Дальняя стража

Светало. Торопко зябко ёжился, раскачиваясь в седле. Он занимал место где-то в хвосте маленькой конной колонны, состоявшей из десяти всадников и трёх заводных коней, тоже под сёдлами, но без вьюков.

Ночка, его вороная кобылка с белой звездой во лбу то и дело мотала головой и крутила хвостом, отгоняя мошек.

Торопко был серьёзен, подтянут. Как-никак первый раз в настоящем дозоре. За поясом плеть, на поясе меч. О правое бедро мерно бьётся берестяной тул со стрелами, о левое бедро бьётся налучь с луком. Тетива лука натянута по-боевому. Мало ли чего? Дозор – дело серьёзное. Лук должен быть в любой миг готовым к бою. К задней луке седла приторочена туго скатанная епанча, на случай дождя. В седельных сумках скромный харч – сухари, толокно, соль, сало, несколько головок лука. Суровая мужская еда.

А матушкины пампушки и сладкие шанежки Торопко с негодованием выложил из сумок ещё в избе, приговаривая, что де дружина засмеёт, видя такие детские лакомства.

Теперь почему-то Торопко пожалел, что обидел мать, столь резко отказавшись от её заботы. Как тогда она посмотрела на него! Сколько любви и тревоги было в её взоре, будто прощалась не на два дня, а на два века. И этот взгляд теперь всё время вспоминался ему и не давал покоя.

Глупые бабы! Умеют же разбередить душу человеку на ровном месте! Он, Торопко, уже не ребёнок. Он княжий отрок. Ему непозволительно принимать бабьи сюсюканья!

И всё же надо было с ней как-то помягче…

Но сделанного не воротишь. Вот, когда Торопко вернётся из дозора, он обязательно отведает матушкиных пирожков и обязательно похвалит их, чтобы сделать родительнице приятное.

Так думал он, глядя в покачивающуюся впереди широкую сутулую спину княжего кметя Буслая.

Вот и брод. Маленькая вереница всадников остановилась на берегу реки. Десятник, по прозвищу Бирюк, довольно долго всматривался вдаль, вслушивался в тишину, по звериному нюхал воздух.

-Здесь поставим ближнюю стражу, - сказал он. – Бражник, Видон, Оставр. Вам, братие, здесь стоять на страже! Оставр за старшого, укройтесь в тех кустах. Лошадей в лощину. Отсюда и обзор и путь отхода хороший. Исполнять.

Трое воинов тронули лошадей и помчались исполнять приказание.

Когда Бирюк приказывает, все его приказы исполняются точно, быстро и обязательно бегом. Голос у него зычный, как у бирюка – княжего глашатая. Но есть у него сходство и с другим бирюком, как иносказательно называют волка, за его ночные песни под луной. Волос жёсткий, серый с проседью, будто шерсть волчья. И взгляд пристальный, уверенный, холодный, словно у зверя.

-Остальные, за мной!

И цепочка из семи всадников и трёх запасных лошадей друг за другом вошла в холодные воды реки. На самой стремнине Торопко пришлось поджать ноги повыше, чтобы речная вода не набралась в сапоги. А то всю дорогу так и будешь ехать в мокром, пока привал не объявят.

Противоположный берег встретил всадников пустотой и тишиной. Некошеная перезрелая трава достигала коням по грудь. И сердце Торопко тревожно забилось. Мало ли кто может прятаться в такой высокой траве? И не разглядишь!

Здесь начиналась ничья земля, дикое поле.  Русичи на этой стороне реки не селились, ибо уже ничто не ограждало бы их от внезапного нападения степняков. Степняки же избегали этих мест по той причине, что после каждого их удачного набега, Русь переходила реку и мстила за своих. Мстила жестоко, от души, беспощадно убивая всех, кто попадался на пути, жгла юрты, угоняла скот, не вникая особо, те ли это степняки, что участвовали в набеге, или какие другие.

Потому здесь в диком поле было пусто и дико. Только иногда в траве белел конский череп, или другая кость. Было так тихо, как нигде и никогда. Только писк комара, фырканье лошадей, да стремена ширкают по росистой траве, да клочья тумана ползут по речной пойме.

Въехали на взгорок. Трава здесь была уже пониже. Степной ветер колыхал необъятное море седого ковыля, гоня по нему однообразные волны, от горизонта, до горизонта. И только лишь редкие берёзовые да осиновые рощицы торчали островками в этом ковыльном море.

Всадники двигались не спеша, чтобы сохранить силы коней, на случай встречи с опасностью. Бирюк иногда останавливал колонну и подолгу прислушивался. Иногда он отделялся от колонны, чтобы въехать на курган и оглядеться.

Ни души кругом. Только стайка сайгаков вдали вдруг перестала жевать траву, опасливо поглядела на путников, а потом сорвалась с места и умчалась с глаз долой.

Вереница всадников спустилась в небольшую балку.

-Привал! – объявил Бирюк и спрыгнул с коня.

Коней не рассёдлывали и не разнуздывали, только стреножили их и дали немного попастись. Уже становилось жарко, потому все сняли зипуны, остались в рубахах, перемотали портянки. Молча перекусили вяленым мясом и сухарями, попили воды из ручья.

-Здесь сделаем среднюю стражу, - сказал Бирюк, утирая мокрые усы. – Остаются Кудря, Ждан, Варяжко, за старшого будет Ждан. Здесь в овражке как раз удобно лошадей спрятать. А дозорного на курган. У него плоская вершина. Лёжа незаметные будете. Да сделайте себе шапки-невидимки.

-Уже делаю, ответил Ждан, сплетая из травы что-то вроде венка.

-А что, батько Бирюче, -попросил Торопко, - пока кони пасутся, расскажи про битву при горелом городище, как вы тогда одной сотней полтыщщи поганых порубали. Ты ведь обещал. И час подходящий.

-Потешь народ, поддержал молодой белобрысый отрок Кудря.

-Ну, что же? Усмехнулся в серые усы Бирюк. Там и сказывать-то нечего. Я тогда ещё отроком был, как вы же. Только не полтыщщи их было, а сабель триста.

Там возле горелого городища брода нет и течение быстрое. Никто их там не ждал. Так они по своему обычаю вплавь на бараньих бурдюках переправились, держась за хвосты своих коней. Вылезли на берег и затаились, чтобы дать лошадям отдохнуть и одёжу подсушить.

Но их заметил рыбак, который верши в затоне проверял. Вот он и донёс. Так, мол, и так обошли поганые все наши посты, привалом стали у горелого городища, числом около трёх сотен.

Что делать? У нас под рукой только одна конная сотня была, да и то неполная. С одной сотней против трёх неровно получается. Пехота тут не поможет, разве же пеший за конным угонится? Утекут поганые. Послать бы за подкреплением, да не будут нас ждать степняки. Нахватают людей в полон, сёла пожгут да и уйдут в степь.

Что делать? И решил наш воевода бить с нахрапа. Люди на конь и вперёд.

Подошли тайно, развернулись лавой и в галоп. Первым делом ударили по табуну. Лошадей поганских разогнали, потом развернулись на стан.

Поганые в пешем строю ни построиться, ни щиты сомкнуть стеной толком не умеют, да и неразбериха у них наступила, забегали без всякого смысла, как тараканы по шестку. Ну, мы их и ударили конной лавой, кого порубали, кого конями потоптали, кого в реку загнали. Только далеко они не уплыли. Без своих бурдюков и коней они плавать не умеют. Все потопли.

Только и сумели уйти с десяток, из тех, кто на коня успел вскочить. Вот и вся битва.

-Ловко вышло! – улыбнулся Торопко.

-Ну, ладно, хватит болтать, - нахмурился Бирюк. – Стража по местам, остальные на конь!

И снова вереница, теперь состоящая только из четверых всадников, продолжила путь. Запасные лошади остались на посту средней стражи.

Торопко ещё с детства знал, почему десятник оставляет посты на своём пути. Если дальний пост увидит неприятеля, он припустит в галоп к своим, чтобы сообщить о приближении супостата. Но за ними будет погоня. Поганые попытаются догнать их и убить, чтобы никто в граде не подозревал о набеге.

Когда дальняя стража доскачет до среднего поста, тогда средний пост помчится дальше, чтобы передать лихую весть. Но их уже никакие степняки догнать не сумеют, ибо у стражи кони будут отдохнувшие, а у степняков кони утомятся то погони.

А уж, когда донесут весть до ближнего поста, тогда и вовсе не будет у ворога надежды остановить гонцов. Тогда в городе ударят в набат, и многие жители успеют укрыться за городскими стенами.

Всё придумано правильно. Одного только не мог понять Торопко, что же станется с дальней стражей? Ведь их кони утомятся точно так же, как и вражьи.  И как им быть? Пропадать что ли?

Двигались так же – шагом, внимательно вглядываясь в тревожную даль. Впереди Бирюк на сером жеребце, за ним Угрюмый Буслай на гнедой кобыле, третьим ехал Торопко на своей Ночке, замыкал строй Пермята на рослом, длинноногом мерине.

Наконец, десятник повернул к речке, протекавшей в зарослях ивняка и черёмухи.

-Привал! – скомандовал он. – Вот здесь и поставим дальнюю стражу. В ивняке поставим лошадей, наблюдать будем из кустов. Пермята остаётся за старшого. Да поглядывайте на дальний курган. Видите? Если степняки пойдут, обязательно их дозорный хайдар на курган въедет, чтобы оглядеться. А главная сила пойдёт балками. Когда главную силу увидите, поздно будет. Хайдара не проглядите!
Всё поняли?
-Всё понятно, батько Бирюче, - ответствовал Пермята,  - дело знакомое.

Устроив пост дальней стражи, Бирюк, уже один, повернул в обратный путь, чтобы посмотреть, как устроились средняя и ближняя стража.

Наши караульщики остались втроём. Пермята, Торопко и Буслай. Было уже за полдень. Накатила жара. Тихо. Только трава шумит на ветру. Только тучи бегут по бескрайнему небу, да волны ковыля бегут и бегут по бескрайней степи. Высоко в небе чертит ровные круги степной орёл, высматривает в траве сусликов.

Вот бы обернуться орлом, подумал Торопко. Оттуда сверху поди на десятки вёрст всё видать. Никакой ворог бы подкрасться не сумел. Захотелось лечь в траву, да глядеть на облака. Но нельзя, детская это забава. Надо следить за степью.

-Буслае, следи за конями, - распорядился Пермята, - а ты, отроче, подь со мной.

Оба подползли к крайним кустам приречных зарослей.

-Смотри, отроче, вся южная сторона как на ладони. На курган не забывай поглядывать, помнишь ли, что Бирюк наказывал?

-Помню, дядько Пермято, - ответил Торопко, и с некоторым смущением спросил:

-Скажи, Пермято, а что бывает с дальней стражей, если поганые за ними погонятся?

-Что бывает? – Пермята с любопытством посмотрел на юношу. – Что Бог велит, то и бывает. Могут догнать, а могут и не догнать. Тут главное до поста средней стражи доскакать, а там пересядешь на свежего коня. Не зря же мы их с собой взяли.

-Понятно.

-Что, отроче, страшно тебе?

-Нет, дядько.

-Не ври. Вижу, что страшно. Дурак только не боится. А ты вроде не глуп. Трус – тот, кто боится и бежит. А храбр тоже боится, но не дрогнет. Вот и разница.

-А степняки эти? Что они суть за люди такие, что им мирно не живётся? Сидели бы у себя, пили бы своё кобылье молоко, баранину бы жрали. Чего они на нас каждое лето набеги творят?

-Это у них обычай такой – разбойничать. Кто больше рабов добудет, тот и удальцом считается. Налетят, похватают баб на реке, косарей на лугах, скот на пастбищах. В Шемахе на рынке в рабство продадут, накупят платков цветных и серёг серебряных для девок своих, потом похваляются.  Перед девками выкаблучиваются. Против воинов они уже не так храбры, от честного боя уклоняются. Разве только когда втроём против одного. А вот безоружных рубать и баб на верёвках тащить, это они мастера. Ты их не бойся. Увидят, что ты их не боишься, и сами побегут.

-Дядько, меня ведь они тоже чуть не поймали. Тому лет десять уже минуло, как мы с братьями на речку пошли. А тут поганые нагрянули. Братья мои в камышах затаились, а я под крутой берег подплыл, да за корни дерева ухватился.

Поганые совсем близко подъехали. Братьёв моих нашли. Одного, который в реку бросился, стрелами убили, второго, который в поле побежал, заарканили и угнали. А меня не заметили. Один совсем близко к обрыву подошёл, мне на голову аж комья земли посыпались. Но к самому краю обрыва видно побоялся подойти. Отец-то нас искал. Его поганые стрелами побили. Один я у матери остался.

-Вдовий сын, стало быть?

-Сам не знаю, зачем тебе это сказываю. Ты дядько не подумай, что я жалуюсь. Просто к слову пришлось. Уж я-то не засну, поганых не прогляжу. Ох, как я их не люблю. Как-то брат мой в неволе теперь, жив ли?

-Бывают вещи и пострашней смерти. Если случится тебе выбирать между пленом и верной смертью, выбирай смерть.

-Знаю, дядько. Смерти никто не минует. Живьём нипочём не дамся.

-Да ты не печалься. Не каждый же раз тебе выпадет в дальней страже стоять. Другой раз в ближней страже станешь, другой раз в средней. А в какой день поганые нагрянут, никому кроме Богов не ведомо. Уж как повезёт, так и будет.

-А что ты, дядько, не женишься? Ты ведь кметь, тебе дозволяется жениться.

-Да, куда мне? Стар уже. У меня ведь тоже была зазноба. Любавой её звали. Оченьки синие, коса золотая, ладная такая. Улыбнётся, будто солнышко из туч выйдет. Пройдёт мимо, будто лебедь проплывёт. Влюбился я в неё без памяти, так, что день и ночь только о ней думал.

В тот год лето жаркое было, частые грозы полыхали. Многие боялись, что сено погниёт, старались поскорее скосить и вывезти. И в самую горячую рабочую пору нагрянули поганые. Дозоры все, и ближние и дальние, в одну ночь вырезали бесшумно. И свалились на нас, как снег среди лета. А народ весь на покосах. Не только мужики, но и бабы с малышами и девушки даже. Многие тогда в полон угодили. Кто пытался отбиться, тех издаля стрелами побили, других арканами поймали. А баб и дев погнали плетьми, словно скотину.

Пропала тогда и Любавушка моя.

Пришла, наконец, нам на подмогу конница из Чернигова. Погнались мы за погаными. Три дня гнались, далеко в степь зашли. Что там в степи? Вдруг да придут поганым другие степняки в помощь? Неведомо же.

Но всё же настигли мы поганых.  Шли они не так быстро, как мы. Ведь стада наши перед собой гнали и полон вели. Плетьми полонянок гнали, чтобы они бегом бежали. А кто из пленников не мог бежать, тех саблями рубили другим в устрашение. На всём пути нам окровавленные тела попадались.

И вот настигли мы их. Они смекнули, что нас больше и бой принимать не стали. Бросили всю добычу и ушли от нас в степь.  Отбили мы, стало быть, полон.

Принялся я искать свою Любаву, а её нигде нет. Только сказала мне одна полонянка, что кто-то из степняков положил её поперёк седла и умчал в степь. Пожадничал, стало быть, поганый. Больно уж красива невестушка моя была, дорогих денег стоила.

От этого помутился мой разум, ослушался я своего сотника и погнался за ордой один. Коня гоню, а сам как представлю, что мою ладушку, голубушку мою выставят на рыночной площади и купцы начнут её руками щупать, зубы считать, так сердце моё кровью обливается. Она ведь от одного стыда только умом может тронуться. Такая нежная, да стыдливая была. В жизни её ни один человек грубым словом не обидел.

Гнался я, гнался за ордой-то, и вскоре стал догонять одинокого степняка. Гляжу, конь его тяжело идёт. Груз у него поперёк седла лежит, вот и отстал от орды-то. Что-то белое у него поперёк седла. Уж не Любава ли?

Пустил я коня во всю прыть. Догоняю хазарина. Всё ближе и ближе. И уже ясно вижу, что везёт он девушку связанную. Только разобрать не могу, моя ли это зазноба, или кто другая.

Тут понял он, что с двойной ношей не уйти ему от меня, бросил добычу наземь и прочь поскакал.

Подскакал я ближе. Гляжу, она это, голубка моя белая, краса ненаглядная. Только мёртвая уже она была. Перед тем, как бросить её, поганец этот успел её ножом по горлу полоснуть. Лежит она передо мною бледненькая, оченьки синие, словно ледком подёрнулись. Без платка, коса растрепалась, а рубаха вся красная на груди стала от крови.

Вскочил я в седло и снова погнался за извергом. Кабы жива была моя Любавушка, не стал бы я его по степи гонять. Но теперь уж мне нечего было терять. Настиг я его. Некоторое время мы перестреливались. Наконец всадил я ему стрелу между лопаток. Свалился он наземь, а конь его в степь утёк.

Спешился я отсёк от плеч его бритую голову. Ничего не взял, ни саблю, что в серебре была, ни лук тугой. Даже по сумам не пошарил. Некогда было. Скорее повернул в обратный путь, чтобы тело невесты моей подобрать. Дорогой всё боялся, как бы вороны глаза моей любушке не выклевали.

Успел. Не тронули её нечистые птицы. Поднял я её на руки, да так до самого стана глаз с неё не сводил. И всё чудилось мне, будто она ещё дышит. То вдруг мерещится будто губа шевельнулась. Пощупаю жилу – мертва. Мертва! Всё морок пустой.

Мать её потом с горя прокляла меня, что не уберёг я кровиночку её. А что мне проклятия? Хуже, чем есть ведь не будет. Так и живу бобылём. Глаз у меня стал недобрым каким-то. Все девушки меня сторониться стали. А мне всё равно. С Любавой-то моей ни одна сравниться не могла. Так никого я и не полюбил. А теперь уж и незачем.

Много раз я потом в бою смерти искал, да видно не судьба. Вот так, отроче, смотри во все глаза. Не проспи ворога. А то опять такая же беда будет.

-Клянусь тебе, дядько. Уж я-то не просплю. Руку себе прокушу, а не усну.

-Ну и добре! Пойду, посмотрю, как там Буслай лошадей сторожит. Тоже дело важное, чтобы лошадь из укрытия не вышла, да нас не выдала глупая.

Всю ночь никто из троицы не сомкнул глаз. Коней расседлали, почистили и снова оседлали, чтобы всегда были готовы. Поужинали кашей из толокна, разведённого холодной водой. Огонь в дозоре разводить нельзя.

Ночь выдалась тёмная, беззвёздная. Только дальние грозы гремели, да зарницы вполнеба полыхали.  Порою налетал лихой ветер. И ивы над головами гнулись и шумели. Уж не деревяницы ли на ветвях качаются.

В такой миг торопко нащупывал под рубахой оберег, что носил на шейном снурке – мешочек с заговорёнными травами, собранными в ночь на Купалу, какие узольники тайным словом завораживают на удачу.

Место было сырое болотистое. Оно и хорошо! Комары так ели, что и захочешь спать, да не уснёшь.

Они появились на заре. Пятеро всадников появились на вершине кургана. Торопко крикнул утицей, как учил его Бирюк.

На крик подполз Пермята. Поглядел на поганых, сказал:
-Добре Сынко, айда за мной до коней. То-то у нас кони тревожатся, храпят, глазом косят, видать, чужих чуют.

Оба стража ползком вернулись к речке, где их ждал Буслай. Он тревожно озирался, держа всех трёх коней, уже растреноженных в поводу.

Тихо сели в сёдла. Сначала ехали под прикрытием ивняка. Потом пришлось выйти в степь

И сразу же, как только они покинули заросли, позади послышался хриплый звук рога, а за тем нарастающий гул множества копыт. Оглянувшись, Торопко увидел, как из-за бугра поднялась целая лава степняков. Сначала из-за пригорка показались острия их пик, затем островерхие аварские шеломы с наносниками, украшенные пучками конского волоса, ненавистные взору каждого русича. Потом показались гривы их коней и сгорбленные спины всадников. И было их не меньше сотни.

Дозорные пустили коней в галоп. Поганые погнались за ними.

-Не рассеиваться! – кричал Пермята. – Скачи стремя в стремя.

Торопко подчинился.

Некоторое время мчались они по рассветной степи. И вдруг впереди, словно из-под земли выросло десятка два новых ворогов. «И где они прятались? Лежали вместе с конями в траве, что ли?» – пронеслось в голове у Торопко.

Пермята резко принял влево. Торопко и Буслай тоже развернули скакунов вслед за дядькой. Но было поздно, новые преследователи были уже так близко, что видны были их злые раскосые глаза.

Засвистели первые стрелы. Торопко взялся было за лук. Но тут, откуда ни возьмись, прямо перед беглецами выросла третья группа всадников.

Обложили! Как волков травят.

Однако Пермята направил коня прямо навстречу новым врагам, выхватывая из ножен меч. Следом за ним то же сделали Торопко и Буслай. Теперь друзья безумно неслись навстречу врагам. А сзади другие враги буквально наступали на пятки.

Сшиблись. Пермята на всём скаку рубанул своего врага. Тот свалился в траву, прямо под ноги преследователям. Торопко никого не сразил, но отбил мечом два сабельных удара и прорвался. Сзади послышался грохот свалки, испуганное ржание лошадей. Это две волны врагов сшиблись лбами и смешались, потеряв скорость.

Пользуясь этим замешательством, наши  беглецы сумели оторваться от преследователей сажен на полсотни.
«Ловко вывернулся дядька Пермята», - подумал Торопко, - «вместо того, чтобы свернуть, как того ждали степняки, пошёл в лоб, вот мы и прорвались»!

Он поискал глазами Буслая, но его нигде не было. Только его кобыла под пустым седлом скакала, то и дело взбрыкивая задними ногами. И Торопко понял, что не увидеть ему больше Буслая, что они остались с Пермятой вдвоём.

Прошло ещё несколько времени бешеной скачки. Ночка под Торопко хрипло дышала, роняя с удил крупные клочья пены и начинала отставать от гнедого мерина Пермяты. Враги растянулись сообразно быстроте своих коней. Иные отстали, иные вырвались вперёд. Теперь расстояние между беглецами и преследователями медленно сокращалось.

« Не уйти!» - подумал Торопко, прижимаясь к гриве своей кобылки.

Снова бешеный стук копыт, храп коней, и сердце готово выпрыгнуть из груди. Вот уж двое самых быстрых врагов подошли на двадцать сажен. Пермята и Торопко взялись за луки. Завязалась перестрелка.

Вот стрела вонзилась в заднюю луку Торопкиного седла. Вот другая стрела запуталась в развевающейся гриве Ночки. Вот Пермята срезал одного из преследователей метким выстрелом в горло.

Торопко стрелял быстро, не жалея стрел. Чего их жалеть-то теперь, когда пришла пора пропадать? Да всё мимо.

Враг, догоняющий его, напротив, не стрелял, желая как видно, догнать и выстрелить наверняка. Стрелы бережёт шельмец! Вот, подобравшись уже совсем близко к Торопко, он поднял лук и натянул тетиву.  Торопко снова выстрелил, почти не целясь, и надо же, попал! Свалился поганый с коня прямо под копыта своих товарищей.

-Добре, сынко! – крикнул Пермята, вытягивая из тула новую стрелу. Так они ещё некоторое время провели в бешеной скачке. Ночка дрожала всем телом и неслась стрелой. Но преследователи неумолимо приближались. Вот ещё одна стрела угодила в шею коня Пермяты, и конь вместе с всадником покатился кувырком. И всё. Торопко остался один. Вытянув из тула последнюю стрелу, Торопко призвал на помощь Стрибога и вогнал её в грудь ещё одному степняку. Ночка окончательно выбилась из сил и начала сдавать. Торопко уже не понимал, где он скачет, и близко ли пост средней стражи.

Враги уже были так близко, что слышно стало шумное дыхание их лошадей. Один уже раскрутил над головою аркан. И тут Ночка начала беспорядочно метаться. Она то и дело резко меняла направление, от чего кони преследователей, проносясь мимо, снова и снова теряли выигрыш в расстоянии, а то и сталкивались между собой. Снова настигали и снова с разгону проскакивали мимо.

Как вошла в тело первая стрела Торопко не заметил. Только удивился, увидев торчащий из своей груди наконечник. Вторая стрела ранила его в левую руку, и он выронил бесполезный теперь лук. Третья стрела попала Ночке в заднюю ногу, и кобылка вместе с седоком кувырком покатилась в траву.

Но Торопко уже увидел впереди знакомый курган с плоской вершиной, и то, как трое всадников вскочили на коней и понеслись в сторону брода.  Это Ждан со товарищи заметили степняков. Поганым, истомлённым погоней, их уже не догнать.

«Успел! - подумал Торопко, падая вместе со своей кобылкой в густые ковыли.

Умирать оказалось не так уж и страшно. Теперь Торопко знал, что бывает с дальней стражей, когда она замечает врага. В глазах потемнело, а в голове носились обрывки мыслей, - «А всё же нехорошо с матерью расстался…» «Надо бы с ней как-то помягче было…»