короткая повесть Он строил Бам

   Он строил Бам!
  (короткая повесть)



   
      
         

            
      Бригадир  бригады  дворников  Трофимов  хулигански  настырно  прошёл  в  директорский кабинет.  Секретарша  даже  не успела  оторвать  свою  пятипудовую  фигуру  от  стула  на  колёсиках.
      Стены  директорского  кабинета  раскрашены  в  цвета  государственного  триколора.  На  одной  стене  лозунг:  «Наш  путь один. И он  -  един!».  На  другой  стене – «Слушать  -  и  слышать!».

   -  Что  такое,  Степаныч?  -  настороженно  спросил  директор  и  поставил  на  стол  высокий  стакан  с  чем-то.  -  Опять  что  случилось?
   - А  всё  тоже  и  случилось! -  басом  гаркнул  бригадир  дворников.  -  Я  не  для  того  свою  жопу  морозил  в  бараке  на  Баме  и  печень  свою  сжигал  неразбавленным  спиртом,  чтобы  эта  всякая  шелупонь  демократическая  надо  мной  издевалась  теперь.  В  моей,  так  сказать,  стране…
 
      Сергей  Трофимов  всегда,  сколько  себя  помнил,  рвался  на  геройский  подвиг.  В  пионерские  годы  рекорды  ставил  по  сбору  металлолома,  а  после  солдатского  дембеля  рванул  на  строительство  «магистрали  века».  В  те  времена  из  всех  источников  звука  лились  призывы:  «Бам!  Бам!.. бам…  бам…».  На  заборах  и  фасадах  домов,  на  самых  видных  местах  висели  лозунги,  приглашающие  в  приказном  порядке  ехать   на  край  земли  и  строить  там  Байкало-Амурскую   магистраль.  А  лозунги  на  Трофимова  всегда  действовали  завораживающе  и  возбуждающе,  как  армейские  команды  -  когда  не  надо  размышлять,  а  просто  быстро  исполнять  и  чем  быстрей, тем  лучше.  Если  бы  по его  дембелю   не  зазвучали  «Бам!  Бам!»,  он,  наверное,  остался  бы  на  сверхсрочную.

      За  трудовые  подвиги  на  «магистрали  века»  Трофимову  дважды  выдавали  почётные  грамоты с  золотым  обрезом,  а  потом  торжественно,  на  зависть  многим,  вручили  ключи  от  личной  комнатёнки,  пахнущей  свежей  сосновой  смолкой,  в  бараке  на  окраине  Тынды. Трофимов  тут  же  сразу  и  обженился   на  одной,  тоже  ударнице  коммунистического  труда  из  своей  бригады.  А  потом,  очень  скоро,  ударница  принялась  канючить  и ныть: «Хочу  в  Москву…»  -  и  это  каждодневное  нытьё  постепенно  приняло  для  Трофимова  значение  ещё  одного  лозунга,  и  он,  в  конце  концов,  решил  вернуться  в  своё  родное   московское   Измайлово.  Именно  «решил», а  не  по сопливому   «согласился».
       А  в  родном  Измайлово  -  двухкомнатная   «хрущёвка», а  в ней  родители,  старшая  сестра  с  мужем.  В  таких  стеснённых  жилищных  условиях  Сергею  Трофимову  требовалась   большая  изощрённость  для  исполнения  супружеских  обязанностей  -  но,  тем  не  менее,  народилась  дочка.  А  у  сестры  родился  сын.  В  атмосфере сплошного писка  младенческих  голосов  совершенно  невозможно  было  расслышать  какой-нибудь  жизненно-утверждающий  лозунг.


      Управляющий  директор  управляющей  компании  «Инжинирингжилсервис»  взболтнул  в  своём  стакане  какую-то  бордового  цвета  жидкость  и  спросил  с  явным  раздражением:
   -  Ну  и что  ты  опять  разорался  про  свой  барак  на  БАМе?
   -  Так  я  ж  о  том,  что  вы – власть,  или  не  власть!  У  меня  от  этих  митингов  снова  вся   территория  захламлена.  Мои  туркмены  ропщут…  Уже  по-русски  во  всю  матерятся…  Скоко  же  мусора  остаётся  после  этих  митингов!
    -  Ну, и  повыгоняй  их  на  хрен.  А  то,  вишь  ты,  ропщут,  -  спокойно  сказал  управляющий.
    -  Кого-о?  Туркменов  моих?  Вы  даёте! А  кого  ж  на  их  места?  Наших  родимых  алкашей?..  Ну-у,  даёте  вы  советы…  Мои  туркмены  за  то,  чтобы  кормить  свои  гаремы  в  своём  Узбекистане  такие  чудеса  трудового  героизма  проявляют.  Но,  и то…  ропщут!  Сколько  можно  митинговать  по  всякому  поводу,  мусорить  сплошь  и  рядом,  ограждения  ломать…  Ладно  бы  на  первое  мая.  А  то ж  чуть  ли  не  каждую  неделю…  Вы  -  власть,  или  не  власть?  Я  вот  когда  на  БАМе…
    -  Да  заткнись  ты,  Степаныч,  со  своим БАМом…  Достал  до  самой  селезёнки,  -  директор  собрался  было  сделать  глоток  из  своего  стакана  -  но резко  передумал  и  поставил  стакан  на  стол.  -  Ты  вот,  Степаныч,  как  начинаешь  орать  про  свой  барак  на  баме,  так  у  меня  сразу  какие-то  ассоциации  возникают.  А  не  имеешь  ли  в  виду  американского  президента.  Очень  попахивает  инсинуациями  в  его  адрес.
    -  Во-о!  Моя  ему  инсинуация!  -  Трофимов  показал  директору  свой   бугристый  кулак  с  бледной  татуировкой  «ДМБ-74».  -  Пока  что  американских  президентов  ругать  не  запретили.  Своих,  понимаю,  нельзя, чтобы авторитет не колебать…  Но  не  в  этом  дело  совсем.  Просто  обидно!..  Что  ж  я  в  своём  бараке  на  БАМе  жопу  морозил,  жена  теперь  от  тяжкого  труда  придатками  страдает.    У  неё  геморрой  теперь  величиной…  не  знаю  даже,  со  что  размером…  Я  в  партию  вашу  вступал?  Вступал!  Что  вы  говорили,  когда  звали?..  Какие  лозунги  мне  на  уши  вешали?..  Во-о!
       Пока  бригадир  дворников  трубно  вопил,  выпучив  глаза,  брызгая  слюной,  тряся  кулаками,  притоптывая  ногой,  директор,  управляющий  жилым  фондом  района  сделал всё-таки  нерешительно  глоток  из  стакана. После  глотка  почмокал  губами,  прикрыл  глаза  и  опять  почмокал  губами.
     - И  что  ты, Степаныч,  хочешь  этим  сказать? -  ласково  переспросил  директор, аккуратно  возвращая  стакан  на  стол. -  Ты  уже  столько  времени  кричишь,  отрываешь  от  работы  меня. А  смысла  в  твоих  криках  никак  не  уразумею.
    -  Чо-о?  Не  уразумеешь! -  Трофимов  уже  не  то,  что брызгая  слюной,  слюна  уже  пузырилась  у  него  на  губах,  не  успевая  отлетать  в  стороны.  -  Я  в  вашу  бывшую  партию  тоже  вступал…  Тьфу,  как  вспомню  - аж  противно  вспоминать.  И  что,  и  какие  были  ваши  призывы  тогдашние.  Родину  защищай!  Пятилетку  -  перевыполняй!  Стремись  к  победе  коммунизма…  Я  защищал.  Я – перевыполнял…  Я  и  это  самое,  стремился…  Ну,  и  где  это  всё  обещанное,  на  хрен! А-а? К  чему  пришли?...   У  моей  жены,  понимаешь,  геморрой  от  семейных  забот  отвлекает.  У  меня,  вообще,  от  такой  жизни,  по   народному  говоря,  сухотка  мужская  одолевает.  К  чему  пришли  в  этом,  научно  говоря,  принципе?  Такое  временами  бывает,  что  придёшь,  поддавши  домой,  свалишься  с  устатку  в  постель  -  а  утром  не  разберёшь,  в  чьей  кровати  ночь  проспал.  Разве  такое  жизнью  называется?..  Я,  конечно,  понимаю  -  за  принципы  надо  бороться.  Без  принципов  жить  нельзя.  Никак.
        Одно  время  Трофимов,  запутавшись  в  лозунгах,  страдая  от  стеснённых  жилищных  условий,  принялся  искать  «принцип»,  который  бы  разрешил  его  жилищный  и  жутко  болезненный  вопрос.  Читал  взахлёб  малотиражные  газетки,  листовки  на  столбах,  надписи  на  заборах,  ходил  на  собрания   разномастных «активистов. На  собраниях  прорывался  выступать  и  выкрикивал  там  рвущим  сердце  голосом  о  своей  обмороженной  на  БАМе  жопе.  Степаныч  начал  даже  считать  себя  «прогрессивным»,  а  не  каким-то  там  пеньком  дремучим.

       Тетрадку  себе  завёл  специальную,  как  когда-то  в  солдатские  годы  на  политзанятиях.  Записывал  в  эту  тетрадку  разные  умные  слова  из  речей  активистов  на  почти  полуподпольных  собраниях.  Особенно  ему  понравилось  как  говорил  один  круглый  дядька.  Дядька  этот  тряс  над  головой  листками,  вопил,  что  это  проект  самой  демократической  в  мире  конституции. Трофимов   после  той  лекции,  осмелившись,  попросил  у  этого  круглого  дядьки  переписать  некоторые  слова  из  его  конституции,  где  про  жилищные  условия.   Дядька  поначалу  посмотрел  на  Трофимова  подозрительно,  но  когда  Степаныч  красноречиво  упомянул  про  свою  жопу  и  барак  на  БАМе,  дядька  самолично  продиктовал  для  тетрадки  самые  важные,  по  его  мнению  принципы.
  -  Записывайте,  -  благосклонно  сказал  круглый  дядька  и  положил  свою  руку  на  спину  склонившегося  над  тетрадкой Сергея  Степановича.  -  Эти  конституционные  положения  вымучены  страданиями  угнетённой  российской  интеллигенции.
      Трофимов,  потея в неудобной позе,  записывал,  сначала  совсем  непонятные ему  «принципы»:
   -  Марксизм -  это  одно  из  направлений  теоретического  осмысления  развития  человечества… Социализм  формируется  при  прямых  социальных  гарантиях  на  социальные  средства  для  жизни…
     Трофимов,  приустав,  уже  начал  сожалеть  насчёт  записи  в  тетрадку  «главных  принципов».  Но  тут  круглый  дядька  наконец-то  взялся  перечислять  «принципы»  близкие  для  сердца и  приятные  для  уха  Степаныча.
  - …  В  жилищном  строительстве  наша  программа  конституционно  закрепляет  то,  что…
    И  тут  Степаныч  так  скоро  застрочил  на  листах  тетрадки,  как  сам  за  собой  никогда  не  подозревал.
   - …  Свыше  допустимых  норм  в  двадцать  квадратных  метров -  срок  по  уголовному  кодексу…  Создаётся  специальная  служба  для  перераспределения  существующего  жилищного  фонда.  По  количеству  существующего  количества  членов  семьи… Социальная  справедливость… Уголовная  ответственность…  Суд  присяжных  из  числа  необеспеченных  жильём  граждан…  И  также  по  продуктам  питания…

       В  те  интересные  времена  Трофимов  зачастил  по  субботам  в  парк  Сокольники  послушать  одного  правдолюбивого  мужика,  который  толкал  на  летней  эстраде  парка  залихватские  речуги.  И  у  этого  правдолюбца  лозунги  были  понятны  и  доступны  для  ума  простым  честным людям,  людям  с  ограниченными  жилищными  условиями.  Сразу  было  видно,  что  и  у  правдолюбца  жизнь  проходит  тоже  на  двух  квадратных  метрах  жилищного  пространства.   
       Мужик  этот  с  типичной  русскоязычной  внешностью   местами  вставлял  в  свою  речугу  кое-какие  сведения  о  своей  биографии.  Мол,  он когда-то  работал  шпионом  в  странах  Ближнего  Востока,  но  разошедшись  идейно  с  властью,  не  сбежал,  как  другие  гадёныши-предатели,  на  кровожадный  Запад,  а  остался  внутри  страны,  чтобы  бороться  за  народные  права  и  свободы.  Его  ораторство  с  криками  и  подвизгиваньем  в  конце  каждой  фразы  сами  по  себе  впечатывалось  в  мозг,  и  не  нужно  было  эти  фразы  записывать  в «тетрадку  для  политзанятий».  Как  только  крикнет  со  сцены  летней  эстрады: «Каждому  мужику  по  бутылке  водки!  Каждой  женщине  -  по  мужику!»  -  и  лозунги  эти  бальзамом  ложились  на  душу  собравшегося  народа,  посчитавшего,  что  это  провозглашается  ежедневный  рацион  в  грядущие  дни  счастливой  жизни  без  льгот  и  привилегий.

        - …  Вот  я  вам  товарищ-гражданин-господин  директор  прямо  и  недвусмысленно  заявляю  от  имени  трудового  народа,  что  хватит  терпеть  и  потакать  всей  этой  сволочи  и шелупони,  этой  пятой  колонне из  оппозиции  и  этих,  как  их…  ну,  да  ладно.  Они,  эта  пятая  колонна,  не  только  на  нашей  подведомственной  территории  мусорят  -  они  мозги  и  мысли  нам,  простому  народу  замутили.  Ничего  не  понимает  народ,  как  жить  надо…  в  общем  смысле.  В  смысле:  когда  жилой  фонд  делить  начнём.  Вот  в  нашем  бараке  на  БАМе…
       Пока  Трофимов  опять  рассказывал  про  социальную  справедливость  у  них  на  БАМе,  директор  на  листочке  отрывного  календаря  быстренько  записал: «Важное!  Секретарю. Американского  президента  больше  ко  мне  ни  в  коем  случае  не  впускать!».
     - …  Правильно  говорил  товарищ  Троцкий  в  восемнадцатом  году.  Каждого  третьего   расстрелять   -  и  порядок  будет!   
     Устав  кричать,  почувствовав,  что  не  хватает  ему  горячих,  ярких  слов,  бригадир  дворников  в  сердцах  махнул  рукой  и  резко  вышел  из  кабинета.  В  своём  стремительном  движении   Трофимов  столкнулся  в  тесной  приёмной  с  бухгалтерским  программистом,  худосочным  пареньком  в  узких  брючках  и  в  сандалиях  на  босу ногу.
  -  Тут  ты  ещё  под  ногами  крутишься,  пятая  колонна!  - злобно  рявкнул  Трофимов  и  каблуком  своего рабочего  ботинка,  сверху  вниз,  вдарил  по  носку  сандалии  «пятой  колонны».   Программист,  с  гримасой  боли  открыл  рот,  возвёл  к  потолку  печальные,  как  у  оленя  глаза,  и  протяжно   ойкнул: « О-о-ой!»

            * * *

     Вот в газете нашлось объявление, которое сразу чем-то зацепило за душу. Душевное такое было объявление.  «Требуются сотрудники с жизненным опытом. Неравнодушные к судьбам своей Родины и своих близких». И был номер мобильного телефона. «Наверное, соберётся много конкурентов на эту работу», - сожалеющее подумал Трофимов. Раньше, куда бы он не обращался по вопросу трудоустройства, его жизненный опыт оказывался отрицательным качеством.
- Да вы чего, охренели, что ли? - рыкал тогда, услышав отказ о приёме на работу измученный жизненными обстоятельствами Трофимов. – Вам кого, мать вашу курицу, на работу надо? Проституток малолетних?.. У меня, знаете, какой жизненный опыт. Вы не знаете, я - БАМ строил…
- Ну, поймите вы, мужчина, - отвечала сотрудница кадровой службы «Макдональдс», - у нас работа с очень требовательной клиентурой. И в первую очередь нам нужны сотрудники вежливые, почтительные, обходительные…
- А вот этого не дождётесь! - схватив со стола свою анкету, кричал на прощание Трофимов.
     «Неужто только в дворниках и пригодился? - грустно размышлял после выхода на пенсию и увольнения из коммунальной фирмы Трофимов. - Неужто только в дворниках и могу послужить своей родине? И нигде я больше не нужен со своей пламенной душой борца…»

      Окончание срока трудового договора - это бы всего лишь зацепка, чтобы разрубить с ним «трудовые отношения». Это всего-навсего брехня, придуманная их директором, ворюгой лощёной внешности, а потому что не по нраву ему, что Трофимов душой болеет за родину. И эти свои чувства он и выразил по-народному юристке фирмы, которая, бледнея, пыталась объяснить законность увольнения.  У Трофимова была уже пенсия по стажу, и он уже судился с пенсионным фондом по поводу маленького размера начисленной пенсии и поэтому не стал распыляться на другое судилище по поводу увольнения. Обиделся - и принялся подыскивать себе подходящее приложение нерастраченной жизненной энергии.  «Народ наш, конечно, быдло. Но не в такой же степени, как это думает власть, - размышлял Трофимов-пенсионер. - И в настоящий период развития  революционной  ситуации именно пенсионеры становятся движущей силой революции. Как когда-то пролетариат…».
    После прочтения газетного объявления Трофимов почувствовал, что ещё имеются люди, мыслящие с ним солидарно: о Родине думают, понимают, что надо сплотиться. «Может ещё и деньги платить будут», - подумал Трофимов с тёплым чувством и подчеркнул объявление красным карандашом.
- Вот видишь, - сказал он вышедшей на кухню жене, - нашёл всё-таки людей, которые такие же, как мы.
- А, может, провокаторы какие, - ответила жена с пессимизмом в голосе и с чайником в руке.

      Жена с уставшим лицом, с мешками под глазами, отодвинула движением бедра свояченицу от плиты и поставила на плиту чайник.
- Но так же жить невозможно, - патетически воскликнул Трофимов и обвёл глазами пространство кухни с многочисленными шкафчиками трёх проживающих в этой двухкомнатной "хрущёвке" семейств. - Наша великая страна, самая огромная в мире, поднявшаяся от сохи до космических ракет… А жить в ней - ну, никак нормально не получается.
- Заткнись ты, - усталым голосом ответила жена и присела на кухонную табуретку краешком своей объёмной задницы. - У меня от твоих пламенных речей геморрой обостряется.
- И-эх! Как же ты так можешь говорить! - Опять пафосно возмутился Трофимов. - Неужели ты не помнишь, моя краснощёкая комсомолочка, как с трибуны у нас на БАМе, получая свою очередную почётную грамоту, ты призывала всех нас
- Заткнись, - прошипела жена, как попавшая под колёса гадюка.
     С собственной супругой Трофимову было тяжелее всего вести политические диспуты. Вот когда по телевизору - тогда, да: они вместе, одинаковыми словами, орут на представителей «дерьмократов». Особенно на тех, которые ухищряются умными словами расшатать железную логику депутатов от партии настоящих патриотов. Тогда, да: у них с женой одинаковые слова вырываются из глотки вместе со слюной.
    Утром, спозаранку, чтобы успеть именно к девяти часам, обозначенным в газетном объявлении, Трофимов стал тщательно собираться на собеседование. Умылся в душе до трусов, побрился новой бритвой. Вынул из шкафа и вытряхнул на балконе парадный костюм строго стального цвета, нацепил галстук, обозначенный в записях трудовой книжки, как ценный подарок. И сказал жене, уходя:
- Мария, если и здесь я не пригожусь, - Трофимов вздохнул. - Я пойду напрямую в приёмную президента. Она где у нас, в Кремле, что ли? Пойду, ей богу…
- Ходил ты уже, - жена тоже вздохнула. - И к Зюганову, и к этому… а-а,
Жириновскому… Ну, и что?
- Охрана не пустила, - ещё раз вздохнул Трофимов. - Прямо у входа заявили, что таких советчиков у них полным-полно. Э-эх!.. А что они прислушиваются разве к мнению из народа. В мнении народа и заключается политическая мудрость. Вот Ленин Владимир Ильич принимал же ходоков со всей России, чаем их поил. А эти вожди! Забурели, мать их курица… Не-е, я к президенту напрямую. У порога лягу. Скажу, знаешь ли, если нужны тебе отъявленные… то есть, пламенные борцы - я такой. Ставь меня губернатором на любую террриторию - и я всё в порядок приведу. У-ух! - Трофимов задрал вверх свой мосластый кулак с бледной татуировкой «ДМБ-74». - Я всех бюрократов поувольняю. Я сам один командовать буду, а чинухи пуская котлованы копают под доступное жильё для народа.
- Ну, иди с богом, - смиренно сказала жена и перекрестила мужа широким троепестием.

     Пункт по трудоустройству патриотов располагался, судя по приписке в объявлении, в музейном комплексе старинной усадьбы. У левого крыла усадьбы, развороченного под реставрацию, притулился строительный вагончик стандартного образца. Над входом в вагончик прибит транспарант «Работа для патриотов!». И у входа уже сформировалась очередь из ребят в тюбетейках под старыми солдатскими ушанками. Трофимов сразу понял, что эти в очереди - ему не конкуренты. Без малейшего физического насилия, лишь действуя одним нахмуренным выражением лица, Трофимов первым встал в очередь. Никто за его спиной не выразил протеста.
    Было мартовское слякотное утро. На деревьях старинного парка громко каркали вороны. Трофимов чувствовал, вдыхая мокрый воздух, что вокруг революционно пробуждается природа. И он чувствовал, что и в нём самом бурлят весенние соки. И он подумал очень уверенно, что в последних новейших историях России эту революцию назовут, скорее всего, великой Мартовской революцией.
      Трофимова первым пригласили на собеседование. В глубине вагончика - и что интересно, без лозунгов на стенах - сидели двое мужчин моложавого вида, а прямо у входа девушка за компом, очень похожая на Анку-пулемётчицу из фильма про Чапаева. Двое поочередно задали по одному вопросу. Девушка что-то прощёлкала по клавишам. Потом  выдала  листок с текстом мелким шрифтом и предупредила строго: «Читайте инструкцию - там всё написано».
      Трофимов вышел из вагончика со смешанным чувством удовлетворения-неудовлетворения. С одной стороны - его приняли на работу: так понравились этим двоим его категорические ответы на их вопросы. А с другой стороны: чего та, мандатная комиссия, не захотела выслушать его прямые советы по оздоровлению загнивающего общества.   «Видимо, - подумал он, сам себя успокаивая, - у них есть уже чёткая программа. Они знают, что надо делать. И это успокаивает. Надо себя проявить в конкретной работе – а потом они поймут, что им нужны такие губернаторы как я…».
- Всё, Машк, взяли! - празднично сказал Трофимов, ставя на стол купленную по пути поллитру.
- Кем? - косо глядя, переспросила жена. - Дворником?
- Хо-хо! - гордо хмыкнул Трофимов и сделал успокаивающий жест. – Сейчас прочитаем инструкцию… Наливай… Там всё, сказали, написано… Такие люди, как я, им в самую масть. Так понимаю из разговора с ними.
     Допивая бутылку, Трофимов с супругой, достигнув расслабленной мечтательности, упивались, прямо-таки, по-детски буйными фантазиями: как они в губернаторском статусе будут наводить порядок в родной им когда-то Тынде.
- Я им!.. - говорил Трофимов, ударяя кулаком по столу.
- А я им! - икая, добавляла его жена. - устрою борьбу с коррупцией. У меня в голове уже целый список составлен…
- Мария, - наставительно говорил Трофимов густым «губернаторским» баритоном. - Ты мыслишь по старой памяти, а ведь уже поколения сменились. Другие кадры там теперь в Тынде.
- Трофимов! - отвечала с кривой усмешкой сильно захмелевшая супруга. - Ты не понимаешь… Не понимаешь ты, что их детишки сейчас у власти. У них всё по наследству. Будем мстить через детишек.
- А после Тынды меня, возможно, на Москву двинут, - уже лирическим размягчённым тоном проговорил Трофимов. - Если себя зарекомендую пламенным борцом.
- А что ж, - раздумчиво кивала жена, накручивая на палец прядку волос у виска. - Вон сейчас в Москве посадили же губернатором бывшего оленевода, говорят. – Смог оленевод… А ты БАМ строил.
- Ну, во-первых, его мэром поставили, а не губернатором. А, во-вторых, за ним нефтяные промыслы… А за мной кто будет - лесоразработки сибирские?
- Тоже - сила. Лес, знаешь, какой нынче дорогущий, ого!
- Мар-рыя! Главное - зарекомендовать себя пламенным борцом…
    Следующим днём, проснувшись позже обычного распорядка, Трофимов первым делом наорал на дочку, устроившую «птичий базар» с бабушкой, спавшей в коридоре на раскладушке, потом снарядил жену за пивом - а затем пристроился на диване читать инструкцию, полученную в строительном вагончике. Инструкция была напечатана мелким шрифтом на целую страничку, и Трофимов надел очки.  Смысл Инструкции сводился к тому, как вести себя на несанкционированных митингах в контактах с активной оппозицией. «Во-о! - сам себе сказал Трофимов, - это, как конкурс, как проявят себя настоящие пламенные борцы в революционной ситуации. Кто-то, наверное, будет наблюдать и делать кадровые выводы. Вот даже слова приведены, какими надо отвечать на их провокационные выпады. Вот даже стихи имеются одного пламенного поэта из наших рядов. Фамилию запомнить надо: наш Маяковский и Демьян Бедный в одном лице - Копчёный Глеб… Мощный такой поэт». В конце мелкого текста были строчки крупными буквами: « У каждого гражданина наступает момент, когда он должен решить, на чьей он стороне».
- Ух, ты! - громко выдохнул Трофимов. - Так это ж я давно решил, на чьей я стороне. Я давно на той стороне, где справедливость для народа.
     Несколько дней Трофимов ждал. Те, двое в вагончике, сказали, что ему позвонят «когда нужно». «Чего ж не звонят? - злился Трофимов, - ведь уже давно нужно. Вон даже из окна видно: шляются без дела педофилы всякие. Нет, чтоб их на БАМ отправить. Нет общей национальной идеи…»
       В конце марта месяца ему позвонили наконец-то. Чёткий голос, как записанный в автоответчике, выдал устную инструкцию: когда, где, во сколько часов времени собираться.
 


         


           Около мусорных баков Трофимов разжёг костёрчик. Попрыскал из баллончика с бензином для зажигалок на кучку порванных в сердцах страниц и обложек, некогда почитаемых им книжек – и поджёг. Без всякого трепета в душе. Как поп-расстрига, вдруг разуверившийся в священном писании и многочисленных комментариях к нему.
          Майская ночь опустилась на микрорайон, застроенный сплошь панельными пятиэтажками. Тишина царила на улицах, перечисленных с первой до пятнадцатой с одинаковым названием «Парковая». Лишь издалека доносился неясный гул от оживлённой автомагистрали, и на тёмном небе гуляли сполохи от рекламных огней в центральной части города.
         Очередной книжкой, разорванной Трофимовым и кинутой в костёр был вузовский учебник «История КПСС». Потом, самым кощунственным образом с иезуитским изуверством, исказив мимику лица, разорвал и кинул в огонь купленные им на книжном развале двадцать лет назад один том Ленина и один том Сталина. Рвал, вынимая по одному из стопок, цветные агитационные плакаты с лозунгами «Слушать – и слышать», «Скрепляй скрепы!», «Народ – вперёд!». Костёр разгорался - и ничего не дрогнуло в сердце Трофимова, как в сердце Тараса Бульбы.
         Трофимов уже глубоко уверовал, что истина находится в его сердце. Истина, которую он познал лишь совсем недавно и которую от него хотели скрыть разные демагоги в словесном поносе. Каким он был наивным простачком, каким Буратино с деревянной головой, когда в порыве молодого организма рванулся строить Байкало-Амурскую магистраль, презрев домашнее уютство и жертвуя здоровьем во  имя трудовых подвигов. И он по-щенячьи верил, что следуя по пути, указанном на лозунгах, обретёт смысл и радость в проживаемой жизни.
        Сквозняком из подворотни вскружился тополиный пух в тротуарных закоулках. Из облака поднявшегося пуха в ночной темноте всплыло что-то похожее на огородное пугало в сером балахоне до пят, в головном уборе, похожем на женскую шляпку и с тележкой на верёвке, верещащей колёсиками.
         Трофимов чихнул от тополиной пушинки, попавшей в ноздрю, и посмотрел внимательно на существо в темноте за костром. Тип в балахоне остановился, и его тележка перестала дребезжать. Затем он подошёл ближе к костру, поднял с асфальта оторванную обложку, прочёл название и спросил вежливым голосом:
- Вот зачем эсеры убили графа Мирбаха?
- Какого графа? – враждебно грубо в ответ спросил Трофимов.
- Германского посла. В восемнадцатом году, после революции.
- А-а, - уже удивлённо протянул Трофимов. – Это давно… А я подумал, сейчас они это сделали… Ну, и зачем они  убили этого графа?
- Эсеры как самые ближайшие политические союзники большевиков знали об их связях с Германией и подозревали, что именно на германские деньги были подкуплены активисты в рабочей прослойке и матросских экипажах. А те, в свою очередь, раздавали эти деньги направо-налево взбудораженной толпе. И пошло-поехало. Закрутилась так называемая революция. Обыкновенный дворцовый переворот. Так бывало с пещерных времён, со времён Древнего Рима – а Германия таким простым образом ликвидировало свой восточный фронт.
- А графа-то зачем убили? – спросил опять недоумевающе Трофимов.
        Ему понравился голос этого типа в балахоне. Вещал он ровным, хорошо поставленным голосом, точно лекцию читал для понимающей публики.
- Чтобы вбить клин. А как не будет помощи от Германии – так большевики и хряпнутся. А эсеры проведут тогда разогнанное учредительное собрание, в котором у них подавляющее большинство мандатов и получат власть в стране. Законным путём, заметьте.
- Ушлые какие эти эсеры, смотри-ка, - покрутил головой Трофимов. – Но большевики всё равно победили. Значит, они умней были?
- Что для меня и загадка, - со вздохом произнёс тип в балахоне, присаживаясь на свою тележку. – Каким таинственным образом они вызвали в народе всплеск такого энергетического потенциала?
- Потому что загнали в мозги народу марксистско-ленинское учение? Очаровали сказкой. Я сам такой был, - и Трофимов кивнул на костёр.
- Возможно так, молодой человек. Я наблюдал из темноты, как вы с упоением уничтожали первоисточники. Большевики просто-напросто проявили экстраординарную степень политической подлости. Ленин обобщил из мировой истории все способы прихода к власти насильственным путём и применил теорию Маркса о вечном антагонизме между командирами и солдатами. Всё, думаю, таким именно образом, молодой человек.
- Я – не молодой человек, - буркнул Трофимов, - я ещё БАМ строил. Даже имею за свои трудовые показатели четыре грамоты и два ценных подарка. И на пенсии уже два года.
- Ах, прошу прощения, если этим эпитетом я вас обидел… Просто привык со студенческой аудиторией общаться. Был когда-то профессором, преподавателем органической химии в институте Губкина.
        Тип в балахоне назвал своё имя-отчество, изобразил лёгкий поклон, привстав с тележки. В ответ Трофимов тоже, чуть приподнявшись с ящика, назвал своё имя-отчество.
- Эко вас как жизнь подвела, - Трофимов кивнул в сторону мусорных баков. – С чего это так? Тоже правду в жизни ищете? Выгнали с профессоров за правду?.. Меня вот тоже из бригадиров дворников попёрли за правду в глаза.
- Правда и истина – самые большие абстракции в философских рассуждениях. Эти категории находятся за пределами недвойственной реальности и не поддаются никаким конкретикам. Понятие бог – и то звучит конкретней, поэтому, чуть в чём заминка – сразу ответ перенаправляют богу.
       Трофимов ничего не понял – и покрутил головой. Но тут же возразил уверенно:
- А нет! Вот при Сталине была и правда и справедливость для народа. И знали, для чего живут.
        Профессор горестно вздохнул и посмотрел на Трофимова, как на студента, несущего чушь на экзамене.
- Сталин тоже действовал по методу – вбить клин. Он был умелым тактиком, но в стратегическом мышлении – элементарный восточный деспот-узурпатор. Сколько таких типажей знала мировая история, которые свою личную власть считали величайшей ценностью и поэтому тряслись над ней, как Кащей над иглой в яйце…

        Профессор говорил, как по заготовленном конспекту и в то же время проницающе всматривался в своего слушателя.
- … Вам знакомо учение об анархизме?  Что это такое и куда зовёт?
- Про батьку Махно, что ли? - небрежно спросил Трофимов.
- Отчасти и про Нестора Ивановича как реализатора-практика идей Бакунина, Бланка, Кропоткина… Вы, я вижу, человек с пламенной душой борца, - произнёс профессор, приподнимаясь с тележки, - и вот предлагаю вам посетить моё жилище. Там в более достойной обстановке в общих чертах расскажу вам об анархистском направлении в государственном строительстве. Возможно, заинтересуетесь. Пойдёмте, пойдёмте. Чайку попьём, поговорим…
       Они в четыре ноги затоптали костерок. В четыре руки покидали истерзанные, недожжённые книжки в мусорный контейнер. Пошли неспешащим шагом по ночной улице под повизгиванье тележки на верёвке у них за спиной.
        Профессор, будто разговорившись после долгого запрета на разговоры, продолжал   запальчиво:
- …Свободу нельзя внедрять в народ искусственно, без предпосылок  к осознанию её значения. Значение свободы надо осознать. Что, к примеру, натворил Советский Союз с африканскими народностями под знаменем борьбы с колониализмом – сплошной бардак получился в результате. Изгнали бледнолицых колонизаторов – и давай друг дружку мутузить в непрекращающейся братоубийственной войне. А от всего социализма переняли только красные знамёна с символом автомата Калашникова. Им, видишь ли, символ серпа и молота показался не таким вдохновляющим к свободе…

        Все улицы в округе были застроены панельными пятиэтажками, на некоторых из них разрежалось уже надстраивать мансардные каморки. Профессор и жил на такой жилплощади, состоящей из одной комнаты-кухни. На столе из двух досок во всю длину стены располагалась и кухонная утварь, и печка-свч, и электроплитка, и залапанный в жёлтых разводах ноутбук. У противоположной стены – раскладушка, застеленная спальными мешками разнообразной расцветки.
        Пили чай из стеклянных банок. Профессор опять, как по писанному, рассказывал о теории анархизма: что в крови у славянской нации природная тяга к анархическому образу жизни, и так было многие тысячи лет. Пока всего лишь тысячу лет назад чужаки-пришельцы, варяги-викинги не предприняли насильственным путём согнать свободные племена под своё государственное иго, чтобы рабы веками несли безропотно тягло государственных обязанностей. И тянули веками это тягло, как плуг по пашне. Но бурлил в крови вечный зов к анархизму как к свободе, и прорывался он, этот зов, в бунтах и восстаниях, массовом бегстве в неизведанные территории, дикие степи и дремучие леса. В разбойники уходили, в казаки, ушкуйники, партизаны. И партизанский способ военных действий именно – именно чисто анархистский, а не стройными рядами под барабан и приказы командиров.
         Далеко за полночь распрощался Трофимов с профессором. Купил по пути домой в ночном ларьке «огнетушитель» ноль-семь «Букет Молдавии». Куча чувств бурлила у Трофимова в душе. Открыв дверь своим ключом, он крикнул с порога:
- Мар-рыя!.. Мария я такого человека встретил!..
          Жена в ночной сорочке, с сонным видом вышла из комнаты.
- Чего вопишь? Весь народ уже спит давно, даже телевизор выключили… Выкинул, что ль, свою макулатуру?.. Вот и хорошо, - Мария зевнула, - а то ж целый квадратный метр занимало. Я туда уже креслу приспособила.
         Трофимов показал жене вытащенный из кармана «огнетушитель». Она согласно кивнула в сторону кухни и предупредила:
- Только не вопи, как на митинге, что опять настоящего народного вождя обнаружил. Народ спит по всей квартире.
          За кухонным столом, разлив портвейн по чашкам, Трофимов заявил значительно:
- Понимаешь, Мария, оказывается такой инстинкт из древности в нас живёт. В смысле, в русском народе. Есть у нас в нутрях вечный зов к анархизьму… А я это всегда в себе замечал, но никак окончательно разобраться не мог. А этот профессор химических наук глаза мне открыл. Настоящий мыслитель…
          Жена, сонно моргая, вяло слушала восторги Трофимова. Отпивала культурно портвейн глоточками, закусывала, отламывая кусочки от батона.
- Ох, сколько тебе уже мыслителей встречалось. Опять, что ль, кучу макулатуры натащишь? Креслу в углу не трошь, там оно в самом месте приспособлено.
- Прикинь, Мария, этот профессор заради своей идеи ушёл из профессоров. Семью оставил, квартиру разменял, с помоек кормится, живёт в каком-то чердаке… А был большая шишка в те времена, когда нефтяные месторождения делили. У него был даже отдельный кабинет в том министерстве что на набережной Мориса Тореза тогда находилось… Впечатлил он меня, Мария. – Трофимов разлил по чашкам вторую порцию «Букета Молдавии». – Ох, впечатлил… А партизаны, прикинь, из русского народа произошли…

          В мансардную каморку профессора Трофимов зачастил чуть ли не каждый день. Духота и жара стояли в каморке, находившейся под самой крышей. Мансарда, спроектированная по дешёвому проекту, не имела никакой теплоизоляции под кровлей из шиферных листов.
          Сам хозяин, сморённый жарой, сидел в деревянном шезлонге, когда-то видимо выброшенном на помойку: широкое лицо всё в красных пятнах, хрящеватый длинный нос в каплях пота, неаккуратно стриженная бородёнка, напоминающая комки подмоченной кудельки. Профессор вытащил из микроволновки что-то в миске и предложил Трофимову, а тому уже была известна кулинарная концепция хозяина мансарды, что при микроволновом облучении  все пищевые ингредиенты, собранные ночью по мусорным бакам, преобразуются в единую питательную субстанцию.
- Конечно, - сказал профессор, разделив на две порции что-то желеобразное зелёного цвета, - в начале любой политической деятельности должно быть создание организации. Эти, которые раздали природные ресурсы, как солеварни опричникам при Иване Грозном, имеют свою организацию, объединяющую интересы новой элиты… А при анархизме в государственном масштабе не будет никакой элиты. Но для этого конечного результата нужна организация. Все мы, конечно, вышли из жилетки Ленина, и был прав он, что нельзя по-библейски, бродя по полям и дорогам странником-проповедником пропагандировать свои идеи. Должен быть передовой отряд, сплочённый идеей в концентрированном выражении. И прыскать этой идеей в разбавленной до популярного восприятия пропорции в народные массы. Как из пульвизатора.

        Согласно покивав головой, Трофимов спросил робким голосом:
-И как, у вас уже есть организация? Давайте и я туда вступлю. Я раньше много куда вступал. Всё искал верный путь. Читал разные книжки, на собрания ходил, на митинги всякие, в акциях участвовал. Но всё они все какие-то трухлявые, болтливые, не конкретные… Хочется конкретное дело делать. Чтобы  побыстрее было видно этот самый результат. У-ух, - Трофимов, оскалив зубы, потряс кулаком с бледнеющей татуировкой «ДМБ – 74».

        Молча, склонив голову к левому плечу, как Ленин в кино, профессор посмотрел на своего гостя изучающим взглядом. Потом спросил, как показалось Трофимову, слегка картавя:
- А вам знакомо, батенька, слово конспирация?
       И тем же временем, пыхтя от жары, профессор поднялся с шезлонга, заходил по свободному пространству своего жилища и с горячностью в голосе принялся объяснять, что наступает критический момент, который ожидает уставшая от ожидания исторических перемен народная масса. И народная масса уже готова для вздыбливания России на дыбы под чёрным флагом анархии во имя реального воплощения в жизнь идей гармоничной свободы, заложенной в гены народа.
- Вот вам и самый конкретный результат. Если готовы к реальной борьбе в первых рядах борцов, примем вас в эти ряды.
- Может, выйдем на воздух, - просяще попросил Трофимов, уже плохо соображая от жары и общей напряжённой атмосферы в мансарде. – А то, ух, чувствую себя, как в той печке, - кивнул он на микроволновку.

       Вышли наружу. Низкие тучи предвещали близкую грозу. Пошли по улице быстрым, целеустремлённым шагом. Белая тенниска на крепкой, коренастой фигуре Трофимова на груди и спине темнела тёмными потными пятнами. На тощей фигуре профессора была видавшая виды студенческая стройотрядовская курточка со множеством изрядно затёртых эмблемочек на рукавах и нагрудной части. Трофимов случайным взглядом обнаружил среди этих эмблем и картинку с рельсоукладчиком под буквами «БАМ». И выразил громкий восторг. Даже по панибратски хлопнул профессора по плечу, назвав его на «ты».
- Тоже БАМ строил? Я помню, полно туда студентов сгоняли нам в подсобники. В каком году там был? На каком участке?
     Потом понеслись ностальгические восторги: «Тында! О-о!.. А помнишь?!»
- Я там шесть лет жопу морозил, - гордо упомянул Трофимов.
      Оказалось, что профессор всего на три года старше его и в одно время бывал на том строительстве знаменитой железнодорожной магистрали в качестве командира одного из студенческого десанта от московского горкома комсомола.
- Наше тогдашнее политбюро с трусливой мудростью понимало, что во времена, когда нет войны с внешним и внутренним врагом, нужно куда-то перенаправлять нерастраченную энергию молодёжи. Вот и придумывали разные комсомольские стройки. То целину покорять, то - вот как для таких романтиков, как ты, БАМ строить. И побольше трудностей, чтобы дурь молодая из мозгов выветривалась, чтобы излишек энергии аннигилировать. Правильно делали, тактически. Чтобы дурь всякая молодежи в голову не лезла при полном отсутствии проявлений для собственной инициативы. И я сам, признаюсь, был одним из тех, образно выражаясь козлов, которые вели баранов в нужную для правительства сторону.
- О-о, вожак был!.. Номенклатурный комсомолец! – Трофимов растроганно хлопнул совсем уже по простому пятернёй по спине профессора.

      От нахлынувшего умиления он даже предложил зайти в пивной павильон на входе в парк. Но профессор отрицательно мотнул головой и твёрдо ответил, что на службе себе расслабляться не позволяет.
- На какой службе? – удивился Трофимов, не убирая восторга с лица.
- Сейчас увидишь, - таинственно сказал профессор, шагая впереди по узкой парковой дорожке.
        Асфальтовая дорожка перешла в тропинку, и они углубились в самую парковую дремучесть. Подошли к дощатому сараю, потемневшему от времени и покрытому в некоторых местах синим мхом. Внутри, среди всякого хозяйственного инвентаря, в полосках света через щели крыши Трофимов рассмотрел трёх или четырёх мужчин, сидевших на корточках кучно, точно в каком-то ожидании.
        Профессор поздоровался с ними за руку, представил Трофимова:
- Наш новый боевой соратник. Партийная кличка у него будет – Бам.
        Сначала Трофимов решил возмутиться за такое сразу присвоенное прозвище, похожее на клоунское, типа Бим – Бом. Но потом быстро понял, что это про тот самый БАМ, который он строил, и передумал возмущаться.
        Все присутствующие, подходя по очереди, пожали Трофимову руку и представились, назвавшись по кличке. И лишь один из четырёх, видимо новичок, назвался без конспирации: «Серёжа» - но затем тут же поправился: «Лихой». Который «Лихой» был, судя по лицу, возраста лет восемнадцати. Остальные – мужики от сорока до возраста матёрого пенсионера. Но все подтянутые, бодро-упругие, со скрытой внутренней харизмой.
        Уселись кружком, на разных предметах пригодных для сидения. А профессор, засунув большие пальцы рук в нагрудные кармашки стройотрядовской штормовки, расхаживал по земляному полу сарая. И говорил, точно внушая по гипнотизёрски.
          Трофимов сразу понял, что это не та лекция, которую полагается записывать в тетрадку. Это про то, что надо делать именно «конкретно». Сейчас профессор излагал уже не теории про анархизм, что при личных беседах, а именно выдавал инструкции, почти секретные.
- … И не по центру города надо работать. Что там, в центре – глистообразная интеллигенция, элитарная прослойка, разлагающаяся в своей уютности. Работать надо по городским окраинам, в бурлящей гневом части населения. А то ж вон, как один из наших – перфекционист, едрит его богема-мать… Прибил свою мошонку к булыжникам на площади. И какой эффект?.. Смех презрительный. Не всколыхнулся народ… А надо всколыхнуть! Лучше бы было в таком случае пригвоздить свои причиндалы к мраморным ступенькам мавзолея. В этом,  хотя бы, был бы символ. Не понял этот соратник моих основных идей, что свобода воли для свободы политического творчества. И загремел в психушку… Его пример, как говорится, другим наука.
       Соратники внимали наставнику хмуро и молчаливо. И Трофимов почувствовал даже в этот момент какую-то объединяющую энергию, как лампочки на одной электрической цепи.
- … И не захват власти, твержу я вам, цель анархистского движения. А разложение существующей власти. Распад её естественным, эволюционным путём. Эта власть, захватившая не легитимно управление страной, как пираты чужой корабль, и разграбившие весь товар на его борту, теперь сами в полном неведении, что делать с пассажирами корабля. Покидать пассажиров в море – это для них самый простой способ решения проблемы, а затем устремиться дальше для захвата очередного богатого судна. Не способна эта власть к созиданию по своему родовому проклятию, потому что нарушила космические законы эволюции. И по этому родовому проклятию во всех последующих поколениях, начиная с большевиков, эта власть выродилась до степени генетического уродства. И наша задача, повторяю вам постоянно, способствовать процессу распада властных структур до полной невозможности её функционирования…
      Энергия голоса оратора заставляла невольно у его слушателей сверкать глаза и крепче сжимать челюсти. В полосках света, пробивающихся через щели в крыше, крутились в бешеном темпе пылинки, изображая в своём хаосе какой-то определённый смысл.
- … И будет народная форма правления. Государство как механизмом будут управлять простые бухгалтера. А народные собрания будут назначать периодически аудиторов для проверки их работы. Народ начнёт жить свободно, без всяких там надсмоторщиков, министров, губернаторов – и прочих паразитов. Наша задача – выращивать в народной гуще росток свободы, как некий антибиотик против заразы угнетения. И как говорил один из теоретиков анархизма, для развития революционности в народных массах не хватает у народа перца в жопе. Вот в этом наша задача в текущий момент... И взовьётся тогда над страной чёрное знамя анархии. Как символ истинной свободы…

        Сарай покидали поодиночке. Первым ушёл профессор.
       Трофимов в возбуждённом настроении, чуть ли не в попрыгивающей походке, слегка заблудился в парковых дебрях. Настроение у него было боевое, задорное, как по молодости лет на БАМе после праздничного митинга, когда так зримо представлялась полная победа социализма в мировом масштабе – как только произведут смычку восточного и западного участка магистрали, так тут сразу и победа.
       По пути домой Трофимов зашёл в отделение банка за получением пенсии. Пересчитав выползшие из банкомата купюры, он пнул железный аппарат ногой и обозвал генетическим вырожденцем.
       Дальше по пути домой Трофимов заглянул в ближайший к дому супермаркет чем-нибудь отовариться с полученной пенсии. День был воскресный, и народу в этом самом большом в микрорайоне магазине было много. И народ был какой-то возбуждённый, наэлектризованный, задень кого-нибудь локтем – и будто разряд тока долбанёт. То ли народ обнаружил внезапное повышение цен на какие-то виды продовольствия, или просто погода такая была с магнитными бурями.
      Толкаясь тележками и пластмассовыми кошёлками, покупатели по неясной причине толпились у прилавков с расфасованными разными крупами. Одна старушка щуплого вида и в лыжной шапочке несмотря на уличную жару взялась организовывать подобие очереди.
- Отвыкли, бараны, от порядка! В очередь, в очередь становись!.. – неприятным, скрипучим голосом, привыкшим командовать, внушала она толпе, возжаждущей крупяных изделий.
- А говорят, горох скоро подорожает?  - послышались вопросительные голоса. – На два с половиной процента!
- Рис подорожает! – воскликнул кто-то уверенно. – Рис у нас не произрастает. И на него санкции объявили. Берите, граждане, рис про запас. Советую…
- Скоро всё подорожает!.. Хлеб, вон – на два рубля. А, значит, скоро и макароны в цене взлетят. Запасайте, товарищи, макароны!..
     Трофимов у стеллажа с ликёро-водочными напитками обозревал ассортимент. Рядом мужик с опухшими подглазьями, в замызганных шортах и мягких домашних тапочках, зажимая в подмышках две тетра-упаковки с вином, сосредоточенно подсчитывал на ладони мелочь.
- Слышь, земляк, - обратился этот мужик к Трофимову, - понимаешь, какая неприятность – не хватает на вторую коробку. А от одной у меня никакого впечатления не будет… Займи тридцать рублей, а я завтра отдам. Я тут, в этом дворе дворником работаю. Подходи завтра утром. А-а?
     С чувством профессиональной солидарности Трофимов от всей души выдал ему пятьдесят рублей одной бумажкой. В свою магазинную кошёлку после бутылки водки Трофимов положил ещё и всего, что его распахнутая душа в этот момент пожелала на пенсионную получку, включая даже триста грамм ветчины и палку копчёной колбасы, не считая всякой мелочи в консервных банках.
      У кассы на выходе опять не организованно возбуждался народ. Та же старушка в лыжной шапочке опять обзывала народ баранами и раздавала руководящие указания. Трофимов в глубине  распахнутой души почувствовал  к старушке некую ревнивую враждебность. Помня указания профессора, что надо использовать любые ситуации народного недовольства для пробуждения ростков свободы, он сначала поддакнул старушке, чтобы перевести фокус внимания на собственную персону – а потом резко выкинул в толпящихся покупателей противоположный лозунг:
- А вот нечего нами командовать!.. Докомандовались!.. Вон до какого бардака докатились. Свободу совсем отняли у народа!..
     Народ с кошёлками и тележками затих в мгновенной задумчивости. И в то же мгновение за окнами супермаркета оглушительно громыхнул грозовой разряд, и сплошной стеной ливанул дождь.
     Старушка как-то скукожилась, точно змея, сворачиваясь в кольцо, и зашипела по змеиному, будто гадюка в лыжной шапочке. Но её шипенье уже плохо прослушивалось сквозь шум дождя и очередной разряд грома. А Трофимов в раз ощутил себя – ну, если не Лениным на броневике, то почти Жириновским на трибуне. Он ещё раз выкрикнул про свободу и про вечный зов русского народа.
      Покупатели  у кассы обернулись общим взором на него. Послышались одобрительные реплики. Должник Трофимова на сумму в пятьдесят рублей крикнул хриплым голосом:
- Долой олигархов! Долой капитализм!
- Долой! – взвились ещё несколько мужских и женских голосов.
- Выйдем, товарищи, на улицу! Пройдём сплочёнными рядами с криками «долой»… И к нам присоединятся тысячи других сплочённых жаждой свободы. Долой всякую власть над народом!.. – Трофимов уже чувствовал, как в опьянении, лёгкое головокружение от достигнутого ораторского успеха. – Свергнем всех надзирателей над собой!.. Всех этих министров и губернаторов, всех этих вырожденцев генетических.. Выйдем на улицу, пройдёмся сплочёнными рядами!..
     Но тут, только он сделал короткую паузу, переводя дыхание, как старушка в шапочке выкрикнула резким пронзительным голосом:
- Куда на улицу?! Там дождь, вон какой хлыщет!.. Что вы, граждане, слушаете придурка?!
- Ты куда нас зовёшь!? – завопил и «должник», потрясая над головой двумя коробками с вином. – Ты против президента нас зовёшь?! А бей его, братва, провокатора!.. – и он рванулся сам от своего места у кассы к концу очереди в сторону Трофимова.
   В своём порыве по пути мужик сбил чью-то тележку, гружённую продуктами. По кафельному полу рассыпались и раскатились, подпрыгивая, горошины и апельсины. Сам мужик поскользнулся на горошинах, плюхнулся навзничь, но продолжал кричать: «бей его!».
     Группа покупателей в человек пять-шесть, в основном женского пола, с истеричными возгласами сожаления об испорченных покупках, сбила Трофимова с ног и пихала его тело ногами и кто-то колотил по его голове французским батоном и палкой колбасы. На призывные крики магазинного персонала прибежали охранники. Раздались трели полицейских свистков. Трофимов на карачках прополз несколько метров, перепачкав ладони в разбитых яйцах и рассыпанной вермишели. Поднялся в рост – и рванул наружу.
       На улице продолжал лить дождь. Не обращая внимания на дождь, покряхтывая и матерясь, Трофимов вымыл руки в ближайшей луже, отряхнул брюки и разорванную спереди тенниску.
        Взбешённый до крайности и промокший до нитки, но купив всё же в попутном ларьке две бутылки дешёвого портвейна, Трофимов заявился домой. Мария обомлело уставилась на вошедшего мужа, на его мокрый вид, на синяк под глазом и царапину на лбу.
- Давай, Маша, в нашей комнате сядем. Не хочу родне в таком виде вдруг обнаруживаться. Весь авторитет растеряешь… И подай что-нибудь сухое из одёжки. И  стаканы давай.
     И Трофимов показал жене два портвейна, зажатые в руке, как две гранаты в последнем отчаянном, боевом порыве. Он вообще, принципиально, считал, что возвращаться домой без бутылки, это как древнему охотнику в свою пещеру без охотничьей добычи.
     Переодевшись, с намазанным зелёнкой лбом, выпив первый стакан, чуть уняв нервную дрожь, Трофимов говорил жене с глубокой печалью, и выковыривая ногтем из-под другого ногтя обломок вермишелины:
 - Эх, Мария, тупой у нас народ… Народ такой тупой, как бараны, ей-богу… Какая им свобода, Маша. И зачем за такой народ себе душу надрывать?.. Думаю, ошибается этот химический профессор со своим анархизмом. При настоящем, по-научному, анархизме эти бараны друг дружке глотки перегрызут. Им пастуха сурового с большим кнутом надо.
       Мария, понимая состояние супруга, ограничилась половинкой стаканчика портвейна, остальное, оставив мужу. Трофимов в мрачном молчании допил всё оставшееся, покурил в форточку и лёг спать.

        В тяжёлом от пережитого сне ему приснился могильный монумент из чёрного гранита, высеченный в форме развёрнутого флага. По фронтальной части памятника славянской вязью слова: «Героическому и пламенному борцу за народное дело, не понятого неблагодарным народом». Затем строчка в самом низу текста: "Он строил БАМ" - и две даты через чёрточку.
               
 

            


         
      Трофимов сразу не понял. Не понял, находясь в состоянии утреннего похмелья, что за мужик сейчас к нему приходил: такой из себя неприметный, усреднённый, будто замазанный и не вспоминающийся. В темно-сером костюме и ярко-красном галстуке. Галстук запомнился, а физиономия самого мужика – нет.
- Мар-рия, это кто был? – сонным голосом спросил Трофимов жену, хотя лишь пять минут назад разговаривал с тем утренним гостем, не поинтересовавшись его личностью.
     Жена у плиты мешала в кастрюльке овсянку, привычно морщась от приступа геморроя и от мельтешащейся тут же на кухне сестры мужа.
- Степанычем меня назвал, - задумчиво проговорил Трофимов. – И откуда он меня знает?..
- Тебя с твоей этой политикой скоро пол-Москвы знать будут, - сказала жена, не оборачиваясь.
- Это, Мария, вполне возможно. Уже лет пять, кажись, посвятил себя этому делу. Дух времени сейчас такой. Душа горит, понимаешь, у народа. Без политики сейчас никуда. Вот и народ начинает узнавать… Но этот, что приходил не из моего народа. На шпика жандармского, каких в кино показывают, похож. И о чём с ним говорили, никак не вспомню. Точно под гипнозом был. Точно, это шпик какой-то, Мария… Давай-ка я позавтракаю да пойду по делам.
Трофимов замолчал, следя глазами за перемещающимися по тесной кухне широкими задами жены и сестры. Вздохнул:
- Эх-ма, вчера, кажись, хотел народ в магазине на бунт поднять. Но туп народ и пассивен. Не возбуждается  своим коллективным разумом от слов правды про свою убогую долю. Не понимает, что уже революционная ситуация наступила. Хоть уходи в одиночку в партизаны. Только железный кулак может сплотить тупую массу. – Трофимов опять вздохнул: - А похмелиться у нас, ничего нет?
      
       2.
      По пути к дому профессора Трофимов и опознал соратника по характерному дребезжанию тележки на колёсиках. Химический профессор в утреннем полёте шмеля над цветочными клумбами обследовал окрестные мусорные баки. Выслушав слова соратника об утреннем визите незнакомца, профессор проговорил с печалью в голосе:
- Меня подобный тип навестил ещё вчера вечером. Эти слуги царёвы, - он похлопал себя по плечу, по тому месту, где носят погоны, - не даром свой хлеб едят, роют копытами землю и, похоже, раскрыли нашу ячейку. Вчера мне в очень вежливой форме предложили работу в лаборатории солидной фармацевтической компании по разработке отечественных аналогов зарубежных ходовых лекарств. Большой оклад обещали и при том намекнули про какую-то жилищную реновацию. Что будто скоро под снос все эти устаревшие пятиэтажки, - профессор обвёл широким жестом руки обозримую территорию, - и так намекнули, что в силу не совсем правого статуса моей хибары на мансарде я могу закончить свою анархическую и оппозиционную деятельность обыкновенным подзаборным бомжом московским… Вот так, друг мой, - тяжело вздохнул соратник. – Дали мне три дня на размышление. Умеют эти охранители режима давить на психологию. И вот я сам в глубоком размышлении.
- А мне что ж? – встревоженно спросил Трофимов. – Может, возьмёте меня с собой в ту лекарственную фирму? Каким-нибудь менеджером, там, а? Буду тоже что-нибудь мешать в пробирке, ума хватит.
    Профессор задумчиво промолчал, а Трофимов добавил вслед своему вопросу:
- А потом мы и там что-нибудь подпольное замутим? Сами же говорили, что кризис уже кругом и агония режима. И ждать нам недолго по всем законам общества и природы.
     Профессор опять молчал как бурлак на Волге в царские времена, волоча за веревку тележку на колёсиках с трофеями, собранными на помойках.
   Трофимов тоже молча плёлся позади. Химический профессор вдруг остановился и сказал, будто вымучивая слова из себя:
- Друг мой, дорогой товарищ и единомышленник, по мере освоения жизненной мудрости в её практической плоскости человеку размышляющему свойственно менять свои жизненные ориентиры и принципы. И это факт, происходящий из законов эволюции. Поневоле мы обязаны приспосабливаться под условия среды. Чтобы выжить как элементарная особь в природе. Не всем дано сгореть на костре во имя истины…
- Ну-у, на костре… я тоже не хочу. Но куда ж мне теперь? И всем тем нашим ребятам, подпольщикам, из того сарая в парке. Какой-то опять туман в жизни получается. Сами же говорили горячо и убедительно про дух времени. А?
- Думал я об этом, друг мой, напряжённо последние сутки, -  сказал  опять грустно химический профессор. - Свела нас судьба и общие думы о родине в один коллектив единомышленников. Но пришло время выбирать теперь свой путь дальше. Тот субъект, что меня навещал, как Мефистофель Фауста, даже про вас такой вариант подкинул…
   Профессор остановился, тележка перестала дребезжать.
- Тот субъект как-то так, не совсем понятно, намекнул, что моим единомышленникам следует обратиться в районный военкомат с предложением своих услуг. Мол, там в последнее время нужны такие энергичные люди, неравнодушные к судьбе своей страны.
- Это как понимать? – удивился Трофимов. – В прапорщики, что ли, завербоваться? Ну уж, увольте, ради бога.
- Сам не понял, что тот субъект имел в ввиду, - профессор пожал плечами . –  Может, какую- нибудь организационную и воспитательную работу хотят предложить через военкомат. Думаю, стоит поинтересоваться в военкомате районном. Нужно спросить там у дежурного: Где записаться в патриоты?.. Такой, похоже, там пароль.

    3.

     Утром Трофимов сказал жене:
- Пойду, Мария, устраиваться на работу. Предложили тут одну работёнку, опять патриотом, кажись. Ну, ладно попытаюсь. Попытка, как говорится, не пытка. Может, заплатят хоть сколько…
    Он с трудом отыскал свой военный билет, так как уже лет десять назад был снят с воинского учёта. Прихватил ещё, на всякий случай,  трудовую книжку и пачку похвальных грамот с разных мест  работы. Мария привычным движением перекрестила в спину уходящего мужа.
   У дверей военкомата Трофимов рассмотрел два знакомых лица своих соратников из той компании подпольщиков в сарае Измайловского парка.
- О, привет, Бам! – радостно поздоровался один из них, крепкий мужик лет сорока, с партийной кличкой, кажется, Батя.
    Трофимов вспомнил свой «подпольный позывной» и отозвался крепким пожатием рук. Второй соратник, тощий паренёк с внешностью подростка, выглядел подавленно, точно готовился к призыву в солдаты. И руку Трофимову он пожал вяло и влажно.
- Не печалься, Лютый, тут, мне кажется, мы нужны для других задач. Это не призывной пункт, - ободряюще сказал Трофимов и потом спросил у товарищей: - Пароль дежурному называли?
- Какой пароль? Мы и не знали про пароль, - переспросил Батя. – Может, профессор что-то и говорил про пароль, но не запомнилось от избытка чувств.
    Подошли к окошку дежурного по военкомату, и Трофимов спросил уверенно у молодого капитана в окошке:
- Мы насчёт работы для патриотов.
   Дежурный слегка вздрогнул плечами, потом велел подождать и сам убежал куда-то по коридору. Стояли, ждали, прислонившись к стенке. У Лютого заметна была лёгкая дрожь в коленках.
- Не дрейфь, Серёга, - ободряюще сказал Лютому Трофимов. – Армия из детей делает мужчин.
      При этом тот, который Батя, хмыкнув, добавил что-то мрачное, и от этой реплики у паренька заметно усилилась дрожь в коленях.
      Капитан вернулся с бравым майором, и тот, взглянув быстрым взглядом на ожидающих, повёл их за собой. Пальцем ткнул в дверь одного из кабинетов и скомандовал: «проходь». Он раздал каждому по анкете, велел заполнить листки, потом объявил, что через пару дней их вызовут повесткой. Трофимов было попытался спросить, а что за работа предстоит.
     Майор ответил, что после ознакомления с анкетами будет отдельное собеседование и там всё объяснят.
- А платить сколько будут за наш патриотизм? – всё-таки вырвалось у Трофимова.
- Прилично буду платить. А за боевой хронометраж даже в двойном тарифе. Патриотизм сейчас востребован, - твёрдо сказал майор. – Это в духе времени, а то разнюнились, обабились тут всякие от своей сытой жизни. Никто не хочет родину защищать, понимаешь ли.- Встречаемся в этом же кабинете. И, предупреждаю, полученные сведения являются государственной тайной. Меньше болтайте.
     Вернувшись домой, Трофимов выставил на кухонный стол купленную по дороге бутылку водки и торжественно объявил выжидающе молчащей супруге:
- Похоже, Мария, что работа эта по мне. Родину защищать буду. Ну её к хренам, в смысле эту политику. Хочется этой самой конкретики в жизни, чтобы железный кулак – и полный порядок. Разочаровался я в анархии и в самом деле железный кулак – это сейчас в духе времени. А то бы, ей-богу, ушёл бы в партизаны… Ну-ка, Маша, накидай нам закусочки какой-нибудь.
      Через полчаса уже они запели песню про комсомольцев и гражданскую войну. Пели душевно, слажено, чуть со слезой в строчке: если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой…
 - Эх, Мария, навезу тебе сувениров из Африки. Ты какой сувенир хочешь?
- Какие сувениры? Почему Африка? – жена испуганно прижала к груди обе руки.
- Так думаю, что готовят куда-то в ту сторону. По телевизору вон, что говорят по политическую ситуации в тех краях. Туда, кажись, готовят в командировку. Там нужно родину нашу защищать. Нужен там наш железный кулак, чтоб на мировой порядок оказать своё влияние. По телевизору говорят. Это, Мария – политика международного масштаба! А не всякая буза на митингах. Время для патриотов пришло…
- Ну, если так, то привези с оттуда рог носорога. Говорят, что самое верное средство от геморроя.      

     4.

   У дверей военкомата дожидался Батя. Небритый, с опухшей физиономией и с рюкзаком за спиной. Прошли в тот кабинет, где заполняли прошлый раз анкеты.
- А тот паренёк, Лютый, - сказал между прочим Батя. – струханул, не захотел приходить. Мы с ним в одном дворе живём. Зашёл за ним утром, а он больным прикинулся, пролепетал что-то такое писклявое. Сказал, что мамка плачет. Вот так, товарищ, время и выбирает своих героев. Правильно говорят, что у каждого времени есть свои герои, без оглядки на мам, жён и детишек.
      Они оба резко вздрогнули от громкой команды внезапно вошедшего в кабинет майора:
- Встать! Смирно!
      Майор улыбался, хотя и выглядел намеренно строго в строевой стойке командира.
- Приучайтесь к дисциплине. А то, смотрю, оплыли в штатской жизни, как свечки в печке. Разучились строем ходить. – Он подошёл к Трофимову, внимательно осмотрел его фигуру. – Трофимов? – спросил и повёл подбородком из стороны в сторону. – По возрасту ты, дядя, староват уже для такой работы боевой.
- Как так! –  с возмущением вырвалось у Трофимова. – Я ж, да я всю жизнь свою, это самое… Я Бам строил, я трудности прошёл, я всю жизнь свою, это самое… за народную справедливость был.
      У Трофимова раздулись щёки и выпучились глаза. Он даже демонстративно сжал кулаки.
- Смирно! – громко произнёс майор, отступая шаг назад.
- Команда «смирно» два раза не подаётся, товарищ майор, - успокаивающимся голосом заметил Трофимов, - если, конечно, перед этим не было команды «вольно»...
- Ну-ну, - сказал майор и опять повёл подбородком. Он пальцами осторожно пощупал правый бицепс Трофимова и соглашающе сказал: - Годен. Сгодится для имитации численного превосходства. Есть такой пункт в циркуляре. Вольно!
    Майор расположился за дальним столом, развернул перед собой какие-то бумаги.
- А теперь слушай инструктаж. Значит, так. После подписания документа, называемого контракт, вы получаете энную сумму денег и своим ходом отбываете в пункт дислокации учебной группы. Прибыть точно в срок. На вокзале вас встречает уполномоченный, которого можно опознать по специально оговорённой фразе на его плакате «Эх, прокачу». Контрольный вопрос: «Далеко ехать». Контрольный ответ: «Без разницы». После недельной подготовки приступаете к конкретной работе по контракту. Подробности все по ходу дела.   
      
     Поставив свои подписи в указанных майором местах, получив каждый по пачечке денежных знаков Батя и Трофимов прямиком с военкомата отправились на метро в билетные кассы на Ярославском вокзале. Взяли билеты в сторону Краснодара, до станции, указанной в полученном предписании.
     Вечером посидели с Марией на кухне, устроив что-то похожее на отвальную, пригласив даже сестру с мужем. Трофимов изображал таинственность, мало говорил, выражался больше междометиями и сам себя чувствовал важным человеком перед чрезвычайно секретным заданием. От принудительного молчания осипли даже голосовые связки, когда всей компанией затянули песню про комсомольцев, отбывающих на гражданскую войну.
     Утром Мария привычно перекрестила в спину уходящего мужа.

      5.

    Выпускной вечер на учебных курсах отмечали за складом боеприпасов среди кустов акации. После отбоя. Начальство за пьянку особо не преследовало. Главное, чтобы не курили там.
   Из выпускников курсов уже были сформированы три команды, уезжающие в разных направлениях, но те направления приказано было держать в тайне. Расположились за импровизированным общим столом из газеток, постеленных на траве, заставленных тем, что кто достал. Пили местный поселковый самогон, заправленный для крепости жжёными куриными перьями и, для целебности, менструальной кровью самой самогонщицы. Пили, покряхтывали, закусывали тушенкой из банки, грубо вскрытой ножом на коленке.
   От чувства единения в компании бравых мужиков Трофимова так и подмывало под конец пирушки затянуть наработанным командным басом тот куплет из комсомольской песни, где дан приказ ему на запад… За командный удивительного звучания бас Трофимов был удостоен даже звания старшего сержанта и должности старшего по своей группе. Начальство таки млело, слушая на строевых занятиях командные рулады, отдаваемые Трофимовым: Равняйсь, смирно, шагом марш! За один такой голос, говорили преподаватели, можно генерала присваивать, прирождённый полководец, не исключено, что его бабушка с самим Шаляпиным была в интимной связи.
   Куда следует его группа, Трофимов не скрывал от своих подчинённых. Какая тут военная тайна, что если это тут рядом, через чуть-чуть украинскую границу, это как через забор к соседу в огород перелезть через трухлявую изгородь. Другие команды по другому приказу гораздо дальше  на запад, о чём можно было только догадываться по перечню получаемого снаряжения, а его команде даже не выдали гражданскую одежду. Тут ехать-то, пешком дойти, как за самогонкой сбегать.    Но повезли на машине, на тентованном военном «Урале». Двенадцать человек команды.

  Уже несколько часов тряслись в кузове. Откинули задний полог тента, чтобы хоть в чём-то было развлечение от дороги. По трассе сплошным потоком двигались медленным ходом Камазы, покрашенные в белый цвет и с надписями на бортах «гуманитарная помощь». И никак не удавалось их Уралу вклиниться в ту колонну машин.
- Эх, тупые наши командиры, - заявил сидевший рядом с Трофимовым его земляк и ставший уже самым близким товарищем Батя, с которым в последнее время при наличии свободного времени занимались отвлечёнными беседами про бывшую московскую жизнь, про наивность того химического профессора с его дурацким анархизмом. Тут вон какая жизнь боевая закрутилась. С Трофимовым они ехали в кузове дружески в обнимку. Но Трофимов всё чаще стал замечать во взгляде товарища некую  затаённую зависть к его командирским лычкам: мол, совсем не призывной по возрасту, а тут вдруг – и стал старшим отрядом. И этот взгляд был таким взглядом, от которого при атаке в пешем строю следовало опасаться выстрела в свою спину.
   Трофимов в глубине души гнал от себя такие мысли, но в самой глубинной глубине, на уровне интуиции, такие мысли не исчезали и продолжали подпитываться прошедшим жизненным опытом. Но пока они, на данный момент, с Батей тряслись в кузове Урала дружески, плечом к плечу и Батя, отпустивший за время учебных курсов солидные вислые усы в жанре запорожцев: для конспирации, как он сам и объяснял, а теперь пощипывал те усики и критиковал высшее командное руководство: - А чего бы и нас не покрасить под гуманитарную помощь. Пёрли бы сейчас в общей колонне, а не стояли на обочине, глотая пыль. С такими командирами, чует моё сердце, вляпаемся мы в полный конфуз. Не умеет наше командование мыслить стратегически, даже на уровне тактики. Наш химический профессор в этом был прав, слабеет власть зажравшаяся.  Но Трофимову в силу его служебного положения на данный момент и по причине уже произошедшего переосмысления жизненных ценностей в духе современного момента не хотелось возвращаться напряжением мысли к болтовне о политике. И он сказал Бате:

- Ты это самое… давай поосторожней с выражениями. В смысле, про начальство. Много умных развелось последнее время. Сам тоже был такой, но постепенно стал разбираться. И понял, что сплотиться надо. Нужен железный кулак – и всё, только тут и здесь у нас. Без железного кулака разбредёмся все как бараны по пространству. Усекай, братан, смысл жизни: все мы бараны на подножном корме. Если нами не руководить, друг дружкой питаться начнём, в хищников превратимся…

     Тот, который под кличкой Батя, чуть помолчав, выразился так:
- Ну и что, то есть будем искать себе пастуха?.. И в этом смысл нашей жизни бараньей? Я, лично не согласен.
   Трофимов тут захотел высказать что-нибудь гневное командирским голосом, но в это время один из его отряда, наблюдающий за дорогой через откинутый задний полог тента, воскликнул  с наивным удивлением:
- Эх-ма, смотри-ка, границу переехали, едем по чужой стране, а все надписи на рекламе по нашему написаны. Странно как-то. Будто не на войну едем.
   И Трофимов тут, понимая по-командирски, что надо вставить что-нибудь для «духа бойцов», как учили, заметил со значимостью в тембре голоса:
- А отыграем сейчас в этой заварухе, докажем командованию свою способность боевую, то потом, может, и направят в те места, где надписи на иностранных языках. Ясно? И деньги там другие платить будут. Так что, меньше рассуждать – и слушать мои команды. Деньгу заработаем, если всё будет по команде. Не рассуждать, короче!
- Какой, однако, ты стал идейный, - хмыкнул Батя, - будто и не был бунтарём,   не слушал лекции по анархизму в том сарае.

       Трофимов в сердцах махнул рукой.
- Да был дураком, признаюсь. Энергии и злости много скопилось от несправедливости по жизни. А теперь нашёл дело по душе. Вот и едем теперь, чувствуя, что важное дело делаем.
- Легко ты меняешь свои убеждения, командир, - опять усмехнулся Батя, - ты просто ищешь пастуха, который тобой руководил бы, а сам думать не способен. Вот и талдычишь последнее время всё про сильную волю и железный кулак, Типичное свойство барана, уж извини. Приглянулось тебе строем ходить и меньше самому размышлять. Вот это я за тобой и наблюдаю последнее время. Ишь, как раскомандовался. Прямо упиваешься своим командирством. А вначале считался бракованным. Нестроевым был признан.

      Трофимов приподнялся в кузове, держась за железяку каркаса. Желваки на скулах пошевелились под кожей. Он еле сдерживался, чтобы не рявкнуть команду:  «Встать, смирно!» Эта команда у него получалась особо темпераментно, что даже инструктора в учебке иногда вытягивались непроизвольно в струнку.

      Но в это время грузовик резко подбросило на глубокой яме, и Трофимов шлёпнулся на лежанку рядом со своим приятелем, бывшим соратником и теперь подчинённым. И проговорил уже успокаивающимся голосом, назвав не по кличке-позывному, а по фамилии в списке личного состава:
- Ты, Спиридонов, всего лишь по-детски завидуешь моей карьере. Я с этим сталкивался, когда бригадой командовал на БАМе. Знакомая ситуация. Не любят некоторые типы подчинятся приказам.
-  А плевать мне на твою карьеру, - сказал небрежно, но нервно Батя. – Просто размышляю, куда я опять вляпался по своей жизни. В какую такую очередную неприятность в поисках жизненной цели. Куда это нас заманили? И так думаю, что высчитали нас в той конторе, которая за народом наблюдает и власть охраняет… А, Степаныч? Вот и перенаправили энергию баламутов в нужное русло. Так власть всегда делала, как увидит, что много нерастраченной энергии у народа накопилось. Посылали то целину покорять, то БАМ строить, то какую-нибудь войнушку организуют. А ты и вошёл в раж по новой роли. Ишь как раскомандовался. А всего лишь кукла ты… А сам всё про железный кулак для родины толкуешь…

- Кажись, куда-то подъезжаем, - сказал один из личного состава, сидевший у заднего борта. – Вон пригород пошёл, домишки появились, люди ходят. Но что-то мало людей, всё больше собачьи стаи бегают одичалые какие-то.
    Лежавшие в кузове постепенно стали приподниматься, разминали конечности. Всматривались в проезжающий ландшафт.
- Домишки солидные, с высокими заборами, богатенько живут, - заметил кто-то.
     Дома частного сектора постепенно сменились высотками, узкие переулки -  широкими проспектами. Грузовик остановился на какой-то площади. Спрыгнули с кузова. Трофимов дал команду строиться. В воздухе ощущался запах чего-то горелого и кислого, по окружности горизонта над городским ландшафтом в некоторых местах виднелись чёрные столбы дыма до самого неба.

       6.

    К Трофимову подошли двое с оружием, с белыми повязками на рукаве. Один из них, водя пальцем, пересчитал людей в шеренге.
- Комендантский патруль, - представился  он потом. - Новенькие? Здоровенько булы. А чтой мало вас и без оружия.? Ждём подмогу, а вас так мало.
- А что это у вас так воняет? – как бы между прочим поинтересовался Трофимов.
- Война, - коротко ответил патрульный. – Воюем с гадами. А то терриконы горят от попаданий снаряда или мины. Сейчас как раз в черте города бои идут за аэропорт. Сказали, что как отвоюем аэропорт, так второй фронт от вас откроют, и полетят чередой сплошной самолёты.
- Ну да, конечно, - значительно заявил Трофимов. – Я в курсе. Оружие идёт в колонне с гуманитарной помощью. Готовьтесь к разгрузке… А нам бы отдохнуть с дороги и потом можно в  бой. Где нам расположиться?
    Патруль повёл отряд к гостинице неподалёку, указали на подъезд в глубине клумбы из розовых кустов.
- Вот тут располагайтесь, а мы доложим командованию своему о вашем прибытии.

      Переночевали в обширной комнате, сплошь застеленной по полу грязными матрацами. Утром, чуть рассвело, в комнату уверенной походкой вошёл мужчина среднего роста,  румяный круглолицый с редкими, как у подростка, усиками над губой.
- Кто старший группы? – сразу распорядился он. Построить группу. Поступаете в моё распоряжение..
   Он прошёлся вдоль выстроившейся шеренги, будто невзначай распахнул кожаную курточку, продемонстрировав за поясом штанов камуфляжной расцветки пару пистолетов различных систем.
- Обращаться ко мне: товарищ полковник. Выдвигаемся в район аэропорта, там сейчас самый ответственный участок. Линия обороны для вас уже подготовлена, связь налажена. Так что, действовать смело и выполнять мои приказы.  Выходи наружу, занять места в автобусе.
        Трофимов, желая обозначить свою командную роль, кашлянул и спросил деликатно:
- Моему отряду, товарищ полковник, держать оборону или применять наступательную тактику боя?
- Какую к хренам оборону! Оборону держат они, а нам нужно освободить аэропорт и подготовить все системы для его функционирования! – громко и нервно ответил полковник.
       Автобус, чрезвычайно осторожно объезжая воронки на дороге, въехал в разрушенные ворота и остановился перед вышкой, на которой реяла полосатая «колбаса».
       Отряд выгрузился из автобуса, и Трофимов скомандовал «Стройся!». К нему в это время подошёл чумазый мужик, перепачканный в саже и глине от лица до бушлата и сказал усталым голосом:
- Хватит шагистикой заниматься. Пойдём, покажу места в окопе.
   Слышались далёкие гулкие взрывы и резкие с посвистом близкие.  Личный состав в строю непроизвольно при их звуках втягивал головы в плечи. «Товарищ полковник» со тупенек автобуса крикнул: «воюйте!» и автобус развернулся в обратное направление.
- А это кто, тот крутой пацан? – Трофимов показал на отъезжающий автобус.
- А-а, - почти равнодушно протянул чумазый, - что-то типа главнокомандующий. Свалился на нашу голову как батька Махно местного значения. Пусть командует, надо же кому-то командовать, порядок поддерживать, А то только бузить и митинговать  способны, сплошная анархия образовалась… - Мужик заматерился от души и с украинским оборотами речи.
     Трофимову пришёлся по душе этот мужик, лет пятидесяти возрастом, спокойный, не суетной, без бравады, только очень усталый, с давно не бритым простым лицом работяги, с сильно обшарпанным АК в руке.
   
- Вот тут располагайтесь, - чумазый показал на окоп, вырытый вдоль бетонки взлётно-пасадочной полосы. Вашей бригаде участок в двадцать метров. Как в забое на проходке. Стрелять туда,- он ткнул пальцем вдаль. – Главная задача на сей момент – захватить вон то здание, там диспетчерская служба по управлению аэродромными службами. А там, - он показал позади окопа, - огневая поддержка, миномёт, пуляет минами через наши головы.
      В общей атмосфере фоном, как дождь по крыше слышались то в одиночку, то очередями далёкие выстрелы. Рядом раздался взрыв, и вся группа Трофимова спешно и без всякой команды попрыгала  окоп. Окоп по брустверу и по полу был выложен  кое-где досками, горбылями и кусками фанеры. В некоторых местах стояли или лежали автоматы, охотничьи ружья, гранаты, цинки с патронами.
 - Вот, вооружайтесь, кто чем может,- сказал мужик в бушлате и протянул Трофимову руку. Познакомимся, что ли, на всякий случай. Василь Степаныч Пузиков.
-  О-о, - заулыбался Трофимов. – Я тоже Степанович. То есть, тёзки по отцам.
- Ждём приказа идти в атаку, - сказал Пузиков и опять смачно проматерился, упомянув свободу, родину и народный героизм.- Сигнал к общей атаке – красная ракета. По сигналу пуляем вон туда и потом сигаем быстро, как зайцы зигзагами… Уже пять раз наступали, а потом отступали. Сейчас моих ребят привезут, по хатам пока отпущены отоспаться и помыться быстренько… Ладно, орлы-хэрои, воюйте, - вздохнул Пузиков, приподнимаясь со дна окопа. – А я пойду миномётчика проведаю, - он жестом показал позади себя на малюсенький миномёт, стоящий на куске бетонной плиты, рядом с которой кто-то спал, завернувшись в овчинный тулуп. – Он вторые сутки вахту несёт без замены. Самая опасная позиция у него. На крыше диспетчерской крупнокалиберный пулемёт. Вот тот и пуляет то трассерами, то разрывными. Пока у него патроны не кончатся, нам тот рубеж не взять.
        Пузиков, кряхтя выбрался из окопа.
       Трофимов, не вмешиваясь, наблюдал как его личный состав, разобрав разномастное оружие, осваивает огневой рубеж. Самому не было желания раздавать командные указания, только предупредил про пулемёт на крыше здания вдалеке.

      7.
     Личному составу, похоже, надоело сидеть без дела, и один из бойцов спросил:
- Командир,  мы постреляем, а? Надо ж и оружие пристрелять по цели.
- Стреляйте, - равнодушно сказал Трофимов. – Вот по пулемёту на крыше цельтесь, чтоб у него скорей патроны кончились.
       Из окопа раздались нестройные одиночные выстрелы. С крыши диспетчерской через некоторое время отозвались короткими пулемётными очередями. И тут же позади окопов дал несколько залпов миномёт. Выпущенные из него мины не долетела до пулемётной позиции на значительное расстояние.
- Недолёт! – обернувшись назад, крикнул миномётчику Трофимов. – А ну заряди ещё!
     Миномётчик послушно, что-то подрегулировал и дал ещё несколько гукающих выстрелов.
    Пулемёт с крыши в этот раз ответил злобными длинными очередями. Миномёт не отвечал. Трофимов выглянул из окопа и увидел лежащего  навзничь миномётчика около своего орудия. Тело содрогалось в конвульсиях. Дождавшись паузы в пулемётных выстрелах, Трофимов, отыскав взглядом Батю, крикнул ему: за мной. И они пробрались ползком к позиции миномётчика. Худенький паренёк, лет двадцати, мертвенно бледный с перекошенным судорогой лицом лежал без сознания в полной отключке и рядом с ним его нога в пропитанной кровью размахрившейся штанине. Трофимов закричал: врача – потом спросил у своего напарника, что, мол, тут делать.
- Какого врача при этом бардаке? – выругался Спиридонов, стянул с себя ремень и крепко замотал пульсирующий кровью обрубок ноги миномётчика.
    В это время пулемёт разразился ещё одной длинной очередью. Трофимов и Спиридонов уткнулись лицами в залитую кровью землю. В полной панике они уставились взглядами друг другу глаза.
- Помрёт парнишка. И что делать, ума не приложу в такой ситуации, - растерянно проговорил Трофимов.
- Тащим к той башне, у ворот. Там, кажется, связь имеется.- сказал не очень уверенно Спиридонов.
     Они перевалили туловище миномётчика на овчинный тулуп и волоком на тулупе потащили раненого по земле, пока молчал пулемёт. Запыхавшись, переводили дыхание и в рычащей злобе кричали друг другу в лицо проклятия незримому начальству.
- Так нельзя воевать! Где они, все эти мудрые командиры! Что же бросили людей умирать! – кричал Трофимов.
- Вот он твой железный кулак! Полное наплевательство на людей ради своих политических целей! – тоже кричал ему в ответ его напарник Батя.
   Около башни, над которой развевалась полосатая «колбаса», остановили своё ползание. Раненый пришёл в себя и принялся кричать от боли, доходя до пронзительного писка и скрежеща зубами. Трофимов гладил его по лбу ладонью и приговаривал просто ради того, чтобы выразить бедолаге сочувствие:
- Потерпи, потерпи, друг. Сейчас помощь будет, укольчик сделают и всё будет нормально. Ногу твою пришьют врачи, сейчас такое медицина умеет делать. А отвоюем аэропорт, и полетят самолёты транспортные сплошной чередой, навезут танки, бронетранспортёры всякие, пушки крупнокалиберные… И скинем власть этих оккупантов, бандеровцев недобитых. И ногу тебе пришьют, будь спокоен…
   В башне никаких телефонов и тому подобных средств связи не оказалось. В башне вообще никого не было.
- Охренеть можно, охренеть можно,.. – бубнил Батя расхаживая кругами в поисках каких-нибудь дров для костра.
     Очень быстро опустилась ночь, и сразу же резко похолодало. Трофимов заботливо прикрыл туловище раненного пологом пропитанного кровью тулупа, в котором он проспал прошлую ночь, не дождавшись смены боевой вахты.
     Раненый стонал непрекращающе, но со всё более ослабевающими интонациями. Личный состав в окопе изредка пулял в темноту одиночными выстрелами. Пулемёт с крыши диспетчерской отвечал им светящимися в темноте очередями.
- И чего, дурни, пуляют во мрак безрезультатно, - хмыкнул осуждающеТрофимов. – Прям, как детишки малые…
- Война-а, - протянул тягуче Спиридонов. – Воюем, пока патроны не кончатся. Скорей бы они кончились.
     Спиридонов, который  с позывным Батя, сидел над разожжённым костерком и, смотря на огонь, всё приговаривал, покачивая головой:
- Охренеть можно, охренеть можно. С кем воюем? За что воюем?..
   На огонь костра из окопа прибежал, петляя по-заячьи, один боец из отряда и спросил Трофимова:
- Командир, жрать когда будем? Народ в окопе жрать хочет.
- Ха,.._жрать они хотят. Живыми бы остаться. Вон, парень помирает, -Трофимов показал на тулуп. – Прекратить огонь и сидеть всем смирно. Так и передай всей группе.
     Спиридонов притащил обнаруженную неподалёку автомобильную покрышку и положил её на костёр. Опять уселся рядом, смотря на огонь. Раненый миномётчик вдруг глубоко то ли вздохнул, то ли выдохнул и перестал стонать.
     Трофимов поднялся, подошёл к нему и, всмотревшись в лицо, сложил его раскинутые в стороны руки у него на груди.
- И чего будем делать? – тихо спросил Спиридонов.
- Ждать, - тоже тихо, но раздражением ответил Трофимов.
     Костёр разгорелся, пуская вместе с пламенем в черное небо лохмотья чёрной копоти. Трофимов и Спиридонов - напарники, соратники в прошлом, по общему участию в кружке подпольщиков-анархистов сидели молча, смотрели на огонь, изредка проговаривая редкие фразы.
     Постепенно небо начало светлеть, покрышка в костре совсем прогорела, и только нити металлического корда медленно остывали, точно покрываясь сединой мудрости.
     Спиридонов приложил ладонь козырьком ко лбу, всматриваясь против восходящего солнца на дорогу, ведущую к бывшему аэропорту.
- Вон, наш Харон пылит, - сказал он и, выматерившись, добавил: - Главнокомандующий наш, итить его мать…
    Трофимов тоже взглянул в ту сторону, потом поднялся с травы, сунул два пальца в рот и свистнул резким свистом. Помахал призывно рукой выглянувшим из окопов личному составу.

        Из подъехавшего автобуса стали медленно, как бы с неохоткой, выходить новая смена бойцов. Завершающим вышел сам командир, также круглолицый и румяный, с тоненькими усиками. На этот раз он был одет по форме. В полевой гимнастёрке, при полковничьих погонах, но с непонятными эмблемами на них, напоминающими на первый взгляд голый череп. Через плечо на ремне свисал блестящий, как с магазина, какой-то иностранный короткоствольный пистолет-пулемёт. С лёгкой ухмылкой полковник осмотрел Трофимова и Спиридонова, а затем и сгрудившихся в кучку за их спинами остальной личный состав.
- Что приняли боевое крещение?
- Да пошёл ты, товарищ полковник, - тихо, сквозь зубы выговорил Трофимов.
- Понимаю, нервный стресс, - нисколько не обидевшись сказал круглолицый.- Привыкните со временем…
  Похоже, он хотел ещё что-то сказать, но Трофимов тут с насупленным взглядом из-под бровей объявил зычно командирским голосом:
- Короче, братва из моей группы! Доверенной мне  властью командира объявляю дембель!   Каждый может поступать как желает. А я сам ухожу домой. Кто со мной из этого бедлама?
     Весь личный состав молчал, переминаясь с ноги на ногу. Трофимов махнул рукой и пошагал в сторону восходящего над городом солнца. Позади послышалась команда, отданная петушьим тенорком: «Строиться в одну шеренгу, рассчитаться по порядку номеров!..»
      Трофимова догнал Спиридонов. Некоторое время шагали нога в ногу, молча. Потом Спиридонов спросил душевным голосом:
- И куда ты теперь?
- Уйду в партизаны. Ну это всё к хренам собачьи, Батя.
- Пошли вместе, Бам, - спокойно сказал Спиридонов.


                ======  «» =====
 
   
   

 
   






мужик сейчас к нему приходил: такой из себя неприметный, усреднённый, будто замазанный и не вспоминающийся. В темно-сером костюме и ярко-красном галстуке. Галстук запомнился, а физиономия самого мужика – нет.
- Мар-рия, это кто был? – сонным голосом спросил Трофимов жену, хотя лишь пять минут назад разговаривал с тем утренним гостем, не поинтересовавшись его личностью.
     Жена у плиты мешала в кастрюльке овсянку, привычно морщась от приступа геморроя и от мельтешащейся тут же на кухне сестры мужа.
- Степанычем меня назвал, - задумчиво проговорил Трофимов. – И откуда он меня знает?..
- Тебя с твоей этой политикой скоро пол-Москвы знать будут, - сказала жена, не оборачиваясь.
- Это, Мария, вполне возможно. Уже лет пять, кажись, посвятил себя этому делу. Дух времени сейчас такой. Душа горит, понимаешь, у народа. Без политики сейчас никуда. Вот и народ начинает узнавать… Но этот, что приходил не из моего народа. На шпика жандармского, каких в кино показывают, похож. И о чём с ним говорили, никак не вспомню. Точно под гипнозом был. Точно, это шпик какой-то, Мария… Давай-ка я позавтракаю да пойду по делам.
Трофимов замолчал, следя глазами за перемещающимися по тесной кухне широкими задами жены и сестры. Вздохнул:
- Эх-ма, вчера, кажись, хотел народ в магазине на бунт поднять. Но туп народ и пассивен. Не возбуждается  своим коллективным разумом от слов правды про свою убогую долю. Не понимает, что уже революционная ситуация наступила. Хоть уходи в одиночку в партизаны. Только железный кулак может сплотить тупую массу. – Трофимов опять вздохнул: - А похмелиться у нас, ничего нет?
      
       2.
      По пути к дому профессора Трофимов и опознал соратника по характерному дребезжанию тележки на колёсиках. Химический профессор в утреннем полёте шмеля над цветочными клумбами обследовал окрестные мусорные баки. Выслушав слова соратника об утреннем визите незнакомца, профессор проговорил с печалью в голосе:
- Меня подобный тип навестил ещё вчера вечером. Эти слуги царёвы, - он похлопал себя по плечу, по тому месту, где носят погоны, - не даром свой хлеб едят, роют копытами землю и, похоже, раскрыли нашу ячейку. Вчера мне в очень вежливой форме предложили работу в лаборатории солидной фармацевтической компании по разработке отечественных аналогов зарубежных ходовых лекарств. Большой оклад обещали и при том намекнули про какую-то жилищную реновацию. Что будто скоро под снос все эти устаревшие пятиэтажки, - профессор обвёл широким жестом руки обозримую территорию, - и так намекнули, что в силу не совсем правого статуса моей хибары на мансарде я могу закончить свою анархическую и оппозиционную деятельность обыкновенным подзаборным бомжом московским… Вот так, друг мой, - тяжело вздохнул соратник. – Дали мне три дня на размышление. Умеют эти охранители режима давить на психологию. И вот я сам в глубоком размышлении.
- А мне что ж? – встревоженно спросил Трофимов. – Может, возьмёте меня с собой в ту лекарственную фирму? Каким-нибудь менеджером, там, а? Буду тоже что-нибудь мешать в пробирке, ума хватит.
    Профессор задумчиво промолчал, а Трофимов добавил вслед своему вопросу:
- А потом мы и там что-нибудь подпольное замутим? Сами же говорили, что кризис уже кругом и агония режима. И ждать нам недолго по всем законам общества и природы.
     Профессор опять молчал как бурлак на Волге в царские времена, волоча за веревку тележку на колёсиках с трофеями, собранными на помойках.
   Трофимов тоже молча плёлся позади. Химический профессор вдруг остановился и сказал, будто вымучивая слова из себя:
- Друг мой, дорогой товарищ и единомышленник, по мере освоения жизненной мудрости в её практической плоскости человеку размышляющему свойственно менять свои жизненные ориентиры и принципы. И это факт, происходящий из законов эволюции. Поневоле мы обязаны приспосабливаться под условия среды. Чтобы выжить как элементарная особь в природе. Не всем дано сгореть на костре во имя истины…
- Ну-у, на костре… я тоже не хочу. Но куда ж мне теперь? И всем тем нашим ребятам, подпольщикам, из того сарая в парке. Какой-то опять туман в жизни получается. Сами же говорили горячо и убедительно про дух времени. А?
- Думал я об этом, друг мой, напряжённо последние сутки, -  сказал  опять грустно химический профессор. - Свела нас судьба и общие думы о родине в один коллектив единомышленников. Но пришло время выбирать теперь свой путь дальше. Тот субъект, что меня навещал, как Мефистофель Фауста, даже про вас такой вариант подкинул…
   Профессор остановился, тележка перестала дребезжать.
- Тот субъект как-то так, не совсем понятно, намекнул, что моим единомышленникам следует обратиться в районный военкомат с предложением своих услуг. Мол, там в последнее время нужны такие энергичные люди, неравнодушные к судьбе своей страны.
- Это как понимать? – удивился Трофимов. – В прапорщики, что ли, завербоваться? Ну уж, увольте, ради бога.
- Сам не понял, что тот субъект имел в ввиду, - профессор пожал плечами . –  Может, какую- нибудь организационную и воспитательную работу хотят предложить через военкомат. Думаю, стоит поинтересоваться в военкомате районном. Нужно спросить там у дежурного: Где записаться в патриоты?.. Такой, похоже, там пароль.

    3.

     Утром Трофимов сказал жене:
- Пойду, Мария, устраиваться на работу. Предложили тут одну работёнку, опять патриотом, кажись. Ну, ладно попытаюсь. Попытка, как говорится, не пытка. Может, заплатят хоть сколько…
    Он с трудом отыскал свой военный билет, так как уже лет десять назад был снят с воинского учёта. Прихватил ещё, на всякий случай,  трудовую книжку и пачку похвальных грамот с разных мест  работы. Мария привычным движением перекрестила в спину уходящего мужа.
   У дверей военкомата Трофимов рассмотрел два знакомых лица своих соратников из той компании подпольщиков в сарае Измайловского парка.
- О, привет, Бам! – радостно поздоровался один из них, крепкий мужик лет сорока, с партийной кличкой, кажется, Батя.
    Трофимов вспомнил свой «подпольный позывной» и отозвался крепким пожатием рук. Второй соратник, тощий паренёк с внешностью подростка, выглядел подавленно, точно готовился к призыву в солдаты. И руку Трофимову он пожал вяло и влажно.
- Не печалься, Лютый, тут, мне кажется, мы нужны для других задач. Это не призывной пункт, - ободряюще сказал Трофимов и потом спросил у товарищей: - Пароль дежурному называли?
- Какой пароль? Мы и не знали про пароль, - переспросил Батя. – Может, профессор что-то и говорил про пароль, но не запомнилось от избытка чувств.
    Подошли к окошку дежурного по военкомату, и Трофимов спросил уверенно у молодого капитана в окошке:
- Мы насчёт работы для патриотов.
   Дежурный слегка вздрогнул плечами, потом велел подождать и сам убежал куда-то по коридору. Стояли, ждали, прислонившись к стенке. У Лютого заметна была лёгкая дрожь в коленках.
- Не дрейфь, Серёга, - ободряюще сказал Лютому Трофимов. – Армия из детей делает мужчин.
      При этом тот, который Батя, хмыкнув, добавил что-то мрачное, и от этой реплики у паренька заметно усилилась дрожь в коленях.
      Капитан вернулся с бравым майором, и тот, взглянув быстрым взглядом на ожидающих, повёл их за собой. Пальцем ткнул в дверь одного из кабинетов и скомандовал: «проходь». Он раздал каждому по анкете, велел заполнить листки, потом объявил, что через пару дней их вызовут повесткой. Трофимов было попытался спросить, а что за работа предстоит.
     Майор ответил, что после ознакомления с анкетами будет отдельное собеседование и там всё объяснят.
- А платить сколько будут за наш патриотизм? – всё-таки вырвалось у Трофимова.
- Прилично буду платить. А за боевой хронометраж даже в двойном тарифе. Патриотизм сейчас востребован, - твёрдо сказал майор. – Это в духе времени, а то разнюнились, обабились тут всякие от своей сытой жизни. Никто не хочет родину защищать, понимаешь ли.- Встречаемся в этом же кабинете. И, предупреждаю, полученные сведения являются государственной тайной. Меньше болтайте.
     Вернувшись домой, Трофимов выставил на кухонный стол купленную по дороге бутылку водки и торжественно объявил выжидающе молчащей супруге:
- Похоже, Мария, что работа эта по мне. Родину защищать буду. Ну её к хренам, в смысле эту политику. Хочется этой самой конкретики в жизни, чтобы железный кулак – и полный порядок. Разочаровался я в анархии и в самом деле железный кулак – это сейчас в духе времени. А то бы, ей-богу, ушёл бы в партизаны… Ну-ка, Маша, накидай нам закусочки какой-нибудь.
      Через полчаса уже они запели песню про комсомольцев и гражданскую войну. Пели душевно, слажено, чуть со слезой в строчке: если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой…
 - Эх, Мария, навезу тебе сувениров из Африки. Ты какой сувенир хочешь?
- Какие сувениры? Почему Африка? – жена испуганно прижала к груди обе руки.
- Так думаю, что готовят куда-то в ту сторону. По телевизору вон, что говорят по политическую ситуации в тех краях. Туда, кажись, готовят в командировку. Там нужно родину нашу защищать. Нужен там наш железный кулак, чтоб на мировой порядок оказать своё влияние. По телевизору говорят. Это, Мария – политика международного масштаба! А не всякая буза на митингах. Время для патриотов пришло…
- Ну, если так, то привези с оттуда рог носорога. Говорят, что самое верное средство от геморроя.      

     4.

   У дверей военкомата дожидался Батя. Небритый, с опухшей физиономией и с рюкзаком за спиной. Прошли в тот кабинет, где заполняли прошлый раз анкеты.
- А тот паренёк, Лютый, - сказал между прочим Батя. – струханул, не захотел приходить. Мы с ним в одном дворе живём. Зашёл за ним утром, а он больным прикинулся, пролепетал что-то такое писклявое. Сказал, что мамка плачет. Вот так, товарищ, время и выбирает своих героев. Правильно говорят, что у каждого времени есть свои герои, без оглядки на мам, жён и детишек.
      Они оба резко вздрогнули от громкой команды внезапно вошедшего в кабинет майора:
- Встать! Смирно!
      Майор улыбался, хотя и выглядел намеренно строго в строевой стойке командира.
- Приучайтесь к дисциплине. А то, смотрю, оплыли в штатской жизни, как свечки в печке. Разучились строем ходить. – Он подошёл к Трофимову, внимательно осмотрел его фигуру. – Трофимов? – спросил и повёл подбородком из стороны в сторону. – По возрасту ты, дядя, староват уже для такой работы боевой.
- Как так! –  с возмущением вырвалось у Трофимова. – Я ж, да я всю жизнь свою, это самое… Я Бам строил, я трудности прошёл, я всю жизнь свою, это самое… за народную справедливость был.
      У Трофимова раздулись щёки и выпучились глаза. Он даже демонстративно сжал кулаки.
- Смирно! – громко произнёс майор, отступая шаг назад.
- Команда «смирно» два раза не подаётся, товарищ майор, - успокаивающимся голосом заметил Трофимов, - если, конечно, перед этим не было команды «вольно»...
- Ну-ну, - сказал майор и опять повёл подбородком. Он пальцами осторожно пощупал правый бицепс Трофимова и соглашающе сказал: - Годен. Сгодится для имитации численного превосходства. Есть такой пункт в циркуляре. Вольно!
    Майор расположился за дальним столом, развернул перед собой какие-то бумаги.
- А теперь слушай инструктаж. Значит, так. После подписания документа, называемого контракт, вы получаете энную сумму денег и своим ходом отбываете в пункт дислокации учебной группы. Прибыть точно в срок. На вокзале вас встречает уполномоченный, которого можно опознать по специально оговорённой фразе на его плакате «Эх, прокачу». Контрольный вопрос: «Далеко ехать». Контрольный ответ: «Без разницы». После недельной подготовки приступаете к конкретной работе по контракту. Подробности все по ходу дела.   
      
     Поставив свои подписи в указанных майором местах, получив каждый по пачечке денежных знаков Батя и Трофимов прямиком с военкомата отправились на метро в билетные кассы на Ярославском вокзале. Взяли билеты в сторону Краснодара, до станции, указанной в полученном предписании.
     Вечером посидели с Марией на кухне, устроив что-то похожее на отвальную, пригласив даже сестру с мужем. Трофимов изображал таинственность, мало говорил, выражался больше междометиями и сам себя чувствовал важным человеком перед чрезвычайно секретным заданием. От принудительного молчания осипли даже голосовые связки, когда всей компанией затянули песню про комсомольцев, отбывающих на гражданскую войну.
     Утром Мария привычно перекрестила в спину уходящего мужа.

      5.

    Выпускной вечер на учебных курсах отмечали за складом боеприпасов среди кустов акации. После отбоя. Начальство за пьянку особо не преследовало. Главное, чтобы не курили там.
   Из выпускников курсов уже были сформированы три команды, уезжающие в разных направлениях, но те направления приказано было держать в тайне. Расположились за импровизированным общим столом из газеток, постеленных на траве, заставленных тем, что кто достал. Пили местный поселковый самогон, заправленный для крепости жжёными куриными перьями и, для целебности, менструальной кровью самой самогонщицы. Пили, покряхтывали, закусывали тушенкой из банки, грубо вскрытой ножом на коленке.
   От чувства единения в компании бравых мужиков Трофимова так и подмывало под конец пирушки затянуть наработанным командным басом тот куплет из комсомольской песни, где дан приказ ему на запад… За командный удивительного звучания бас Трофимов был удостоен даже звания старшего сержанта и должности старшего по своей группе. Начальство таки млело, слушая на строевых занятиях командные рулады, отдаваемые Трофимовым: Равняйсь, смирно, шагом марш! За один такой голос, говорили преподаватели, можно генерала присваивать, прирождённый полководец, не исключено, что его бабушка с самим Шаляпиным была в интимной связи.
   Куда следует его группа, Трофимов не скрывал от своих подчинённых. Какая тут военная тайна, что если это тут рядом, через чуть-чуть украинскую границу, это как через забор к соседу в огород перелезть через трухлявую изгородь. Другие команды по другому приказу гораздо дальше  на запад, о чём можно было только догадываться по перечню получаемого снаряжения, а его команде даже не выдали гражданскую одежду. Тут ехать-то, пешком дойти, как за самогонкой сбегать.    Но повезли на машине, на тендованном военном «Урале». Двенадцать человек команды.
  Уже несколько часов тряслись в кузове. Откинули задний полог тенда, чтобы хоть в чём-то было развлечение от дороги. По трассе сплошным потоком двигались медленным ходом Камазы, покрашенные в белый цвет и с надписями на бортах «гуманитарная помощь». И никак не удавалось их Уралу вклиниться в ту колонну машин.
- Эх, тупые наши командиры, - заявил сидевший рядом с Трофимовым его земляк и ставший уже самым близким товарищем Батя, с которым в последнее время при наличии свободного времени занимались отвлечёнными беседами про бывшую московскую жизнь, про наивность того химического профессора с его дурацким анархизмом. Тут вон какая жизнь боевая закрутилась. С Трофимовым они ехали в кузове дружески в обнимку. Но Трофимов всё чаще стал замечать во взгляде товарища некую  затаённую зависть к его командирским лычкам: мол, совсем не призывной по возрасту, а тут вдруг – и стал старшим отрядом. И этот взгляд был таким взглядом, от которого при атаке в пешем строю следовало опасаться выстрела в свою спину.
   Трофимов в глубине души гнал от себя такие мысли, но в самой глубинной глубине, на уровне интуиции, такие мысли не исчезали и продолжали подпитываться прошедшим жизненным опытом. Но пока они, на данный момент, с Батей тряслись в кузове Урала дружески, плечом к плечу и Батя, отпустивший за время учебных курсов солидные вислые усы в жанре запорожцев: для конспирации, как он сам и объяснял, а теперь пощипывал те усики и критиковал высшее командное руководство: - А чего бы и нас не покрасить под гуманитарную помощь. Пёрли бы сейчас в общей колонне, а не стояли на обочине, глотая пыль. С такими командирами, чует моё сердце, вляпаемся мы в полный конфуз. Не умеет наше командование мыслить стратегически, даже на уровне тактики. Наш химический профессор в этом был прав, слабеет власть зажравшаяся.  Но Трофимову в силу его служебного положения на данный момент и по причине уже произошедшего переосмысления жизненных ценностей в духе современного момента не хотелось возвращаться напряжением мысли к болтовне о политике. И он сказал Бате:
- Ты это самое… давай поосторожней с выражениями. В смысле, про начальство. Много умных развелось последнее время. Сам тоже был такой, но постепенно стал разбираться. И понял, что сплотиться надо. Нужен железный кулак – и всё, только тут и здесь у нас. Без железного кулака разбредёмся все как бараны по пространству. Усекай, братан, смысл жизни: все мы бараны на подножном корме. Если нами не руководить, друг дружкой питаться начнём, в хищников превратимся…
     Тот, который под кличкой Батя, чуть помолчав, выразился так:
- Ну и что, то есть будем искать себе пастуха?.. И в этом смысл нашей жизни бараньей? Я, лично не согласен.
   Трофимов тут захотел высказать что-нибудь гневное командирским голосом, но в это время один из его отряда, наблюдающий за дорогой через откинутый задний полог тенда, воскликнул  с наивным удивлением:
- Эх-ма, смотри-ка, границу переехали, едем по чужой стране, а все надписи на рекламе по нашему написаны. Странно как-то. Будто не на войну едем.
   И Трофимов тут, понимая по-командирски, что надо вставить что-нибудь для «духа бойцов», как учили, заметил со значимостью в тембре голоса:
- А отыграем сейчас в этой завирухе, докажем командованию свою способность боевую, то потом, может, и направят в те места, где надписи на иностранных языках. Ясно? И деньги там другие платить будут. Так что, меньше рассуждать – и слушать мои команды. Деньгу заработаем, если всё будет по команде. Не рассуждать, короче!
- Какой, однако, ты стал идейный, - хмыкнул Батя, - будто и не был бунтарём,   не слушал лекции про анархизма в том сарае.
       Трофимов в сердцах махнул рукой.
- Да был дураком, признаюсь. Энергии и злости много скопилось от несправедливости по жизни. А теперь нашёл дело по душе. Вот и едем теперь, чувствуя, что важное дело делаем.
- Легко ты меняешь свои убеждения, командир, - опять усмехнулся Батя, - ты просто ищешь пастуха, который тобой руководил бы, а сам думать не способен. Вот и талдычишь последнее время всё про сильную волю и железный кулак, Типичное свойство барана, уж извини. Приглянулось тебе строем ходить и меньше самому размышлять. Вот это я за тобой и наблюдаю последнее время. Ишь, как раскомандовался. Прямо упиваешься своим командирством. А вначале считался бракованным. Нестроевым был признан.
      Трофимов приподнялся в кузове, держась за железяку каркаса. Желваки на скулах пошевелились под кожей. Он еле сдерживался, чтобы не рявкнуть команду:  «Встать, смирно!» Эта команда у него получалась особо темпераментно, что даже инструктора в учебке иногда вытягивались непроизвольно в струнку.
      Но в это время грузовик резко подбросило на глубокой яме, и Трофимов шлёпнулся на лежанку рядом со своим приятелем, бывшим соратником и теперь подчинённым. И проговорил уже успокаивающимся голосом, назвав не по кличке-позывному, а по фамилии в списке личного состава:
- Ты, Спиридонов, всего лишь по-детски завидуешь моей карьере. Я с этим сталкивался, когда бригадой командовал на БАМе. Знакомая ситуация. Не любят некоторые типы подчинятся приказам.
-  А плевать мне на твою карьеру, - сказал небрежно, но нервно Батя. – Просто размышляю, куда я опять вляпался по своей жизни. В какую такую очередную неприятность в поисках жизненной цели. Куда это нас заманили? И так думаю, что высчитали нас в той конторе, которая за народом наблюдает и власть охраняет… А, Степаныч? Вот и перенаправили энергию баламутов в нужное русло. Так власть всегда делала, как увидит, что много нерастраченной энергии у народа накопилось. Посылали то целину покорять, то БАМ строить, то какую-нибудь войнушку организуют. А ты и вошёл в раж по новой роли. Ишь как раскомандоался. А всего лишь кукла ты… А сам всё про железный кулак для родины толкуешь…
- Кажись, куда-то подъезжаем, - сказал один из личного состава, сидевший у заднего борта. – Вон пригород пошёл, домишки появились, люди ходят. Но что-то мало людей, всё больше собачьи стаи бегают одичалые какие-то.
    Лежавшие в кузове постепенно стали приподниматься, разминали конечности. Всматривались в проезжающий ландшафт.
- Домишки солидные, с высокими заборами, богатенько живут, - заметил кто-то.
     Дома частного сектора постепенно сменились высотками, узкие переулки -  широкими проспектами. Грузовик остановился на какой-то площади. Спрыгнули с кузова. Трофимов дал команду строиться. В воздухе ощущался запах чего-то горелого и кислого, по окружности горизонта над городским ландшафтом в некоторых местах виднелись чёрные столбы дыма до самого неба.

       6.

    К Трофимову подошли двое с оружием, с белыми повязками на рукаве. Один из них, водя пальцем, пересчитал людей в шеренге.
- Комендантский патруль, - представился  он потом. - Новенькие? Здоровенько булы. А чтой мало вас и без оружия.? Ждём подмогу, а вас так мало.
- А что это у вас так воняет? – как бы между прочим поинтересовался Трофимов.
- Война, - коротко ответил патрульный. – Воюем с гадами. А то терриконы горят от попаданий снаряда или мины. Сейчас как раз в черте города бои идут за аэропорт. Сказали, что как отвоюем аэропорт, так второй фронт от вас откроют, и полетят чередой сплошной самолёты.
- Ну да, конечно, - значительно заявил Трофимов. – Я в курсе. Оружие идёт в колонне с гуманитарной помощью. Готовьтесь к разгрузке… А нам бы отдохнуть с дороги и потом можно в  бой. Где нам расположиться?
    Патруль повёл отряд к гостинице неподалёку, указали на подъезд в глубине клумбы из розовых кустов.
- Вот тут располагайтесь, а мы доложим командованию своему о вашем прибытии.
      Переночевали в обширной комнате, сплошь застеленной по полу грязными матрацами. Утром, чуть рассвело, в комнату уверенной походкой вошёл мужчина среднего роста,  румяный круглолицый с редкими, как у подростка, усиками над губой.
- Кто старший группы? – сразу распорядился он. Построить группу. Поступаете в моё распоряжение..
   Он прошёлся вдоль выстроившейся шеренги, будто невзначай распахнул кожаную курточку, продемонстрировав за поясом штанов камуфляжной расцветки пару пистолетов различных систем.
- Обращаться ко мне: товарищ полковник. Выдвигаемся в район аэропорта, там сейчас самый ответственный участок. Линия обороны для вас уже подготовлена, связь налажена. Так что, действовать смело и выполнять мои приказы.  Выходи наружу, занять места в автобусе.
        Трофимов, желая обозначить свою командную роль, кашлянул и спросил деликатно:
- Моему отряду, товарищ полковник, держать оборону или применять наступательную тактику боя?
- Какую к хренам оборону! Оборону держат они, а нам нужно освободить аэропорт и подготовить все системы для его функционирования! – громко и нервно ответил полковник.
       Автобус, чрезвычайно осторожно объезжая воронки на дороге, въехал в разрушенные ворота и остановился перед вышкой, на которой реяла полосатая «колбаса».
       Отряд выгрузился из автобуса, и Трофимов скомандовал «Стройся!». К нему в это время подошёл чумазый мужик, перепачканный в саже и глине от лица до бушлата и сказал усталым голосом:
- Хватит шагистикой заниматься. Пойдём, покажу места в окопе.
   Слышались далёкие гулкие взрывы и резкие с посвистом близкие.  Личный состав в строю непроизвольно при их звуках втягивал головы в плечи. «Товарищ полковник» со тупенек автобуса крикнул: «воюйте!» и автобус развернулся в обратное направление.
- А это кто, тот крутой пацан? – Трофимов показал на отъезжающий автобус.
- А-а, - почти равнодушно протянул чумазый, - что-то типа главнокомандующий. Свалился на нашу голову как батька Махно местного значения. Пусть командует, надо же кому-то командовать, порядок поддерживать, А то только бузить и митинговать  способны, сплошная анархия образовалась… - Мужик заматерился от души и с украинским оборотами речи.
     Трофимову пришёлся по душе этот мужик, лет пятидесяти возрастом, спокойный, не суетной, без бравады, только очень усталый, с давно не бритым простым лицом работяги, с сильно обшарпанным АК в руке.
   
- Вот тут располагайтесь, - чумазый показал на окоп, вырытый вдоль бетонки взлётно-пасадочной полосы. Вашей бригаде участок в двадцать метров. Как в забое на проходке. Стрелять туда,- он ткнул пальцем вдаль. – Главная задача на сей момент – захватить вон то здание, там диспетчерская служба по управлению аэродромными службами. А там, - он показал позади окопа, - огневая поддержка, миномёт, пуляет минами через наши головы.
      В общей атмосфере фоном, как дождь по крыше слышались то в одиночку, то очередями далёкие выстрелы. Рядом раздался взрыв, и вся группа Трофимова спешно и без всякой команды попрыгала  окоп. Окоп по брустверу и по полу был выложен  кое-где досками, горбылями и кусками фанеры. В некоторых местах стояли или лежали автоматы, охотничьи ружья, гранаты, цинки с патронами.
 - Вот, вооружайтесь, кто чем может,- сказал мужик в бушлате и протянул Трофимову руку. Познакомимся, что ли, на всякий случай. Василь Степаныч Пузиков.
-  О-о, - заулыбался Трофимов. – Я тоже Степанович. То есть, тёзки по отцам.
- Ждём приказа идти в атаку, - сказал Пузиков и опять смачно проматерился, упомянув свободу, родину и народный героизм.- Сигнал к общей атаке – красная ракета. По сигналу пуляем вон туда и потом сигаем быстро, как зайцы зигзагами… Уже пять раз наступали, а потом отступали. Сейчас моих ребят привезут, по хатам пока отпущены отоспаться и помыться быстренько… Ладно, орлы-хэрои, воюйте, - вздохнул Пузиков, приподнимаясь со дна окопа. – А я пойду миномётчика проведаю, - он жестом показал позади себя на малюсенький миномёт, стоящий на куске бетонной плиты, рядом с которой кто-то спал, завернувшись в овчинный тулуп. – Он вторые сутки вахту несёт без замены. Самая опасная позиция у него. На крыше диспетчерской крупнокалиберный пулемёт. Вот тот и пуляет то трассерами, то разрывными. Пока у него патроны не кончатся, нам тот рубеж не взять.
        Пузиков, кряхтя выбрался из окопа.
       Трофимов, не вмешиваясь, наблюдал как его личный состав, разобрав разномастное оружие, осваивает огневой рубеж. Самому не было желания раздавать командные указания, только предупредил про пулемёт на крыше здания вдалеке.

      7.
     Личному составу, похоже, надоело сидеть без дела, и один из бойцов спросил:
- Командир,  мы постреляем, а? Надо ж и оружие пристрелять по цели.
- Стреляйте, - равнодушно сказал Трофимов. – Вот по пулемёту на крыше цельтесь, чтоб у него скорей патроны кончились.
       Из окопа раздались нестройные одиночные выстрелы. С крыши диспетчерской через некоторое время отозвались короткими пулемётными очередями. И тут же позади окопов дал несколько залпов миномёт. Выпущенные из него мины не долетела до пулемётной позиции на значительное расстояние.
- Недолёт! – обернувшись назад, крикнул миномётчику Трофимов. – А ну заряди ещё!
     Миномётчик послушно, что-то подрегулировал и дал ещё несколько гукающих выстрелов.
    Пулемёт с крыши в этот раз ответил злобными длинными очередями. Миномёт не отвечал. Трофимов выглянул из окопа и увидел лежащего  навзничь миномётчика около своего орудия. Тело содрогалось в конвульсиях. Дождавшись паузы в пулемётных выстрелах, Трофимов, отыскав взглядом Батю, крикнул ему: за мной. И они пробрались ползком к позиции миномётчика. Худенький паренёк, лет двадцати, мертвенно бледный с перекошенным судорогой лицом лежал без сознания в полной отключке и рядом с ним его нога в пропитанной кровью размахрившейся штанине. Трофимов закричал: врача – потом спросил у своего напарника, что, мол, тут делать.
- Какого врача при этом бардаке? – выругался Спиридонов, стянул с себя ремень и крепко замотал пульсирующий кровью обрубок ноги миномётчика.
    В это время пулемёт разразился ещё одной длинной очередью. Трофимов и Спиридонов уткнулись лицами в залитую кровью землю. В полной панике они уставились взглядами друг другу глаза.
- Помрёт парнишка. И что делать, ума не приложу в такой ситуации, - растерянно проговорил Трофимов.
- Тащим к той башне, у ворот. Там, кажется, связь имеется.- сказал не очень уверенно Спиридонов.
     Они перевалили туловище миномётчика на овчинный тулуп и волоком на тулупе потащили раненого по земле, пока молчал пулемёт. Запыхавшись, переводили дыхание и в рычащей злобе кричали друг другу в лицо проклятия незримому начальству.
- Так нельзя воевать! Где они, все эти мудрые командиры! Что же бросили людей умирать! – кричал Трофимов.
- Вот он твой железный кулак! Полное наплевательство на людей ради своих политических целей! – тоже кричал ему в ответ его напарник Батя.
   Около башни, над которой развевалась полосатая «колбаса», остановили своё ползание. Раненый пришёл в себя и принялся кричать от боли, доходя до пронзительного писка и скрежеща зубами. Трофимов гладил его по лбу ладонью и приговаривал просто ради того, чтобы выразить бедолаге сочувствие:
- Потерпи, потерпи, друг. Сейчас помощь будет, укольчик сделают и всё будет нормально. Ногу твою пришьют врачи, сейчас такое медицина умеет делать. А отвоюем аэропорт, и полетят самолёты транспортные сплошной чередой, навезут танки, бронетранспортёры всякие, пушки крупнокалиберные… И скинем власть этих оккупантов, бандеровцев недобитых. И ногу тебе пришьют, будь спокоен…
   В башне никаких телефонов и тому подобных средств связи не оказалось. В башне вообще никого не было.
- Охренеть можно, охренеть можно,.. – бубнил Батя расхаживая кругами в поисках каких-нибудь дров для костра.
     Очень быстро опустилась ночь, и сразу же резко похолодало. Трофимов заботливо прикрыл туловище раненного пологом пропитанного кровью тулупа, в котором он проспал прошлую ночь, не дождавшись смены боевой вахты.
     Раненый стонал непрекращающе, но со всё более ослабевающими интонациями. Личный состав в окопе изредка пулял в темноту одиночными выстрелами. Пулемёт с крыши диспетчерской отвечал им светящимися в темноте очередями.
- И чего, дурни, пуляют во мрак безрезультатно, - хмыкнул осуждающеТрофимов. – Прям, как детишки малые…
- Война-а, - протянул тягуче Спиридонов. – Воюем, пока патроны не кончатся. Скорей бы они кончились.
     Спиридонов, который  с позывным Батя, сидел над разожжённым костерком и, смотря на огонь, всё приговаривал, покачивая головой:
- Охренеть можно, охренеть можно. С кем воюем? За что воюем?..
   На огонь костра из окопа прибежал, петляя по-заячьи, один боец из отряда и спросил Трофимова:
- Командир, жрать когда будем? Народ в окопе жрать хочет.
- Ха,.._жрать они хотят. Живыми бы остаться. Вон, парень помирает, -Трофимов показал на тулуп. – Прекратить огонь и сидеть всем смирно. Так и передай всей группе.
     Спиридонов притащил обнаруженную неподалёку автомобильную покрышку и положил её на костёр. Опять уселся рядом, смотря на огонь. Раненый миномётчик вдруг глубоко то ли вздохнул, то ли выдохнул и перестал стонать.
     Трофимов поднялся, подошёл к нему и, всмотревшись в лицо, сложил его раскинутые в стороны руки у него на груди.
- И чего будем делать? – тихо спросил Спиридонов.
- Ждать, - тоже тихо, но раздражением ответил Трофимов.
     Костёр разгорелся, пуская вместе с пламенем в черное небо лохмотья чёрной копоти. Трофимов и Спиридонов - напарники, соратники в прошлом, по общему участию в кружке подпольщиков-анархистов сидели молча, смотрели на огонь, изредка проговаривая редкие фразы.
     Постепенно небо начало светлеть, покрышка в костре совсем прогорела, и только нити металлического корда медленно остывали, точно покрываясь сединой мудрости.
     Спиридонов приложил ладонь козырьком ко лбу, всматриваясь против восходящего солнца на дорогу, ведущую к бывшему аэропорту.
- Вон, наш Харон пылит, - сказал он и, выматерившись, добавил: - Главнокомандующий наш, итить его мать…
    Трофимов тоже взглянул в ту сторону, потом поднялся с травы, сунул два пальца в рот и свистнул резким свистом. Помахал призывно рукой выглянувшим из окопа.

        Из подъехавшего автобуса стали медленно, как бы с неохоткой, выходить новая смена бойцов. Завершающим вышел сам командир, также круглолицый и румяный, с тоненькими усиками. На этот раз он был одет по форме. В полевой гимнастёрке, при полковничьих погонах, но с непонятными эмблемами рода войск на них, напоминающими на первый взгляд голый череп. Через плечо на ремне свисал блестящий, как с магазина, какой-то иностранный короткоствольный пистолет-пулемёт. С лёгкой ухмылкой полковник осмотрел Трофимова и Спиридонова, а затем и сгрудившихся в кучку за их спинами остальной личный состав.
- Что приняли боевое крещение?
- Да пошёл ты, товарищ полковник, - тихо, сквозь зубы выговорил Трофимов.
- Понимаю, нервный стресс, - нисколько не обидевшись сказал круглолицый.- Привыкнете со временем…
  Похоже, он хотел ещё что-то сказать, но Трофимов тут с насупленным взглядом из-под бровей объявил зычно командирским голосом:
- Короче, братва из моей группы! Доверенной мне  властью командира объявляю дембель!   Каждый может поступать как желает. А я сам ухожу домой. Кто со мной из  бедлама?
     Весь личный соав молчал, переминаясь с ноги на ногу. Трофимов махнул рукой и пошагал в сторону восходящего над городом солнца. Позади послышалась команда, отданная петушьим тенорком: «Строиться в одну шеренгу, рассчитаться по порядку номеров!..»
      Трофимова догнал Спиридонов. Некоторое время шагали нога в ногу, молча. Потом Спиридонов спросил душевным голосом:
- И куда ты теперь?
- Уйду в партизаны. Ну это всё к хренам собачьим, Батя.
- Пошли вместе, Бам, - спокойно сказал Спиридонов.


                ======  «» =====