Благородные люди

Благородные люди. 2.
 
Феномен благородных, как и интеллигентных, людей доступен пониманию лишь тем, кто хотя бы потенциально этими качествами обладает. Я не встречал попытки научного осмысления этого феномена, а сам я, пацан из дярёвни, заинтересовался ими в четыре года, листая страницы уникального журнала “Нива” начала 20 века. Поражаюсь этому явлению: как ДУХ этих родственных феноменов без подсказки взрослых слетал со страниц журнала и прочно поселялся в моих сознании и подсознании! Дух, который НИГДЕ вокруг меня не витал, разве что изредка в рассказах отчима о Ломоносове, Московском университете, армейской доблести и чести…

И вот, рассматривая раритетный дореволюционный, и потому автоматически “нехороший”, журнал, я, четырехлетний пацан, поражался облику людей на его страницах. Ничего похожего я не встречал ни в деревне, ни в подмосковном Пушкино, ни в пригородных поездах, ни в метро… Я и сейчас не могу объяснить мои чувства тогда: чем те люди меня притягивали, но именно притягивали. От них шел какой-то завораживающий свет. Но сегодня я знаю эти качества, не доступные пониманию дикого ребёнка тогда! Это, прежде всего, щепетильное уважение к людям, к собеседникам. Они себя, свои знания и умения предлагали, но не навязывали. От их услуг легко было отказаться, не навешивая на себя груз ответной благодарности.

Потом, они были гораздо интереснее всех остальных людей (обывателей), живших самыми непосредственными заботами - едой, погодой, одеждой, простенькими развлечениями. А эти необычные люди знали много такого, что находилось за горизонтом быта. Вернее, за горизонтами - и пространства, и времени, и мыслей. Правильнее было бы сказать, что они ВСЕГДА находились за горизонтом и приходили в обычный мир лишь для того, чтобы поесть, поспать, выполнить бытовые работы. А всё остальное время они были в своём непонятном мире. И эта непонятность многих обывателей злила и злит. Не понимая, почему особые люди другие, они объясняли их особость внешними признаками - в середине 20 века чаще всего наличием очков. Я не раз видел, как надрываясь от злобы, они, поднимая руку кверху, кривлялись перед человеком в очках, издевательски восклицая: “Интеллихент!”, и приходя в бешенство, если “интеллихент” оставался спокойным и невозмутимым…

А они, эти непонятные люди, продолжали жить в своём непонятном мире. У них всегда были книги, часто совсем непонятные. Они докатились до того, что создали и художественную литературу, понятную только им! И мне даже в 35 лет приходилось напрягать мозги, чтобы понимать Галича и Хармса, не говоря о попытках понять в 16 лет “Феноменологию духа” Гегеля…

Интересно, что дух благородства и интеллигентности каким-то неведомым образом переселялся от родителей к их детям. Причём сами дети этого не понимали! Но в девять лет я уже четко понимал, что будучи парнем из дярёвни, я где-то выпал из своего сословия, еще не ясно понимая, какого-именно. Но в 11 лет уже четко осознавал, что уличные дворовые ребята, дети из неполных обывательских семей, - не моё сословие!

Интересная история случилась со мной в третьем классе. Однажды в декабре учительница из параллельного класса заболела и её класс объединили с нашим. Пришлось потесниться. Я обернулся и увидел позади себя девочку, сразившую меня своим впечатлением! Своих одноклассников, с которыми я проучился три года, не помню, а тут временную на каких-то четыре часа запомнил на всю жизнь: Лена Кошелева. И мне стало не до уроков…Конечно, красавица, с чистым, аккуратным, совсем не деревенским, как у всех одноклассниц, лицом. Но взбудоражило не это, а принадлежность черт её лица к тем, что были типичны для странных людей на фотографиях в журнале “Нива”! Как я это узрел своим убогим деревенский подворотным умом, срази меня бог, не понимаю до сих пор, НО увидел! Увидел, и улыбка сползла с моего лица - ибо понял, что мы с нею принадлежим к разным цивилизациям и нам НИКОГДА не быть вместе!

Понятно, что о знакомстве не могло быть и речи - я со своими-то одноклассницами стеснялся знакомиться! И потому я ушел в глубокое подполье чувств, не выказывая и сотой доли их значения. На переменах я даже на пять шагов боялся к ней приблизиться, опасаясь породить в одноклассниках подозрение в моей влюблённости и услышать в ответ позорящее “Тили-тили-тесто!” Иногда я не выдерживал, оборачивался и любовался её накрахмаленными манжетками и чётким красивым почерком. Но не более секунды, ибо сгорал от стыда… Вот, собственно, и вся история! Для всех пустое место, а для меня грустная история с воспоминаниями на всю жизнь…

Закончилась она в тот же вечер. На последнем уроке учительница попросила ребят проводить семерых наших сегодняшних гостей в Зелёный городок, или “Коминтерн” (в полутора километрах от школы), ибо за окном началась пурга. Прямую тропинку через поле занесло напрочь, и потому провожали по краю поля, где был наезженный санный путь для лесников, уходящий потом влево. А тропинка в городок продолжалась прямо и по колено в сугробе. Метров через 20 показался зелёный забор Зелёного городка, в котором была сделана дыра, закрывающаяся двумя досками на гвоздях, как на шарнирах. Семь ребят, вместе с Леной, пролезли в дыру, мы распрощались и… больше никогда в жизни я Лену не увидел.

Лена оказалась дочкой коминтерновца, которые перед войной в массовом порядке пошли под расстрел как враги народа, особенно те, кто выезжал для работы за границу. Судьба Лены мне неизвестна.

А на дворе стоял страшный 1952 год. Чекист, который снимал у нас комнату, повесился...

Продолжение следует.