Охотничьи рассказы

Глава 1.  Валерьян и Алексашка

Валерьян и Алексашка были друзьями с детства. А детство их протекало в знойной Средней Азии. И вот как-то занесло их ветром всенародной перестройки  в медвежий уголок – сибирский городишко Б. Что делать, занесло так занесло. Закадычные друзья не расставались никогда, они были настолько близки, что воспринимались окружающими как братья-близнецы, правда, более непохожих близнецов трудно  было себе вообразить. Валерьян — кудрявый голубоглазый блондин, атлетического сложения, живой прототип гитлеровского агитационного плаката о превосходстве арийской расы;  Алексашка — типичный представитель остальной части человечества, тощий брюнет, своим понурым видом изображающий обреченность.
Время грозовое, заработать на хлеб с кашей не просто. И решили наши друзья, сильно не размышляя, разместить на автобусной остановке киоск по продаже народного достояния  — а именно, деревянных расчесок.  Расчески шли плохо.  Народ не хотел расчесываться, а хотел кушать.  Призадумались друзья и решили привлечь в дело природную азиатскую смекалку. Алексашку спрятали в киоск, а Валерьян встал у киоска и давай у Алексашки громко про товар расспрашивать, попутно к женщинам проходящим обращаясь – не слыхали ли они, мол, о чудодейственной силе деревянных расчесок? Что мол, рассказали ему, что расчески эти не простые, а будто сделаны они  хитро, что если ее, расческу, часто применять, помогает она биологические токи в голове так перераспределить, что никакая перестройка нипочем, дела пойдут, как в сказке, и денег будет — завались. Вот он, мол, и приехал специально, чтобы расчесочку эту прикупить, на всякий случай, а вдруг все правда. И цена ей небольшая…. Женщины останавливались.
А надо сказать, что время было такое непростое, что народ,  ошалев от инфляции, кризисов,  «черных вторников» и банковских дефолтов, не то, что в расчески чудодейственные  — Бог знает,  во что поверить  был готов! И пошли расчески, пошли стройными рядами, один новый русский даже оптом взял грузовик, чтобы удачу не упустить.  Местная достопримечательность – их приятель Моня  —  пристроил к ним в киоск сопутствующий товар – чудесный выращиватель волос «Освецин».  Выращиватель  представлял собой на вид,  вкус и запах простую воду, разлитую в водочные бутылки 0,5 л, закрытые полиэтиленовыми крышками и  с наклеенными этикетками «Освецин», изготовленными на ксероксе. По рассказам Мони, который тоже иногда забегал к киоску поговорить с прохожими, чудесный выращиватель – изобретение непризнанного советского в профессора —  полностью решает проблему лысеющего человека. Волосы, после трех месяцев  приема препарата по чайной ложке три раза в день, начинают расти просто пучками, и не только на голове. Шалеют волосы от препарата! Маленький нюанс все же был – ни в коем случае нельзя было пропустить время приема очередной чайной ложки —   препарат переставал действовать, и все нужно было начинать сначала. Вот такой каприз изобретателя!  И именно потому, мол, и было чудесное изобретение задвинуто крючкотворами и бюрократами на полку. Народ наш никогда не любил бюрократов и крючкотворов и «Освецин» покупал. Тем более что расчески снискали всенародную славу, и за ними люди приезжали даже из соседних городов.
Окрепли наши друзья, на ноги встали. Прикупили мотороллер «Муравей», расчески возить, еще один киоск поставили, в другой  части городка.  Моня листовки про «Освецин» на столбах расклеил.  Алексашка, в качестве сопутствующего товара,  еще и чупа-чупсы пристроил, в реализацию.  И тут началось!
Однажды вечером, когда Алексашка подсчитывал доходы, сидя в киоске, а Валерьян, насвистывая, мастерил придорожный щит «Приходи и чешись! И все будет, зашибись!», сочиненный им же самим, нагрянули к нашим друзьям местные братки…
— Ну, дык и чо-о-о…— затянул один, самый бритый и очень мясистый браток,  обращаясь к кудрявому Валерьяну.
Валерьян подобрался. Азиатское детство прошло как на ладони. Он понял, зачем и кто к нему пожаловал, но виду не подал. Надо сказать, что Валерьян страсть как любил подраться. В детстве,  в горном кишлаке, он вообще слыл бузотером, а сейчас, в Сибири, ему очень не хватало возможности поразмять кости, он давно поджидал, когда же нагрянет на расчесочный бизнес местная «крыша».
— Что? Простодушно улыбаясь, удивился Валерьян.— Что-то не так, ребята? – продолжил он,  отряхивая руки, широко улыбаясь и шагая навстречу насупившейся команде братков.
Те машинально построились «свиньей».
— Платить нада, — продолжил мясистый. – Денежки-то  где,  — он почмокал губами и попытался построить козу толстыми сосисочными пальцами.
Братки  стояли плотной серой стеной. Сердце Валерьяна возрадовалось – Вот она, жизнь! – подумал он.
— А-а-а!  Деньги  нужны, что ли? – продолжая улыбаться, Валерьян двигался вперед.
Братки расслабились и, дружно мыча, закивали бритыми затылками.
— Ну, понятно! – широко раскинув руки, промолвил Валерьян. И вдруг, смешно подогнув ноги, прыгнул вперед и схватил двумя пальцами мясистого за горло.… В далеком  детстве Валерьян с пацанами  таким же приемом ловили змей с грозным названием Гюрза,  за каждую живую змею в местном серпентарии давали рубль каждому живому пацану.
Тот захрипел и замолотил руками по воздуху, пытаясь схватить Валерьяна. Братки удивленно застыли. Затылки ощутимо задвигались – мысль одиноко пробиралась по узкому каналу извилины от спинного в лобную часть мозга каждого. Пробралась. Братки вскинули руки к груди,  хором закричали А-А-Ай и пошли молотить ногами в сторону интересной парочки. После первой атаки, крепко избитый соратниками, мясистый обвис в могучих руках Валерьяна.  Валерьян  аккуратно положил атамана на землю и всхлипнул.
— За что вы его так, ребята. Мы же почти друзьями уже стали, а вы….
Братки озираясь, попятились. Мясистый  бессознательно замычал на земле.
— Не оставляйте его, ребятушки! Он же простудится! – пафосно воскликнул Валерьян и опять вскинул руки.
Братки гурьбой повалились назад.
— Ушел. Ушел.— Валерьян картинно выставил ладони и  направился к своему плакату, краем глаза полностью контролируя ситуацию.
Братки муравьями захватили атамана и быстро скрылись в сумерках.
Валерьян доколачивал щит и мурлыкал любимую арию из «Гамлета» на украинском языке:
Помру ли я дрючком пропертый
Иль мимо пролетит онэ…
Настроение у него было отличное.
— Шумно тут у тебя, — заскрипел Алексашка, выбираясь из киоска с почтальонской сумкой из коричневого дерматина. – Три раза пересчитывал, орут, пылят…
— Сколько? – спросил Валерьян
— Нормально, — ответил Алексашка.
Валерьян полюбовался на прилаженный щит и направился заводить мотороллер «Муравей».
И тут опять началось!
— Саня!  Где дрючок!!!!
— Там…
—  Конь педальный!! Где там?!!
— Сам конь педальный! Под брезентом лежал… Глаза протри!!!
…….

Ручной ключ для заводки мотороллера, в просторечье – дрючок, был проклятьем для наших друзей. Он потерялся сразу, как  только мотороллер был куплен  Валерьяном у щуплого старичка на авто-барахолке. И припоминая какой-то странный лепет старичка про дрючок, что, мол, он может дать в придачу три запасных дрючка, Валерьян начал уже подозревать, что фатальная утрата дрючка – это собственная карма этого конкретного мотороллера. Валерьян боролся с проклятой кармой как Самсон со змеем: после четвертой потери он просверлил в дрючке дыру и приковал его цепью. Месяц друзья наслаждались наличием дрючка. Гадкая железка умудрилась перетереть звено цепи и удрала. Валерьян стал носить дрючок с собой в сумке, сумка ушла вместе с дрючком в автобусе – украли. Тогда он стал носить его в руках и постоянно на него глядеть злорадно – что, мол, кто кого?  Через неделю Валерьяна арестовали за ношение холодного оружия и хулиганство. Какой-то перезрелой  даме показалось, что злорадно Валерьян смотрит как раз на нее и при этом поигрывает страшным  кривым железным  штырем. Дрючок конфисковали, и пока Алексашка при помощи расчесок, «Освецина» и денежных знаков, не имеющих хождение на территории РФ, выхлопотал Валерьяну освобождение, и доказал, что дрючок, это никакое не холодное оружие, а обыкновенное почти транспортное средство, хитрый штырь пропал из отделения бесследно.
Слесарь, который точил друзьям все новые и новые дрючки тем временем отстроил на дрючках дачку и стал подумывать о новом автомобиле.  А вредная железка  находила все новые и новые способы уходить в небытие.
Дрючка опять не было. Он пропал в Алексашкино дежурство по дрючку, поэтому Валерьян бушевал с полной отдачей. Сане не везло уже второй раз.  И друзья, наоравшись, друг на друга, опять  толкали мерзкий мотороллер по дороге домой.
— Запасной-то, почему не взял, конь педальный! – не унимался Валерьян
— Сам мог догадаться, — не отставал Алексашка.
Гараж был неподалеку, а маршрут привычным, и наши приятели быстро дотолкали постылого «Муравья», приладили запасной дрючок и отправились на нем в гости в дружественную  торгово-закупочную  контору «Пеликан».  Они прослышали, что «Пеликаны» как раз сегодня получили свежую машину сыра, и торопились успеть оторвать по дружбе пару головок бесплатно, пока сыр не увезли в хранилище. Именно поэтому Валерьян сегодня особенно горевал об очередной утрате дрючка – запасных была целая батарея, но задержка была нежелательной.
Трехколесный «Муравей» с громким чихом семенил по  мосту. Его было почти не видно под двумя крупными фигурами в брезентовых дождевиках и касках, (наши друзья ездили на своем мотороллере только в этой униформе, вне зависимости от погодных условий). Зрелище было диковинное. Проезжающие мимо них машины  шли некоторое время юзом, но друзей это не волновало никак.
У «Вшивой горки» — поста ГИБДД – друзья, как положено, сбавили скорость, хотя «Муравей» под двумя такими седлами больше 30 км./Ч. не выжимал. Уникальное транспортное средство с не менее уникальными седоками здесь хорошо знали, и постовой, широко улыбаясь, проводил их жезлом. Фигуры не шелохнулись.
Вообще Валерьян и Алексашка очень серьезно относились к езде на мотороллере. То ли детство сказывалось, то ли свойство характеров, но приятели технику любили самозабвенно, и относились к любому движущему средству с почти религиозным экстазом. Несмотря на гадостный характер мотороллера и вечные проблемы с дрючком, расставаться с «Муравьем» друзья и не помышляли. Помышляли они только о том, чтобы прикупить еще разнообразных транспортных средств, на что хватит заработанных денег, а мотороллера поставить в гараж на вечный покой.
Доехали они  до «пеликанской» конторы  уже затемно. Знакомые окна призывно желтели, и Валерьян подхватив дрючок, велел Сане затянуть «Муравья» брезентом – вдруг дождь пойдет,  июль не июль – в Сибири все возможно.
Сырный дух  плотным потоком шел из закрытых дверей комнаты с косовато прибитой табличкой «Алтайский сыр оптом и в розницу». Фигуры в касках и дождевиках молча и громко прошагали по коридору и распахнули дверь.
— А-А-А! Сы-ыр! — заорал и плотоядно прищурился Валерьян, а  Алексашка  молча  принялся вытряхивать из кармана мусор в урну.  На  столе лежали крупно порезанные шматы сыра и пахли. — А где целый?
— Дык, увезли уже, — меланхолично жуя, ответил, не поднимая на приятелей глаз,  главный бухгалтер «Пеликана» по прозвищу АС.  Он писал  дневную кассу.
— Конь педальный! – опять  вскинулся Валерьян на Алексашку, — Видишь? Опоздали! – Не мог взять запасной!
— Утром еще увезли, — дополнил АС, просматривая на свет какие-то печати.
— Опоздали! – перекинулся Алексашка на Валерьяна. — Сам конь педальный, говорил я  тебе – утром надо было ехать! А ты – щит, щит! Вот теперь и поели сырку!
— А щит! Уперли бы, если не поставить, я его три раза переписывал!
— В школе учиться нужно было, чтобы без ошибок писать!
Приятели, лениво переругиваясь, сняли каски и дождевики и шумно  устроились у стола с сырными развалами.
Спустя некоторое время дверь отворилась и впустила в комнату частного предпринимателя Эльдара.  Он держал диванное производство и обретался в другом крыле здания, но с «Пеликаном» дружил плотно.
— Уф-ф! Еле спровадил. С обеда к вам добраться собираюсь! А клиент попался…. — И это все! – он увидел остатки сыра на столе перед  жующими приятелями.  Те ухмылялись. Бездонные карманы дождевиков подозрительно бугрились. Стол был почти чист – от сырного изобилия осталось два подсохших ломтика.
— М-м-м, где же, где же, — бормотал про себя АС, роясь в бумагах и не обращая ни малейшего внимания на драму, которая разворачивалась в его комнате.
— АС! ГДЕ МОЙ СЫР! – горько закричал предприниматель,  протягивая  бесполезную авоську. – Я ведь утром отложил! И Наталью предупредил, что это — мой сыр-р!!!
—  Бухгалтер смотрел на него немигающими глазами. В голове шумно роились цифры.  – А-а-а! Вспомнил! – радостно вскрикнул  АС.
— И где он? – заметался Эльдар.
— Восемнадцать целых и одна десятая рубля на сороковой счет! – гордо заметил АС и опять погрузился в бумаги.
Эльдар грустно присел рядом с Алексашкой и стал жаловаться ему на жизнь.
Личностью Эльдар был тоже необыкновенной. Вообще вокруг наших необыкновенных  приятелей практически не было обыкновенных личностей, любая личность годилась на страницы романа.


Глава 2. Эльдар.

Эльдар был художником. Когда-то в глубоком детстве, в тюменской деревне,  один из дядьев многочисленной татарской семьи, погладил маленького Эльдарку по головке  и сказал: «Этот ребенок пусть будет художником! Что это у нас в семье ни одного художника нет!».  И пристроили Эльдара по окончанию восьмилетки в ПТУ, учиться резьбе по дереву.
Учился Эльдар ни плохо, ни хорошо, обыкновенно учился, как всякий подросток. Резьбу по дереву освоил, но не полюбил. А  полюбил  он страстно и самозабвенно…. Диваны! Он считал, что диван – это не мебель. Это вершина человеческой мысли. А паренек  он был смышленый, помастерить любил, и плюс ко всему художественные навыки ему привили в ПТУ, хотел он того или не хотел. И, в конце концов, получился частный предприниматель Эльдар, который мастерил диваны на заказ. В одиночку! Штучное производство! Диванов в магазинах тогда еще не завелось, а те, что были – стоили как небольшой самолет, поэтому заказчиков у Эльдара было много, но довольными оставались не все. Ни один его диван не был похож на предыдущий, более того, часто получалось совсем не то, что заказывали, и это вызывало большие проблемы. Заказывает, например, ему человек гарнитур – диван и два кресла – традиционную  мечту советского мещанина. Счастливый мещанин ждет, ждет и ждет. Не выдерживает, приходит посмотреть на мечту. И видит….. Вместо вожделенного гарнитура в стиле позднего барокко, утвержденного по эскизам, ему предлагают изящную резную и миниатюрную козеточку под телефон. И все. А Эльдар удрученно чешет за ухом и бормочет, что, мол, увлекся, в ответ на гневную речь клиента. Ну что с таким поделаешь!
Кроме того, если получившаяся модель не нравилась Эльдару, он яростно рубил ее на куски,  вне зависимости от того, нравилась она клиенту или нет. Бывали случаи, когда заказчики, а особенно заказчицы со слезами умоляли не рушить диван, а продать-таки им, что, мол, они только о таком и мечтали. Но Эльдар был неумолим. При этом, как честный человек, он возвращал  клиенту  деньги и обещал сделать другой, гораздо лучше, за свой счет. Но потом. Материалы-то истрачены. Не делал никогда, но снискал славу честного, хотя и с придурью, человека.  На его производственных площадях всегда было шумно и многолюдно. Кругом стояли изысканные детали от каких-нибудь седалищ. Впечатление производилось самое солидное, единственной несолидной деталью был сам Эльдар. В неизменных потрепанных шортах, маленький, лысеющий, юркий татарин выглядел ужасно несолидно.  Кормился он обычно у «Пеликана», потому что у него вечно не было денег. Сегодня, в надежде на солидный сырный шмат, он договорился с девушками из студенческого общежития, что придет к ним в гости со своим сыром обучать их готовить известное татарское блюдо – пиццу. И вот случилось непоправимое. Сыр куда-то делся.
Эльдар сетовал Алексашке на  негодяев, которые похитили его, Эльдаров, сыр, и лишили его возможности произвести впечатление на девушек. Тот сыто щурился и крепко держал в руках дождевик. Валерьян сердобольно качал головой и советовал Эльдару поднадвить на Аса, мол, поди, жадничает, поди, заховал-то пару голов, напихал кусков в нарукавники, и тоже крепко держал свой дождевик в руках.
Через некоторое время приятели засобирались и предложили подвезти Эльдара  в кузове  мотороллера к дому. Предложили из вежливости, почти не сомневаясь в том, что Эльдар откажется.  И дело было вовсе в некомфортной езде на трехколесном чуде технической мысли – Эльдар домой не торопился никогда, и все были в курсе его серьезного семейного положения. Дома у Эльдара жила Теща. Жена, впрочем, там тоже жила, но это было не важно, Эльдар уже с трудом вспоминал,  как ее зовут.  Теща! Она господствовала в жизни Эльдара полностью. Все его жизненные силы уходили на сизифову битву с Тещей. Весьма солидных размеров, неработающая и очень активная  женщина, говорящая с ярко выраженным еврейским акцентом, она ежедневно с ярко выраженной еврейской эмоциональностью устраивала нелюбимому зятю генеральные сражения не на жизнь, а на смерть! Место, время и стратегия атаки готовились ею тщательно и были гениальны в своих решениях.  Похоже, в безразмерном теле Тещи собрались, было погибнуть одновременно гениальный Стратег и гениальный Тактик, но передумали, когда на  ее жизненном пути появился Эльдар.  Бедный Эльдар раскаялся в своем браке уже на первом году жизни, тем более что детей в этом браке не было и не могло появиться – супруги встречались только с разрешения Тещи и в ее обязательном присутствии. Но не тут-то было. Три варианта бегства из семьи были раскрыты Тещей на корню и пресечены. Любая  крамольная мысль Эльдара тут же становилась известной Теще,  и строго наказывалась. Кабала была полной и безнадежной.
Теперь Эльдар сидел в «Пеликане» и тоскливо обдумывал  дальнейшие свои действия. Валерьян и Алексашка  давно ушли, АС гремел сейфом – это означало окончание его работы, и скоро нужно было отправляться восвояси и ему, Эльдару. Домой сегодня идти было невозможно.  Он просрочил штатное появление дома в положенное время, и лучше было переждать, пока Теща перестанет его ждать и отправится спать,  теперь безопаснее было вернуться  ранним утром, когда она уже точно спит. Наш диваностроитель  решился на  безумный поступок  своего вечернего загула  по причине горячего природного татарского  темперамента, – познакомился с интересными девушками,  напросился в гости, а они возьми, да и не откажись!  Сейчас, остыв,  Эльдар уже не был уверен, что поступил правильно. Он уже даже начал думать, что хорошо, что ему не досталось сыра! Пойди он в общежитие, и узнай об этом Теща («А она узнает непременно»,  — думал Эльдар), последствия могли быть страшными.
«Не-ет, домой сейчас нельзя,  —  думал Эльдар, — В конце концов, будет время что-то придумать, а я  еще ничего не совершил…»
Вдруг на столе оглушительно вскричал  телефон.  Сердце у Эльдара заколотилось в горле.  «Теща!» — сразу понял он по звонку. Почему-то телефоны всегда звонят по-разному: спокойно, тревожно, радостно. Непонятно, как, но всегда ясно —  стоит брать трубку или нет.  Сейчас явно не стоило.
АС машинально направился к телефону. Почти парализованный от страха, Эльдар замотал головой и руками.
— М-м-мэ, а-а! – слова не выпускало из горла колотящееся в приступе жестокой тахикардии  бедное сердце Эльдара.
— Что? Удивился АС. – Тебе что ли звонят? – он снял трубку и, сложив ее в позеленевшую потную руку Эльдара, направился к своему сейфу. Трубка со стуком упала на пол. Эльдар кинулся к аппарату и телом упал на рычаг. После этого он сполз на пол и уставился на пульсирующую звуком трубку с безнадежным ужасом. «Догадалась…», — с тем же  тактом билась в его  мозгу мысль.


Глава 3. Моня и  Серж  Деревьев

Спасение пришло неожиданно, как обычно и бывает. Изящно распахнув дверь, в конторе появились два гитарных мастера, которых пригрел под крылом диванного производства Эльдар.  Почти одновременно с ними к зданию шумно подъехала машина.
«Откуда, интересно, у нее машина?», — отрешенно подумал угасающим сознанием Эльдар. «Такси!», — тут же ответило ему подсознание.
Моня и Серж  хорошо знали семейное бедствие Эльдара. Увидев начальника в столь поздний час на полу, в «Пеликане» в  позе «желтого дракона принимающего опиум на пыльной дороге»,  рядом с валяющейся телефонной трубкой и услышав скрип тормозов за окном,  гитарные эскулапы сориентировались быстро.
— АС! Где у вас белые халаты для санэпидемстанции? Быстро!  —  деловито закомандовал Серж.  – Моня! Доставай из чехлов новые пъезодатчики… Та-ак.…Нет,  мало, учует неладное.… Давай камертон ручной,  нет, немецкий давай, он больше похож на медицинский…. Ага! Во! Точно, стамески доставай все… Не-не-не, только немецкие, надо чтобы все блестело, как у хирургов…АС, иди помогать, брось ты, блин,  свои печати! Теща идет…. Моня! Надевай халат…Блин,  намордник надо! Не-е, пилу не бери, пожалуй, перебор. Давай вот это…  И шапочки нет! Елы-палы, как же медики без шапочек!
— Платки можно, — предложил АС, — Платки у нас есть, с ветеринарными печатями, сыр  на сертификацию возили…
— Отлично! С печатями – это то, что надо, давай быстро, слышишь, она уже через вахту сейчас прорвется! И намордники из них сделаем….
Моня и Серж стали неузнаваемыми в белых платках, повязанных по-пиратски, в ситцевых намордниках и белых грязноватых халатах, пахнущих сыром. На составленные вместе столы был сложен безучастный ко всему происходящему Эльдар, он был раздет до пояса и облеплен пъезодатчиками для акустических гитар.  Инструмент был разложен  рядом. Картина производила самое жуткое впечатление на непосвященного человека.
АС критично оглядывал мизансцену. Серж шепотом  давал последние наставления.  Моня, сразу вжившись в роль, глядел Эльдаров зрачок, оттянув тому веко, (он происходил их семьи потомственных медиков во многих поколениях,  и, хотя, был безусловной паршивейшей овцой в семье, как ведут себя медики в любой ситуации, знал отлично, и  слова нужные сказать умел, именно поэтому Серж поручил исполнять главную роль Моне).
Дверь распахнулась. Табличка «Алтайский сыр оптом и в розницу» грохнулась об пол и была растоптана 140-килограмовым ураганом живого веса. Теща, свирепо сверкая угольными глазами и морща подернутую черной щетиной  верхнюю губу, оглядела  помещение.  Когда ее взгляд сфокусировался на лежащем на сдвинутых столах теле, черты лица вдруг смягчились, а усатая губа плотоядно изогнулась.
— Уби-и-йца! – елейным голоском, затянуло Эльдарово проклятье. – Скры-ы-ылся из семьи-и-и! – Теща ринулась к столам, но на пути встал решительный Серж,  запакованный  в белый ситец с крупными синими печатями «Ветеринарный контроль».
— Не мешать доктору! – рявкнул он хорошо поставленным голосом,  (Серж Деревьев закончил культпросветучилище,  по специальности он был массовик-затейник). — Опасность заражения! Радиус распространения инфекции два метра!
Теща осела на стул, вовремя подставленный Асом, и оглядела помещение еще раз. Усатая губа обиженно шевелилась.  Удивленный ее взгляд выхватил, наконец, из пространства детали, не замеченные ранее – бездыханное, облепленное проводами тело зятя, инквизиторский набор инструментов рядом и склонившего над ним человека в непонятном белом балахоне.
— У-у-у-ме-е-ер!!! – трубно заголосила Теща. Спонтанно включилась сигнализация, компьютер на соседнем с Тещей столе вдруг начал перегружаться. По коридору забегали. – А-а-а! – раскачиваясь вопила Теща.  АС, сопротивляясь звуковому потоку, пытался добраться до щитка с сигнализацией, Серж, схватившись за голову, пытался перекричать Тещу. Шум поднялся невообразимый.
Только Эльдар лежал, по-прежнему безучастен  и скорбен, а Моня по-прежнему оглядывал его зрачок, поигрывая  плотницкой стамеской.
АС, наконец, выключил визжащую сигналку, и в этот же момент в комнату ворвалась серьезно вооруженная охрана. Теща сориентировалась мгновенно.
— Уби-и-ли! Сынок, родненьки-и-ий! — заголосила она опять, обращаясь к охранникам.
— Так…., — строгим голосом сказал рыжий и очень крупный начальник охраны. Теща замолчала, глядя на пятнистую форму с уважением.  Моня спрятал стамеску за спину.  Серж  застыл растопырив руки, а АС тяжело вздохнул у щитка с сигнализацией.
 – И что здесь происходит? – продолжил охранник, оглядывая интересно разодетую публику.
— Домо-о-ой не яви-и-ился,  все глаза-а-а …— опять заголосила Теща.
— Грм. – попытался встрять в разговор АС. – Мы собственно…. Можно вас на минуточку, — АС деликатно указал охраннику на дверь.  Теща прищурилась, губа изогнулась хитрой усмешкой. АС вышел с охранниками в коридор.
Что произошло дальше в комнате с «квазимедиками», Тещей и Эльдаром  истории неведомо, но через  полчаса, когда в комнату вернулся АС, бледный Эльдар уже был ведом по коридору Тещей и можно было только догадываться о его дальнейшей судьбе, а Моня,  свесившись из открытого окна,  кричал ползающему по газону Сержу где искать очередную деталь гитарного инструмента. Комната  несла на себе печать серьезного поражения.

Глава 8. Моня. Утро.

Моня спал.
Тоненький изящный силуэт скользнул мимо окна. Ярко сверкнул при луне осколок бутылочного стекла, быстрым шаром проплыла по нему тень от чего-то, наверное, собаки,  и пропала. Взгляду было за что зацепиться, но не хотелось. Снег. Самый многозначный из белого. Он тебе и чистый, он тебе и холодный ...Бр-р. Опять силуэт. Девушка, грациозно скользит по извилистой тропке.  Узкая обнаженная ступня оставляет на плотном слежавшемся снегу оплавленные следы. Глухие уснувшие сосны роняют с высотищи сугробы лежалого снега. Развалившись по шершавым от холода плечам,  белая пластиковая россыпь снега стекает прозрачными слезами  по совершенным изгибам спины. Девушка... Цветное пятно  в черно-белом  пространстве... От соприкосновения с ней черно-белый мир обращается, как в лаборатории фотографа, в тепло-цветной...
Бугры постельного белья, громоздившиеся в беспорядке на тахте-пенсионерке, пришли в движение. Моня проснулся. Сон улетал, как дыхание в морозный день.  Было жаль хорошего сна, грустно и по-утреннему серо. Попытка зарыться в одеяло и закрыть глаза ни к чему не привела. Все было как всегда, Земля крутилась там, где ей было давно положено это делать, и новый день неизбежно наступал.
Вот зачем народ читает Макса Фрая, подумал Моня, и встал.
На кухне у миски терпеливо высиживал неголодный кот. Кот часто сидел у миски «на всякий случай». Настроение Мони было утреннее, и случай не наступил. Кот не обиделся, глянул понимающе и с грохотом  принялся устраиваться не батарее парового отопления.
Моня мастерил в кастрюльке утренний чай. Кастрюлька эта видала лучшие и худшие времена. Бывало, ох как бывало шкворчал и благоухал в ней золотистый въетконговский рис, творилось наваристое японское мисо, а бывало и бухтел вымачиваемый в течение недели горох, который прежде лежал несколько лет в закромах и переезжал вместе с Моней с квартиры на квартиру, пока не оказался вместе со своим хозяином, а, лучше сказать, теперь уже скорее компаньоном в маленькой однокомнатной «хрущовке» на окраине Вселенной в небольшом городке. Теперь заслуженная  кастрюлька  пыхтела и давилась чайной похлебкой, которую сам Моня называл дзамбой, — молотая на кофемолке перловка варится в воде с тремя молекулами сливочного масла и солью, затем охлаждается и смешивается в пропорции два к одному  с зеленым, или с любым другим чаем. Нет, нельзя сказать, что Моня не любил кофе. Даже скорее будет сказать, очень даже любил, любил вареный изыскано, с шафраном и имбирем, любил сработанный по-крестьянски, с луком и сливочным маслом. Но кофе не было. Не было, впрочем, уже и гороха, риса, масла, лука и прочих предметов мещанского обихода. Моня мещанином не был, он был поэтом свободного быта, что давало ему большие приоритеты перед остальными гражданами, правда, пока было непонятно, в чем они заключались. Занимался он с одной стороны ничем, с другой —  крайне интересными вещами. В данный момент Моня был фотографом, точнее  свободным от фотографии художником.
Надо сказать, что когда Моня решал вдруг кем-то быть, он бросался на эту идею, как снежный барс на зазевавшуюся мышь. Идея приобретала вполне ощутимый размах и, достигнув своей кульминации, падала в пропасть забытья. Настоящей бедой и проклятьем были для Мони ботинки. Обычные ботинки со шнурочками, каковые для остальных граждан терялись в мутном потоке рядовых покупок, представляли для Мони реальную опасность. Ботинки были для него вещью с большой буквы «В», служение которым носило практически культовый характер и отнимало у Мони бездну сил и огромное количество денег. Для покупки последних, например, потребовалось продать квартиру, правда, остатки родительского наследства итак тяготили  мятежную  монину  душу, так что он был спокоен и весел, как всегда. Со слезами радости Моня осматривал новехонькие, обтянутые скрипучей кожей ботинки, умильно потряхивал серенькими шнурочками. К тому же,  древний его вражина Пенькин, в прошлом — простой коммерсант, в настоящем — настройщик радиоаппаратуры в столовой «Друг желудка»,  был ему должен много денег, (кто только не успел сорвать с Мони порядочный куш, когда тот кутил, избавившись от надоевшей недвижимости) и  в счет долга кормил Моню бесплатными обедами за свой счет, экономя бессмертную в прошлом душу. Время от времени бывший «гроза киосков» пытался всучить Моне, в счет оплаты долга, толстое лежалое бревно, по заверениям завсегдатая столовой мерчендайзера Горюхина — ствол дерева, под которым просидел девять лет в позе лотоса сам Будда Шакьямуни. Непонятно, прав ли дотошный мерчендайзер, но бревно действительно очень давно обреталось  при столовой и мешало вывозить помои.
Пенькин был знаком с Моней еще в те далекие времена, когда наш поэт быта был гитарным мастером. Желудочный приятель хорошо помнил, как, дрожа спиной от счастья, Моня таскал домой разнообразный древесный хлам. Зачем поэту столько отставной целлюлозы  не знал никто, две комнаты тогда еще большой квартиры в центре большого города, а не беспутного маленького городишки, были завалены ею под завязку. Поэт быта жил в ванной комнате. Сам же  Пенькин, тогда почти честный коммерсант, продал Моне грузовик деревянной тары из-под помидоров за такую сумму, что помидоры уже можно было раздать бесплатно прохожим.  И посему, зная монину непреодолимую слабость к бревнам, пням и доскам, имеющим долгую и интересную историю, злодей-Пенькин пытался убить двух зайцев: во-первых, продав «ценное» бревно Моне за большие деньги, отвязаться от надоевшей обязанности кормить его за свой счет, и во-вторых, — избавление родного предприятия от надоевшего всем бревна сулило Пенькину обещанную руководством премию.
Пронзительный запах дзамбы заметался по тесной кухоньке. Моня отловил из кастрюльки парочку попавших на глаза сучков, и принялся трапезничать. Он был гурманом. И не простым, а капризным гурманом. В его пищевых пристрастиях не усматривалось никакой логики: рацион приканавных бомжей  причудливо сочетался с изысканными блюдами «эдакой» кухни. При этом Моня держался настолько естественно и просто, что никому даже не приходило в голову обвинить его в позерстве. Облезлая пятиметровая кухонька несла на себе отпечаток личности поэта. Постоянно обитавших здесь предметов было ровно семь. Первым и главным предметом являлся стол. Престарелый,  со столешницей из облезлых досок и изысканными точеными толстыми ногами, ручной работы стол занимал половину узкого пространства. Знаменитая кастрюлька гордо стояла на изысканной нефритовой подставке слева, а справа жалась эмалированная сиротская кружка и спиртовая горелка для ювелирных работ, заменившая собой кухонную плиту. В остатней половине пространства обитали кряжистый березовый пень, в качестве стула, и пожелтелая чугунная  раковина  образца сталинской России. Предметы временного обитания, как то мусор и пища, в расчет не принимались в  силу их природного непостоянства. Предметом мониной гордости была причудливая скульптурная композиция, сооруженная самим поэтом из кухонной вентиляции, металлических прутьев и макрофлекса в пылу творческого горения. Она занимала собой почти всю стену и потрясала своей  грандиозностью.
Моня, сидел на пне, поджав под себя босые ноги, и смаковал дзамбу. Из огромных колонок, стоящих в комнате доносились беснования Мерлина Мейсона, а во дворе ухал паровой молот: здесь строилось новое здание для фирмы ритуальных услуг «Вечная услада. Лениво поглядывая на растущую во дворе колоннаду из черного гранита, Моня рисовал на столе чертеж пальцем, обмакнутым в плошку с дзамбой. Это был чертеж странного музыкального инструмента собственного мониного изобретения. Он представлял собой  нечто среднее между домрой и кларнетом и больше всего внешне был похож на ленту Мебиуса. Умственная работа над чертежом была почти закончена, остались мелочи, и размышляя сейчас над ними, поэт-бытовик вдруг подумал, что он еще не дал своему изобретению никакого названия. Палец  остановился.
- М-м-м…Дузар (душу забирает)! Нет, лучше Улебан (улетная бандура). Или…или… Как же его зовут? Вдруг по-птичьи заверещал дверной звонок. Пока Моня отмывал липкий палец, дверь уже сотрясалась от стука. Моня открыл дверь и в прихожей сразу стало до невозможности тесно — Валерьян и  Алексашка, по совместительству со своим расчесочным бизнесом работали на стройке «Вечной услады» прорабом  (Валерьян) и снабженцем (Алексашка)  зашли к Моне перекусить. У каждого под мышкой топорщился килограммовый пакет пельменей, — Валерьян и Алексашка были серьезными людьми, и монины пищевые изыски были им чужды.  Шумная парочка, громыхая и оставляя за собой реактивный след шпаклевки и цемента, ворвалась в монину обитель. Дзамба бесцеремонно полетела в раковину, плошка, отмытая от липкой массы для варки пельменей, водрузилась с чистой водой на спиртовку, а наши строители, или, как называли их за глаза друзья — мутанты — принялись ругать монины жизненные позиции.
После обеда Валерьян и Алексашка отправились на объект,  а Моня намерился навестить Пенькина на предмет давнего долга. Бывший обдирала и жулик был все-таки не безнадежен, а Моня  как раз сильно нуждался в деньгах: в ТЦ завезли дивные летние сандалии из кожи кенгуру.
По дороге, размышляя о бренности бытия, Моня прогулялся вдоль витрины обувного магазина. Вид этой витрины всегда вызывал у него умиление, особенно отдел «новинки», здесь Моня с трудом сдерживал себя от желания сложить губы трубочкой и сказать что-нибудь типа: у-тю-тю-тю, или плюти-плюти. Прохожие тревожно косили взгляды, и поэтому Моня прятал непослушные губы в широкий ворот замшевой курточки. Надо сказать, что взглядам прохожих было за что зацепиться -- голубенькая налобная повязка из затасканного, закатанного флиса сидела как влитая. Темно-красная замшевая куртка напоминала о священной инквизиции даже тем, кто о ней никогда не слышал. Зеленые штаны монтажника-высотника с пузырями на коленях, и шарф, в стиле Остапа Бендера вызывали умиление, а великолепные, крепкие оранжевые кожаные ботинки самой лучшей в мире фирмы — зависть.
Размеренно направляясь к «Другу желудка», Моня  по дороге решил завернуть на задний двор столовой, заросший вековой грязью, где возлежало пресловутое пенькинское бревно. Моне бревно нравилось. Он всегда ходил к нему в свободное от свободного быта время трогать шершавый бок. Сейчас этот бок был нагрет шустрым весенним солнышком, и бревно было похоже на гигантскую оттаявшую ящерицу. Безмолвное общение с древесиной приносило поэту-фотографу умиротворение.
— А может правда купить, — мечтательно протянул самому себе разомлевший Моня.
— Конечно, купи», —  сказало бревно.
Не удивившись странной разговорчивости бревна, Моня раздумывал о том, что надо бы вскочить и что-нибудь воскликнуть, но было лениво и не хотелось. «Эта мизансцена будет позже», придумал он, наконец.
— Хорошо, — сказало бревно.
— Куплю, — решительно подумал Моня!
— Хорошо, — опять сказало бревно.
И Моня решительно отправился к «другу желудка» Пенькину.
Веселенькая вывеска «Друг желудка» сияла жестяными буквами.  Распахнутые двери приветливо шелестели развешенными от мух бумажными ленточками и принимали в себя носителей разума и пищеводов. Пенькин сидел за лучшим столиком в уголке и вдумчиво объедал баранью лопатку. Струйки мутноватого жира стекали по холеным щекам и оседали вонючими лужицами за воротником пыльной робы. Рядом с ним на столе лежала газета, свернутая в узкую полоску для убийства мух, которые роились вокруг пенькинской головы  и не давали честному сотруднику столовой насладиться бесплатным обедом. В короткие пароксизмы довольства Пенькин лениво обмахивался газеткой и ковырял в зубах коричневым ногтем указательного пальца. Он был более чем доволен. День обещал быть удачным.
Моня разыскал взглядом Пенькина и помахал ему рукой. Пенькин тоскливо глянул на остатки баранины, обеденное время закончилось, и он никак не планировал  кормить сегодня Моню.
-- Я, пожалуй беру твое бревно,  -- неожиданно для Пенькина сказал Моня.
— Самовывоз, — быстро произнес на это грамотный Пенькин, стараясь грозно хмурить брови и изображать  сомнение.
— Хорошо, — просто, в стиле своего бревна, ответил Моня и пошел к выходу. Пенькин, было, остолбенел, но потом вспомнил, что Моня не стал сегодня обедать за его, Пенькина, счет и горячая волна счастья затопила его залитый жиром затылок. Отныне он обедал один.
Моня задумчиво брел на задний двор «Друга желудка» и созерцал свое состояние глубокой меланхоличной радости. Живое бревно давало приличную фору всем его прежним древесным сокровищам. Проблемы, конечно, тоже были. Куда пристроить бревно, где теперь обедать (наш поэт-бытовик был неисправимым гурманом), опять же, маячившие от Пенькина деньги не были такими уж виртуальными, периодически Моне кое-что перепадало от него, и тогда новые ботинки сверкали на полочке округлыми носами рядом со своими собратьями.
Жизнь выбрасывала новый расклад, это было интересно, но хлопотно.

Глава 4. Жители подземелья.

После работы Валерьян и Алексашка  закусывали «пеликаньим» сыром сливовый компот  у себя в подвале.  Подвал, в котором жили наши друзья-азиаты, по  понятной причине отсутствия у них жилья,  был расположен в прекрасном месте – в престижном районе города, в полногабаритном доме сталинской постройки. Добыл чудный сухой подвал Валерьян, используя для этого все ту же природную азиатскую смекалку.  Однажды, проходя мимо вышеупомянутого дома, он обратил внимание на группу оживленно беседующей молодежи, подошел, прислушался. Оказалось – это секция спелеологов от близлежащего Университета  бурно обсуждает проблему: что делать с подвалом, который выдали им под помещение для секции, как его очистить и отремонтировать и, главное, как расписать работы, потому что все спелеологи хотят ходить в походы, а не ремонтировать подвал. Валерьян быстро прикинул в уме возможные перспективы, оглядел непрактичных сибирских спелеологов и подошел…
К концу лета Валерьян с Алексашкой имели  в своем распоряжении дивное отремонтированное подвальное помещение из трех огромных комнат,  с прилаженной душевой кабиной и унитазом. Самая большая комната использовалась ими под склад, сейчас там громоздились ящики со сливовым компотом – результат Алексашкиной бартерной сделки. Хитрый коммерсант Пенькин, приятель Мони,  всучил Алексашке компот с просроченным сроком годности, и скрылся. Хороший, вкусный компот с проржавевшими крышками поедался в огромных количествах всеми подряд, но был неиссякаем.  Вторая комната была оборудована мягкой мебелью с солидным жизненным стажем, полученной от того же Мони, в результате продажи его очередной квартиры. (Моня очень любил на досуге торговать квартирами, и за неимением чужих, торговал своими, меняя на меньшую с доплатой. Из трех комнат он уже остался в одной, и мебель была явно лишней.) В этой комнате собственно и жили Валерьян и Алексашка. Спелеологам  справедливые друзья  тоже отвели комнатку: надо же им было где-то складировать свое снаряжение, тем более что на него наши приятели тоже имели виды, –  в процессе своей работы на стройке века – ритуального агентства «Вечная услада» -- они прилично поднаторели в сфере строительного бизнеса, и как раз разузнали, что за ремонт межплиточных швов высотных домов платят очень неплохие деньги. Наши друзья размышляли: а не  расширить ли им расчесочный бизнес высотно-строительным альянсом?
Сейчас, за сливовым компотом и «пеликаньим» сыром, приятели обсуждали возможные прерогативы строительного бизнеса. Главным камнем преткновения для них была суровая сибирская зима. Первую зиму в Сибири наши друзья выдержали частично. В середине ноября Алексашка, окончательно изнуренный невозможным климатом, уехал в родной кишлак. А упрямый Валерьян остался бороться. Его могучий организм  был шокирован немыслимым для него количеством снега и холода. Не спасали его ни жесткий длинный тулуп военного образца, ни огромного размера валенки. Для того чтобы спастись от неизбежной гибели Валерьян передвигался по улицам короткими перебежками. Кроме того, ноги его были запакованы в громадные носки-джурабы из козьей шерсти, полиэтиленовые мешки и, наконец,  валенки. От холода Валерьяна это почти не спасало,  но помогало от обморожения ног. Голова была повязана пуховым сиреневым шарфом до глаз и поверх надета полковничья  каракулевая папаха, купленная на рынке.  Бегущий по улице Валерьян в своем зимнем облачении сильно пугал гуляющую малышню и старушек, но внимания на это не обращал, ему было некогда, главной целью было — достичь любого открытого подъезда  или магазина до того момента, когда холод станет невыносимым. К концу зимы жители привыкли к странной бегающей фигуре и перестали ее бояться, поняв, что она не опасна, главное – вовремя посторониться.  Тут наступила весна, и бегающая фигура с улиц исчезла. Валерьян был ужасно горд тем, что с честью выдержал сражение с матушкой-природой, хотя и заработал себе за эту страшную  зиму хронический бронхит.
Друзьям было понятно, что для высотных работ, особенно в зимний период, нужны наемные рабочие. Проблема была  в другом, — если брать на работу привычных к климату сибиряков, то им придется много платить,  чего друзья совсем не собирались делать. Можно было привезти на работу  дешевых  жителей  родного кишлака,  но среди них могла возникнуть нежелательная  смертность в зимний период. А это было слишком  даже в эпоху перестройки в России.
— Может сезонные работы сделать? – в продолжение разговора предположил осторожный Алексашка.
— Сезонные! Конь педальный! Какие тебе сезонные?  Ты за полгода разоришься на инфляции!  Пылесос забыл? А конкуренты? Думалку-то включи!... –  вскинулся Валерьян.
В соседней (складской) комнате забарабанили в подпотолочное окно.
— Спелеологи что-ли? Они же через неделю только вернутся… — удивился  Алексашка, — Пойду гляну…
— Погоди! – встревожился Валерьян. (он панически боялся налоговой службы и скрывался  ото всех официальных лиц, просто так, на  всякий случай). – Тихо… Я сам. Блин! Свет увидеть могли…Нет!!! Не выключай! Конь педальный..! Тогда станет ясно, что кто-то здесь есть…
— Ну и что? Вывеска ведь висит – «Секция спелеологов Университета». Кого тут искать-то могут? – резонно заметил Алексашка.
— А компот! Мало ли кто тут болтался! – пристрелить тебя за Пенькина мало… — шипел Валерьян.  Пружинящим шагом  он подкрался к окошку в складской комнате и осторожно выглянул сбоку.
— Ботинки десантные… Все. Приплыли… Саня, ползи к двери. Тихо!!! Конь педальный... Послушай, сколько их….
— Э-э-й! Валерья-а-ан! – раздалось из-за железной двери. – Саня-а-а!  Открывайте, это я-а-а!
— Долдон! – облегченно выдохнул Валерьян, — Саня! Открывай. Блин, он опять кого-то с собой приволок!


Василий.  Поэт-плагиатор. Накануне описываемых событий.

Василий Сергунец рыдал, уткнувшись в подол очередной своей жертвы.  Слова лились из него как всегда, свободным, но бесполезным нынче стихом. Катенька была тверда и неумолима. Василий же надеялся, что сегодня она своеобычно ограничится 1001 последним китайским предупреждением, и они мирно усядутся завтракать. После ночного безумства  отчаянно хотелось есть и пить, от этого красноречивый поток из уст нашего героя ходил бурунами и водоворотами.
— Любви, надежды, тихой славы — гы-гы-ы .
— Недолго тешил нас обма-а-а-н…, — рыдал бедный голодный Василий, честно отрабатывая роль.
Катенька крепилась. Она, наверное, простила бы горе-поэта, как это всегда и бывало, но как раз сегодня у нее были другие планы: вчера вечером она познакомилась с дивным длинноволосым прозаиком и он перетянул чашу весов, на которых покоилось сердце красавицы, на свою сторону. Катя ждала его вечером в гости, томилась и торопилась скорее прогнать Василия  и начать готовиться к волнительному визиту.
— Все, Вася, все. Я  не хочу больше ничего слышать. Пусть будет больно, но пора разорвать узы и прекратить эту мучительную связь, которая уже давно так тяготит нас обоих. Катенька была красива и безграмотна, но за период общения с нашим поэтом немного выучилась у него говорить высоким штилем и теперь, как могла, пользовалась этим умением в разговоре.
— Га-га-а-а! Га-га-а-а! — Василий осознал, наконец, что теплый бок Катеньки и чистенькая квартирка в центре, к которой он так привык, уплывают прямо из рук. А вместе с ними уплывали и веселые деньки беззаботного, беспутного кутежа.
— Волчица мерзкая и глупая притом, зачем же ты покинула меня-а-а, — простонал Василий, в смутном потоке мыслей удивленно пытаясь вспомнить,  откуда к нему  пристроился этот плагиат.
Он вообще любил стихи. Причем, обычно люди любят свои стихи, а Василий любил именно чужие, они ему казались гораздо лучше своих. Он обладал хорошим артистичным голосом и умел выгодно прочесть любое стихотворение. Его подлинной страстью стал розыск малоизвестных произведений именитых авторов с простой целью: присвоить им новое, а именно свое, авторство. Эта страсть помогла ему обрести дивные, пахнущие дорогой кожей,  корочки члена «Союза поэтов закрытых городов России». На вечерах встречи с поэтом родного города в средних школах он предпочитал декламировать что-нибудь малоизвестное из классиков, не упоминая об истинном авторстве, — зачем расстраивать соплеменников, все равно никто ничего не заметит. Катенька стихов не знала никаких, но замирала с обожанием, слушая Василия, что было весьма приятно нашему поэту-плагиатору.  И вот все заканчивалось. Василий грустил.
Ко всем прочим его талантам удачно пристроился удивительной остроты нюх на изменение ситуации, и теперь он уже осознавал, что Катенька уплывает прямо из рук, но еще раз, на всякий случай, всхлипывал и декламировал что-то простое, чтобы не мешать мыслям о поиске нового прибежища. Вариантов было два. Лучший из них, позапрошлое увлечение Василия — Лидочка — по слухам, до сих пор грустила о пройдохе-поэте. Второй, более надежный, но нежелательный для Василия —  друг его детства Соловейчиков, доктор наук, свободно говорящий на шести языках, автор ряда книг в разных областях науки и техники и вместе со всем этим горький пьяница и дебошир. С ним было не скучно, но Василий предпочитал спокойную и сытую жизнь желательно за чужой счет.
Сложив пожитки в китайскую клетчатую сумку «мечта оккупанта» Василий окончательно решил направить свои стопы к Лидочке и, мысленно подбирая стихотворную сентенцию для нее, уже спускался по лестнице. Вдруг Вася увидел его, этого гада-прозаика, перехватившего у него  удобную, уютную Катеньку. Тот, вооружившись букетом напыщенных хризантем, вышагивал длинными ногами наверх и улыбался в усы.
— Пош-ш-шлый гаер-р-р, — пророкотал Василий, крутанувшись подбитым лебедем вокруг счастливца-прозаика.
— От словоблюда слышу, — ответил длинноногий литератор, прорываясь сквозь баррикаду из клетчатой пластмассы.
Маленький, окладистый Василий, утробно хрыкнув, крепко ткнулся курчавой головой под колени убегающего труженика литературы. Тот упал, зацепился букетом за дыру в перилах  и, дрыгая ногой в лицо собрата по перу, пополз наверх. Растерзанный поэт кидал в спину уползавшего пижона обрывки букета, грозил кулаком и гневно декламировал Маяковского.
Успокоившись, Василий выпил стакан «Карачинской» в соседнем магазине и направился к главпочтамту. Дело в том, что у нашего поэта была отработана своя технология узурпации чувствительных женских сердец. Он писал им дивные, длинные, нежнейшие письма. Одно, два, наконец, три таких письма не мог выдержать ни один, даже самый прочный семейный очаг. На главпочтамте у Василия в абонентском  ящике хранилось несколько заготовок таких писем. Однажды, в период творческой активности он написал несколько рыб-образцов: письмо первое, письмо второе, письмо третье и т. д., всего шесть заготовок. Вася был старым испытанным донжуаном и по технике безопасности держал эти образцы в абонентском ящике. В случае необходимости он шел на почту, доставал из ящика образец и переписывал с нужными вставками имен и подробностей. Просто, удобно, а главное не нужно зависеть от этой капризной и вечно где-то болтающейся музы. Предполагаемой жертвой поэта-плагиатора была Лидочка.
Настроение улучшилось – в уме Василий продолжал метелить прозаика, и тот уже запросил пощады когда  в раздувающиеся ноздри свирепого поэта вошел дивный запах свежеприготовленных мант… О чудо! Во дворе столовой «Друг желудка» под полосатыми зонтоми занимались чревоугодием любители  восточной кухни. Пенькин – бывший предприниматель, а ныне рядовой работник столовой, но тоскующий по предпринимательству, убедил-таки директора расширить бизнес за счет создания летнего филиала столовой – «Уголок восточной кухни». И теперь с царственным видом похаживал мимо озабочено закусывающих граждан.
Василий сразу вспомнил, что сегодня еще не завтракал. Катенька! Где  твои виртуозные бутерброды, сдобренные обожающей улыбкой….Поэт вздохнул и принялся разыскивать по карманам скромные остатки основных фондов.
В полосатом свете гадкий прозаик отошел на дальний план и грозил оттуда избитыми кулачками. Василий  шумно поедал манты, с удовольствием прислушиваясь к немудреным разговорам окружающих. Вдруг, за спиной поэта раздалось:
-- Привет работникам оперетки! Вася! Да ты еще толще стал!
Развернувшись, Василий увидел перед собой Алексеича, двоюродного брата одной из своих давних поклонниц.


Глава 5.  Алексеич и Василий Сергунец.

Алексеич,  прозванный за глаза  Долдоном за невероятно большой рост, держался  в окружающей его социальной среде особняком. Знали его абсолютно все, но человеком он слыл непонятным.  Будучи с незаконченным средним образованием,  Алексеич поражал всех энциклопедическим знанием химии и медицины.  Литература по этим разделам науки занимала половину комнаты, в которой он жил.  Другую половину занимал он сам и немыслимое количество алхимических устройств,  реторт и горелок.  «Большая медицинская  энциклопедия» служила ему настольным чтивом.
Легально Алексеич работал в «Пеликане» экспедитором, развозил сыр по городским магазинам. А нелегально… О его основной деятельности знали немногие. Валерьян и Алексашка знали. Алексеич на самом деле давно изучал  свойства разнообразных наркотиков, как химические, так и их степень воздействия на живой организм.  Нет, сам он наркоманом не был,  кроме того, он абсолютно не употреблял спиртного. Но другим испробовать любого зелья давал охотно и совершенно бесплатно, из исследовательского интереса. Валерьян и Алексашка не одобряли этих  его гнусных занятий и недолюбливали Алексеича, но того манило все азиатское и он прикипел к нашим приятелям всей душой.
Алексашка погремел железной дверью, и в подвале сразу стало  шумно и людно. Алексеич,  громко хохоча, рассказывал в спину  спускающегося в подвал Алексашки  очередную свою исследовательскую новацию, а рядом с ним семенил маленький курчавый и плотненький незнакомец, испугано поглядывающий на штабели ящиков с компотом и серьезного белокурого здоровяка в стойке.
Валерьян, неодобрительно насупившись, глядел на  идущую троицу. Он не любил, когда  к ним в подвал приводили  непроверенных незнакомцев. Но природное азиатское гостеприимство  взяло, конечно, свое.
— Привет, Алексеич,  проходите в комнату… Саня! Ящик открытый еще есть? Ага, давай, пару банок доставай.
— Привет, Валерьян! Это – Вася,  — Долдон показал широкой ладонью на  курчавого незнакомца, — Ему жить негде, приютите?
— Грм. – сказал Саня, глядя на Валерьяна.
Валерьян быстро глянул в его сторону,  (наши друзья с детства понимали друг друга без слов) и стал открывать банки с компотом.
— Да ты что, Алексеич! — сказал он с пафосом. — Мы сами тут на птичьих правах, вернутся спелеологи со дня на день, мы сами к тебе придем жить…Они, знаешь, какие суровые ребята… Компоту? – обратился он к  Василию.
Вася кивнул и стал искать глазами ложку. Ему явно нравился уютный подвал.
— Да бросьте вы, на пару дней всего! Правда, Вася?
Василий, испуганно тараща глаза на черного и сурового Алексашку, кивнул, с чайной ложечки сорвалась обратно в банку крупная сливина, и обдала всех сладкими брызгами. Долдон развалился в кресле и с видимым удовольствием  уминал пальцами в рот сливы из банки.
–А у меня-то такой «кузьмич» на днях получился! Песня, а не «кузьмич»! Пять человек на круге сидело и у всех крышу сорвало начисто! Я даже на видак  их снял для истории. Я бы к себе взял Василия, да эти пятеро у меня еще пару дней точно проваляются,  и им промывание делаю. Уже почти все очнулись…А ему нельзя  сильных зрелищ, он поэт… Натура чувствительная..
— А где ж он  раньше жил? – поинтересовался Саня.
— Да у бабы какой-то, а она его опять выгнала, —  пояснил Долдон. Василий опять уронил сливину в банку и икнул.
— Опять – это, в смысле уже выгоняла? – уточнил Валерьян.
— Не-е-е, то другая выгоняла. Он их  меняет, блин! Как у человека здоровья хватает! – Долдон отечески потрепал курчавые вихры поэта. Василий сглотнул сливу и подал голос.
— Я не стану слишком утомлять вас, друзья, своим присутствием, ибо буквально  на днях вернется мой давний приятель Скворец,  и я направлю в сторону его дома свои пыльные стопы…
Банки с компотом удивленно перестали звякать.
— Поэт, значит. – Валерьян сказал это таким тоном, что Алексашка  напружинился и посмотрел на поэта с пристрастием. Потом переглянулся с Валерьяном.
— Грм.  Видите ли,  Василий, — вкрадчиво начал Алексашка. (в отличие от Валерьяна, он закончил среднюю школу  почти с отличием, и умел быть убедительным. Плюс — известная азиатская находчивость...) – Мы могли бы приютить вас, но на единственно возможное здесь спальное место, о котором мы договорились с руководством данного подвала – вы ведь, надеюсь,  прочли вывеску, и поняли, кто здесь хозяева, — нами запланирован  прием работника для высотных работ на доме. Понимаете, Василий,  мы живем здесь нелегально сами, и отработка по заделке межпанельных швов является условием нашего здесь проживания. Спелеологи люди очень суровые, у них высотные работы на домах – это обязательная практика от Университета, им неохота самим, вот они нас и наняли. И хотя они появляются здесь крайне редко, они контролируют все работы. Мы с большим трудом договорились о том, чтобы поселить здесь еще одного работника, поскольку уже не справляемся со всем объемом сами. Платят нам они буквально гроши, но зато мы можем здесь жить круглый год. Если вы, например, согласились бы выступить в качестве такого работника, мы с удовольствием разделим с вами и кров и компот, но а если нет, то увы….
— М-м-м. Видите ли, друзья, — Василий испуганно заморгал. — Я… дело в том, что я… вобщем, ничего не умею делать руками, — Вася  робко улыбнулся и аккуратно сложил ложечку на стол. — Я бы рад…. но…высотные работы, это видимо что-то очень сложное?  Василий сложил розовые ладошки вместе и с тоской в глазах оглядел помещение. — Если меня кто-нибудь научит…., — Вася бросил просящий взгляд на Долдона.
Алексеич  лопал компот, хмыкал и понимающе глядел на Валерьяна.
 — Ну вы даете! Спелеологи значит.. Ну-ну, — тихонько сказал он Алексашке. – А вобщем, правильно, конечно, чего ему зря небо коптить!
— Не волнуйся, друг! – с чувством ответил Алексашка поэту, мы будем всегда рядом, всему научим и поначалу всегда подставим плечо. Но и ты  старайся, чтобы как можно скорее научится (к зиме обязательно) работать самостоятельно, без нас – мы будем в другом месте, объемы-то у нас ого-го! – Саня говорил так проникновенно, что  Валерьян сам подался вперед и расправил плечи.
— А чего там уметь-то! – Валерьян решил вступить в беседу,  Алексашка завращал глазами в его сторону, но наш ариец-азиат продолжил с пафосом – Берешь ведро с раствором, садишься на жердочку, как детские качели, знаешь? Вот.. Ставишь ведро рядом, потом на жумаре – это такая приспособа спелеологическая – поднимаешься потихоньку и замазываешь раствором дырки. Делов-то…  Понял?  Василий испуганно моргал и глядел то на Валерьяна, то на Алексашку.
— Главное дело, брат, — продолжал Валерьян, несмотря на отчаянные жесты Алексашки, — это узлы правильно вязать, завяжешь узел неправильно, развяжется на высоте и привет, закопаем, понял? И поправку на ветер обязательно, а то раскачает веревки, а ведро с раствором тяжелое и все… Рухнешь с девяти этажей, —  Валерьян распалялся все больше, Василий сидел нарочито прямо, и искал  глазами выход. Алексашка в отчаянии схватился рукой за лоб. Долдон, осмотрев мизансцену, решил поправить положение.
— Ты, Вася, его не очень-то слушай… Он у нас любитель майсы попеть. На высотках все мои клиенты-торчки работают, а уж у них в башке всегда один кумар, давно бы все попадали, если б было там что-нибудь опасное,  там же страховка висит, привязанный сидишь крепко-накрепко, захочешь и то не рухнешь, верно, Саня?
— Сходи-ка, Валер, еще за компотом, — сладким голосом сказал Саня Валерьяну. В его глазах был холод.  Валерьян понял, что сморозил что-то лишнее и молча отправился в соседнюю комнату.
— Твой друг несомненно прав, — обратился Алексашка к поэту, конечно, все в этой работе крайне просто и безопасно. Но ты смотри сам. У нас уже есть несколько желающих на это место. Мы, конечно, готовы отдать предпочтение человеку с рекомендациями Алесеича. ты ведь рекомендуешь Василия, Алексеич? Он не буйный? – Алексашка развернулся к Долдону и сделал озабоченное лицо.
— Я.. я нормальный… — Василий посмотрел на Долдона, я не принимаю, м-м-м… ничего…  противозаконного… Но все-таки… — Вася еще раз с тоской и сомнением осмотрел подвал. – Это, правда, не опасно?
— Ну  вот и славно! Договорились! – Алексашка хлопнул Василия по плечу – Тебе понравится, я уверен, жилье прекрасное, центр, еще и денег маленько отсыпят! Красота! Нам с Валерьяном очень нравится. Правда, Валерьян? – Валерьян с виноватым видом вносил  банки с компотом.
— А? Да, конечно.. Он поглядел на Алексашку и Василия и повеселел.  – А поселим тебя вон на той тахте, да, Сань?
— А может у спелеологов? – засомневался Саня, — Заодно и порядок там наведет…
— Да где там! Там же ступить негде! Человек же надолго к нам поселяется, правда Вася? – Валерьян, тщательно скрывая радость, суетился. – Ты уже имей в виду, зиму точно должен проработать, потому что мы сейчас тебя поселим, а все остальным дадим отлуп, понял?
 Вася опять заморгал.
— Грм..— сказал Алесашка выразительно глядя на Валерьяна.  – Ты хотел за хлебом сходить, кажется?
— Василий, у нас здесь еще предусмотрено кормление, я вам не сказал? – обратился Алексашка  к поэту. Сейчас пельмени будем варить. Вам сколько штук?
Вася заметно оживился.
— О! Право не знаю… А где меня поселить… Это почти все равно, но я бы предпочел отдельно спать, поскольку я имею обыкновение по ночам записывать мысли...
— Это пожалуйста! – Алексашка  показал широкой ладонью на деревянную мореную под дуб дверь, ведущую в помещение для спелеологов. – Заодно и освоитесь со снаряжением, веревки, карабины… так сказать, духовно сроднитесь. Они  у нас там  хранятся. Только там немножко пыльно, но это ничего, поможем прибраться. Пылесос у нас есть, моющий!
Дивный сине-белый пылесос, диковинной по тем временам цилиндрической формы, с прозрачной колбой для воды с кучей непонятных кнопочек и непонятного режима работы был достопримечательностью подвала. Все друзья, желающие произвести временное впечатление либо на девушек, либо на родственников, брали  буржуазное чудо техники напрокат. Алексашка даже вел тетрадку  «Прокат пылесоса», чтобы контролировать процесс. Пылесос являлся результатом  другой бартерной сделки Алексашки, только уже не с Пенькиным, а с заезжими коммерсантами из Абазы. Бородатые, угрюмые охотники, в одежде из вечного брезента  приехали в Новосибирск менять этот пылесос на лодочный мотор. Алексашка нашел их на рынке, куда отправился,  было, за продуктами. Он быстренько прикинул стоимость  пылесоса и лодочного мотора и повел охотников в подвал. По дороге таежники горестно поведали ему, что далекая Абаза  буквально переполнена автоматическими предметами домашнего обихода, которые местным жителям выдали в качестве заработной платы за годы работы в лесхозе. Автоматические стиральные и посудомоечные машины, душевые кабины, освежители воздуха, биологические туалеты и многое другое стоят теперь в деревянных избах в качестве натюрмортов. А вожделенные в тех местах  лодочные моторы и охотничьи ружья, а также муку и сахар дают только за деньги, которых теперь лесовикам не видать —  зарплаты-то погашены. Вот и снарядили местные жители охотников, что посмелее, в город на разведку, можно ли поменять бесполезную буржуазную технику на что-нибудь полезное. Для разведки бородачи взяли с собой что полегче – пылесос. В ближайшем  к Абазе  городе Абакане таежники потерпели неудачу – лодочные моторы там оказались тоже нужнее пылесосов. Назад им сразу ехать не хотелось  – соседи могли пристрелить сгоряча, нравы-то в таежном селе простые. Вот и добрались таежники аж до Новосибирска. Алексашка слушал бородачей, сочувственно кивал и буквально раздувал ноздри от бизнес-проектов, которые роились у него в голове. Лодочный мотор он купил, отдал охотникам, договорился с ними о вечной дружбе, нарисовал в тетрадке карту Абазы, а пылесос выставил на продажу в магазин.
Через три месяца пылесос все еще не был продан,  —  народу, по тем временам, было не до диковинных пылесосов,   хлеба не все могли купить. Инфляция  к тому времени уже слопала всю ожидаемую прибыль, а  магазин выставил Алексашке счет за хранение пылесоса. Алексашка, было, возмутился, но тогда магазин пригрозил пеней, которая полностью покрывала стоимость  пылесоса, и Алексашка  сдался. Он заплатил за хранение, забрал пылесос в подвал и выбросил карту Абазы.  Абазинские охотники, кстати, так больше и не появились, хотя обещали привезти еще чего-нибудь на обмен. То ли дорогу не нашли, то ли не охотники это были. Непонятно.


Глава 6.  Высотно-строительный  альянс

Василий Сергунец, в темно-зеленой робе с надписью на спине «Молодежный рабочий отряд Cоветского района» сидел на деревянной жердочке, подвешенной за веревки вдоль стены девятиэтажного дома.  Рядом с ним  на жердочке стояло ведро с раствором, а в руках  поэт держал мастерок. Валерьян стоял рядом и пытался учить  Василия  немудреной науке задельщика межпанельных швов. Алексашки рядом не было, он в очередной раз  отправился на Родину за партией дешевой рабочей силы. После того  как наши приятели  договорились с ЖЕУ  и заключили долгосрочный контракт на высотно-строительные работы на очень приличную сумму, они решили, что работников везти нужно, даже с риском зимних проблем. Бестолковых поэтов больше не приводили, работы было много, расценки почти астрономические, а конкурентов пока не наблюдалось. Друзья решили свернуть расчесочный бизнес и наплевать на  зимний период.  Алексашка возил из родного кишлака самых крепких земляков, а  Валерьян отвечал  за воспитание рабочих и оборону подвала от спелеологов, которым было совсем грустно: в их бывшей комнате жил поэт-Василий, а бывшее их снаряжение пошло на обслуживание строительного бизнеса.
Вася  старательно мазал мастерком стену, а Валерьян придирчиво командовал:
— Меньше, меньше радиус! Конь педальный… Эдак раствора на тебя не напасешься…Замазал шов и выше пошел, чего по бокам-то мазать!
— Как-то, не аккуратненько…
— Наплевать! Сверху не видно, лишь бы вода не бежала… плотнее наталкивай… вот, вот ..Эх..! Балда! Ты зачем, бестолочь русскоязычная, по-китайски раствор зачерпываешь? Тебе сколько раз показывать нужно? Вот, вот, вот… видишь, как мастерком работать, чтобы с него не валилось ничего?….Поэт, блин. Это тебе не мысли записывать, руки-крюки….
Василий старался, как мог. Уставал ужасно.  Первый дом он мастерил две недели и получал ежедневный нагоняй от Валерьяна. К концу работ на втором доме бывший поэт освоился и даже стал иногда огрызаться и требовать повышения зарплаты. К концу лета он приобрел здоровый цвет лица и перестал укладывать гелем волосы.   Как ни странно, жизнь в подвале и высотные строительные работы сильно пришлись по душе бывшему убежденному бездельнику. Он даже стал подумывать о карьере прораба, благо, командовать очень даже было кем – Алексашка привозил из родного кишлака и его окрестностей матерых чабанов, которые жили до этого круглый год в горах, перегоняли с места на место  отары колхозных овец и поэтому были привычны к суровым погодным условиям. С перестройкой в России колхозы упразднили, отары частично съели, частично приватизировали, и чабаны остались не у дел. Теперь они тоже жили в необъятном подвале спелеологов, (компот пришлось, скрипя сердцем,  перевезти в «пеликанские» склады) и работали вместе с Василием в кабале у Валерьяна с Алексашкой. Здесь, в отличие от его прежней поэтической деятельности, он чувствовал себя весомым человеком. Чувство собственного превосходства распирало бывшего поэта. Азиаты-чабаны, не говорящие  по-русски и с трудом понимающие простые словосочетания видели в коллеге по мастерку и жердочке существо высшего разума. Василий, благодаря своей поэтической натуре,  легко понимал и переводил бессловесных рабочих. Кроме того, он научил их пользоваться  полотенцем, унитазом и ложкой. Не давался пока, правда, дверной замок, видимо, оттого, что Вася сам с трудом понимал, как он работает. Но зато он придумал, как отправлять чабана в магазин, используя нагрудную табличку из картона, на которой он писал названия нужных товаров. Привычные к феодализму в отношениях, чабаны-строители слушались Василия беспрекословно. Бессовестный поэт пользовался этим направо и налево, развел в подвале «дедовщину» и теперь размышлял о том, что, может, и работать  уже перестать, чабаны, мол, вполне справятся. Единственное, что его останавливало – это то, что Валерьян мог мгновенно прекратить весь его роскошно налаженный  быт, если почувствует, что Вася перегибает палку. «Но вот если ввести должность прораба…»,  — размышлял бывший поэт, сидя на жердочке и замазывая шов раствором. Он решил подготовить об этом  «Обращение к Валерьяну».
Вдруг страховочная веревка энергично затряслась.  Вася  привык к подобным неожиданностям, ибо Валерьян не отличался деликатностью в отношениях. Он быстро прицепился  карабином  и глянул вниз и о Боже! Внизу, опершись на обшарпанный велосипед  стоял  и скалил зубы смешной щуплый, морщинистый и очень вихрастый человечек.
— Скворец! Откуда тебя принесло, бес патлатый, я ищу тебя все лето! – крикнул вниз Василий. Человечек радостно скалил остатки зубов, одной рукой тряс веревку, на которой висел Василий, а другой удерживал от падения  свой велосипед. – Погоди, спущусь…  Да оставь ты веревку, чудило! Я же свалюсь…


Глава 7. Скворец

Вася ловко спустился со своего насеста и крикнул чабану-помощнику что-то по-птичьи. Тот молча подхватил ведро и полез на жердочку.
Скворец (это его натуральная фамилия)  был давним и почти любимым  приятелем Василия. Когда-то давно, в юном возрасте, Вася пристально ухаживал за Скворцовой дочкой, которая была ровесницей нашего поэта. С дочкой ничего не вышло,  а в ее отце поэт нашел родственную душу, с тех пор они были неразлучны. Несмотря на свой крайне неказистый вид, Скворец занимал видное положение в НИИ  Неорганической Химии – он был довольно крупным ученым в этой области, являлся  доктором наук и в совершенстве владел шестью языками. Кроме химии, Скворец имел три хобби – водный спорт,  попадание в невиданные ситуации и выпивание  водки  с поэтом Василием. Два последних часто совпадали по времени. Друзья не виделись давно и были очень рады друг другу. Расстались они внезапно и странно, в процессе очередного распивания водки на кухне у Скворца.  Процесс был застукан женой Скворца, а дальше обстоятельства  расставания терялись в недрах памяти обоих друзей.
Жил ученый Скворец в обычном панельном доме,  в двухкомнатной квартире на третьем этаже вместе с женой Татьяной, дочкой Ольгой и трехлетним внуком Василием.  Благодаря профессии,  характеру а также наличию вышеупомянутых хобби у хозяина, дом Cкворцов больше всего походил на  склад-запасник районного краеведческого музея. Иногда Скворец не мог найти в своей квартире старенький велосипед «Урал», на котором, в основном,  передвигался по улицам родного города. Однажды он потерял байдарку. В квартире. И нашел ее только спустя два года. Ученый очень любил читать бестселлеры мировой фантастики на родных языках,  книг у него было множество, а хранились они очень причудливым образом – в большой комнате, прямо в центре, был сколочен из неструганного горбыля  ящик 2 на 1,5 метра, что-то вроде загона для свиней. В него и были свалены книги. Самое удивительное, что в этом скопище литературы, Скворец ориентировался хорошо, и книг никогда не терял.
Как-то раз, Скворцова жена, в просторечии Доктор,  очередной раз удалилась на ночное дежурство в больницу и спустила недреманное  око со своего непростого родственника. К вечеру, взъерошенный Скворец появился в дверях квартиры, где временно обитал Василий и торопливо произнес:
- Вася, срочно ко мне, ушла.
- Есть? – С надеждой спросил  Василий. У него опять случилась меланхолия по причине тяжелого расставания с очередной замужней жертвой, и желание расслабиться было велико.
- Да есть….вроде…
- Не понял. Так есть или нету?
- Понимаешь…. Вобщем, пошли.
Василий молча и быстро закрыл квартиру. Он хорошо и давно знал Скворца, поэтому лишних вопросов не задавал.
Жилище Скворца, и без того лишенное порядка, было совершенно разгромлено.
- Что у тебя случилось! – вскричал Вася – Обыск?
- Да нет…Понимаешь, я принес Литр, чистый, как слеза, медицинский, у Доктора из сейфа сволок..
- Ну?
- И спрятал… Чтобы, мало ли.. ну ты понимаешь, у Доктора такое чутье..
- Дальше-то что?
- Найти не могу!
- Ты когда спрятал?
- Часа три назад.
- А где?
- Вроде…на кухне. На кухне точно, потому что я как пришел, принес, спрятал и не выходил из кухни, пока не потерял.
- А как ты решил, что его потерял?
- Так я же хлебнуть захотел перед тем как за тобой бежать!!! И все. Найти не могу.
- Так. Давай по порядку. Ты пришел. Принес. В чем принес, кстати?
- В бутыли. Вон стоит на столе. Если бы не стояла, я вообще бы решил, что мне все приснилось.
Вася взял в руки стеклянную литровую бутыль и понюхал горлышко.
- Принес в этой бутыли. Поставил ее на стол, да?
- Да. Потом решил, что надо срочно спрятать, чтобы если Доктор внезапно нагрянет, пока я за тобой бегаю, не нашла. И спрятал.
- Ты точно не выходил из кухни?
- Да точно! Я очень быстро спрятал, даже помню как я удивился, какой я хороший ход придумал, а вот какой ход – забыл.
- Хорошо. В конце концов, кухня всего 9 метров. Обыщем ее всю и найдем.
- Я уже искал…. Везде искал. Главное, успеть найти пока Доктор на дежурстве.
- Давай вот как. Будем искать по квадратам на полу (пол в кухне был покрыт плиткой ПХВ 40х40 см) – каждую плитку тщательно осматриваем, причем каждый предмет на ней лежащий, и главное, аккуратно складываем все предметы на место, чтобы ничего не перепуталось, понял?
- Понял. Я начинаю от окна.
- Причем, навесные шкафы и стол включаются в текущий квадрат,  то есть поиск идет не в плоскости, а в объеме, понял?
- Ага.
Прошло два часа. Друзья хмуро сидели у пустой бутыли. Кухня была обыскана, а спирт не найден.
- Помнишь, как ты байдарку потерял, которую тебе Кулик подарил на День рождения? – спросил Василий Скворца.
- Помню…. Доктор тогда была уверена, что я ее пропил, и Кулик обиделся… а потом  Ольга  нашла ее…
- Ага, только после потери два года прошло…
Друзья посмотрели друг на друга и на часы.
- Где ??? – Вася развел руками и обвел глазами кухню. В стареньком замызганом гарнитуре  «Мрия» была осмотрена каждая полка… было найдено множество удивительных вещей, например, футбольный мяч, которого в доме отродясь не водилось, но вожделенного напитка не было нигде.
- Все-таки, Скворец, ты выходил за пределы кухни.
- Но…
- Ты же видишь – здесь его нет. Значит вариантов два: или ты его сразу выпил, но тогда ты был бы не в том состоянии, или ты спрятал его не здесь.
- Логично…конечно… но.
- Так. Сейчас мы передохнем, и таким же образом начнем исследовать прихожую. Если не найдем там , будем идти дальше, поступенно. Хорошо, что у тебя только две комнаты.
- Но не мог же я у  Васьки в комнате ее спрятать!
- А байдарка!!!!!  Не мог он…. Ставь чайник, поесть у тебя найдется что-нибудь? Эти поиски меня вконец измотали.
Скварец побулькал облезлым эмалированным чайником, проверяя наличие в нем воды, включил плиту  и углубился в недра холодильника. Василий занялся нарезанием хлеба, одновременно обсуждая варианты ускоренного, но тщательного поиска спирта в коридоре.  Прошло несколько минут в молчаливом жевании бутербродов.
- Вась…
- Ага..
- У меня что-то с головой…  Точнее с  носом… я  явственно чую запах.
- Точно, причем он усиливается…
- А я думал, это у меня на почве стресса…
- У нас обоих  на почве стресса, но запах невозможно сильный… Ты же химик, Скворец – иди на запах. Друзья  дружно встали … Вдруг! О чудо! Василий рванулся к плите и открыл крышку  заслуженного чайника и в его нос резко шибанул запах нагревающегося спирта…..
Чем закончилось это событие друзья не помнили, единственное, что прочно отложилось в мозгу каждого это яркий момент возвращения домой  Доктора. После этого случая Скворец исчез на несколько месяцев из жизни Василия.
Сейчас, даже по удаляющимся спинам было понятно, насколько друзья рады друг другу. Поэт оживленно жестикулировал, Скворец радостно улыбался, а направлялись друзья к  популярной столовой «Друг желудка», в которую в этот самый момент вошел их общий знакомый Моня, собравшийся купить бревно у бывшего коммерсанта и жулика, а ныне работника столовой Пенькина.


Глава 9. Скворец , Василий, Моня и бревно

Поэт и Cкворец бодро вошли в столовую.


Глава 10. Как Алексашка лечил желудок

Однажды ночью Алексашка проснулся от  боли в животе.  А поскольку он  был  до ужаса суеверен во всем, что касалось его драгоценного здоровья, напуган он был обстоятельством болезни черезвычайно.  Простая мысль – что нужно показаться обычному терапевту – в его азиатскую голову, конечно, не пришла – шаманские пляски были гораздо ближе его пониманию излечения. Поэтому Алексашка  стал искать доктора в неформальной среде и нашел. Нашел народного лекаря  Арсения.  В объявлении, в местной бесплатной газетке, звучало: «Отче Арсений изгонит любую животную боль посредством физического замещения эфиром и праной». Алексашка  позвонил по указанному телефону и отправился по указанному адресу.
Изгнание  животной боли производилось за немалую по тем временам  сумму – 500 рублей  за 10 сеансов. Бережливого Алексашку не смутило даже это.
Робко постучав в обитую черным, местами облупившимся,  дермантином дверь, наш страдалец прислушался. Внутри что-то зашуршало, дзинкнуло и дверь открылась. На пороге стоял довольно молодой человек необъятных размеров. Одет он был в веселенький розовый шелковый халат, на шее висело белое вафельное полотенце и несколько веревок с керамическими расписными блюдцами.
—  Входите, -- сказал толстяк и отошел в полумрак.
—  Я….
— Входите, входите…. На пороге нельзя…
 Алексашка втерся в маленькую прихожую «хрущевки» и прошел за хозяином в комнату. «Похоже, ограбил магазин игрушек» -- пронеслось у него в мозгу. Комнаты была старательно увешана  разнообразными керамическими и металлическими сувенирами. В пузатых  вазах  на полу стояли сухоцветы. В центре комнаты стоял большой стол, покрытый плюшевой скатертью бордового цвета. У стены стояла медицинская кушетка, покрытая простыней, а рядом с ней стояла  капельница, на которой висела обычная резиновая кружка Эсмарха (в простонародье клизма).
Осмотревшись, Алексашка пришел в себя, и уже смелее обратился к розовому толстячку:
— Я по объявлению, -- он достал из кармана газету, — Мне нужен отче Арсений..
— Вижу , вижу, вижу…. — пропел Розовый звонким фальцетом, — Ни слова боле!
Юный отче (а это оказался именно он) усадил бедного Алексашку на кушетку и принялся водить пухлыми пальцами где-то в районе темени нашего страдальца.
Алексашка опасливо покосился на висевшую у лица кружку Эсмарха и спросил:
— А желудок вы тоже лечите? Голова у меня вообще-то не болит…
— Ах, ну что же вы, право, -- толстяк досадливо поморщился и взялся руками за румяные щечки – что же вы не сказали, я ведь половину энергии уже растратил на вас! И картина теперь будет неявная, придется делать снимок ауры, и, возможно даже с распечаткой, а это существенно дороже….
— Так я…
— Нет уж молчите теперь! --  И  отче Арсений, бросился к плющевому столу и принялся рыться в его недрах. – Где-то было у меня… Был тут у меня один… Забыл по случаю…
Не найдя ничего в столе розовый отче присел на стул и задумался, пристально и не мигая глядя на Алексашку.  Алексашка сидел не двигаясь.
— Вот что, -- деловито  сказал Арсений. Картина примерно ясна. Процедура проверенная и сильная, хотя….., скажем, несколько не традиционная. Вы готовы?
— Желудок будем лечить? – на всякий случай уточнил Алексашка.
— Ну вы, батенька, даете! А что, у вас уже что-то другое болит? – развеселился толстяк.
— Нет, нет, нет. Желудок болит, спасу нет. Сейчас, правда, уже меньше….
— Ну конечно! Сейчас ваш природный Эфир поддерживается моей усиленной Муладхарой. Хотя я вам и правил головную область, энергия распространилась  по голубым каналам. Но зато черные завихрения энергии  выявились и я отчетливо вижу их рисунок. И я вам говорю, как специалист, бесконтактно мы такой запущенный эфир не поправим. Я не могу зря брать ваши деньги. Брахмапутра не велит. –  Арсений многозначительно позвенел блюдцами, висящими  на шее.
— Понятно…, — робко сказал Алексашка. Желудок у него прошел совершенно, и он верил каждому слову умудренного юноши.(«Может он и не юнец вовсе» -- вдруг подумалось Алексашке, он вспомнил, что читал где-то о том, что энергетически продвинутые  люди могут до старости казаться юными людьми).
— .. поэтому иной путь, думаю,  невозможен, вы как, согласны?-- закончил фразу Арсений.
Алексашка встрепенулся, он постеснялся сказать юному старцу, что прослушал весь его монолог и закивал головой, соглашаясь.
— Ну вот и отлично! Сейчас же и начнем. Деньги у вас с собой?
— Да, конечно,  вот…,  -- Алексашка достал из портфеля  мятый полиэтиленовый пакетик,  отсчитал пятьсот рублей и протянул Арсению. Тот быстро спрятал  купюры и  щечки его порозовели еще больше.
Дальше  Арсений уложил нашего героя на кушетку, снял с капельницы клизму и принялся пристраивать туда устройство, очень похожее на запчасть от «Жигулей». Алексашка заволновался.
— Док…э-э-э....Отче,  а если не поможет?
— Не волнуйтесь, голубчик, если не поможет, я повторю вам все десять сеансов бесплатно! Ложитесь и не волнуйтесь. Я опробовал эту методу на тысяче пациентах! – после этой фразы отче озадаченно задумался, -- Ну не на тысячах, так на сотнях точно! – закончил он, явно гордясь собой.
Затем в рот изумленному Алексашке был вставлен резиновый шланг и отче Арсений строгим голосом стал руководить процессом глотания оного внутрь желудка. Алексашка слушался, глотал и очень боялся.
Но самое интересное началось потом. Когда шланг был проглочен на достаточную,  по мнению целителя, длину, Арсений припал губами к устройству , прикрепленному к капельнице (туда же был прикреплен пресловутый шланг) и взялся яростно надувать бедного Алексашку изнутри……
Что было после Алексашка  помнил плохо. Единственное что помнил, -- это ужас, который обуял его в процессе страшной процедуры, этот ужас не заглушила даже страшная боль в желудке. А кричать бедный наш пациент не мог, по причине открытого рта с проглоченным шлангом.
Так-то…
Остается только добавить, что на второй сеанс из десяти предложенный Алексашка не пошел. Тему больного желудка обходил молчанием.. А когда Валерьян предложил сходить к народному целителю и забрать деньги за недооказанную услугу, так страшно завращал глазами, что Валерьян сам прекратил эту тему.


Продолжение следует…