Вышивальщица. Глава 23

Последствия экстремальных каникул были печальными: в одиннадцатом «Б» пустовало пять парт, одиннадцатый «А» оказался более жизнестойким: заболели всего две парты, как опрометчиво сказала завучу Валентина Филипповна. Габчиева ответила неожиданно резко: «Дети для вас не люди, а учебный материал. У вас даже болеют – не дети, а парты. Поражает такое бездушие со стороны учителя».

Прав был полковник Вечеслов, когда заявил, что не пустит Арину в Питер и что в марте там нечего делать. Ох, как он был прав, размышляла Валентина. На скромницу в платье с глухим воротом и вязаной длинной кофте она теперь смотрела по-другому. И удивлялась: какой же должна быть скромность, чтобы не хвастать тем, чем имеешь полное право гордиться.
Если бы Арина умела читать мысли, то ответила бы словами Иоанна Златоуста: «Что может быть неразумнее, как искать своими делами похвалы от подкупных и бессильных людей, и презирать похвалой Того, кто силен воздать за дела, угодные Ему».

На перемене Арину обступили одноклассницы, которых просто распирало от желания поделиться впечатлениями.
— Ты не представляешь, как мы там все мёрзли… — рассказывали девчонки. — А ночевали в какой-то школе. Нам дали девять одеял на всех, а у мальчишек вообще не было. Ты не представляешь! Спали кто на партах, кто на полу, на матах из спортзала, мы в одном классе, а мальчишки в другом. В музеях-то тепло, а на улицу выйдешь — холодюга. А мы все с мокрыми ногами… И дождь со снегом. Но всё равно здорово! Мы в ботинки газеты мятые запихивали, чтобы скорее высохли. А экскурсии интересные были. Жаль, что ты не поехала, не видела ничего.

— Видела. Мы летом ездили, на целых две недели, когда фонтаны работали… И белые ночи видела! И фестиваль, и салют, нам даже спать некогда было. Мы ночью гуляли, ночи там фантастические! И туман над Невой, колдовской такой… А потом бабушка в театре уснула, и нам жалко было её будить. Там вся ложа бенуара со смеху помирала, когда она храпеть начала, на спектале… А дедушка хохотал громче всех.
— Ты и в театре была?!
— Ага. Мы каждый вечер ходили, то в театр, то в кино. А на ужин пиццу замороженную покупали, в микроволновке запекали, вкуснотища…
— У вас там микроволновка была?!
— Ну да, а что? Мы в гостинице жили, номер «Стандарт», холодильник, микроволновка, и чайник, и посуда. А в душевой кабинке струи прямо из стенок бьют!

Так получилось, что теперь рассказывала Арина, девчонки слушали и понимали, как много они не увидели… Ни фонтанов, ни белых ночей, ни Павловска с его Большим дворцом…
— Арин, а почему ты сказала, что с нами ехать не хочешь, а что летом в Питере была, не сказала?
— Ну, не сказала, ну и что?
— А зачем говорила, что тебе денег не дают?
— Это вы говорили, а не я. И Валентише побежали докладывать. Кто вас просил-то?
— Да ладно тебе, мы же из-за тебя побежали… докладывать. Хотели денег тебе собрать. На поездку.
— Я не нищая, деньги у меня есть.

Арина чуть было не ляпнула, сколько в ансамбле современного танца платят за выступление второму составу, но вовремя остановилась: в ансамбле она четвёртый месяц, и ей пока ничего не платили: участвовать в выступлениях не разрешили Вечесловы, сказали, школу закончи сначала. Летом она поедет на гастроли и заработает кучу денег. Только сначала поступит в вуз. Поступит в вуз и поедет!

— Арин, а ты в каникулы дома была?
— Почему дома? Мы в Заселье, на даче жили. Там снег почти растаял, и почки вот-вот проклюнутся.
Сообщив эту важную информацию, Арина тяжело вздохнула и, не сказав больше ни слова, ушла вниз, в вестибюль. Девчонки обиделись. Они к ней со всей душой, а она…
А она вспоминала Никиту, которого хотелось забыть.
                ***
В марте ей исполнилось семнадцать. Бабушка с дедушкой, как всегда, предложили позвать подружек, заказать столик в кафе. Арина, как всегда, отказалась — и от гостей, и от кафе, и от подарка. Вечесловы развели руками…

Подарок всё же был куплен: трендовая шубка из тибетской ламы, невозможно красивая, лилово-розового цвета — совсем как вересковые поляны на острове Хачин! Арина уткнулась носом в мех.
— Спа… спасибо! Но у меня же есть зимнее пальто, зачем же вы… Она ведь очень дорогая, наверное.

Благодарила, извинялась, путалась в словах, а сердце радостно стучало: «Ох-ни-фи-га-се-бе, ох-ни-фи-га».
— Ох ни фига-аа.. Это мне? Правда мне?
— Ну а кому ещё — такую носить? Не нам же с бабушкой…

В длиннополом коричневом пальто с глухим воротом и красивыми крупными пуговицами — по мнению одноклассниц, старушечьим — было тепло даже в сильный мороз, а морозы на Селигере нешуточные. В короткой шубке, наверное, будет холоднее. Но если надеть длинную юбку… или джинсы! С джинсами будет здорово! И по цвету подойдут!

— Ты уж нас прости, что весной дарим. В школу ведь всё равно не наденешь красоту такую. В институт поступишь и будешь носить. Что ты в неё уткнулась-то? Надевай, мы с бабушкой посмотреть на тебя хотим. И сапоги надень! И косы расплети, — Иван Антонович всунул ей в руки сапожки со свободным голенищем из тонко выделанной кожи, с красивой шнуровкой до самого верха.

Арина послушно расчесала волосы и надела подарки. Сапожки оказались ботфортами KINKY BOOTS («чумовые сапоги») и закрывали колени. Нет, джинсы нельзя. Под такие сапоги лучше надеть леггинсы. Или шерстяные тонкие колготки, которые дед подарил ей на восьмое марта: тёмно-бордовые, красивые. Будут классно смотреться. Девчонки от зависти помрут, когда увидят. Но они не увидят.

Так может, ей всё-таки пойти на выпускной вечер, на который она твёрдо решила не ходить? Не в шубе, конечно, и не в сапогах, но — с распущенными волосами, вот такой, как зеркале.
На Аринином лице быстро менялись эмоции: растерянность… удивление… смущение… заинтересованность… восторженность… решимость… и наконец — твёрдая уверенность.
Вечесловы с интересом за ней наблюдали. Эмоциональная оценка наиболее верная — природа не может обманывать.

«Ваня молодец, угадал с сапогами. Схватила, аж лицо у неё изменилось. Глядишь, девушкой станет, пора уже… А то девчонка-девчонкой, косметики не признаёт, косы заплетает, чтоб ни волосочка не торчало. В этой шубке с косами не походишь…
                ***
Весенние каникулы пришлись на последнюю неделю марта. На даче между проплешинами мокрой земли лежали островки серого снега, облизанные солнцем. Арина отломила прозрачную слюдяную корочку и улыбнулась. Осторожно ступая (ей было жалко новеньких сапожек), ходила по участку, гладила яблоневые шершавые стволы — здоровалась. На кустах крыжовника и смородины набухли почки. Скоро они раскроются, выпустят нежные клейкие листочки и будут радоваться солнцу — каждой веточкой!

Эти каникулы последние. Потом экзамены, потом она уедет в Москву и поступит в медицинский университет. Выучится на психиатра и победит биполярное аффективное расстройство, с которым приходится жить. На таблетках. Впрочем, Арина их пьёт только когда бывает очень плохо и кажется, что впереди ничего нет и незачем жить.

Вечесловы о Москве ещё не знают. А когда узнают, бабушка наверняка заплачет, а дедушка нахмурится. В институте надо учиться шесть лет. У Арины впереди шесть восхитительных лет новой жизни — с общежитием, однокурсниками, лекциями и учебной практикой… А у Вечесловых новой жизни не будет. И Арины не будет, долгих шесть лет. Как она будет без них? Как они будут без неё?

Привалившись к забору спиной, Арина пережидала хлынувшую в сердце нежность. И не сразу услышала шаги. По ту сторону забора кто-то ходил… Никита! Приехал!! Вот здорово!
С Никитой она дружила с тринадцати лет. И любила его — с тринадцати лет, а прошлым летом они «выяснили отношения» и Никита сказал, что тоже её любит, хотя она «совсем девчонка».

В Заселье она приехала в новой шубке и замшевых сапожках, чтобы Никита увидел и поразился, какая она взрослая. Арина улыбнулась и собралась постучать по забору — тук-тук, кто в теремочке живёт? Но Никита разговаривал по телефону, и стучать было невежливо.
Она не подслушивала, просто ждала. Стояла со своей стороны забора, а Никита со своей болтал с кем-то по телефону — и не спешил уходить…

— У неё вместо родителей опекуны, она раньше в приюте жила, а приют при монастыре. Прикинь, Викуль? Она странная такая. Косметикой не пользуется, вышивать любит, с цветами возится... Как бабка старая. Родаки мои Вечесловых уважают: дед военный, а бабушка переводчица. Синхронный перевод знаешь что такое? Это когда двое разговаривают, а переводчик сразу переводит.
—…
— Родители её кто? Да откуда же я знаю? Может, маргиналы, или в тюрьме срок мотают. Мама говорит, быдло. Были бы нормальными людьми, дочку бы в приют не сдали.
— …
— Да не дружим мы! А вейкбордингом с ней занимаюсь просто так, от скуки. Ей всё равно опекуны доску не купят, у них и моторки своей нет, нашу берут. Отец с Иваном Антоновичем дружит, ну и разрешает, а бензин у полковника свой… Кто? Да сосед наш, полковник в отставке. Весь такой бравый, китель наденет, так хоть на парад. Он старый вообще-то. И Вера Илларионовна старая. Аринку внучкой зовут, а она им не родная, сама мне сказала.

(Сказала, потому что он спросил. Обещал, что никому не расскажет. И теперь выбалтывал подружке Аринину жизнь, сопровождая рассказ нелестными комментариями в её адрес).

— Прикинь, она за мной как собачонка бегает. Сядет у нашей калитки и сидит, сторожит, когда я выйду. Не отвяжешься.

(Врёт! Никита бессовестно врёт. Арина за ним не бегала, и у чужой калитки не сидела. Сидела у своей. И не ждала она его вовсе. Хотя, конечно, ждала. И даже «примерила» на себя его фамилию: Арина Будасова. Не то что Арина Зяблова).

— …Да просто от скуки. Надо ж мне с кем-то общаться, а то сижу здесь как сыч. А с ней интересно! Она, когда на доску впервые встала, так смешно падала, ты бы видела! Водичку хлебает, руками машет… Смехота! Потом научилась. Она быстро научилась. На доске стоит, как клеем приклеенная. Говорит, хореографией занимается, там их учат равновесие держать. Врёт наверное. Какая из неё балерина, они тоненькие как веточки, а Аринка как баобаб, и щёки пухлые.

Он разговаривает со своей девушкой — осенило Арину. У Никиты есть девушка, а она, Арина, запасной аэродром, толстощёкий баобаб. Машинально она схватилась за щёки и дала себе слово: больше никакого печенья и никаких пирожков. Хотя бабушка обидится…
В ансамбле «баобабов» держат в третьем составе, они выступают на встречах ветеранов, которые в ансамбле презрительно называют детскими утренниками, и на бесплатных концертах для нищих бюджетников. Третий состав — самодеятельный, за выступления им не платят, танцевальные костюмы и обувь они покупают на свои деньги, а гастрольные поездки у них по детским летним лагерям. Дети, наверное, от смеха пополам сгибаются, глядя на эти танцы. Арина один раз видела их репетицию. Неописуха!

Слово было ужасным, но почему-то нравилось. Арина услышала его от одноклассниц. Оно предельно ёмко характеризовало весеннюю поездку «ашников» и «бэшников» в Питер и вполне так соответствовало «третьесортным» взрослым тёткам из ансамбля «Подарок». Подарочки ещё те.

— Я на максимальной скорости лодку веду!  — хвастался за забором невидимый Никита. — И виражи крутые закладываю, типа тренировка. На таких виражах только профессионалы удержаться могут. И об воду ударишься сильно, если упадёшь. А она в канат вцепится и не падает.
—…
— Да нет, иногда только. Она все дни с дедом в домино играет и с бабкой в огороде ковыряется. Шашлык для неё праздник, на моторке за черникой сплавать — событие, а Собенские озёра — Филиппинские острова, — хохотнул Никита. — Она даже на море ни разу не была, в Санкт-Петербурге один раз, и в Москве два раза. Рассказывала, как опекуны её по музеям водили, и в зоопарк, и в Большой театр, и как они мороженое в ГУМе ели, в хрустящих стаканчиках. Темень средневековая. Прикинь, она мне сказала, что меня любит, с седьмого класса.
—…
— А что я? Сказал, что тоже люблю. Да просто жалко её стало, вот и сказал. Викуль, ну ты чего… Ну, сказал, ну и что? Пошутил.  Мама говорит, у неё неизвестно какая наследственность, и родители неизвестно кто. Что я, жениться на ней собираюсь? Что я, рехнулся, что ли? Ну, не злись, Викуля. Ладно, пока. До встречи.

Отделавшись от Вики, Никита вздохнул. Прицепилась к нему как репей. Вика дочка папиного начальника, отец просил быть с ней вежливым и «не отталкивать». А он согласился, дурак. И об Арине наговорил такого, что самому стыдно.
И за мать стыдно, которая сказала, что у Арины родители быдло. А он повторил. Зато Вика наконец успокоилась. Дура. Замуж за него собралась. Да щас! Он лучше на Аринке женится. Девчонка нескучная, и фигура классная, в купальнике так вообще глаз не отвести. И зачем он про щёки выдумал, нормальные у неё щёки.

Нет, мать права, ведь неизвестно, кто её родители… Может, наплевать на родителей — и на Арининых, и на своих? Нет, на своих нельзя, отец ему такой разгон устроит, в мореходку поступать не разрешит, и вообще, зачем ему жениться, он что, с ума сошёл?
Предаваясь размышлениям, Никита радовался, что Арина не слышала, как он говорил по телефону с Викой.

Арина отлепилась от забора и медленно пошла к дому. Оказывается, в глазах Никиты она средневековая, родители маргиналы, сама как баобаб… Пульс взбесился и стучал прямо в голове. Арина глубоко подышала, чтобы прийти в себя. Прийти не получилось.

Вечесловы удивлялись. Да что с ней такое? Сидит у себя наверху безвылазно, и к Никите своему не пошла, а когда он пришёл сам, велела сказать, что болеет и чтобы он её больше не беспокоил. Уж не заболела ли в самом деле? Вера Илларионовна потрогала губами внучкин лоб. Лоб оказался ледяным.
— Не холодно тебе? Холодная вся…
— Не холодно.
— А что сидишь, в книжку уткнулась? Пошла бы погуляла, погода-то какая… Или и впрямь заболела? Может, в школе случилось что? Так скажи, вместе разберёмся.

Отвязаться от бабушки было невозможно, как невозможно рассказать — «что случилось» и с чем она уже «разобралась». Арина надела новую шубку и новые сапожки и отправилась гулять. Не радовало ни голубое небо, ни растаявший на дороге снег. Она бездумно шла по дороге и напевала вдруг вспомнившийся романс:

«Целую ночь соловей нам насвистывал, город молчал, и молчали дома.
Белой акации гроздья душистые ночь напролет нас сводили с ума.
Сад весь умыт был весенними ливнями. В темных оврагах стояла вода.
Боже, какими мы были наивными! Как же мы молоды были тогда!»

Услышав позади чьи-то шаги, испуганно замолчала.

— Девушка, а вы почему одна гуляете? В гости к кому-то приехали? А что ж вы замолчали,  вы так красиво пели… Нет, просто здорово! А хотите, я вам посёлок покажу? И на озеро сходим, пляж посмотрите, у нас замечательный пляж! Купаться не будем, не пугайтесь, — хохотнул Никита.
Арина узнала его по голосу, а он её — нет, потому что видел со спины, в шубке из ламы, и с распущенными волосами. Знал бы он, кого уговаривает.

— Купаться мы с тобой вообще никогда не будем, понял? А пляж Викуле своей покажешь, и загорать будешь с ней, и на виражах проверять, разобьётся или нет. Я же быдло, темнота,  родители из тюрем не вылезают, зачем тебе такое знакомство? Мама не одобрит, — выпалила Арина ему в лицо. И бежала по дороге, пока не кончились силы. Остановилась, тяжело дыша. И её наконец «отпустило». Вот говорят же — отпустило. Раньше она не понимала, что это означает, а теперь поняла.

С прогулки она вернулась с розовыми щеками, скинула на руки Вечеслову лиловую шубку  и счастливо рассмеялась: на солнышке не жарко, в тени не холодно, шубка просто блеск, даже Никиту повело... Познакомиться с ней решил, дурачина.

— Всё, Аринка, кончилось твоё безделье. Завтра за берёзовицей пойдём, на Устиньин ручей. В нём вода вкуснее, — усмехнулся дед, и Арина не поняла, шутит он или говорит всерьёз.
Берёзу дед выбирал поближе к ручью. Сделав вокруг ствола узкий глубокий надрез, обматывал «рану» полоской марлевого бинта, а концы опускал в банку. Если надрез сделать невысоко от корней, сок лился струёй — холодный, горьковато пахнущий весной. Завтра они с дедом наберут две трёхлитровых банки и принесут домой.

Арина с аппетитом уплетала бабушкины пирожки, забыв, что она баобаб.
А ночью не могла уснуть, мучаясь без вины. И сочинила стихотворение. До этого никогда не писала стихов, а тут строчки складывались сами. Стихотворение было прощальным, Арина никому его не показывала, а потом оно потерялось — как потерялась её первая любовь. Она больше не приедет в Заселье. Не увидит Никиту. Никогда.
«Падают звезды на Селигере…
Себе разрешу помечтать.
Желанья сбываются, если в них верить,
Только б успеть загадать…
Я не боюсь здесь насмешливых взглядов,
Чувства скрывать ни к чему.
Здесь даже слов сочинять мне не надо,
Сердцем беседу веду.
Озеро ночью мне зеркалом станет,
Выйду на берег гадать.
И заклинанья шептать не устанет
Мне селигерская гладь.
С солнцем рассыпалось зеркало вдребезги.
К разбитой любви, говорят.
Тонкие ветки цветущего вереска
Тайну мою сохранят».

/Стихотворение написано на озере Селигер в 1991 году, мне его подарила автор — моя бывшая подруга, с которой мы учились на одном факультете/.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2021/02/01/1384