Безымянный

«Южное кладбище – маленький слепок с огромной России», - размышляла продиравшаяся сквозь крапиву девушка. Ей было досадно: необустроенность Липового участка, примыкавшего к северной границе некрополя, вдребезги разбивала лиричный настрой; свидание с усопшими родственниками превращалось в обязательную ежеквартальную рутину. «Тут уж не до трогательных воспоминаний! – думала она, - только и успевай от мошкары отбиваться да местечко посуше искать, куда ногу поставить!»

Могила находилась в низине. В заросших кустарником междурядьях хлюпали лужи, лицо и руки саднило от комариных укусов, из-под мокрой травы сочилась тёмная торфяная жижа. Стараясь не ступать на надгробные плиты, она приблизилась к месившим раствор рабочим и отдала заранее оговорённую сумму. Бригадир принял деньги и отвернулся; циничный деляга выжал всё, что мог, из неимущего клиента, и барышня больше была ему не интересна: надо было поскорее справляться с малобюджетной шабашкой и отыскивать новых заказчиков.

Постояв у простенького деревянного креста, девушка решила: «Приду через день или два, когда работу закончат».

На выходе с участка она остановилась: у свежей могилы, загораживая проход, сидел человек. Приютившись на складном табурете и погрузив ноги в недавно взрыхлённую почву, он застыл неподвижно.

- Извините, могу я пройти? – проговорила девушка.

Очнувшись, человек приподнял глаза.

- Конечно, - он посторонился.

«Совсем молодой, - отметила девушка, - лет двадцать, не больше».

Вслед донеслось:

- Как вас зовут?

- Мелисса.

- Пчёлка*? – юноша улыбнулся; улыбка была хорошей. - Вот почему у вас взгляд золотистый.

Это был неуклюжий комплимент: на юношу смотрели обыкновенные серые глаза.

Помолчали. Мелисса не торопилась прощаться.

Он представился:

- Емельян, - и слегка приподнялся, - правда-правда, не вру!

- Емеля? – девушке стало смешно; захотелось добавить: «а печка-то где?», но, вспомнив об ухватистом бригадире, она с брезгливостью покосилась в сторону копошившихся кладбищенских служащих.

Емельян её понял мгновенно:

- Могильщики похожи на грибников: бродят среди надгробий и разыскивают «съедобную» клиентуру. Не брезгуют никакой добычей: ни круглобокими толстыми боровиками, ни середнячками-моховиками, ни даже плохонькими тонконогими сыроежками.

Он украдкой посмотрел на скромный наряд девушки. Поймав его взгляд, Мелисса зарделась: невольно примерила на себя обидную роль сыроежки. Невысокого роста, худенькая, светловолосая, она действительно казалась невзрачным грибком.

«А ты…, - мстительно подумала Мелисса, - ты напоминаешь мне печального, одинокого опёнка! Вот!»

Емельян будто услышал её:

- Безотрадное место… Не все кладбища такие. В Новой Ладоге, например, в Николо-Медведевском монастыре есть особый, лучистый погост. Туда, как на встречу с любимой приходишь.

- Лучистый погост? Да разве бывают такие?!

- Он на берегу Волхова устроен. Высоко-высоко! Там в любое время светло дышится, а не только в июне, когда зорьки целуются.

- Зорьки целуются?

- Летом зори сменяют друг друга… Не замечали? – он возвёл очи горЕ и шутливо продекламировал: - только-только вечерняя зорька в багрянец и пурпур небесную твердь приоденет, уж рассветная зорька тесьмой золотой небосвод разошьёт.

Мелисса рассмеялась: на минутку забылась. Разглядывая собеседника из-под редких белёсых ресниц, она не замечала ни оцарапанные кисти рук, ни обветренные жилистые предплечья, ни худые ноги под мокрыми штанинами, ни бледное и измождённое, как у старика, лицо. «Печальный, но умный и добрый опёнок», - вынесла она приговор и почему-то взглянула на низ могилы. Крупицы песка, грудой сваленного впритык к необустроенному захоронению, янтарной росой облепляли ботинки Емели и казались маленькими божьими коровками с оранжевыми и жёлтыми надкрыльями.

«Из таких игрушечных «куколок-божьих коровок» разноцветные бабочки вылупляются», - подумала она.

Потемнело, и начало моросить. Песчинки намокли, их золотистый цвет потускнел. Емельян натянул капюшон ветровки и поднялся.

- Мне пора, - сказал он. – Прощайте!

Удаляясь, «грустный опёнок» напоминал скорбного болотного подберёзовика.
 
- Я приду через день, - пробормотала вдогонку растерянная Мелисса и тоже направилась к выходу с кладбища.

Вечером она поняла, что влюбилась.

«Сколько совпадений!» - стоя перед зеркалом, раздумывала девушка. Мелиссу жгуче интересовали два вопроса: сможет ли она понравиться своему новому другу и какое отношение к их негаданной встрече имеет Новая Ладога. Если первый пункт размышлений не вызывал особенных беспокойств – внешне невзрачная, она умела быть милой, - то вторая задачка была куда более интригующая: во время войны бабушка Мелиссы служила в Новой Ладоге, и именно за её могилой ухаживала девушка.

Мелисса пыталась разобраться в своих ощущениях - обнаружить какую-то существенную, но ускользавшую от неё деталь. И вдруг её осенило:

- Как же я позабыла?! Бабушка ни раз упоминала о храме на берегу Волхова, окружённом старинным кладбищем! Наверняка, Емеля именно его называл «лучистым погостом».
 
Ровно через день, свернув с Волхонского* шоссе, маршрутное такси высадило симпатичную белокурую девушку у небольшого цветочного базара. На этот раз Мелисса не походила на давешнюю «тонконогую сыроежку»: шедшее девушке скромное серое платье красило её необычайно! Купив букетик искусственных белых тюльпанов, она прошла по Центральной аллее к Липовому участку и в растерянности остановилась: могилы, где они повстречались с Емельяном, не существовало. На месте их нечаянного рандеву располагалась раскатанная и плотно утрамбованная песчаная площадка. В реальность увиденного девушка поверила сразу: органам чувств она доверяла. Но и объяснить парадоксальный, загадочный факт никак не могла. Поплутав с полчаса среди грустных надгробий и устроив цветы у свежевыкрашенного «бабушкиного» креста, она побрела восвояси.

Дома, пребывая в состоянии совершенного душевного расстройства, начала механически перебирать старинные фотографии. Вдруг взгляд зацепился за маленький групповой снимок, датируемый 1944-м годом. Смеющаяся круглощёкая бабушка стояла в обнимку с молоденькими краснофлотцами. В одном из матросов Мелисса тотчас узнала Емелю: нескладная фигура и бескровное, исхудалое лицо до сих пор стояли перед её глазами.

- Ещё одно совпадение?! - интуиция подсказывала, что разгадка должна отыскаться в Новой Ладоге: не зря же он упоминал о Николо-Медведевском монастыре! – Обязательно надо увидеть и храм, и погост!
 
Захотелось немедленно отправиться в путь и распутать таинственный ребус.

В воскресенье, шагая по бывшему Николаевскому проспекту – ныне проспекту Карла Маркса – в сторону обители, она изумлялась: перед ней лежал брошенный, гибнущий город. Исторический центр разорён: старинные купеческие дома сожжены, обгорелые остовы стыдливо выглядывают из-под дешёвого сайдинга; закрытые церкви – Климента Римского и Спаса Нерукотворного Образа – облупленной краской кричат о десятилетиях запустения. Судя по фотографиям, даже в годы войны город смотрелся красивей и лучше.

- Наглядный пример, - печалилась девушка, - пресловутой внутренней колонизации - привычки российских властей высасывать деньги из собственных граждан - из бедной, голодной страны! - и щедро их тратить на многочисленные международные проекты! С гуманитарной целью, конечно! Мир велик, и страждущих много - Россия потерпит!

- Впрочем, - дипломатично добавила она, - наверное, я всякие глупости сочиняю.

Это были пустые слова и ненужное оправдание: она думала именно то, что сказала.

Пройдя на территорию расположенного в конце проспекта монастыря и миновав храм Иоанна Богослова, Мелисса остановилась перед Никольским собором. С обратной его стороны, обращённой к величественному Волхову, была пристроена чугунная лесенка, ведущая на площадку с образом Николая Чудотворца. Сверху открывался чудесный вид на реку.
 
- Так вот о чём говорил Емельян! - произнесла Мелисса.

Она была заворожена: оглушительный простор и воля обрушились на неё. Между берегом, нависшим над широкой в низовье рекой, и собором лежал маленький уютный погост. Водопады лучистого света, ниспадавшие на влажную землю, прогоняли кладбищенский сумрак.

Девушка тонко пропела:

- Так дышится сладко и пряно…

Спустившись, она прогулялась к восточным воротам. Невдалеке прорычала бензопила: с деревьев убирали засохшие сучья. Но скрежет и треск инструмента не ломали пугливую, звенящую тишину.

Осмотрелась… Она стояла среди погребений двадцатого века, покоившихся поверх старинных, ушедших в песчаную почву захоронений - и не удивилась, увидев Емелю. Чёрно-белая фотография знакомого худощавого моряка украшала одно из надгробий. Безжалостные, сухие цифры гласили: «19?? – 1944». Ни фамилии, ни имени она не нашла.
    
- Зачем же погибший во время войны человек навещал меня? – внезапная жалость резанула её; не к собственной ли редкой «удаче»? Мелисса не знала.

Подул лёгкий ветер; покрывавшие землю песчинки сдвинулись с места и, обернувшись знакомыми ей божьими коровками с оранжевыми и жёлтыми надкрыльями, сложились в короткое слово «письмо».


***

Старомодный пузатый портфель, набитый похвальными грамотами, вырезками из газет и накопившейся за долгие годы личной корреспонденцией, отыскался в кладовке. Завещанная Мелиссе двухкомнатная квартира, находившаяся в серой кирпичной «хрущёвке», изобиловала закутками и чуланчиками: немудрено, что кожаный антик простоял нетронутым несколько лет. 

«О каком же письме говорилось в послании?» - Мелисса перебирала листки и конверты, затрудняясь вычленить из многочисленной переписки единственную, адресованную ей весточку.

Наконец на глаза ей попался сложенный треугольником клочок бумаги. Это не был легендарный фронтовой треугольник: на нём отсутствовали штамп «солдатское» и обратный адрес полевой почты. Бабушке, служившей в Ладожской флотилии, не раз доводилось преодолевать маршрут между Кобоной* и Осиновцем*, и ей доверяли «гражданскую» почту. Мелисса знала о странной издёвке войны: эвакуированные ленинградцы, спешкой и неразберихой стремительного отступления разбросанные по всей стране - от Ташкента до Соликамска, - поддерживали связь с родственниками через оставшихся в блокированном городе близких людей. Треугольник без штампа, который она держала в руках, был письмом, не нашедшим своего адресата.

Раздался звонок, и девушка всплеснула руками: она забыла о предстоящем суматошном чаепитии с бабушкиными подружками. Традиция раз в месяц встречаться за чашкой индийского чая, забелённого молоком и приправленного душицей, перешла к ней по наследству вместе с квартирой. Сморщенные, сухие старушки - Салиса и Халиса – были близняшками. Летом 1942-го десятилетних девочек-татарок вывезли на Большую землю. Бабушка была в числе тех, кто спасал детей, и они подружились. После кончины старшей товарки Салиса и Халиса взяли шефство над внучкой умершей «сестрицы», вечно хлопоча о пустяках и подсовывая ненужные Мелиссе соленья-варенья с их маленькой дачи.   
   
Привнеся суету в тихое запустение мира Мелиссы - хлопоча на кухне, ставя чайник и раскладывая домашнюю выпечку по тарелкам, - они беспрестанно что-то рассказывали. У добрых старушек-болтушек забот была прорва: весной вовремя высадить рассаду, летом прополоть грядки, осенью сохранить урожай, зимой сладко мечтать о весенней огородной страде. От жизни они получали полное удовольствие и, будучи бездетными, живо участвовали в жизни заморённой круглосуточной студенческой маетой Мелиссы.

- До костей отощала девчонка, - жалели её, - алла бирса, с;яген; ит кунса!*
«Отощавшая до костей» Мелисса показала старушкам нераспечатанный желтоватый треугольник: 

- Письмо со времён блокады лежит бесхозным, - пояснила она. - Наверное, человек, которому оно предназначено, умер, но бабушка письмо сохранила – не решилась выбросить.

- Давайте откроем! - защебетали любопытные Салиса и Халиса, - давайте посмотрим!
Раскрыли и удивились: на внутренней стороне листка кроме адреса ничего не нашлось.

Мелисса с трудом разобрала:

- Улица Шкапина, дом 9, квартира 8. 

Перевернули листок. На внешней стороне был указан тот же адрес.

- Как странно! – в голове у Мелиссы воцарился полнейший сумбур.

- Как странно, - стрекоча, повторили старушки, - как странно…

Наконец Мелисса решилась:

- Непременно надо узнать, кто там жил!

- Надо, надо! – хором пропели Салиса и Халиса, - непременно надо узнать! И непременно нам рассказать!

От площади у Балтийского вокзала до улицы Шкапина вёл короткий проулок. Прижившееся в народе название «Дунькин» не имело корней: всякая память о таинственной Дуньке исчезла бесследно. Вспоминая былое – мороженого морского окуня, камбалу, треску и селёдку, продававшихся в переулке, - старожилы допускали, что неведомая предприимчивая спекулянтка, успешно подвизавшаяся в уличной рыбной торговле, обессмертила таким образом своё имя.

Пройдя переулком, Мелисса в недоумении остановилась: здания по нечётной стороне улицы были снесены. На месте дореволюционных построек возводились современные многоэтажки; ближе к Обводному каналу зияли огромные пустоты.

«Всё кончено? – она пребывала в растерянности. – Нет! Не буду отчаиваться! Попробую сделать запрос».
   
Мелиссе несказанно повезло: в архиве отыскались домовые книги за 1940 – 1945 годы. Штудируя списки жильцов, девушка обнаружила некоего Иванова Емельяна Ивановича 1924 года рождения. Рядом была пометка: пропал без вести в 1944 году. Девушку бросило в жар: внезапная догадка осенила её. 

В воскресенье, никого не предупредив, она собралась и поехала в Николо-Медведевский монастырь. Отыскав знакомый ей обелиск, заботливо протёрла тёмный камень и долго возилась - прикрепляла табличку под фотографией безымянного моряка. На ней было выгравировано: Иванов Емельян Иванович, 1924 – 1944 гг., краснофлотец.

- Я правильно тебя поняла? – наклонившись к могиле, спросила Мелисса.

Снова произошло чудо - крохотные божьи коровки с оранжевыми и жёлтыми надкрыльями, покружившись с минуту, сложились в короткое слово «спасибо».

Не в силах сдержать слёзы, девушка отвернулась и пошла прочь. Она не видела, как взметнувшись фонтаном песка, божьи коровки сомкнулись в золотое обручальное колечко, которое тотчас рассыпалось в прах.



• Имя Мелисса означает «пчела».
• Южное кладбище находится по адресу Волхонское шоссе, 1.
• Деревня Кобона – начальный пункт Дороги жизни.
• Порт Осиновец – конечный пункт Дороги жизни.
• Дай бог, чтобы на кости мясо наросло! (тат.).