Ноль Овна. Сны Веры Павловны. 21

Факт существования Бергера почему-то совершенно не волновал Артемия много Ивановича все те годы, что он про Кирилла знал. Казалось бы, некто, похожий на тебя как две капли воды, должен вызывать любопытство или хотя бы тревожить подсознание. Но Артемий Иванович никогда не видел в Бергере себя. Тот с самого начала напоминал ему Розена: голубоглазый живчик, весь в книжках, конфетах и вечно на позитиве. Ну, в очочках, ну, ростом не вышел, ну, не то, чтобы совсем блондин. Но так-то почти Розен! Для Артемия Ивановича это всегда было очевидным.  И вот сейчас это сходство зловеще высветило бывший раньше совсем неважным факт, что ревновать Вия к Розену, значит, ревновать его и к Кириллу – иначе никак.

Вий небрежно подопнул Бергеру табуретку и тот на удивление послушно, хоть и с оскорблённым видом, опустился на неё как на трон. Артемий Иванович остался один напротив этих двоих. Судя по мимике и вы-разительным взглядам, они уже вели между собой оживлённый телепатический диалог, что невольно выпячивало их особую, тесную связь, и благодаря чему их встреча очень походила на неозвученную сцену из какой-нибудь мелодрамы.

Артемий Иванович остро почувствовал себя лишним. Накатила какая-то душная обида, захотелось к отцу, в свой старый книжный мир, в архив. Он попытался отстраниться от ситуации, но включить бесстрастие всё никак не получалось. Похоже, привычный сценарий ломался, и это было даже страшнее, чем обида и ревность.

За этими внутренними трепыханиями Артемий Иванович не заметил, как к нему кто-то подсел. Лёгкая рука легла на сгиб его локтя так деликатно и так ласково, что Артемий Иванович почувствовал себя утешенным от одного только прикосновения.

– Николай Николаевич. Аверин. Рад знакомству, Артём.

Брошенный искоса взгляд первым делом приметил добрейшие светлые глаза, интеллигентнейшее лицо и абсолютно белые волосы, какие бывают только у поседевших блондинов. Назвать Аверина стариком язык не поворачивался, хотя, согласно данным из личного дела, ему сейчас было уже около семидесяти – это Артемий Иванович помнил хорошо.

– Я тоже рад. Много о вас слышал, – скупо обронил он в ответ.

Об аверинском братстве он, в самом деле, многое знал со слов отца. Сыны Всевышнего – так пафосно называлось это самое братство – объединяло мистиков, религиозных философов и поэтов. Артемий Иванович, со своей склонностью думать стихами, иногда робко мечтал оказаться среди них, но, в его понимании, это было бы предательством по отношению к отцу и родному Чёрному братству. Так что мечты эти Артемий Иванович безжалостно гнал. И вот теперь искушение навалилось с утроенной силой, потому что вживую Аверин оказался не только симпатичным, но и светлящим. Сама аура его врачевала душевную тоску и боль. В этом было что-то от отцовской гипнотической власти, только голова от аверинского воздействия оставалась светлой и воля свободной. Более того – его присутствие ощутимо трезвило. Артемий Иванович рядом с ним сразу включился, вспомнил, зачем он тут, собрался с духом и вежливо попросил, стараясь говорить тихо, чтобы не отвлекать Вия от переглядываний с Бергером:

– Не могли бы вы помочь мне?

– Я к твоим услугам, – серьёзно кивнул Аверин. И принял из рук Радзинского кружку с чаем. Тот уселся с торца, и сразу сложилось впечатление, что он во главе стола. Артемий Иванович боялся его разглядывать – Радзинский был слишком участливым, и при этом общительным и громогласным. Встретиться с ним взглядом автоматически означало бы вступить в диалог, а после неминуемо привлечь всеобщее внимание. Но Артемий Иванович был обижен на Вия. Пусть воркует со своим Бергером и дальше! А сам Артемий Иванович в это время потихонечку расспросит обо всём Аверина.

– Я хотел бы узнать, как соотносятся карты членов одного братства и их гипербиография.

Аверин задумчиво изучил его лицо и кивнул, словно разрешая самому себе говорить.

– Гипербиография это общая для всего ожерелья или, по-вашему, братства, история. Но проживает её каждый по-своему, поэтому на выходе мы получаем десяток вариаций одного сюжета – вроде параллельных реальностей. Изначально существует некая «материнская», идеальная история, от которой отпочковываются импровизации на эту основную тему. У каждого из участников драматического действа своя карта и свои неожиданные факторы, которые влияют на проживание изначального сценария. В итоге кто-то не справляется с ролью, кто-то успевает сделать только часть задуманного, а на выходе мы получаем ту самую гипербиографию, которая фиксирует общий результат. Обычно это су-щественно побитый и подправленный жизнью вариант исходного сюжета.

– А откуда берётся эта «материнская» история? Из прошлого, да?

– Да. Это квинтэссенция достижений, долгов и ошибок, которые следует исправить. Поэтому некоторые ситуации в ней обязательно повторяют прошлое. Если не буквально, то в неких вариациях они явно цитируют его. «Материнская» история это предыдущая гипербиография или общая карта братства, в которой каждый его член привязан к определённому объекту внутри зодиакального круга.

Артемий Иванович крепко задумался. Он даже успел допить чай, прежде чем сформулировал свой следующий вопрос.

–А человека, который проживает гипербиографию целиком, не существует?

Аверин сверкнул улыбкой такой юной и светлой, что мир на мгновенье переместился в апрель.

– Все хотят знать, Артём, снимся ли мы бабочке или бабочка снится нам. Но никто этого точно не знает! Могу я теперь узнать, почему вас с Ромой интересует этот вопрос?

Артемий Иванович занервничал. Проблемы Вия это внутренние проблемы Чёрного братства. Рассказывать всем, что у Ромы Шойфета теперь есть бестолковый куратор, который, чтобы помочь ему, вынужден выспрашивать у чужих людей то, что наверняка знает любой литератор, совсем не хотелось. Отец за такие дела по щёчке не потреплет.

– Это интересует меня. Так получилось, что я занялся гипербиографиями и запутался.

– Запутался в чём? – встрял Радзинский. Он с искренним любопытством рассматривал младшего Рашидова, и под его взглядом Артемий Иванович чувствовал себя неуютно. С досадой на свою мучительную стеснительность он снял очки и принялся нервно тереть их салфеткой.

– В воспоминаниях. – Он нацепил очки обратно и твёрдо посмотрел Радзинскому прямо в глаза, по обыкновению складывая губы сердечком.

– Чтобы запутаться в воспоминаниях, нужно вспомнить сразу за всех, – ухмыльнулся Радзинский. И скрестил руки на своей могучей груди, снисходительно оглядывая страдающего от его внимания Артемия Ивановича.

– Викентий Сигизмундович, хватит запугивать мальчика, – Вий, который, разумеется, уже давно прислушивался к разговору, неожиданно поднырнул под стол, по-змеиному ловко выскользнул с другой стороны и плюхнулся на лавку рядом с Тёмой. – Он запутался в моих воспоминаниях. А я вспомнил сразу за всех, да.

Вий полез во внутренний карман своей кожаной куртки, которую до сих пор не снял, и вынул толстую, с трудом гнущуюся пачку листов, криво свёрнутых в трубку и скреплённых резинкой. Он небрежно бросил бумаги на стол и собственнически обнял Тёму за плечи.

Аверин потянулся к бумагам с опаской, с сомнением поглядывая на гостя. Хмурясь, снял он резинку, расправил листы. Артемий Иванович смотрел и не верил: Вий только что кинул секретнейшие бумаги на стол веером, как будто это была ставка в игре. Он даже ему, своему куратору не показал эти записи, а перед посторонним выложил.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – тихонько зашипел Артемий Иванович, краснея от гнева и беспомощно трепыхаясь в крепких виевых объятиях.

Тот ободряюще встряхнул Тёму за плечи и по-свойски чмокнул в щёчку.

– Всё хорошо, Тём. Не сомневайся.

Артемий Иванович заметил, что Бергер онемело таращится на них с другой стороны стола, явно себе не веря. Под этим взглядом Тёма мысленно сгорел от стыда и пеплом осыпался на пол.

– Что там? – еле слышно прошептал он, уже смирившись с тем, что дурак и выглядит по-дурацки. – Или мне не положено это знать?

– Можешь почитать. – Вий опалил тёмино ухо таким интимным вздохом и так жадно огладил при этом колено, будто предлагал отсосать ему под столом, пока остальным не до них.

Аверин как раз отложил первый лист в сторону и Артемий Иванович вцепился в эту страничку дрожащей рукой, опасаясь, что Вий прочтёт его мысли и примет их за пожелание.

«Уютная осень, слаженная из шороха и канареечной желтизны. Тротуары под клёнами устланы листвяным пёстрым ситцем. Мостовая горбатится спиною чудо-юдо морского. Непонятно, кончается город за крутым спуском или и дальше ныряет холмистыми улицами до самого горизонта.

Дождь не пролился, распылился в воздухе. Вокруг фонаря дрожит светлый нимб. Вечерняя свежесть легко просачивается под шерстяной, но всё равно лёгкий жакет. А вспоминается, что под рясу – такую же тонкую и холодную. Во снах всегда так телесно переживается любая мелочь!

О, сны бывают живее жизни! Сны о прошлом, о несбывшемся и будущем. Прошлое не тревожит меня несделанным. Оно полностью прожито и давно завершилось. Мир ловил меня, но не поймал.  Поймало сердце – чужая страсть. Так бывает – эпоха прошла, но вдруг является какой-нибудь после-дыш почти ушедшего века и отчаянно мечется, не узнавая своего времени. Нет тех обстоятельств, людей и идей, которых он ждал, а всё новое ему не мило и чуждо. И не будет ему счастья, пока не отыграет он свою драму, пусть даже в нелепых с точки зрения зрителей декорациях.

И вот я снова живу то, что уже прожито, чтобы пустить в свой сон того, кто жгучим своим желанием удержал его на краю вечности. Только жду я напрасно. Пылкое сердце заворожило своею страстью многих, затянуло их каким-то чудом уже в свой собственный сон. И мне там почему-то нет места. И вот я сновижу несбывшееся, в недрах которого несостоявшееся обрастает плотью будущего. Ибо оно было обещано и теперь должно осуществиться, хотим мы того или нет. «Если некто просит тебя пройти с ним поприще, пройди с ним два». Теперь я знаю, что это значит.

Господин Розенберг любезно согласился встретиться со мной. Он разводит руками и щурится задумчиво на маслянистую чёрную Волгу, в которой поплавками качаются отражения фонарей нижней набережной.

Розенберг бойко говорит по-французски. Иногда я не успеваю за его речью – всё-таки мой язык слишком книжный.

– Даже не знаю, что вам предложить в качестве компенсации. Случай, конечно, дикий.

Его клетчатый костюм и светлое пальто затушёваны сумерками, но Розенберг даже в жестах и позах обнаруживает себя франтом. И это не может скрыть никакая ночь.

– Вы готовы вернуться и повторить попытку?

Я отрицательно качаю головой. Не хочу. Знаю, что вид у меня у меня равнодушный и сонный. В своём скромном ношеном платье я выгляжу наверное действительно уставшей от жизни, потому что Розенберг бросает на меня полный искреннего сочувствия взгляд.

– Мы что-нибудь придумаем, – утешает он меня. – Но в любом случае надо создать воспоминание. Вы должны встретиться, чтобы в следующей жизни он мог вас узнать. Возможно, проблема в том, что изначально его симпатия была заочной.

Я смотрю на Розенберга с немым укором. Я знаю, что если продолжать многозначительно молчать, он сам найдёт выход. Он моложе всех нас, но искренне считает себя самым ценным. У него хитровывернутый ум, который порождает гениальные в своей чудовищности сюжеты. Надо просто дать ему подумать. Молчать и всем своим скорбным видом показывать, как ты устала и как тебе тяжело.

– Может, согласитесь вернуться и попробовать ещё раз? – По его тону понятно, что спрашивает просто для соблюдения протокола. Видно, что в голове его уже родилась какая-то дичайшая комбинация, которая безумно нравится ему самому.

Мотаю головой, напряжённой мимикой изображая ужас от этой идеи.

– Хорошо… – Заметно, что Розенберг мысленно уже не здесь – прокручивает в голове свежесочинённый увлекательный сюжет. Глаза горят, вся его фигура искрит вдохновением, вытянулся от внутреннего напряжения в струнку. Кажется, сейчас взмахнёт руками и полетит над водой. Над этим нечеловеческих масштабов речным простором в том месте, где сливаются Ока и Волга. – Вот что я могу предложить: чтобы и не возвращаться, и соблюсти договор, нужно найти того, кто согласится в следующий раз взять вас на борт. Понимаете?

Киваю. Стараюсь смотреть недоверчиво, но с надеждой.

– Я что-то должна предложить взамен?

– Договоримся. – Розенберг лучится безудержным счастьем и позитивом. – Сложность в другом: тех же самых людей привязать к карте не удастся. Они все уже будут жить иное, новое. Поэтому их функции тоже придётся распределить между участниками карты благодетеля.

Не выдерживаю роли и на секунду позволяю пыхнуть жаром своему внутреннему огню.

– И кто-то на это пойдёт?

Розенберг понимающе усмехается, наблюдая, как я снова пытаюсь словно вуалью прикрыться безучастием и скорбью.

– Это уже мои трудности. – Он снова отворачивается к остро пахнущей свежестью реке. – А Россия мне нравится. Только нужно тут немного… прибраться.

– Вы собираетесь переместить орден сюда? Из-за меня?!

– Скажем так: вы натолкнули меня на очень удачную мысль. Не все оценят, но каждый получит шикарную встряску. Нельзя быть благополучным уранистом. Это нонсенс!».

Артемий Иванович озадаченно пялился на листок, даже не пытаясь придать своему лицу интеллектуальный вид.

– Розенберг? – произнёс он в никуда. – Я правильно понимаю, что это Розен и Бергер в одном флаконе?

Все одновременно уставились на несчастного Кирилла, который краснел пятнами и вжимал голову в плечи.

– Покайся, Кирюха, тебе скидка выйдет! – звучным баритоном патетически возопил Радзинский. И состроил приличествующую случаю постную физиономию.

– Я… я не знаю ничего! – возмутился Бергер, в приступе неловкости едва не смахнув на пол чашку.

– Ты же ключ! – ехидно напомнил Вий.

– Для тебя, – вынужден был согласиться Бергер, нервно поправляя за дужку очки. – Но это не твоя карта! Как такое вообще могло случиться, что ты вспомнил что-то не своё? Я не понимаю ничего.

– А я всегда говорил, что Ромашка наш – способный сукин сын! Вот не зря я его усыновил!

– Что, простите?! – напрягся Артемий Иванович. Эти слова заставили шестерёнки в его голове крутиться быстрее. Пазл щёлкнул последней вставшей на место деталью и сложился. Теперь Артемий Иванович смотрел на Вия другими глазами. – Вы серьёзно или это просто недоступная пониманию непосвящённого шутка? – на всякий случай уточнил он.

– Разве такими вещами шутят? – Радзинский с укором покачал головой. И с отеческой лаской перевёл взгляд на Вия (вот ведь артист!). – Ромашечка, хоть и не наш оказался, но мы его любим. Правда, Коль? – Он игриво ткнул в бок Аверина, который продолжал читать мятую виеву рукопись.

– Ага, – кисло согласился Аверин, не отрываясь от чтения. – Обожаем.

– Так он ваш официальный наследник? – продолжал допытываться Артемий Иванович.

– Наследник, – насмешливо подтвердил Радзинский. И картинно тряхнул своей львиной гривой (вот ведь пижон!). – Официальный.

– Ясно. – Артемий Иванович сцепил пальцы в замок и поник головой. – Мог бы и сказать, – сдержанно попенял он Вию. – Отец знает?

Вий притянул к себе его взгляд (чёрт знает, как он сумел!) и веско произнёс:

– Ты из Семёныча идиота не делай, Тём.

– Ничего не понятно, но очень интересно, – пробормотал Аверин, переворачивая очередную страницу. – Так какая помощь вам всё-таки требуется?

– Нам нужно в приватной обстановке расспросить Германа Розена об упомянутых в рукописи событиях, – чинно отозвался Вий. – Небольшое интервью. Вы бы пригласили его к себе, а там, глядишь, я уговорил бы его и к нам заглянуть.

Аверин на секунду замер, пристально разглядывая Вия, и снова вернулся к чтению.

– Похищение, удержание и пытки – это статья, Рома.

– А кто говорит о похищении и пытках? – также драматично, как до этого Радзинский, оскорбился Вий. – Просто поговорить… без свидетелей… Я могу вам и повод для приглашения подкинуть!

Аверин снова глянул на Вия неодобрительно, а Тёму, которого тот по-прежнему нагло тискал, окинул сочувственным взглядом.

– Зачем тебе Розен? Всё у тебя, Рома, как всегда есть, но ты вечно думаешь не тем местом и разводишь африканские страсти вместо того, чтобы заниматься делом. Вот ключ, вот хранитель, – он показал сначала на Бергера, потом на Артемия Ивановича. – Осталось только ларчик открыть.

Вий не ответил. Только внимательно посмотрел на Аверина поверх тёминой головы, целуя расстроенного недавними открытиями Артемия Ивановича в макушку.

– Страшно представить, – довольно улыбаясь, пробасил Радзинский, – как ты, Ромашечка, будешь вскрывать этим ключом вот этот сейф.

– Я в этом участвовать не буду! – багровея от возмущения, истерически крикнул Бергер.

– В чём не будешь? – зловеще поинтересовался Вий, прижимая тёмину голову к своей груди. Тот прикрыл глаза, чтобы хоть так отгородиться от позора, и медленно умирал в этих публичных объятиях от стыда.

– В порнографии этой!

– А кто тебе предлагает? – зло прищурился Вий.

Бергеровы щёки стали уже свекольного цвета. Он вскочил, намереваясь скрыться, но Радзинский ловко схватил его за руку и заставил сесть обратно.

– Между прочим, если бы не ты, я бы в таком дерьме не оказался! – ядовито прошипел Вий. – Это же ты стукнул Розену про мои проблемы! Тёмушка вон к папе почему-то не побежал. – Артемий Иванович дрогнул и попытался отстраниться, но Вий настойчиво придержал его и успокаивающе погладил по голове, которую уложил обратно к себе на плечо. – Благодаря тебе я теперь под надзором.

– Тебе там самое место! – мстительно заявил Бергер. – Тебя с самого начала нужно было в смирительной рубашке держать. Я столько сил на тебя потратил, а ты!..

– Что – я? – раздражённо поинтересовался Вий.

– А ты всё сводишь к генитальной теме!

Радзинский расхохотался, всхлипывая и мотая головой. Аверин покосился на него с укором, но ничего не сказал.

– Может, дело в тебе? – ядовито пропел Вий. – Может, это тебе хочется, чтобы тебя подомогались, а ты бы поломался?

– Рома, пожалуйста! – взмолился Артемий Иванович, выпутываясь, наконец из душных виевых объятий. – Ближе к делу! Что мы должны сделать? Какой ещё ларчик открыть?

– Расскажете? – Вий перевёл вопросительный взгляд с Аверина на Радзинского и обратно.

Аверин развёл руками.

– Рады бы, да не знаем. Мы сочиняем только тех, кто сам пришёл к нам. Потому что эти люди достигли порога, и мы можем изменить их жизнь в пределах их карты. Наше дело – настоящее и будущее, прошлым мы не занимаемся.

– Зато у нас есть ключ! – ехидно напомнил Радзинский. И похлопал Бергера по плечу. – Можем сдать ненадолго в аренду.

Бергер вскинулся возмущённо, но заметив ухмылку Радзинского, решил больше себя дураком не выставлять и промолчал.

– Да? И сколько просите? Ключик-то из ценных металлов? Или так, ширпотреб? – Вий, конечно же, не упустил случая поиздеваться над Бергером.

– Главное, чтобы к замочку подходил, – в тон ему ответил Радзинский. – А цена сходная – услуга за услугу. Иди сюда, на ушко шепну.

Заинтригованный Вий протиснулся мимо Аверина и склонился к Радзинскому.

– Ни хрена себе! – воскликнул он, выпрямляясь. И тут же протянул Радзинскому руку. – Согласен.