обособле-
ние на тысячу лет? Нет, жизнь – это не только богатство, да и
русский человек за богатством в массе своей никогда не гнался
и сейчас, когда, казалось бы, открыты все дороги – только бога-
тей не стал богатеть, кто раньше работал – работает, а кто не
работал раньше и пил – тот и пьет. Жизнь как была неспешной
такой и осталась. Может только в Москве быстрее стали бегать.
Только что. Но там есть на то причины, да и люди там для по-
стоянного бега приспособлены, недаром отбирались столетия-
ми, особенно интенсивно в последнее столетие, и это особые
люди, не похожие на русаков России, ее бескрайних просторов.
151
Любовью славилась Россия, православная славянская Русь
– мать всех сирых и бездомных. Холодна природа, но сердца
горячи
Так и дальше будем жить,
Мед и пиво кружкой пить,
В бане париться до дури,
Милу родину любить.
– Крауньш! Ты что, спишь?
– Маненько прикорнул, начальник!
– Это что за жаргон? Нет, пора сваливать.
… Чав-чав-чав!
– Жижа-жижа, зашоси! Жижа-жижа, зашоси! Жижа-жижа,
зашоси! – настойчиво повторяет малец, стоящий по колено в
воде.
Тепло, середина июля, я в отпуске, на своей родине, в ма-
леньком степном селе на Алтае. Сижу на мостике через речку,
ноги в воде, надоедливые «мульки» тыкаются, щекочут, им эта
игра явно нравится. Потоки воды вокруг ног ускоряются, закру-
чиваются в воронке, создавая в воде настоящий песчаный вихрь.
Ногам приятно, накатывает сонная одурь, блаженство в теле и
благолепие в душе. Так хорошо!
Речушка тихонько журчит, малец затих, что-то внима-
тельно рассматривает в воде, делает ленивые движения рукой,
будто отгоняя надоедливых мух. Мух на речке нет, нет и кома-
ров, жарко. Комары очнутся к вечеру, когда пригонят коров, и
когда вся деревня выйдет им навстречу. Очнутся к вечеру и ры-
бы и в лучах, в пожаре заходящего солнца начнет плавиться
речка.
Речка мелкая, «по колено воробью», но на удивление
рыбная. Какой только нет рыбы. И щуки, и налимы, а уж стаи
карасей и пескарей тучей перекатываются с одной глуби в дру-
гую, показывая на мелком месте свои блестящие серебром бока,
оставляя на песчаном дне глубокие следы. Поднятая ими муть
быстро оседает и речка, как ни в чем, ни бывало, снова прозрач-
на и чиста.
Совсем не чувствуется близость Оби, хотя до нее всего
три километра. Воздух сух и горяч. Ветла свернула свои листоч-
152
ки в трубочку, задумалась, свесилась своим роскошным чубом
до противоположного берега.
Левый берег у речки крутой, местами достигает голово-
кружительной, по нашим степным меркам, высоты. По его краю
идет дорога, обычный степной проселок, без асфальта или еще
какого-либо покрытия. Сейчас эта дорога только пешеходная, ее
перегородил яр, промытый в одночасье в одну из дружных ве-
сен, когда быстро в одну ночь стаял многотонный торос воню-
чего льда, намороженного сточными водами маслозавода.
Сейчас нет сточных вод, да и маслозавода нет, но остался
яр, разрезавший село на две неравные части и постепенно вы-
теснивший дома из уютной долинки вдоль речки на гору, на са-
мый мороз и ветер.
Иногда с дороги доносятся голоса, кто-то там идет, но их
не видно. Берега у речки заросли. Правый берег – пологий, лу-
говой. Он место неторопливых прогулок и пастбище одновре-
менно для гусей и уток. Они ходят здесь громадными выводка-
ми. Взрослые гуси и гусята. Не смешиваются, знают свою се-
мью. Гусаки иногда обозначают свое неудовольствие, бросаясь
на соседнюю стаю, раскрылетившись и злобно шипя. Но нико-
гда драки не случается. За несколько шагов до объекта нападе-
ния гусак останавливается, разворачивается и, громко гогоча,
или попросту себя, нахваливая, быстренько возвращается к сво-
ему выводку, под одобрительный гогот остальных членов боль-
шого семейства.
Время от времени гуси прерывают трапезу и спускаются в
речку купаться. Они полощут клювы в чистой воде, пьют воду,
набирают сначала в клюв, а затем, закинув голову, переправля-
ют ее в свою длинную глотку.
Вот и сейчас стая гусей неподалеку от меня начала водные
процедуры. В этом месте речка у правого берега мелка, поэтому
гуси, чтобы поплавать устремились к левому берегу. И оказа-
лись как раз в том месте, где в речку вдается песчаный полуост-
ров, густо заросший крапивой, чередой, красноталом, чуть выше
переходящим в совершенно непроходимые заросли клена и бо-
ярки. Как вы уже догадались, этот полуостров дело рук яра, этот
песок вынесла вода, размывая, разрезая высокий берег.
153
Приветливое гоготание сменилось истошным криком гу-
сака, гусихи и гусята не побежали, а ринулись, прыснули прочь
от берега, махая крыльями, будто готовясь вот-вот взлететь. По-
следним ретировался гусак, медленно отступая, перемежая
змеиное шипение гортанным криком и хлопаньем крыльев.
Я знал, что в тех зарослях уже несколько лет поселились и
жили ондатры. Об этом знали все в селе, поймать зимой ондатру
очень просто и легко, но их жалели, даже иногда подкармливали
рыбой. Видно гуси подошли слишком близко, и зверь не выдер-
жал такой наглости и пугнул.
В этом же яру, чуть повыше жили лисы. Норы их были на
самом дне яра, куда ни зимой, ни летом подобраться было нель-
зя. Если смотреть в яр сверху, то все дно было скрыто четырех-
пяти метровым слоем зеленых летом и серых зимой, живых и
засохших тонких сучьев клена и боярки.
Эти непролазные даже для животного дебри делала наша
степная, бесснежная зима. Веточка, расточек клена, показав-
шийся из земли, за лето вырастал до двух метров, но зимой вер-
хушка замерзала, и весной этот отросточек давал боковые побе-
ги, которые были тоньше, и вырастали за лето меньше. Далее
вновь мороз уничтожал вершинки, и весной эти боковые побеги
давали другие боковые побеги, из земли лезли новые прутики, и
все это приводило к невероятной путанице живого и мертвого.
Этот яр соседствовал с изгородью небольшого садика
моего брата. От дома до яра было не больше двадцати метров.
Маленькая собачка Белка часто пропадала в яру и видно подру-
жилась с лисами. По крайней мере, по возне и лаю, доносивше-
муся из яра, можно было об этом судить.
Кобель Грозный, сидевший на цепи, не разделял увлече-
ния Белки, и когда зимой его спускал с цепи брат, то первым
делом он бежал к яру и пытался пробраться к лисам, но не мог
этого сделать, а, может, и не сильно хотел.
Лисы, как известно, травой не питаются. Им нужны на
крайний случай хотя бы мыши. А в селе домашней птицы было
всегда много, но никто не ощущал ее убыли из-за лисиц. Чем
они питались, оставалось загадкой. Правда, недалеко в двух ки-
лометрах было другое село...
154
Зимой, в мясоед, когда колют скотину, в нашем селе редко
кто не выбрасывает в яры овечьи шкуры, головы и внутренно-
сти. А весной этого ничего уже не бывает. Может быть, зиму
лисы этим и питаются?
Таясь от больших и маленьких врагов, боясь человека, но
в то же время, понимая, что рядом с ним жить, может и опасней,
но сытнее.
Каждый день требуется живому пища, безопасное место
для сна, прогулок и развлечения. Все мы с животными похожи,
разве только вкусы разные и требования у людей неоправданно
иногда завышены.
…Мотарх иногда гулял по дворцу. Редко раньше, а в по-
следнее время тревога одолевала. Грипс особенно был страшен.
Бессмертие сильнее его или нет? На этот вопрос Маститый не
знал ответа. Да и сам он Маститый в последнее время без былой
почтительности кланяется, извиваясь перед Мотархом. Началь-
ник Спецнаса это заметил и уже несколько раз намекал, что, не
пора ли Маститого проверить, провернить. Мотарх делал вид,
что не понимает, а сам все с большим вниманием всматривался
при встрече в Маститого.
Гулял он незаметно, приняв волновую невидимую обыч-
ному глазу форму. Ему не нужны были двери, чтоб войти или
выйти – он проникал свободно через стены. Это изобретено бы-
ло Маститым. Все же он был не без божьей искры, не смотря на
свою воистину бесовскую роль.
Летая, Мотарх наблюдал жизнь обитателей дворца, обык-
новенную неприкрашенную жизнь. Конечно, после долгих про-
веренных лет она была однообразна и направлена только на бла-
го Мотарха. Иные дела не могли быть, потому что они пресека-
лись Спецнасом еще на этапе зарождения не дела, а только мыс-
ли о нем.
Подлетая к каюте Маститого, который только что вернул-
ся из районов Срыма, пораженных грипсом он стал свидетелем,
единственным свидетелем того несчастья, которое ожидало всех
зараженных этой страшной, неизлечимой и смертельной болез-
нью…
… Теперь настала очередь командира падать в обморок.
Каждый шаг Петра сопровождался таким количеством разнооб-
155
разных звуков. Создатели этой страшной оранжировки в такт
шагам то высовывались из своих норок, тогда Петр разрастался
неимоверно в ширину, то вновь прятались. Ему пришлось не-
сколько раз останавливаться перед предметами, почему-то пока-
завшимися вкусными для этой гвардии прожорливых верёвок.
Ему иногда не хватало сил сдвинуться с места, когда они, зади-
рая друг друга, уничтожали металлические и деревянные конст-
рукции корабля, вгрызаясь в них своими острыми и жадными
зубами.
Наверное, командиру приходила в голову мысль о воз-
можном заражении и его этой странной болезнью, но выбор, в
общем-то, был более чем ограниченным. Убивать Петра он не
хотел. Петр, хоть и имел несколько странный вид, но сохранил
ясную голову и его золотые руки, руки-механика были совсем
нелишни здесь в этом глухом углу вселенной.
Командир объяснил Петру, что при посадке погнуло фер-
му крепления телескопа, так погнуло, что она перекрыла подход
к люку контроля энергетической установки. Этот люк давно по-
ра было вскрыть и провести регламентные работы. В полете на-
копилось достаточно число неисправностей и, которые сейчас
перед обратной дорогой нужно было по возможности устра-
нить…
…Маститый видимо только проснулся, если он спал во-
обще и сидя на кровати с ожесточением чесал, просто карябал,
сдирал кожу с груди, со спины и шеи. Таким нестерпимым был
зуд.
И вдруг после очередного резкого рывка порядочный клок
кожи с груди оторвался с каким-то жестяным скрипом, и обна-
жилось подкожное пространство. Это было ужасно.
Нет, крови не было. Кровь – это было бы естественно при
такой ране, это было ожидаемо. Но там открылось не кровавое
мясо, а нечто похожее по цвету и по виду на вымолоченный
подсолнух. Все тело состояло из ячеек, из которых выпали се-
мечки. Стенки этих ячеек успели подсохнуть, подвянуть, места-
ми были нечисты, как у подсолнухов растущих у пыльной доро-
ги. Но это было еще не все.
Неожиданно, как по команде из ячеек стали интенсивно
выползать, выстреливаться существа похожие на черные бле-
156
стящие жгутики двухметровой длины с красными головками в
каждой из которых было по два больших, висящих на жгутиках
и быстро вращающихся голубых глаза. Они одновременно что-
то кричали и перед Мотархом через какое-то мгновение воль-
готно колыхалось водное растение, морская капуста в неспо-
койных течениях мелководья. Маститый скрылся внутри этого
существа.
И вдруг эти нити как по команду закрутились и свились в
тугой клубок голубого глазного цвета. И этот клубок метнулся в
направлении Мотарха.
Мотарх успел ускользнуть. И первое, что он сделал – это
включил резонансный стерилизатор. Все погибли кроме него и
Сидельца.
Крауньш запустил двигательную установку, и они полете-
ли!
Улетели, так ничего и, не поняв, их корабль уверенно по-
жирал пространство, изнывая от воя и предвкушая совсем не-
скорую встречу с родиной.
А птичкин грипс и энцефлинт ждали своей очереди, жда-
ли резонанса, ждали новых птичек. Почему птичек, а так заду-
мано. Бог дал и бог взял. Послал птичек взять, чтобы снова дать
новое, неиспорченное, безгрешное.
О Мотархе, Спецнасе и Сидельце знали не все люди. Кто
не знал, тот остался жив. Вот и маленькие люди в джунглях ос-
тались одни на планете. Они не знали людей, не знали птиц, не-
бо-то видели малюсенькими кусочками, а если слышали рев са-
молетов или звуки взрывов, то принимали эти звуки за прогре-
мевшую где-то грозу. А рев самолетов? Они и не знали, за что и
принять.
Они жили там, откуда реки начинаются и поэтому трупы,
умерших птиц туда вода не приносила. Заросли были так густы,
что к ним ни птицы, ни крупные животные близко к земле не
проникали. Поэтому там, где они жили пришло ослабленное ле-
сом облако стерилизации, лес от этого стал пореже, и они впер-
вые увидели синее небо и полуденное солнце в кружеве ветвей.
И вот они-то и должны будут повторить вновь, может
быть более удачно, все то, что совершили исчезнувшие.
157
В ГЛУБИ
рассказ
Тетя Катя одевается по моде. У нее тоненькая кофточка,
которая не скрывает, и как говорит мой папа – неуловимо под-
черкивает безобразие ее болтающихся форм. Кофточка корот-
кая, и из под ее нижнего края виднеется синий, кривой пупок
чуть выше колыхающегося в синих джинсах живота.
Тетя Катя подруга моей мамы. Они вместе учились в шко-
ле и теперь, когда пьяные передают свои знания мне. Их опасно
не слушать, я слушаю, наука – простая, не то что математика
или русский, не такая толстая. Надо просто знать и уметь изво-
рачиваться, перекладывать с больной головы на здоровую. Если,
например, училка спросит:
– Кто свернул голову попугаю? – а голову свернул конеч-
но я и об этом все знают, и учительница знает тоже, то я отве-
чаю одно и тоже как бы она не изменяла хитрым вывертом во-
прос:
– Не знаю!
– Не знаю!
– Не знаю! – при этом все время повышаю громкость и,
когда она громкость приблизится к визгу тети Катиной песни
«...поедем, красотка, кататься...» начинаю реветь.
Учительница беспокоится, суетится, глазки бегают, вижу,
что она уже и не рада своему любопытству, чувство интелли-
гентской справедливости поднимает в ее душе волну теплого
всепрощения за мою тяжелую, как ей кажется дуре, жизнь.
Сквозь слезную пелену она начинает сморкаться, достает агро-
менный платок, как простынь задристанная моей сестренкой. У
158
нее постоянная дрисня. Отчего не понятно. Она сосет у мамки
сиську. Наверное, молоко прокисло от пьянки.
Училка вспомнила и об этом, она приходила к нам и виде-
ла Пашеку – моего папку. Он как раз заявился домой. Принес
пол бутылки водяры и они тут же с мамкой разлили, но выпить
не успели как завалилась тетя Катя, а за ней училка. В дверях у
нас нет замка и ручки тоже. Дверь открывается наружу и без
ручки, кто не знает, ее открыть не может. Нужно просто хоро-
шенько пнуть ногой она и приоткроется.
Пока мама встречала гостей простым вопросом на кото-
рый они затруднялись с ответом тетя Катя по причине невме-
няемости и большого желания спать на полу, а училка просто от
остолбенения:
– Хто это тут пришел? Чо надо? Выметайтесь! – Пашека
быстренько опростал оба немытых стакана и уполз от греха под
стол, выгнав оттуда моих младших братьев, двух или трех не
помню
– Да и кто бы их считал, – говорит моя бабушка. Ей сто
лет в обед и она каждое утро вновь со всеми знакомится и удив-
ляется, что нас так много, вчера было меньше.
Наука – наукой, но все же она мне не помогла, когда дядя
Костя из первого подъезда поймал меня на своем балконе, куда
я залез не зная, что он там спит пьяный. Переваливаясь через
перила я наступил ему на что-то мокрое, на нос или рот. Нос у
него агромадный, говорят всегда такой был, не знаю, не видел.
Я его первый раз увидел уже после того как тетя Дуся, его
жена давнишняя, сейчас у него, мамка говорила, две, одна ут-
ренняя, а другая вечером приходит, прищемила дверью, когда
он в щель у косяка подглядывал, засунув глубоко нос, потому
что иначе не видно, на их игру на контрабасе с моим папкой.
Дядя Костя схватил меня за шиворот и отправил вниз.
Бросил меня он со всей силой какая у него была, я не разбился,
зацепился за ветку ветлы раскинувшейся над нашим заплеван-
ным в окурках двором.
А лазил я за великом дяди Костина сына Петьки, который
задолжал мне три рубля за бутылки. Бутылки я нашел на балко-
не у новых жильцов на третьем этаже и давно уже четыре дня не
отдавал. Я решил за долг взять его велосипед, старый, без пе-
159
реднего колеса. Заднее колесо было с восьмеркой и не крути-
лось, а рама немного вертолетилась после того как по нему про-
ехала мусорка. Петька бросил велик на дороге, а шоферу лень
было отвернуть. Переднее колесо я видел в железном гараже у
дяди Толи. Там пол земляной, можно подкопать.
Все же наука мамкина и тети Катина – женская, ею хоро-
шо овладела моя старшая сестра Света. Она нигде не работает, а
ночью отдыхает за деньги, так говорит мама, думая, наверное,
что я дурак, не знаю что сестра проститутка в апартаментах. Я к
сестре не хожу туда, там стоят морды и отшвыривают без разго-
воров. Пашеку даже побили за сопротивление.
Мама хоть и пьяница, но выглядит молодо, лучше чем моя
сестра, у нее хороший обмен веществ не то что у нашей училки.
Утрами мамка чихает, говорит это для здоровья, что ее мама –
моя бабушка чихала утром до сорока раз. Надо, говорит, смот-
реть на яркое, на лампочку или солнце. Солнца у нас утром, да и
днем не бывает.
Я пробую чихать тоже, смотрю на все – не получается. А
надо научится – жизнь большая.
160
ДОРОГА ДОМОЙ
рассказ
В четыре часа начало темнеть и к пяти можно было попы-
таться пробраться домой, взять документы и хоть те немногие
деньги, которые затерялись забытые в карманах. Голова треща-
ла я никак не мог вытолкнуть из нее только что подсмотренный
странный сон, скорее пьяное видение, бесконечное с продолже-
ниями.
У вытянувшегося в струнку, ловящего каждое движение
глазной кассеты Мотарха, Старшого начинала кружиться голо-
ва, уводя назад из поля зрения герасимуса единственное богат-
ство и отличие – глаз. Старшой знал, к чему такое невниматель-
ное любование Мотархом может привести. Он еще помнил как
совсем недавно, Мотарх вызвал Спецнас и он этот Спецнас вы-
сосал специальным насосом глаз у Младшого. Голубой печаль-
ный глаз долго еще плавал в водовороте шарахаясь от окурков и
сора затягиваемых крутящейся воронкой в трубу.
Странный и ничего хорошего не обещающий сон. А все
началось обычно, мы выпивали с друзьями по случаю какому-
то, очень важному. Жены не было, а водки было много. Так нам
было хорошо, как теперь, наверное, уже не будет…
Мои размышления, как это бывает в детективе, прервал
шум за окном. Живу я на пятом этаже, дом старый, квартира без
балкона. Кто там может быть кроме птицы? Я повернул голову,
ожидая увидеть синицу или на худой конец ворону, но там был
человек.
Виднелась его расплющенная физиономия, я присел, стек-
ло вяло треснуло, как гнилой арбуз с подсохшей на солнце кор-
кой, упала разбитая пулей картина, осыпав меня стеклами. Одно
стекло попало за шиворот и чувствительно резало, впиваясь все
глубже и глубже. Я пошарил рукой, схватил мусорное ведро с
пустыми бутылками и швырнул в окно. Где-то внизу послышал-
161
ся звон разбитых бутылок, а было их штук около десяти, не все,
правда, вошли в ведро. Мне попалась пузатая из под шампан-
ского, я ее тоже запустил в сторону окна, потом выглянул, рамы
не было.
Не мог я ведром выбить раму, я подполз к окну – внизу
собирался народ, а на асфальте неподвижно лежал человек. Лю-
ди смотрели на мое разбитое окно…
– Он там! – послышался крик, я скрылся и начал лихора-
дочно думать как мне и куда исчезнуть.
Вариантов почти не было. По крыше можно уйти только
на ее край, спуститься по водосточным трубам не удастся из-за
их отсутствия. Трубы сняты якобы для ремонта, а я воспользо-
вавшись правом провозглашенной прозрачности траты средств
из квартплаты на ремонт, после долгих скандалов получил не-
ожиданно подругу в жилконторе и узнал, что наш дом давно по
трубам и крышам отремонтирован и скоро планируется новый
ремонт – облицевание цоколя дома мрамором под мавзолей.
Пробраться по стене в другую квартиру можно попытать-
ся, но как из той другой выбраться, если у всех железные двери
и если они закрыты снаружи, то изнутри их не откроешь.
Я решил никуда не идти, а ждать, как говориться, естест-
венного развития событий.
Включил компьютер и послал письмо дочери. Она и не
подозревала о той драме, которая разворачивалась здесь в сне-
гах Сибири. Пишу письма, хоть и электронные по старому, так
как писали мои бабушки и дедушки. Жалко, что жизнь все
дальше и дальше отдаляет нас от них, от их размеренной жизни
до ста лет. Мы и живем меньше, бежим ничего не замечая во-
круг. Это не банальность, а закон. Его мне пришлось увы не
первому открыть достаточно давно. И был я этому совсем не
рад.
Мои дети сын и дочь, сын помладше на год, а дочь по-
старше каждое лето три месяца проводили в деревне, на моей
родине. Тогда еще были живы их дедушка и бабушка. Мы с же-
ной старались свой отпуск проводить там же. Дочь была увле-
чена куклами, а мы с сыном пешими вначале, а позже велоси-
педными прогулками, рыбалкой, грибами и ягодами.
162
И вот когда мы пересели на велосипед, то нам стала под-
властной не только скорость, но и несравненно большее про-
странство. Столько не обойдешь, сколько объедешь. Конечно,
спидометр велосипедный, который я купил сыну, подстегивал
наше желание и за лето велосипеды, мой и его, прошли по доб-
рой тысячи километров. И мальчишка восьми-девяти лет впер-
вые ощутил скорость в сорок километров в час, достиг ее свои-
ми усилиями и проехал почти что до Москвы.
У нас была старая машина «Запорожец», который тоже
был в нашем распоряжении и вот тогда летом в жаркой кабине
«Запорожца», глядя на пролетающие в боковых окнах красоты,
наблюдая как насмерть разбиваются о лобовое стекло ни в чем
не повинные мухи и жуки, я понял, как важно жить размеренно,
осторожно, не вредя окружающему миру. А это возможно, если
ты живешь в природе, по законам ее, с тем арсеналом средств и
способностей, которыми природа наградила человека при его
рождении.
И второе обстоятельство, не менее обидное – это то, что
быстрое перемещение в пространстве создает иллюзию покоре-
ния, познания его, хотя на самом деле гущина познания превра-
щается с ростом скорости в ее жижину. Это уже не густой слад-
кий кисель, а холодная серая вода, которой ты наглотался и от
которой только дрожь и гуд в голове.
Пора остановиться.
– Философ, – так говорит моя жена,
– Ну, прямо Кант недорезанный.
Кант это понятно, был такой немецкий философ, жил в
городе, которого нет, страны тоже. Стерты с лица земли. Но
Кант умер своей смертью, слава богу, его никто не резал.
Вот мое письмо:
– Здравствуй Марина.
Я пытаюсь дописать книгу, но она не дается, все продол-
жает расползаться вширь. Но как-то надо сделать, ведь пишу
уже более шести лет. Уже неприлично.
Моя дочь живет в Англии несколько лет и знает англий-
ские порядки и свободы не по наслышке. Ей не нравится мно-
гое, но все же больше нравится. Мы с ней рассуждаем в письмах
о судьбах демократий о перспективах существования «золотого
163
миллиарда» как с недавнего времени стали именоваться жители
Западной Европы и Северной Америки. А Англия – все же одна
из старейших в Европе демократий.
Мне кажется, что в России демократия невозможна, у нее
мнение расплывчато. Иногда она соглашается со мной иногда
спорит, доказывая свое.
Вот пример одного из моих монологов.
Мороз и катаклизмы – требуют торопливых изъятий денег
и собственности для спасения людей, населения,
а изъятия в пожарном порядке не дают возможности вы-
явить и устранить раз и навсегда причины,
эта торопливость, бег в никуда, мол когда добежим – там
разберемся – порождают горлопанов,
истиной считается то, что кричится громче,
а громкость прикрывает беззаконие, любой ценой, война
все спишет,
а беззаконие – порождает безответственность,
а безответственность – порождает безнаказанность,
а безнаказанность – превращается в самолюбование, что
ни захочу – все правильно, все одобрят,
и самолюбование притягивает подхалимов, расширяется
кормовая база и вот уже зрелый надежный росток чертополоха
возвышается над пространством покорных – диктатура,
а диктатура – порождает еще более страшные системные
катаклизмы необразованности и морали,
а катаклизмы морали создают новую нравственность –
разрушают личность, деформирует душу, и человек перерожда-
ется, даже физически становится другим существом.
Вспомни лицо покойного генерала Стрепета, или ныне
здравствующего олигарха Анфиса Бузаровского. Как говорится
– печать на лице. А таких печатных лиц все больше, но, увы, не
их разнообразия. И уже смело выделяешь два типа.
Это тип – игроков, освоивших правила игры, с гибкой
спиной, улыбчиво шипящих, пляшущих топорно, в смысле ног,
но весело.
Второй тип – лица измятые как в кошмарном сне, с веч-
ным вопросом, как бы поднимающемся из глубин сознания, и
оставляющим там после себя пустоту:
164
– Где я?
Иногда он перемежается, наверное, с еще более глупым и
неуместным вопросом:
– За что?
И вот уже не ценят люди свою жизнь – дешевка, дешевле
у милиционера чем у судьи, а у обездолжностных она free, то
есть свободная и ничего не стоит, можно скачать. И скачивают
насосом.
Вот так.
165
СУРАЗ
Рассказ
Тон моего письма чуть назидательный по родительски,
наверное, простителен, учитывая в какое положение я попал.
Кроме того, это письмо не то чтобы натолкнуло меня на
мысль, а скорее связало давно маячившие в сознании обстоя-
тельства мучительной жизни одного хорошо знакомого мне че-
ловека, жизни начавшейся в грехе и в еще более страшном грехе
закончившейся.
Он умер, сгорел, облив себя бензином. Жена не дала ка-
кие-то жалкие гроши, а ему хотелось выпить. Вот так, а он про
нее говорил уважительно:
– К ней майоры ходили…
Познакомились они в зоне. Он досиживал и работал в по-
селке по плотницкой части уже без конвоя. Она жила с двумя
дочерьми, прижитыми от разных отцов. Как у них все получи-
лось? А также как это получается у тысяч и тысяч других. У нее
был жив родной дядя. Митюня ему понравился и дядя, в кото-
рый раз, благословил ее брак.
Позже я пытался в глазах этой страшной, измученной ба-
бы, худой, давно и неизлечимо больной, уловить хоть искру со-
жаления о случившемся. Ничего в провалах глазниц.
Поговаривали, что спичку бросила она. Не знаю. Может
быть.
В дверь уже ломились, она у меня не железная, долго не
выдержит. Я нажал на <Send> и письмо ушло. Дверь упала.
Очнулся я в комнате с серыми стенами, темно. Вроде цел,
руки свободны и ноги. Встал, подошел к зарешеченному окну.
За окном ходил часовой с автоматом, ночь была безлунная, бе-
166
лесая, не такая как на юге, звездочки тусклые. Пошел к двери,
подергал, дверь была заперта снаружи.
Куда же я попал? Это не милиция, у часового общевой-
сковая форма – пехота или танкист.
Взяли в армию? Ведь я накануне был вызван как офицер
запаса в военкомат. Это в день, когда мы с друзьями выпивали, а
потом все вместе пошли в военкомат. Они остались внизу, там
на первом этаже и в подвале был ресторан, а я поднялся на вто-
рой этаж, зашел в кабинет начальника отделения.
В приемной у него сидела секретарша, сейчас я припоми-
наю, что она что-то мне говорила, махала руками, но я шел на
автопилоте по курсу и не обращал внимания на все что за бор-
том. Автопилот управляет моим телом несколько хуже чем ко-
гда управляю я сам и включается поэтому только при большом
подпитии, когда я сам собой отключаюсь.
Дверь кабинета сразу не поддалась, наверное, разбухла от
сырости подумал я, пришлось напрячься и она открылась, но
почему-то не со стороны, где была ручка. Хлипкий военкомат, а
крыльцо хорошее, кирпичное, облицовано мрамором. Опять
мрамор.
В таких кабинетах всегда ждешь неприятностей, и в этот
раз не обошлось без них. У майора был, оказывается посетитель.
Молодой парень, лет двадцати, лицо расплывалось, так что я его
сразу и не узнал. Он сидел за приставным столом, против него
на столе лежал портфель, так называемый дипломат.
– В баню, браток, собрался, – указывая на дипломат не-
удачно пошутил я.
Во времена моды на покупку таких портфелей ими обза-
велись многие и после длительного поиска их применения на-
шли, что лучше посуды для чистого белья для бани не придума-
ешь. В баню ходят редко, раз в неделю, так что дипломаты дол-
го еще будут блуждать по улицам города.
А когда-то в нашем провинциальном городке появление
дипломата было связано с приездом академика местного разлива
и неподдельной завистью стремящихся в их число.
– Тук-ту-ду! Тук. Тук-ту-ду! Тук – так плотник вгоняет
гвоздь в доску гроба и таковы современные ритмы. Прибитая
доска всегда напоминает гроб. Может не плотнику, а нам рафи-
167
нированным маргиналам, наблюдателям. Последний «Тук» про-
веряет достал ли гвоздь до живого, правильно ли поняли его, он
пришел надолго, по крайней мере до того как доска сгниет и
гроб рассыплется. Но это – прах, а не ритм.
Сейчас рассыпается все, что было скреплено этими гвоз-
дями. Рушатся пятиэтажки, стоят пустые, без окон и крыш скот-
ные дворы. И вся страна опохмеляется, качает ее то вправо, то
влево, голова болит, на сердце тошно и в рот кобель насрал. И в
этом пьяном чаду, в этом горе и неразберихе суетятся те, кото-
рые всегда приспосабливались, умели приспособиться, всегда
знали куда дует ветер. Это те, которые хором начинают воро-
вать, потом эти же самые также хором бороться со взятками,
бороться против кого-нибудь, или против чего-нибудь. Неис-
требимое племя столпов общества крепко как никогда. И не зря.
За десять лет демократию – власть народа превратили в тесный
междусобойчик. Обозначен круг, сами себя выбирают, чтобы
назначить и поаплодировать.
В романе моего любимейшего писателя Олега Куваева
«Территория» инженер Гурин, легкий человек без особых внеш-
них устоев, не приемлющий ни в каком виде «не пущать» гово-
рит, что не важно чему быть основоположником, важно просто
им быть. Повиснуть на основе положной (пожалованной) и не
давать оторвать никому другому от нее кусочек. Висеть до са-
мой смерти и даже после неё, сменив себя на сына. Все мое! А
другие людишки – эти всегда должны, а если не хотят, то обида,
гром и молния или еще страшнее царственно-трясущиеся губки.
Они цельные натуры. У них нет различия между домом и
работой, между своим имуществом и имуществом работы. У
них нет интересов отклоняющих их от основоположенных. Да-
же книги они с детства читали только те, которые положены по
школьной программе и никакие другие.
В школе они хорошо учились, благодаря своей чугунной
усидчивости, которая обычно дополняла недостатки особого
основоположнического интеллекта. Воспринимая все с трудом,
запоминали, и уже не выпускали, и не допускали вариантов.
Только так, а не иначе. Утром делали зарядку – так надо, не ку-
рили и пили в меру, берегли здоровье для долгой жизни. В об-
щем, были положительны, не имели родственников за границей
168
и держали всегда нос по начальственному ветру. Их не смущала
частая смена направления этих ветров, они вовремя поворачива-
лись и сразу же принимались нахваливать то, что недавно клей-
мили. Не так давно они хором стали верить в бога и проклинать
тех, кто рушил храмы. Что поделаешь, храмы разрушать нехо-
рошо.
А кто рушил храмы? Кто рушил жизнь?
169
МИТРИЧ
Рассказ
В том университете был, да и сейчас он одной ногой стоит
в нем Митрич, когда-то профессор, а сейчас, как водится, ака-
демик. Так вот он основоположник.
Чего основоположник? Что он такое создал? В науке – ни-
чего. Оказывается, чтобы стать академиком не надо что-то соз-
давать, или не дай бог открывать, надо просто быть основопо-
ложником. В академики выбирают такие же основоположники,
за плечами которых такой же ветер. Просто нужно быть одним
из тех незаметных, громко кричащих, вечно страдающих за что-
то, подчеркнуто обязательно неличное. Для непосвященных они
подвижники и бессеребряники. Для посвященных простое за-
конное ворье, а по современному властная вертикаль, становой
хребет власти страны с высоким интеллектуальным потенциа-
лом. Хребет крепкий, правда длинноват и изгибчив, но и вы-
держит любой электорат.
Вернемся к нашему герою. Еще в те далекие времена, ко-
гда он еще не был академиком его за глаза причем как-то бояз-
ливо-уважительно уже так называли. Может потому, что на гла-
зах был другой профессор, сморщенный старичок, который все
что-то рисовал и писал в потрепанной склеенной из брошенных
кем-то бумаг тетради. Наверное, для молодежи он в своем из-
ношенном десять лет назад костюме не казался символом
стремления.
Наш академик был не такой. Чего он только не основы-
вал? Плясал на сцене в студенческом ансамбле в, плясал основа-
тельно, плясал так, что выплясал себе теплую должность после
окончания института – лабораторию управления вузом, хотя
изучал электромеханику. Ансамбль, как ему и положено, сыграв
свою роль, исчез. Лаборатория управления создавала систему
расчета расписания студенческих занятий, но не создала. А
170
Митрич стал кандидатом наук. После чего лаборатория исчезла
вместе с расписанием.
Следующий этап – это создание системы управления уни-
верситетом. Для этого был создан факультет управления, куда
попал и я. На этот факультет набирали с третьего курса хороших
студентов, я учился хорошо, но не вел никакой общественной
работы. Не хотел. Видел в этом глупость и лизоблюдство. Декан
только что бросивший жену с двумя детьми и женившийся на
студентке, пытался меня не взять, но мои успехи в учебе убеди-
ли видимо других членов комиссии. Меня все-таки взяли.
Митрич раздобыл американскую книгу, студенты ее пере-
вели, и он представил ее как докторскую диссертацию. Об
управлении вузом он забыл, переложил это на другого осново-
положника и занялся управлением министерства.
Его нельзя было увидеть за книгой, он никогда не погру-
жался в размышления. Все проблемы его были решены, и их
просто нужно было реализовать в камне, в раскрашенной бума-
ге, в бесконечных реорганизациях учебного процесса.
Он с упоением руководил уборкой корпуса, оформлением
наглядной агитации – плакатов с нужными достижениями. Был
членом всего чего только можно быть, при этом оставаясь глу-
боко убежденным, что вот он, а не кто другой светоч науки и
столп прогресса.
Это был просто мерзкий человек и видимо за это он и был
пожалован в академики.
Почему так происходит? Да по-другому и нельзя. Ведь
дают другое, такие же основоположники, за которыми не менее
эпохальные дела исчезающие также бесследно.
– Ни стыда, ни совести, – скажете вы. Увы, так сейчас уже
не говорят.
Во Франции с четырнадцатого века ведутся записи начала
сбора винограда. И вот по этим записям можно исследовать как
менялся климат за более чем пятьсот лет. По этим же хроникам,
я думаю, по исчезновению некоторых слов и выражений и появ-
лению новых можно проследить как за появлением нового чело-
века так и за процессом утраты черт человека прошлого. Воз-
можно, что утрата кровожадности характерной для средних ве-
ков сопровождается утратой моральных устоев. Может быть,
171
отмена дуэлей и просто кровавой расправы со сволочами мы
обязаны их повсеместным распространением и завоеванием их
моралью главенствующих позиций.
– О чем это я?
Как-то надо выбираться. Стучать бесполезно. Надо по-
нять, почему и кому я так срочно понадобился? Не убили – зна-
чит нужен живой. Действительно, Кант недорезанный. Пить
меньше надо. Это я от имени жены себя поругал. Что меня бу-
дут спрашивать? О чем? Что я такое знаю, чего не должен был
знать? Вспомнить, что я делал пьяный в военкомате.
Говорят, что пьяный эскимос – незабываемое зрелище. Я
хоть и не эскимос, но тоже хорош бываю. Правда, к сожалению,
сам своих художеств почти не помню, так рваные обрывки.
Кстати, как и мой брат, покойник. Удивительные приключения
его и мои по отдельности и увлекательные, когда мы были вме-
сте, приходится под гнетом совестливых жен предать забвению.
172
БРАТ
Рассказ
В один из моих приездов в гости к брату, мы, как водится,
большой компанией, с женами и детьми, а его сыновья прихва-
тили своих жен двумя рейсами на мотоцикле и машине прибыли
в наше любимейшее место – на Протоку. Это небольшая стари-
ца Оби, которая одним концом с Обью соединяется, а второй
конец соединяется только при сильном половодье или приходе
коренной воды в июне, когда тают ледники в горах Алтая.
Прибыли мы утром, часов в десять. Ненадолго, к обеду, к
часам двум трем хотели вернуться, у брата была пасека, восемь
ульев и настало время пчелам роиться и нужно следить за выле-
том роя.
В середине лета в каждом практически улье выводится
пчела – матка. Это результат большого труда рабочих пчел, их
внимательного отношения к ее развитию и рождению из кукол-
ки. Новая, молодая матка остается в родном улье, а старая наби-
рает себе команду и летит на новое место. Это новое место уже
найдено, пчелы разведчики его нашли. Это может быть пустой
улей – ловушка для таких роев. В нем обычно есть немного меда
в сотах, и висит он высоко над землей на березе, на высоком
месте, ближе к солнцу. Может быть, это просто дупло или ка-
кое-то укромное место, например, под полом дома или сарая.
На новое место рой полетит не сразу, вначале он приро-
иться где-то рядом, на каком-нибудь из деревьев окружающих
пасеку. Там пчелы все должны собраться в тугой клубок вот в
это время рой и ловят – просто стряхивают в ловушку, сметают
веником. Рой на дереве сидит недолго, через некоторое время
этот клубок тучей взовьется в небо и тогда ищи свищи.
Рой нужно обязательно ловить, потому что семья пчели-
ная теряет лучших работников. И если семья слабая, то может
не успеть не только дать людям меду, но и себе не создаст запас
173
на зиму. А если сильная семья, то такой рой может послужить
основой для новой пчелиной семьи. В хороший год, когда цветы
выделяют много нектара такой рой может принести мед и лю-
дям, но у нас в Сибири лето короткое и такое случается редко.
Валя – жена моего брата испытала превратности судьбы
пчелиного роя на себе. Она работала в магазине, уходила рано,
сразу как отправляла коров в стадо. Брат уходил еще раньше в
мастерскую, он был механик в гараже. На обед они приходили
домой. Валя пришла в тот день раньше брата. Откинула замок в
сторону…
О замке стоит сказать отдельно. Это был громадный ам-
барный замок с тяжелой судьбою. Ему уже когда-то перепилили
дужку, потому что потеряли ключ. Перепилили ее у места, где
дужка входила в тело замка и защемлялась планкой, поэтому у
дужки отсутствовал только язычок а так она была целой. В шар-
нире дужка проворачивалась туго, поэтому замок мог показать-
ся со стороны вполне целым, если конечно его не тянуть рука-
ми.
Вот Валя откинула замок, вошла в сени, поставила на га-
зовую плиту сковородку, чтобы пожарить рыбу, открыла дверь в
дом…
Был солнечный день, а в комнате был осязаемый жужжа-
щий сумрак. Пчелы нашли пустой просторный улей и распола-
гались в нем для будущей жизни. Она замахала руками, а пчелы
во время роения очень злы и агрессивны. Они ее искусали, она
скорее убежала в сени, закрыв двери в дом и в сени. Сидит на
крыльце, плачет, ждет брата.
Он пришел в скорости и узнав в чем дело с криком:
– Кто в доме хозяин, я или пчелы, – рванул дверь. Как он с
ними помирился никто не знает, но через некоторое время пче-
лы были в ловушке, рыба, жареная в омлете, на столе.
А тогда на Протоке с чего все началось? Вначале мы ры-
бачили, недолго. Поймали быстро, много. Быстро почистили,
помыли рыбу, костер горел, котел кипел и скоро, когда мы на-
лили по четвертой достали первую рыбу из щербы, завалили
вторую партию рыбы и когда щерба была готова мы налили на-
верное по восьмой, я так думаю, но не помню. Щерба – это чал-
174
донская уха, в которой только рыба, лук и соль. Рыба варится
дважды для навара.
Потом племянники как обычно захотели проверить мою
силу, армреслинг был для них неудачен, я не поддался, была
ничья. Потом мы пошли купаться с братом. Нырнули в Протоку,
под водой в самой гуще зарослей лопухов и камыша нашли себе
по тростиночке и упали на дно отдышаться.
Недалеко от нас какие-то люди, наверное, городские ры-
бачили на удочку. У них была лодка с пробкой в дне. Для удоб-
ства выливания воды. Мы сначала стали лодку раскачивать, а
потом выбили пробку. У них в лодку фонтаном пошла вода, они
кинулись ее затыкать, а мы вновь выбивали.
Наши, у костра, всполошились. Племянники стали ны-
рять, искать нас. Мы с братом подплыли к кустам лежащим в
воде, выбрались на берег и пользуясь тем, что все столпились у
воды или были в воде подошли к костру, налили по стопке и
позвали остальных.
Жены были недовольны, а детям понравилось. А те город-
ские так видно ничего и не поняли. Продолжали рыбачить. А
потом мы вернулись, пчелы в этот день не полетели, и мы хо-
рошо посидели у костра ночь.
Это было, а что сейчас в этой камере, что я должен вспом-
нить?
175
МИТЮНЯ
Рассказ
Никогда мне не приходилось быть в тюрьме или на допро-
се. Хотя у меня был друг, не друг. Вместе росли. А узнал я его в
первом классе, с семи лет. В селе все друг про друга все знают,
даже иногда больше, чем ты сам знаешь о себе.
Родились мы с ним в один год, в самой середке прошлого
века. Звали его, как и меня, Митей. Но почему-то скоро очень
стали называть Митюня подчеркивая презрительную интона-
цию. Он был кособокий и нескладный, одно плечо выше друго-
го, пузичко остренькое, лицо унаследовал от неизвестных отцов
кавказской национальности. Как кобель с мордой от колли и
статью от сенбернара. Бегал он тоже по собачьи, сместив зад
влево, выбрасывая в стороны когтистые лапы ног.
Портрет его будет неполон, если не упомянуть о его пол-
ной неспособности к обычным занятиям ребятишек села. Это
ловля рыбы, мелких зверей, птиц, сбор ягод и грибов. Чем он
занимался? А ничем. Просто проводил время, в одиночестве –
может быть мечтал.
Не прошло еще и десяти лет, как закончилась война. Мес-
тами на Украине да и в Прибалтике еще постреливали.
Все, что тогда было и страна, и люди, и здоровье, и мечты
– это все, что пережило войну, страстно хотело жить. Жить – как
подарок, как счастливый билет, жить любой ценой.
Так тогда хотелось жить нашим родителям. Они, родив-
шиеся в двадцатых, пережившие раскулачивание и коллективи-
зацию, первые пятилетки и отвоевавшие на фронте, отголодав-
шие и отхолодавшие в тылу, мечтавшие с самого рождения до-
сыта наесться хлеба наконец-то дождались, как им казалось,
времени своего счастья.
– Сыт, пьян и нос в табаке, – говаривал мой родной дядя,
ефрейтор, артиллерийский разведчик, орденоносец, так видимо
176
ни разу после войны до самой своей смерти окончательно не
протрезвевший. Что тут сказать? С пяти лет от роду, а родился
он в двадцать втором году, сирота, вместе со своей сестрой, мо-
ей будущей мамой, детский дом, потом колхоз, а там и война.
А у руся во все времена главным счастьем считались дети.
Вот мы и родились.
У меня был отец, а Митюнька был сураз6, отца не было.
Конечно, он был, но кто он, что за человек, никто в деревне не
знал.
Его мать после войны уехала в город и поступила на рабо-
ту проводником на железную дорогу. У нее там еще с довоен-
ных времен работала родная сестра. Поезд шел в теплые края, в
Ташкент из Сибири, и ее сестра в войну не голодала. Наоборот,
по голодной казахской степи навыменивала на хлеб у голодных
эвакуированных с крестьянской обстоятельностью пропасть це-
лую барахла. Еще был у нее большой пакет, прямо мешок обли-
гаций. Как он попал к ней? Непонятно. Предположить, что она
меняла хлеб на облигации, которые тогда государство выпуска-
ло с очень призрачными возможными сроками погашения, нель-
зя. Этого не допускает крестьянская психология. Много позже
этот мешок долго валялся у них на подизбице, пока в один пре-
красный день Митюня не выменял на него у проезжего еврея
канистру спирта.
Село, а в войну голодали крепко. Ели кашу из поляка –
травка с маленьким колоском растущая край полей. Зернышки у
нее мелкие черные, белые и зеленые. Хлеб давали только тем,
кто работал в колхозе, и малым детям в яслях. Детей постарше
тогда не было, с весны до зимы, все работали. Этот порядок за-
хватили и мы рожденные уже после войны. Семь лет считалось
достаточным возрастом, чтобы начинать работать, или как тогда
говорили чертомелить.
6 сураз: по-псковски – это толк, успех, порядок, а в Сибири это же самое слово
означает совершенную противоположность – и небрачно рожденный ребенок,
и бедовый случай, и удар, и огорченье. – Владимир Даль. Толковый словарь
живого великорусского языка. – С-пт. Диамант, 1999.
177
И вот мать Митюни начала работать проводником в ку-
пейном вагоне. Кто тогда в этих вагонах ездил?
Одна наша деревенская девка, много лет спустя, приехав
на поезде в наш неблизкий город по делам, остановилась у сво-
их земляков, то есть у нас. И вот она говорила, что пока не уви-
дела поезд, паровоз и вагоны думала, что люди садятся как в
телеги, продевают ноги через плетение пуртика и разница толь-
ко лишь в том, что телегу тянет лошадь, а поезд паровоз. Она,
конечно, знала, видела в кино, училась в школе, что это не так,
но почему-то ей хотелось, чтоб было именно так, справедливее,
по-людски, теплее, необидно.
Мать Митюни много увидела в вагоне интересного. Ехали
военные, с золотыми погонами – пехота, артиллеристы. Этих
она не боялась. Дорогой пили, приглашали ее, но она отказыва-
лась. Не умела, да и охоты не было. Из чалдонов некрепких бы-
ла, из сибиряков коренных. Веру свою старую они не почитали,
ходили со всеми в церковь, но обычаи – хранили. Ее сын Митю-
ня уже и обычаи не соблюдал.
Чаще других в поезде она встречала офицеров с голубыми
погонами. Они были строги, пить не пили и при них и другие
вели себя тихонько. От кого-то она узнала, что эти из НКВД.
Мне тоже пришлось, правда, много позже, познакомиться
с этой организацией и даже стать в некотором роде продолжате-
лем ее дел. А было это так. Я тогда уже несколько лет жил в
этом неблизком городе. И вот, пришла очередная середина ян-
варя, закончились праздники, в разгаре зимняя сессия, я прини-
маю экзамены и провожу консультации. От дома, где я живу до
университета пятнадцать минут спокойной ходьбы. Это, собст-
венно, и было главной, да, наверное, и единственной причиной,
что я там стал работать, и вот уже десять лет зарабатываю на
продолжение жизни.
Закончив консультацию, никто из двоечников на неё, ко-
нечно, не пришел, я зашел на кафедру, оделся, попрощался и
двинул к дому.
Путь, который мне предстоял, довольно живописен. Уни-
верситет стоит на площади, которая имеет название, но которой
на местности нет. Ее занимает один из корпусов университета,
выстроенный ещё до войны из кирпича разрушенного храма.
178
Здание первоначально предназначалось для вмещения разбу-
хавших в конце тридцатых годов штатов местного НКВД.7
Архитектура корпуса довольно оригинальная. Видно, что
в то время еще не боролись с украшательством, поэтому, хотя
город и потерял площадь, но приобрел величественное здание.
Место расположения символичное – напротив губернского суда,
в котором судили Прошку Громова, сибирского капиталиста
начала прошлого века, судьба которого описана в романе В.
Шишкова «Угрюм-река» говорит само за себя. На крыше здания
суда сохранилась статуя греческой богини правосудия Немези-
ды, которая уже вторую сотню лет держит в одной руке весы, а
в другой короткий меч.
К зданию суда корпус обращен почти правильной дугой,
но зато противоположная стена имеет, некоторые непонятные
пока не зайдешь внутрь, особенности. Внутри четырехэтажное
здание разделено коридором, по обеим сторонам которого ауди-
тории. Коридор выполнен зигзагообразно, как будто строители
следовали наставлениями об устройстве окопов, и, видимо, был
предназначен, в том числе и для ведения боя. Видимо чекисты
допускали мысль о возможном возмездии, которое рано или
поздно их настигнет, и готовились отбиваться. Но, увы, даже
суда не дождались, обошлись поедальческим междусобойчиком.
Новые ели старых, и так несколько раз.
Миновав этот таинственный корпус, и пройдя перекре-
сток, я попадаю в сквер, в центре которого расположилось озе-
ро. Оно имеет форму круга, в самом глубоком месте, как гово-
рят ребятишки, а они толк в этом знают, дна не достать. В озере
водится всевозможная рыба, и недавно появились раки. Ребя-
тишки научились ловить раков и продают их здесь же по рублю
штука. Но это летом, сейчас озеро подо льдом.
Университет и площадь, и озеро находятся в самой высо-
кой части города. И если здания университета – творение рук
человеческих, то озеро имеет природное происхождение. Озеро
расположено в воронке на вершине пологого холма и питается
7 Для тех, кто родился поздно, сообщаю, что НКВД – это наркомат
внутренних дел или система планового наполнения узилищ лагерной пылью.
179
от бьющих с ее дна родников. Из озера вытекает ручеек, даже
маленькая речка настолько мощный поток создают эти родники.
По берегам растут старые раскидистые ветлы, вдоль чугунной
решетки изгороди – тополя, а между ними наши сибирские яб-
лони, боярышник, желтая акация и березки. Место живописное,
небольшое по площади, но такое уютное. Любимое место отды-
ха молодых мам и бабушек с ребятишками.
Все это я, конечно, видел много раз, поэтому прохожу без
всякого внимания, а думы мои о другом, совсем не касаются
этих красот. Я вдруг понял, что после окончания института уже
отработал тридцать лет. Десять лет в этом университете, десять
лет еще в другом университете, который я когда-то закончил. А
сразу после его окончания, я десять лет работал на заводе.
Мне подумалось, что очередные десять лет это не просто,
а это сигнал, что пора на крыло, что зажирел, что все надоело. А
может, и нет?
Если уходить, то куда? На завод возврата нет, хотя люди
меня до сих пор помнят, здороваются. Просто зачем, что там
делать? Идти ради денег, то там их тоже нет. Идти из-за карье-
ры, то какая там карьера в пятьдесят с гаком лет.
Вернуться в тот университет, где учился и десять лет ра-
ботал – можно, но зачем? Чем он лучше того, где я сейчас рабо-
таю. Также там стыдно сказать какая зарплата у рядового до-
цента, каким являюсь я. Также там как и здесь ректор со това-
рищи имеют львиную долю, строят для себя, продают, берут
кредиты. Все, как и везде. Ворье с учеными степенями и зва-
ниями академиков. Им не стыдно, это всё им пожаловано на
корм, потому то они, в отличие от меня сокоешника, основопо-
ложники. Воют и поют, славят власть для них ничего не жа-
леющую.
Когда-то основоположники, ну те, что разрушали храм и
строили узилище, те с голубыми погонами говорили:
– Мы заставим вас быть счастливыми!
И так были уверены в этом, и так искренне удивлялись,
когда лагерная пыль улеглась, и выть партийные гимны вместе с
ними уже никому не хотелось, и бояться их перестали, и смея-
лись в лицо, когда они пели:
– Мы будем жить при коммунизме!
180
Еще и сейчас эхо этих песен и дел доносится из прошлого,
да и настоящее не беднее.
И вот мать Митюни проверяет билеты у пассажиров, под-
метает пол в вагоне, оттаивает канализацию в туалете, разносит
чай, печенье, газеты. Поезда тогда ходили редко, общие вагоны
были переполнены, в купейный вагон или плацкартный билет
можно было купить только по брони,8 поэтому они не всегда
были заполнены. Часто бывало, что половина вагона пустая, но
впускать без билета было запрещено.
И в пути встречались люди, которые или по старой памяти
доставшейся им от Николаевских времен, или по причине сроч-
ности или болезни просились допустить их в купейный вагон,
предлагая деньги, сало или одежду. Трудно было ей деревен-
ской девке устоять перед такими соблазнами. Совсем недавно,
когда ей выдали форму проводника: юбку, пиджак, рубашку,
белье да еще и бушлат, то этого было так много, намного боль-
ше чем она имела до тех пор. Это счастье она уже пережила,
уже свысока смотрела на людей, толпящихся у подножки сосед-
него общего вагона, уже начинала их презирать… Уже стала
думать, что поняла как надо жить. Но, как известно, жадность
губила и не таких. А здесь человек впервые досыта наелся,
оделся, жил в тепле среди важных людей. Она соблазнилась,
взяла прилично одетого гражданина, он сразу расплатился, дал
ей примерно столько же, сколько ей платили в месяц на желез-
ной дороге. Она посадила его в свое купе, он почти уже доехал
до нужной станции, когда к ней в купе заглянул пассажир ехав-
ший в середине вагона. Он спрашивал, какая станция следую-
щая.
Цепким, каким-то скребущим взглядом осмотрел пасса-
жира и потребовал предъявить документы. Тот отказался, пы-
тался выйти из купе, поезд как раз замедлял ход. Но этот цепкий
вытащил из кармана пистолет и выстрелил вверх, полетели
стекла разбитой лампочки, краска. На выстрел прибежали дру-
гие пассажиры этого среднего купе и скрутили, как ей казалось,
беднягу. Открыли чемодан, он до краев наполнен был деньгами,
8 Бронь – список фамилий, которым разрешено партийными органами или
органами НКВД купить билет на поезд, самолет, пароход.
181
такими же какие он дал и ей. На всех купюрах были одни и те
же номера серий.
Поняв, наконец, что и она попалась, попыталась выбро-
сить деньги в ведро, которое потянула якобы для уборки. Ее
обыскали, нашли деньги, сличили серию и связали поясом руки.
Так она оказалась в лагере как фальшивомонетчица.
Били ее долго бабы, насиловали, заставляли делать бес-
стыдные дела. Но и здесь ее крестьянская смекалка не подвела.
Опять она поняла, надо играть поближе к начальству. И скоро
она мыла полы в штабных бараках. По деревенской привычке
она трусов не носила и не возражала, если кто из охранников
забрасывал ей подол на шею, когда она, наклонившись, выгре-
бала сор и окурки из-под столов.
Скоро она научилась совмещать эту работу с удовлетво-
рением быстрой сексуальной нужды охраны. Она не отказывала
никому. Тогда вышел указ об освобождении из лагерей женщин
родивших детей. Ей хотелось выйти, десять лет, которые ей да-
ли – это очень долго, поэтому старалась, работала на совесть. Ей
завидовали, многие хотели бы так, но изнурительный труд на
лесозаготовках не оставлял ни сил, ни желания у охраны, для
этих доходяг. А она была всегда справная, но то ли она по-
женски была больная или женихи были нездоровы, но забере-
менела только через два года усиленных занятий. Долго скрыва-
ла, боялась, что изобьют товарки и она скинет. Но когда правда
выперла до подбородка ее побили. Выбили глаз, сломали нос, но
она выжила, не скинула и родила Митюньку. Состоялся суд и ее
отпустили. Она вернулась с суразом домой, в село и жила там до
смерти никуда не выезжая, разве только в район, в больницу.
Говорили про нее и другое, ссылаясь на ее сестру, которая
жила где-то в теплых краях и иногда наезжала в деревню удив-
ляя всех богатством одежды и непривычностью манер. Она до
сих пор работала проводником на поезде, у нее был бесплатный
проезд по железной дороге и это все для наших колхозных баб
не видевших копеечку годами было большим шиком. Ее уважа-
ли, и когда она приезжала старались пригласить в гости тайно
надеясь, что вместе с ней в дом войдет так долго ожидаемое до-
вольство и благодать.
182
Так вот она якобы рассказывала, что Митюнькину мать
поймали на краже простыней. Она прихватила из другого вагона
приготовленный для сдачи в стирку мешок с использованным
бельем и спрятала в своем вагоне. Проделывала она это не в
первый раз, воровали и у нее, но на этот раз ее поймали. Дали ей
четыре года.
Эта версия больше устраивала деревенских, в это время
вернулись, отсидев, отработав в лагерях по десять-пятнадцать
лет мужики. Они разбирались в сроках, за что и сколько дают и
не верили, что по статье за пособничество фальшивомонетчику
возможно досрочное освобождение.
Ее не жалели, в деревне тогда еще воров презирали. Это
позже, когда страна стала побогаче и нашлись деньги на амери-
канское кормовое зерно «для общественного животноводства»9
и его в раздробленном виде воровали скотники и продавали по
деревням за бормотуху, стали говорить что мы мол не воруем, а
берем. Появилась уголовно неопасная градация воровства – не-
суны. Страх прошел, забыты были колоски, и горсть зерна на
кашу в кармане и лагеря. За это уже не садили. Да и люди не
воровали, а брали. Так тогда говорили:
– Мы не воруем, мы – берем, – наверное, так.
Но тогда еще не наступило время массовой пьянки, пяти-
десятые года еще были годами стыдливыми, еще люди стара-
лись быть людьми, еще вор не был положительным героем. Это
время, о котором Глеб Жеглов говорил:
– Вор должен сидеть в тюрьме, – и вот в это самое время
мы с Митюней пошли в первый класс.
Что ж, я сижу в тюрьме, за решеткой. Что же все-таки я
такое совершил, что заставил такое с собой сделать?
Вот и не зарекайся! Попался, а выйду ли? Хоть бы дочери
в письме намекнул, что страшного, если бы и побеспокоил их
английское благополучие. Все ж как-никак рядом с премьер-
министром живут, не как мы здесь в тьму-таракани сибирской.
9 Кормовое зерно, закупаемое в США и Канаде использовалось для корма
крупно рогатого скота на фермах совхозов и колхозов, оно расхищалось пер-
соналом этих предприятий и реализовывалось среди сельского населения. Та-
ким образом в этот незаконный бизнес была вовлечена значительная часть
населения страны.
183
Но надо постараться все вспомнить, подготовиться, мо-
жет представится возможность защищаться. Может как-нибудь
обманом удастся выскользнуть, прикинуться дураком, что я ни-
чего не понял, обмануть. Но обман намного труднее правды.
Когда-то правда из меня выстреливала. В детстве я просто
не мог врать. И во что я превратился. Как все-таки жизнь безжа-
лостно коверкает нашу душу.
В детстве, когда мы были все равны, так мне, да, навер-
ное, и всем нам казалось, когда дело доходило до ссор, часто
заканчивающихся драками, моральная победа доставалась тому,
у кого была большая родня. Один малец говорил другому:
– А я скажу Кольке, он тебе даст, – Колька старший брат
того мальца. А другой, ему на это, отвечал:
– А я скажу дяде Сереже, он тебе как даст, – этот спор за-
канчивался когда оба спорщика основательно уставали и обида
как-то сама собой улетучивалась. Это представление семей, их
силы, авторитета никогда не носили элементов издевательства
или насмешек. Здесь взвешивалась только физическая сила, она
нами тогда только и ценилась.
Я помню, как мы на переменах на школьной волейболь-
ной площадке боролись. Правила были строгие, честные. За-
прещалось применять подножку, ну а о бросках через себя, пин-
ках и ударах руками и речи быть не могло. Даже в драках, со-
блюдалось правило – лежачего не бьют, ниже пояса не бить. Да
по другому драться я так и не научился, а теперь и не научусь,
наверное.
К разговорам взрослых мы тогда не прислушивались осо-
бо и, как я сейчас вспоминаю, от нас особо и не таились. Вопро-
сы полового воспитания не имели такого уж трудно выполнимо-
го характера как сейчас. Все происходило на наших глазах в
природе. Куры, коровы, овечки. Свиней мы с матерями гоняли к
борову, чтоб он ее покрыл. Если матери было некогда, то она
оставляла сына, чтоб он наблюдал, покрылась свинья или нет.
Но эта открытость живого мира создавала для нас непреодоли-
мую черту, отделявшую нас от этого мира. Мы знали все, и при
этом не только целомудренно относились к девочкам, но даже и
похабные анекдоты рассказывать было противно. Я их не рас-
сказываю до сих пор.
184
Эти анекдоты и само это слово появились вместе с тю-
ремщиками, так у нас называли людей возвращавшихся в пяти-
десятые годы из лагерей. До этого остроумные, смешные исто-
рии назывались у нас побасенками.
Наверное, голову мне вчера сильно повредили, когда во-
няли каким-то газом. Наверное «черемухой»? Не дай бог! Не
выкрутиться теперь. Хотя с «черемухой» теперь баллончики га-
зовые и пистолеты продаются. Это тогда из-за этой земляники-
ягодки разыгралась совковская драма.
Устроили себе праздник – отметили десятилетие сущест-
вования отдела. Собрались все кто работал в отделе в это время,
пригласили и всех других, работавших ранее и с кем хотелось
встретиться вспоминая прошлое. Гуляли в заводской столовой,
пили, танцевали, потом кто близко жил пошли пешком, а мы на
троллейбусе поехали домой. Наутро прибежала наша соседка и
по совместительству сотрудница и участница этого празднества
и сообщила, что четверых из нашей компании арестовали, и они
находятся в настоящее время в милиции, сидят в камере.
К обеду выяснилось, что они совсем не те, кого рассчиты-
вала арестовать, и арестовала милиция. Разрешить конфуз –
просто выпустив заключенных, не позволяли два выстрела «че-
ремухи».
Короче, попались наши граждане крепко. А дело было так.
Один из наших сотрудников – Виктор, с женой и ребен-
ком жил в общежитии, занимал комнату. В этом же общежитии
жили и незамужние девчата и ребята. Иногда и пенсионного
возраста. Обычно в фойе при входе, где положено быть вахтеру
терлась группа парнишек желающих приключений и денег. Ко-
нечно, пьяная компания – три мужика и одна женщина пред-
ставляла для них очевидный интерес и поэтому завязалась не-
принужденная беседа.
Так получилось, что и в группе наших товарищей интерес
к приключениям вызвал ответный отклик. У одного из встре-
чающих были гнилые зубы, и он от них с некоторым сожалени-
ем избавился. Вася, помогавший решить зубную проблему, ста-
рался свои способности каратиста развивать и здесь, надо отдать
ему должное, своего не упустил. Пока он тренировался в фойе,
185
остальные поднялись на последний, пятый этаж. Через некото-
рое время туда пришел и Василий.
Интересно, чуваши – дальние потомки гуннов, часть кото-
рых, после разгрома их империи древними монголами, осели на
Волге. Так вот Вася – чуваш, в нем только капелька, маленькая
капелька крови того неустрашимого гунна, но вот какова она,
что смогла зажечь всю эту историю.
После прихода Василия гостеприимный хозяин и его жена
начали быстро накрывать на стол. Время уже было позднее, но
лето и еще не совсем стемнялось. Гости пошли в туалет, чтобы
умыться. Туалет и умывальные комнаты в таких общежитиях
общие и находятся по торцам здания общежития, с одного торца
– женские, а с другого – мужские.
Проходя по коридору, из рассказа еще одного участника
этих событий Вениамина, чувствовалась напряженная недруже-
любность коридора, который в этот поздний час отличался
странным многолюдием. Возвратится назад, закрыть и забарри-
кадировать дверь удалось только после кровавого боестолкно-
вения в коридоре.
За дверью что-то упало и отвлекло меня от бесполезных
воспоминаний. Хотя нет, я, кажется, вспомнил того человека,
который сидел у майора в кабинете. Он постарел, облысел, но
если ему прилепить кудрявость тех лет, то будет вылитый стар-
шой из того УУ21110, благодаря которому удалось вытянуть то-
гда наших выпивох из под «черемуховой» статьи.
Он меня узнал? Скорее всего нет. Тогда с ним я встречал-
ся один раз да и то мельком, а все переговоры, деньги и спирт –
все это сделал бывший офицер, тоже майор, капитан третьего
ранга, только запаса Анатолий Иванович.
Толя приехал в наш город после службы на флоте. Он бо-
лее десяти лет плавал на подводной лодке, под конец службы
был командиром БЧ-5. В распоряжении КЭЧ11 была квартира в
доме, где жили действующие и отставные офицеры КГБ и МВД,
10 УУ211 – шифр, обозначение учреждения системы исправления наказания,
попросту тюрьмы или лагеря.
11 КЭЧ – квартирно-эксплуатационная часть министерства обороны, занима-
лось предоставлением квартир действующим и отставным офицерам.
186
квартира была просторной, потолки высокие, так называемая
сталинская постройка. Анатолий был несказанно рад и начал
тянуть след мирной жизни. Вот живя в этом доме, первым с кем
он познакомился, был Эдик, как стало известно позднее, со-
трудник тюрьмы и наипервейший пройдоха.
А произошло это так. Получив документы на вселение, а
по ним ключи Толя на машине с вещами подъехал к своему до-
му, к подъезду. Ему помогал его сын. Ссадив вещи у подъезда,
Толя расплатился с шофером, и отпустил машину. Машину тоже
предоставила КЭЧ бесплатно.
Эдик весь красный, полуодетый выскочил из дверей дома:
– Это вы вселяетесь в квартиру №11?
– Да.
– Кто принял это решение? Это ошибка!
– Иди ты на …! – просто и убедительно прервал его То-
лик.
И это подействовало.
Потом это инцидент почти забылся.
Эдик оказался приятным человеком, с постоянным жела-
нием помочь, даже услужить, без видимой для себя выгоды. Он
обладал обширными связями во всех мыслимых и немыслимых
кругах и мог достать все что угодно. Эта способность тогда во
времена всеобщего дефицита ценилась весьма и весьма. В то же
время как ни странно может показаться, Эдик обладал обшир-
ным телом, согласитесь, что для такого типа людей подобная
дебелость все же редкость.
У Эдика была больная жена, ее большие библейские глаза
были всегда печальны, даже когда она улыбалась. Эдик ее бого-
творил и говорили, что она бы давно умерла, если бы не его
способности. Постепенно наши жизненные пути с Анатолием
разошлись и я потерял его из виду, а людей типа Эдика я всегда
сторонился, хотя к их услугам в тяжелых ситуациях приходи-
лось прибегать.
Унитаз, стоит ли об этом писать? А если его раскололи и у
вас в туалете только труба? А раскололи служители жилконторы
объясняя необходимостью технологической и при этом клят-
венно обещая поставить новый немедленно, якобы на складе он
новенький стоит. Расколоть технологически раскололи, на скла-
187
де стоял такой же расколотый инвалид, видимо кто-то постарал-
ся и раньше достал. Вы скажете, что чем мучится лучше уж ис-
тратить свои деньги и купить в магазине. Правильно, но это сей-
час в любом хозяйственном магазине они стоят, бери не хочу. А
каких-то десять пятнадцать лет назад о простой их покупке
мысль даже в голову никому не могла прийти. Тогда унитаз как
и многое другое можно было только достать. Под словом дос-
тать подразумевалось многое. И в этом сложно связанном хит-
росплетении сам факт оплаты деньгами терялся из-за своей не-
значительности. И тогда хочешь, не хочешь иди и ищи, и кла-
няйся Эдику.
Точно так же получилось и в тот раз, только достать нуж-
но было не унитаз, а свободу для трех мужчин и двух женщин.
Эдик помог. Это нам стоило кругленькую сумму. Эдик клялся,
что ничего себе не взял, а все ушло. Он не уточнял куда, да мы и
не спрашивали. Мы тогда просто боялись дышать, боялись
спугнуть, грозило нашим статья за бандитизм.
Оказалось, что перед их приходом были убиты, как потом
оказалось, оптовики из Средней Азии, которые были под на-
блюдением и у наших искали оружие, били, требовали сознать-
ся. Но они не сознались, так как ничего не знали.
Помните: «…Догадались деньжонок собрать…».
Тогда я туманно представлял куда ушли наши собранные
деньги. А вчера я увидел перед майором гору зеленых долларов.
Ну, может не гору, горку. И торжествующего Эдика.
Не во время я зашел. Был пьян. Но ведь мог соображать!
Не хотел? Надоело!
Что теперь?
Что доставал у майора Эдик? Было понятно и непонятно.
Ходили слухи, что в арсенале пустые ящики, нет ни авто-
матов, ни патронов. Все продано. Но верить этому не обязатель-
но. Каких только слухов не ходит. Да и арсенал, насколько я
знаю структуру вооруженных сил, к майору не имел отношения,
правда, это ничего не доказывало и к моему жалкому положе-
нию не имело никакого отношения.
Наконец-то ощущение, что я раньше знал его преврати-
лось в уверенность. Я все же вспомнил где раньше нам прихо-
дилось встречаться. Да, майор не всегда был майором.
188
Это было давно, как сейчас модно говорить – в другой
жизни. Я только что начал работать в университете, уволившись
с завода. Работа моя была связана с математическим моделиро-
ванием использования в боевой обстановке некоторых разно-
видностей вооружения. Был соответствующий договор между
университетом и одним из НИИ министерства обороны. Майор,
он тогда был полковником, был начальником отдела курирую-
щим нашу тематику. Я часто, раз в три месяца ездил на сдачу
заказчику, то есть в этот НИИ, работ. Сдача предполагала де-
монстрацию программного обеспечения, оценку достоверности
поведения противоборствующих сторон, эффективность учета
вмешательства командиров в схему боя. Все это я демонстриро-
вал и обсуждал с группой офицеров во главе с заместителем на-
чальника этого отдела. Майор, тогда полковник, редко появлял-
ся на работе. Про него говорили, что он то в бассейне, то в бане
со своим тестем. Тесть занимал высокую должность в мини-
стерстве обороны и за пять или шесть лет довел старшего лей-
тенанта до звания полковник.
Как это можно? Оказывается очень даже просто, как и то,
что после полковничьей должности в Москве – майорская в Си-
бири. Что-то произошло капитально повлиявшее на его судьбу.
Может изменил жене?
А женился наш майор на дочери этого генерала. Она была
ему ровесница. Приезжая в Москву, я ее тоже узнал. Она рабо-
тала в этом же НИИ. Если вы думаете, что майор женился на
образине, которую никто не брал замуж, то ошибаетесь. Не бы-
ло в ее облике или поведении ничего отталкивающего. Хорошая
простая женщина. И вышла замуж может быть даже по любви.
А карьера от старшего лейтенанта до полковника состояла
из обычных этапов соответствия звания офицера и должности
офицера. Все дело в том, что часто должность не позволяет при-
своить хорошему офицеру очередного звания. Так называемый
потолок должности. Например, потолок должности – звание ка-
питан, а капитан занимающий ее уже по выслуге лет может рас-
считывать на звание майор. И майора ему присвоят, только если
перед этим переведут на должность, где потолок выше капита-
на.
189
Но бывает и наоборот. Герой романа АлексКорна Бека
«Волоколамское шоссе» комбат старший лейтенант Боурджан
Момыш-Улы в разгар боев за Москву был назначен командиром
полка, то есть на полковничью должность. Но это война, ране-
ния, смерти быстро передвигают и звания и должности. А наш
майор стал полковником в мирное время, а как это все происхо-
дило знали в этом НИИ доподлинно все.
А было это так. После четвертого курса майор, а тогда
студент проходил военные сборы в одной из частей на Украине.
Небольшой зеленый городок, яблони, черешни, роскошная зе-
лень дубовых рощь, городской сад. Забор части был невысоким
и в самоволку после вечерней поверки ходили и солдаты сроч-
ной службы и курсанты прибывшие на сборы. Главное вернуть-
ся к утреннему построению. А ночи украинские жгучие, сочные
как и их феи – хохлушки. И глазу приятно, а уж погладить…
Вот там он ее и высмотрел. Два месяца сборов, она забе-
ременела и перед уездом домой сыграли свадьбу. Майор закон-
чил институт, она родила дочь, тесть устроил его в армии рот-
ным в кадрированную часть в июле, а осенью назначил его на
неделю командиром батальона и отправил без экзаменов в ака-
демию. После академии назначали тогда на должность с повы-
шением, то есть начальником штаба полка и вновь осенью ака-
демия Генерального штаба. После ее окончания – командир пол-
ка и полковник немного погодя. Все эти передвижения были в
соответствие с существовавшими тогда правилами при эффек-
тивнейшем руководстве командира и родственника одновре-
менно.
Вот что делает любовь, она на самом деле «делает людей
богаче».
Счастье которое тогда свалилось на майора не покидало
судя по горе денег его и сейчас.
Черт меня занес без спросу в кабинет. Помешал людям,
напугал их.
– Вы меня простите! Я никому ничего не скажу. Считайте
ваши деньги спокойно, а я пока на стульчике посижу. Это, что
такая зарплата? В армии долларами теперь выдают?
Что было дальше я опять не помнил.
190
Давно ушло то время, когда я, после каждого подпития,
казнил себя, перебирая в памяти все свои пьяные выходки, со-
бираясь, а иногда и делая какие-то шаги, принося извинения,
ощущая жуткие приступы стыда. Но постепенно моя любвео-
бильная память избавила меня от этих атак стыда, все менее
кровавыми становились угрызнения совести, да и сама совесть
как-то истончилась, вытянулась стала похожа на белую беско-
нечную дорогу, ровную, без ухабов. По такой дороге идти или
ехать все приятно. Тем более, что от этих похмельных мук ни-
какого толку. Все повторялось в своем однообразном разнооб-
разии, я стал замечать, что многие из моих художеств нравились
окружающим. И я перестал вспоминать.
Но не сегодня. Сегодня я обязан вспомнить.
На улице становилось все светлее и из окна свет все сме-
лее проникал в комнату и бороздил по стене вырисовывая ка-
кую-то географическую карту материка, не то Южная Америка
поперек от Северной, не то Африка с Азией выдержавшей стро-
гую тюремную диету.
Во втором или третьем классе я увлекся географией, на
политической карте мира, которая непонятным образом попала
в наш сельповский магазин и стоила так немного, что на деньги
за сданные заготовителю сельпо третьим сортом шкурки пой-
манных мною сусликов я смог купить это сокровище, были раз-
рисованы, раскрашены разными цветами страны и континенты.
Это все совпало со чтением романов Жюля Верна, которые как
бы оживляли эти раскрашенные кусочки бумаги. Сейчас такой
прием не редок в телевидении, это можно увидеть наяву, как из
силуэта Австралии вдруг вырастает, становится все отчетливее
кусочек ее джунглей или пустыни, с аборигенами у костра. Вот
и тогда развернув на полу сложенную гармошкой политическую
карту мира я путешествовал, представляя себе происходившие
там события, бушующие войны, переживал несправедливость
устройства мира особенно заметную на фоне счастливой жизни
в Советском Союзе. Гана, Алжир, Патрис Лумумба и где-то в
памяти отголоски корейской войны, образ советского солдата –
освободителя угнетенных, справедливость – вот что кипело в
сознании десятилетнего сибирского мужика.
191
И правда, много лет спустя, эта политическая карта на-
помнила о себе отголоском тех событий, начало которым было
положено в те далекие времена национально-освободительного
движения или как тогда считалось «победного марша социализ-
ма по миру» совершаемого, как теперь стало известно, не без
помощи Советского Союза.
192
ДЕТИ
Рассказ
В Африке, в Азии и Латинской Америке получали незави-
симость страны бывшие колонии мировых империй, создава-
лись различного толка режимы, от коммунистических до откры-
то диктаторских с душком людоедства. Бывшие дворецкие ста-
новились президентами. Бесконечная цепь свержений этих но-
вых властей, хаос охвативший освобожденные страны дает о
себе знать и сейчас почти уже через пятьдесят лет после этих
трагических событий. Отголоски людского горя, тех которые
были в игре и остались там, когда крупье удалился доносятся до
сих пор…
Пришло письмо по электронной почте от неизвестного.
Как водится в последнее время – спам, то есть непрошеное.
Письмо написано на английском языке. Сейчас такие письма не
редкость. Писать легко, а еще легче отправить. И идут письма
во все концы, только успевай читать.
Думали ли анархисты, изобретая интернет, что мир на-
полнится свободным шумом, который, а это их мечта, не сможет
обуздать ни одна из спецслужб даже самая репрессивная и кро-
вавая. Можно разрушить все, одним махом, взорвать, например.
А если выборочно, то сколько нужно ушей, какие нужны глу-
шилки?
Воистину, нет худа без добра. За короткое время по всей
стране появилось великое множество радиостанций. Даже «Ра-
дио Свобода» транслируется на УКВ. Я предполагаю, что это
задействована мощь бывшей густой сети глушилок. Вот тебе и
идеологическая диверсия.
193
А письма, о которых идет речь в нашем повествовании,
приходят из стран экваториальной Африки. Это письма несча-
стных взрослых детей, теперь уже скорее взрослых сирот высо-
копоставленных в прошлом местных там у них африканских
начальников.
Начальники, как известно, на то они и начальники – во-
руют. Не знаю где больше. Наверное, не у нас в России. А дети
не виноваты. Дети страдают. Маются с этими деньгами. Папа
умер или убили, нет отца, а деньги есть, еще не пропали. Но мо-
гут.
Вот эти несчастные дети и пытаются найти надежное ме-
сто сохранения честно, как они утверждают, заработанных на
чиновнической должности, читай уворованных, отцами миллио-
нов долларов. Часты письма из Нигерии, реже из Анголы, и Мо-
замбика. Иногда пишут из Южно-Африканской республики. От-
туда пишут, уже убежав от преследователей из своей нефтяной
или алмазной страны.
Такие письма я поначалу читал, переводил на русский с
помощью электронного переводчика «Сократ», удивляясь полу-
ченной абракадабре из русских слов. Думал, что это шутки «Со-
крата», но оказалось, что и исходный английский текст такая же
абракадабра, только английскими словами. Теперь не читаю, а
удаляю, трачу свои деньги – интернет у меня платный, платный
из моего кармана. Зачем я обращаю ваше внимание на затраты?
Да потому, что вошло в традицию и уже не порицается как-то
словчить, поехать в гости за счет командировки, отметить день
рождения как презентацию.
Тьфу ты, пропасть! Опять лезут в голову со своей корруп-
цией, не хочу ничего знать, охота еще пожить. Но Эдик? Забу-
дет ли он? У него были дети? Что-то не помню. А как звали его
жену? Может это не Эдик? Кто-то мне говорил, что он уехал в
Нью-Йорк, у него там жил дядя. Отец Эдика и, соответственно,
дядя из Черновцов. Только отца Эдика сослали в Сибирь после
присоединения Закарпатской Украины к СССР, а дядю опреде-
лили вскорости в Освенцим – гитлеровский концентрационный
лагерь. После освобождения дядя сумел перебраться в амери-
канскую зону, а позднее и уехать в США. Или это был дядя не
194
Эдика, а его жены. Да, что-то такое. Она уехала первая с детьми,
а он все не ехал почему-то.
Путается все, в голове какой-то бесшабашный праздник,
гудит, но слава богу, терпеть можно. Попить бы воды, холодной
из цинкового ведра, из колодца, через край, чтоб солнце спину
жгло, а голова была в теньке, чтоб девка рядом деревенская
стояла, смотрела и пахла потом из подмышек.
Этот Эдик не тот, этот с моей работы, с той, где я десять
лет помогал Митричу строить управляемый социализм в вузе и
в вузовском министерстве. Там был Эдик. интересный своей
отвратительностью тип. А жена у него была красавица. Странно,
но сейчас кажется, что она и жена того Эдика из тюрьмы одно и
то же лицо. Может они сестры? Но та из тюрьмы должна быть
старше.
Этого Эдика я знал хорошо, так хорошо, что даже бил в
студенческие годы в общежитии на кухне на женской половине.
За что? Теперь уже и не помню. Я не любитель драк, но так уж
выходило, да и драться приходится не всегда по желанию, а об-
стоятельства вынуждают. Опять оправдываю себя.?
После института нас судьба на целых десять лет развела.
Я работал на заводе, а он писал диссертацию. Через шесть лет
мы встретились кратко на защите диссертаций его и моей. Оба
защитились, но его не утвердил ВАК. Говорили потому что ев-
рей. Наверное, это правда, так как диссертацию я читал, и она
была выполнена хорошо. Может не из-за национальности, а
просто перешел кому-то дорогу. Сие неизвестно.
Через четыре года мы вновь встретились, и надолго, я в
роли его заведующего отделом, а он в роли моего подчиненного
заведующего лабораторией. Драка уже забылась, прошло много
лет и мы поначалу были как товарищи, бывшие однокурсники.
Товарищ, сосед, знакомый, друг – в этих словах есть ка-
кой-то налет двусмысленности, в них как бы замаскирована ие-
рархия взаимоотношений. Этот мне друг, а вот этот только зна-
комый, а этот – товарищ по работе. Определяя степень отноше-
ний, мы как-то забываем спросить о согласии на это определе-
ние противоположную сторону. Если это происходит в присут-
ствии того, кого мы называем друг, товарищ или знакомый, то
ему или ей приходится согласиться, проглотив незаслуженно
195
полученное стеснительное неудобство. Виной тому может быть
несовершенство нашей слуховой и голосовой систем – говорим
по очереди преимущественно, а хором только поем, причем по-
ем обычно одно и тоже. Как долго, сейчас стыдно, мы пели:
– Мы будем жить при коммунизме! – как смеялся и, ока-
зывается боялся нас мир.
А до этого:
– Боже, царя храни, – особо не веря в коммунизм и не
проявляя особого участия в судьбе помазанника божьего и поч-
ти открыто насмехаясь над его вполне человеческими проявле-
ниями. Царь любил детей, жену, фотографию и не любил пьян-
ствовать и материться как его предшественники и последовате-
ли.
– Хи-хи!
Когда-то в детстве на столбе напротив нашего дома при-
били плакат. На деревянной раме была натянута красная мате-
рия и что-то написано, сейчас уже и не вспомнить что именно.
Да и написано было уже по ранее написанному и стертому. Мо-
жет сменилась линия партии, как тогда нередко бывало или что
еще. Этот плакат был удобной мишенью. Мы, пацаны тогда ув-
лекались многим. Одним из таких занятий было метание или как
мы говорили бросание плиток.
Плитки – это ножи от режущего инструмента сенокосилки
или комбайна в виде усеченной равнобедренной пирамиды. Не-
годные, отработавшие свое, валялись возле кузни, где мы тогда
немало проводили времени бросая их в подзор крыши так, что-
бы она впилась в дерево досок. Была нарисована мишень в виде
гитлеровского солдата и само по себе это занятие для нас было
не только спортивным, но и что-то пробуждало в душе. Наши
отцы все без исключения отвоевали, редко кто был не ранен или
не контужен. И мы, наверное, считали это нормой, потому что у
ребят постарше, совсем чуть-чуть, отцов совсем не было. И фа-
милий на памятнике погибших тоже не было как и самого па-
мятника.
Кузня была совсем недалеко, через дом, а плакат еще
ближе. И я решил попробовать. Взял плитку, прицелился и бро-
сил. С первого раза я попал в нужную букву, плакат порвался, а
плитка пролетела насквозь. Бросив вторую плитку я опять по-
196
пал, но материя не порвалась, она была теперь не натянута, при-
нимала удар и просто гасила его, не выказывая несогласия ви-
димым образом и тем самым оберегая оставшееся благополучие.
Как бы и мне сейчас сохранить то, что от меня еще оста-
лось. Кто они? Ну явно не друзья. Что мне им говорить? Пора
бы им и объявиться.
Я незаметно для себя подошел к двери. Это было странное
сооружение, на ощупь – пустота, а за дверями ничего. Не пустое
место, не свет, и не темнота, а ничего что может увидеть глаз.
Это были двери в никуда.
Шагнуть на порог я не решился, а протянул руку за дверь
и не увидел руки. Видел только часть руки до плоскости двери.
Отдернул руку назад и ощупал пальцы. Все вернулось целым и
невредимым.
С подобным чудом я уже был знаком. Это было давно, в
далеком деревенском детстве. Что я помню: русская печка, по-
лати, лестница на второй этаж и стены, бревенчатые, нештука-
туренные. В бревнах были дырочки – жуки проточили, я совал в
них свои тоненькие пальцы. В три года отца перевели на зиму
работать в другом селе. Там я познакомился с мальчишкой у
которого была настоящая машинка, как мне тогда казалось. У
нее были не только колеса, но открывались дверки и внутри ка-
бины был руль. Это был 1953 год, и я должен помнить смерть
Сталина, но я ее не помню. Наверное, все было буднично, и ни-
кто о нем не плакал в нашей степной глуши.
В этой деревне развозили воду и продавали ведрами. А в
моем родном селе воду брали зимой на речке. Речушка малень-
кая, вытекает из бора, бор ленточный тянется до самой Кулун-
ды. Вода в речке чистая, дно из промытого песка в который пря-
чутся усастики и вьюны – маленькие рыбки, намного меньше
пескарей и чебаков. Эти растут в речке на вольных кормах пока
она с горем пополам скрывает их в своей воде.
Речка наша – по колено воробью и первое, что я помню,
что связано с моей мамой это как мама мне сделала удочку.
Помню и удочку, она была настоящая почти. Только крючок
мама согнула из гвоздя, а так леска из конского белого волоса,
поплавок из гусиного пера, удилище из тонкого талового прути-
ка.
197
В это время у меня появился и первый друг. Его отец на-
чал строить недалеко от нас дом. Так в соседях у меня появи-
лось два брата Витька – старше на год меня и Колька – младше
меня на год.
Приходит на память – мы идем по лугу по дорожке. Еще
дождь сегодняшнего утра, проливной не так чтоб лил, но доста-
точно, скользим, луговая почва и дорожка идеальное средство
поглощения энергии, просто требует ползти. Даже на четве-
реньках нельзя, носом, носом.
Лето или осень как-то не приходит в голову определить-
ся...
Направились домой. Подходя к речке, Коля потянул меня
к железным воротам или тому, что от них осталось.
Они появились на свет, когда в очередной раз обвалился
крутой берег реки. Высота обрыва в этом месте достигала пят-
надцати метров. Песчаная стена к своему основанию переходила
в камень – песчаник и вот на этом каменном основании и пока-
зались ржавые железные ворота. Они представляли собой два
столба соединенных наверху перекладиной. Когда и зачем они
были построены – остается только гадать, но то, что массив пес-
ка вокруг ворот был нетронут и первозданно чист, маловероят-
но, что эти ворота спрятал наш современник. Видимо они поя-
вились раньше, чем древняя река нанесла этот песок, эти почти
десять метров от основания ворот и еще добрый метр чернозема.
Учитель истории – молодой парень, недавно окончивший
университет взялся определить их возраст с помощью научных
методик применяемых в археологии. Взял пробы и уехал в го-
род, и пока еще не вернулся.
Узнали мы про ворота от Митюньки. Он имел привычку
приносить удивительные известия. Так, например, он первый,
учитывая что это было в глухой деревне, прочитал и потом нам
рассказывал вечером в темноте, чтобы было пострашнее «Пик-
ник на обочине». Это уж я потом, когда прочитал эту книгу, по-
нял что он рассказывал. А тогда это все он приписывал воротам,
тогда исчез мальчик Женя, приехавший в гости на лето к дирек-
тору нашей школы. Он тоже, по словам Митюни входил в эти
ворота и не вернулся. Он немного присочинял, приближал к на-
шей действительности, к речке, к яру, к тем местам, которые мы
198
хорошо знали. И от этого его рассказы становились правдопо-
добнее. Вот его рассказ:
– В тот раз, переходя в брод речку, и поднимаясь на пес-
чаникового камня пьедестал, я почувствовал какое-то беспокой-
ство. Взглянув на ворота, я не увидел, а скорее почувствовал
внутри какое-то движение.
– Женя, что там в воротах?
– Что? Песок, какой-то жидкий, пойду копну немного.
Он поднялся на каменный выступ. Камень песчаник – это
скорее не камень, а спрессованный песок. Он легко разрушается
под воздействием воды и напоминает прессованный сахар.
Также всасывает воду, теряет форму и превращается в нечто
жидкое и неприятное.
– Размок песок. Может родник пробивается?
– Родник идет по глине, ниже песка, песок воду не дер-
жит.
– А что тогда?
– Не знаю. Не ходи, вернись, мало ли что.
Он не послушал, шагнул к воротам, встал на порог и как-
то незаметно пропал. Исчез.
Волшебные какие-то ворота, подумал я. Сказка «Тысячи и
одной ночи»...
Я тоже поднялся, пощупал с недоверием косяк, который я
видел перед собой. Конечно, косяка не оказалось, он был не-
ощутим.
Надо что-то делать. Искать Женю там, в воротах, но и по-
дать весточку о себе тоже надо. Так размышляя, я спустился к
речке...
Но вместо речки, воды я уперся в стену, в невидимую, но
твердую на ощупь стену. Инстинктивно попробовал идти вбок,
обойти препятствие, потом уже стал искать выход вполне осоз-
нанно... Вокруг меня была прозрачная стена, краями уходящая в
железные ворота.
Я не мог выйти за стену, но все видел, что за ней происхо-
дит.
Долгое время на речке никого не было. Примерно через
час по тому берегу реки важно прошествовал гусак. Почему-то
один, без своей горластой семьи. Я махал на него рукой, чтобы
199
он загоготал, чем мог привлечь, может быть, внимание людей.
Вряд ли это озаботило кого-нибудь, но утопающий хватается и
за соломинку.
Гусак меня не заметил, что показалось мне странным. Гу-
си – очень чуткие птицы, их используют в качестве ночного
сторожа, гусь – не проспит. Кто-то мне говорил, что гуси в
древности спасли Рим, предупредив гоготанием жителей о не-
приятеле.
Наверное, слепой на один глаз, кто-то ему выклевал его
или выткнул.
Через некоторое время появился мальчик с удочкой. Он
размотал удочку, порылся в банке с червями, видимо ничего в
ней не обнаружил, поэтому, положив удочку на песок под вет-
лами, направился в мою сторону.
Иди, дорогой, поближе, иди скорее.
Мальчик, не дойдя до меня каких-то десяти метров начал
разгребать растительный мусор, который накопился на берегах
после половодья.
С большим трудом через студенистое дрожание я узнал
этого мальца. Это был Петька Таньки Караваевой младший
брат.
– Здравствуй, Петя! Подойди ко мне.
Но сколько бы я не кричал, не махал руками ничего не по-
лучалось. Он меня не слышал и не видел.
Меня охватило такое чувство, как бывает во сне, когда
кричишь, хочешь закричать, а звука нет, хочешь побежать, вы-
скользнуть от надвигающейся опасности, но не можешь, обми-
раешь и просыпаешься.
Ему конечно не поверили.
– Ну и враль же ты Митюнька. Я вчера ходил по тому бе-
регу и ничего такого не видел.
– Не веришь, давай завтра пойдем туда. Сам увидишь, – на
этом сговорились и разошлись по домам.
Но завтра мы не сходили, теперь уж и не помню почему.
Потом берег обвалился и завалил ворота. Учитель из города так
и не вернулся. Говорили куда-то пропал. Никто и не удивился.
Его не искали, тогда часто пропадали люди.
200
Митюнька утверждал, что учитель вошел в ворота, ему
верили и не верили.
Может и мне попробовать исчезнуть за дверью?
Неожиданно мне пришла первая за утро здравая мысль:
– Если это дверь в никуда, то как они сюда придут?
Вторая мысль была не менее революционна:
– А как я сюда попал?
Эти неожиданно свалившиеся на мою больную голову
мысли окончательно утомили мой организм и еще не понимая, а
только чувствуя, что опасность видимо миновала я уснул.
Проснулся я вновь, когда день был в разгаре. Светило
солнце и его лучи плясали на потолке.
Вначале я не обратил на эти зайчики никакого внимания,
болела голова, хотелось пить. Но потом неестественность ме-
няющихся картин на потолке проникла в затухающее сознание с
вопросом:
– Где же солнце?
Но вопрос был встречен и проверен и поставлен диагноз –
риторический и отброшен.
Тогда тоже было лето или как сейчас зима, может и тогда
цвел на окне, как ни в чем не бывало роскошно рекостав, не об-
ращая внимания на временами вскипающую жизнь.
Тогда зима пришла хоть и с опозданием на целый месяц
или даже полтора, но со всей своей щедрой морозностью. Воз-
дух у земли теплее, земля еще не остыла и дым из труб стелется
по снегу, заволакивая пространства мыльной пеной. Только
бритвы опасной пока природа не придумала в наших мерзлот-
ных просторах, чтобы сбривать непокорных замерзнуть.
Рекостав или декабрист зацвел нынче в ноябре. Это кра-
сивый цветок из семейства кактусовых с роскошными розовы-
ми цветами. Цветет всю зиму, скрашивая пустынные простран-
ства и жизнь. А я почему-то думаю о лете. О жарком дыхании
степи, о Демином логе. Как там хорошо летом.
Дёмин лог – это место заметное, место, которое есть у ка-
ждого парнишки деревенского. Может и городского, но такое
место должно быть знакомо до мельчайших подробностей, до
каждой кочки, травинки и сусличьей норки. Это такое место, где
201
не год и не два, не только летом, но и зимой и осенью ты все
облазил, осмотрел, попробовал на вкус.
Крестьянская изба виновата или то, что тогда не было те-
левизора, но в те далекие пятидесятые годы сразу после войны
мы дома только спали. Кое как сделаешь на лавке уроки, стол
бывал часто занят да и один он был. Скажете – бедность. Нет,
стол сделать мужику недолго, тогда все сами делали – стол,
скамейки, шкафчик, сундук, но лишнее в избе ни к чему, а вы-
брасывать в сарай, это место называлось «на погреб», или на
потолок –»на подизбицу» считалось грешно.
Тогда подобные табу соблюдались естественно, они орга-
нично соответствовали тому образу жизни и были вполне целе-
сообразны. Я до сих пор если тешу топором, то что-то подкла-
дываю, доску, щепку, чтобы не дай бог топор задел землю, ру-
банул по земле… Почему? Не знаю, мне не говорили почему,
просто, что топор затупится… Но, наверное, дело все же не в
том.
Всякое лезет в пьяную голову. Но все же надо напиться,
поискать воду. Я встал, ничего не видно, взгляд упирается в
пустоту. Опять волной подступила тошнота, и вдруг, что-то уп-
руго толкнуло меня в грудь. Да не просто ударом снаружи, а
изнутри. Я вспомнил вчерашний день, он вспыхнул в моем соз-
нании весь сразу в каком-то ярком столбе света, как театраль-
ные подмостки, как взгляд на сцену с галерки.
Там я узнал только себя. Остальных собственно и не было
видно, они были в тени этой гигантской лампы. Я услышал го-
лос:
– Ты как сюда попал?
– Здравия желаю, товарищ майор!
– Ты что коммунист? Нет сейчас товарищей!
Боковым зрением я видел, как Эдик сгребает в черный
портфель пачки денег. Они не слушаются падают на пол, он на-
чинает подбирать, роняет портфель.
– Эдик, успокойся, он от нас никуда не денется. Как тебя
звать? Хотя это ни к чему, жизнь твоя кончится не позже утра,
причем придется тебе стать героем Ичкерии. Ха-ха-ха!
– ???
202
– Да, ты не ослышался, арсенал на Смоляной площади
знаешь? Вот его ты и взорвешь, а остатки сожжешь. Потом най-
дут твой обгоревший труп с канистрой пустой из под бензина, а
в кармане документы и проклятия России выполненные собст-
венноручно.
– Я же пьяный. Как я это смогу сделать? Без письменного
приказа не буду, – сказав это я покачнулся и упал лицом вниз.
Свет стал гаснуть и скоро все затянуло каким-то ржавым
туманом.
Пустой арсенал, все продали прапора и майору досталось
видно немало, вишь как хлопочет. И деньги хочет прикрыть, и
воровство огнем списать и отвагу, и преданность родине про-
явить.
А как день хорошо начинался вчерашний.
Я рано проснулся, приготовил обед своей Элеоноре и стал
собираться потихоньку идти в тот дом. Элеонора – это моя же-
на, живем с ней уже больше тридцати лет, иногда неладим, но
друг другом дорожим. Тот дом – это дом на земле, который мы
купили несколько лет назад, когда наши дети стали выходить в
самостоятельную жизнь – заканчивали университет. Думали,
что женится сын, дочь выйдет замуж и нашим новым семьям
будет где жить. Не придется тесниться. Но по нашему не вышло.
Дом есть дом, это не квартира в многоэтажном и много-
квартирном доме. Дом можно пристроить, сделать второй этаж.
Только не ленись, работай помаленьку.
К дому прилагался небольшой участок земли, где мы ста-
ли огородничать. Участок маленький, крошечный, но как он хо-
рошо отзывался на наш труд, кормил и поил. Мы варили из ягод
варенье и делали из этих же ягод вино. Дом находится в городе
не на окраине, а недалеко от центра, в его горной возвышенной
части. Ходу туда мне полчаса. Но все по порядку.
Начинаю собираться. Это каждый день. Уже восемь лет я
живу на два дома. Беру ключи – это мешочек, а в нем как у ка-
кого-то скопидома ключи от квартиры, от дома, от калитки, от
погреба. На окнах решетки, двери железные. А совсем недавно
было совсем не так. Свою дверь мы закрывали на простейший
английский замок, никто не воровал, не пытался к нам проник-
нуть.
203
Почему? Нечего было брать? Так и сейчас нечего. Или все
же есть. Просто запах нищеты все чаще и чаще доносит ветер
перемен.
Выхожу из дому. Хлопает железная дверь – это так с ней
неласково поступила половинка автомобильной шины. Я при-
крутил ее несколько лет к двери и она исправно служит, никто
не покушается на нее. Болты – самоделки, открутить можно, но
продать нельзя.
Дом наш пролетарский. Живут пролетарии, потомки, но
не тех мастеров, которые умели подковать блоху, и не седоусых
большевиков – рабочих, которые якобы знали сермяжную прав-
ду, а забулдыг, которые потеряли многое из пролетарского, хотя
как говаривал их вождь:
– Пролетариату нечего терять кроме цепей…,
эти уже не умели читать чертежей и брили усы по утрам и за-
пах… Правда запах и по утрам и вечерам в последнее время
становится другим, водяра отлакированная пивом с настойчи-
вым душком ханки. И это класс – гегемон. За его счастье столь-
ко положено людей.
Правильная жизнь – это когда тебе и когда ты никому не
должен и никому не завидуешь, такая жизнь до полного износу,
долгая. За нашей с женой смертью никто не следит, никому не
надо освободить жилплощадь скорее умерев. А эта атмосфера
настояна домом. Здесь не выздоравливают.
Моя Элла на работе, зарабатывает на продолжение жизни.
Мы живем вдвоем, дети разъехались давно и живут без нас уже
почти столько же сколько и с нами, если не брать раннее беспо-
мощное детство в расчет.
По пути захожу на почту отправить письмо в редакцию. У
меня довольно давно тлеет вялая без признаков успеха перепис-
ка с одним московским издательством. Не хотят печатать ни
моих стихов, ни моей прозы. Нет сюжета острого, нет жареного,
в общем не нравится москвичам.
На почте пусто, девушки за стеклом с утра невеселые, на-
верное, женихи не дали выспаться. У окошка пожилая женщина
пытается получить пенсию. С нее требуют сдачу, что-то немно-
го, у нее нет. Да, собственно, почему у нее что-то должно быть.
Она получит из окошечка вот у нее и будет.
204
Это думаем мы так по эту сторону окошечка. Нас много и
думаем все одинаково. Какое-то сумасшествие. Нам всем из
окошечка что-то должны. Должны, но не всё.
Девушка в окошечке, почтовый работник, почраб, навер-
ное в традициях названий двадцатых годов прошлого века. Го-
ворю прошлого века, а чувствую, что век все еще тот, почрабов-
ский. Она за окошком, может дать деньги на продолжение жиз-
ни, не свои, а законные, вырешенные государством, заработан-
ные человеком… А может и не дать? Поизвивайся ужом у
окошка! Откуда это?
Школа, двойки, первые беспорядочные на столе, на окош-
ке в подъезде любовные впечатления. Чувство прошедшей жиз-
ни, вранья в книжках, пьяный папка, мать с лицом изношенной
тряпки в сорок лет. А здесь эта бабка с пенсией. Дожила до пен-
сии, не сдохла. А зачем? Кому ты нужна?
Семьдесят лет, судя по ведомости. Мама не доживет. Жи-
вет в квартире, а мы всемером в общежитии все в одной комна-
те. Чтобы дали побольше квартиру родители пятнадцать лет на-
зад, мне было четыре года привезли из деревни деда с бабуш-
кой. Бабушка померла, а дед сошел с ума, днем спит, а ночью
ловит рыбу в коридоре – тащит в комнату все что найдет. А что
там можно после осмотра алкашей найти?
Упирается, нет у нее мелочи, только крупняк, поди еще и
капуста в матрац зашита. Надо Толику сказать, чтоб проверил.
Восьмая квартира – это второй этаж, невысоко.
Особенно в нашем доме очень удобно по решеткам нашей
квартиры забираться на второй этаж. Самые молодые пролетки
освоили этот путь давно и пользуясь своей уголовной безнака-
занностью подкрепленной жалостью незнакомых доброхотов
обворовали по несколько раз балконы и смежные с балконами
квартиры. Не пойман – не вор! Это принцип работы полиции и
милиции. Также действовали и центурии в Древнем Риме, на-
верное. Не знаю.
Мои письма тоже не к месту пришлись. Заказные. На каж-
дое письмо нужно выписать бумажку. Посылаю заказные, они
доходят до адресата. Простые, увы, сразу же на твоих глазах
бросаются в урну для мусора, а деньги за пересылку, которые я
205
заплатил, гроши находят применение не в недрах министерства
связи или как его в очередной раз назвали.
Я слабо возражаю, говорю, что хочу заказным отправить.
Реестр выписывать мне ни к чему, но все же начинаю писать.
Написал, все равно не принимают, нет печати. Я ставлю оттиск
большого пальца и по окружности пишу «Дурак». Взяла, счита-
ет, требует без сдачи.
У соседнего окошка женщина канючит, просит деньги.
Зачем они ей? Деньги? Наверное, надо, приспичило с утра.
Деньги, деньги, а здесь жизнь проходит за этим стеклом. Стоит
ли упираться за ее продолжение. Уйдешь ты убогая или так и
будешь гнусить.
– Нет у меня сдачи, нет!
Ишь, сейчас просит, а недавно когда я бессильная девчон-
ка второклассница, уважающая тогда всех взрослых, уронила
пакет с обувью и пыталась поднять в толкучке автобусной, упи-
раясь носом. лицом в зады и ляжки окружающих, может от нее
получила пинок, что потом пришлось идти в больницу так болел
живот. Может быть от этого у меня и нет детей. Это может и
хорошо, в нашем общежитии не мучается.
Я подхожу к почтовому ящику, открываю, достаю счета в
оплату за квартиру. В доме тоже есть почтовый ящик без замка.
Замок был, много замков, но не на месте они были. Шину авто-
мобильную на дверях не воруют, а замки всегда кому-то были
нужнее.
Решаю вмешаться в их диалог. Говорю, что обычно стар-
шие учат младших. Мои слова услышаны, жар еще больше, но
деньги нашлись. Звали ее пить чай. Чай все и решил.
Вышел на улицу, шапка перестала обручем сдавливать го-
лову, разогрелась. Я ее купил, я так думал что купил шапку в
поезде, когда ездил в Екатеринбург, который до этого был
Свердловском, в память о вороном соратнике Ленина, а до этого
был Екатеринбург, а еще раньше как он назывался я не знаю.
Так вот я шапку не купил, а меня просто обманули. Шкурка он-
датры была не выделана, а сырая наклеена на матерчатую осно-
ву и теперь, ссыхаясь, больно сжимает голову.
Перешел через улицу и углубился в двор школы-
интерната. Здесь у них довольно большая площадка, футбольное
206
поле, баскетбольная и остатки волейбольной площадок. В зда-
нии ремонт, детей нет.
Рядом тюрьма. Тюремный замок, построен еще в царские
времена из красного кирпича. Тюрьма слева от Иркутского трак-
та, а красные казармы – справа. Отсюда ушла в 1941 году кадро-
вая пехотная дивизия и сложила головы во власовском прорыве.
Мало кто остался, в основном те, кто был ранен в самом начале
боев, когда горловину прорыва немцы еще не отрезали.
Одного из счастливчиков мне довелось знать и даже дру-
жить. Рассматривать его трофеи, которые он привез в конце вой-
ны сменив за почти четыре года несколько фронтов и до десятка
дивизий, попадая после ранения в самые ждущие пополнения
места. Когда его спрашивали сколько он был на фронте, он,
подвыпив, плакал и говорил, что ему хватило досыта одного ме-
сяца. Один месяц –в среднем между ранениями два-три дня. По-
том выползал сам, на Курской Дуге собирали раненых на полу-
торке, потом госпиталь, очередная нянечка. Может, и привирал
насчет нянечек, не знаю.
Пришел он капитаном. На удивление всем. Медали и ор-
ден Красной Звезды. Потом уж я узнал, что награды были его, а
форму он купил на базаре в Городе, продав один из двух тро-
фейных венских аккордеонов. Еще он привез большие наручные
часы с несколькими циферблатами. Говорил – швейцарские.
Так вот ему повезло, ранили, когда пошли в прорыв, он
выполз к дороге и там его подобрали танкисты, буксировавшие
подбитые танки в ремонт. Он до смерти первый тост провоз-
глашал за танкистов, хотя всю войну, весь месяц провоевал в
пехоте.
Постепенно в его рассказах о войне он все ближе и ближе
становился к генералу Власову, а под конец стал его ординар-
цем. Я его спрашивал, сколько мол ты у него был в ординарцах,
он начинал считать и выходило немного, около месяца, под
Киевом.
Умер он зимой. Был холод под сорок, под Новый Год.
Снега не было почти, на елбане, где могилки он задерживается в
редкий год. А в этот год снег выпадал два раза и стаивал до ос-
нования.
207
За дверьми завозились с замком, наконец, дверь подалась
и в ней образовалось окошко, его еще называют кормушкой и в
ней лицо.
– Живой? А зря, сдох бы с газа – нам меньше возни, – кор-
мушка захлопнулась и все опять стихло.
Пить надо меньше. Это так. Теперь эти выводы ни к чему.
Наверное, не выбраться. Пожил, а все же мало. Старался дер-
жаться подальше от лихих людей – не уберегло.
Как они отсюда из Сибири везут оружие на Кавказ? Через
всю страну. С Дальнего Востока и то ухитрялись, там ведь тоже
рвались и горели арсеналы. Если этот арсенал загорится и если в
нем есть еще боеприпасы, то нижней части города достанется,
будет что-то похожее на авиаобстрел с бреющего полета. Удач-
но кто-то расположил склады на краю увала, на стрелке так, что
любой вылетевший снаряд, чтобы достигнуть земли, должен
опуститься на сто метров. Обстрел будет подробный.
Нет у меня мобильного телефона, да и если бы был, то они
все равно отобрали. Жена теперь беспокоится, а мои друзья, не
дождавшись меня из военкомата, что делали? Может все же есть
шанс?
Надо выбить окно. Сказано, сделано. На звук оглянуться
должен часовой. Да это не часовой, а пугало. Вот оно что! Они
освобождают, готовят склады арсенала к взрыву, а я так здесь
видимо и останусь. Но если меня потом найдут за закрытой две-
рью? Зачем за закрытой, дверь сгорит и оковы рухнут и свобода
не примет радостно у входа?
Послышался собачий лай, рычанье, потом звуки драки,
крик боли. Так кричит собака, если ее укусили за ногу. Берегут
они ноги.
Лай показался знакомым. Неужели Тимофей меня ищет?
Не может быть! Он в том доме на цепи.
Собачья драка продолжалась. Послышались выстрелы, за-
визжала смертельно раненая собака, быстро затихла. Я рванул
решетку окна, пытаясь выглянуть. Решетка была прибита гвоз-
дями к косякам, и если бы у меня был топор или выдерга, я лег-
ко мог бы ее снять. Но, увы, у меня ничего не было.
Как бы мне пригодилось сейчас умение героинь романов
Иоанны Хмелевской. Они находили всегда выход в, казалось
208
бы, безвыходных ситуациях. У них голова всегда была светлой,
они не пили до бесчувствия. Но что делать, хоть разбегайся да
головой об стену.
Ломать стену не пришлось, дверь откркрыл снаружи чело-
век в синем халате:
– Выходи!
Я вышел:
– Иди вперед, – я пошел по коридору, дошел до двери и не
то чтобы оглянулся, а как бы боковым зрением увидел, что он
сейчас выстрелит. Я рухнул на пол, пуля попала в дверь выбив в
фанерной филенке порядочную дыру. За дверью была улица. Я
рванулся к двери, но услышав, что сзади набегает тот в синем
халате от шатнулся в сторону и как бы провалился. Как потом
оказалось, там было творило в подпол закрытое фанеркой. Я ее
сдвинул и очутился среди банок и кадочек. Прапора хранили
здесь соленья и варенья зимой.
Я спрятался за бочку. Человек в синем халате потоптался
у творила, видимо пытаясь меня рассмотреть, потом выстрелил
в место, где по его мнению я должен находиться, и вдруг рухнул
в подпол, выронив пистолет. Пистолет ударил меня по голове.
Это я позже понял, когда в очередной раз очнулся. Под рукой
был лед, гладкий холодный лед как в тот год, когда в ночь на
Новый Год лил почти летний дождь.
Горы тогда покрылись льдом и стояли черно мраморные.
Ни взойти, ни спуститься. Особенно трудно приходилось коням,
кузня деревенская была разрушена давно, почти сразу, как умер
кузнец – Никита-Худодач.
Вначале растащили инструмент. Какой был у Никиты ин-
струмент. Там были молотки кузнечные, особые, зубила, бород-
ки. Были и матрицы и пуансоны. В те годы в деревне об элек-
тросварке и не знали. Оси телег, а позднее и тракторные детали
Никита сваривал кузнечным старинным способом – в горне. Он
мог отремонтировать любой механизм, любую технику в своей
глинобитной кузне. Умер он от рака тихо также как и жил.
Мы жили поблизости, и я часто уже лет с пяти бывал в
кузне, смотрел, как он работает, как с ним говорят мужики, рас-
сказывая, а больше показывая, что надо сделать. А это было не-
просто ведь Никита был глухой и немой с рождения.
209
Когда он помер, то могилу копали двое суток, отогревая
землю костром – жгли автомобильные шины. Так и не дошли до
талой земли. В день похорон поднялась метель, повалил мороз-
ный сухой снег. Ветер сбивал с ног, несли на руках, его товари-
щи, двое братьев Митрий и Иван и на перехват мы с Колькой
Дорофеевым, Винамин и Вася Боев.
Пришла вся деревня, перемерзли, особенно ребятишки.
Потом бабы с ребятишками забежали в первый дом под горой, к
Николаю Пашкову. Его отец погиб. Поминали, выпили, поели,
поплакали. Душевный был мужик. Ни на что не горели его гла-
за. Не стяжатель. Звали ласково Сеня, хоть и был матерый му-
жичина, под два метра.
Сейчас уж все померли. Я, почти что один, из тех старых,
послевоенных мужиков. Да и я видно теперь не жилец.
210
ПОЖАР
Рассказ
Ощупав внимательнее кусок гладкого льда, я понял, что
это стеклянная банка видимо с солеными огурцами. Человек
упавший вслед за мной зашевелился, я зашарил руками вокруг
пытаясь найти что-нибудь для защиты. Ничего не попадалось,
все банки большие и маленькие, картошка, в ящике с песком
морковка. А вот наконец что-то стоящее, похожее на пистолет.
Может он даже и стреляет?
Я направил пистолет на шевелящуюся фигуру и нажал
спуск. Пистолетный ствол выбросил струю огня осветив яркой
вспышкой просторное подполье. Человек упал.
Явственно потянуло дымом, я начал осторожно продви-
гаться к выходу. Взобравшись по деревянной трехступенчатой
лестнице повыше я высунул голову из творила, осмотрел кори-
дор. Было пусто и от дыма по полу стелился туман.
Быстрее! Эта мысль неожиданно мобилизовала все мои
невеликие силы, я налег на дверь, она подалась, и я вместе с ней
вывалился на волю.
И тут началось!
Горело здание склада в двадцати метрах от того, из кото-
рого я выбрался. Мне было видно пламя над крышей и черный
дым, который бывает когда горят автомобильные покрышки.
Сам склад мне не был виден, его скрывали стены моего недав-
него узилища.
Горело жарко, летели горящие куски рубероида с крыши,
но взрыва все не было. Я побежал куда-то в сторону, как потом
оказалось не к воротам, не к проходной арсенала, а наоборот в
его дальний конец. Добежал до забора, это было метров уже в
211
двухстах от пожара, я залез на стоящую рядом с забором поход-
ную кухню, осторожно наступил на две параллельные колючие
проволоки и ухватившись за столб переступил на бетонную
плиту забора. Забор стоял на краю увала, который обрывался
вниз стометровой заснеженной, заросшей кустами черемухи и
березками почти вертикальной стеной. Я прыгнул так, чтобы
тело было как можно ближе к горизонтальному положению,
чтобы не закувыркаться, а съехать по снегу. Опыт таких кульби-
тов я выработал еще в детстве.
Все получилось. Я оказался далеко внизу. Полураздетый,
мороз раньше не чувствовался, а сейчас прижало. Вверху рва-
лись снаряды, трещали выстрелы, бушевал огонь. Пожары нача-
лись и внизу. Под горой дома были деревянные двухэтажные
еще постройки конца позапрошлого века. Из домов выскакивали
тоже полуодетые люди, так что на меня никто не обратил вни-
мания.
Незаметно дошел до спортивной площадки. Ребята как ни
в чем не бывало играли в футбол в одни ворота. Я обошел за
воротами, чтобы не мешать, они это отметили и оценили.
В те послевоенные годы в деревне играли в волейбол ре-
бята постарше, довоенного и военного рождения. В войну тоже
родились. Приходили по ранению отпущенные вчистую, без но-
ги или руки, контуженные. Приходили и на побывку после гос-
питаля, эти ненадолго. Один раз.
Площадка тогда была около школы рядом с забором отде-
лявшем от клуба. Вдоль забора рос клен. Зимы у нас холодные и
малоснежные, так что клен за зиму сильно обмерзал и представ-
лял из себя мешанину тонких зеленых и сухих сучьев.
Когда-то клуб был церковью. Сейчас его нет. Голое место.
Фундамент был известняковый, возили камень за сто километ-
ров на лошадях из Камня, есть такой городок на Алтае. Следа не
осталось. Только и напоминает то место где он стоял памятник
односельчанам – красным партизанам погибшим в Граждан-
скую войну.
Площадку я почти миновал и, подходя к дыре в железном
заборе, еще раз обернулся. Справа на краю площадки росли два
огромных тополя, я всегда смотрю на них с этого места, они мне
напоминают баобабы…
212
Баобабы настоящие я никогда не видел, но мне кажется
они именно такие, свободные и гордые в своей прекрасной гро-
моздкости. В ногах у этих великанов жалкий двухэтажный до-
мик из силикатного кирпича с трещиной по диагонали, с нево-
образимой мансардой из битых стекол и рваной фанеры.
Пройдя вдоль стены гаража, из которой на уровне колен
проходящего мимо человека торчит труба, из которой сочатся
гаражные нечистоты, я подошел к одноэтажному зданию жил-
конторы. Здесь живет моя знакомая диспетчер этой конторы.
Зовут ее Света. У нее муж алкоголик, не работает, выгнали ото-
всюду. Частенько она носит от него синяки.
Замуж вышла – он пришел из армии. Молодой, после Аф-
гана, с медалями, герой. Первые годвы жили уже и не помнит
как, потом дети, болели, работу оставила. Жили у свекрови, не
ладили, дети ей мешали. Муж пропил все движимое, он пропил
бы и недвижимое, но она, пользуясь своим служебным положе-
нием в личных целях, несколько раз останавливала покупателей,
которые по счетчику пытались завладеть квартирой. Обычно
счетчик включали с небольшой суммы – стоимости поллитровки
плохого спирта.
У нее двое детей школьников. Мальчики – седьмой и
восьмой класс. Учатся плохо, ее зовут в школу, но она не идет.
И так все знает.
До того как я узнал ее имя, она успела несколько раз на
меня наорать также как она орала на всех приходящих к ней
мужчин и женщин, которые обращались с неисправным водо-
проводом, протекающими крышами, мышами и тараканами. Ее
понять можно, она не хотела быть богом, а этого от нее требова-
ли окружающие. Они не просто сообщали о своих несчастьях, а
кричали, плакали, у них была уверенность что она все может. А
она ничего не могла, только врать. И так с утра до вечера. А ве-
чером домой в другой ад.
Мне стало ее жалко. Может от того, что умудрился ро-
диться после войны, когда берегли совесть, самым страшным
укором было:
– Что скажут люди?!
А может потому, что напомнила она мне мою давнюю
знакомую, может даже тайную любовь, другую Свету.
213
Нежные чувства пропадают иногда еще и до свадьбы и
любимая уже просто никто – метелка. Пожалел я ее, поздравил
ее с праздником 8-е марта и подарил гвоздику. Она покраснела,
засуетилась. Почувствовала несоответствие божественной кра-
соты цветка и ободранность захватанной грязными руками ме-
бели, стен с отпечатками рук и потеки воды на обоях, канализа-
ционный запах.
Она заплакала, прямо зарыдала от охватившего ее ужаса,
может быть впервые ощутив просто кожей всю убогость жизни,
ее комнаты, ее кабинета, с дверью и кормушкой на смежной
стене для посетителей и собственную в общем-то загубленную
жизнь.
Как мало внимания и участия надо нашим русским жен-
щинам и как редко оно им выпадает.
Миновав жилконтору я привычно попадаю на дорожку
прилепившуюся к тюремной стене. Эта стена представляет со-
бой рукотворный памятник недавно отзвеневшей эпохи – эпохи
устойчивого отвращения к труду класса – гегемона и застенчи-
вого хамства вороватых начальников.
Слева от дорожки и от стены соответственно стоят два
дома. Один из домов стандартная пятиэтажка, а второй – обще-
житие. Какой-то из предыдущих начальников тюрьмы, чтобы
соблюсти хоть видимость честности построил эти два дома на ее
территории, выдав их по документам за два блока камер следст-
венного изолятора. И после того как гроза миновала, да и грозы
то большой не было, так немного денег, шкурок московским
модницам, шапок, водки и коньяку, то снесли часть старой, про-
стоявшей сто лет стены из красного кирпича с маркой изготови-
теля на каждом. Вместо нее возвели нечто невообразимое: низ
из слабого силикатного кирпича, а верх из остатков разобранной
стены. Стена стоит, но кажется, что толкни ее плечом, и она
упадет, сквозь нее можно наблюдать жизнь внутри…
С вышки ударил автомат. Пули, казалось, свистели у меня
над самой головой. Я, не сбавляя шага, дрожа всем телом, падая
и снова вставая, продолжал продвигаться к дому. Стреляли не
по мне, наверное, меня и не преследуют?
Успокоенный я выглянул из-за угла дома, который распо-
лагался на территории тюрьмы и его стены были частью тюрем-
214
ной стены. Наверное, в нем и жили тюремщики. По улице и
справа и слева бежали люди в масках.
Я сделал вид, что удивлен, как и другие зеваки неожидан-
но прогремевшими выстрелами и постарался максимально при-
близиться к довольно плотной толпе собравшихся около стола
прибитом к вкопанному в землю столбу. Вокруг все было вы-
топтано, заплевано окурками.
Низкий забор, дорога и за ней кирпичная стена, за которой
во множестве располагались склады.
– Надо попасть туда, на склады. Там своя охрана, она этих
конечно допустит, но не сразу, может я успею уйти. Вот привя-
зались, с чего бы это?
Перешагнув забор, и перейдя дорогу, я поднял валявший-
ся мешок с мусором и битыми бутылками понес его к мусорным
бакам. Эти люди приближались к толпе, но как-то неуверенно,
видимо не знали кого именно нужно схватить. Встав на бак, я
дотянулся до верха забора, подпрыгнул и перемахнул на ту сто-
рону. Не успел я приземлиться как попал в руки какого-то му-
жика:
– Ах ты, не успел еще начать работать, а уже убегаешь че-
рез забор. Я тебя второй час ищу. Давай подключайся, вон вагон
с цементом, чтоб к вечеру выгрузили. Расчет вечером, не беспо-
койся.
Обрадованный таким приемом я не стал сопротивляться, а
пошел к вагону, одел бывший синим когда-то халат, и подставил
спину. Вечером, получив расчет, поужинав с новыми знакомца-
ми, завалился спать в тепляке, где кроме меня еще было двое
как и я бездомных бродяг. Одного звали Петя, а другого – Хан.
Хан – это было ненастоящее его имя, да и Петя легко откликал-
ся на Васю или Ивана. Ребята были молодого, но неопределен-
ного возраста, копченые и видимо кое что повидавшие на своем
веку.
Ребята были тихие, угомонились быстро, а я не мог ус-
нуть. Все прогонял в памяти, все искал причину такого внима-
ния ко мне вооруженных людей. На топчане напротив никто не
спал. Топчан был застелен одеялом, подушки не было, а вместо
нее лежала книжка. Обыкновенная, в потрепанном переплете,
видно прочитанная многими обитателями этого кильдыма. Я
215
взял ее в руки. На обложке, основательено захватанной грязны-
ми руками все-таки можно было прочитать название «Плесень».
Конца у книги не было.
Я открыл первый лист, начал читать и не заметил, как на-
ступило утро. Мне нужно было уходить, надеяться, что отси-
жусь здесь еще один день было нельзя. Военные сейчас офор-
мили все документы и с утра приступят к планомерному обыску
складов.
Книгу я оставил, хотя желание большое было ее забрать.
Ее строки просто стояли у меня в глазах. Что-то знакомое, даже
родное было в ее сюжете, чуть фантастическом, но таком реаль-
ном. Я приведу здесь краткое ее содержание, так как я запом-
нил, оно меня занимало в тот тяжелый день, да и сейчас время
от времени я вспоминаю Сидельца и задаю ему вопросы, на ко-
торые он не отвечает, ведь я не знаю окончания книги…
216
…ЗОНАНС
Рассказ
Это рассказ о ней. Имя не называю. Это – табу. Нельзя
выдавать или передавать для всеобщего использования, рас-
смотрения и, возможно, даже и глумления ее слабости. Она это-
го не хотела тогда, а сейчас ей все равно. Сейчас она вне чело-
веческой, обычной обоймы, где все одинаковы, как патроны и
пока не выстрелишь, не поймешь, в котором скрыта осечка.
Сейчас она одна, не осечка, а особая, не похожая ни на кого. Ну,
а теперь все по порядку.
Она вяжет, точнее тогда вязала. Из шерсти вещи разные.
Это так мне казалось вначале, что вещи. Там носки, шапочки,
кофточки. Одну я ношу до сих пор, правда ее связала не она, а
неизвестная, давно. Крепкая кофточка, душегрейка, очень ред-
кая вязка с открытой грудью под рубашку, для зимы для тепла.
Она тоже связала, почти таких же, две, но вязка была плотная, в
них душе было не просто тепло, не просто душа грелась, а заки-
пала.
Вязание завораживает. Я сам никогда не вязал, но почему-
то так думал. Это легко объяснить, ведь Она вязала все время
кроме тех редких мгновений, когда она спала или ела. Что это
будет? Часто этот вопрос повисал без ответа в едкой атмосфере
нашей одиноко висящей квартире оставшейся от целого дома.
Дом рухнул от старости, а квартира висела, висела на нитках, из
которых она и вязала.
Квартира первоначально была на пятом этаже, теперь же
мне казалось, что она поднялась, подтянув за собой трубы кана-
217
лизации и водопровода. Лестницы не было, она разрушилась
вместе с домом, и на землю мы спускались трудно. Просто я и
сам не знаю как. Просто вдруг оказывался я на земле с чувст-
вом, что был какой-то грохот за мгновения до этого. Она на
землю не спускалась, вязала. Что? Не только я, но и она не зна-
ла.
Еще в те давние времена, когда Она еще была как все, мы
распределили обязанности, семейные. Она взяла на себя заботы
экспедитора, тыбика. Правда, тыбик из изгибчатого «ты бы сбе-
гал?» вскоре превратился в «беги сам!»... Но иногда она отбра-
сывала вязание и бежала, просто срывалась что-нибудь купить.
Не то, что было необходимо сейчас, а что-то совсем важное для
нее и ее текущего момента. И вот не далее как вчера она была в
подобной экспедиции, я обнаружил новые стаканы и ножи –
любимые ее предметы мимо которых она не могла никогда
пройти. Особенно ножи. Причем ножи, для нее, не были связа-
ны с каким бы то ни было разрезанием чего-либо. Это были
просто особые для нее предметы, такие же какой особой она
стала теперь.
Как-то давно, много лет назад мы с ней летели на самоле-
те куда, теперь и вспоминать ни к чему. На вопрос служителя
сдает ли она в багаж чемодан, она заголосила, что нет нет, там
хрусталь, побьется.
– А ножи? – спросила аэрофлотовская дива,
– У нас нет ножей! – кричала в запале она, хотя на экране
монитора отлично видела картинку с шестью ножами столового
набора. Для нее уже тогда ножи были чем-то другим, не ножа-
ми.
Я спросил ее, как она спустилась, а потом поднялась. Она
не ответила. Что ж я привык.
Подошел по привычке к дивану, на котором она сидела,
напряженно вывязывая очередную петлю. Горела настольная
лампа, ее короткий шнур лежал на спинке дивана, Она иногда
отклонялась назад, чтобы рассмотреть на расстоянии свое про-
изведение, тогда шнур касался ее затылка. Наверное, это было
опасно. Так я думал, когда видел, то убирал шнур из под ее го-
ловы за спинку дивана. Показывал ей, как это делается, и что
это нетрудно. Много раз. Зачем?
218
Я не очень-то доверял изоляции этого шнура, и может
быть, поэтому всегда с каким-то не то страхом, не то подозрени-
ем осматривал ее затылок.
За окном зима сменяла короткое лето, и что-то такое там
происходило внизу. Нет, звуков не было. Живые существа были
где-то в другом месте, или их совсем не было, когда я заметил
небольшую шишку чуть ниже затылка, в ложбинке. Такая ши-
шечка бывает от укуса комара у чувствительных натур. Но ко-
маров и более крупных насекомых, не говоря уже о млекопи-
тающих, вокруг не было.
Шишечка росла, росла не вширь, как это бывает, как рас-
пространяется раздражение по коже от укуса, кругами, а вверх,
уже заметно возвышаясь над кожей. В старое время можно было
бы сходить к врачу, но сейчас врачей, полицейских и просто
людей вокруг нас не было видно давно. Все вымерло. Почему?
Да, я и не знал почему, и не знаю и сейчас. Да и знать как-то не
интересно, после того как это все произошло.
А произошло вот что. Происходило, постепенно. Впервые
это обратило на себя внимание мое не тогда, когда исчезли во-
роны и воробьи – самые многочисленные обитатели городских
нечистых улиц и скверов. Их не стало меньше, их просто не ста-
ло. Ни одного и ни одной. Я, может быть, этого и не заметил, не
знаю. Но однажды у озера, вокруг которого по вечерам я кружил
всю мою жизнь, купил у ребятишек осьминога. Появились ось-
миноги в пресном озере за три тысячи километров от ближай-
шего моря. Появились совсем недавно и как вы догадываетесь,
их появление как-то было связано с исчезновением птиц. Ина-
че, зачем бы я об этом написал. Связь была. И очень простая.
Когда я разрезал осьминога, то обнаружил внутри воробь-
иные перья. Вы может, подумали, что осьминог наглотался
перьев, или съел воробья? Нет, перья росли естественным обра-
зом, только внутрь. Осьминоги были ни чем иным как выверну-
тыми наизнанку воробьями. Но это было начало.
Дальше – больше. Появились изогнутые стены в виде
стоячего воротника дамы средневековья. Я такой воротник ви-
дел на картине, он был высок, достигал затылка. Появившиеся
стены были высоки, прозрачны по началу и туманные их очер-
тания терялись в вышине и в снежной зиму и лето дали.
219
Небо как-то странно разделилось, появилась явная неок-
рашенная полоса, которая раздвинула синь. Ночью звездочки
горели на разделенном небе, а полоса ночью была черна, без
звезд и как-то особенно безжизненна. Полоса понемногу расши-
рялась, она располагалась вдоль млечного пути и теперь млеч-
ный путь окаймлял края разреза небесной сферы. Ножи, неда-
ром я о них вспомнил, здесь постарались на славу.
Вниз до земли становилось все дальше и дальше, резали
ножи и землю, беззвучно, разворачивали как апельсин, нутром
наружу, преисподней на божий свет. Жмурились кто там в пре-
исподней. Серой пахло, мы к ней привыкли, кашляли редко и по
утрам, от свежего воздуха.
А Она все вязала. Облик ее, хотя я и видел ее каждый
день, стал все заметнее меняться. Шишка на голове росла и в
один прекрасный момент ее верхушка лопнула, растроилась,
стала похожей на банан со снятой до половины в два лоскута
кожурой. На ободранном банане, на самом его кончике появился
глаз и два зуба, один сверху, другой снизу. Верхний зуб бал ко-
нусообразной заточки, как пуансон, а нижний имел в центре от-
верстие и напоминал матрицу, скорее компостер на одно отвер-
стие. Банан приобрел после ошкурения высокую подвижность,
заглядывал в ее рот, уши, нос, что-то там выгрызал зубами. Ко-
журки нашли себе опору – завились вокруг ушей и ее голова
сзади стала не менее инструментально оснащенной, чем спере-
ди.
Наша квартира летела в этом беззвездном пространстве,
она только начинала вступать в полосу обновления. Трубы исче-
зали в клубящейся серной глубине, и мне иногда казалось, что и
они, подобно всему остальному, развернутся…
На этом книга обрывалась. Что это такое? Что это я про-
читал? Смерть старого через рождение в муках нового. Как на-
чать новую? Трудно начинать, но жить старую дальше невоз-
можно.
За окном солнце садилось в черную тучу, ниже которой
ярко сияли, все увеличиваясь в размере, хвостатые звезды.
220
ИСПОВЕДЬ
Мечтают о красотах неземных
И о любви, безумной, в жаркой страсти.
А я – земной, кукую на мели,
Как и при той, так и при этой власти.
Эту сказку, а может быть и быль, я слышал от моей доро-
гой и любимой бабушки, перед которой я страшно виноват, и
загладить свою вину я не смогу теперь уже никогда.
Она не умела читать, не умела писать и эту книжку, о ко-
торой пойдет речь, ей когда-то дал избач12 то ли на сохранение,
то ли просто потому, что отдать было некому. Не хотелось видно
ему, чтоб ее просто скурили.
Избач оказался бывшим царской, а потом Белой Армии
офицером, его вскоре посадили и, как это принято испокон веков
на Руси, больше о нем бабушка ничего не слышала.
В книге были стихи, одно стихотворение, поэма о чем-то
тревожащем, пересказанном а потом и написанном каким-то
странным, будто бы дрожащим над – пламенем языком не то
чтобы дыма, а воздушного легкого дыхания, дуновения.
Она знала эту поэму наизусть.
– Откуда? – спросите вы, она же была неграмотной!
– Не знаю! Но так было.
Бабушке поэма казалась поучительной, а потому посте-
пенно и мне передалось ее убеждение.
Удивительно, что в ней описываются события, которые
происходили как до 1930 года, так и намного позже, даже позже,
12 В 20-х годах прошлого века по селам и деревням СССР устраивались
примитивные библиотеки, названные избой-читальней, в которых концентри-
ровалась агитационная литература прославляющая новую большевисткую
власть и разоблачающую старую царскую и имеющую антирелигиозную на-
правленность.
221
чем то время, в которое мы сейчас живем. Сказка, одним словом,
но название?
Сказка в стихах, несколько неумелых, привожу из нее со-
хранившийся отрывок.
Начало:
Худой и длинный паренек. Знак вырождения на лицах его
родных, как бы намек, что все их зло к ним обратится. А зло,
немалое всегда за их семьею поспешало, добро в те злобные го-
да, к их жалости не раз взывало.
Их основатель, дед Георгий – болгарин, бедный, молодой
перед войной в румынской шахте батрачил, путь его простой по
жизни резко изменила тогда, начавшись ни с чего, война импе-
рий, война силой и увлекла его с собой…
Тевтонов дух дремал уныло и вдруг воспрял, стал вспоми-
нать, что он носитель справедливый, пророк империи святой,
Священной Римской и обиды терпеть он дальше изнемог, мо-
мент созрел, и справедливость искать его восславил рок.
Мир разделили, а саксонцев забыли как-то, и без них, как
оказалось, что под солнцем земель не стало, нет ничьих.
А поделиться? У империй, которых длинна череда возоб-
ладала пропасть мнений, Монблан проклятия – война.
А дед Георгий в шахте мокрой, кайлом врубаясь в темноту,
не знал, не ведал – озаботил румынской власти простоту. И вот
из шахты взяли парня и на «правило»13 повели, пытать его они
не стали, те времена тогда ушли.
Сидит Георгий день и ночью приходит мысль:
– За что его?
Вопрос ответа просит, точит… Неужто смерть пришла, за
что?
И тем вопросом озадачен, бежит Георгий из тюрьмы, еще
не знает – он назначен душителем свобод, мечты.
Ночами темными румынам он не попался – враг он их, и в
Новороссии укрылся среди болгар – таков вот стих.
Потом, блуждая по России, добрался парень до Перми и
там, язык, почти не зная, начало встретил той войны, которая
13 Пытка, применявшаяся в древности.
222
Русь разделила и разделила естество, и стали множиться моги-
лы, что жизнь теряла их число…
Тогда китайцы, чехи, турки и все другие неруси несли
обиду, шаги гулки, плели тенета верности.
А верность их одна – мамлючья: вокруг незнаемый язык,
обычаи чужие – муки, но есть хозяин – большевик. Ему народ
окружный тоже совсем не друг, скорее враг и встали неруси к
оружию – в червонцах россыпных отряд.
Идут нерусские гвардейцы с нерусской матерью на бой,
идут, чтоб жечь, чтоб погорельцы – народ России, сам не свой
мужик собрался и стал против их, супостатов воевать, но неуве-
ренность в народе:
– Где она, правда? – И опять свое крыло беда чернуще, на
Русь, на добрых сотню лет, взвила. Смешала так, что в этой гу-
ще не видна грань, что пролегла и Русь от неруси хранила…
Ну, а Георгий в Красноярске, он с 5-й армией дошел, и
здесь зимой в мороз январский последний с белыми был бой.
Они сдались и этих пленных Георгий на ночь раздевал,
чтобы на утро их сибирский мороз смертельно заковал.
Потом мороженное войско сложили в кучу до весны… Вот
так закончили герои. И если б кто все раньше знал!
А сам Колчак, он был расстрелян на берегу байкальских
вод, и здесь морозной ночью звери раздели пленных.
И этот год он будет сниться – как Тухачевского орда ему
пред казнью помолиться не разрешила и беда пусть и не сразу,
пусть лишь к детям, тихонько крадучись придет за те замучен-
ные лица, за православье месть найдет.
Простим Георгию – до смерти все вспоминал о той ночи,
глаза замерзших жгли ответить, забыть не мог их, хоть кричи!
Мороз сибирский стал убийцей остатков чести, славы
дней, как предвозвестник эры мести, на эшафот средь людей и
неруси.
Мамлючья стая, понять пытались, не смогли, зачем Россия
прочь из рая бежала в ад путем крови.
Зачем мороз и крымский ветер возвел на трон царя царей,
чтоб все за все, всегда в ответе, а он – он бога стал мудрей.
Они вождем его назвали, от пьяной крови без ума и по-
клоняться вождю стали – Россия век в тумане шла.
223
А крымский ветер – то Потанин, наместник красных льдов
и бурь неделю целую устанет, благославляя тучи пуль, из пуле-
метов бил остатки казачьих войск терцов, донцов, чуть отдохнет
и вновь с Землячкой дрожит, стреляя пулемет.
И он там был, под пулеметом цвет русской нации угас и
мир воспрял для косолапых, тот, о котором смерд мечтал.
О справедливости Георгий, как стал по-русски понимать,
так много слышал, но увидеть ее и сейчас, увы, хотят.
Язык известно без костей наш, но справедливость видеть
мог, лишь тот, кто в сказочной кумирне, где угощал голодных
бог, хлебы из рук, что выплывали и радость облекала тех и спра-
ведливость те узнали… Но кто слыхал их счастья смех?
Бог далеко, попы гривасты, им надо верить? А зачем? Их
рай далек, а жизнь прекрасна – убей врага, он застит свет.
А свет их бог, их вождь и воин, за ним легко им, он ведет,
его шагов и бог достоин, он к счастью приведет народ.
Запели гимн на стон похожий, на их бессмысленный по-
ход, за счастье всех с бандитской рожей за годом в крови новый
год.
Дед подпевал и жил, и бегал – кошмары мучили, звала, та,
в Красноярске ночь разгула: тела метались, ночь мела.
Мело всегда – февраль метельный, но снегом красным в
утро то покрылся лед по Енисею, и потеряло смысл добро.
Либерализм – свободы гений, братишка правды, равенства
глухою ночью без обедни вознес призыв на варварство.
На сатанизм, на поиск ведьмий, на зло, средь правды что
взойдет, на поминанье без обедни вождя, который жизнь дает.
А вождь давал, и брал обратно, и пальцем весело грозил, и
обещал хорошей сладкой веселой жизни средь могил…
Конец.
Бабушка умерла теперь уже четверть века назад, закончив
свою героическую жизнь также скромно, как и начала: тихонько
легла и уснула.
Если бы так!
Охота так представить, привыкли, чтобы как у людей. А
где эти люди? Кто их видел? Говорят о них часто, слышал много
раз…
224
Она всю жизнь ждала. Ждала, когда ее выручит из полона
мама. Не дождалась. Отобрали ее у киргизов в степи, у адайцев
казаки Бузулукские. Ждала, когда жила в няньках у казака в се-
мье Борзых. Хотелось быть хозяйкой, ум не давал покоя.
Когда герой сказки расстреливал из пулемета раздетых в
февральский мороз остатки сдавшихся войск адмирала Колчака,
бабушка скрывала своего мужа и детей. Они только что перед
этим прибежали из степи тоже как ни странно после разгрома
красными казаков атамана Дутова на Урале. Шли походом, на
конях по степи подальше от дорог, тайно. Но, увы, все тайное
становится явным. Она знала, что узнают. Ждала, готовилась.
Узнали. Пытали деда, он отравился.
Господин Георгиевский Кавалер!. А пытали дезертиры.
Может потому и избач ей эту поэму тогда и отдал.
А она потом много позже благодарила бога и деда, что он
так сделал! Он враг новой власти, умер и ее с малыми детьми –
младшей Анне был год с небольшим – не трогали, не ссылали и
не мучили, если только жизнь голодом можно не считать му-
ченьем.
А мученья эти как начались со смерти деда, так и продол-
жались вплоть до окончания войны с Германией и даже еще
позже. Моя мама с удивлением иногда говорила, что ей не вери-
лось, что она когда-нибудь досыта наестся хлеба, а рождена она
была в 1920 году.
Хлеборобная страна с народом испокон веков выращи-
вающим хлеб: рожь, пшеница, овес, ячмень, просо, горох, гре-
чиха, вика, бобы, кукуруза продолжала все это делать и при со-
ветской власти, но была лишена всего этого. Лен России – оде-
вал, а животноводство обувало людей – все это разом рухнуло и
его, это что рухнуло поднимали весь период коммунизма да так
и не подняли.
В войну мои брат и сестра, их мама – тетя Поля, моя ба-
бушка в селе, сыновья на фронте Корней – мой отец, и дяди Ва-
силий и Сергей.
Отец осенью 1942 попадает под Ленинградом в штрафную
роту бессрочно, вначале 1943 года при прорыве блокады Ленин-
града его ранят и в бессознательном состоянии привозят в гос-
питаль в Сталинск (ныне Новокузнецк). А дядю Сергея, на за-
225
вершении Сталинградской битвы, смертельно ранят, он умирает,
тетя Поля живет месяцами в полевой бригаде, пускается там во
все тяжкие – в селе оставались «барабаны»,14 которые, по со-
вместительству заменяли ушедших на фронт мужиков в их муж-
ском деле:
– Война все спишет! – это ее слова, или еще:
– Будет ноги мыть – воду пить!
Коля – брат мой 1938 года рождения, Валя – 1940 года на
руках у бабушки.
На полевом стане варили кашу, какую-нибудь пустую по-
хлебку для тех кто там работал, а дети и старики в селе были
предоставлены сами себе – добывать пищу, готовить на зиму.
Интересно, что все пережившие войну дети отличались
совершенно маниакальной охотой: мужчины к рыбалке, а жен-
щины к заготовкам ягод, грибов, трав и кореньев. Ягоды тогда
сушили, а иногда, если разрешали начальники, то и мололи на
мельнице.
Бабушка считала, что спас их поляк. Поляк – это не на-
циональность, а поляк – это травка с колоском, в котором созре-
вают меленькие кругленькие семена. Они намного меньше се-
мян проса, но кашу из них с зеленым конопляным маслом ели в
России всю войну.
Много позже я обнаружил эту травку в Англии, оказывает-
ся она составляет основу знаменитого английского газона, толь-
ко колосок дает редко – ее не допускают до возраста зрелости,
постригают.
Иногда мне кажется, что украдена бабушка была киргиза-
ми не у простых людей, там, в Самаре, уж очень ясный ее ум
был выпестован не одним поколением интеллектуалов. Она
помнила все, что хотя бы один раз услышала или увидела. Ба-
бушка хотела и во мне это же видеть, хотела, чтобы я знал все
что она знает, чтобы ее душа после ее смерти хоть маленькой
частичкой жила во мне.
Если бы я знал, что смогу когда-нибудь стать писателем,
что смогу писать, как бы мне это сегодня пригодилось. Беспись-
менные века, легкомысленные столетья. Каждое новое поколе-
14 «Барабаны» - осведомители НКВД.
226
ние начинает жизнь по-своему, как бы с чистого листа, снова
поднимается на ту же гору, что и их родители, спотыкается о тот
же камень, хотя предыдущее поколение нашло удобный путь
обхода препятствия.
Беспамятная жизнь. У нас у русских особенно. Обидно, но
что делать. Мои дети мои рассказы тоже не слушают, и жизнь
лепят своими руками, новую скульптурную, не везде гладкую.
Первые ее воспоминания, конец 19 века – мамушка, в бе-
лом платочке с гребешком. Это она так называла чепчик. Но это
воспоминание было не точным, она иногда говорила, что может
сама придумала или где-то видела. Немного она помнила из
жизни в плену. Плакала, ее там сильно обижала другая девочка,
постарше. Куклу отбирала шитую, а давала сырую из глины.
Потом много позже бабушка по памяти моей сестре сшила
из овчины, такую же, как у нее в детстве была, куклу – обыкно-
венный конусообразный кулек, мехом внутрь и небольшим
клочком наружу, с нарисованными ниже черной краской глаза-
ми, носом, ртом и подбородком. Кукла была мягкая, теплая на
ощупь, пахла овечками, степью, летним, теплым ветерком.
Детство входит в нас и составляет нас как из кирпичиков –
мы из оттуда.
Наверное, страшно жить рожденному в тюрьме? Мрачная
коробка, зарешеченное окно без солнца… И особенно глазок в
двери, то голубой, то зеленый, то карий или с бельмом, когда
шторка закрыта. Может поэтому нам, наверное, все же не всем,
и не только тем, которые побывали в узилище, трудно отделать-
ся от ощущения, что и стены имеют уши и глаза.
Это как происхождение, это часть его. Влияет и родослов-
ная, где рождены и выросли родители, что они умели, знали, а
уж о морали я помолчу – так много сказано и все к сожалению
правда.
От коровы – теленок, от овечки – ягненок, а от имеющего
только облик человеческий – облик и родится.
Или еще обиженно:
– Их (детей) – никто не рожает, они сами родятся! – из раз-
говора поживших с биографией на сером лице.
227
– Их мать родила, чтобы водку пить, а им приходится еще
и работать! – обидно отвечает ей соседка не менее пострадавшая
и не только лицом от жизни.
А надо ли работать?
Этот вопрос не приходил в голову мне, может быть еще не
приходил, а уж моим дорогим ушедшим в тот мир уж точно.
Бабушка моя, та вообще боготворила умение что-либо де-
лать своими руками, любила учиться и училась всю жизнь.
Все удивляются, а вот она не удивилась бы страстью охва-
тившей меня далеко уже не в молодом возрасте.
Так уж получилось – я писатель. Пишу. Пробую как моло-
дой теленок все на вкус. После мамкиной титьки не очень-то все
сладко. Иногда охота завыть, но не получается, помычу и даль-
ше.
Пишу больше всего стихи. Они у меня короткие и емкие
по мысли, как говорится: словам тесно, а мыслям просторно.
Это я себя похвалил. Другие тоже хвалят. Но я им не верю.
– Я им не верю, – так объяснил происходящее вокруг него
американский парень, изучивший в Америке в университете
русский язык.
Он тогда один из первых приехал в Россию, новую Рос-
сию, Россию отринувшую коммунизм, хотел искренне быть ей
полезной. Работал в университете, хотел стать писателем, может
теперь уже и стал, но об этом как узнаешь.
Писателей много, да вот читателей нет.
Звали его Джош. Я как-то назвал его Джошуа, он удивился,
или даже обиделся и я до сих пор не могу отделаться от нелов-
кости, которую тогда испытал, да, наверное, и он тоже.
Университет, наш российский ему редко что-нибудь пла-
тил, это были девяностые годы прошлого века, когда мы в воз-
расте голых младенцев выброшенных из корзины с бельем с вы-
сот сияния коммунизма летели в пропасть загнивающего капи-
тала.
Это было время, когда мы узнали, что у нас тоже, как и во
всем мире есть секс, узнали, что бедность это отвратительно, а
часто и смертельно, у нас появились нищие на улицах, которых
поначалу было жалко, но это скоро прошло. Нищий оказывался
228
почти всегда алкоголиком или человеком желающим жить за
чужой счет.
Это было время снижения моральных и нравственных
оценок, Россия очень быстро превратилась в страну лжи – это
когда не остается чего-нибудь такого за что бывает хоть кому-
нибудь хоть немного стыдно.
Хоть я и писатель, но как вы понимаете, за это сейчас не
только у нас, но и по всему миру не платят. Нет читателей. Кни-
ги, которыми завалены магазины написаны легкими людьми,
они просты, как и их жизнь, их простая жизнь как дуновенье
ветра. Убийства, море трупов в океане восторга.
Я иногда читаю их. Мне нравится, как написано, но сам
так писать не могу. Хотя не скрою, что завидую их популярно-
сти. Пробовал писать как они, но не смог, нет той легкости. Тя-
желоват.
Да и прошлое давит, просится в строку, но оно, увы, нико-
му не интересно. Его просто нет. Оно погибло. Какой-то ней-
тронный конец света, только наоборот. Погибло живое, хотя и
осталось жить. Не полностью, а своей частью. Без воспомина-
ний, хотя в памяти все это есть, без архивов, но их никто не чи-
тает, без толстых журналов, зато на глянце убогое и блестящее.
Пробовал жанр фэнтези, но тоже не получилось, как-то
скучно выдумывать ужастики, когда вокруг разворачивается по-
лотно апокалипсиса для России, а может и для всего мира.
Иногда охота застрелиться, пистолета правда нет, но его
купить, наверное, сейчас нетрудно. Но останавливает – охота
посмотреть чем это все закончится.
Полное ведро воды перевернули вверх дном, вода потекла,
течет и сейчас. А что будет, когда она вся вытечет?
Говорят, наверное, врут, что труд сделал из обезьяны чело-
века. И еще – гордость своего избрания, подстегивало людей,
они трудились всегда, тысячи лет, чтоб подальше уйти от воло-
сатых обезьян с их красными или заскорузлыми и грязными за-
дами.
– Из-за этого? А может просто для продолжения жизни?
Любовь приходит и уходит, а кусить15 хочется всегда.
15 Кушать.
229
– Не знаю. Никто не знает. Сейчас это совсем не обяза-
тельно.
– Кусить? Как это?
– Дурак, работать. Дешевле просто жить. Сейчас не уби-
вают ненужных, не выгоняют из тепла как поступали чукчи со
стариками для их же блага. Чтобы те дольше жили.
– А как же гегемон, пролетарьят? У станков? Три замеса в
смену, четыре замеса в смену. Пиво у ларька…
– А нет его. Не нужен. Он ничего не умеет кроме того, что
крутить винтку. Это его дед или прадед крестьянин умел жить
своим трудом, все, что нужно для жизни добывать. Хлеб, одеж-
ду, построить избу, любить жену. Это все ушло. И знания эти и
умения уже сто лет а в некоторых странах и двести как забыты.
А сейчас и винтку крутят машины.
– А человек?
– Он обижен. Его мать родила, чтобы водку пить, а он
должен работать для продолжения жизни. Моя родная бабушка
говорила, что у каждого человека должно быть рукомесло, так
она произносила слово ремесло, вытягивая из этого слова его
настоящий смысл.
В этом слове «рук» – это намек что руки, «мес..ить» – это
указывает на слово месить, а месить в крестьянской жизни при-
ходилось много, начиная от земли и кончая квашней, и, наконец
«сло..во» – как указатель что рукомеслу еще кроме всего прочего
учатся, перенимают опыт живших ранее людей, не теряют зер-
нышки умений.
Рукомесло – это народный закон сохранения интеллекта на
протяжении тысячелетий.
А это слово пришло мне на память в один не очень пре-
красный день, когда я закончил писать свою очередную книгу,
она была третьей из еще или уже неизданных, а груды пяти из-
данных в это время заполняли добрую половину комнаты в моей
квартире.
Они были изданы по рецепту овсянки: год питаешься ов-
сянкой – издаешь книжку.
– Куда их девать? – это спрашивает моя жена и я ее слова
вставляю в эту новую книгу, которую, я надеюсь, ожидает такая
же судьба.
230
– Бросил бы ты это занятие, кому нужны твои стихи? – это
опять она, выбив из моей головы собиравшуюся в тяжелых му-
чениях появиться мысль.
Я молчал. Говорить ей, что так писать миллионы не могут,
что мне бог дал эту способность и я обязан ее нести людям я не
стал. Потому что она ответила бы. Что людям это до фени, а
деньги лучше бы использовать на другое.
Она конечно права. У нас много потребностей, я совсем
небогат. Университет, в котором я работаю – преподаю лженауку
– экономику, которой нет в России, и как оказалось вообще не
существует и в мире.
Человеку при рождении дают имя, которое он носит, если
не надоест всю жизнь. А что оно означает? Сейчас это называет-
ся честно – идентификатор или еще лучше ИНН – индивидуаль-
ный номер налогоплательщика. То есть просто номер в списке,
номер ничего больше не характеризующий, просто порядковый
номер.
– По порядку номеров рассчитайсь! – так командовал
старшина, раздавая что-нибудь неответственное, за которое он
сам вместо нас расписался: махорка, папиросы, спички.
Имя, данное при рождении сбило бы старшину со счета и
он раздал бы меньше или больше этой томской или моршанской
махры или махорочных сигарет.
Так и название наук только сбивает с толку, думаешь, раз
наука, значит, она отвечает на все вопросы заданные природой, и
заключенные в ее скромное обозначение.
Например, физика, уж так она обставлена объективными,
по мнению ее пестующих людей, законами.
Законы – это нечто объективное, данное при сотворении
мира, мир сотворен по этим законам и открыватель законов он
как бы прикасается ко всевышнему и от него до нас протягива-
ется и обволакивает нас, заворачивает в облако божественного,
настоящего и чистого. И уже видишь не нагромождение меха-
низмов, грубого железа, огромных токов энергии, а мировой ра-
зум создателя.
Рукомесло – это еще и весло, чтобы плыть в жизнь надеж-
но и самостоятельно. Рукомесло – это как благословение, как
231
открытие, поднятие полога над неизвестным, когда становится
ясно видно в ярком свете радость.
Вот такое важное слово крестьянский ум выковал в об-
щем-то из безвольного, отдающего рабством слова ремесло. Ре-
месло предполагает связь, буквально «ремень», с учителем. Оно
не предполагает творчества. Наверное, в современности это и
допустимо, но по-современному Россия живет совсем недавно,
намного меньше чем другие страны старого и нового света.
Как говорится. Начал за здравие, а кончил за упокой, но
тем не менее, это все, знания и умения, их сохранность занимало
всего человека и не оставалось времени на зло. Недаром говорят
– Не умеешь работать – иди учить,
– Не умеешь учить – иди руководить!
Сила оставалась на добро. Добро, которое теплыми волна-
ми окутывало всех и достойных этого и недостойных, всех кто
хотел, чтоб добро было и тех которым лучше живется в драке, в
войне.
Помните: теленок – от коровы,…
Так вот, к нам приехала теща, да не одна, а с соседкой. С
тещей у меня, грешника, отношения не заладились с нашей, на-
верное, третьей встречи.
Первый раз я ее увидел и все ее семейство еще студентом,
мы с ее дочерью и еще одной, назовем ее Галей, сокурсницей
ехали мимо их города из Сибири на практику на Урал. Тогда я
впервые стал задумываться о женитьбе. У меня были варианты,
но все же мне больше по душе была моя будущая жена, тещина
дочка.
Оставив вещи в камере хранения на вокзале, я по адресу
быстро нашел их дом. Моей будущей жены не было, а были ее
младшие сестры, две совсем маленькие, а одна ничего, даже
очень. И мы с ней проводили время на качели. Была еще собака
на цепи, которая почему-то меня приняла и оказывала несо-
мненные знаки внимания, когда я оставался один.
Что ж неловкость в незнакомой обстановке меня преследо-
вала всегда и преследует до сих пор, увы, но в этот раз она была
своеобразным сигналом, исходившим от тещи – остановиться:
раз начинается кувырком, то продолжится подзатыльниками.
232
К вечеру все собрались, пришел с работы тесть, поужина-
ли и утром мы уехали.
Не помню, купили на вокзале или взяли с собой из дома
банку жидкого повидла из айвы. Надо было открыть, снять же-
лезную крышку. Я с задачей справился, помог край вагонного
стола с его гладким выступом, и только мы стали этому радо-
ваться, по очереди отпивая из банки, я вспомнил, что свой не-
мудрящий скарб где были и документы для практики я оставил в
камере хранения.
Как вы понимаете, это было вторым серьезным предупре-
ждением, посланным таким оригинальным способом тещей и
которым, я голова садовая, опять не воспользовался.
Делать нечего, дождался остановки, вышел из вагона и
стал ждать поезда назад. Но поезда, следующие в обратном на-
правлении на этой станции почему-то не останавливались.
Приехать можно, но уехать?
Повеяло какой-то бесовщиной, заговорами, как теперь го-
ворят, черной магией.
Дождался пригородной электрички.
К вечеру я добрался. Денег не было совсем. Билет был за-
компостирован на электричку, которая двое суток назад довезла
меня из нашего города до станции на транссибирской магистра-
ли. На этой станции билетов не продавали и не компостировали.
Их просто не было. Давно. А поезда были, поезда останавлива-
лись. И я студент четвертого курса, у которого, как водится, вся
жизнь впереди дождался подходящего поезда, написал его номер
на билете и пробрался в общий вагон.
Эти вагоны тогда были в большой популярности. Они бы-
ли безразмерные, потому что брались штурмом в двери и окна, а
летом заполнялись и поверх крыши. Проверить билеты в таких
вагонах было не просто, хотя иногда такое и происходило. Без-
билетников выгоняли на ближайшей станции, а они, как только
поезд трогался опять вторгались в его душное и вонючее нутро.
Одним из таких пассажиров, готовых на все, был я.
И вот я еду – сплю на третьей полке. Охота одновременно
поесть и посетить туалет, но жалко хоть твердое, но все же
спальное место терять. Сходил, место заняли, за окном темно,
утром должны приехать.
233
Урал, горы, но я их так и не увидел, хотя, когда мои дед и
бабка бежали от красных, после разгрома войск казачьего ата-
мана Дутова, в Сибирь, из оренбургских степей, из-под Бузулу-
ка, то трудно было лошадям около Челябы,16 горки все же какие-
никакие там есть.
Рассвело, поезд остановился, и я голодный как собака по-
шел в город, чтобы ехать на место моей практики в НИИ17 или в
общежитие местного университета, где мы практиканты должны
будем жить вместе с абитурой.18
Второй раз свела нас с тещей судьба-свадьба. Но перед
этим было третье серьезное предупреждение, которого, как вы
понимаете, я опять не услышал.
А было все так. Прежде чем свадьба нужно подать заявле-
ние в ЗАГС19. Мы поехали на автобусе и на остановке нужной в
толкучке ее, мою невесту и будущую жену затерли. Она выйти
не смогла, а я вышел. Сижу на лавочке. Ее провезли до следую-
щей остановки, оштрафовали как безбилетницу – билеты были у
меня – и когда она пришла расстроенная и злая вот тут-то мне и
приди бы в голову мысль, что не судьба нам с ней, что вновь те-
ща шлет предупреждение: смотри, мол, захрустят твои птичьи
косточки, если будешь пить из нашего родника20. Но, как гово-
рится, не в коня корм – не услышал!
Как вы понимаете, на этом предупреждения закончились,
была свадьба и после нее она, теща развернулась во всем своем
великолепии.
Это не было обычным тещиным глумлением над зятем,
типа: как дочка ты такого обормота выбрала? Или: дурак, дура-
ком, а еще что-то требует – это, если поинтересовался относи-
тельно обеда, когда они с дочерью заняты бесконечной тлеющей
на тихом ветру иногда переходящей в сон с похрапыванием бе-
16 Челяба – так моя бабушка называла современный город Челябинск.
17 НИИ – научно-исследовательский институт.
18 Абитура (слэнг) – абитуриенты, поступающие в учебное заведение.
19 ЗАГС – государственное учреждение под названием – «Запись актов
гражданского состояния».
20 Фамилия у меня от названия маленькой камышовой птички, а у них в
переводе на русский – прохладный родник.
234
седой. Это было нечто другое – изощренное в духе идей средне-
вековых инквизиторов.
Это было навязанное мне богоугодное «питенье»21, от ко-
торого, если ты чуть-чуть воспитан и совестлив, сразу не отка-
жешься. Только со временем понимая, что «битый – небитого
везет»22, некоторые могут вырваться из этого добровольного
плена и пыток.
Я скажу сразу, что много раз пытался порвать нитки и ве-
ревки, связавшие меня, но не смог – полный разрыв возможен,
если отказаться от многого человеческого и на этом и основыва-
ется этот воистину дьявольский замысел, производимый от име-
ни и по поручению бога.
Первое, что я усвоил, начав жить новой семейной жизнью,
это полную ненужность моих жизненных принципов. Я их осо-
бо и не охранял, но и изменять им не собирался. Притремся –
эта мысль чаще других посещала меня. И особенно я чувствовал
важность дома, семьи, детей и жены в отлучках. В командиров-
ках, которых выпало на моей жизни богато.
Началось все, как и многое начинается в жизни со случая.
Автобус, толчея в утренние часы, кого этим удивишь? Это, когда
одни торопятся на работу, а другие уже работают, у них самое
горячее время.
Это и водители автобусов, и троллейбусов, и трамвайные
вагоновожатые.
Таксисты после утомительной ночной торговли спиртным,
проститутками и наркотой в это время спят в своих вонючих
скорлупках, готовясь на неизбежную встречу мятой выручки с
женой окруженной многочисленными детьми. Почему у такси-
стов при их ночной работе и сочащихся тонкой струйкой чаевых
так много детей остается загадкой.
Толкающийся народ, спешащий на работу, на эту ежеднев-
ную кабалу у одних и каторгу у других без удовольствия и како-
го-либо желания, исключительно для продолжения жизни – ку-
21 Питенье – так моя бабушка произносила, делая понятнее смысл, сло-
во епитемья. Которое означает взятый на себя добровольно долг совершать
какое-либо богоугодное дело.
22 Слова известной сказки.
235
шать-то хочется. Это и командированные в другие местности
обширной России, чтобы хоть что-нибудь продать. Они обре-
ченно подчинились судьбе, едут без всякой надежды. Здесь же
встречаются с такими же несчастными, возвращающимися из
поездки как обычно ни с чем.
Среди этих бледных с сизым оттенком лиц и мое посте-
пенно продвигающееся к выходу с одной лишь целью, чтобы
сменить толкучку внутригородскую на междугороднюю. Еду в
командировку в один из городков Кузбасса. Еду не товар прода-
вать, еду читать лекции, учить молодых и не очень экономике,
русской экономике, которая по народному мнению должна быть
справедливой. Но справедливости одинаковой для всех не суще-
ствует, а уж в экономике, да еще и русской тем более. Так что
мой труд с самого его начала не имел смысла, скорее предпола-
гал вред, с самого его замысливания одним из яйцеголовых, ли-
цо которого из-за масляного блеска больше подходит для смазы-
вания сковороды при выпечки блинов, чем для справедливого
облагодетельствования людей.
Но есть и веселые, просветленные лица. Внимательность
и услужливость доброта и любовь к жизни в их скромном при-
сутствии среди всемирной озабоченности и уныния. Румянец
азарта играет на их худеньких лицах, чувства обнажены и ловят
все, что могут люди сообщить неприятного в этой тесноте.
Вот один прильнул к плечу довольно подержанной дамы
давно уже неопределяемого возраста. Любви все возрасты по-
корны – подумаешь, глядя на это взаимопроникновение душ.
Душа его и руки, руки гладят сдобную спину, она замерла
не веря себе. Но вот тень разочарования пробежала по его лицу.
– Что такое?
– Карман, предназначенный для кошелька пуст, а сумка
предусмотрительно прижата к груди.
– Вот такая, брат, любовь!
Девушка у окна сидит и читает конспект, студентка. На нее
устремлено не менее дюжины взглядов довольно неодобритель-
ного содержания. Она это чувствует, даже иногда порывается
встать, когда появляется среди пассажиров очень уж подходя-
щий экземпляр земного существования человека, но ее удержи-
вает пожилая дама, занимающая соседнее место с краю.
236
– Сидите девушка, – тихим шепотом, останавливая благо-
родный и как все благородное малоосмысленный порыв, после
которого странно ощущаешь неловкость из-за несхожести его с
обычным, часто встречающимся и поэтому общепринятым по-
ведением.
Хотя… Хотя червячок сомнения, а так ли это принято и
так ли все думают об этом все же грызет и поскорее охота ис-
чезнуть, убежать.
Автобус двигался рывками к своей цели, публика стала
все чаще меняться, входили новые и выходили приехавшие.
Вышел и я, в один из незаметных, таких многих и обычных в
череде серых бесцветных дней.
237
БАРАН
Пересмотрел по-хозяйски сбрую, просмолил дегтем по-
тертые места, кое-где стежок, другой поставил дратвой, поду-
мал, что хорошо бы хомут новый купить – потники уж очень
давнишние, но решил, что еще и этот походит, не так часто ез-
дить приходится с большим грузом, а для порожней дороги и
этот сойдет.
Но всё же, на всякий случай решил обновить местами и
укрепить ремешки на шлее. Важное значение и зимой, да и ле-
том имеет шлея – она принимает на себя весь груз, когда воз
спускается с горы, не дает хомуту задушить лошадь. Благодаря
шлее лошадь уверена, что эту тяжесть, которая давит на нее
можно выдержать и бежать сломя голову, закрыв глаза, как в по-
следний раз время еще не пришло и пожить на этом свете ещё
можно.
Старик достал из ящика стола сапожный нож, шило и по-
рядочный клочок сыромятной кожи. Стал отрезать от целого
куска узкие ремешки, аккуратно, по одной линии, с натягом, раз-
глаживая. Он сам не шил сбрую, покупал или доставалась после
стариков ему завещавших.
Вот, и эта шлея, и хомут перешли к нему от Василия
Демьяновича, друга его с малолетства, балагура и добряка. Его
частушка, начало:
– Чесноковка, луковка,
– Да морковка, брюковка… – Как дальше забыл.
Умел он погулять, да и поработать. А еще он умел точить.
Всё! Ножи, топоры, литовки, пилы… Особенно хорошо, да мож-
но сказать лучше других мужиков, за что его особенно уважали
бабы – овечьи ножницы. Никто не умел их так заправить, что
они, как говорили, сами стригут. Удивлялись мужики, но не спо-
рили и шли к Демьянычу. Он, бывало, сам стрижет, отставит
овечку, наточит и тут же проверит. Мастер.
238
Так, наверное, было всегда. Ручной труд требовал точного
инструмента.
Сын его как-то привез с берега Северного моря из Англии
камешек роговик. Крепкий камень и острый, только один крае-
шек как бы зазубрен. Он его подобрал у самой воды и взял из-за
его малости. Издаля охота побольше диковин увезти, а багаж не
резиновый.
Старик взял камень в руку, и он сразу как-то ловко распо-
ложился и тогда он понял, что это не простой камень, а это нож,
каменный маленький нож, который, человек его сделавший вы-
бросил, потому что затупилось острие.
Многим потом он показывал этот камень и все признава-
ли, что это дело рук человека. Так это или не так неизвестно. Но,
наверное, и тогда были умельцы не хуже нынешних.
Камелек прогорел, трубу закрыли и улеглись: бабка на
печку забралась, что-то кости сильно ломило, к бурану что ли, а
дед на кровати в кути.
В горнице никто не спал. Там стояла кровать их сына, но
он приезжал редко – жил далеко, на Дальнем Востоке.
В один из его приездов дед упросил его рассказать как так
океан, который вокруг их острова, бездонный, а когда замерзает,
то по льду нельзя уйти на материк?
Этот вопрос его мучил после того как он прочитал книгу
про каторжан сахалинских.
Сын его работал на научной станции гидрогеологом, мало
да в общем-то никак не был связан с каторжанами и рассказал о
Баране, как до сих пор звали на Алеутских островах их давнего
хозяина за настойчивость и жизнелюбие.
Вот и сейчас баран, нагнув голову с роскошными витыми
рогами, смотрел зло и бессмысленно, то ли ожидая нападения,
то ли забыв, кто перед ним.
А Россия на берегах Великого Океана остановилась в не-
доумении от удивления, что земля окончилась, пустая земля…
Есть, конечно, занятые нерусью жалкие ее клочки, но русак «на
заржавленном», да еще и бусурманами месте жить не привык.
Вот потому Русь и расширялась на восток, а не на теплый юг.
239
Холодно и ветер, дождиком сечет, а то снегом шоркнет, с
неба навернет. Серая пустыня дикий брега вид, бот «Екатерина»
издаля бежит.
Берега лесисты, якорь держит, нет? Шторм, а берег близ-
ко… Средь пустыни свет – то правитель русской, неласковой
земли… Сюда путём давнишним предки всё ж дошли.
Кто он управитель? Волны, океан – Океан Великий, разде-
литель стран.
Долгие двенадцать пролетели лет, кровью перемыты, че-
редою бед. Ждал он, взглядом меря пройденность земли и пути
морские, что здесь пролегли.
Государя воля – бот, а с ним закон империи Российской,
Павлом утвержден. Эти земли стали частию судьбы русского,
России. А ветра мели: пристань, ряды пушек, низенький мужик
и кафтан суконный, и корабль бежит, стольный Петербургский
по воде следы, туман рваный, трусский над водой мозжит.
АлексКорн Корнеевич! – слышен юный крик, шлюпка в
воду быстро к берегу бежит. И купец Баранов в самый страшный
миг понял, что спаситель перед ним стоит.23
То кораблик Павла, Лисянский – капитан и для всех за-
блудших – это знак:
– Не дам!
– Не позволю грабить, Русь была и есть!
23 Губернаторы Русской Америки
1. АлексКорн Корнеевич Баранов: 1790—1818[9]
2. Леонтий Корнианович Гагемейстер: 1818—1818[10]
3. Семён Иванович Яновский: 1818—1820
4. Матвей Иванович Муравьёв: 1820—1825
5. Пётр Егорович Чистяков: 1825—1830
6. Фердинанд Петрович Врангель: 1 июня 1830 — 29 октября 1835
7. Иван Антонович Купреянов: 29 октября 1835 — 25 мая 1840
8. Адольф Карлович Этолин: 25 мая 1840 — 9 июля 1845
9. Михаил Дмитриевич Тебеньков: 1845—1850
10. Николай Яковлевич Розенберг: 14 октября 1850 — 31 марта 1853
11. АлексКорн Ильич Рудаков: 31 марта 1853 — 22 апреля 1854
12. Степан Васильевич Воеводский: 22 апреля 1854 — 22 июня 1859
13. Иван Васильевич Фуругельм: 22 июня 1859 — 2 декабря 1863
14. Дмитрий Петрович Максутов: 2 декабря 1863 — 18 октября 1867
240
– А зачем?
– Так надо! Это русских честь!
Так за волю кровью, а за честь судьбой и своею болью,
русскою, немой шли охотой предки дале на восток – весел был
тот светлый их привычный рок…
Прослушал дед… Откуда голос. В ушах у него давно шу-
мело. У всех к старости так бывает, а мысли и какие-то рассказы
или даже складные стихи иногда заставляли остановиться, пре-
рвать работу и выслушать.
Об этом дед в последние годы думал часто. О справедли-
вости в жизни, о том, что справедливость устроена в мире для
жизни как-то по-особому, скорее несправедливо.
– Могём ещё! – Как-то без особого вдохновения сказал ба-
рану дед, открыл воротца клетушки и выпустил овец в денник,
где еще с вечера дожидалось их сено со степи.
241
ДЕТСТВО
Далёкое родное в тепле детство приходит, вспоминаю,
будто в сон. И хочет оно видно повертеться и покружиться за-
вернуть в полон. А я ему совсем не против даже, спускаюсь,
растворяюсь в той дали, хоть и тогда я был не столь отважный,
как мне хотелось…
Были «пузыри» – так называли нежно нас родные, похо-
жих видно лёгкостью живой, ещё боялись, как мы в этом мире,
где всё непросто ой-ой заживём.
Нам каждый день готовил испытанья. И каждый день нам
был как в первый раз. Он и давал бесценно много знанья, но и
немало требовал от нас.
А мы простые дети и деревня была нам миром добрым и
большим.
Пятидесятые годы прошлого века. Недавно совсем окон-
чилась война. Нас было мало, а ещё меньше было рождённых в
военные годы. Отцы их пришли ненадолго – после тяжёлого ра-
ненья отпускали на поправку домой – и ушли через месяц в
1943, 44, 45, самые кровавые годы, совсем не 41, как все почему-
то считают.
Еще немного погодя у убитого, теперь уже надёжно, отца
рождались нежданные дети – сын или дочь. В нашем селе их
родилось семь человек.
Много позже моя мама говорила об этом времени, что не
верила, что когда-нибудь хлеба наестся досыта. Она работала в
сельской школе учителем, ей было двадцать лет, но она уже бы-
ла почти год вдовой. Её первый муж погиб на Финской войне.
242
А мой будущий отец в это время, в конце 1941 года служит
в БАО24 переброшенного вместе с бомбардировочным полком с
Дальнего Востока в Ленинград за какие-то часы до захлопыва-
ния кольца окружения.
Он заправляет самолёты горючим, перевозит бомбы и сна-
ряды. Некоторое время был водителем комиссара полка, кото-
рый оказался ленинградцем и, благодаря ему, мой отец хорошо
узнал город, правда лишь с той стороны, которая интересовала
его начальника.
Позже он рассказывал о буднях «настоящих ленинград-
цев», а много позже я встречал похожие описания «московских
будней» с которыми столкнулся Володька-лейтенант.25
Он рассказывал. Ему верили и не верили.
Время шло. «Чёрная тарелка» на стене и «колокол» на
столбе у радиоузла, без устали сообщали об успехах строитель-
ства социализма в странах соцлагеря, об угрозах новой войны,
которую спят и видят, готовы развязать страны капитала, о тра-
вополье, которое нанесло непоправимый вред сельскому хозяй-
ству СССР, о пропашных культурах, о кукурузе и бобах…
Ещё о разоружении…
У нас в селе появилось два танка времён войны. С них
были сняты пулемёт и пушка вместе с башней. Оставшаяся бро-
нированная махина должна была выполнять роль трактора.
Появились, правда, ненадолго двое бывших военных лёт-
чика на уборку осенью комбайнёрами.
Тогда в нашем селе было несколько прицепных комбайнов
– «Сталинцев» – для уборки зерна и один самоходный. «Сталин-
цев» буксировали трактора, а в эту осень танки. Получались на-
стоящие корабли: трактор или танк, за ним комбайн, к хвосту
которого прицеплен соломокопнитель, а сбоку, ниже штурваль-
ного мостика располагался хедер. Хедер оборудовался косилкой
или подборщиком просушенных солнцем валков пшеницы, ржи,
ячменя, овса, гречихи или гороха.
24 БАО – батальон аэродромного обслуживания.
25 Володька-лейтенант – главный герой повести Кондратьева Вячесла-
ва Леонидовича «Отпуск по ранению».
243
Длина этого «парохода» была добрых 20 метров, а ширина
метров восемь. Экипаж состоял из тракториста, комбайнёра,
штурвального и соломокопнильщика.
Нас было трое друзей, приятелей, скорее просто школьни-
ков старших классов: двое семиклассники и я – шестиклассник.
Мы утром, когда бригадир назначал на работы, вызвались пойти
на три комбайна соломокопнильщиками.
Это решение не было скоропалительным, мы были уже
вполне опытными колхозниками, освоили и наравне с осталь-
ными работали на лошадях, с вилами и лопатами. Посевная, се-
нокос, уборка не обходились без наших заработанных трудодней
уже несколько лет.
Но эта работа оказалась не столько непосильной – это
можно было выдержать, а трудной морально.
В чём было дело?
Я попал на комбайн к тому мужику, который меня не толь-
ко ненавидел, а ещё и боялся. Это я его несколько лет назад на
сенокосе напугал до смерти, когда опустил коня, вставшего на
дыбы впритирку с его боком. От этого мужика тогда плохо за-
пахло и обо мне после того случая пошла слава «шёпотом». Это
в восемь или девять лет.
Может я пожалел, может конь напугался топтать человека,
но что было, то было!
Сенокос июль: жарко, пауты, комары и особенно зверство-
вали «крючки». Кони с трудом выдерживали этот ад.
«Крючки» – так у нас в деревне называли род насекомых
похожих на большую осу. Они, как и осы протыкали шкуру ло-
шади, но не жалом с ядом, а впускали под кожу яйца, из которых
через год, пройдя под кожей весь путь развития – яйцо – личин-
ка – куколка, вылетали новые молодые «крючки».
Конь совершенно терял самообладание, не смотря на си-
дящего на его спине, падал и катался по земле, так ему было
больно.
Самой большой трудностью для соломокопнильщика бы-
ло вываливать копну соломы строго по рядам. Это иногда не по-
лучалось, иногда получалось. Причины было две. Это неравно-
мерность урожайности соломы по полю и вторая – это не вполне
определённая исправность или неисправность механизма выво-
244
ла копны из соломокопнителя. Приходилось спрыгивать в бун-
кер соломокопнителя и топтать солому и вываливать помогая
вилами механизму.
Позже я узнал, что эти комбайны были «подарком» амери-
канцев, как и многое другое и к шестидесятым годам устарели.
Ещё невозможная пыль от сухого поля, соломы, сдобрен-
ная острой колючей мякиной, жарой и потом, льющимся ручьём.
Мы выдержали горох, озимую рожь неполностью, всего
четыре дня, а потом началась школа.
На следующий год наши места заняли идущие за нами
парнишки, а мы были повышены и работали весь сентябрь
штурвальными.
Задача штурвального стоя на мостике крутить штурвал
подъёмника хедера, чтобы косилка или подборщик не налетели
на кочку или пенёк. Эта работа была намного легче и лучше
оценивалась трудоднями. Об оплате, которая наступала в конце
года, после уборки урожая, тогда никто не думал. Иногда на эти
трудодни, их ещё почему-то называли «палочки», ничего не
приходилось – убыточный труд.
Убыточный труд, а кормил всю страну и ещё некоторых,
что строили коммунизм на разных континентах.
245
В ДОГОН
Опять прилетело… Откуда? Не знаю… А было ли это?
Кто знает! Пришло!
А делать то что? Может верить, не верить? Но ты не один
и гордиться смешно.
Думать о вреде иль думать о добром? И то и другое, коль в
меру, даёт ответ на вопрос: мир себя всё ж уморит или немного
ещё поживёт?
А этот ответ не найти в умных книгах, ответа не знают
учёных умы – он нам даётся в обычных обидах: умнее кто, луч-
ше, быстрее тени?
Известно, что тень обогнать не удастся, но можно её в
темноте – уморим! Однако все мы – не хотим в том признаться –
за тенью своей, что есть силы, бежим.
Бежим, догоняем! А много ль в том смысла? И можно ли
что-то, кого-то догнать? Мелькают в глазах, соревнуются смыс-
лы, сменяют друг друга… И как их понять?
Простая задача, вопрос из простейших: догонит ли лошадь
ползущую тварь?26 Казалось всё просто: конечно догонит, но
если подумать, то нет! Очень жаль!
Теперь рассуждаем. Вот, ринулись вместе. Старается конь
– от отваги заржал! Чтоб не промчаться, он место запомнил и,
вот, чуть немного, то место! Как знал!
Овации ждал беспокойный догонщик… А хлопать хотели?
Но нет их таких. Тварь уползла и остался конь с носом – вывод
простой: жизнь не ценит лихих!
Вот, и Россия всё гонит за миром. Догонит? Не знаю, она
ведь не конь. Дорога вперёд вся исчерчена – линий множество,
ждёт и вода, и огонь.
26 Известная притча: догонит ли конь черепаху, если они движутся в одном
направлении и черепаха первоначально располагается впереди?
246
Если по следу как было и ныне, то не догонит –та тварь
уползёт. Так что же тогда, среди стыни из линий милая Русь
бурьяном порастёт?
Может бежать и не надо за тварью? Она невелИка, а Русь
великА! Надо своё рисовать миру – Марью и это должна быть
надёжа-строка.
Марья – любовь и надёжная стража нашей великой несча-
стной страны. Надо отстать от привычного ража и пожалеть, и
понять – Русь, верны!
Лихость забыть! Всё полезное вспомнить! Знать – среди
стран не найти простаков! Ты и одна сможешь многое – роем
твари живут, ты им лишь для оков.
Дружба, любовь, бескорыстье, поддержка – это бывало,
потом гнали прочь! Сколько же можно? Мильярд27 – это мерзко!
Может хоть гордость, а может и злость.
Русь – это мир и за мир мы вложились! В каждой семье
есть геройский сынок. Каждому Марья Ивановна снилась, когда
он дерьмо разгребал. Это рок?.
Хватит дружить! Надо жить всем по средствам. И не ко-
гда-то, а прямо сейчас. А не хотят, то идут они лесом! Это долж-
но навсегда в этот раз!
Земли богато пусть едут трудиться, лес, моря реки, богат-
ства земли! Русская речь должна вечно здесь литься, сколько бы
лет и веков не прошли.
27 В начале ХХ века в России жил каждый седьмой человек мира. И если бы не
ХХ век с его экспериментами и войнами то сейчас бы в России жил бы один
миллиард человек, недостача составляет 860 миллионов человек.
247
ГРАБЁЖ?
Вспоминать не хотелось. Прожили не с блеском… Охота
забыть, где ловчил, да и врал. Честь рисовал и проигрывал, с
треском… Кто виноват? Кто бы это сказал.
Лапой куриной начертаны классы. Трудно пройти, а не то
проскакать. Кем-то когда-то придуманы власти, которыми деток
привыкли стращать.
Папа у кума сучёнком прижился, есть уже хата и папа за-
жил. Быстро поднялся и стал вместо «брата», стал вертухаем, но
как он был мил.
«Папиком» стал он не скоро, под старость. Новых «воль-
няшек» к себе приводил. Так надоели ему «промокашки», «зон-
ные мухи» – он метко шутил.
Всё хорошо бы – косая подкралась. «Папиков» зрелых и
их не щадит. Осталась жена и детей сама малость, совсем не-
умелых и как же им жить?
Стали делить, воровать, прятать споро. Потом и судиться,
и время пришло. Детки «вольняшек» их милые лица вдруг за-
мелькали – совсем не смешно.
Тест ДНК их всех рядом поставил. Хоть и хозяин нагрёб –
мало всё ж. Этот делёж только всех так ославил и был он скорее
похож на грабёж.
Живя, он грешил, они рядом старались, бог или чёрт его
взял и прибрал. Солнце свободы за тучку прокралось… Что-то
случилось? Да кто б это знал!
Место святое пустым не бывает – «папиков» новых и
«сук» тихо ждут. Лихо молчит и о нас забывает – пусть не ус-
лышит по тризне салют.28
28 Не буди лихо, пока оно тихо.
248
МОЛОДЕЦ
Когда-то слышал в первый раз охранну грамоту простую
против гордыни, зла и счас ещё твержу, бывает в суе:
Молодец против овец, а спротив молодца и сам овца.
Гордыня – глупа и сильна, людьми играет – ты всех выше!
А выше всех – звёзд тишина и нет людей – они там лишни.
Туда стремиться – глупый путь, для всех найдётся там
местечко. Здесь на земле к доброму – жуть не так, а как – так
как-то пресно.
В основе жизни большинство поступков, действий всё ло-
гично. Коль думать так, как большинство, то конь быстрее че-
репахи.
Проверим это мастерство, проверим мастерски, логично:
конь видит череп29, далеко и делать нечего – он мчится!30
Вот, финиш! Где же здесь она? Куда девалась черепаха?
Ведь здесь он видел, здесь была!!!
29 (Череп)аха – видимо это так.
30 Отрезок дороги между пунктами А и Б. В пункте Б находится чере-
паха, в пункте А роет от нетерпения копытами землю конь. Наконец, следует
команда и конь срывается с места, чтобы нагнать медленно уползающую от
него черепаху.
Через короткое время конь достигает того места, где была черепаха!
И что же он видит?
Её там нет! Она отползла.
Конь вновь срывается с места, но результат тот же. Черепаха отполз-
ла…
Очевидно, что конь догонит и перегонит черепаху, но логика – основа
всех наук, альфа и омега поведения практического человека – это не подтвер-
ждает!
249
И конь вновь мчится, и от страха вдруг понимает – от-
ползла и будет так и это вечно.
Вот, вам и альфа и омега от всех наук, от всех идей! Когда
зимой мы ждём не снега, а он всё сыплет ветровей.
А мы, увы, всё также верим! И жизни строим тропочки,
хоть обмануться вновь сумеем… Как в детстве вскрикнем:
– Оппочки!
250
ДОЛГАЯ ДОРОГА
Как-то я натолкнулся в какой-то книжке на задачу о шапке
и стал её решать.
Позже я узнал, что существует мнение, что эта задача
придумана Львом Толстым для второго класса церковно-
приходской школы.
«Продавец продаёт шапку и просит за неё 10 р.
Подходит покупатель, меряет и согласен взять, но у него
есть только банкнота 25 р.
Продавец отсылает мальчика с этими 25 р. к соседке раз-
менять.
Мальчик прибегает и отдаёт продавцу 10+10+5.
Продавец отдаёт шапку и сдачу 15 руб.
Через какое–то время приходит соседка и говорит, что
25 р. фальшивые, требует отдать ей деньги. Ну что делать.
Продавец лезет в кассу и возвращает ей деньги».
На какую сумму обманули продавца?
Решение.
Покупатель отдал фальшивую банкноту и ушёл с добычей:
шапка за 10 рублей и 15 рублей настоящими рублями.
Соседка поменяла фальшивые 25 рублей на настоящие
10+10+15, а затем получила от продавца в качестве компенсации
настоящие 25 рублей.
Продавец отдал шапку и 15 рублей сдачи покупателю, т.е.
его обманул покупатель на 10+15=25 рублей.
Такая простая задача. Житейская, но сколько она постави-
ла вопросов?
251
По-русски истина, справедливость называются одним сло-
вом – правда.
Для нас не секрет, что в Америке и Западной Европе все
живут богато. Американцы и европейцы стараются жить лучше,
больше работают, считают, что счастье можно создать трудом, и
никто не сможет этому помешать.
Двигаются к счастью поодиночке, не завидуют друг другу,
а стремятся их догнать и перегнать.
В России не так. Здесь все должны двигаться рядышком,
так надёжнее и так справедливее. В нашей неизмеримости про-
странств, жестокости морозов, слабости человека, невозможно-
сти в одиночку справиться с несчастьем по-другому и нельзя.
Одиночек не любят. Одиночки чаще гибнут. На миру и смерть
красна – говорят в России.
Фильм “Брат“, в притоне наркоманов в Санкт-Петербурге,
главный герой фильма Данила разговаривает с накуренным аме-
риканцем, который на самом деле оказывается французом, не
понимающим по-русски ни слова. Данила спрашивает у него:
– В чём сила?
– Ты, американец, думаешь в деньгах?
– Нет, сила в правде. А вы не правы?
– Скоро Америке кирдык.
Этот диалог Данилы – хорошего русского парня – с самим
собой свидетельствует о разных предпочтениях наших совре-
менников. Думают они не в унисон, разные ценности беспокоят
их. Идеал американцев, да и всей Европы – деньги, идеал рус-
ского человека, наверное, всё-таки справедливость.
Соседка, вкладывая деньги в инвестиционный проект (дав
в долг продавцу), целью которого было продолжение хороших
отношений с соседом, а, отнюдь, не деньги (%%), соглашается
принять назад инвестированную сумму, не посчитав своих
убытков и моральных и материальных.
Она, давая в долг продавцу, лишилась возможности вло-
жить их во что-то другое более выгодное, а учитывая, что они
были ещё и фальшивые, рисковала не получить их обратно.
В такой ситуации не требовать дополнительной компенса-
ции от продавца, по западным меркам через чур благородно, а
252
по-русски справедливо, потому что продавец был не виноват, а
покупателя и след простыл.
В России до сих пор дают в долг без процентов, не рас-
считывая упущенную выгоду.
Так можно ли доверять логическим построениям, если при
решении такой простой с очевидным решением задачи она ока-
зывается даёт неверный ответ?
Наверное, можно, но очень осторожно!
Логика привела Наполеона, а через сто с небольшим лет и
Гитлера к катастрофе. А уж в нашей простой жизни…
253
МАТЕМАТИКА
Теоремы, аксиомы – школа, десять лучших лет. Можно ве-
рить иль не верить, но ведь там зажёгся свет. Интерес проснулся
к жизни, захотелось всё познать, чтоб потом, когда что надо по-
стараться применять.
Изучали мы сложенье, вычитанье, корни – всё, что приду-
мали евреи, греки, может кто ещё. Тригон-яли наши метры, зем-
лю мерили, плели интегралы, им в отместку уравнения цвели.
Формул точных в книгах толстых прочитал бы кто когда. И жи-
вут науки молча, как украли господа.
Воровать – не воровали, только истину блюли: они сами
правду знали, а другие мимо шли.
Скрыли много, но красиво рисовали – что и как. Со свя-
тыми выносили – всё равно не таял мрак.
Вот простейшая задача: найти площадь, что да как? Фор-
мул море – нам попроще, треугольник – вот мастак!
В школе точно доказали – а ведь в школе я те дам! – а на h
перемножали и делили пополам.
Это если в сантиметрах: 5*5/2 = 12,5 см2, или в метрах, да
хоть в чём! Неужели это вечно? Математики закон!
А попробуем в кружках, или в шариках – шарах. Билли-
ардный треугольник:
а – по 5 и h – по 5, значит площадь та опять.
Взгляд на стол не даст соврать там пятнадцать? Как по-
нять?
Незаметить пол шара… Как же так? Иль там дыра? Укати-
лись два шара? Счёт – он точен, не игра!
Что же делать нам с законом? Как же верить нам учёным?
Их расчёты все верны? А ведь, тонут корабли!
254
Наше время, часть 3. Рассказы о русской жизни
© Copyright: Чужак, 2021
Свидетельство о публикации №221012901072
Свидетельство о публикации №221012901072
Рецензии