Глава 2. Благочестивый Гуус

  Стол на террасе был накрыт к завтраку. Алевус Гуус, немного покряхтывая, любовно оглядел сервировку: дымящийся чай, вазу с пирожками, вереницу, тарелку с фруктовой нарезкой, а затем неспешно подошёл к плетёному креслу, расправил полы широкого халата и опустился на сиденье. Он развернул свежую газету – какой завтрак без чтения новостей!
  Всё хорошо было вокруг. Утренняя дымка лениво отползала к реке, вид с холма, на котором стоял дом, открывался чудесный. Вдалеке просыпалась Гуссия, но здесь, вдали от городской суеты, Алевус Гуус ощущал божественную благодать всего мира.
  Поэтому заголовок на третьей полосе плеснул кипятком в глаза: “В Гуссийском дворце искусств открывается выставка Иванно Митрека”.
  - Чтооо? – грозно спросил у газеты господин Гуус и нахмурился, перечитывая ужасающее заглавие.
  Сомнений быть не могло. В город приезжает художник, который рисует сущий срам, и везёт свои богомерзкие картинки!
  Утро было безнадежно испорчено. Бросив на стол салфетку, так и не позавтракав, господин Гуус приказал подать ему платье.
  Это же надо такому случиться! В год, когда вся Чернавия празднует семь десятилетий воцарения нравственности, срамной живописец додумался развозить по стране своё, с позволения сказать, творчество и плевать им в глаза благочестивых граждан! Этого так оставлять нельзя. Сейчас господин Гуус поедет к городскому голове и лично с ним побеседует. Может быть, тот просто не в курсе, что за искусство представляет Митрек?
  Когда приготовления к дороге были завершены, благородный муж сошёл с крыльца и с сожалением простился с домом. Однако дело не терпело отлагательств, и господин Гуус немедля пустился в путь.
  Дорога заняла без малого полчаса. Остановившись у крыльца приёмного дома, господин Гуус бодро сошёл на мостовую и резво поднялся по каменным ступеням.
  - Благочестивый Гуус! – приветствовал его голова. – Что привело вас в нашу обитель в праздный день да ещё в такую рань?
  - Господин голова, как же так! – Гуус насупил брови и развернул на столе губернского начальника роковую газету. – В год, когда наша многострадальная земля чествует героев освобождения, когда и стар и млад должен ликовать и возносить молитвы благодарности под сводами храма…
  - Что смутило вас, благородный Гуус? – озадаченно спросил голова, потирая виски.
  - Как что! – воскликнул Алевус Гуус. – Вы что – не видите, какой плевок летит в души честных мирян?
  - “В Гуссийском дворце искусств открывается выставка Иванно Митрека”, - прочёл вслух голова. – Что вас оскорбило в этой заметке?
  - Всё от начала до конца. Этот Митрек… Он же рисует… - Гуус неопределенно замахал пухлыми руками, не находя слов, чтобы описать вопиющие сюжеты рисоваки. – Помилуйте, господин голова! Ведь дворец искусств – это публичное место. Туда может свободно войти ребёнок. Что предстанет пред его взором?
  Голова выдвинул ящик и извлёк на свет Божий другую газету, сложенную вчетверо. Он раскрыл разворот и повернул его, чтобы посетитель смог прочесть содержание. Крупными буквами был начертан заголовок: “В Гуссию прибывает Иванно Митрек, коего современники прозвали наследником Возрождения”.
  - О чём этот пасквиль? – желчно спросил Гуус, на что последовал ответ:
  - В наш город едет выставка художника, чьё мастерство признано искусствоведами как продолжение традиций эпохи Возрождения.
  - Чьего возрождения? – так же ядовито переспросил купец. Настроение становилось всё хуже и хуже.
  - Возрождения как периода в истории искусств, - вздохнул голова и убрал газету.
  - Так это вы… Вы позволили занять похабнику центральную галерею? – вскипел господин Гуус.
  - Отчего же похабнику? Иванно Митрек опирается в своих работах на шедевры великих мастеров Анджело, Тицара, Винки…
  - Содомиты! Да неужто вы не понимаете…
  - Господин Гуус, - устало изрёк голова и снова потёр виски. – Какое это имеет отношение к творчеству мастеров? Разве же они изображали нечто постыдное, нечто, что противоречило бы Святому Писанию? Напротив, они писали лики святых, сюжеты из Великой Книги нашли отражение на их полотнах и фресках.
  - Митрек тоже содомит, - буркнул Гуус.
  - Бездоказательно, - пожал плечами голова. – Так с чем вы прибыли? С каким вопросом?
  - Нет у меня к вам вопросов, - сварливо ответил Гуус.
  Он развернулся и вышел. День был окончательно испорчен, и даже мысль о дожидающемся его возвращения завтраке не вселила успокоения.
  - Я этого так не оставлю, - гневно пробормотал Гуус.
  Он тут же направился к своему приятелю, редактору духовного альманаха «Слово в Устах».
  Натан Клофф сочувственно покачал головой на рассказ Гууса о том, что гуссийский голова пал жертвой эйфории перед творцом, который меж тем творит пагубу и растлевает своими произведениями всех, чей взор бы их ни коснулся.
  - Ты понимаешь, дорогой Клофф, - сетовал Гуус, наслаждаясь свежим чаем из расписанной чашки, - мы не должны допустить этой выставки. Наши дети, неопытные и неискушенные птенцы, узрев эти картинки, могут впасть в соблазн. А ведь этот грех, как недуг, может передаваться по наследству. Что получим мы? Поколения, готовые поступиться целомудрием, готовые поставить под сомнение нравственность как высшую ценность, с таким трудом укорененную почти столетие назад!
  - Несомненно, мой милый Гуус, мой дорогой брат! – кивнул Клофф. – Мы выпустим брошюру, мы сделаем листовки и разнесём тираж по приходам. Пусть все знают, что искуситель не дремлет, что поверженный враг вздымает голову над нашей землёй вновь.
  …Домой Алевус Гуус уехал успокоенным. Натан Клофф – человек слова и дела. Призыв к благочестивым горожанам не заставит себя ждать, и никто не приблизится к картинам Митрека на пушечный выстрел.
  Алевус Гуус рисовал в своем воображении сюжетец: художник едет по городу, а на его пути в домах наглухо захлопываются окна и опускаются шторы, и даже бездомные коты не показываются из подворотен. И поделом. Пусть знает, как совращать своими рисунками умы и сердца почтенных граждан независимой Чернавии!

***

  Тираж брошюр и листовок был готов уже на следующий день, а к полудню мальчишки-курьеры развезли их по приходам и газетным лавкам. Кроме того, Клофф проявил инициативу и выпустил афиши, призывающие отвратить взоры от “непотребных иллюстраций Митрека”.
  Довольный таким раскладом, Алевус Гуус был готов отпраздновать победу, как вдруг, точно снег на его покаянную голову, обрушилась сводка происшествий.
  “Вчера в три часа пополудни, - гласила новость, - в газетной лавке на Ясеневой улице случилась небывалая давка. Два молодца принялись мутузить друг друга вследствие спора из-за предстоящего приезда в Гуссию выставки Иванно Митрека. Якобы один из зачинщиков потасовки высказал мысль, будто не считает зазорным сходить в галерею и даже готов свести туда всю семью…”
  Следующая газета ещё сильнее огорчила господина Гууса:
  “Иванно Митрек выражает пожелание гуссийцам не поддаваться наветам, а лично сходить и убедиться в том, что он не творит ничего пошлого и низменного. Художник также не собирается переносить открытие экспозиции, и оно состоится точно в срок”.
  Алевус Гуус крякнул. Этот срамник ещё и настаивает, чтобы его малярство увидели достопочтенные горожане! И мнение поборников нравственности его ничуть не смущает!
  У здания редакции, чей журналист брал комментарий у порнографиста, Гуус был через час. Влетев в кабинет редактора, Гуус с порога пошел в атаку. Он пытался убедить неверного Фому, что тот немедля должен пустить в печать опровержение, что журналист тот просто обязан проехать по городу и предместьям и спросить жителей, как они сами относятся к тому, что какой-то заезжий недохудожник плюёт на вековые устои Чернавии и представляет подобные «шедевры», что на самом деле никто и никогда не придёт на открытие такой выставки и что город понесёт значительные убытки, впустив в свои пределы похабного живописца.
 Однако редактор был непреклонен, он стоял на том, что его газета никогда не работала по заказу, что даже реклама в издании – это информация о нужных и проверенных товарах и услугах, а новость о Митреке была написана лишь потому, что действия таких общественников, как Гуус, вызвали широкий резонанс.
  Алевус Гуус проиграл бой, но надеялся выиграть войну. Поэтому он сразу же двинулся к приходу отца Павлюса, успевая аккурат к концу службы.
  В полдень по центральной улице Гуссии двигалась колонна противников выставки. Люди несли иконы и хоругви, впереди выступал сам господин Гуус.
  - Прочь из чистого города, - скандировали шествующие.
  Они остановились у ратуши и, дав пробить городским часам двенадцать ударов, вознесли молитву к открытым небесам. Из окон смотрели любопытные, некоторые прохожие, услышав слова молитвы, примыкали к митингу, оставив свои дела. Через час площадь заполнилась. Полисмены робко сновали вокруг, не решаясь подступиться к разгневанным праведникам.
  Наутро Алевус Гуус прочёл о своём стоянии и о том, что Иванно Митрек раздосадован подобным приёмом, но всё же надеется, что разумные люди не поддадутся настроению мракобесов.
  - Мрррракобесов? – прогремел Гуус и прочёл далее:
  “У дворца искусств проходят одиночные и малочисленные пикеты. Люди выходят с самодельными плакатами, на которых написано: “Руки прочь от Митрека”. Голова Гуссийской губернии никак не комментирует прецедент”.
  - Трус, - постановил Алевус Гуус.
Такие, как этот Митрек, не могут признать поражения. Следующая газета публиковала интервью с художником, где тот уповал на заблуждение и стадный рефлекс. “Поймите, запретить выставку – это значит запретить развиваться искусству. Художник по своей натуре исследователь, он ищет и находит. Не всем близки его взгляды, но найдутся и те, кто восхитится его трудом, а творчество, безусловно, это труд и терпение. Я уже сталкивался с непониманием, но в конце концов мои работы оставили отклик в сердцах и умах жителей свободной – я подчеркиваю: свободной! – Чернавии, надеюсь, что здесь  будет точно так же”, - заявлял бесстыдник.

***

  На следующую ночь в храме Архангела-вестника случился погром. Тамошний настоятель в проповеди призвал к смирению и тихой молитве во благо недругов и заблудших, чему и учит Святое Писание. За это его оклеймили отступником, и некоторые прихожане перешли от слов к делу – разбили крыльцо и расколотили окна.
  Скорбью исполнилось сердце почтенного Гууса, но отступать он был не намерен. Это необходимое зло, ибо нельзя позволять охульникам попирать нравственные устои и диктовать свои гнусные правила. Пусть знают, что у терпивцев тоже есть зубы.
Как раз в эту минуту в дверь постучали. На пороге стояла прихожанка отца Павлюса, благородная вдова Гришла из соседнего предместья.
  - Добрая Гришла! – приветствовал хозяин гостью. – Что привело тебя ко мне сегодня?
  - Господин Гуус, - вдова покачала головой. – Вы прослыли защитником угнетённых, только на вас могу сейчас уповать!
  - Кто посмел обидеть тебя, благородная женщина?
Гуус учтиво провёл посетительницу в комнату и предложил ей кресло у камина.
  - Дело в том, что я и мой сын живем на берегу озера. Мы питаемся от того, что мой Ясек рыбачит каждое утро с тех пор, как не стало бедного Итана. Так вот, в наши края приехал мельник и задумал строить запруду. Наш берег превратится в болото, рыба уйдёт или погибнет, а следом погибнем мы.
  Печальная складка пролегла через лоб Алевуса Гууса. Он смотрел, как трясётся от робости маленькая женщина, как теребит свой выцветший подол.
  - Молись, добрая Гришла, - ответил Гуус. – Только молитвой можно помочь твоей напасти.
  - Но как же… - вдова подняла увлажнённые глаза на хозяина.
  - Творец сказал, что мы должны прощать обидчикам, и это залог нашего спасения. Поверь, воздастся каждому ещё на земном пути, но тот, кто посмел обидеть обездоленных и не покаялся, не обретёт Милости Божией и после смерти.
Часы на каминной полке пробили три. Гуус засуетился: он должен быть на площади у ратуши, куда намерен сегодня привезти свою пакость Иванно Митрек.
Гришла неуверенно поднялась и, оглядываясь, направилась к выходу.
  - Ступай, ступай и молись усердно. И сына своего научи, и Господь наш милостивый заступится за вас! – напутствовал Алевус Гуус растерянную женщину.
  А на площади благочестивого Гууса ждала радостная весть: голова, дабы не допустить дальнейших бесчинств, повелел запретить выставляться Митреку в Гуссийском дворце искусств. Гуус торжествовал: он победил в этой партии, и коронованная фигура либеральной общественности пала под его сокрушительным ударом.
  По дороге домой, на перекрестке, господин Гуус увидел грузовозы со строительными материалами, которые повернули в сторону озёр.
Опытным взглядом купец оценил качество досок и бревен и порадовался за того, кому предстоит соорудить из них добротную постройку.
  - Бог в помощь, - произнёс тихо Гуус, - благому началу Господь – сподвижник!
  Однако, покидая Гуссию, благочестивый господин Гуус даже не прихватил свежих газет, и зря: на первой полосе ежедневного издания красовалась статья “Отступить не значит сдаться”, где говорилось о том, что выставку опального Митрека разместил у себя в частной галерее её владелец Хасеп.
  Сам Хасеп объяснял своё решение небывалым ажиотажем. “Люди испытывают интерес к запрещённым в нашем городе произведениям искусства и готовы платить деньги, лишь бы их увидеть. Приютив у себя экспозицию, я как честный налогоплательщик намереваюсь сделать посильный вклад в процветание родного города, а заодно я приоткрою завесу над садом искушений Иванно Митрека. “Сад искушений” – неплохое название для выставки, не правда ли?..”