Повесть о превратностях любви. Глава 4-я

Глава четвертая.
Майя Полонская.

Её внутренний мир был так богат и разнообразен, что все окружающие смотрели на нее с восхищением и.. опаской: «При такой жизни нетрудно и свихнуться».
Во-первых, она любила безумно природу.
Вы можете сказать: «А кто её не любит?». Но я повторюсь, переставив лишь два слова: «Она любила природу безумно».
То есть, она не думала ни о её красоте, ни о её богатствах, не восхваляла обаяние российских полей, лесов и рек, сравнивая их, например, с американскими саваннами, джунглями и водопадами, и, вообще, стихов о природе не писала.

Отец, когда они еще жили вместе, почти каждую неделю возил её на свою служебную дачу. Она находилась в очень живописном месте, на берегу прекрасного озера среди соснового леса. Майя очень любила отдыхать там, но часто, глядя в окно машины на пейзажи, пролетающие мимо, она просила отца: «Остановись здесь. И поезжай дальше без меня. Я тут немножко побуду, а до дачи доберусь сама. Я дорогу знаю». Она входила в ничем не примечательный березовый лесок илив густую траву широкого поля, и шла долго-долго, ни о чем не думая и чему-то улыбаясь. Цветов она никогда не рвала, грибов и ягод не собирала, а любители березового сока были для неё варварами. Но она никому об этом не говорила и не клеймила ихв своих стихах. Просто она однажды шла по лесу со своей подругой Лизой Чайкиной, увидела подвешенную на березе стеклянную банку, в которую медленно капал серо-голубоватый сок, и сказала: «Они заставили её плакать…Ради чего?...?».

Кроме природы, она очень любила людей.
Плохих людей для нее не было. Были очень близкие, просто близкие, далёкие и очень далёкие.
Когда доцент Любин поставил ей «неуд» по литературоведению, Лиза Чайкина сказала: «Вот гад! Это он тебе мстит за то, что ты на его лекциях Сименона читаешь. Когда пойдешь пересдавать, ты ему чаще улыбайся».
«А кому улыбаться? – ответила Майя. –Он где-то далеко-далеко, я его еле вижу».
Тогда Лиза рассердилась, что подруга не хочет внять её советам, и сказала: «Очки носить надо».

Вот эти две составляющие внутреннего мира Майи Полонской и были главными в её жизни. Любовь к природе и людям. Всё остальное было вторичным, хотя и не менее интересным для неё: поэзия, чтение хорошей прозы, увлечение живописью, театром и кино, изучение иностранных языков, игра в теннис и походы в горы.

Свои стихи она читала, как исповедь, не глядя на слушателей, и подняв глаза к небу, едва видным за узенькими окнами её квартиры:
«Я живу ожиданием ночи,
Глаз твоих и застенчивых губ…»

И, услышав такое, все замирали и смотрели на неё, как на фею из детских сказок.
Когда она заканчивала читать, возле нее, на маленьком диванчике в углу комнаты обязательно оказывался кто-то из молодых или молодящихся мужчин, которых на литературных вечеринках было в изобилии, и говорил ей, волнуясь: «Я полюбил ваши стихи!».
А она смотрела на этих любителей её поэзии равнодушно и холодно, и ей очень хотелось спросить: «А меня? Меня вы еще не полюбили?».
Но она ни разу не осмелилась сказать это, потому что считала такой вопрос наивным и даже пошлым.
Добиваться того, чтобы её полюбили, она считала недостойным для себя, поэтому никогда не красилась и не носила никаких украшений, хотя внешний её облик был далёк от совершенства и совсем не похож на её прекрасный внутренний мир.

Преподаватель физической культуры, как обычно любил называть себя Валерий Иванович Воловик, считавший, что слово «физрук» звучит неприлично в стенах такого престижного института, часто говорил ей: «Ох, и широка ты, Майя Полонская! Как Волга-река! Тебе бы только в гандбольных воротах стоять!»
Она не обижалась, потому что, действительно, у неё всё было широким: и лицо, и плечи, и бёдра.
И она ничего не делала, чтобы хоть как-то скрыть этот свой физический недостаток. Одевалась Майя ужасно. Она носила или сильно облегающие её могучее тело платья и костюмы, или бесформенные сарафаны, из которых ее широкие загоревшие плечи выглядывали, как пушки из бортов броненосца.

Однажды эта манера так одеваться сыграла с ней злую шутку.
Случилось это поздней весной, когда в Москве уже стало жарко, Майя облачилась в свой ужасный сарафан и пришла вечером в институт на концерт одного из столичных бардов, которые часто баловали студентов своими песнями.

Она сидела в первом ряду, внимательно слушала необычные бардовские шлягеры, восхищаясь ими, но не аплодировала им, потому что считала это излишним.
А молодой бард, мнивший себя талантливым и чуть ли не гениальным поэтом и певцом, сразу заметил это и очень обиделся на то, что эта девушка не хлопает в ладоши, слушая его песни.
И в конце концерта он задумчиво посмотрел в зал, тихонько тренькнул струнами своей гитары и сказал:
- А сейчас я хочу спеть в честь нашей гостьи из деревни Чудилино, замечательной девушки в первом ряду. Мои песни совсем не трогают её чуткую душу, поэтому я исполню произведение другого автора, ею любимого.
И, насмешливо улыбнувшись, он запел:

«Вот кто-то с горочки спустился,
Наверно, милый мой идет…»

Зал грохнул, а Майя, поняв, что речь идет о ней, вскочила с места, чем вызвала ещё больший восторг публики.
Но на следующий день, придя на занятия, она вместе со всеми искренне смеялась над этим приключением и хвалила барда за его находчивость и смелость.

И вдруг случилось чудо.
А произошло это уже на третьем курсе, когда подруги стали не в шутку называть её «старой девой», а она сама перестала ждать заветных слов: «Я вас люблю».
Однажды воскресным утром, когда она ещё спала после очередной вечеринки, в дверь позвонили.
- Кого ещё там черт принес? - сонно заворчала Майя, но откликнулась радушно:
- Подождите, пожалуйста. Я сейчас оденусь и открою.
Накинув халат, она вышла в прихожую и, даже не взглянув в зеркало, распахнула дверь.
Перед ней стоял красивый молодой человек с букетом гладиолусов, которого она часто видела на вечеринках. Она хотела вспомнить его имя, чтобы быть с ним поприветливей, но не смогла.
А юноша, даже не зайдя в прихожую и вытянувшись в струнку на лестничной площадке, сказал:
- Майя, будьте моей женой… Пожалуйста…
Она приняла это за шутку: молодому человеку стало скучно после веселой вечеринки, вот он и пришел с цветами, в надежде, что она угостит его оставшимся вином и почитает ему свои замечательные стихи. И, улыбнувшись, она задорно ответила, чтобы продолжить это занимательный розыгрыш:
- Хорошо… Я буду вашей женой.
Когда он, наконец, решился зайти в прихожую, Майя спросила:
- А как вас зовут?
- Дориан, - ответил он. – А фамилия – Илиеску. Я из Молдавии. Учусь но целевому направлению нашего Союза писателей. Уже на втором курсе, прозаик.
Потом он протянул ей свой букет и с чувством сказал:
- Это вам… За то, что вы есть на свете... Потому, что я полюбил вас…
И Майя вдруг поняла, что он не шутит. Она побледнела, глаза ее наполнились каким-то внутренним светом, и вся она стала очень красивой, даже непричёсанная, в сером застиранном халате и тапочках на босу ногу.

Впервые за всю свою жизнь она услышала эти слова: «Я полюбил вас».
Не стихи, не ее замечательную манеру читать их, не ее внутренний мир, а её саму, широкую, как Волга, Майю Полонскую, отчаявшуюся и потерянную в этом мире без любви и ласки.

- Вы не ответили мне, - настойчиво сказал Дориан.
- Почему не ответила? Я же сказала вам: «Хорошо. Я буду вашей женой».
Юноша расцвёл ослепительной улыбкой и робко произнес:
- А я подумал, что вы шутите..
Тут Майя уже рассмеялась:
- Я тоже…

Свадьбу сыграли через два месяца.
Подруги заставили Майю сшить свадебное платье с фатой, и оно очень пошло ей. По этому поводу Лиза Чайкина высказалась так: «А ты вечно надевала какую-то гадость. Давно надо было понять, что тебе надо».
Дориан заказал четыре машины, один «ЗиМ» и три «Волги», а в ресторане «Молдова» был накрыт богатый стол. Деньги на всё это прислал его отец, председатель колхоза под Бендерами. Он не смог приехать на свадьбу из-за виноградной страды, но прислал вместо себя своего старшего сына, Мартина.
Застолье получилось теплым и весёлым, и подруги завидовали Майе белой завистью.
Домой приехали поздно. В прихожей Дориан нежно обнял Майю и шепнул на ухо:
- Ты иди раздевайся, а мы с братом сейчас покурим на балкончике, потом я провожу его и приду.
Она сбросила на пол фату, и ей вдруг самой страшно захотелось закурить, хотя она уже месяц не курила, решив отказаться от этой вредной привычке.
В ее квартире было два маленьких балкончика, выходивших из разных комнат прямо на крышу дома. В каждом из них помещалось не более двух человек, поэтому Майя, накинув на себя плащ, вышла на балкончик, находившийся в метрах пяти от того, на котором курили братья Илиеску. Стульчика на балконе не было, а так как перила на нем были низкие и ржавые , а Майя очень боялась высоты, то она присела прямо на пол и закурила. Начал накрапывать дождик, гулко застучав по железной крыше, но она вдруг ясно услышала чужой голос, недовольный и назидательный:
-И что ты, Дори, в ней только нашел? Над ней в нашей деревне смеяться будут. А над тобой еще больше. Такой красавец, а женился на тёлке с молочно-товарной фермы.
- Замолчи, Мартин! – резко ответил ему Дориан. – Ты прекрасно знаешь, для чего я это сделал. Мне нужна квартира и постоянная московская прописка. Как только я получу это, я стану другим человеком, и ты будешь завидовать мне. И я не разведусь с ней после этого, не надейся. Я не хочу, чтобы люди подумали обо мне плохо, потому что я буду не бригадиром в колхозе, как ты, а писателем… Езжай к себе в гостиницу, а завтра обязательно зайди попрощаться со мной и моей женой.
Они вышли в прихожую и еще долго бубнили там о чем- то, а Майя проскользнула в спальню и, не включая света, села на кровать, обхватив руками голову. Она ни о чём не думала, в голове вертелась одна и та же короткая фраза: «Я стану другим человеком… Я стану другим человеком…».
Дориан вошел тихо и внезапно, взял ее за плечи:
- Ты еще не разделась? Давай помогу…
- Убери руки! - сказала она хрипло, потому что у нее в горле застрял какой-то тошнотворно противный ком.
- Не понял, - искренне удивился он.
- Я сказала, убери руки! И убирайся сам. Иначе я выброшу тебя с балкона.
И он, пятясь, ушел, а она бережно сняла с себя подвенечное платье, аккуратно сложила его на стуле и закурила.
И подумала совсем о пустом: «Не удалось бросить курить. А так хотелось…»
Потом легла в постель и сразу уснула. Даже забыв замкнутьза Дорианом дверь.

Утром она пришла в институт, как ни в чём не бывало. Сдала профессору Ивановой какой-то доклад по литературе восемнадцатого века и присела за первый стол. А Иванова открыла тетрадь, прочитала одно лишь предложение и сказала, довольно щурясь:
- Прекрасно, Полонская! Я уже знаю, что поставлю вам «отлично»..
А на следующий день к ней пришла Лиза. Осмотрела её с ног до головы и грузно плюхнулась на диван, бормоча:
- Уму непостижимо! Весь институт молчит о твоем рухнувшем замужестве, будто его и не было. И мне кажется, что в этом молчании кроется какое-то огромное уважение к тебе…
- Вот и ты молчи! – резко остановила её Майя. –А уважать меня не за что. Подумаешь, выгнала из дома человека, которого не люблю. И он теперь далеко – далеко от меня, такой маленький и несчастный… Давай лучше в квартире убираться, насвинячили мы здесь изрядно…
Лиза воспрянула духом, взялась за швабру и больше разговора об этом не заводила

И всё пошло своим чередом: занятия, вечеринки, очереди за билетами в театры, мокрое шлёпанье теннисных кортов и поездки загород. Единственное событие, произошедшее в институте после неудачного замужества, совершенно её не взволновало: исчез студент Дориан Илиеску. Не написав никакого заявления и не забрав документов.
Но этого почти никто не заметил. Уж слишком незаметной и незначительной личностью был этот будущий прозаик из Молдавии.