Серьги для Дианы. Альтернативная 4 часть

После шторма небо стремительно посветлело, став голубоватым - с переливами в сизые и сиреневые оттенки. Море же стало подобно темному аквамарину - и цветом, и блеском. Спокойнее стало и на душе у адмирала Бардома. Скоро - отнюдь не триумфальное возвращение в порт. Кому интересна будет победа над маленьким пиратским кораблем с капитаном - женщиной? И пусть эта женщина несколько месяцев водила за нос весь имперский флот, а ее корабль ускользал от самых быстроходных кораблей... Адмирал уже видел в газетах карикатуры на весь флот империи (изображенный в виде нелепого человечка с его, Армандо Бардома, чертами) и Джеральдину, не то игриво манящую его к себе, не то показывающую ему фигу (а ведь японские дамы легкого поведения так подзывают клиентов... гадость какая...). Или, еще хуже - изображение Джеральдины, ведущей адмирала на веревочке, словно собаку. Да, в такие моменты Бардом искренне сочувствовал женщинам - сколько ни прыгай выше головы, все равно общественность тебя воспринимает как мимолетное развлечение. Что в любви, что во всем остальном...
- Адмирал!
Хавьер, внимательно наблюдающий за подъемом в шлюпки выживших пиратов. Заметил нечто заслуживающее внимания или сыграло свою роль воображение молодого человека, которому всякие мелочи навроде сохранить на память обломок доски с борта вражеского корабля кажутся важными?
Бардом вздыхает и переводит взгляд за борт корабля. И видит шлюпку, в которой сидит, окруженная матросами, женщина в черном мужском кителе.
Неужели Джеральдину удалось взять живой?!
Шлюпка причаливает к борту. Хавьер галантно предлагает пиратке руку, но получает в ответ ледяной взгляд и сказанную твердым голосом фразу:
- Я в состоянии подняться. Руки уберите от меня.
Бардом отзывает Хавьера в сторону. Тот подходит, невольно оборачиваясь на Джеральдину чуть ли не на каждом шаге:
- Вот это выдержка, черт возьми!
Пиратка не обращает внимания на текущую с собственной одежды воду, одаряя всех презрительными взглядами. Демонстративно садится рядом с бортом, подогнув под себя колени. Бардом вздыхает. Девушке явно холодно в промокшей одежде. Однако не показывает этого. В силе воли ей действительно не откажешь. Но...
- Надо решить, что с ней делать. Раз уж взяли живьем - везти в столицу. Но не в трюме с матросами, однозначно.
- Меня тоже заботит ее безопасность.
Да, у Хавьера определенно какое-то рыцарство в крови.
- Феликс, на кону наша безопасность. Эта женщина явно обладает железной волей и даром убеждения, иначе она не выжила бы на пиратском корабле без Джеральда. Думаю, она вполне может попытаться устроить мятеж.
Феликс Хавьер озадаченно моргает:
- Вы правы, адмирал. Черт возьми, я об этом не подумал!
- Но и оставлять ее без присмотра в отдельной каюте опасно. Что вы думаете по этому поводу?
Хавьер невольно оборачивается на Джеральдину. Та, находящаяся достаточно далеко, чтобы их не слышать, смотрит за борт, на морскую гладь. Кажется, вся ее фигура источает печаль и боль. Теперь пиратка больше похожа на статую скорбящего ангела, которые ставят на могилы умерших безутешные родственники.
- Я готов сам наблюдать за ней.
- Это может быть опасно. Если она пустит в ход свои женские чары, вы выстоите?
- Думаю, да.
Пленницу отводят в каюту Хавьера. Феликс приносит ей свою рубашку, штаны и теплый плед. Джеральдина молча принимает вещи, однако спустя несколько ударов сердца все же бросает холодное и сухое:
- Не вздумайте выбросить мою одежду.
- Даже в мыслях не было. Я принесу вам горячий чай. Надеюсь, вы предпочитаете сладкий?
Джеральдина усмехается:
- Лучше вам не знать, что я предпочитаю. А впрочем... давайте.
...Феликс возвращается в каюту довольно быстро (собственно, не только за чаем - надо было дать пленнице возможность переодеться). Пиратка встречает его уже переодетая, укутанная клетчатым пледом на манер римской тоги. Хавьер переспрашивает:
- Вы не устали стоять? Можете занять кресло.
Пленница сверкает глазами и забирается в кресло, по-кошачьи свернувшись клубком. Принимает из рук Хавьера стакан с дымящимся чаем и жадно отхлебывает. Леди так себя не ведут, но Джеральдину уже давно не волнуют приличия. Она не леди. Ей можно.
- Вас не повесят.
- Что?!
Джеральдина переспрашивает, подавившись чаем.
- Королева живо интересовалась вашей судьбой. Я думаю, наказание для вас будет мягким.
Пиратка молчит несколько секунд, потом отвечает:
- Если вы надеетесь ободрить меня, то зря теряете время. Я не нуждаюсь в утешениях и знаю, на что шла.
Хавьер вздыхает:
- До сих пор не могу понять, как вы решились на эту авантюру.
Джеральдина несколько секунд смотрит ему в глаза изучающим (или испытующим?) взглядом:
- Как вас зовут?
- Феликс Хавьер к вашим услугам. - он неловко пытается шутить.
- Феликс, вы когда-нибудь любили?
Хавьер молчит несколько ударов сердца, потом отвечает, посмеиваясь:
- Да, случалось.
- Я не про мимолетные увлечения говорю. Вам случалось любить по-настоящему?
Голос у нее чуточку хриплый, однако при этом поразительно нежный и грустный. Да, ни одна драматическая актриса не смогла бы вложить столько чувства в свою игру.
- Молчите. Значит, нет. А я любила, Феликс. Даже больше скажу, люблю и сейчас.
- Вы ради него все это делали?
- Да.
Джеральдина, закутанная в красный клетчатый плед, из под которого виднеется только бледное лицо с рыжими волнами волос и обернутые белыми манжетами тонкие кисти рук, согревающая руки о стакан с чаем, сейчас выглядит по-домашнему уютно, при этом нисколько не походя на образцовых жен и хозяек.
- Расскажете, как? Как вас не убили после побега из дома?
Пиратка горько смеется:
- Это было не так уж и сложно. Я не боялась смерти. Когда самое страшное уже случилось, бояться становится глупо. А смелых боится смерть. Не говорю, что так бывает всегда. Но любой пират скажет именно так.
- А команда, корабль? Откуда?
- Уходя из дома, я забрала все свои драгоценности. Их было не так уж много, но все очень дорогие. Я надеялась подкупить ими палача, но опоздала. Потом порадовалась, что они не достанутся моей матери. А дальше... я знала, где искать команду Джеральда, а они знали меня. Несколько его старых друзей за нас поручились. Мы взяли корабль в аренду. Драгоценности были первой платой. Потом построили Вторую "Пантеру". Думаю, дальше объяснять нет смысла.
Пиратка странно откровенна с ним, будто бы вместо чая пила крепкий ром. Это не похоже на актерскую игру, но странно смущает.
Феликс ожидает, что Джеральдина сядет на кресле прямо, снова уставившись ему в глаза - или же обхватит свои колени, пытаясь согреться. Однако она устраивается полулежа, закрывая ладонью свой живот.
Хавьеру странно знакомы эти мягкие, оберегающие движения. Похожим образом прикрывала живот его двоюродная сестра, когда носила ребенка.
- Вы не похожи на безжалостную убийцу, Диана.
Джеральдина, явно недовольная упоминанием своего предыдущего имени, зло сверкает глазами:
- Да неужели?! Говорят же, что самые жестокие убийцы получаются из самых безобидных людей. Вряд ли мы пересекались в свете, Хавьер. Но встреть вы меня там года полтора назад - не узнали бы. Даже больше скажу, я сама бы себя не узнала.
Хавьер вздыхает:
- Я много узнал о вас за это время... и, кажется, догадываюсь, как вы такой стали.
У пиратки - уставший взгляд:
- Вы знаете не все. Вы когда-нибудь были в положении, в котором не имеете права даже убить себя?
Феликс молчит. Собеседница наклоняется к нему ближе:
- А хотите сделку? Могу показать вам места, где мы скрывали награбленное. В обмен на фиктивный брак.
Хавьер не сразу понимает смысл этих слов:
- Вы делаете мне предложение?
Джеральдина горько и зло усмехается:
- В моем положении еще и не на такое пойдешь. Я пиратствовала два месяца, мстя за Джеральда - и не так давно поняла, что ношу его ребенка. Но на корабле, тем более - на пиратском, с младенцем делать нечего. Не скрою, наш высший свет меня разочаровал давно и бесповоротно - но в моей команде были и мальчишки-беспризорники с улицы, и выходцы из детских приютов. Я знаю, как там живется. И обрекать на такое своего ребенка не имею права.
Хавьер решительно отвечает:
- Согласен.
...Легенда была разработана быстро: леди Диана, оказавшаяся чуть больше года назад в плену у пиратов и просидевшая все это время пленницей в разных трюмах, несколько раз перепроданная разным людям (вероятно, ее держали ради последующего выкупа или продажи в какой-нибудь гарем), была освобождена Хавьером и на радостях согласилась выйти за него замуж. Красивая сказочка для глупеньких слушателей. Авось, кто-нибудь и поверит.

Ничего драматичного в возвращении "Перехватчика" в порт не было. Не было ликования, только мрачное удовлетворение и желание предъявить королеве новое доказательство - борьба с пиратами идет полным ходом. Не было и газетчиков - они не придали значения очередной победе корабля, занявшись новой сплетней: якобы первый министр королевства изменяет своей жене... неслыханно... с мужчиной! Благодарная публика раскупала газеты и требовала продолжения, владельцы газет не вылезали из судов... Куда уж тут уделять внимание скромному адмиралу Бардому...
Тот, впрочем, порадовался отсутствию внимания к своей персоне, зло фыркнув:
- Держитесь от меня подальше, Феликс. А то ведь и про нас такую же гадость сочинят...
Хавьеру, кажется, все было нипочем:
- Я в ответ на дуэль вызову!
- Остроумно... Я не девица, чтобы за меня дуэли устраивать. За свою честь и сам могу сразиться!
Однако глаза старого адмирала посмеивались.
Идею с возвращением Дианы он воспринял скептически, однако согласился - ни в чем не виноватому ребенку нужно обеспечить достойную жизнь. Сам в свое время... да что об этом и вспоминать. Есть ли на свете что-то более страшное и печальное, чем быть сиротой?
Джеральдина была оставлена в каюте на время. Не хотелось бы выводить ее, закрывая от зевак и журналистов (большой вопрос, кто из этой публики хуже) живым щитом. Тем более, требовалось купить ей приличную одежду.
...Когда Хавьер принес дорогое, но скромное платье бледно-зеленого оттенка, бывшая пиратка горько и тяжело вздохнула.
- Вам не подойдет размер?
- Спасибо, Феликс, с размером вы угадали. Я ненавижу фисташковый цвет, но вы не могли этого знать. Отвернитесь.
Феликс ждал, что Диана попросит его помочь с корсетом, как это делали его прежние подружки. Не попросила.
Хорошо, что дамские платья стали проще и удобнее.
Дальше были сходни, дом Хавьера и первые новости о внезапно найденной Диане Дьюитт. Увидеться даже с собственной семьей вновь обретенная девушка отказалась, аргументировав свой отказ короткой фразой: "Мне нужно прийти в себя, случившееся было для меня большим потрясением". Дом осаждали газетчики, которые кинулись было к адмиралу за подробностями похода, но были осаждены короткой и хлесткой фразой: "Она сама расскажет все, что посчитает нужным". Диана не выходила из дома и даже не приближалась к окнам. К найденным по ее указке сокровищам она не проявила никакого интереса (при этом получив благодарность за содействие следствию: "находясь в трюме последнего корабля, я случайно слышала разговор матросов"), а также денежное вознаграждение.
Однажды Феликс спросил ее:
- Как считаете, вашей награды хватит на достойные украшения?
Диана вздохнула:
- Думаю, да - если не тратиться чрезмерно. Купить пару колье и кулонов, несколько шпилек... еще - серьги.
От Хавьера не укрылось ее раздражение на последних словах:
- Вы так не любите серьги, Диана?
Она подняла на него глаза:
- Честно? Я их ненавижу. Большую часть своей жизни я провела в высшем свете, и ни разу не видела там женщину без серег. Мне всегда казались странными эти украшения, и я не хотела их носить и походить на тех женщин. Уши мне прокололи насильно, прямо в мой день рождения. Хороший подарок? Я тогда кричала, что не хочу, и плакала, а мать твердила, что я ее позорю. А еще - что выйти в свет без сережек - то же самое, что выйти на улицу голой. Мне не нравилось носить серьги, для меня это был аналог кандалов. На корабле Джеральда, при нашей первой встрече с ним, я хотела расплатиться своими украшениями за помощь - на мне были жемчужные серьги и рубиновая брошь, но брошь - память о любимой тете. Я никогда бы ее не отдала. Джеральд сказал: "Помощь должна быть бескорыстной" - и не принял серьги. Вернувшись на его корабль, я выбросила их за борт и поклялась, что больше никогда не надену.
Хавьеру хочется по-деревенски развести руками и протянуть "ну делааа", как это некогда делала его нянюшка (в детстве он любил повторять за ней эту фразу).
- Я сочувствую вам, Диана. Вы ни разу не видели серег, которые показались бы вам красивыми?
Взгляд девушки чуть теплеет:
- Только у Алисии. Она носила серьги не потому, что так принято - ей они действительно нравились. Длинные серьги с изумрудами, под цвет ее глаз. Матушка потом долго твердила, что они неприличны для светского общества - слишком яркие и броские.

В тот же день они проехались по магазинам, чудом ускользнув от зевак и прессы. Хавьер заглянул к ювелиру, пока Диана присматривалась к повседневным платьям.
- Скажите, у вас когда-нибудь заказывала серьги Алисия Гвиллок?
Пожилой ювелир, невысокий и полноватый, расплывается в улыбке:
- Верно! Алисия, упокой Господь ее душу, иногда ко мне заглядывала. Многие женщины у меня заказывали украшения, но обладательницу более тонкого вкуса я не встречал.
- А серьги, которые она заказывала, вы можете повторить?
- Да, это не проблема. Эскизы до сих пор украшают стену. Это моя особенная гордость.
Эскизов, как и пар сережек, было несколько (часть - по рисункам самой Алисии). Хавьер выбрал самые простые, схожие с каплями воды, внеся единственное изменение:
- Пусть вместо изумрудов будут сапфиры и аквамарин.
Ювелир подмигивает ему:
- Это будет свадебный подарок?
Хавьер неопределенно пожимает плечами:
- Можно и так сказать. Скорее, просто подарок.
Диана тем временем купила себе два платья: бальное, изумрудного цвета, а также синее бархатное. Дома она носила одежду исключительно двух цветов: фиолетового и черного.
- Хавьер, вы можете незаметно отвезти меня в лавку на окраине города близ порта? Я не желаю ничего покупать здесь.
Хавьер был удивлен ее странным капризом, однако просьбу исполнил. Пока он ожидал снаружи лавки, торгующей задешево украшениями, безделушками и прочим товаром (как правило, контрабандным , краденым или снятым с повешенных), Джеральдина разговаривала с торговцем:
- Меня интересуют украшения с ядами. Перстни, кулоны... Есть что-нибудь?
Продавец, некогда пират, потерявший в морских сражениях ногу, ухмыляется и подтягивает коробку:
- Это из Индии, Китая и прочих экзотических стран. Извиняюсь, Ваш Благородие, все перемешалось. Какие-то штуки там были.
Пока Диана роется в коробке, старый пират гордо поясняет:
- Работа моего старшего. Всего один поход, а добычи привез... Мне в его годы так не фартило!
Глаза Дианы застят непрошеные слезы. Как некстати новое положение сделало ее настолько чувствительной! Хорошо, что счастливый продавец не смотрит на нее, а в тесном помещении недостаточно света... Вот за это она любит маленькие полузабытые лавки, где не вьются мухами услужливые до назойливости продавцы, которые долго будут обсуждать тебя, как только захлопнешь за собой дверь.
Экзотические украшения хороши тем, что отвлекают на себя внимание. Диане жизненно важно - пусть в центре внимания будут ее украшения, ее история, но только не она сама.
Наконец она выбирает кулон из темного стекла, переливающегося разными цветами (как будто мрачная радуга). И никто бы не догадался, что внутри украшения прячется флакон с неприметным порошком - сухим ядом кобры...
Браслеты и перстни Диана не покупает. Мысленно желает удачи неизвестному пареньку (спросила бы имя, но нельзя себя выдать случайной сменой интонации голоса).

На приемах и балах Диана держится крайне сдержанно - не скованно, как прежде, а с ледяным величием, - при этом выглядя вполне приветливой. На все вопросы о ужасных событиях ее прошлого она отвечает: "мешок с моей головы снимали, лишь когда показывали меня очередному покупателю", "увы, из трюма увидишь немногое", или "господа, есть гораздо более приятные темы для разговора". Волосы Диана укладывает в простые прически - тяжелые узлы в греческом стиле с умышленно оставленной вдоль лица прядью, одежду носит простого кроя и с минимумом украшений (новый кулон, который она не снимает, и подаренные серьги; иногда - рубиновая брошь), но привлекающую всеобщее внимание красотой и гармоничностью, пудру игнорирует напрочь, лишь слегка подкрашивая губы. Другие женщины восхищаются ею и подражают, гадая, кому подражает она сама. Никому.
Серьги, подаренные Хавьером в честь свадьбы, вызвали у Дианы только лишь легкую грусть. Она была не из тех девушек, восхищение которых покупается дорогими подарками. На свадьбе она была прекрасна - в простом платье и белых кружевах, с грустным лицом. Впрочем, никто не обратил на ее печаль внимания - ведь все невесты волнуются перед свадьбой! И лишь один известный скульптор из приглашенных гостей набросал штрихами портрет молодой, порадовавшись внезапно пришедшей идее - именно так должна выглядеть скорбящая о женихе девушка с памятника погибшим в море.

Как это ни странно, Руфь Дьюитт вовсю восхищалась своей дочерью и не только словно бы не замечала полного забвения всех своих наставлений (разве это важно, когда твоя дочь имеет в свете такой успех!), но и не ощущала ледяную пустоту между ней и собой. А возможно, просто к ней привыкла. Пропасть между матерью и дочерью была всегда, сколько Диана себя помнила.
Однажды Хавьер спросил Диану о том, почему она не может простить свою мать. Та ответила просто: "Моя мать считала, что суровое обращение развивает все лучшие качества человека. Но жестокость порождает встречную жестокость. Я хотела бы ее простить, но все хорошее во мне уже давно умерло".
Проводя большую часть времени в разных комнатах, молодые люди все же присматривались друг к другу. Хавьер не ощущал той любви, о которой пишут романы - только восхищение, уважение, желание помочь, интерес, подобный тому, что возникает при соприкосновении с новым, чужим и незнакомым миром... Неужели это все? Диана же ощущала благодарность... и однажды, увидев Хавьера при ярком свете у окна - черты человека будто бы размывались, оставляя только светлые пятна - поймала себя на мысли: он похож на Джеральда. Да, они были немного похожи - ростом, фигурой, и, может быть, характером... только по сравнению с Джеральдом Феликс казался каким-то блеклым (отнюдь не из-за очень светлых волос и серо-голубых глаз). Для Дианы Хавьер был одновременно и единственным человеком, которому можно доверять - и только лишь тенью. Тенью Джеральда.
Изредка молодожены выбирались на морские прогулки. После каждого такого вояжа гуляли по морскому берегу (если это можно было назвать прогулкой). Диана любила стоять у края берега, позволив волнам омывать ступни, и вглядываться в край горизонта: иногда - задумчиво и печально, иногда - напряженно, отчаянно, до рези в глазах. Порой казалось, будто она все еще ждет кого-то. Хавьер по негласной традиции отходил от моря, оставляя Диану смотреть на морской простор. Иногда, впрочем, присоединялся. И вот однажды, когда они молча смотрели на закат, бывшая пиратка спросила:
- Если я умру, вы позаботитесь о моем ребенке?
А Хавьер ответил:
- Диана, мы уже обсуждали этот вопрос. Разве вы мне не верите? Даже если я погибну в морском сражении, ребенка воспитает моя сестра Марианна. А для меня честь воспитывать ребенка (тут он чуть было не сказал "моих друзей", но можно ли назвать странное знакомство с Джеральдом и с Дианой Дьюитт дружбой?).
Диана вздохнула:
- Хорошо. Возможно, мое положение делает меня чувствительной. Феликс... я могу задать вам странный вопрос?
- Да.
- Вы когда-нибудь думали о своих похоронах? о смерти? Как это будет и где бы вы хотели быть похороненными?
Озадаченный Хавьер нарочито улыбается:
- Как-то не задумывался. Наверное, я слишком люблю жизнь. А почему вы об этом думаете?
- Это сложно объяснить, Феликс. Меня с детства пугало описание христианских похорон и разложения тела в земле, червей... Знаете, я поняла еще тогда, что не хотела бы быть похороненной таким образом.
Хавьер, все более шокированный, переспрашивает:
- А что бы вы предпочли?
- Вы не сможете мне этого обеспечить, к сожалению. Я хотела бы быть похороненной без толпы провожающих людей, которым было наплевать на меня при жизни и которые вскоре забудут про меня... пусть будут только те, кому я на самом деле была дорога. И без могил с червями... по языческому обряду, - чтобы мое тело сожгли на погребальном костре, а прах развеяли над морем... Или, на худой конец, как хоронят на кораблях - чтобы мое тело бросили в море с привязанным грузом. Я понимаю, что разложение все равно неизбежно, но почему-то думаю, что там мне было бы спокойней. И еще... неважно, кто родится - мальчик, девочка - я хотела бы оставить своему ребенку рубиновую брошь. Эта вещь помнит все самые яркие моменты моей жизни.
- А другие ваши вещи? Те, в которых вы были на "Пантере"?
- Алое платье, черный китель и крепкие поношенные ботинки? Да, мне эти вещи дороже любых сокровищ, отрицать глупо. Но для других людей - думаю, и для моего ребенка тоже - это будут всего лишь старые оборванные обноски. Вы можете их выбросить или сжечь... ваше право. Единственное - я не хочу, чтобы их носил кто-то другой.
- Будет сделано.
Феликс отвечает машинально, все еще не отойдя от шока. Но разговор прошел, будто бы его не было. А горькое послевкусие осталось.

Роды пришлись на момент, когда Феликс был дома. Он и сам не понял - почему переживал так, будто за стеной мучилась, рожая ребенка, его любимая женщина...
Сыграл ли свою роль темный флакон, так и не покинувший шею Джеральдины, так никто и не узнал. Но врачи объявили, что леди Диана умерла от родильной горячки.
Руфь Дьюитт явилась в дом, как только узнала о смерти своей дочери. И вскоре ее визгливый голос уже отдавал приказания служанкам. Все немногочисленные вещи Дианы были отнесены на благотворительный базар, а самые дорогие ей - те самые платье, китель и ботинки - безжалостно выброшены, все обнаруженное в комнате - не одобрено (как не стыдно носить на шее дикарские кулоны! и что за мода носить фиолетовый и черный дома! Она же не вдова!). Кулон под шумок присвоила (и была этому безумно рада) молодая служанка, тайком пытавшаяся повторять прическу госпожи и раздобыть раскрой ее платья. Однако, когда Руфь Дьюитт осведомилась о судьбе своей внучки, Хавьер отвечал твердо:
- О девочке позаботится моя сестра Марианна. У ребенка будет полная семья. Она никогда не будет чувствовать себя брошенной.
Хоронили леди Диану пышно и торжественно, с прощальными поцелуями в лоб, с толпой знакомых и незнакомых людей - со всем, что она при жизни терпеть не могла. Однако Хавьер, которому на прощании вручили срезанную прядь волос покойницы, тайком снял с нее одну сережку (Руфь Дьюитт настаивала на жемчужных, но по через усилия Хавьера были оставлены сапфировые). Как только отгремели пышные похороны, Хавьер уехал к морю. Один.

В его руках были сапфировая серьга и прядь огненно-рыжих волос, на закатном солнце казавшихся золотыми. Перед ним медленно разгорался костер.
Кто придумал срезать прядь волос покойника на память близким людям? Хавьер не знал. Но они с Дианой не были близки, так что...
Хавьер опускает в костер прядь волос. И сережку кладет туда же.
- Не совсем то, что ты хотела... но по-другому бы не получилось.
Рыжая прядь сгорает мгновенно, а серьга остается целой. Порыв внезапно налетевшего ветра гасит костер, и Хавьер, немного выждав, сгребает в ладони еще теплую золу вместе с сережкой. Аквамарин прощально сверкает сквозь пепел, маня своей чистотой и синевой.
Хавьер подносит пепел к морю.
- Прощай, Джеральдина, - шепчет он. Пытается улыбнуться, но вместо этого сглатывает слезы.
И - разжимает руки.