Мужик на метле

Иллюстрация Ильи Ходакова, коему автор также выражает благодарность
Помнится, случилось это в Великий Четверг. На второй, дай Бог памяти, год моего служения в деревенском приходе. Ну да, мальцу моему уж точно год как исполнился.  Понадобилось мне в соседнюю деревню ехать, плотника навестить. По делу. Наш-то как помер, еще при прежнем настоятеле, отце Игнатии, так мы и без плотника. Толкового.
Нет, сын у него остался и даже плотницкому ремеслу обученный. Да только не такой рукастый – говорил староста – как его отец покойный, а еще до недавнего времени и выпить был горазд. Выпьет и жену гоняет. Мне уж не невесть сколько, а бессчетное, кажется, число раз увещевать его приходилось.
Да все без прока. С буйным да пьяным говорить бестолку, а утром он, всклокоченный и опухший, а то и босой, сам ко мне приходил, клялся и божился, что все, бросает пить-то. Но хватало его разве что на неделю-другую. А в это время он какой-то понурый по деревне шастал, я его то попрошу сделать, это, да у него все из рук валится. Ну а потом он опять запивал и давай жену колошматить.
Длилось сие пока я ему, пьяному, по рылу как следует не съездил, когда жена его ко мне прям в храм после службы вечерней прибежала, причем одета была в чем из дому и выбежала.
Я как сейчас помню: в храме уже никого, я только-только разоблачился. Уставший. Но как ее увидел: в слезах, с мороза трясущуюся и побитую, так молча, даже пальто не накинув, и вышел. Пока шел, плотникова жена, осознав перспективы ее непутевого мужа, все причитала: мол, пощади его, он… Ну далее вы догадались, что она несла. Знаете ж наших деревенских баб с их: хоть плохонькой, но мой.
Захожу я в дом. Вижу, на неметеном полу посуда битая валяется  и плотник, покачиваясь, на табурете сидит, глазами ошалелыми зыркает. Как меня увидел, вроде даже браниться начал. В общем, съездил я ему знатно, прям в небритый подбородок, он аж вместе с табуретом улетел в другой угол дома. Одолел я помысел начистить ему рыло хорошенько, развернулся я ушел, под вопли причитающей над обмякшим телом плотника жены его.
С тех пор плотник присмирел и вроде пить перестал. Ремеслом своим плотницким занялся. Вон, киот  мне у престольной иконы кое-как поправил. Но, все равно, сложные какие работы я в соседнюю деревню заказывать ездил. Тамошний плотник, которому я катух освятил , поискуснее был.
Словом, поехал. Сам, по привычке, чтобы одному хоть малость побыть. А то день-деньской на людях: требы, службы. Да еще на отшибе жил у нас старичок – бывший старообрядец. Начетчик. Все меня откровением помыслом допекал. Спасу от него не было.
А тут едешь,  с мыслями своими беседуешь. В академии, поди, все бы эти мысли помянутыми помыслами и обозвали и беседу вести с ними строго-настрого запретили. Потому как не мысли все больше это, а бесовские наваждения. Так наш старенький, согбенный и сухонький академический духовник-протоиерей говорил, а мы над ним посмеивались за глаза.
В общем, еду я, под скрип тележных колес красоту вокруг созерцаю. Весна выдалась в том году ранняя и как в деревне говорили – дружная. С половодьем. И вот к Пасхе снег разве что в лесу, небольшими островками, лежал, а вокруг них зеленым ковром, перемешанным белыми каплями подснежников, природа пробуждалась. 
А еще разноголосый гомон птичий в лесу нашем весеннем, предпасахальном, стоял. Не передать словами. Вся тварь радуется грядущему Христову Воскресению. Еду, бороду поглаживаю – окладистая она у меня за год выросла – и про себя думаю, как деревня смирила меня. И сам себе, в бороду да усы усмехаюсь.
Ведь недавно еще в академии штаны просиживал. И нам, обормотам, что Великий Четверг, что не Великий, покурить бы и выпить. И чтобы начальство не заметило. И по девкам в город сбегать, да с местными стенка на стенку сойтись. Не удивительно, что и попами не все мои сокурсники  стали.
Впрочем, я как женился, так и остепенился. Только вот от пристрастия к курению все долго избавиться не мог. С теми мыслями и лес с его гомоном и пару  перебежавшими дорогу зайцами проехал. Вон и деревня мне нужная показалась. Из-за цветущей вишни чудится, будто сады у всех сугробами завалены. И гомон уже другой: петухи кукарекают, грачи каркают, да собаки брешут. Некоторые и на дорогу выбегают и лаем своим крыловскую басню напоминают.  У меня хоть и лошадь вместо слона в телегу запряжена, но также на местных мосек не реагирует. Идет, хвостом не спеша машет.
Ох уж и привык я ко всему этому за год. Ни на какой город не променяю. Хотя по попойкам-то нашим студенческим нет-нет да заскучаю.  В общем, разомлевший, подъезжаю я, со стороны огорода – с задов то есть, к дому плотника и, еще лошадь не остановив, креститься начинаю и смеяться одновременно. В голос. Хотя картина мне представилась сколь смешная, столь и жутковатая.
Плотник-то худощавый и длинный, словно жердь. В картузе, душегрейке и в лаптях, оседлав метлу – да-да, метлу, самую настоящую – скачет на ней по огороду своему и кричит что-то. У меня первая мысль: опился.
Но ее я тут же и отогнал от себя: у плотника язва. Не пьет он. Я огород его объезжаю и – во двор. Там как раз матушка кур кормит. Она, в отличие от мужа, невысокая и уж больно дородная. Вокруг дети – босые и чумазые. Как увидела меня, затараторила что-то и бегом прям под благословение. И детям давай подзатыльники раздавать, чтобы, значит, тоже благословились.
А я так аккуратно у нее спрашиваю: что супруг ее на огороде с метлой вытворяет  такое?
Она, махнув рукой, с улыбкой, как о чем-то само собой разумеющемся, отвечает:
– Так ведь просит урожая хорошего. Сегодня ж Четверг Чистый. Он вон и в баню у меня сходил.
Потом она посмотрела на меня так подозрительно и произнесла:
– Или нынче не Чистый Четверг? Мы-то, вон, и в баньке с утра попарились.
– Чистый, Чистый – ответил я со вздохом и спросил:
– Ты мне лучше скажи: кого он этими камланиями об урожае просит  хорошем?
Жена плотникова только в ответ руками развела и посмотрела на меня как на умалишенного:
–  Чем-чем?
И добавила, глядя на меня прям как на дитя неразумное:
–Так неужто вас этому в академиях не учат?
Я к слову, знакомясь с деревенскими обычаями,  такие вопросы не раз и не два от местных-то слышал, особенно от старосты.
Только диву давался суевериям по началу. А пожив, так и понял, что не все из представлений  неграмотных мужиков да баб – суеверия. И, в самом деле, не всему нас в академии учили. Ох, не всему. Лучше б вместо латыни с греческим нам… А, да что теперь.
Словом, махнул я рукой и говорю:
–Пойдем в дом, что ли.
А плотникова жена и сама рада разговор этот закончить, затараторила: мол, староста предупредил о приезде моем и она уж и отобедать нам приготовила. Картошечки наварила. Лучку. Наливочку из подпола достала.
Через недолгое время и супруг ее пришел. Стоит на террасе, сбивает с лаптей налипшие на них толстые комья земли. Слава Богу, на своих двоих, не на метле прискакал.
… Уже вечером, вернувшись домой в самом благодушном настроении и распрягая лошадь, под сыново гуканье, я вдруг увидел, что перед катухом нашим метла стоит. Что-то мне подсказало – не случайно она тут. Спрашиваю так осторожно вышедшую меня встречать матушку:
– А ты, что, катух подметала?
Она только плечами пожала.
– Да у нас для этого веник есть, знаешь. А эту поставила, дабы куры не болели. Меня тому мать еще учила.
Год назад я бы с жаром стал обличать это суеверие, а сейчас промолчал. Только бороду свою окладистую погладил. Уже по поповской привычке.
17 – 22 января 2021 Чкаловский