С Центрального входа. 13

Мила.
                Последующие дни, с 21-го июля и до 1-го сентября не сделал ни единой записи. На то были причины…
Пока живёшь в лете, кажется, что оно никогда не кончится, так и будет тянуться тёплыми днями, открытыми ночью окнами, небрежно наброшенными на спинку стула шортами.
Но однажды утром, выглянув на улицу, увидишь первоклашку с букетиком и понимаешь – осень топает! А значит, пора сесть и описать прошедшие события, пока девчушка не превратилась в слезливую, дрожащую старуху.
Мои записи не всегда будут соответствовать хронологии. Возможно, я что-то упустил, скажу больше, я упустил многое, но в целом, оставшегося должно хватить, чтобы перекинуть мостик от прошлого к настоящему.

Возвращение Тани.
… С самого утра впал в то возбуждённое состояние, которое не даёт думать, мешает сосредоточиться, не позволяет спокойно ждать, лежать, сидеть, лежать…
Многократно умытый, вычищенный, благоухающий, я слонялся по квартире, то и дело поглядывая на часы. Время тянулось издевательски медлило. Испугался, а что, если мир завис, и мы никогда не встретимся? 
Не в силах терпеть, помчался на вокзал.

 Вокзалы - прожорливые челюсти мегаполиса, заглатывающие, перемалывающие, пережёвывающие, выплёвывающие людей. Вот и Московский вокзал - коренной зуб Петербурга.
 Малюсенькой букашкой с тысячами себе подобных я суетился в глянцевых залах, путался среди переходов и лестниц, плутал между металлических колонн, крытых платформ… Мотался по платформе: вперёд-назад, назад-вперёд, словно собака на льдине…

 Наконец появился локомотив, из последних сил тащивший девятнадцать покачивающихся от усталости, скрежещущих железными рёбрами вагонов. Запылённый электровоз, прерывисто дыша, втиснулся в узкий бетонный загон. Потоптавшись, дёрнулся, отбросив электрические удила, вагоны замерли, привалившись к перрону. К распахнутым дверям бросилась истосковавшаяся по родным толпа. Я впереди всех… Толкаясь, мешая выходящим, заглядывал поверх голов, за спину проводницы…

Она! Не дав сойти с подножки, вместе с чемоданом, подхватил на руки. Понёс к выходу, в город, в квартиру, на кровать, застеленную новой простынёй, усыпанную лепестками красных роз… (Желание- сделать, как в кино, свойственное многим влюблённым идиотам. Оглядываясь назад, становится неловко за скудоумие и банальность).
 
Она строго велела опустить её. Одёрнув юбку, кивнула на девушку в футболке с портретом Бейонсе и джинсах гранж.
-Моя подруга Мила.
-Очень приятно, - пробормотал я, пытаясь обнять и поцеловать Татьяну.
-Саш! Ну прекрати! Мы устали и хотим домой. Ты где припарковался?
Оставив мне вещи, взяла Милу под руку и направилась к стоянке.
Мила - от двадцати трёх до двадцати семи, (никогда не мог точно определить женский возраст) высокая, где-то метр семьдесят пять, стройная, темноволосая. Лицо скуластое; большие тёмные глаза; огромные, нарощенные ресницы; тоненькие, волосок к волоску, брови; вывернутые, выпяченные губы… Красавица!
  Хотя для меня любая, кроме Тани, будь она хоть мисс Вселенная, всего лишь смазливая тёлочка…

Дома я вьюном крутился вокруг жены, надеясь урвать минутку наедине. Она с деланной серьезностью хлопотала по хозяйству; переставляла приборы, протирала и так сверкающие зеркала, раскладывала салфетки...
Вскоре припёрлись гости. Ну зачем, зачем я их пригласил?
Пока они усаживались, а Мила принимала душ, мне всё же удалось зажать Танюху на кухне. Стая поцелуев вспорхнув осела на губах. В промежутках между ними она скороговоркой поведала историю подруги.

- Её бросил любимый… Мила ужасно переживает… Следует быть особенно предупредительными… Ей нужна поддержка… Мила давно мечтала о Питере… Мы по очереди будем с ней... Нельзя оставлять её одну…
 Севка и Поэт, увидав красавицу, мгновенно сделали стойку, распушили хвосты, заскакали козликами, защёлкали трелями… Док держался холодно, чувствовалось, что он раздражён. Костя, хоть и сыпанул комплементов, однако остался спокойным к прелестям «безбрежной челночницы» (так её окрестил Поэт, узнав, что она из Набережных Челнов). А Мила была хороша, она переоделась в свободную блузу с низким декольте и юбку выше колен.

Объясняя непонятную сдержанность Кости, Севка, который всё про всех знал, шепнул, что тот втюрился в девицу по имени Анабель.  Вот те да! «Наш Костя кажется влюбился, шептались грузчики в порту…»
Поэт и Севка устроили батал. Перебивая друг друга, сыпали анекдоты. Мила хихикала, поощряя то одного, то другого кавалера: «Ты такой смешной…», - манерничая она замолкала на полу фразе, уверенная, что недоговорённость придаёт ей таинственности.

 Таня, выполняя поручения матери, принялась рассказывать о том, что нам необходимо сделать в первую очередь и вообще в жизни… Я кивал, поддакивал, выражая полное одобрение гениальным мыслям тёщи… и под столом гладил Танины коленки.

Костя заговорил о прошедшем чемпионате. (Эйфория от мундиаля пошла на спад, а цены, наоборот, вверх. Но футбол всё ещё оставался одной из тем, объединяющей народ).
-Классный чемпионат и стране выгода!
Док скривился.
-Умоляю тебя! Только не надо про выгоду. Бабло разворовали, а санкции остались!
Поэт тут же выдал экспромт, срифмовав фамилию чиновника, кайло, ласково уменьшительное обозначение детородного органа и мундиаль в дательном падеже. Все, кроме Дока засмеялись.
- Чему радуетесь?
-  Футболу и Крыму! - подначивает Костя.
-Поддерживаешь аннексию?
-А как не поддержать? Она же своя, родная!
-Немцы тоже, поначалу, гордились аншлюсом…

-  Ладно тебе. Аннексия, аншлюс - не про нас! Если с немцами сравнивать, то больше подходит объединение страны… А про Крым… Вот помню в Севастополе есть музей-панорама, посвящённый обороне города в Крымскую войну. Я туда в 2013 году попал. Экскурсоводша, тётка в возрасте, подробненько показывала позиции французов, англичан, турок и прочих неаполитанцев… А про русских ни слова. Я даже не понял с кем же эти уважаемые европейцы воевали? Не с одним же матросом Кошкой? Подошёл уточнить. Экскурсоводша с лица спала и шепчет, что из Киева пришло указание воздержаться от упоминания России, а тех, кто ослушается, грозят уволить. Прикинь засада – в Севастополе, в городе русской славы - нельзя упоминать Россию!   Вышел я на площадь одуревший, гляжу: среди якорей и корабельных пушек, у врагов захваченных, сидит чубатый мужичок в вышиванке и тренькает на бандуре… Нет, я, конечно, ко всем ровный, но знаешь, не место ему там…, инородное тело…
 
-Да пусть бы себе тренькал! А теперь из-за санкций нормальных продуктов не стало! 
-  Тебе, что плесневелого сыра не хватает или печени больного гуся? 
-Живём впроголодь…
-Кто?
-Народ, Костя, народ! Не все же контрабандой промышляют. Вооще ты меня удивляешь, при твоём-то бизнесе, как можно их поддерживать?
- Это в точку. Разный у нас взгляд на бизнес, но санкции мне на пользу…  И знаешь, вот ещё что скажу: пускай я не самый законопослушный гражданин, но я Россию люблю. Хотя некоторых это и удивляет…
 
Неожиданно встряла Мила.
-Мальчики, чо все питерские типа на политике повёрнуты? Скукота же…  Давайте лучше курнём! У меня травка улётная. Напряг мигом снимает…
Док взял мятую сигаретку, прикурил, затянулся, передал Севке. Тот дальше по кругу. После второй затяжки мир оживился и радостно захрюкал. Поэт пытался ущипнуть Милу, та, визжа, уворачивалась, обозвала его Халком. Тот развёл руки: «Ну, её моё!» и покраснел, хотя, по идее, должен был зеленеть… Мы с Танюшей, обнявшись, топтались под музыку. Мила пригласила Севу, склонив голову ему на плечо… подмигнула Костику…

 А тот, увлечённо рассказывал Доку, как развёл датского милитариста, выдав самодельный нож, сделанный на зоне, за нож спецназовца ГРУ.
Смеркалось. Вино в фужерах темнело, клубясь, сворачивался у ног сладкий дымок сигареток… Балдёж…
 
 И тут Севка не к месту вспомнил Навального… (наверное, обкурился, гадёныш).
-Лёха со своим фондом, ну чисто гопник из подвороти. Выпрыгивает из сумрака на людей кидается: «Где деньги?», «А если найду?», «Давай-ка попрыгай!». Интересно, кто ему компр сливает? И главное сам по макушку замазанный… Ох, доиграется!   Ещё движуху придумал, типа для хайпа…  Допустим, юбилей…, сейчас их много… Топает народ на митинг, а из толпы – раз: флаг радужный, плакат с цитаткой Салтыкого-Щедрина - у него много цитаток... Э-э. Хотя флаг, конечно, дешёвка…  Только если полисмены поведутся и бросятся отымать... Для кипиша можно пару петард кинуть… Повяжут - не страшно, за цитату и хлопушку ничего не сделают - законов таких нету! А если что- европейский суд поможет... Лёха обещает… Лишь бы журналюги произвол омоновский сфоткали...

«Давай народ искусно волновать…»- гудит Поэт.
-Сам чего не пристроишься? - ехидно интересуется Костя у Севки.
-Не-е, Лёха платить не любит, а пока суд да дело… Опять же фэйс засветишь. В будущее, как известно, возьмут не всех!
-Стебёшся?! – злится Док. - Зря! Молодёжь не за хайп, а за справедливость! Настоящая молодёжь не из-за бабла выходит на площади! Она видит, как страна сползает в болото и не желает, подобно тупому большинству поддакивать царьку!
-Ну, а нас ты куда определил? - спрашивает Костя. - Мы, что не молодёжь, не настоящие? Значит, те кто за овального топит, те типа продвинутые? Остальные - тупое большинство? А то, что он несмышлёнышей под автозаки толкает, жизнь ребятам портит? Это как? За что? За европейские ценности или за свои? Слабо пацанам правду рассказать?
-Ты ещё про кондовые скрепы скажи! - злится Док.
 
Севка хлопает в ладоши.
-Обалдеть! Прямо, как в студии у соловушки!
-Не, сейчас либерасам перлигоса не свалить, - ударяет по столу Поэт. - Они к двадцать четвертому року готовятся!
Севка, нагнувшись, хихикает в кулачок…
-Надоели, говнюки! – кричит Мила. – Обломали … кайф!
Поэт смутившись, предлагает прочесть из последнего, так сказать- на злобу дня, но ребята отмахиваются: «иди ты…, «гражданина поэта» ещё не хватало!»
Вино закончилось... Девчонки вяло обсудили обручальное тату Агаты Муцениеце и Прилучного…

Обломанный кайф скрючившимся Голлумом доковылял до окна, перевалившись через подоконник, сиганул в ночь. Засобирались и гости. Труднее всего было выпроводить Поэта. Он всеми щупальцами прилип к Милке.
-Положите меня на коврике у её ног. Лучше между…
 Мне показалось, что Мила в общем не против… (странно она переживает расставанье с любимым… Впрочем, не мое дело). Нам с Таней общими усилиями удалось вытолкать Поэта за дверь.
-Ступай, Бараш! Пиши стихи!
-  Их есть у меня! – кричит в замочную скважину.
  «Давайте девушки поэтам,
давайте всюду и везде.
Зимой давайте им и летом,
и на земле, и на воде.
Несите в жизнь привычку эту,
Как лёгкую ручную кладь.
Кому ж давать, как не поэту?!
Кому ж ещё тогда давать?»

Дальше не слушали. Уложили в маленькой комнате сомлевшую подругу и наконец-то остались наедине…

Секс после разлуки, доложу вам, - феерическое действо, может не такое значимое, как в первый раз, но всё ровно - супер!
 
«И вершиной блаженства звучит
Милый голос, сорваться рискуя,
Так любовь тёмной ночью звучит,
Отвечая на нежность мужскую.»
А после, прильнув, она шептала прямо в ушную раковину страстные сокровенные признания… и никак не могла выговориться… Как вспомню, так сразу фриссон!