1623 Хорошо, вольно жилось за Камнем!

       В семнадцатом веке на Руси жителей пригородов называли посадниками. Сам город, огороженный бревенчатыми стенами –  городнями в два ряда, между которыми засыпалась земля - звался крепостью. Посад же обносился остро затёсанными поверху бревнами, отчего назывался «острогом стоячим». Так что посадские жители были ещё и острожниками. За острогом  в «жилецкой слободе» проживали пашенные крестьяне. В 1624 году у Верхотурской крепости городней не было. Не было и острога вокруг посада - так, «какой-то тын, на котором не было никакого наряду». А чего опасаться? Лесные племена не беспокоили, «калмацкие и башкирские люди» далеко.

       Михайла Тюхин, новоиспеченный «боярский сын», ещё на подъезде увидел эту легкомысленную ветхость, а местами и отсутствие городовой защиты. И вместе с сопровождающими его стрельцами отправился туда, где сновали явно не просто жители. К центру.

       Внутренняя крепость теснилась из напирающих друг на друга казённых дворов, к угловым домам пристроены скромные сторожевые башни. Этим город, ставленный в прошлом веке на высоком берегу реки Туры отличался от его пермских собратьев на Колве и Усолке, то есть. от Чердыни и Соликамска.

       В самой крепости находились съезжая изба, гостиный двор и амбары, да деревянная церковь Живоначальной Троицы с приделом Феодора Стратилата и «зимним» приделом во имя Рождества Христова. Все строения бревенчатые и уже изрядно погнившие за двадцать лет от их постройки. А, кроме того, был построен в городе «новый» деревянный храм Воскресения Христова также с двумя приделами во имя Благовещения и Илии Пророка. Сама крепость невелика, «мерою в 60 сажень по одной стороне», а по другим «сметы нет» (не меряны) – «теснота была великая».

       Свою роспись по «городовому и острожному делу на городище Неромкуру» представил в Москву чердынский воевода Сарыч Шестаков. Он в 1600 году писал: «от реки от Туры по берегу крутово камени горы от воды вверх высотою сажен с 12 и болши, а саженми не меряно, а та юра крута-утес, и тою места по Туре по реке по самому берегу 60 сажен болших, и по смете де тому месту городовая стена не надобе, потому что то место добре крепко, никоторыми делы взлести не можно,... разве б по тому месту велети хоромы поставить в ряд, что город же, да избы поделать и дворы б поставить постенно, а по углам города от реки от Туры поставить наугольные башни.... для очищения с тех башен стен и за реку».
 
       «Государевы» же дворы для воевод от «тесноты» выстроены были на посаде. К ним от крепости вела единственная поименованная улица. Никольская возле воеводского дома обрывалась и далее ускользала в лес. Там среди чудом уцелевших от вырубки сосен печально выглядывали маковки мужского «Никульского» монастыря, притаившегося к северу от «города» между речками Калачик и Свиягой, при их впадении в Туру.
 
       Вдоль да при Никольской жались к начальственным усадьбам двор сына боярского; три двора подьячих; напротив и ближе к лесу три двора Троицкого причта и пять Воскресенского, «да один двор пуст». Сорок стрелецких; 16 посадских лучших и средних людей. 10 посадских молодших людей, занимавшихся мелкой торговлей и ремеслом да три двора вдовьих, окружали «крепость». Все дома стояли «постенно», заменяя «городни» и «стоячий острог». Улиц на посаде не было. Тут же скатывались к пойме реки и двадцать пять дворов пашенных крестьян, составлявшие бывшую «жилецкую слободу», ныне ж вошедшие в состав посада. Ее жители – пашенные крестьяне теперь считались горожанами и жили (то есть числились) «за острогом» .

       Так или иначе, но все население города занимались пашней. Но горожане! Хотя бы потому, что все платили оброки в городскую казну. И потому городская казна обыкновенно доходов имела больше, нежели расходов. То есть имела прибыли. Вне посада имелась Ямская слобода, а ниже города, при устье речки Дернейки  Покровский девичь монастырь.

       И был ещё на посаде в конце Никольской кабак, местным властям дохода не приносящий.

       Очень выгодна кабацкая статья казённому цареву доходу. В 1624 году составляла более половины от всех доходов Верхотурского уезда, да прошлых лет долгов кабацких «на питухех» не дособрано (а это ещё более 11%). Только в городскую казну кабак дохода не давал. Вот и жаловался воевода царю, «что с тех пор, как по царскому указу открыт в Верхотурье кабак, … служилые люди, стрельцы, казаки, ямские охотники и пашенные крестьяне в верхотурском кабаке пропились, а ямские охотники, пропившись, разбрелись, а пашенные крестьяне от того кабака обнищали. Воеводы же унимать их не смеют, боясь кабацкого недобора». На что из Москвы последовал строгий выговор, что он, воевода, не радеет о государевой пользе.
       Пришлось напомнить государю о ветхом состоянии верхотурского острога и необходимости его коренной переделки (только для городьбы и на башни требовалось 10 тысяч брёвен).

       Государь на то добро дал, повелел расходы на его казну относить «как бы острожному делу было спешнее; а нашей бы казне было прибыльнее. А того бы есте берегли накрепко, чтоб однолично посадским людем и пашенным крестьяном и всяким людем в лесной воске насильства и налогов никаких не было, и приставы б с них посулов и поминков (то есть взяток) себе не имали».

       Только, по своему обыкновению, верхотурский воевода Барятинский не сумел исполнить царский указ.
_ _ _ _ _ _ _ _ __ _ _ __ _ __ __ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ __ _ _ __ _ _

       По первому дню Михайла устроился на гостином дворе среди приезжих торговых людей. Потом перебрался в домик на дворе у посадского человека. Ларька Сизиков - старичок шустрый, непоседа, весь день, да и после заката всё шуровал по подворью. О себе Тюхину очень складно изложил, из чего следовало, что вдовый он и пятерых сынов имеет. Дочерям давно замужество справил. Сыны – парни крепкие, только из дому не торопятся, в лавке сидят, «а оброку с лавки не платят! - не удержался, похвалился, - оженить бы, да отправить куда подале». И он бы пожил, как можется-хочется.

       По хозяйству («А верно и не только» – подумалось Тюхину) ему помогала девка-бобылка лет тридцати. Тут же у стола глазами супилась. По повадке Лиска из тех черниц, что посметывали с себя монашье платье. Завидно (то есть «открыто, беззазорно») устроилась на посаде с мирским человеком. А с виду хороша! И здоро́ва, вот только уж больно завистлива, никак после него, Ларьки, хозяйство прихватить хочет. Оттого в семье разлад с сынами. Выгнал бы, а кто заменит? Тот случай, когда со старушкой в шалаше лучше, чем с молодушкой во дворце. Засиделись знакомцы до глубокой ночи.

       Соседний, примыкающий к избушке Михайлы, флигелек занимал подьячий верхотурской приказной избы Ондрей Иевлев, то ему добрая душа тот же Ларька сдавал по сходной цене – рупь в год. Свой двор не торопился ставить полгода как прибывший на Верхотурье Иевлев.  Из удобств в флигели только лежанка, да печурка с трубой в окно. И это было по-божески, оклад у подьячего - пять. И для Ларьки иметь под рукой ближнего к воеводе человечка – это тоже хорошо!

       -Ты бы поопасился Михайла по ночному делу ходить посадами. Нехорошо о тебе отзывается князь Никита. Ему невесть что наплел про тебя Ларька, - так, пользуясь потемками, сидя у Михайлы в избе и попивая водочку, извещал Иевлев нового соседа.

       -Сизиков? Откуда знаешь, - сомневаясь, прищурил один глаз Тюхин.

       Осторожничал Михайла. В кызылбашской столице, в Исфахане, помнится, тоже хватало охотных языков. И наполнил кружки повторно. Хорошую водку и пиво «сидели» у себя по домам, «уговорщики посадские». Сдав часть вина на кабак, другую - по-свойски продавали или сами употребляли.

       -Он самый… Будь с ним осторожнее, разно может случиться. Ларька не только вином промышляет. И казачки у него в дому бывают, в зернь играют, а то срываются по ночному времени и через день-два возвращаются, сумы сгружают в амбары. О тех людишках слухи плохие ходят. Своих они не трогают, и ни с кем близко не сходятся. Да, вон, смотри!

       Михайла отогнул занавеску, ожидая увидеть на дворе заросших разбойных бородачей,  глазами зло в свете факелов высверкивающими. На подворье у привязи кони стояли, ещё не остывшие, наездник споро снимал поклажу с приводных и утаскивал в клеть. С телег вылезали бойкие бабёшки, все трое в тулупчиках с отворотами и в платочках цветастеньких. Поверх платов шалями укрыты, на ногах сапожки сафьяновые. Вид у них был усталый, слегка помятый, но вполне довольный.

       Одну из них Тюхин заприметил сразу – здоровенная с виду, подруг тащила за собой, на сопровождающего покрикивала, матюками задорила. Ну, то дело обычное. Задернули друзья занавесочки и по третьей разлили. «Девицы эти, -  по голосам, безошибочно признал Михайла, - молодушки,  не жены-сестры казачка им прислуживавшего. Ай да, старичок!». Что-то было во всем этом пакостное.

       Ларька же суетливо всех в дом пригласил. И всё стихло. На время. Потом в доме женские крики раздались, с крылечка скатился казак, неся подмышкой тулупчики и шали, а в руках сапожки торчали. Ну, и это было понятно. В городе все улочки тесные, сажени полторы и нет ни одной мощёной, жители к заборам жмутся, площадей нет. Только одна Никульская отторцована. Горожане всё больше в лаптях ходили, что грязи и слякоти осенней не боялись. А то и вовсе по тёплому времени – босые. Вот полушубки лишними не будут. Михайла про увиденное спросить думал, да воздержался, опыт был - вопрос должен быть толковым. А мысли не ясны пока.

       Много чего знает этот подьячий, глаз у него цепкий. Обычно молчит, первый раз разговорился, по душе ему Михайла приглянулся. Али рассчитывал на что? А у Михайлы задание с дальним прицелом.

       Тюхин с Иевлевым спознался при первой, по приезду в Верхотурье, встрече с князем Никитой Барятинским. Представиться, обозначить свои полномочия и цель приезда следовало из прямого указания тобольского воеводы Сулешова. Да, и жалование, хлебное и денежное, назначено ему выдать в Верхотурье.

       -Назовись, - потребовал Никита княж Петров сын Барятинской. Сам сидел в креслице, поверх накинул одеяльце из шерсти верблюжьей скаткой толстой выделанное, лицом скучный, от старости с печёным яблоком схожим, на прибывшего служаку поглядывал искоса, - кто таков? Грамоту аль письмо ко мне имеешь? Поведай, с каким делом к нам прибыл.

       Подлинные бумаги небрежно отмахнул стоявшему за спиной льячку. То и был Ондрей, что служил подьячим «с приписью», в подчинении он был у товарища воеводы. Максимко Языков был вторым после князя Никиты воеводой и всеми делами уездными заведовал, большую силу имел. Знал что, где, когда, почему и зачем. И потому незаменим был – верный в делах Барятинского.

       Ондрей при Языкове правой рукой был и тоже все дела ведал, секретов от него не держали. Чего-то не хватало Иевлеву, чтобы стать первым человеком в уезде (после воевод, конечно). Молод, расторопен, цепок, только излишне правилен, отступать не приучен – всё по правилу делать старался. На то уставные наместнические и губные грамоты и наказы были строгие. Отступишь - поплатишься!.

       Удобный и нужный человек подьячий, выслужиться рад, да не ведал только за кого следует свою судьбу цеплять. Уж больно часто начальство переменялось. Вот и нынешний воевода, ровно как в ссылке, ненадолго здесь останется. Мало успешен князь Никита в делах государем поручаемых и последние годы все больше по окраинным городам воеводствовал. Более году нигде не держали.

       Михайла расчет держал на помощь, и что князь интерес проявит к нему. Как никак, он последние часы с его старшим братом Михаилом провел на чужбине, в Персии. Ошибся. Отмотнул князь-воевода головой и отправил гостя обустраиваться, посоветовав снять угол в доме у Сизикова. Крепкий де хозяин Ларька. Свой дом на съезде, большой добротный. Да у самого ещё есть деревня на Туре. Там половники для него пашню справляют. А сыновья у него все в возраст вошли, по лавкам расселись.

       Только съехал Михайла с посада наскоро, как выяснил, начав дозор с хозяина, что он, да и многие другие посадские, поселившись «в тягло не вступали». В «книжицу» внёс: «И всего посадских 16 дворов, а посадских людей 26 человек, а оброку никакова не платили». А ныне по государеву указу и по дозорным книгам ... «положено на них оброку на всех по рублю с человека, итого 26 рублёв».
 
       В том числе и сыновья Ларьки. На них тоже по рублю оброку теперь положено имать. А ещё насчитал Тюхин в посаде 13 лавок торговых, на них начислил по 10 алтын с каждой. Двенадцать по именам перечислил. А Сизикову лавку не указал. Запамятовал?

       И на верхотурских крестьян по дозору записал к дополнительной вспашке на государя еще двадцать четыре десятины с половиною.

       Такого поворота дел не ожидали вольные. Проживание среди посадских стало невозможным. И переселился боярский сын женой Котеринкой поближе к воеводе, в пустой дом, где с 1619 по 1621 год (а весной 1621 владыка Киприан занимал эти хоромы – впрочем, весьма скромные) проживала Мария Хлопова - «наречённая невеста» царя Михаила Федоровича. 

       Проспавшись, Ларька узнал от своей Лиски, что Михайла решил отказаться от постоя и съехать с его двора. Уже и расчет дал, а переселиться собрался близ воеводского подворья.

       -Дурень, ты дурень, Ларион! Ты почто ему растрепал про все свои дела? И про сынов, и про лавку, и про салдинскую деревню. И про соседей, что тоже оброков не платят, похвалялся. А ну, как он все князь-воеводе донесет?

       В обеденной гостиной воевода Барятинский губы недобро растянул:

       -Ежели этот разбойник и вор острожный, воображает, что может без моего ведома свои дела воротить, свои порядки наводить в моём уезде, то я сумею накоротко его отставить. Воображает себя послом великим? Не посмотрю, что по туринской приказной палате записан. Мне и тобольские власти не указ! Я здесь государем на службу поставлен!

       И тут же рыкнул, свой гнев перенося на подьячих:

       -А где же вы, сукины дети, были! О чём вы, тунеядцы, думаете, почему сами ранее не словили неплательщиков?

       И повелел за Тюхиным присматривать, да своих людей, хоть стрельцов, приставить. А того лучше, если его помощник, Ондрюшка, по дружеству или еще как, в «книжицу» михайлову заглянет. А какие отписки на Тобольск отправлять будет, наперво самим честь. И если какой непорядок или его, воеводы бесчестье, то ходу им не давать.

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ __ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _

       Началось же все с московской грамоты, в которой тобольскому воеводе Юрье Сулешову предписано было Тюхина из острожной тюрьмы освободить и поверстать в дети боярские с окладом «какой пригоже». В наказе для Тюхина князь повелел прописать «для поспешания и полного исполнения» пословно требования к проведению дозора и письма. Сулешев выучен был в сыскном приказе не упускать ни одной мелочи, особенно в делах, которые вел лично. Да, и увидеть, расспросить, убедиться в способностях Тюхина тоже следовало. Для того и пригласил новоназначенного боярского сына к беседе. Первому, личному впечатлению боярин доверял больше, нежели послужному списку или рассказам приказных людей. Опросным листам, отпискам, обыскным по ним делам, челобитным, кляузам и доносам верить с осторожностью надо.

       -Писать тебе указываю поимённо всех жилецких людей в городах, посадах, подгородных деревнях, починках и деревнях по рекам и «камени». Представь списки всех половников, захребетников и бобылей, вдов, детей  боярских, да их же братьи и детей и племянников и зятей, монастырских и поповских, посадских, и служилых людей, и ямских охотников не упусти.

       Внимательно смотрел на Михайлу, изучающе, в руках стопку листов держал, но не заглядывал – сам составлял и все статьи наказа наизусть помнил. Большое значение придавал предстоящему делу тобольский воевода.

       -К тому же имеется немало сведений о самовольном захвате земель. Земли эти могут быть у «гулящих людей», в «тягло» не записанных. Оттого  убыток казне. Потому подсчет пашней и пустошей, «порожжих» земель не упусти. Должен проведать, сколько государевой пашни было и сколько по дозору пристанет.

         Догадывал князь Юрья, что местные власти могли укрывать таковые сведения и, придерживая от учету государеву пашню, собирать «пятиный сноп» с крестьян для своей корысти. Позже укажет Юрья Яншеевич Сулешов писать на Верхотурье приходно-расходные книги доходов и расходов, до того по небрежению воеводскому упущенные - дьячков житничных во всякую деревню не поставишь. Потому последние указания  сыну боярскому давал лично, в наказную грамоту не вписывая. И посоветовал в Верхотурье обратиться за помощью в сыске к воеводе князю Никите Петровичу Барятинскому и к архипастырю Николаевского монастыря отцу Авраамию.

       Не только важность предстоящего поручения, любопытство к столь необычному, редкому в этих местах человеку двигало им. Тюхин служил когда-то думным дьяком, был вхож к государю, именовался тогда Михаилом Акинфиевичем. Такое величание с «вичем» полагалось только думным - боярам и дьякам. А думный дьяк допущен ко многим государственным делам и тайнам. Наконец, Михайла (теперь-то только и просто по имени) человек вельми грамотный, знаток европейских и восточных языков, имел откровенные беседы с повелителем персидского царства! «Мурзин сын», то есть сын знатного выходца из Крымского ханства, Юрий Яншеевич отлично знал повадки восточных правителей.

       Испытующе, но без излишней строгости, стараясь раскрыть собеседника, князь Юрья  расспросил о прежней службе Тюхина. Интерес проявил к его супруге и про сыновей хотел услышать подробности. Тем более, что старший Иван был в составе персидского посольства. Слушал внимательно, переспрашивал, особенно, когда речь зашла о князе Михаиле Петровиче Барятинском, о главе посольства, трагически погибшем в кызилбашском Казвине. С января 1623 года на Верхотурье воеводой сидел Никита Барятинский, его младший брат.

       Михайла тоже понимал, что значит дозор, и чем он отличается от поименной переписи населения. И наказ выслушал внимательно, как когда-то статейный посольский список, справленный для получки «денежной казны» от шаха Аббаса. Успех дозорного дела означал экономическую (то есть фактическую независимость края в решениях и в позиции с всё более крепчающей властью Московской господы) свободу. Нет, воле государя это не перечило ни в коей мере, но давала право и возможность отстаивать свои интересы и интересы края.

       -Тебе придется самостоятельно перепись вести, - тобольский воевода не имел больших иллюзий на счет местных управителей, - Помощников посылай по ближним селениям, да за ними проездом проверяй, что б знали, что догляд есть. В дальние места сам поезжай. А спрос за всё с тебя будет. Сил-то хватит ли?

       Михайла после московских застенков и года тюрьмы не выглядел слишком здоровым. Заметно было. От погляда князя не укрылось что руки с суставами, вывернутыми на дыбной «виске», были ограничены в движениях.

       -Одолею. Верхами, пожалуй, трудно будет, в седло без помощи не поднимусь. А писать могу.

       -И поспешай, пока дороги проезжие не развезло, не то будешь сидеть до ледостава без государева жалования. Жалование тебе назначено выдать в Верхотурье.

       Тюхин прибыл в Верхотурский город в августе 1623. В помощь ему были приданы «прикащик, подъячий», описчики, дозорщики, и для охранения  стрельцы.




_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _

       К концу октября заметно похолодало, но реки не встали и «дозор» в отдаленные районы уезда откладывался. Дозорщики с ног валились, измеряя вотчины подгородного Никольского монастыря.

       В сумерках боярский сын отправлялся в гостиный двор, да на съезжую избу – поговорить с приезжими, расспросить о дорожных делах и, записать где какие находятся селения, кто и сколько какого народу там проживает, да, как туда проехать и на чём.

       Разные люди селились в гостином дворе. Были тут торговые. Товар сгрузили в амбары (их в городе насчитал Тюхин 60 штук) и ждали, кто не поспел проехать «тележным и стружным» ходом, установления санного пути. Путь-дорогу знали, но рассказывали посторонним неохотно. Тому причин много.

       Совсем по-другому шла беседа, ежели за спиной у Михайлы стояли два рослых стрельца. Шапки мохнатые, бороды до самых глаз, недобро на молчуна поглядывают, на плече ружье, увесистым прикладом вперед. Этот опыт, подмечен им был еще в Персии. Приставы шахские никогда в одиночку не ходили, наперёд запускали охрану. Свирепого вида, с кривыми янычарскими саблями, те сразу настраивали на нужный лад. И тогда даже послам с их дипломатической неприкосновенностью становилось ясно, как следует относиться к приказам и просьбам от шахского двора.

       «Гулящие» те напротив не скрывали своих намерений. К зиме оседали они при городах и проживали своим мастерством: кто тележник – ремонтировал купеческие обозы, кто шорник – справляли обувь кожаную и поверх валяную для зимнего времени, портные шили шубы, в кузнях ковали лошадей, готовили крестьянскую справу – топоры, сохи, серпы да косы. По осени у всех забот много. И, главное, платить есть чем. Весной же дружно устремлялись вместе товарищами на нивы пахать - сеять. Иные уплывали вниз по Туре в поисках «лутчих» мест.

       -Суди сам, боярин. У иного пахаря земли по 12 четей на кормильца. Конечно, и едоки в семье есть - дети и бабы - всех прокормить надо. А земля добрая, урожай сам-десять, а то и боле случается. А это считай, в удачный год соберет он с полувыти 120 четей ржи (четь равнялась четырем пудам) и более. Пятую часть казне, еще десятую на весну на посев. С остальным как не жить! А еще сена полторы-две сотни копен к зиме складёт. У него, что подале от города да монастырских приставов, по 5-6 коров да по три лошадки, да овечки. А мы в половники готовы к такому хозяину, да хорошо бы не на год, на два-три.

       Хорошо, вольно жилось за Камнем!

       Половничество развито было, многие начинали пашествовать, беря у посадских их «порожжие» земли, тем более, что давал к земле хозяин зерно, рабочий скот, жильё, хозяйственные постройки и пропитание. То выгодно было и воеводам. Земли урожай давали – казенные (и личные!) закрома полнилась.

       Были среди таких «охочих» людей беглые. Таких, против указа о розыске (срок давности 15 лет), редко высылали обратно. Разве, что попадали с неправедными делами. Есть нищая братия среди приезжего люда.

       Встречались и лихие люди, из казаков ли, с Дону ли, глаз горит, смотрит дерзко, держит себя вольно. Такие бражничают до весны, в «зернь» играют, проигрываются и пропиваются. Иные же держат себя в руках.

       Тюхин просматривал записи писцов, сверял трехлетней давности переписи Тараканова с записями «проверяльщика». За полночь, при коптящих огарках, свел сведения на отдельном листе: «И всего на Верхотурье: двор гостиной, два двора воеводских, двор сына боярского, 3-ри двора подьячих, да поповских и всего церковного причету восемь дворов, да стрелецких 40 дворов, да посадских людей  16 дворов, да оброчных 10 дворов, да 3 двора вдовьих, да двор пуст, 25 дворов пашенных крестьян. А изо льготы они (пашенные) выйдут в нынешнем во 132 году весною».

       А предстояло ему еще описать подгородную женскую обитель, Тагильскую и Невьянскую волости, вотчины Преображенского Тагильского и Архангельского монастырей, да строящегося на Невье Богоявленского Невьянского монастыря. По каждой волости Верхотурского уезда описать, разнести по разрядам и подвести итоги по государевой десятинной пашне, по деревним пашням верхотурских посадских людей, таковые же стрельцов и других служилых людей, тоже ямских охотников, пашенных крестьян, половников, захребетников и бобылей.

       Только не избежал, не упрятался от длинных рук обиженных его розыском жителей. В одну из тёмных осенних ночей чудом его голова не расколота была увесистой дубиной. Страшный удар в лицо обрушил его на спину. Кто замахнулся неясно было, темно, сыро, под ногами скользко от первого ледка поверх навозной жижи, но слова угрозливые «Ты откуда, погань такая, взялся?», а другой уж и за ноги ухватил и поволок к реке – топить «Туды-т ему и дорога», - услышал, понял, заорал - сомнений они не оставили. Хорошо, стрельцы из охраны на крик прибежали, а тех и след простыл!

       Тогда и решил судьбу не испытывать. Подальше, подальше от враз ставшим ему неуютным города! Понял, что и приставленная стрелецкая охрана не поможет. И свою Котеринку в Туринск возвернул. Сам же решил по уезду проехать.

       Не полюбился Михайле острог Верхотурский! Ему вообще остроги не по душе после Туринской тюрьмы. Хоть и жил он там не в пример лучше иных – по указу государеву на содержание ему было выделено подённого корму по десяти денег в день против обычных двух для прочих сидельцев тюремных. Тут дело ещё и в том, что времени у него было много подумать – тюремщики сидельцев не докучали работами каторжными. Жизнь оттого легче не казалась – тюрьма, она для того и тюрьма. И отношение к её постояльцам от охранников не отличалась любовью. И то было взаимно.

       Но завершит свои дела по верхотурскому уезду, и вернётся Тюхин, поселится на посаде в Туринске. А через десять лет ещё и исполнять обязанности воеводы станет. В Москву ему позволят вернуться только по смерти патриарха Филарета Никитича. Что между ними произошло никому не ведомо, то тайна, которую унесут с собой в могилы и патриарх и бывший думный и посольский дьяк Михайла Акинфиевич Тюхин. Только до Москвы он не доберётся…