С Центрального входа. 2

Товарищи по…

 «Чем злее вахтёр, тем спокойнее начальнику смены».
Меня определили на центральный вход. Там не то, что дивана, табуретки и той не оказалось. Зато была вахтёрская будка: металлический каркас, сверху застеклённый, снизу обшитый пластиком под дерево. В фасадном стекле окошко с задвижкой. По бокам надписи: «Вход строго по документам» и «Охрана справок не даёт». В будке столешница, на ней журнал посетителей, папки служебных записок, приказов, инструкций. В углу бумажные иконки преподобного Сергия Радонежского и святого благоверного Александра Невского.

Итак.
 На линии, названой в честь профессора Менделеева, между пышущим бронзовым здоровьем академиком Ломоносовым и бронзово-тщедушным академиком Сахаровым вытянулось четырехсотметровое здание двенадцати коллегий - главное здание Санкт-Петербургского государственного ордена Ленина, ордена Трудового Красного Знамени, имени Жданова… Стоп! Стоп! Вру! Имя верного сталиниста сбито со скрижалей университета, причём не в переносном, а в прямом смысле, в чём может убедиться каждый желающий, взглянув на памятную мраморную доску, посвящённую подвигу универсантов во время Великой Отечественной войны, на которой вместо фамилии Жданов красуется выдолбленное углубление, заделанное потрескавшейся замазкой - историческая заплатка свободы.

Центральный вход двенадцати коллегий или «коленочек», как ласково произносят василеостровцы, расположен посредине здания, напротив скульптуры Гения (юноши с крыльями) - покровителя места и выдающихся личностей. Факел в руке юноши символизирует знания. Лавровый венок - награду. Античная колонна - фундаментальное образование.
 Остроумные островитяне прозвали юношу памятником «вылетевшему студенту».
В напарники мне достались: старичок со змеиной фамилией, удивительно ему подходившей и молодящаяся бабушка - ключница. Сама ли она делала водку или разливала покупную – не знаю. Но дедок, уставая от посетителей, периодически отлучался к ней в каморку, из которой появлялся минут через десять - активно зажёвывающий мятной жвачкой, которую, в надежде на вторичное использование, прилеплял к обратной стороне столешницы. По этим комочкам, как по сталактитам, можно было посчитать количество стаканчиков, принятых «Змеем» за время дежурства.

Суточная, по прозвищу «Тьфукалка», развлекалась тем, что подвергала критическому разбору наряды проходящих мимо дам.
—Ишь ты! – шепелявила. — Розовые шулочки натянула. Шрамота! Тьфу, тьфу! –  энергично плевала вслед прошедшей, вызывая ехидные смешки «Змея», что явно повышало её самооценку и щедрость при разливе горячительного. В общем, парочка спелась и была вполне довольна друг другом, а тут на тебе, я нарисовался... Упс…
Хорошо, что я умею общаться с хейторами. Меня давно не удивляет людская злоба, но вежливость… Университетская вежливость поражала...

Извиняюсь за подробности, любезничали, расшаркивались, раскланивались абсолютно все! Между собой, со мной, и с противным старикашкой, и с плюющей в них суточной... Даже с допотопным банкоматом в вестибюле, когда тот в очередной раз зависал, проглотив карту, на него не кричали, не барабанили по железным бокам руками и ногами, а обращались исключительно уважительно, на Вы: «Скажите, пожалуйста, мы всё правильно сделали? На нужные кнопочки нажимали? Случайно не перепутали последовательность? Уж простите великодушно, что опять обеспокоили вас…  Сделайте милость, войдите в положение…» Банкомат кряхтел, скрипел и с отвращением выплёвывал карту. А после очередного: «Огромное вам спасибо! Вы такой безотказный, заботливый и всегда нас выручаете!» выдавал и деньги.
 Бесконечные извинения и экивоки наталкивали на мысль о локальной разновидности редкого помешательства или на неизученную наукой эпидемию, распространяющуюся воздушно-капельным путём, посредством доброжелательного голоса.
Университет, конечно, не казарма, а даже где-то наоборот, но человеку без привычки тяжеловато…
Стало легче после того, как я приметил небольшую популяцию отступников, не желающих отвечать на моё бодрое: «Здрасть!».
—Не расстраивайтесь, - утешала старейшая сотрудница оранжереи. – Не хотят здаровкаться и не надо. Пусть идут лесом, пока ветер без сучков.
А я и не расстраиваюсь. Мне бы только год продержаться…

Автограф.
 Надёжные дежурные - штучный товар, на все посты не хватает. Поэтому начальство тасует, туда-сюда, сюда-туда.
Временно перевели на северные ворота поднимать шлагбаум. Там я и познакомился с дядей Мишей.

Миша - усохший богатырь, посвятивший жизнь охране рубежей образования. Ровно сорок лет и четыре года сторожит он университетские врата. И в дождь, и в снег, стоя на одном месте, притопывает в такт музыке, поступающей в ухо из радиоприёмника «Сокол».

За долгие годы притопывания в асфальте образовалась ямка, которую дядя Миша, согласно инструкции, покидал не чаще чем через два часа. Он очень гордился тем, что ни разу в жизни самовольно не оставлял поста! 
Мише я сразу понравился, он, видимо, принял меня за долгожданного преемника и в порыве нахлынувшей радости поведал перипетии своей нелёгкой жизни… Мне оставалось лишь внимать: «Длительные вахты у ворот располагают к размышлениям, и если вам нужен добрый совет, спросите его у Стража Ворот: у него их не счесть».
 Его истории были просты и незамысловаты, как яма в асфальте, а вытекающая мораль легко укладывалась в народные поговорки. Но больше всего мне запомнилась душераздирающая история главного Мишиного разочарования…
 
Вот она:

То, что в актовом зале состоится концерт Б. Г. Гребенщикова, Миша узнал накануне. Он давно фанател от выпускника математического факультета и ужасно расстроился совпадению эпохального события с дежурством, из-за которого не мог присутствовать на концерте.
Однако, успокоившись, рассудил, что музыкант, хочет он или нет, а должен проехать через ворота, что гарантировало ему- поднимающему шлагбаум, стопроцентную возможность обзавестись автографом кумира, о котором мечтал.

Но случилось непредвиденное. Робость, совсем не свойственная старому охраннику, сковав волю, не позволила тормознуть нужную машину. Хоть и был заранее, детально, пошагово разработан план действия, приобретён аудиодиск с избранными песнями «Аквариума».

Скорбя морщинистым лбом, ломая седые брови, Миша страдал от упущенного момента. Напарник, узрев неподдельную скорбь на обветренном лице меломана, проникся сочувствием и великодушно предложил.
—Ну, хошь схожу? К этому… Возьму, как его там? Афтограф, что ли? Только уговор - с тебя маленькая!
—Эх, хэ, хэ. Да разве возможно? - усомнился дядя Миша. Для которого БГ был подобен Богу, излучающему сияние, приближаться к которому было непозволительно и даже опасно.
—А чё такого-то? - удивился напарник. —Чё за проблема?
—Рискни-и…, - в отчаянье вскрикнул несчастный. Отдав диск, приготовился ждать до конца смены, а если понадобится, то и остаток жизни.

Но напарник вернулся подозрительно быстро.
—Держи афтограф! Да про бутылку не забудь, - и он протянул диск, на котором красным фломастером было крупно выведено: «Миша, не болей!», а внизу непонятная закорючка.

Дядя Миша засомневался.
—Чего это он про болезнь?
—Я почём знаю! Я ему сунул – подпишите мол Мише, он ваш болельщик! И всё… А ты чего действительно больной?
—Сам ты… Откуда у него красный фломастер? – не унимался подозрительный Миша, выразительно заглядывая в карман напарника, из которого торчал красный колпачок.
—Дык ручки-то не было, я фломастер и дал.
—Почему так быстро?
—Делов-то...
—А может ты сам это накарябал? Чтоб малька на халяву получить? –  грозно спросил Миша.
—Не веришь? - обиделся напарник. —Спроси у Коляна! Он около зала дежурит…

Дядя Миша позвонил Коляну. Не то, чтобы не доверял или водку жалел… Просто не хотелось дома в красном углу фальшак держать.

Колян слово в слово пересказал рассказ напарника, чем ещё сильнее вызвал недоверие стража ворот. «Не иначе, как сговорились!» - решил он.
Поняв его сомнения, Колян попросил:
—Погодь-ка, не отключайся, я щас...

До начала концерта оставались считанные минуты. Миша, зажав в богатырской руке рацию, вслушивался в какофонию настраивающихся инструментов, шум сдвигаемых кресел, басовитое бубнение Коляна. Наконец всё стихло и в трубке раздался характерный, с усталыми интонациями, знакомый до восторга, давно ставший родным, голос звезды.
—Алё, алё…Миша? Миша, пожалуйста, не сомневайтесь, это действительно я написал…

Осознав, что с ним говорит САМ, дядя Миша ощутил себя - ну… ну просто «на небе голубом» и, от потрясения не ответив кумиру, бежал- впервые в жизни самовольно оставив пост… Но не для того, чтобы лично поблагодарить Б.Г., а в магазин за литрухой…

—Ну лишили меня премии…, - жаловался он. — Тыкали пятном на репутации… Говорили: «Пить нельзя, пить нельзя…» А я не спорю! Жалко, что диск потерял… Да чёрт бы с ним! Беда-то не в том! Я с тех самых пор не могу Борю слушать! И не то, что бы разлюбил… Нет! Но лишь заслышу его голос… Сразу в тоску впадаю и выпить так и тянет…
 
«Несчастный дядька»- думал я. «Чем заполнит он образовавшуюся душевную пустоту?»
На этот вопрос Миша ответил через неделю, сообщив мне по секрету, что фанатеет от «Монеточки».
— Серьезно?
—А-то! Клин клином вышибают!
Не понимаю этого выражения! То есть смысл понимаю, а технически нет.
 Как вышибить намертво засевший старый клин? Сверху, снизу? Навстречу? Или прямо в трухлявую середину, задиристым, молодым, сучковатым? Однако, должно быть крутой получится микс! От такого дуэта - точняк, заклинит, причём конкретно… 
Печалит лишь осознание, что и самую «неземную», возвышенную любовь в итоге караулит разочарование…