Кузня

Раздвоение сознания идет из детства, когда узнаешь, что Новых годов оказывается, два, а не один.
Еще позже приходит осознание, что вообще-то все культовые праздники раздвоены:– два Рождества, два Крещения, две Пасхи. Но два Новых года в этом списке – на первом месте.
Один городской, с ёлкой, мандаринами, дрожжевым тестом и обильно накрытым столом. Ах, и конечно же, Дедом Морозом и Снегурочкой, раздающими из большого мешка, украшенного серебристыми звездами, подарки на праздничной ёлке в детском саду, в школе, в спортивном зале ДК, на набережной, на площади им. Ленина, а может и нет, может и не было ёлок на площади тогда, в давние времена твоего беспечного и безоблачного детства.
Сравниваешь подарки по степени разнообразия их содержимого: в этом бумажном саквояже были Мишки на Севере, а в мешочке с завязочками только разные Ласточки, которых ты терпеть не можешь, и даже затесавшаяся среди них мандаринка не в состоянии удовлетворить пресытившееся к тому времени состояние души, ведь столько конфет ты и за год не съедаешь, сколько на Новый Год.
Можно и покапризничать.
И второй Новый год, деревенский. Через две недели после основного. Главный для бабушки Тамары, для соседей по селу, для всех жителей дальних и ближних абхазских сел. Из восточной Абхазии под влиянием менгрельских соседей приходит название Хечьхуама, но в западной части Абхазии его и не очень-то знают, просто пожимают плечами, улыбаясь, когда называешь его. Они всегда так делают, когда слышат нечто незнакомое, им неведомое. Просто пожимают плечами, просто улыбаются.
- Бабуля,  почему ты не ставишь ёлку?
- Ёлку? Какой ёлку?
- Ну, елку, новогоднюю! С игрушками!
- Нак-нак (абх.выражение отрицания – Э.Д.). Никакой ёлка я не слышал. Зачем ёлка?
- Какой новый год без ёлки, бабуля! Это же неинтересно!
- А зачем интересно? Ажьырныха не надо интересно. Надо петушка резать, надо молиться, надо Всевышнему спасибо говорить.
В Старый Новый год в деревне сыро и зябко, субтропическая зима в разгаре, напитанная ещё шедшими в те времена обильными дождями почва пружинит под ногами, на грунтовых дорогах змеятся глубокие грязевые колеи. Водители проявляют чудеса изворотливости, ведь попадешь в такую и хлопот не оберешься: водитель хлопает в гневе по провинившемуся рулю, а пассажиры выходят и дружно толкают отчаянно ревущий советский автомобиль. Летят грязевые брызги из-под колес, слышатся досадливые восклицания, а тебе и дела нет, ты топчешь живучую зимнюю траву на обочине, вдыхаешь свежий вкусный воздух, разглядываешь зимние полувысохшие плоды шиповника на изгороди – интересно, а они вкусные?
Пробуешь и плюёшься. Нет, совсем невкусные. Совсем.
В доме хлопотно, бабушка и мама готовят еду, папа натаскал воды из колодца, она ледяная и от неё сводит зубы.
- Не заболей! – слышишь мамино предостережение. И как ей удаётся всегда заметить, чем заняты ты и твои сестры?
К двум часам пополудни накрыт праздничный стол. Папа  разливает густое домашнее вино из глиняного кувшинчика с узким горлом и черными полосками, украшающими кувшин по всему периметру, и произносит молитву.
- Бабуля…
- Тсс. Баангьыл (подожди - Э.Д.).
Нетерпеливо ждешь, невольно зачарованная мелодикой и ритмом молитвы, и, как только папа испивает до дна молитвенного вина, вновь пристаёшь к бабушке.
- Бабуля!
- Что?
- А где ажыр?
- Какой ажыр?
- Ты же сказала, что это ажырныха, а не Новый год, а я спросила у мамы, а она сказала, что это старый праздник, и название переводится, как священная кузня. Где кузня?
- Мы Ажьыира не держим. Мы молимся Всевышнему. Ажьыира они держат.
И она называет имена соседей.
Ты разочарована. Как это не держим? Молимся какому-то Всевышнему, а кузни нет? Почему?
- Бабуля, а почему у нас нет кузни?
- Когда-то был. А потом нет.
- Почему?
- Не помню. Отдали. Наша аныха – Елыр (Илор, древнее святилище в Восточной части Абхазии -Э.Д.). Наш бог – Всевышний.
- Наш – это чей?
- Нашей семьи.
- Елыр – это же очень далеко!
- Да. Кто такое придумал – не знаю. Потому и не ходим туда. Дома молимся.

Огорченная, ты бежишь к соседям смотреть на кузню. Воображение рисует хрустальный теремок из пушкинской сказки, сияющий всеми цветами радуги, переливающийся, как бриллиант самой чистой воды. Но действительность, как и положено разочаровывает, так как кузня совсем иная. Грубо, но по-деревенски основательно сколоченный постамент из досок, на постаменте лежат кузнечные инструменты. Пытаешься скрыть своё разочарование, чтобы никого не обидеть, тем более, что выражение лица соседки говорит об обратном. Оно светится, в глазах тайный восторг – местные не привыкли выражать открыто свои чувства, они сдерживают их на людях.

- Красиво, - мямлишь ты, успокаиваясь, и почти не скрывая облегчения. 

Вечером ныряешь в объятия большущей ватной перины, голова тонет в набитой гусиным пухом подушке, укрываешься чуть ли не с головой одеялом, на которое бабушка и мама пришили по старому обычаю пододеяльник из ивановского ситца, купленного в гудаутском продмаге, и ждешь, когда весело трещащий в железной печке огонь согреет комнату, и в ней станет жарко, а отсветы плящущих в огненном жерле язычков вырастут большими тенями на деревянных стенах родового каштанового дома. И можно будет откинуть одеяло и полусонным голосом требовать рассказать на ночь какую-нибудь историю из семейного прошлого.

Засыпаешь под голоса взрослых крепчайшим из снов, и не чувствуешь, как чьи-то руки бережно укрывают тебя одеялом.

Огонь ведь скоро погаснет и комната будет медленно остывать до утра. Надо укрыться потеплее..